— Не люблю я женщин на корабле, — сердито сказал старый боцман. — Пойдут они задавать тебе всякие дурацкие вопросы, а обойдись только с ними невежливо, не отвечай, — сейчас пожалуются шкиперу. А если и будешь вежлив и любезен, то что толку? Разве заслужишь щепотку табаку, или шиллинг, или что-нибудь такое? Ничуть не бывало; только скажут "спасибо", да и скажут-то так, будто ты еще должен быть благодарен, что они с тобой заговорили.
И какие же они противные! Попроси только девушку вежливо, по-хорошему, сойти с каната, который ты хочешь собрать, и она посмотрит на тебя так, точно ты обязан век дожидаться, пока ей угодно будет двинуться. А попробуй-ка, дерни его из-под нее не сказавшись, так и места себе не найдешь на корабле! Один человек, которого я знавал — он умер теперь, бедный малый, и оставил трех вдов, оплакивающих свою незаменимую потерю — говаривал не раз, что при всей его опытности, женщины до конца оставались для него такими же загадками, как когда он в первый раз женился.
Конечно, бывает иногда, что попадает на бак, девушка под видом парня, и служит как обыкновенный матрос, или юнга, и никто об этом и не догадывается. Это случалось прежде, да вероятно будет случаться и вперед.
С нами была раз курьезная история на бриге "Лондонская Башня", на котором я служил экономом. Шли мы из Ливерпуля в Мельбурн с разным грузом, и перед самым отплытием приняли нового юнгу, которого записали в судовую книгу под именем Генри Мало. Ну, и первое, что мы заметили у этого самого Генри, это что он страх как не любил работать и постоянно болел морской болезнью. Бывало, как только требуется что-нибудь сделать, сейчас этот мальчишка отправляется в трюм и валяется там, какая бы ни была погода.
Тогда Биль Доусет, как говорится, усыновил его и сказал, что сделает-таки из него моряка. Мне кажется, что если бы Генри предоставили выбор отца, то он выбрал бы любого из нас, только не Биля, а я так и вовсе предпочел бы быть сиротой, чем сыном кого бы то ни было из них. Биль сначала только орудовал языком — уж и язык же у него был! Но когда это не помогло, он начал угощать малого подзатыльниками. Конечно, в этом ничего нет дурного, одна польза для мальчишки, который должен учиться зарабатывать свое пропитание, но Генри обыкновенно так ревел, что нам всем становилось за него стыдно.
Биль, наконец, просто стал бояться трогать его и попробовал пробирать его насмешками. Но тогда мы увидели, что Генри умеет насмешничать еще в десять раз лучше Биля — он всех кругом обговаривал и, так сказать, прямо вырывал слова изо рта у Биля и их же обращал против него. Тогда Биль опять пускал в ход свое природное оружие, и кончилось тем, что недели через две после отплытия, малый взобрался на палубу и пожаловался шкиперу на Биля, что он очень ругается.
— Ругается? — переспросил старик, сверкая на него глазами, точно хотел съесть его. — Как же он ругается?
— Скверно ругается, сэр, — отвечал Генри.
— Повтори, — сказал шкипер. Генрн даже вздрогнул.
— Не могу, сэр, — отвечал он очень серьезно, — но совсем… совсем так, как вы вчера разговаривали с гребцами.
— Убирайся на свое место! — заревел шкипер, — сию минуту убирайся, и чтоб я больше об этом не слыхал. Сидел бы лучше в девичьем пансионе, коли так!
— Я знаю, что мне следовало бы там быть, сэр, — прохныкал Генри, — да я никак не ожидал, что здесь так будет.
Старик вытаращил на него глаза; потом протер их и опять вытаращил, а Генри вытер слезы и стоит, смотрит в пол.
— Праведное небо! — сказал, наконец, старик, вроде как бы задушенным голосом. — Не говори мне, что ты девчонка!
— Не буду, если вы не желаете, — сказал Генри и опять вытер глаза.
— Как же вас зовут? — спросил, наконец, старик.
— Мери Мало, сэр, — отвечал Генри очень кротко.
— Что же вас заставило так поступить? — спросил опять шкипер.
— Отец хотел меня выдать за человека, которого я не люблю, — отвечала мисс Мало. — Он все любовался моими волосами, так вот я их и обрезала. Но тогда я испугалась того, что сделала, и так как уж была похожа на мальчика, то и решила отправиться в море.
— Ну, хороша для меня ответственность! — сказал шкипер, и затем позвал своего помощника, который только что вышел на палубу, и спросил его совета. Помощник был очень строгий и совестливый человек — для помощника — и это его так поразило, что он сначала даже не мог говорить.
— Ее придется отделить, — сказал он наконец.
— Конечно придется, — сказал шкипер, и позвал меня и велел очистить для нее свободную каюту (мы брали иногда и пассажиров на бригъ) и отнести туда ее сундук.
— У вас верно найдется там какое-нибудь платье? — спросил он как-то озабоченно.
— Только вот такое, — отвечала мисс Мало застенчиво.
— И пришли мне сюда Доусета, — прибавил шкипер, обращаясь ко мне.
Мы почти вытолкнули на палубу бедного Биля, и по тому, как шкипер накинулся на него, можно было подумать, что он величайший злодей в мире! Он уже просил прощенья у барышни, и так, и этак, а когда вернулся к нам, то был до того смущен, что просто уж не помнил, что говорить, и даже извинился перед своим братом матросом, за то, что наступил ему на ногу.
Тогда шкипер провел мисс Мало вниз, на ее новую квартиру, и к величайшему своему удивлению подметил, как третий офицер, большой любитель дамского общества, отплясывал себе какого-то трепака в пустой кают-компании.
В этот самый вечер шкипер и помощник составили между собой комитет, чтобы решить, что делать. Все, что ни посоветует помощник, то шкипер сейчас же осуждает, а если шкипер что-нибудь предложит, помощник немедленно заявляет, что это невозможно. И после того как комитет заседал три часа подряд безуспешно, они начали браниться; по крайней мере шкипер ругал помощника, а тот все повторял, что если б не дисциплина, он назвал бы такого человека, который сказал бы шкиперу две — три вещи, которые ему было бы очень полезно выслушать.
— Ей нужно иметь костюм, говорят вам, — кричал шкипер очень разгоряченный, — или по крайней мере хоть платье!
— Какая же разница между костюмом и платьем? — спрашивал помощник.
— Есть разница, — повторял шкипер.
— Какая же? — твердил свое помощник.
— Бесполезно было бы вам объяснять, — сказал шкипер. — У некоторых людей головы слишком тупы.
— Вот, что верно, то верно, — согласился помощник.
И на этом комитет прекратил свое заседание; но утром, за завтраком, они опять помирились и уж чего, чего только ни выделывали перед мисс Мало. Удивительно, какую разницу произвела в девушке одна ночь отдыха! Она вымылась прекрасно, чисто-на-чисто, завила себе волосы и начесала их на лоб, — они у нее были довольно длинные, — и комитет только поджимал губы и поглядывал друг на друга, пока мистер Фишер разговаривал с ней и подкладывал ей кушанья на тарелку.
После завтрака она вышла на палубу и стояла, облокотясь на фальшборт, и опять-таки разговаривая с м. Фишером. Смеялась она тоже очень мило, хотя раньше я этого и не замечал, пока она была на баке; положим, что тогда ей было совсем не до смеха. А пока она стояла там, наверху, забавляясь, смотря как мы все работаем, комитет опять собрался внизу, чтобы рассуждать о ней.
Когда я сошел в каюту, она походила на портняжную мастерскую. На столе лежали шелковые платки и всякие такие штуки, и шкипер стоял над ними, с большими ножницами в руках, не зная как приступить к делу.
— Я не буду затевать ничего большего, — сказал он, наконец. — Только что-нибудь такое, чтобы набросить на ее мужскую одежду.
Помощник не отвечал, он весь был поглощен другим занятием. Он рисовал платья на маленьком клочке бумаги и смотрел на них сбоку, наклонив голову, чтобы видеть, не окажутся ли они таким образом лучше.
— Ну, слава Богу, придумал! — вскричал вдруг старик. — Где тот халат, который подарила вам ваша жена?
Помощник поднял голову.
— Право не знаю, — сказал он медленно, — я куда-то затерял его.
— Ну, не может же он быть далеко, — настаивал шкипер. — Из него как раз выйдет хорошее платье.
— Вряд ли, — отвечал помощник, — он не будет хорошо сидеть. А знаете, о чем я думал?
— Ну? — сказал шкипер.
— Если взять штуки три из ваших новых фланелевых рубашек? — сказал помощник. — Они ведь очень темные и сидеть будут отлично.
— Попробуем сначала ваш халат, — говорил шкипер добродушно. — Это легче. Я помогу вам отыскать его.
— Понять не могу, куда я его девал, — сказал помощник.
— Ну, ну, поищем у вас в каюте, — говорил старик.
Они пошли в каюту помощника, и, к большому его удивлению, халат оказался преспокойно висящим как раз за дверью, на гвоздике.
Это был прекрасный халат — теплое, мягкое сукно, отделанное шнурком — и шкипер опять вооружился своими ножницами и так и впился в него глазами. Потом он отрезал осторожно верхнюю часть с двумя висящими рукавами и передал ее помощнику.
— Мне это не нужно, мистер Джаксон, — сказал он медленно, — а вам пожалуй пригодится.
— Пока вы заняты этим, не приняться ли мне за те три рубашки? — спросил м. Джаксон.
— Какие три рубашки? — спросил шкипер, тщательно отрезая пуговицы.
— Да ваши, — отвечал м. Джаксон. — Посмотрим, кто из нас смастерит лучше платье?
— Нет, м. Джаксон, — сказал старик, — я уверен, что у вас ничего не выйдет из моих рубашек. У вас нет этого самого дарования. Да и кроме того, они мне нужны.
— Так же, как и мне мой халат, если уж на то пошло, — пробурчал помощник недовольным тоном.
— Так зачем же вы мне его дали? — говорит шкипер. — Право в другой раз не мешало бы вам знать повернее, чего вы хотите, а чего нет, м. Джаксон!
Помощник не сказал больше ни слова. Он сидел и наблюдал за стариком, как тот вдел нитку в иголку и начал сшивать спереди полы халата. И право, когда он их сшил, вышло совсем недурно, и мисс Мало была, видимо, очень довольна. Она, право, выглядела в нем совсем красавицей, с ее синей матросской рубашкой, с кушаком из шелковых платков вокруг пояса — и я сразу заметил, что третий офицер совсем размяк,
— Ну теперь вы более походите на ту девушку которую привык видеть ваш отец, — сказал шкипер. — Сейчас я немного натрудил палец, но потом я сделаю вам и шляпу.
— Интересно будет взглянуть на нее, — сказал помощник.
— Это очень легко, — сказал шкипер. — Я видел, как их делает моя жена. Она их называет токами. Нужно только сделать форму из картона, а потом натянуть на нее материю.
Платье это произвело удивительную перемену в девушке. Просто удивительную. Она словно сразу переродилась и превратилась в барышню. И вся кают-компания смотрела ей в глаза и повиновалась каждому ее слову, а что касается меня, то право она, кажется, думала, что я нарочно приставлен к ней, чтобы ей прислуживать.
Да и нужно сказать, что ей повезло. Погода стояла все время прекрасная, так что дела особенного ни у кого не было, и если только она не выслушивала добрые советы шкипера или помощника, то уж наверно болтала со вторым, или с третьим офицером, которые оба за ней ухаживали. М. Скотт, второй офицер, первые два-три дня не обращал на нее никакого внимания, и я только потому заметил, что он влюблен, что он стал невежливо обходиться с м. Фишером, и вдруг перестал ругаться, да так внезапно, что я удивляюсь, как это ему не повредило.
Мне кажется, что сначала девушке нравилось их внимание, но через несколько времени оно ей решительно надоело. Ей, правда, не давали ни минуты покоя, бедняжке. Если она стояла на палубе, смотря за борт, сейчас же подходил к ней третий офицер и начинал говорить, как из романа, про море, про уединенную жизнь моряков, а м. Скотт, я сам слышал, повторял ей стихи. Шкипер тоже услыхал это, и так как он относился подозрительно ко всяким стихам, да и недослышал их как следует, то позвал его с себе и велел повторить их при нем. Верно он и тут не слишком-то хорошо понял, в чем дело, потому что позвал помощника и велел опять повторить, чтобы и тот слышал. Помощник сказал, что это все ерунда, и тогда шкипер объявил м. Скотту, что если он еще когда-нибудь поймает его на чем-нибудь подобном, то даст ему себя знать.
Несомненно, что оба молодые человека были совершенно искренни. Как-то раз она сказала, что никогда, никогда не полюбит человека, который пьет и курит, и что же бы вы думали? Сейчас же оба молодца принесли ей свои трубки, чтобы она их бросила в море; и мучились же они потом, видя как курят другие! Просто жалость была смотреть.
Наконец, дошло до того, что помощник, который, как я уже говорил, был человек очень щепетильный, предложил опять собраться комитету. Дело было очень серьезное, и он произнес длинную, торжественную речь о том, что он сам отец семейства, и что второй и третий офицеры слишком внимательны к мисс Мало, и что обязанность шкипера остановить это.
— Как? — говорит шкипер.
— Прекратите игру в шашки и в карты, и чтение стихов, — говорит помощник. — Девушке оказывается слишком много внимания; это вскружит ей голову. Употребите свою власть, сэр, и запретите это.
Шкипер так был поражен этими словами, что не только запретил всякую игру, но еще не позволил молодым людям говорить с девушкой иначе, как за столом или во время общего разговора. Никому из них это не понравилось, хотя девушка и сделала вид, что довольна, и в продолжение целой недели в нашей каюте царствовала тишина, чтобы не сказать — скука.
Все опять пошло по-старому после одного очень любопытного случая. Я только что подал в каюту вечерний чай и остановился у палубной лестницы, чтобы пропустить шкипера и м. Фишера, как вдруг мы услыхали звук громкой пощечины. Все мы сразу бросились в каюту, и там увидали помощника, который держался рукой за щеку с таким видом, будто его оглушил громовый удар, и мисс Мало, которая так и сверкала на него глазами.
— Мистер Джаксон! — говорит шкипер страшным голосом, — что это значит?
— Спросите у нее, — кричит помощник. — Она должно быть с ума сошла, или что-нибудь такое!
— Что это значит, мисс Мало? — говорит шкипер.
— Спросите у него, — отвечает мисс Мало, дыша тяжело и прерывисто.
— Мистер Джаксон, — говорит шкипер очень строго, — что вы такое наделали?
— Ничего! — завопил помощник.
— Неужели то, что я слышал, была пощечина? — говорит шкипер.
— Да, пощечина, — отвечает помощник, скрежеща зубами.
— Пощечина вам? — спрашивает опять шкипер.
— Ну да. Я же говорю вам, что она с ума сошла! — говорит помощник. — Я сидел здесь совершенно тихо и спокойно, когда она вдруг подошла и ударила меня по лицу.
— За что же вы его ударили? — спросил опять старик у девушки.
— За то, что он заслужил это, — отвечала мисс Мало.
Шкипер покачал головой и посмотрел на помощника так печально, что тот начал шагать взад и вперед по каюте и стучать по столу кулаком.
— Если бы я не слышал этого сам, то ни за что не поверил бы, — говорит шкипер. — И вы к тому же еще отец семейства! Хороший пример подаете вы молодым людям, нечего сказать.
— Пожалуйста, не говорите больше об этом, — попросила мисс Мало. — Я уверена, что он и сам теперь жалеет.
— Хорошо, — сказал шкипер, — но вы понимаете, мистер Джаксон, что хотя я и не слежу за вашим поведением, но вы уже не имеете права говорить с этой барышней. Кроме того, вы должны считать себя исключенным из комитета.
— Чорт бы побрал комитет! — закричал помощник. — Чорт…
Он оглянулся кругом, и глаза у него точно хотели выскочить из головы; потом вдруг сразу закрыл рот и ушел на палубу. Он никогда уже не вспоминал про эту историю, да и вообще почти не говорил ни с кем, до самого конца плавания. Молодые люди опять принялись за свои карты и шашки, но он точно не замечал их, и ни разу не заговаривал со шкипером, пока тот сам не обращался к нему.
Наконец добрались мы до Мельбурна, и первым же делом шкипер дал нашей барышне денег, чтобы она съездила на берег и купила себе платье. Он сделал это очень деликатным манером; предложил ей ее жалованье, как юнге, и я никогда не видывал, чтобы кто-нибудь так удивился и обрадовался, как она. Шкипер поехал с ней на берег, так как у нее был немного странный вид, чтобы отпустить ее одну, но через час он вернулся без нее.
— Я думал, что она может быть уже на бриге, — сказал он м. Фишеру. — Я как-то потерял ее из виду, пока дожидался около одного магазина.
Ну, они посуетились, поволновались, и потом отправились на берег искать ее, и вернулись в 8 часов, очень встревоженные, опять ни с чем.
Прошло и 9 часов, а ее и следа не было. М. Фишер и м. Скотт были в ужасном состоянии, а шкипер разослал всех до одного человека на берег на поиски. Искали они ее и там, и здесь, и в том и в другом квартале, и явились наконец на бриг в полночь, до того измученные, что почти не могли стоять, не держась за что-нибудь, и до того расстроенные, что едва могли говорить. Ни один из офицеров, кроме м. Джаксона, не ложился в ту ночь, а едва рассвело, как они уже опять поспешили на поиски.
Ну, одним словом, она исчезла так бесследно, словно свалилась за борт, и кое-кто из ребят уже поглядывали на окружавшие волны, как бы ожидая, что вот-вот всплывет ее тело. Часам к двенадцати почти все мы пришли к тому убеждению, что ее похитили, и м. Фишер высказал несколько замечаний насчет мельбурнской полиции, от которых полисменам бы не поздоровилось, если бы они могли их услышать.
Я только что хотел подавать обед, когда дошли до нас первые слухи о ней. К бригу пристали трое самых обтрепанных и угрюмых шкиперов, каких мне когда-либо доводилось видеть, и заявили, что им нужно переговорить с нашим шкипером. Все они выстроились на палубе в ряд, и имели такой вид, точно собирались заплакать.
— Доброго утра, капитан Гарт, — сказал один из них, когда наш старик вышел к ним вместе с помощником.
— Доброго утра, — говорит он.
— Знакомо ли вам это? — спросил вдруг один, показывая ему на конце своей палки халат-юбку мисс Мало.
— Боже милосердный! — говорит шкипер. — Надеюсь, что ничего не случилось с этой бедной девушкой?
Три капитана все в раз закачали головами.
— Ее уже больше нет, — сказал второй из них.
— Как же это случилось? — спросил шкипер, очень тихо.
— Она сняла это… — сказал первый капитан, указывая на халат.
— И что же?.. простудилась? — спросил шкипер, тараща на него глаза.
Все три капитана опять закачали головами, и я заметил, что они следили друг за другом, чтобы делать это разом.
— Я не понимаю, — говорит шкипер.
— Я и то боялся, что вы не поймете, — сказал первый капитан. — Она сняла с себя это…
— Вы уже это говорили, — прервал его наш старик, довольно резко.
— И сделалась снова мальчишкой, — продолжал тот. — Да еще самым разбитным, хитрым разбойником-мальчишкой, какого я когда-либо встречал, а перенанимал я их на своем веку не мало!
Он оглянулся на остальных, и тут уж все они трое так и покатились со смеху, и начали приплясывать по палубе и хлопать друг друга по плечу, словно взбесились. Потом они спросили, кому именно досталась пощечина, и кто м. Фишер, а кто м. Скотт, и сказали нашему шкиперу, какой он добрый, славный человек, как хорошо выполнил свою роль отца. Целая куча лодок с зеваками собралась вокруг нашего брига, и как мы ни отбивались кусками угля и полными ушатами воды, мы не могли разогнать их. Мы стали посмешищем для всего города; и то ли еще было, когда, дня два спустя, мимо нас тихо прошел пароход, и мы увидали первого из приезжавших к нам капитанов, который стоял на мостике и насмешливо на нас поглядывал, между тем как в двух шагах от него, на носу, кривлялся этот чертенок-мальчишка, усиленно приседая и посылая нам воздушные поцелуи. Шкипер чуть с ума не сошел от стыда и досады!