Гостиница, где расположился Гашим со своим караваном, стояла близ дороги, на холме, окруженном пальмами. До разрушения языческих древностей в нильской долине здесь помещался храм Имхотепа [7], египетского эскулапа, благодетельного божества врачебной науки.
В городе мертвых Имхотеп также имел своих почитателей. Здание было наполовину разрушено, наполовину занесено песками пустыни, до тех пор пока один предприимчивый трактирщик не купил за дешево живописный храм с примыкавшей к нему рощей. С тех пор гостиница переходила из рук в руки; к каменному зданию приделали деревянную пристройку для приема путешественников, а в пальмовой роще, доходившей до набережной реки, были выстроены стойла и загоны для скота. Все это, вместе взятое, напоминало скотный рынок, и действительно сюда являлись мясники и торговцы лошадьми.
Пальмовая роща, одна из немногих оставшихся вблизи города, привлекала к себе жителей Мемфиса для прогулок. У самой реки трактирщик поставил скамейки и столы, а в маленькой бухте, примыкавшей к его владениям, всегда были готовы лодки для катания. Старые дома, некогда отделявшие это место от большой дороги, давно разрушились и были снесены. Теперь рядом с гостиницей производились обширные работы. Сотни людей под надзором арабских надсмотрщиков разбирали громадные развалины времен Птолемеев; они лежали приблизительно в двухстах шагах от пальмовой рощи. Большие, прекрасно обтесанные плиты известняка и мрамора, а также высокие колонны, поддерживавшие крышу храма Зевса Мемфисского, несмотря на полуденный зной грузили на подводы, запряженные быками, и свозили к реке, откуда их переправляли на плотах к восточному берегу Нила.
Здесь полководец и наместник калифа Амру строил себе новый дворец. С этой целью сюда свозили материалы из разрушенных идольских капищ, где находились не только прекрасно отделанные твердые камни, но также греческие колонны всех ордеров, которые снова шли в дело. Арабы не пренебрегали ничем и без разбора пользовались при постройке своих мечетей плитами и колоннами христианских церквей и языческих капищ.
В храме Имхотепа стены и потолок в прежнее время были сплошь покрыты священными изображениями и иероглифическими надписями, но дым от трактирного очага осел на них толстым слоем копоти; сверх того, последователи новой религии старательно уничтожали эти памятники старины. В некоторых местах их покрыли даже слоем извести, на которой начертали христианские символы или изречения далеко не религиозного содержания на греческом и простонародном [8]египетском языке.
Поставив верблюдов и разместив товары, приезжий араб со своими спутниками обедал в большой галерее бывшего храма. Все они строго воздерживались от вина, кроме предводителя каравана, который не был мусульманином, а принадлежал к персидской секте масдакитов [9].
Гашим сидел за отдельным столиком. Подкрепившись, он подозвал перса и приказал ему положить тюк с коврами на носилки между двумя вьючными верблюдами.
-- Все давно готово, -- отвечал предводитель каравана, красивый мужчина, высокий, статный, как дуб, с белокурыми волосами, курчавыми и густыми, точно львиная грива. Длинные усы еще больше красили его.
-- Тем лучше, -- заметил Гашим. -- Выйдем со мной на свежий воздух.
С этими словами купец пошел впереди масдакита в пальмовую рощу. Солнце скрылось уже за пирамидами, городом мертвых и за цепью Ливийских гор. Вечерняя заря играла на обнаженных утесах Вавилонского хребта по ту сторону реки. Можно было подумать, что все сорта роз, разведенных самым искусным садовником в Арсиное или в Навкратисе, начиная с золотисто-желтых до ярко-красных и темно-фиолетовых, отдали свои краски, чтобы украсить ими склоны, выступы и ущелья гор. Старик Гашим был восхищен таким волшебным зрелищем. Тревожно дыша, он положил свою изнеженную руку на могучее плечо перса и сказал:
-- Ваш учитель Масдак говорит, будто бы по воле Всевышнего, все земные блага должны быть равномерно распределены между людьми, чтобы на земле не было ни бедных, ни богатых; всякая собственность, по его учению, должна быть общей. Но посмотри вокруг себя и скажи, что может быть лучше подобной картины? А между тем чья она собственность? Эта несравненная красота равно принадлежит и тебе, и мне, и нашему могущественному калифу, и бедняку Салеху, которому мы позволяем из милости бежать за нашими верблюдами под жгучим солнцем, по горячему песку, без обуви и одежды. И сколько истинно прекрасного разбросано так по белу свету, Рустем! И все оно -- общее достояние. С вещественным богатством, конечно, нельзя так поступить... Мы все стоим на одной арене; однако, если бы самым быстрым бегунам привязывали к ногам тяжелый свинец, чтобы помешать им опередить других, тогда...
Но оставим этот разговор: будем лучше любоваться огнями заката. Взгляни: там, где только что выступ мелового утеса походил на ярко-красный колокольчик, теперь блещет рубин; что напоминало собой фиалку -- обратилось в темный аметист. Золотая кайма облаков похожа на оправу из драгоценных камней, и все это равно принадлежит тебе, мне, всем нам до тех пор, пока мы в состоянии наслаждаться этим несравненным зрелищем.
Масдакит засмеялся звучным мелодичным смехом и воскликнул:
-- Да, господин, но для этого нужно иметь твои глаза. Разумеется, я также различаю пестрые краски по склонам гор и на небе и сознаю, что такие красивые картины редкость у нас на родине. Но что пользы в игре красок вечерней зари? Ты видишь рубины и аметисты там, на высоте, а я предпочитаю камни в твоих тюках и готов отдать за них всю красоту заката без малейшего сожаления, хоть навсегда.
При этом Рустем снова расхохотался и продолжал:
-- Но, разумеется, отец мой, ты не согласился бы на такой обмен: мы, бедные масдакиты, не можем равняться с вами, зажиточными арабами.
-- Ну а если бы я подарил тебе дорогой тюк?
-- Тогда я продал бы его и спрятал деньги, а потом купил себе на родине землю да сосватал красивую жену и стал бы разводить верблюдов и коней.
-- Но на следующий день к тебе пришли бы один за другим бедные соседи требовать на свою долю от твоего имущества то клочок земли, то верблюда или жеребенка; тогда ты лишился бы всего, а твоя красивая жена пошла бы с тобой по миру, делиться с другими остальным добром, по вашим заветам. Поэтому пусть лучше все останется, как было, Рустем. Молись Богу, чтобы Он сохранил прежде всего твое незлобивое сердце, неразумный упрямец.
Великан склонился к плечу своего господина и с чувством поцеловал его. В это время к ним подошел герменевт с вытянутым лицом: ему не удалось исполнить поручение Гашима. Мукаукас Георгий совершенно неожиданно поехал кататься в лодке со своим семейством. По словам домоправителя, возвращение Ориона совершенно преобразило его.
Таким образом, Гашиму приходилось подождать до утра. Проводник советовал ему поместиться в самом городе, в гостинице Зострата, где можно пользоваться всеми удобствами. Но купец предпочел не покидать свой караван.
Отсрочка свидания с Георгием не очень огорчила его, тем более что он хотел посоветоваться здесь с врачом по поводу одной застарелой болезни. Проводник указал ему на Филиппа, самого ученого и знаменитого врача в округе.
-- Здесь действительно несравненно лучше, чем в городе, -- прибавил египтянин. -- Из беседки наверху можно наблюдать комету, которая уже несколько дней как показалась на небе, предвещая различные бедствия. Весь город по этому поводу в тревоге, и теперь никто из мемфитов не приходит больше гулять в пальмовую рощу возле гостиницы Несита, тогда как в другое время здесь почти каждый вечер собиралось большое общество; беспокойство мешает жителям думать об удовольствиях.
С этими словами египтянин опять сел на осла, чтобы ехать за доктором, а Гашим отправился, опираясь на руку перса, к скамейкам под тенью пальм. Опустившись на разостланный ковер, он поднял глаза к звездному небу, пока его спутник мечтал о родине и возможности обзавестись красивой женой, которая представлялась ему в виде статной белокурой женщины. Но внезапно все воздушные замки развеялись в прах.
К берегу приближалась одинокая лодка, и перс указал на нее своему господину. Нил расстилался перед ними, как широкая полоса черной парчи, затканной серебром. Прибывающий месяц освещал его поверхность, подернутую легкой зыбью. В недвижном воздухе носились летучие мыши, прилетающие сюда из города мертвых. Над темной рекой только изредка мелькали белые косые паруса, но теперь со стороны города приближалась большая лодка, украшенная разноцветными фонарями.
-- Наверное, это едет Георгий, -- сказал купец.
Судно плыло к пальмовой роще. Одновременно со стороны дороги позади гостиницы раздался конский топот. Гашим обернулся и увидел сопровождающих экипаж людей с факелами.
-- Вероятно, -- сказал старик, -- больной наместник выйдет из лодки в здешней бухте, чтобы вернуться домой на лошадях, опасаясь ночной сырости на реке. Как странно, что мне приходится сегодня вторично видеть его сына.
Гондола наместника подплывала. Это было большое красивое судно из кедрового дерева с ярко позолоченными украшениями и статуей св. Иоанна, семейного покровителя, поставленной на носу. Ореол вокруг головы этой фигуры был увешан фонариками; большие фонари освещали переднюю часть палубы и корму. Здесь под балдахином лежал мукаукас Георгий, а рядом сидела его жена Нефорис. Против них помещался сын и молоденькая девушка высокого роста, а у ее ног свернулась девочка лет десяти, положив хорошенькую голову к ней на колени. Гречанка средних лет сидела на ковре возле высокого мужчины -- врача Филиппа.
На палубе раздавались мелодичные звуки лютни, на которой играл недавно вернувшийся домой Орион. Гондола с пассажирами являла собой живописную картину мирного семейного счастья знатных людей.
"Но кто такая молодая девушка рядом с Орионом?" -- спрашивал себя Гашим.
Сын Георгия был буквально поглощен ее присутствием и, водя рукой по струнам, заглядывал ей в лицо, как будто играл для нее одной. Его спутница казалась смущенной и счастливой.
Когда судно причалило к берегу и приезжий араб мог разглядеть черты незнакомки, он был поражен ее благородной, изысканной красотой чисто греческого типа.
Богато одетые рабы, подоспевшие вместе с экипажем, вскочили в гондолу, спеша перенести наместника на берег. Он сел в кресло вроде носилок. Высокий негр готовился поднять их сзади, а другой невольник взялся за передние ручки, но Орион отстранил его и сам понес отца на пристань.
Молодой человек исполнил это без видимого усилия. Опустив кресло на землю, он улыбнулся старику и весело крикнул женщинам, чтобы они вышли из лодки и подождали его.
Нефорис, жена наместника, стояла возле мужа, укутывая больного теплым платком.
-- Несчастный, -- заметил купец Рустему, взглянув на Георгия, -- как он должен страдать! Но и самую тяжелую болезнь можно переносить терпеливо, если имеешь такого примерного сына.
Когда молодая девушка, ведя за собой ребенка, вышла из лодки, Гашим не мог налюбоваться ее красотой, и теперь ему стало понятно, почему поутру Орион пренебрег цветами Катерины. Миниатюрной дочери Сусанны было далеко до этой царственного вида красавицы; стройная фигура, плавные движения, мелодичный голос придавали ей необыкновенное очарование. Она указывала девочке на комету и на некоторые созвездия, называя их по именам.
Гашим сидел в тени и мог наблюдать за ней, оставаясь незамеченным. На одной из скамеек был поставлен фонарь, принесенный с лодки, так что купцу было видно, что здесь происходило. Старик был рад неожиданному развлечению, сильно интересуясь всем, касавшимся Ориона. Этот необыкновенный юноша подстрекал его любопытство, а вид девушки, сидевшей на скамье, приводил впечатлительного араба в восхищение. Маленькая девочка с ними была, вероятно, внучкой наместника, Марией. Наконец экипаж тронулся. Копыта лошадей застучали по дороге, и спустя некоторое время Орион вернулся к своим спутницам.
Он, несомненно, отдавал молодой гречанке явное предпочтение перед Катериной. Его глаза, как зачарованные, не отрывались от лица величественной красавицы, и, глядя на нее, Орион нередко прерывал на полуслове свою речь. Их беседа велась, по-видимому, то в шутливом, то в серьезном тоне, потому что не только молодая девушка, но и воспитательница Марии увлеклись ею. Когда девушка смеялась, ее смех звучал так гармонично, в ее манерах было столько достоинства, что эта непринужденная веселость вызывала невольное удивление, как аромат великолепного цветка, которому и без него достаточно одной красоты, чтобы приковывать к себе взоры.
Гречанка слушала юношу так внимательно, что Гашим тотчас понял, как сильно интересуется она и рассказами, и рассказчиком.
-- Если эта девушка станет женой Ориона, из них выйдет великолепная пара, -- заметил он персу.
Наконец, к посетителям вышла хозяйка гостиницы Таус, проворная египтянка средних лет. Она несла блюдо печенья собственного изготовления, молоко, виноград и фрукты. Ее глаза сияли радостью при виде сына знатного мукаукаса. Всеобщий кумир, гордость Мемфиса, посетил их так скоро по возвращении домой! До своего отъезда в Константинополь он часто катался по Нилу с веселыми друзьями, большей частью греческими офицерами, которые теперь почти все убиты или высланы из страны. Молодежь любила угощаться в трактире Таус пирожками и никогда не проезжала мимо пристани под сенью пальм. Таус словоохотливо рассказывала о том, что и она тоже вместе с мужем ходила встречать Ориона к триумфальной арке у ворот Менеса. С ними была их дочь, Эмау, с маленьким ребенком. Она вышла замуж и назвала своего родившегося недавно сынишку Орионом. Молодой человек спросил, сохранила ли Эмау свою прежнюю красоту и поразительное сходство с матерью. Таус лукаво погрозила ему и заметила, подмигивая, что самому Ориону пора жениться и обзавестись семьей. Юноша поспешил прервать ее, сказав, что он пока свободен, хотя подумывает иногда о браке. Гречанка покраснела, но сын наместника скоро нашелся и, желая переменить разговор, весело заметил, что дочь трактирщицы была самой красивой девушкой в Мемфисе и славилась между молодежью не меньше сладких пирожков, приготовляемых ее матерью. Он просил передать поклон молодой женщине. Растроганная и польщенная хозяйка удалилась, а Орион опять взялся за лютню и, пока другие лакомились плодами, начал петь вполголоса, по желанию молодой девушки, любовную песнь, сопровождая ее искусной игрой на инструменте. Красавица не спускала глаз с его прекрасного лица, а он, казалось, играл для нее одной.
Когда наступило время отъезда, и женщины сели в гондолу, Орион зашел в гостиницу, расплатился за угощение. Через несколько минут юноша вернулся обратно, и Гашим заметил, как он поднял платок, забытый девушкой на столе, поднес его к губам и направился к лодке.
Баловень судьбы поступил сегодня утром совершенно иначе с подаренными ему цветами. Его сердце, очевидно, принадлежало девушке, приехавшей с ним. Она не могла быть его сестрой, но в таком случае, каковы были их отношения? Араб дал себе слово осведомиться об этом, и ему не пришлось долго ждать ответа. Египетский проводник, вернувшись обратно, сообщил купцу подробные сведения о семействе Георгия.
Красавица была Паулой, дочерью Фомы, отважного греческого полководца, упорно защищавшего город Дамаск против превосходящих сил халифа. Она была племянницей мукаукаса Георгия. Отец ее пропал без вести. Все старания найти его живым или мертвым не принесли успеха, и осиротевшую девушку приютили в доме наместника.
Герменевт презрительно называл ее мелхиткой, осуждая к тому же за чрезмерную гордость. По его словам, никто из окружающих не любил Паулу, кроме маленькой Марии, которая была сильно привязана к ней.
-- Всем известно, -- прибавил он, -- что даже добрая Нефорис, жена ее дяди, терпеть не может надменную племянницу и держит ее у себя только в угоду мужу. Ей, действительно, не место в почтенном якобитском доме, -- заключил египтянин.
Каждое слово проводника дышало неприязнью предубежденного человека. Однако прекрасная, величавая девушка, дочь храброго воина, необыкновенно понравилась Гашиму несмотря на неблагоприятные отзывы о ней. Врач Филипп, приведенный герменевтом, наоборот, превозносил ее до небес. Ежедневно посещая дом наместника, он хорошо знал Паулу и считал ее одним из тех существ, которые Провидение создает в часы особенной благодати на отраду людям. Однако бедная девушка несмотря на свои редкие совершенства была обречена на суровую долю. Жизнь в доме родственников давно обратилась для нее в тяжелое бремя.
Осмотрев пациента, Филипп обещал облегчить его болезнь. Они так приглянулись друг другу, что разговаривали до поздней ночи и расстались добрыми друзьями.