"Elle ne doute de rien!" говорилъ себѣ Литльморъ, уходя изъ гостинницы, и повторилъ эту фразу Уотервилю.
-- Она хочетъ быть порядочной,-- прибавилъ онъ;-- но это ей не удастся. Она слишкомъ поздно за это берется; ей нельзя уже быть ничѣмъ, кромѣ полу-порядочной.
И сталъ доказывать, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ она останется неисправимой: у ней нѣтъ деликатности, нѣтъ скромности, нѣтъ застѣнчивости. Она способна прямо брякнуть: "Вы меня не уважаете!" Развѣ прилично женщинѣ говорить такія вещи!
-- Это зависитъ отъ того, что она этимъ хочетъ сказать.
Уотервиль любилъ вникать въ смыслъ вещей.
-- Чѣмъ больше она хочетъ сказать, тѣмъ менѣе ей слѣдуетъ говорить!-- объявилъ Литльморъ.
Но, однако, онъ снова навѣдался въ отель Мёрисъ и при первой же оказіи повелъ туда и Уотервиля. Секретарь посольства, не часто бывавшій въ гостяхъ у дамъ двусмысленнаго характера, приготовился встрѣтить въ миссисъ Гедвей весьма любопытный типъ. Онъ боялся, что она можетъ быть опасна; но считалъ себя, однако, застрахованнымъ. Предметомъ его поклоненія въ настоящее время была его родина, или, вѣрнѣе сказать, министерство иностранныхъ дѣлъ. Онъ не желалъ, чтобы его отвлекали отъ этого служенія. Кромѣ того у него былъ свой собственный идеалъ привлекательной женщины, болѣе простого типа, чѣмъ эта блестящая, улыбающаяся, болтливая дочь "западныхъ территорій". Женщина, которую бы онъ нашелъ въ его вкусѣ, должна была бы быть спокойнаго нрава, любить интимную жизнь, предоставлять, наконецъ, человѣка по временамъ ему самому. Миссисъ Гедвей была самолюбива, фамильярна, навязчива; она вѣчно приставала или обвиняла, требовала объясненій или оправданій, говорила такія вещи, на которыя приходилось отвѣчать. Все это сопровождалось радужными взглядами и обворожительными улыбками и всякими другими любезностями, но въ общемъ нѣсколько утомляло. У ней была нѣкоторая своеобразная привлекательность, огромное желаніе нравиться и замѣчательная коллекція нарядовъ и драгоцѣнныхъ украшеній; но она была слишкомъ жива и озабоченна, а невозможно же было требовать отъ другихъ людей, чтобы они раздѣляли ея озабоченность.
Она желала бывать въ свѣтѣ, прекрасно! но для ея холостыхъ посѣтителей не было никакого резона желать, чтобы она туда попала, такъ какъ ихъ привлекало въ ея гостиную какъ разъ отсутствіе обычныхъ свѣтскихъ стѣсненій. Несомнѣнно, что она одна могла замѣнить собою дюжину другихъ женщинъ и должна была бы довольствоваться такимъ тріумфомъ. Литльморъ говорилъ Уотервилю, что она глупо дѣлаетъ, желая карабкаться наверхъ. Ея мѣсто какъ разъ внизу. Она, повидимому, безсознательно раздражала его; даже ея тщетныя попытки къ самообразованію -- она стала вдругъ завзятымъ критикомъ, и впрямь и вкривь толковала о великихъ произведеніяхъ нашего вѣка -- заключали въ себѣ смутное притязаніе на сочувствіе, которое было несносно для человѣка, не желавшаго измѣнять разъ составленныхъ понятій, освященныхъ притомъ воспоминаніями, которыя можно было даже назвать нѣжными. Но въ ней была, однако одна безспорно привлекательная черта: она была необыкновенно разнообразна. Даже Уотервиль вынужденъ былъ сознаться, что элементъ неожиданности не исключался изъ его понятія объ идеально-спокойной женщины. Само собой разумѣется, что сюрпризы бываютъ двоякаго сорта: пріятные и непріятные, а миссисъ Гедвей безпристрастно расточала и тѣ, и другіе. Она легко восторгалась, наивно восклицала, проявляла любопытство особы, выросшей въ странѣ, гдѣ все ново и многое безобразно, и которая при естественной склонности къ искусствамъ и удобствамъ жизни, въ поздней жизненной порѣ начинаетъ знакомиться съ нѣкоторыми утонченными обычаями и высшими удовольствіями. Она была провинціалка, это сразу было видно; но одной стороной своего существа была чистѣйшей парижанкой -- если быть парижанкой должно считаться мѣриломъ успѣха,-- и именно, быстротой, съ какою она схватывала идеи на лету и пользовалась всѣми обстоятельствами.-- Дайте срокъ,-- говорила она Литльмору, наблюдавшему за ея развитіемъ съ примѣсью восхищенія и досады,-- и я все узнаю, что мнѣ нужно.-- Она любила говорить о себѣ какъ о бѣдной дикаркѣ, которая старается подобрать крупицы образованія, и эти выходки производили большой эффектъ, благодаря ея изящной наружности, безукоризненному костюму и блестящимъ манерамъ.
Однимъ изъ ея сюрпризовъ было то, что послѣ перваго визита Литльмора она больше не заговаривала съ нимъ про миссисъ Дольфинъ. Онъ, былъ очевидно, несправедливъ къ ней, когда ожидалъ, что она станетъ говорить съ нимъ о ней при каждой встрѣчѣ. Если только она оставитъ Агнесу въ покоѣ, то можетъ дѣлать все, что ей угодно, высказался онъ Уотервилю съ чувствомъ успокоенія.-- Моя сестра не захочетъ взглянуть на нее, и было бы очень непріятно высказывать ей это.
Она ждала помощи, она давала ему это чувствовать всѣми своими взглядами, но пока не требовала никакихъ опредѣленныхъ услугъ. Она держала языкъ за зубами, но выжидала, и самая терпѣливость ея была въ своемъ родѣ притязаніемъ. Что касается общества, то надо сознаться, что рессурсы ея были незначительны: сэръ Артуръ Дименъ и ея два соотечественника были единственными ея почитателями, насколько послѣдніе могли замѣтить. Она могла бы завести и другихъ знакомыхъ, но выказывала въ этомъ отношеніи большую разборчивость и предпочитала лучше ни съ кѣмъ не водиться, нежели имѣть посѣтителей не изъ самаго лучшаго общества. Очевидно, что она льстила себя надеждой, что ее сочтутъ за недотрогу, а не за обойденную. Въ Парижѣ было много американцевъ, но въ этомъ направленіи она не успѣла расширить свои знакомства; порядочные люди не поѣхали бы къ ней, а ничто въ мірѣ не могло заставить ее принимать непорядочныхъ. Она имѣла самое точное представленіе о томъ, кого она желала видѣть -- и кого нѣтъ. Литльморъ ежедневно ждалъ, что она попроситъ представить ей кого-нибудь изъ его знакомыхъ и приготовилъ отвѣтъ на это. Отвѣтъ былъ не изъ особенно остроумныхъ, такъ какъ состоялъ въ томъ только, что онъ желалъ бы монополизировать ея общество для себя. Она навѣрное возразила бы на это, что это пустой предлогъ, какъ оно и было въ самомъ дѣлѣ. Но дни проходили за днями, а она не просила его о томъ. Маленькая американская колонія въ Парижѣ богата милыми женщинами, но ни одну изъ нихъ не могъ бы рѣшиться Литльморъ просить удостоить визитомъ миссисъ Гедвей. Просить же мужчинъ бывать у нея, значило бы, только подчеркнуть тотъ фактъ, что онъ не рѣшается просить объ этомъ женщинъ. Кромѣ того справедливо было и то -- въ нѣкоторой мѣрѣ, конечно -- что онъ желалъ монополизировать ее; онъ былъ настолько самонадѣянъ, что воображалъ, будто бы она предпочитаетъ его своему англичанину. Конечно, ему и въ голову не могло придти жениться на ней, между тѣмъ какъ англичанинъ, очевидно, питалъ эту мысль. Она ненавидѣла свое прошлое и часто заявляла это, тоскуя о немъ, такъ-какъ будто бы это прошлое было чѣмъ-то въ родѣ несчастнаго курьера или неудачнаго платья. Поэтому, такъ какъ Литльморъ былъ частицей ея прошлаго, то можно было бы предположить, что она ненавидитъ и его также и желаетъ отъ него отдѣлаться вмѣстѣ со всѣми тѣми воспоминаніями, какія были съ нимъ связаны. Но она дѣлала исключеніе въ его пользу, и если не любила въ немъ одну изъ главъ своей собственной исторіи, то повидимому все еще любила его самого по себѣ. Онъ чувствовалъ, что она дорожитъ имъ, что она вѣритъ въ то, что онъ можетъ ей помочь и въ концѣ концевъ сдѣлаетъ это.
Она съумѣла возстановить полную гармонію между сэромъ Артуромъ Дименомъ и своими американскими гостями, которые проводили гораздо меньше времени въ ея гостиной. Она легко убѣдила его, что ему нѣтъ основанія ревновать ее, и что они, какъ она выразилась, не желаютъ переступать ему дорогу. Очевидно, что нельзя ревновать къ двоимъ разомъ, а Рупертъ Уотервиль, послѣ того какъ узналъ дорогу къ ея гостепріимному дому, появлялся въ немъ такъ же часто, какъ и его другъ Литльморъ. Даже по большей части оба приходили въ одно время; кончилось тѣмъ, что ихъ соперникъ сталъ чувствовать даже нѣкоторое облегченіе отъ ихъ присутствія. Этотъ милый и прекрасный, но нѣсколько ограниченный и слегка претенціозный молодой человѣкъ, еще не рѣшившій какъ ему быть, по временамъ совсѣмъ сгибался подъ тяжестью задуманнаго имъ предпріятія, и когда онъ бывалъ наединѣ съ миссисъ Гедвей, то напряженіе его мыслей дѣлалось подъ часъ просто мучительно. Онъ былъ очень тонокъ и прямъ и казался выше, нежели былъ на самомъ дѣлѣ; у него были прекрасные, шелковистые волосы, обрамлявшіе большой бѣлый лобъ, и природа наградила его такъ называемымъ римскимъ носомъ. Онъ казался моложе своихъ лѣтъ (несмотря даже на римскій носъ), частью благодаря деликатности своего сложенія, частью вслѣдствіе почти дѣтской невинности его круглыхъ, голубыхъ глазъ. Онъ былъ застѣнчивъ и самоувѣренъ; нѣкоторыхъ буквъ онъ совсѣмъ не могъ произносить. Въ то же время у него были манеры человѣка, воспитаннаго въ мысли, что ему подобаетъ занять важное мѣсто во вселенной, и для котораго приличія стали второй натурой. Хотя онъ былъ нерѣшителенъ въ мелочахъ, но навѣрное съ достоинствомъ показалъ бы себя на крупномъ дѣлѣ. Онъ былъ очень простъ и считалъ себя очень серьезнымъ; въ его жилахъ текла кровь уорвикширскихъ сквайровъ съ примѣсью болѣе блѣдной жидкости, оживлявшей дочь банкира, желавшаго себѣ въ зятья графскаго сына, но согласившагося помириться на баронетѣ сэрѣ Бодуинѣ Дименѣ. Единственный сынъ послѣдняго, онъ наслѣдовалъ титулъ отца, будучи пяти лѣтъ отъ роду. Его мать, послѣ того какъ сэръ Бодуинъ сломалъ себѣ шею на охотѣ, воспитывала сына съ любовью, горѣвшей въ ней неугасимой лампадой. Она никогда бы не созналась даже самой себѣ въ томъ, что онъ не умнѣйшій изъ людей; но ей приходилось напрягать всѣ силы своего ума, значительно превосходившаго его собственный, чтобы поддерживать такое мнѣніе въ другихъ. Къ счастью онъ не былъ своенравенъ, такъ что никогда бы не женился на гувернанткѣ или на актрисѣ, подобно двумъ или тремъ другимъ молодымъ людямъ, его товарищамъ по школѣ. Этого опасенія у матери не было, а потому лэди Дименъ могла съ увѣреннымъ видомъ ждать его назначенія на какую-нибудь высшую должность.
Дименъ представлялъ въ парламентѣ консервативные инстинкты и получилъ полномочіе отъ города, славившагося своими ярмарками и красными крышами своихъ домовъ; регулярно появлялся онъ въ книжный магазинъ за всѣми новыми книгами, трактовавшими объ экономическихъ вопросахъ, такъ какъ рѣшилъ, что его политическіе взгляды будутъ имѣть твердое статистическое основаніе. Онъ не былъ самолюбивъ, но только заблуждался.... заблуждался на счетъ самого себя. Онъ считалъ себя необходимымъ колесомъ въ ходѣ вселенной, не какъ личность, конечно, а какъ учрежденіе. Но это убѣжденіе было для него слишкомъ священно, чтобы проявляться въ грубыхъ претензіяхъ. Онъ былъ маленькимъ человѣкомъ въ очень большомъ мѣстѣ, и никогда не горячился и не возвышалъ голоса. Онъ просто считалъ, такъ сказать, роскошью, что имѣетъ значительное положеніе въ свѣтѣ. Это можно было сравнить съ тѣмъ, какъ еслибы человѣку средняго роста пришлось спать на очень большой кровати. Отъ этого не станешь сильнѣе ворочаться на ней, но все-таки будешь чувствовать себя просторнѣе.
Онъ еще не встрѣчалъ въ жизни никого въ родѣ миссисъ Гедвей и не зналъ, какую мѣрку приложить въ ней. Она не была похожа на англійскую лэди,-- на тѣхъ, по крайней мѣрѣ, съ которыми онъ привыкъ разговаривать; а между тѣмъ нельзя было не видѣть, что она замѣчательная въ своемъ родѣ личность. Онъ подозрѣвалъ, что она провинціалка, но такъ какъ былъ ею очарованъ, то утѣшалъ себя тѣмъ, что она иностранка. Безъ сомнѣнія, иностранка тоже провинціалка, но эту особенность она раздѣляла со множествомъ другихъ весьма порядочныхъ людей. Онъ не былъ необузданный человѣкъ, и его мать льстила себя надеждой, что въ такомъ важномъ вопросѣ какъ бракъ, онъ не будетъ неостороженъ, но все же съ его стороны было довольно рисковано заинтересоваться американкой, вдовой, на пять лѣтъ старше его, которая никого не знала и порою какъ будто бы не понимала, кто такое онъ самъ. Хотя онъ и не одобрялъ этого, но ему нравилась именно ея странность; она такъ мало походила на его соотечественницъ; въ ея персонѣ не было ничего общаго съ Уорвикширомъ. Она была похожа на венгерку или на польку, но съ тою только разницей, что онъ лучше могъ понимать ея рѣчь. Несчастный молодой человѣкъ былъ околдованъ прежде, нежели успѣлъ признаться самому себѣ, что влюбленъ. Онъ не могъ не быть весьма медлительнымъ и осмотрительнымъ въ такомъ положеніи, такъ какъ глубоко сознавалъ его важное значеніе. Онъ былъ молодой человѣкъ, заранѣе распорядившійся своей жизнью; онъ рѣшился, что женится, когда ему будетъ тридцать-два года. Длинный рядъ предковъ наблюдалъ за нимъ, онъ просто не зналъ, что ему думать о миссисъ Гедвей. Онъ почти не зналъ, что ему думать о самомъ себѣ; единственное, въ чемъ онъ былъ безусловно увѣренъ, это въ томъ, что съ нею время летитъ такъ, какъ никогда и ни съ кѣмъ.
А между тѣмъ время отмѣчалось только обрывками разговоровъ миссисъ Гедвей, ея оригинальнымъ акцентомъ, ея остротами, смѣлостью ея фантазіи и таинственными намеками на ея прошлое. Конечно, онъ зналъ, что у нея есть прошлое; она не была молоденькой дѣвушкой; она была вдова, а вдовы несомнѣнно представляютъ собой совершившійся фактъ. Онъ не ревновалъ къ ея антецедентамъ, но желалъ только понять ихъ, а вотъ это-то ему никакъ не удавалось. Сюжетъ освѣщался передъ нимъ случайными проблесками свѣта, но никогда не вставалъ законченной картиной. Онъ много разспрашивалъ ее, но отвѣты ея бывали всегда такъ поразительны, что, подобно внезапно загорающимся свѣтлымъ точкамъ, только сильнѣе выдавали окружающій мракъ. Она, очевидно, провела жизнь въ ничтожной провинціи ничтожной страны; но изъ этого для него не вытекало еще, чтобы сама она была ничтожна. Она была точно лилія среди крапивы, и было нѣчто романическое для человѣка въ его положеніи заинтересоваться такой женщиной. Сэру Артуру нравилась мысль, что онъ романиченъ. Многіе изъ его предковъ были тоже романичны; а это было для него прецедентомъ, безъ которого онъ врядъ ли бы позволилъ себѣ то. Онъ былъ жертвой затрудненій, отъ которыхъ его бы могъ спасти простой здравый смыслъ. Онъ принималъ все въ буквальномъ смыслѣ и былъ лишенъ всякаго проблеска юмора. Онъ сидѣлъ и чего-то ждалъ, не желая компрометтировать себя рѣшительнымъ объясненіемъ. Если онъ и былъ влюбленъ, то на свой собственный ладъ, молчаливо, терпѣливо, упрямо. Онъ ждалъ формулы, которая бы оправдала его поведеніе и всѣ странности миссисъ Гедвей. Онъ самъ не зналъ, откуда и какъ это придетъ; судя по его манерамъ, можно было подумать, что онъ надѣется найти то, что ему нужно, или въ одномъ изъ тѣхъ затѣйливыхъ "entrées", которые имъ подавались, когда миссисъ Гедвей соглашалась отобѣдать съ нимъ у Биньона, или въ "Café-Anglais", или въ одномъ изъ тѣхъ безчисленныхъ étais, которыя приносились ей изъ Rue de la Paix, и которые она зачастую открывала въ присутствіи своего обожателя. По-временамъ это тщетное ожиданіе начинало ему надоѣдать, и въ такіе моменты появленіе ея американскихъ знакомыхъ (онъ часто дивился про себя, почему ихъ у нея такъ мало) какъ бы облегчало бремя таинственности, дававшее ему пищу, и позволяло вздохнуть свободнѣе. Сама она не въ состояніи была снабдить его желанной формулой, потому что не знала, чего именно ему нужно. Она говорила о своемъ прошломъ, потому что думала,-- такъ лучше; у ней была хитрая увѣренность, что лучше постараться и наивыгоднѣйшимъ образомъ воспользоваться имъ, нежели пытаться его изгладить. Изгладить было невозможно, хотя то было бы для нее всего желательнѣе. Ей ничего не стоило лгать, но теперь, когда она собиралась начать новую жизнь, она желала лгать какъ можно меньше. Она была бы даже счастлива, если бы можно было совсѣмъ не лгать. Этого, однако, нельзя было, и мы не станемъ передавать хитроумныя прикрасы, посредствомъ которыхъ она водила за носъ сэра Артура. Она понимала, конечно, что не можетъ выдавать себя за великосвѣтскую даму, но разсчитывала завоевать всеобщее сочувствіе, какъ "дитя природы".