Во время землетрясений и разрушительных гроз жена и дочь Медия имели обыкновение приносить в жертву Зевсу черного ягненка. То же самое сделали они теперь вместе со своими соседями, стараясь, однако, скрыть этот религиозный обряд, потому что запрещавший идолопоклонство имперский эдикт немедленно вошел в законную силу. Наслушавшись разговоров о предстоящих событиях, семейство старого актера окончательно убедилось в том, что гибель Вселенной неизбежна.
Когда наступили сумерки, старик поспешил зарыть в землю свои деньги. У него явилась какая-то странная уверенность, что он один спасется от общей катастрофы.
Взрослые и дети расположились спать под открытым небом. Весенняя ночь была тепла, и каждый боялся погибнуть под обломками собственного жилища, если наступит катастрофа. Следующий день был еще более удушлив и зноен. Домашние Медия жались один возле другого под жидкой тенью пальмы и фигового дерева, единственных крупных растений в его миниатюрном саду.
Но сам хозяин не оставался ни минуты в покое, несмотря на сильнейшую жару. Он уже несколько раз бегал в город и торопливо возвращался домой, чтобы еще более усилить беспокойство своей семьи, сообщая жене и дочери разные ужасы, о которых ему передавали словоохотливые знакомые.
Совершенно сбитый с толку всем виденным и слышанным, Медий вел себя, как сумасшедший. На него попеременно нападали то пароксизмы нежности к своим близким, то порывы необузданного бешенства. Хозяйка дома не уступала ему в малодушии. Настояв на том, чтобы муж и дети умастили благовониями домашний алтарь, она тут же принималась богохульствовать. Узнав, что имперские полки окружили Серапеум, вздорная женщина надругалась над изящными изображениями богов, а минуту спустя дала обет принести новую жертву бессмертным. Одним словом, в доме происходила невообразимая сумятица, и чем выше поднималось палящее солнце, тем невыносимее становились душевные и телесные страдания каждого. Обе рабыни, служившие Медию, отказались готовить обед, потому что для этого приходилось оставаться под крышей, а они с минуты на минуту ожидали разрушения дома. Вся семья кое-как утолила голод хлебом, сыром и плодами.
Дада не могла скрыть своей досады и каждый раз с сомнением покачивала головой, когда одна из женщин уверяла, будто бы чувствует подземные удары или слышит отдаленные раскаты грома. Девушка сама не могла объяснить, почему она не разделяет общего беспокойства, несмотря на свою природную робость. Ей было искренне жаль томившихся напрасным страхом женщин и детей.
Между тем в семействе актера никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Бедной Даде стало невыносимо скучно, так что ее обычная веселость понемногу начала сменяться унынием. Сверх того, нестерпимый зной африканского солнца действовал на девушку удручающим образом. Наконец, после полудня, она вздумала выйти из сада и стала отыскивать глазами Папиаса. Мальчик сидел в огороде, наблюдая за толпами народа, стремившегося в церковь Св. Марка. Дада присоединилась к ребенку. Вскоре из открытых дверей христианского храма донеслось хоровое пение.
Она жадно ловила мелодичные звуки; потом, когда они замолкли, девушка вытерла своим пеплосом вспотевший лоб малютки и сказала ему, указывая на церковь:
- В этом здании, должно быть, прохладно!
- Конечно, - отвечал мальчик. - В церквах никогда не бывает жарко. Знаешь что, Дада? Давай отправимся туда.
Эта мысль понравилась молодой девушке, которая очень желала побывать в одной из христианских церквей, куда ходила ее любимая подруга Агния. Даде хотелось также попробовать петь христианские молитвы или, по крайней мере, послушать хоровое пение.
- Пойдем! - сказала она Папиасу, направляясь в опустевший дом, чтобы пробраться оттуда через атриум на улицу.
Медий заметил ее уход, но не подумал удерживать молодую девушку, поскольку им овладело тупое равнодушие ко всему на свете.
Какой-нибудь час тому назад старый актер строил планы на будущее, рассчитывая улучшить свои материальные средства с помощью Дады и Папиаса, которых он хотел подготовить к сценическим представлениям; но теперь все это казалось ему неосуществимым ввиду приближавшейся неминуемой катастрофы.
Несколько минут спустя молодая девушка дошла до церкви Св. Марка, являвшейся древнейшим христианским храмом в Александрии. Здание состояло из притвора, так называемого нартекса, и самой церкви, продолговатого зала с плоским потолком, выложенным квадратами из потемневшего дерева. Двойной ряд колонн поддерживал крышу, а прозрачная решетка разделяла церковь на две части. У задней стены с одного края было устроено возвышение, где стоял стол, возле него по кругу размещались стулья. В самой середине, с той же стороны, было оставлено свободное пространство, которое отличалось высотой потолка и художественной работой. В данную минуту здесь никого не было, но по церкви расхаживали почтенные дьяконы в парчовых таларах57. В центре преддверия, возле маленького фонтана, толпились кающиеся. Истерзанные спины и унылые лица придавали им необыкновенно жалкий вид. Они внушили Даде еще больше сострадания, чем те напуганные люди, которых она видела вчера у храма Исиды.
Ей захотелось вернуться обратно, но Папиас тащил девушку вперед. Войдя через высокую дверь в саму церковь, она с облегчением перевела дух и почувствовала себя особенно хорошо. Здесь было немного молельщиков; приятная прохлада и мягкий полусвет действовали живительным образом на истомленное тело.
Тонкий запах ладана и тихое пение молящихся расположили душу девушки к невольному благоговению, а когда они сели на одну из скамеек, то ей показалось, что здесь она вполне ограждена от всякой опасности.
Церковь Св. Марка походила на мирный уголок, и, по мнению Дады, во всей Александрии едва ли было другое место, где бы человек мог так спокойно отдохнуть, как здесь.
Некоторое время, забыв все на свете, она наслаждалась прохладой, миром, благовонием ладана и пением, как вдруг ее заинтересовал разговор двух женщин, сидевших поблизости на церковной скамейке.
Одна из них, с ребенком на руках, прошептала другой:
- Почему ты сидишь здесь вместе с некрещеными, Анна, и что делается у тебя дома?
- Я не могу долго оставаться в церкви, - отвечала другая, - и мне решительно все равно, где сидеть. Отсюда, по крайней мере, можно выйти, не мешая другим. Врач сказал, что сегодня наступит кризис, и мне ужасно захотелось помолиться.
- Вот и прекрасно; оставайся здесь, а я пойду к вам в дом и присмотрю за ребенком. Мой муж подождет меня немного.
- Благодарю за готовность услужить; за моим мальчиком ухаживает Катерина, и я вполне могу на нее положиться.
- Тогда давай хоть помолимся вместе за милого крошку!
Дада не пропустила ни единого слова из разговора двух матерей. Женщина, пришедшая в церковь просить у Бога облегчения своему страждущему ребенку, отличалась особенно приятным лицом. Видя, как обе христианки склонили головы и, скрестив руки, неподвижно сидели с опущенными глазами, она сказала сама себе: 'Теперь они молятся за больного мальчика'. При этом девушка невольно последовала их примеру и тихонько прошептала: 'Бессмертные боги или Ты, христианский Бог, повелевающий жизнью и смертью, исцели маленького сына этой бедной женщины. Когда я опять вернусь к своим, то принесу тебе в жертву сладкое кушанье или петуха, потому что ягненок стоит очень дорого'.
При этом молоденькой язычнице казалось, что ей внимает какой-то добрый дух, и она с непонятным удовольствием несколько раз повторила свою молитву.
Между тем к ее скамейке подошел жалкий слепец. Он тихонько опустился на колени; у его ног легла собака, служившая ему поводырем. Она была привязана на веревочку, и никто не думал гнать ее из храма. Старик громко и благоговейно вторил псалму, который начали петь другие; хотя голос его утратил свою звучность, но исполнение было безупречным. Даде очень понравилось церковное христианское пение. Правда, она понимала только наполовину текст псалма, но ей удалось тотчас уловить его простую мелодию.
Маленький Папиас пел вместе с другими, и девушка присоединилась к ним сначала робко и едва слышно, потом все смелее, пока, наконец, ее серебристый голос не зазвенел на всю церковь.
Она испытывала в эту минуту глубокое отрадное чувство, как будто достигла тихой пристани после бурного плавания. Во время пения ей пришло в голову осмотреться вокруг, чтобы узнать, дошла ли сюда роковая весть о предстоящей гибели мира. Однако Даде было трудно решить этот вопрос. И здесь на некоторых лицах отражалась глубокая тревога, уныние или мольба о помощи, но в христианском храме никто не поднимал громкого вопля, как вчера в капище Исиды, и большинство собравшихся мужчин и женщин пели и молились в спокойном благоговении. Тут не было ни одного из тех суровых аскетов, которые пугали своим видом девушку в ксенодохиуме Марии и на улице. Монахи и отшельники отдали свою незначительную силу и громадный энтузиазм в распоряжение воинствующей церкви.
Божественная служба в храме Св. Марка была назначена в такой неурочный час дьяконом Евсевием. Почтенному старцу захотелось успокоить тех из своих прихожан, которые поддались общей панике, господствовавшей во всем городе.
Дада увидела, как он вошел на кафедру с другой стороны решетки, отделявшей крещеных от некрещеных. Совершенно белые волосы и борода этого служителя алтаря и его добродушное лицо, с серьезным умным лбом и кроткими глазами, необыкновенно понравились девушке. Она постоянно представляла себе мудреца Платона, с которым познакомил ее дядя Карнис, молодым человеком; но в преклонных летах философ, вероятно, должен был походить на Евсевия. Привлекательному старцу, стоявшему в данную минуту на кафедре перед ней, было бы также кстати, как и великому афинянину, умереть на веселом свадебном пиру.
Дьякон, по-видимому, готовился сказать проповедь, и хотя он произвел на Даду самое благоприятное впечатление, но все-таки она собиралась уходить, потому что для нее было невыносимо молча слушать чью-нибудь продолжительную речь, тогда как музыка не утомляла девушку по целым часам.
Она поднялась со своего места, чтобы удалиться, но Папиас удержал ее за руку и так красноречиво умолял своими взглядами не уходить, что Дада поневоле уступила. Между тем девушка пропустила благоприятный момент, когда ей можно было выйти из церкви незамеченной. Одна из женщин, сидевших возле, как раз в эту минуту собралась домой и стала прощаться с соседкой. Но не успела она встать с места, как к ней приблизилась девочка лет Десяти и прошептала, наклоняясь к ее уху:
- Пойдем, милая мама, поскорее домой. Доктор говорит, что опасность миновала. Ребенок открыл глаза и зовет тебя.
Тогда обрадованная мать тихонько заметила приятельнице:
- Все идет к лучшему! - и поспешила с девочкой домой.
Тонкий слух Дады уловил этот разговор.
Оставшаяся в церкви христианка подняла руки к небу в порыве благодарности, а непросвещенная язычница Дада весело улыбнулась. Может быть, христианский Бог услышал также и ее мольбу, подумала она.
Между тем Евсевий, прочитав краткую молитву, начал объяснять своей пастве, что он созвал верующих в храм, имея в виду предостеречь их против ходивших в городе нелепых слухов о неизбежной гибели мира. Кроме того, он желал наставить прихожан, как следует вести себя истинному христианину в настоящие дни тяжелых испытаний. В своей проповеди он объяснял своим братьям и сестрам во Христе, чего можно ожидать от низложения идолов, указал им, чем христиане обязаны язычникам, и что следует делать его единоверцам после нового торжества воинствующей церкви.
- Обратимся назад, возлюбленные братья и сестры, - продолжал он после этого вступления. - Все вы, конечно, слышали о великом Александре, который основал наш благородный город и дал ему свое имя. Этот великий победитель народов был избран самим Господом для распространения греческого языка и греческой науки по всем странам Земли, для того чтобы впоследствии учение Христово могло быть понято всеми народами и чтобы оно встретило для себя подготовленную почву. Множество наций, населявших в то время Землю, имели сотни богов и придерживались каждый собственного культа, обращаясь по-своему и на своем языке к той высшей силе, которую инстинктивно признает всякое разумное существо. Здесь, на берегах Нила, после смерти Александра Македонского, правили птолемейские цари, и в Александрии египетские граждане поклонялись своим богам, а греки своим, причем ни те, ни другие не могли соединяться для общего жертвоприношения. Наконец Филадельф, второй из Птолемеев, человек дальновидный и мудрый, дал им общего бога. Вследствие откровения, полученного им во сне, он велел перенести его сюда из далекого Синопа у Понта Эвксинского. То был бог Серапис; его сделало верховным божеством вовсе не небо, а тонкий политический расчет догадливого правителя, желавшего достичь единодушия между своими подданными. Серапису немедленно выстроили храм, который еще и теперь причисляется к чудесам зодчества; затем была сделана его статуя, превосходнейшее произведение искусства. Вы, конечно, не раз видели и роскошный Серапеум, и чудесное изображение идола. Кроме того, вам известно, что до распространения евангельской проповеди, в капище Сераписа стекалась вся Александрия, за исключением евреев.
Смутное понятие о высоких доктринах христианского учения начало распространяться по свету еще до пришествия Спасителя, подготовляя умы лучших людей к принятию евангельской проповеди. Многие мудрецы из язычников, не получившие еще божественной благодати, тем не менее стремились к познанию истины и духовному совершенству. Господь избрал их, для того чтобы они подготовили души людей к принятию благовестия, когда воссияла путеводная звезда над Вифлеемом.
Прежде чем совершилось искупление мира, люди заимствовали от этих мудрецов многие возвышенные идеи и присоединили их к культу Сераписа. Так, почитателям этого бога вменялось в обязанность более заботиться о благе души, чем об удовлетворении своих телесных потребностей, потому что язычники уже и тогда признавали бессмертие духовной стороны нашего существа. Бренная оболочка человека, рожденного в грехе, должна обратиться в прах, тогда как душе предстоит воскресение для вечной жизни благодатью божественного милосердия. Как египетские мудрецы осознали это во времена фараонов, так позднее и эллины пришли к тому же заключению, что душа человека за гробом должна отвечать за все, что она сделала дурного в продолжение всей своей земной жизни. Господь начертал свой закон и в сердцах язычников, чтобы сама природа учила их поступать по справедливости. Поэтому они умели отличать добродетель от греха, и между ними являлись по временам избранники, которые хотя и не знали истинного Бога, но во имя Сераписа налагали покаяние на грешников и считали спасительным воздерживаться от суетных наслаждений и обуздывать свои страсти. Эти вещие умы старались внести в языческий мир чистоту нравов и здравый взгляд на мир. Они требовали, чтобы их ученики сосредоточенно вдумывались в серьезные вопросы и уяснили себе законы истины и свойства божества. В обширных помещениях Серапеума были устроены с этой целью уединенные кельи для набожных людей, где многие из них, удостоившись благодати свыше, умирали для радостей мира и, предавшись созерцанию возвышенных предметов, готовились к переселению в вечность.
Но, возлюбленные, благодать, которой мы пользуемся без заслуги с нашей стороны, еще не излилась на детей той мрачной эпохи. Ко всем их благородным стремлениям примешивалось глубокое суеверие. Язычники по-прежнему приносили кровавые жертвы, предавались нелепому поклонению идолам и бессмысленным животным, занимаясь, сверх того, колдовством. Даже здравые понятия об истине были помрачены у них хитросплетениями суетной философии, которая завтра отвергала то, что было твердо установлено ею сегодня. Понемногу храм синопского божества сделался центром обмана, кровопролитий, грубого суеверия, сластолюбия и вопиющих бесчинств. Хотя в стенах Серапеума по-прежнему существовала высшая школа философов, но их ученики отвратились от истины, пришедшей в мир благодатью Божией, и стали проповедниками заблуждений. Учение, некогда положенное в основу их культа, было искажено и утратило свой возвышенный смысл, а с тех пор как великий апостол58, которому посвящена эта церковь, пришел в Александрию для евангельской проповеди, могущество ложного бога окончательно поколебалось. Спасительное учение христианства дало роковой толчок обветшалому трону Сераписа и почти довело его до разрушения, несмотря на жестокие гонения верующих, нечестивые эдикты Юлиана Отступника и на отчаянные усилия философов, софистов и язычников. Иисус Христос, наш Учитель и Господь, обратил в осязаемую действительность ту неясную тень смутно сознаваемой истины, которая лежала в основе поклонения Серапису. На месте оскверненного людьми туманного пятна, с которым можно сравнить культ этого бога, засияла чистая, лучезарная, яркая звезда христианской любви. Как меркнет бледный месяц при восходе солнца, так и поклонение Серапису рассеялось прахом повсюду, куда проникала евангельская проповедь. Здесь, в Александрии, это гаснущее пламя поддерживается только искусственным образом, и если сегодня или завтра оно будет потушено волей набожного императора Феодосия, то никакая сила в мире не зажжет его снова. Не только наши внуки, но даже наши сыновья будут спрашивать в недоумении: кто такой был Серапис? Тот, кому предстоит быть ниспровергнутым, уже не могущественное божество, а ложный кумир, лишенный своего величия и славы. Здесь не может быть и речи о борьбе двух противников одинаковой силы; теперь побежденному остается только склонить голову под смертельным ударом. Насквозь прогнившее дерево не может задавить никого при своем падении, но всякий предмет, на который оно упадет, заставит его разлететься на тысячи осколков. Этот властелин давно пережил самого себя, и если у него выпадет из рук надломленный скипетр, немногие пожалеют о нем. В мире воцарился новый верховный Владыка, и ему подобает царство, сила и слава во веки веков!
Дада не особенно внимательно слушала проповедь Евсевия, но ее заключение поразило девушку. Почтенный старец, стоявший на кафедре, казался человеком несомненно благонамеренным, а между тем его слова противоречили тому, что молоденькая певица слышала от своего дяди Карниса, также не менее благоразумного, справедливого и опытного старика, любившего вдобавок находить во всем светлую сторону. Как же могло случиться, что христианский пастырь представил в таком жалком виде то божество, о котором Карнис два дня назад отзывался с благоговейным восторгом?
Удивительно, что люди могут смотреть на один и тот же предмет с совершенно различных точек зрения! Однако Дада находила старца Евсевия рассудительнее своего дяди. Ей вспомнился в эту минуту и Марк с его добрым сердцем, и Агния - идеал кроткой покорности и терпения. Основываясь на таких примерах, девушка невольно подумала, что христианская религия, пожалуй, гораздо лучше, чем ее представляли приемные родители Дады. Она теперь окончательно перестала бояться ожидаемых александрийцами бедствий вследствие разрушения Серапеума и внимательнее прежнего слушала проповедь старца.
- Возрадуемся, возлюбленные! - продолжал Евсевий. - Дни великого кумира сочтены. Знаете ли, с чем можно сравнить в настоящее время его культ? Представим себе гавань, где стоит на якоре множество кораблей и мелких судов; в среде их красуется роскошная трирема с пестрыми флагами, на которой свирепствует чума. Горе тем, кто к ней приблизится, горе безрассудным, которые, прельстившись ее разукрашенной внешностью, войдут на палубу зараженного судна. Они в одну минуту погубят сами себя и перенесут заразу с одного корабля на другой, а с кораблей на берег, пока чума не охватит все корабли и весь город. Поэтому мы должны быть благодарны тем, кто оттолкнет красивое судно от нашего рейда, кто затопит или сожжет его! Будем молить Господа, чтобы Он дал твердость духа поборникам христианства, укрепил их на подвиг и благословил их дело. Когда мы узнаем, что великий Серапис, наконец, ниспровергнут и весь мир избавлен от этого соблазна, то в городе Александрии и во всех местах, где есть христиане, должно наступить великое торжество.
Но в этот решительный момент нам следует быть справедливыми и вспомнить о прекрасных дарах, принесенных той же самой триремой нашим отцам, когда она была еще свободной от заразы и неслась по морским волнам, управляемая здоровым экипажем. Если мы вспомним об этом, то ее гибель произведет на нас впечатление тихой грусти, и нам сделается понятной глубокая печаль тех, которых она носила на себе во время прилива и отлива и которые многим обязаны пострадавшему судну. Но в то же время мы должны вдвое радоваться при мысли о том, что у нас есть безопасный корабль с крепкими мачтами и хорошим рулем. На это надежное судно мы можем смело пригласить пассажиров уничтоженной триремы, как только они очистятся от болезни.
Мне кажется, что вы поняли эту притчу. Ниспровержение Сераписа причинит жестокое горе языческому миру; но если мы - настоящие христиане, проникнутые духом учения Спасителя, то нам не следует равнодушно относиться к печали этих людей. Напротив, мы должны стараться их тешить. Когда Серапеум будет разрушен, то вам, возлюбленные, придется быть врачами, исцеляя душевные раны пострадавших от этого переворота. Но предупреждаю вас при том, что хороший врач, прежде всего, обязан рассмотреть, в чем заключается недуг больного. Выбор лекарств зависит от свойства болезни.
Этим я хочу сказать, что истинное утешение может принести только тот, кто умеет заглянуть в душу страждущего, кто способен прочувствовать чужое горе, как будто бы оно было его собственным. Сострадание наравне с истинной верой более всего приятны Господу.
Я живо представляю себе развалины великого храма, разбитое в прах художественное произведение Бриаксиса и многие тысячи язычников, оплакивающих свою поруганную святыню. Как иудеи в плену вавилонском плакали, вспоминая Сион и его былое величие, повесив на ветки ив свои замолкнувшие арфы, так точно будут горевать поклонники Сераписа. Конечно, они оплакивают то, что было искажено и осквернено по их же собственной вине. Зачем, когда на место старого, обветшалого культа явилось истинное, высшее учение, эти неразумные люди не захотели слушать евангельскую проповедь? Им следовало предоставить мертвым погребать мертвецов, обратившись к свету христианства, но они не хотели расстаться с разлагающимся трупом. Язычники поступили безрассудно, но это безрассудство основывалось на преданной любви к старым богам; если мы обратим их в христианство, то они также ревностно будут стремиться к Иисусу Христу, не щадя своей жизни, и получат со временем венец бессмертия. А вы знаете, что на небе бывает больше радости об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии? Кто из вас любит Спасителя, тот может доставить ему великую радость, указав этим опечаленным язычникам путь в Небесное Царствие.
Вы, пожалуй, возразите мне, что горе поклонников Сераписа не может быть названо действительным несчастьем и что они в сущности ничего не потеряли.
Но если мы станем на их точку зрения, то поймем, что их утрата вовсе не так ничтожна и что она обнимает много такого, за что мы, и с нами все человечество, обязаны им благодарностью.
Мы называем себя христианами и гордимся таким великим преимуществом, но вместе с тем мы эллины, и с честью носим это имя. Под охраной старых богов, которые обречены теперь на гибель, греческий народ совершал удивительные подвиги; он довел до высокого совершенства богатые духовные дары, полученные им от Создателя, подобно верному виноградарю, и создал чудные вещи. В области мышления эллин был царем между другими народами и умел придавать тленному, безжизненному камню бессмертную, почти одушевленную красоту. В области искусства, ни раньше, ни позже, ни одна нация не могла сравниться с греками той цветущей эпохи. Но почему же, спросите вы, Искупитель не явился нашим праотцам в эти славные дни? Потому что прекрасное, как понимали это греки, было направлено у них только на внешность. Посвящая все свои чувства и мысли с таким воодушевлением и благоговейным усердием одному прекрасному, то есть только внешней форме, только кажущемуся, люди того времени мало думали о настоящем смысле вещей, о том истинном и действительном, что принес к нам на землю единородный Сын Божий, Искупитель мира. Но, как бы то ни было, прекрасное всегда остается прекрасным, и если мы доживем до того времени, когда внешность сольется с содержанием, когда непреложно истинное будет облечено в совершенные формы, тогда, только тогда, благодатью Спасителя, осуществится то, к чему стремились наши праотцы в дни своей славы.
И эта внешность, которую они так старались довести до возможного совершенства, оказывает нам уже и теперь громадные услуги, если мы не допустим, чтобы она ослепляла нас, отвлекая от главной цели. Кому, как не язычникам-эллинам, после Бога, обязаны учители веры благородным искусством группировать свои возвышенные идеи и чувства, придавая им изящную и вместе с тем строго логическую форму, проникнутую силой убеждения? В языческой школе риторики каждый из ваших учителей, и я, недостойный, усвоили себе последовательную, плавную речь, чтобы успешно поучать свою паству, и если со временем возникнут христианские училища красноречия для молодого поколения, то многие учебные приемы в этих заведениях будут заимствованы у язычников. Если мы умеем созидать во славу Господа, Пресвятой Богородицы и святых угодников церкви, достойные их величия, то и этим мы опять-таки обязаны благородным зодчим языческой Эллады. Множество предметов для ежедневного употребления и множество других, служащих для украшения жизни, изобретены для нас греческим искусством. Да, возлюбленные, если вы вспомните все, что сделано греками, то невольно отдадите им дань благодарности и удивления.
В их среде являлось немало избранников, которые были угодны самому Господу, потому что Он издали показал им то, что мы увидели теперь вблизи и что было воспринято нами путем божественного откровения. Вам всем известно имя философа Платона. Этот человек, будучи язычником, предугадал заранее много такого, что теперь совершенно выяснилось для нас, достигших спасения, и получило вполне определенный смысл. Так языческий философ понимал, что земная красота имеет много общего с божественной правдой. Великое чувство любви поддерживает и соединяет всех нас между собой, и Платон называл божественной любовью самоотверженную преданность тому, что стоит выше преходящего и тленного.
В длинном и постепенном ряду понятий, сгруппированных им в стройное целое, древний философ выше всего ставит добро, считая его самой высокой идеей и последним словом познания; все усилия его обширного ума были направлены к тому, чтобы доказать несомненную действительность этого лучшего блага. Братья и сестры Христа! Язычник Платон был достоин благодати, которую мы получили от Бога. Окажите же справедливость ослепленным идолопоклонникам в том смысле, как понимал ее великий философ древности. Он называл добродетель рассудительности - мудростью, добродетель мужества - храбростью, а обуздание страстей - умеренностью. Где господствуют три эти качества, там, по его мнению, обитает и справедливость. Итак, советую вам 'исследовать все, выбирая из него самое лучшее'; то есть советую благоразумно взвесить, что есть достойного в произведениях и обычаях язычников, чтобы сохранить это наследие для будущих поколений. Но идолопоклонство, невоздержанность, ложные учения должны быть мужественно отвергнуты вами, потому что они вносят соблазн в вашу среду, угрожая опасностью как душе и телу, так и всем высочайшим благам жизни; однако, возлюбленные, не забудьте при этом, чем мы обязаны язычникам, и соблюдайте благоразумную умеренность во всех своих поступках; только при этом условии человек может действовать по справедливости. 'Мы здесь не для того, чтобы ненавидеть, но для того, чтобы любить'. Это изречение принадлежит не христианину, а великому человеку между язычниками, Софоклу. Примите себе за правило его прекрасные слова.
Евсевий глубоко вздохнул.
Дада внимательно следила за его речью; ей было приятно слышать, что пастырь христианской церкви воздал должное языческому миру. Но когда проповедник коснулся Платона, между присутствующими произошло легкое движение. Переднюю скамью занимал худощавый человек с остроконечной головой, а рядом с ним помещался другой, низенького роста и приятной наружности. Первый из них все время вертелся на месте, дергая своего соседа за одежду, и не раз порывался вскочить, желая прервать оратора. Его поведение, по-видимому, возмущало остальных слушателей, потому что они потихоньку унимали беспокойного, но тот упорно продолжал бесцеремонно откашливаться и даже слегка шуршать ногами в знак своего неодобрения.
- Теперь, возлюбленные, я спрашиваю вас, как следует нам держать себя в эти тяжкие дни всеобщей тревоги? Как христианам вообще - или же больше того: как христианам, проникнутым духом нашего учителя и Господа, согласно правилам, преподанным нам двенадцатью апостолами. Пусть в данную минуту они сами говорят вместо меня. По слову апостольскому: 'Есть два пути: путь жизни и путь погибели, и между ними существует громадное различие. Путь жизни таков: во-первых, ты должен любить Бога, создавшего тебя, а во-вторых, своего ближнего, как самого себя. Не делай ближнему своему того, чего не желаешь себе'. В этих словах заключается следующее поучение: благословляйте тех, кто вас проклинает, молитесь за врагов своих, налагайте на себя посты ради своих преследователей, 'потому что если вы любите только любящих вас, какая вам за то награда? Разве не то же самое делают и язычники? Но вы должны любить врагов своих, и тогда у вас их не будет'.
Эти слова святых апостолов я привожу вам сегодня на память, искренне желая, чтобы вы их приняли к сердцу в настоящий критический период. Берегитесь осмеивать и преследовать тех, которые были вашими врагами. Великодушные люди даже между язычниками отдавали должное побежденному врагу, вменяя себе в обязанность такое благородное отношение к пострадавшим, но для вас, христиан, это правило должно служить законом. В сущности, вовсе не так трудно простить врагу, когда мы видим в нем будущего друга; а для христианина легко и полюбить его, если он вспомнит, что каждый человек - брат его и ближний, что язычник также в свою очередь пользуется благодатью нашего Спасителя, Который для нас дороже жизни.
Язычник, идолопоклонник естественным образом будет заклятым врагом христианина; но когда он, связанный, лежит у наших ног, тогда нам следует молиться за него, возлюбленные, и так как сам пренепорочный и бесконечно великий Господь прощает грешнику, то тем более нам, ничтожным и грешным, следует простить ему. Мы должны быть ловцами душ; покажите же свое усердие на этом поприще! Старайтесь привлечь к себе бывшего врага любовью и лаской; покажите ему своим примером преимущество христианства, дайте ему почувствовать спасительную благодать Божию, приведите тех, у кого мы отняли идолов с их капищами в христианские церкви. И когда вам удастся просветить этих заблудших, побежденных теперь силой меча, удастся окончательно победить их любовью, верой и молитвой, когда они вместе с нами буду радоваться искуплению через Иисуса Христа, тогда будет едино стадо и един пастырь, тогда наступит радость и мир в этом городе, потрясенном враждой и кровопролитиями.
Здесь слова проповедника были прерваны страшным шумом, поднявшимся в нартексе59, откуда доносились неистовые крики дерущихся мужчин и глухой рев быка.
Испуганные молельщики вскочили со своих мест; главная дверь с треском распахнулась, и в церковь ворвалась толпа языческих юношей, которые спасались от преследования черни. Здесь они снова стали отчаянно сопротивляться, хотя враги вдвое превосходили их численностью. Оборванные венки и гирлянды цветов в беспорядке легли на пол под ноги сражающихся. Простолюдины настигли близ церкви Св. Марка процессию молодых язычников, которые, наперекор императорскому эдикту, вели разукрашенного быка в храм Аполлона. Животное вырвалось от них во время драки и бросилось в нартекс.
Борьба в самой церкви продолжалась недолго. Христиане тотчас одолели противников; но Евсевий бросился между враждующими, стараясь защитить побежденных от рассвирепевших победителей.
Женщины в ужасе толпились к дверям, но не смели пробраться в нартекс, где метался разъяренный бык, опрокидывая все, что попадалось ему навстречу. Наконец к месту катастрофы подоспела стража; один из солдат ударил вола мечом по шее, и животное рухнуло на пол, обливаясь кровью.
Тогда все присутствующие бросились к выходу. Дада последовала за ними, ведя за собой Папиаса. Она дрожала от ужаса, тогда как ребенок вырывался у нее из рук, крича, что есть силы:
- Пойдем к Агнии: я видел ее в церкви! Но девушка не слушала его, в смертельном страхе спеша поскорее выбраться на площадь.
Дойдя до жилища Медия, она перевела дух и пришла в себя. Папиас по-прежнему утверждал, что его сестра была вместе с другими в толпе молельщиков. Волнение на улице утихло, и Дада, уступая просьбам ребенка, воротилась в храм. Ее беспрепятственно пропустили туда, но она могла дойти только до решетки, отделявшей места некрещеных от остального пространства церкви. Здесь на полу валялись страшно изуродованные трупы многих убитых юношей.
Молодая девушка была потрясена кровавым зрелищем и удалилась оттуда.
Трагическая сторона жизни в первый раз ясно выступила перед ней. Когда Медий вошел под вечер в ее комнату, он не узнал своей веселой гостьи. Красивое личико резвушки затуманилось, и глаза были полны слез. Старик, конечно, не подозревал, как она горько плакала сегодня. Приписывая происшедшую в ней перемену тревоге перед грозившей опасностью, он старался ее успокоить.
Магик Посидоний был у него и сказал, что теперь решительно нечего бояться. Хотя прежний товарищ Карниса служил помощником на сеансах колдуна и знал, что все его волшебные превращения и призраки умерших были чистейшим обманом, все-таки этот человек имел на Медия громадное влияние с тех пор, как ему удалось однажды опутать его какими-то таинственными чарами и беспрекословно подчинить его действия своей воле. Посидоний отличался внушительной осанкой и обычно говорил самоуверенным тоном, не допускающим возражений, что придавало особенную убедительность его словам в глазах Медия. Поэтому малодушный старик совершенно ободрился, когда его патрон стал доказывать, что разрушение храма Сераписа не угрожает Александрии никакими особенными бедствиями. С этой минуты Медий начал подшучивать над своим недавним страхом; он опять сделался человеком 'твердых убеждений', каким всегда старался себя выставить, и с удовольствием взял у Посидония три бесплатных билета для входа на ипподром.
Несмотря на панику, овладевшую жителями города, конские бега должны были состояться. Старый певец предложил Даде отправиться вместе с ним и его дочерью на это интересное зрелище. Приглашение Медия привело девушку в восторг; она вытерла заплаканные голубые глазки и радостно поблагодарила любезного хозяина.