Когда за женщинами затворились ворота в высокой тюремной стене, Иоанна пошла под руку с дочерью вдоль пустынных улиц, где было, по-прежнему, удушливо жарко. Масдакит следовал за ними с Марией. Он часто вытирал широкой ладонью глаза, пока та объясняла ему значение сцены на площади, и не раз прерывал ее речь своеобразными звуками, выражавшими огорчение и гнев. Прекрасная дамаскинка, ухаживавшая за ним во время болезни, казалась ему высшим существом; кроме того, по словам Манданы, им обоим не следовало забывать того, что сделала для них знатная девушка.
Наконец Рустем не выдержал и воскликнул, грозя могучим кулаком:
-- Если бы я мог, то показал бы им...
Девочка посмотрела на него с умоляющим видом и заметила:
-- Но ты можешь, Рустем, ты можешь!
-- Я? -- спросил удивленный перс, недоверчиво покачивая головой.
-- Да, ты, Рустем, именно ты. Мы переговорили кое о чем с Орионом, и если бы ты согласился помочь им...
-- Согласился помочь! -- захохотал добрый малый, ударяя себя в грудь; потом он продолжал на ломаном греческом языке, который, однако, можно было вполне понять:
-- Да я готов пожертвовать чем угодно для этой девушки! Ну, говори скорей, что нужно сделать!
Девочка повисла на локте масдакита, притянула его к себе и сказала:
-- Мы знали, что у тебя благородное сердце, но видишь ли...
Мария вдруг остановилась и заметила совершенно иным тоном:
-- Веруешь ты в единого Бога? Или, постой... понимаешь ли ты, что значит священная клятва? Можешь ли ты поклясться чем-нибудь? Да вот, самое лучшее, поклянись своей невестой Манданой и ее любовью к тебе, что ты...
-- Но послушай, милая Мария, душа моя...
-- Поклянись мне ею, -- торжественно настаивала девочка, -- обещай, что ты не скажешь никому, даже матери Иоанне и Пуль, и твоей Мандане... Впрочем, ей можно сказать, если нельзя иначе, но пускай сначала и она даст клятву...
-- Какую клятву? Мне заранее становиться страшно; в чем я должен поклясться.
-- Не рассказывать ни одной душе того, что ты сейчас услышишь от меня.
-- Ну, ладно, маленькая госпожа; я могу тебе обещать.
Мария глубоко вздохнула и посвятила масдакита в свою тайну: Орион непременно хочет послать надежного гонца навстречу полководцу Амру, чтобы враги не успели казнить Паулу. Затем девочка спросила, знает ли Рустем дорогу через горы в древнюю Беренику. Тот отвечал, что приехал в Мемфис именно по этому кратчайшему пути, который проходит поблизости от моря в Джидду и Медину.
Девочка опять вздохнула с облегчением, схватила руку перса и принялась перебирать его большие пальцы, говоря заискивающим тоном:
-- Знаешь ли, мой добрый, милый Рустем, в Мемфисе находится теперь единственный надежный гонец, могущий исполнить такое важное поручение, но у него есть невеста и ему хочется сыграть поскорее свою свадьбу, чтобы уехать с женой на родину. Едва ли он согласен помочь нам спасти Паулу!
-- Этакая дрянь! -- проворчал масдакит.
Мария громко рассмеялась.
-- Конечно, дрянь! Но ведь ты бранишь сам себя, глупый Рустем! Ты и есть тот гонец, о котором я говорю, единственный надежный и верный человек, какого не сыщешь нигде в другом месте. Тебе нужно поспешить навстречу полководцу...
-- Мне? -- спросил проводник испуганно.
Он прирос к месту от изумления, но девочка потащила его вперед, говоря:
-- Идем скорее! Иначе мать Иоанна может догадаться о наших переговорах. Ты... ты... должен...
-- Но, дитя мое, -- жалобно прервал перс, -- ведь я обязан спешить к своему господину. Как же можно...
-- Тебе жаль расставаться с невестой и ради этого ты готов допустить, чтобы злые люди предали ужасной смерти неповинную девушку, которая ухаживала за тобой день и ночь во время твоей болезни. Другого человека, ничем не обязанного Пауле, ты сейчас назвал "дрянью", а сам...
-- Успокойся и выслушай меня, маленькая госпожа! -- перебил Рустем, вырывая у девочки свою руку. -- Мы отложим свадьбу, и Мандана подождет, однако не в том дело. Я умею отлично ездить верхом, водить караваны, управляться с погонщиками верблюдов, ставить палатки в пустыне, но не привык общаться с такими большими господами, как полководец Амру. Я не в силах объяснить ему, что нужно, даже если бы мне пришлось хлопотать о спасении родного отца.
-- Да разве этого требуют от тебя? -- Ты можешь быть нем, как рыба; с наместником об этом запутанном деле будет говорить твой провожатый.
-- Значит, я пойду не один? Но, великий Масдак, зачем же мне тогда ехать?
-- Когда ты перестанешь перебивать меня?! -- в нетерпении воскликнула девочка. -- Сначала выслушай, а потом возражай. Второй посланный будет не мужчина; это я пойду с тобой. Ну, вот ты опять остановился как вкопанный. Госпожа Иоанна сейчас заметит, что мы отстали, и нам помешают говорить. Одним словом, я отправлюсь навстречу полководцу, во что бы то ни стало, и если ты не хочешь быть моим проводником, то, пожалуй, горбатый Гиббус...
Тут Рустем пришел в себя от столбняка и воскликнул:
-- Ты... ты... вздумала отправиться горной дорогой до Береники?
-- Да, горной дорогой! -- повторила за ним Мария. -- А если понадобится, то заберусь выше облаков.
-- Но ведь это невозможно, ведь такого никогда не бывало на свете! -- жалобно возразил перс. -- Маленькая девочка, дочь знатных родителей, будет гонцом совершенно одна с таким неотесанным малым, как я. Нет, нет и нет!
-- Конечно, нет, -- весело сказала Мария. -- Маленькая девочка, дочь знатных родителей останется дома, а с тобой поедет мальчик, которого ты будешь называть Мариусом, а не Марией.
-- Мальчик! А ведь я думал... Право, тут совсем потеряешь голову!
-- Мальчик и девочка будут в одном лице, -- со смехом пояснила Мария. -- Я надену мужское платье и, когда завтра утром мы оставим Мемфис, не забудь, что ты должен выдавать меня за своего брата.
-- Так я буду называться твоим братом? Ах какая ты умная головка! Тебе, пожалуй, удастся достичь поистине невозможного, -- заметил, улыбаясь, Рустем и ласково посмотрел на ребенка. Но вдруг ему опять представилась вся трудность этого предприятия, и он воскликнул, вне себя:
-- Но ведь меня ждет мой господин! Нет, я не могу ехать с тобой, решительно не могу!
-- Гашим будет очень доволен, если ты поможешь спасти Паулу, -- отвечала Мария. -- Он ее друг и покровитель; когда Гашим узнает, что ты выручил нас из беды, он похвалит тебя, а если ты откажешься, то я знаю наверное...
-- Ну?
-- Что Гашим скажет: "Я считал Рустема умнее и добросердечнее".
-- Ты уверена в этом?
-- Так же, как и в том, что мы пришли домой. Теперь нам некогда спорить, и потому решено: ты поедешь со мной. Завтра рано утром жди меня в саду. Ты скажешь своей Мандане, что должен ехать по важному делу.
-- А госпожа Иоанна? -- спросил перс озабоченно. -- Меня очень беспокоит, дитя, что ты не хочешь рассказать ей о своем намерении.
-- Она узнает обо всем. Однако не сейчас, -- возразила Мария. -- Послезавтра ей объяснят, почему я оставила их дом и кто мой провожатый. Тогда она похвалит и благословит нас, я уверена в этом так же, как и в том, что Господь будет охранять нас в пути.
Эти слова, сказанные от всего сердца, окончательно убедили масдакита и как раз вовремя, потому что они подходили к дому. У садовой калитки стоял горбатый Гиббус и остальная прислуга, с беспокойством ожидавшие хозяек. Гречанку Евдоксию также тревожило их отсутствие. В доме женщины были встречены Горусом Аполлоном, однако Иоанна и Пульхерия холодно ответили на его приветствие, а Мария даже не взглянула на жреца. Старик с досадой и сожалением пожал плечами и, вернувшись к себе в комнату, проворчал:
-- О эта женщина! Она способна отравить последние отрадные дни моей жизни.
Вдова с дочерью долго рассуждали в спальне об участи маленькой Марии, которая так нежно простилась с ними перед сном, как будто им предстояла вечная разлука. Бедное дитя, она предчувствовала, какую судьбу готовил ей новый епископ и, пожалуй, родная мать. Впрочем, у девочки был веселый вид. Евдоксия, спавшая вместе с ней, нашла воспитанницу особенно оживленной и счастливой в этот вечер, только одно обстоятельство удивило ее: Мария обычно засыпала крепким сном, едва успев положить голову на подушку, а сегодня она, по-видимому, страдала бессонницей. Это показалось подозрительным старой деве; сама Евдоксия редко могла заснуть раньше полуночи, страдая различными легкими недугами, теперь она принялась внимательно следить за девочкой. Действительно, еще задолго до рассвета Мария неожиданно вскочила с постели и выбежала с ночником в другую комнату.
Вскоре оттуда показался еще более яркий свет; вероятно, она зажгла большую лампу. Потом скрипнула дверь гостиной; Евдоксия встала и притаилась у порога. Девочка вошла обратно с новой одеждой мальчика в руках, которая была недавно сшита Пульхерией с помощью Евдоксии в подарок хромому ученику садовника. Мария, улыбаясь, примерила синий кафтанчик и, бросив одежду в сундук, села к столу и начала писать.
Работа, по-видимому, не клеилась, девочка потирала рукой лоб и задумчиво смотрела вверх, отводя глаза от папируса. Написав несколько строк, она вдруг вскочила, подозвала Евдоксию и направилась в спальню.
Тогда гречанка вышла из своей засады; Мария бросилась обнимать старую деву, говоря, что ей предстоит исполнить нечто великое и важное. Она только что хотела разбудить свою воспитательницу, чтобы признаться во всем и попросить совета. Слова ребенка звучали искренне; девочка говорила с большим жаром и в то же время с очаровательным замешательством. Растроганная воспитательница была не в силах побранить ее и в первый раз почувствовала к этой сироте почти материнскую нежность. Узкие, эгоистичные расчеты отступили на второй план, и она была готова пожертвовать всем на свете для ребенка, вверенного ее попечению.
Мария обняла воспитательницу, умоляя не выдавать ее, а, напротив, помочь в добром деле, которое имело целью спасение Паулы и Ориона.
Глаза Евдоксии наполнились слезами, она снова принялась целовать раскрасневшееся личико Марии, называя ее своей милой, дорогой дочкой.
Это ободрило девочку. С патетической важностью, заставившей гречанку улыбнуться, Мария взяла с аналоя Библию Евдоксии, положила ее на стол и сказала, заглядывая с умоляющим видом в глаза воспитательницы:
-- Поклянись мне, нет, не смейся, пожалуйста, ничего не может быть важнее этого! Поклянись мне не говорить ни одной душе, даже матери Иоанне, того, что я тебе скажу.
Евдоксия обещала хранить тайну, но отказывалась от клятвы, так как христиане не должны клясться, по евангельской заповеди; но Мария ухватилась за платье гречанки, гладя рукой ее впалые щеки и, наконец, объявила, что в противном случае она ничего не скажет. Та не могла устоять против ласк девочки, она позволила Марии взять свою руку и положить ее на Библию, а потом, как бы нехотя, произнесла за своей воспитанницей торжественные слова. После того Евдоксия в страхе и волнении села на диван, а девочка, пользуясь своей победой, тотчас свернулась клубочком у ее ног, принимаясь подробно рассказывать о Пауле и о тех опасностях, которые угрожали ей и Ориону. Мария постаралась даже представить участь Ориона в особенно мрачных красках, так как давно заметила исключительную благосклонность воспитательницы к своему дяде. До сих пор Евдоксия не переставала гладить кудри девочки и поддакивать ей, но, узнав, что Мария хочет взять на себя роль гонца, она в ужасе вскочила с дивана и решительно сказала, что не допустит осуществления этой безумной затеи. Однако малышка продолжала убеждать воспитательницу свойственным ей вкрадчивым тоном: во-первых, никто другой не мог исполнить поручение, от которого зависела жизнь Ориона и Паулы; во-вторых, путешествие через горы не представляло ничего особенно трудного. Она отлично умела ездить на лошади и не боялась жары; разве ее не брали верхом из Мемфиса в имение деда на морском берегу? Кроме того, с ней будет верный Рустем; а на горной дороге, самой безопасной в стране, где были станции, путники могли рассчитывать найти приют.
Гречанка не уступала, хотя соглашалась с тем, что намерение Марии не так уж неисполнимо, как ей представилось в первую минуту. Тогда девочка еще раз напомнила Евдоксии о данной клятве и прибавила, что ей самой грозит беда, от которой можно избавиться, уехав на время из Мемфиса. Гречанка узнала о ее встрече с епископом и о том, что Иоанна сильно тревожится за девочку.
Как ужасно должно быть существование за высокой монастырской стеной! А Мария так горячо любила свободу и деятельную жизнь среди людей! Если полководец Амру возьмет ее под свое покровительство, никто не посмеет учинить насилие над внучкой мукаукаса. Все это было высказано с большой живостью и теплотой; растроганная старая дева закрыла лицо руками и воскликнула:
-- Ты затеваешь неслыханную вещь! Но, пожалуй, действительно так будет лучше. Поезжай навстречу полководцу Амру!
Пылкая девочка повисла у нее на шее.
"Да, такому пышному, свежему цветку не следовало бы зачахнуть в неволе. Марии предстоит счастливая будущность и роскошный жизненный расцвет на радость себе и другим", -- подумала Евдоксия.
Она предчувствовала, что Иоанна не станет обвинять ее. Покровительствуя бегству Марии, воспитательница спасала дитя от ужасной участи -- прожить свой век, терзаясь внутренним разладом. Едва ли может быть что-нибудь хуже этого! Гречанка грустно вздохнула, думая о своей собственной судьбе. Ей пришлось провести молодость по чужим домам, в постоянной зависимости, подчиняясь посторонней воле, подделываясь под чуждые интересы. При таких условиях пылкая от природы девушка с серьезными запросами мало-помалу превратилась в сухую формалистку. Горькое воспоминание о пережитом заставило ее в настоящую минуту уступить настойчивой ученице, хотя другая женщина на ее месте не допустила бы подобной слабости.
Когда наступил день, Евдоксия сама причесала девочке волосы и помогла одеться, тогда как обыкновенно Марии прислуживала горничная. Между воспитательницей и воспитанницей неожиданно возникли новые отношения, точно внучка мукаукаса в одну ночь сделалась из ребенка взрослой девушкой.
Окончив одеваться, они вышли в сад. Иоанна с Пульхерией не могли надивиться перемене обращения гречанки, но им было приятно видеть, что маленькая гостья сияла восторгом. Вдова Руфинуса охотно позволила ей отправиться в город, чтобы исполнить таинственное поручение дяди. Рустем вызвался проводить Марию; умная девочка, без сомнения, не могла затеять что-нибудь непозволительное. Карты и таблицы Ориона были своевременно отосланы ему в темницу, и, прежде чем малышка вышла из дома со своим провожатым, Гиббус вернулся обратно с письмом от узника к полководцу Амру.
Дорогой Мария условилась с Рустемом, что она присоединится к нему, при наступлении ночи, в гостинице Несита. В это время бескормицы и смертности было нетрудно найти свободных лошадей и верблюдов вместе с проводником. Опытный перс решил нанять для предстоящего путешествия только быстроногих дромадеров и запастись одной легкой палаткой "для маленькой госпожи", чтобы не затруднять себя поклажей.
Возле дома Гамалиила девочка велела масдакиту подождать ее. Золотых дел мастер встретил Марию с неподдельной радостью. Что стало с жилищем великого мукаукаса! Огонь истребил эту обитель справедливости, как и египетские города, которым тысячу лет назад было предсказано пророком разрушение. Гамалиил знал об ужасном положении Ориона и благородной девушки, подарившей ему во время суда над сирийцем Гирамом резной камень громадной ценности, а позже доверившей часть своего состояния. Еврею было приятно видеть перед собой в полном благополучии хотя бы одного из членов семьи своего покойного покровителя. Он принялся с участием расспрашивать Марию о том, о сем, пока жена ювелира побежала за абрикосовым пирожным, спеша угостить свою любимицу. Внучка покойного мукаукаса выразила желание безотлагательно переговорить с хозяином наедине. Гамалиил повел ее в свою маленькую мастерскую, прося высказаться совершенно откровенно, так как он заранее обещает исполнить любую просьбу милой гостьи.
Мария, краснея от смущения, развернула кольцо Ориона, подала его еврею и просила принять в залог.
Уверенная в том, что добрый сосед примется тотчас отсчитывать ей свои червонцы, девочка не спускала с Гамалиила блестящих глаз, но тот даже не взял в руки драгоценную вещь и серьезно заметил:
-- Нет, милая девочка; с детьми невозможны никакие денежные сделки.
-- Но мне нужны деньги, Гамалиил, -- настаивала она. -- Я должна добыть их.
-- Должна? -- с улыбкой возразил старик. -- Это словечко, как острый гвоздь, легко вонзается в дерево, но когда гвоздь встречает на пути железо, то и сам гнется. Не думай, что я неподатлив, однако нельзя требовать денег ни с того ни с сего. О каких деньгах, собственно, ты толкуешь? Нужны ли они на хлеб насущный или на сладкие пирожки, что гораздо вероятнее? В таком случае Гамалиил не откажется дать тебе золота. Но ведь, если не ошибаюсь, ты живешь в доме грека Руфинуса, где, слава Богу, нет ни в чем недостатка. Кроме того, у меня хранится порядочная сумма денег, отданная мне в рост твоим покойным дедушкой. Он сказал, что это твое наследство от крестной матери, и расписка сделана на твое имя; таким образом, тебя можно считать богатой сравнительно с другими.
-- Я вовсе не нуждаюсь в чем бы то ни было, -- прервала Мария, -- но мне все-таки нужны деньги. Если мой капитал лежит у тебя вон в том железном сундуке, то дай, пожалуйста, из него, сколько я попрошу!
Ювелир засмеялся.
-- Это вовсе не так просто, как ты полагаешь, вострушка! Для выдачи наследства несовершеннолетним в Египте нужно потратить много времени, папируса и чернил; обратиться в большое присутственное место, вызвать шестнадцать свидетелей и кириоса...
-- Тогда купи это кольцо с сапфиром. Ты такой добрый, Гамалиил; выручи меня! Ведь ты, конечно, не думаешь, что я намерена тратить деньги на лакомства?
-- Разумеется, нет. Но теперь так много людей голодает, что твое мягкое сердечко, вероятно, растрогано чужим бедствием, и тебе понадобились деньги для какой-нибудь обнищавшей семьи?
-- Неправда! Купи мое кольцо; если ты исполнишь мою просьбу...
-- Тогда Гамалиил будет мошенником и старым дураком. Вспомни историю зеленого смарагда. Я купил его, и что из этого вышло? Не приставай ко мне с кольцом, милая девочка.
Мария отняла руку, и в ее больших влажных глазах отразилось столько горя, что еврей был тронут.
-- Я скорее готов поплатиться головой, чем огорчить тебя, милое дитя, -- продолжал он... -- Адонаи, я не хотел сказать, что ты уйдешь с пустыми руками от Гамалиила; у него есть деньги и, если сам он любит наживать, то не отказывает другим в случае нужды. Я не могу купить твой сапфир, потому что у меня есть много вещей получше него. Однако не печалься, и расскажи все откровенно; твой покойный дед всегда жаловал меня. Ну, шепни мне скорей на ухо, сколько тебе надо?
Полное веселое лицо еврея широко улыбалось, и девочка почувствовала к старику невольное доверие. По ее детским понятиям ни один человек не мог преступить данной клятвы и потому она заставила Гамалиила поклясться в том, что он сохранит ее тайну. Золотых дел мастер охотно исполнил желание ребенка. Таким образом, Мария взяла клятву с трех человек, причем каждый из них исповедовал свою религию. Девочку удивило, что Гамалиил так охотно повторил за ней торжественные слова; ей не приходило в голову, как часто взрослые злоупотребляют священными обетами.
Успокоившись с этой стороны, она рассказала, что Ориону необходимо послать гонца навстречу полководцу Амру для спасения Паулы от смерти. Ювелир внимательно слушал и, не дав ей кончить, подошел к сундуку, вделанному в пол.
-- Сколько? -- спросил он, прерывая Марию.
Мария назвала сумму, определенную Нилусом.
Гамалиил не показывал даже своей жене потайного ключа, которым открывалась касса. Поэтому он сказал просительнице:
-- Посмотри-ка немножко в окно, маленькое чудо в образе девочки, которая занимается денежными сделками и берет на себя важные поручения. Если ты ничего не увидишь на дворе, то представь себе, будто бы там стоит человек, похожий на старика Гамалиила, и что ему хочется хорошенько расцеловать твою головку; он стоит и думает про себя: "Боже милосердный! Если бы моя дочка, моя маленькая Руфь походила на Марию, внучку справедливого мукаукаса!"
С этими словами тучный, но подвижный еврей, стоявший на коленях, вскочил на ноги, тяжело переводя дух, и, не закрывая крышки сундука, подбежал к Марии, которая добросовестно смотрела в окно. Он звонко поцеловал ее в курчавый затылок и заметил, весело смеясь:
-- Поцелуй я беру в виде процента, моя милая должница. А ты все-таки не оборачивайся назад, пока не услышишь моего зова.
И он снова подбежал на своих коротеньких ножках к сундуку, вытер навернувшиеся слезы и взял мешочек с золотыми, где было немного больше денег, чем требовалось Марии.
Потом еврей тщательно запер сундук и, взглянув на девочку со смешанным чувством недоверия и ласки, подозвал ее, наконец, к себе. Высыпав деньги на стол, он отсчитал назначенную сумму, остальные монеты спрятал в карман и отдал кошелек маленькой посетительнице, лукаво подмигивая ей и говоря, чтоб она пересчитала золото, пока он придет обратно.
Когда Гамалиил вернулся в мастерскую, девочка робко заметила:
-- Здесь недостает одной монеты.
Ювелир ударил себя в грудь обеими руками, восклицая:
-- Боже, что за девочка! Вот недостающий солид, дитя мое. Послушай теперь, что скажет тебе опытный человек: ты исполнишь задуманное тобой, потому что отдаешь себе строгий отчет в своих поступках. Счастлив тот, кого ты изберешь в мужья, сделавшись взрослой девушкой. А теперь подпиши-ка этот документ, просто для порядка.
Мария взялась за перо и стала предварительно пробегать глазами написанное Гамалиилом. Тут он пришел в окончательный восторг.
-- Какая осмотрительность! -- воскликнул этот деловой человек. -- Десятилетняя малютка до тонкости вникает во все.
Господь благословит тебя, дитя мое! А вот несут нам и абрикосовое пирожное; ты должна полакомиться, прежде чем... Боже праведный! Такой крошке приходится брать на себя важные дела, которые едва ли по силам и взрослому!