Секретно-вскрытая переписка.
1790--1795.
Самою темною и необъясненною эпохою въ исторіи, такъ-называемыхъ, московскихъ мартинистовъ остается донынѣ время отъ назначенія въ Москву главнокомандующимъ князя Прозоровскаго (февраль 1790 г.) до ареста Новикова (апрѣль 1792 г.).
Это была эпоха усиленнаго за ними надзора, окончательнаго раззоренія "Типографической компаніи", разрушенія новиковскаго кружка и безгласности относительно послѣднихъ его дѣйствій.
Пробѣлъ, о которомъ здѣсь говорится, въ значительной степени восполняется слѣдующими за симъ копіями съ писемъ, которыя снималъ московскій почтъ-директоръ И. Б. Пестель для московскаго главнокомандующаго кн. Александра Александровича Прозоровскаго. (1790--1795 гг.)
Главный центръ, къ которому тяготѣютъ свѣдѣнія, заключающіяся въ этихъ письмахъ, составляетъ маіоръ Алексѣй Михайловичъ Кутузовъ, Розенкрейцеръ (Velox, по прозванію), отправленный орденомъ въ Берлинъ еще въ началѣ 1787 года для изученія алхиміи, причемъ съ нимъ отправился мекленбуржецъ -- баронъ Шредеръ (по прозвищу Sacerdos), прибывшій въ 1783 году въ Россію и сдѣлавшійся въ Москвѣ вліятельнымъ лицомъ между масонами. Письма, писанныя Кутузовымъ къ московскимъ друзьямъ и получавшіяся имъ отъ нихъ, составляютъ обширнѣйшую часть печатаемой нынѣ корреспонденціи. Въ нихъ рисуются сами собою портреты дѣйствовавшихъ въ розенкрейцерствѣ лицъ, коллекція которыхъ пополняется и нѣкоторыми другими письмами.
Передъ нами теперь, какъ живые, возстаютъ эти давнишніе покойники. Вотъ саигвиническій Лопухинъ (Philus), всегда готовый на помощь ближнему, пылкій, "съ засученными рукавами" шагающій безъ устали по московскимъ улицамъ и закоулкамъ, готовый иногда и "подпить", но измышляющій всякія средства, чтобы достать денегъ, когда дѣло идетъ о подачѣ милостыни, о посылкѣ денегъ другу Кутузову, или учившимся на его счетъ за границей -- Невзорову и Koлокольникову. Вотъ робкій князь Н. Н. Трубецкой, котораго письма похожи часто на молитвы. принимающій смиренно дерзкія выходки барона Шредера, знающаго, къ кому можно писать такимъ тономъ, склонный отмалчиваться въ затрудненіяхъ или обходить ихъ какъ-нибудь, но добрый и довѣрчивый до конца, не смотря на явные поводы къ разочарованію. Вотъ легкій абрисъ И. П. Тургенева, рисующійся самимъ отсутствіемъ его писемъ, которыхъ отъ него и не ждутъ, зная его лѣность, какъ корреспондента, столько же какъ и его неумѣлость, какъ сельскаго хозяина. Самъ благородный, слишкомъ довѣрчивый и слабохарактерный Кутузовъ выливается наружу съ прекраснодушіемъ, какого лишь можно ожидать отъ переводчика и обожателя "Мессіады". Всѣхъ ихъ обманываетъ до конца плутъ, хотя и жалкій своей нищетою, баронъ Шредеръ, ненавистникъ Новикова (Collovion), открывшаго еще въ Москвѣ продѣлки этого пришлеца. Черты характера Шварца. князя Энгалычева и другихъ розенкрейцеровъ и ихъ друзей также не могутъ не обратить на себя вниманія. Что поражаетъ болѣе всего въ письмахъ этихъ людей, которыхъ такъ скоро ожидало преслѣдованіе, какъ бы какихъ-либо преступниковъ? Не будемъ говорить о чувствахъ христіанскихъ, бывшихъ всегдашнимъ и всѣмъ извѣстнымъ достояніемъ ихъ. Но посмотрите на то, что ихъ волнуетъ, радуетъ, огорчаетъ прежде всего въ дѣлахъ мірскихъ. Люди эти на столько проницательны и безпристрастны, что, жалуясь на притѣсненія нѣкоторыхъ вельможъ, они не смѣшиваютъ съ ними монархиню, до которой не всегда можетъ доходить истина. Но они благоговѣютъ передъ Екатериной, которой царствованіе было первымъ кроткимъ у насъ и отдѣляется цѣлою бездною отъ всѣхъ предшествовавшихъ эпохъ. Люди эти, обремененные на родинѣ горемъ и заботами, страждущіе на чужбинѣ отъ бѣдности и униженіи (какъ Кутузовъ), слезно горюютъ о всякомъ обстоятельствѣ, кажущемся вреднымъ для блага Россіи; ликуютъ и забываютъ невзгоды, утѣшаясь добрыми вѣстями объ ея успѣхахъ. Килія, Измаилъ, Мачинъ -- заставляютъ радостно биться ихъ сердца. Потемкинъ, Репнинъ, будущій спаситель отчизны Михаилъ Илларіоновичъ Кутузовъ -- вотъ имена, которыя восхищаютъ ихъ! Все это искренно и живо, -- и, читая ихъ имена, вы, ради такихъ чувствъ, прощаете имъ ихъ простодушіе, ихъ довѣрчивость, съ которою они, не смотря на часто испытанные обманы, ожидаютъ успѣховъ алхимическихъ работъ, сочѵвствуютъ какому-нибудь уличенному шарлатану Шредеру, толкуютъ о путешествующихъ важныхъ масонахъ, говорятъ о собраніи въ Персіи высокихъ и таинственныхъ начальниковъ ордена и т. п. Прочтите эти письма -- и вы полюбите тѣхъ, кто писалъ ихъ, не смотря на эти простодушныя увлеченія я заблужденія.
Въ ряду этихъ писемъ мелькаютъ образы женскіе, любезные и оригинальные. Въ нѣсколькихъ изъ нихъ вся на лицо, какъ живая. эта любезная, добродѣтельная Е. В. Хераскова -- жена автора "Россіяды", этого "мужа добра", мало знакомаго позднѣйшему потомству: Хераскова, о которой сами мы слыхали отъ стариковъ, говорившихъ о ней не иначе, какъ съ умиленіемъ. А вотъ для противоположности -- графиня Анна Борисовна Апраксина, рожденная княжна Голицина. тоже добрая, умѣющая утѣшить и развлечь страдальцевъ, но "веселаго нрава", какъ сама о себѣ говоритъ, не смотря на свой седьмой десятокъ. Эта беззаботная и беззавѣтная женщина, истинное дитя своего времени, была другомъ молодости знаменитой тогдашней красавицы княгини Елены Степановны Куракиной, благодаря кредиту которой и графа П. И. Шувалова, она еще при Елисаветѣ Петровнѣ получила разводную отъ мужа, съ правомъ даже называться, буде пожелаетъ, по прежнему, дѣвичьимъ именемъ княжны Голицыной. Не имѣвши дѣтей, будучи одна на свѣтѣ, Анна Борисовна шутя провела жизнь; но немногихъ уцѣлѣвшихъ отъ нея строкъ довольно, чтобы видѣть, что сердце ея осталось открытымъ для добра, для друзей и внушило ей, что говорить и что дѣлать, когда ихъ постигали жизненныя невзгоды, -- и многое да простится ей за это.
Едва-ли не въ первый разъ еще представляются намъ въ этой обширной корреспонденцій черты, довольно рельефно изображающія Настасью Ивановну Плещееву -- предметъ первой привязанности юноши-Карамзина, нѣжно любившую его и близь которой онъ иногда проводилъ дни въ литературныхъ работахъ и въ бесѣдахъ. Страстная натура ея высказывается на всякомъ шагу: она и любитъ беззавѣтно, и ненавидитъ безгранично. Явная холодность къ ней Еарамзина, по возвращеніи его изъ-за границы, не измѣняетъ нисколько ея чувствъ къ нему, -- и всякое вниманіе его, хотя бы случайное, принимается ею чуть не съ умиленіемъ. Письма ея и отчасти ея мужа, играющаго роль не болѣе какъ статиста, открываютъ намъ прелюбопытныя вещи. Оказывается, что Н. И. Плещеева, когда-то вдохновлявшая Карамзину стихи и которой, вмѣстѣ съ ея мужемъ, онъ посвятилъ свои "Письма Русскаго Путешественника", всѣми силами старалась отклонить его отъ заграничной поѣздки, проклинала: "злодѣевъ", подговаривавшихъ его ѣхать въ чужіе краи, -- и, по возвращеніи его въ Москву, всячески противилась тому, чтобы онъ издавалъ "Московскій Журналъ"; наконецъ возненавидѣла окончательно "мартинистовъ" за то, что они оказывали ему, по прежнему, будто бы лицемѣрныя ласки, не смотря на то, что начали не терпѣть его. Враждебное расположеніе къ Карамзину окончательно утвердилось въ мартинистахъ вслѣдствіе напечатанія имъ объявленія о "Московскомъ Журналѣ", провозгласившаго, что издатель не будетъ помѣщать въ немъ статей теологическаго и мистическаго содержанія, въ чемъ высказался явный разрывъ его съ ними, принявшими эти выраженія, не безъ основанія, прямо на свой счетъ. Вообще вѣсть объ изданіи Карамзинымъ журнала была встрѣчена неблагосклонно. Мартинисты просто считали его незрѣлымъ и неспособнымъ для такого дѣла и видѣли въ его рѣшимости только упрямство въ исполненіи предвзятой, наперекоръ всему, мысли сдѣлаться немедленно авторомъ, съ которою онъ и ѣздилъ за границу, чтобы приготовиться скорѣе къ дѣятельности, для которой не было у него ни жизненной опытности, ни познаній. А. М. Кутузовъ, огорченный объявленіемъ о журналѣ, но не переставшій любитъ сердечно Карамзина, прислалъ Плещеевой изъ Берлина особое письмо, иронически выражающее самонадѣянныя упованія неизвѣстнаго юноши, выступающаго на журнальное поприще, причемъ ясно намекалъ на своего молодаго друга. Онъ даже удивлялся, что солидный Херасковъ обѣщалъ свое сотрудничество легкомысленному его предпріятію. Плещеева и другіе друзья Карамзина боялись неуспѣха его, насмѣшекъ и проч. Немногія письма самого Карамзина, нынѣ печатаемыя, носятъ на себѣ отпечатокъ какой-то сдержанности и недовольства, не смотря на дружескія увѣренія, и выражаютъ то, что онъ понималъ неестественность и натянутость новыхъ своихъ отношеній къ старымъ друзьямъ.
Въ нихъ есть что-то такое, что французы называютъ "guindé" и "compassé", свойственное юношѣ, побывавшему даже въ Лондонѣ (что было рѣдкостію) я входящему въ роль писателя (тоже въ*то время рѣдкость). Но, слава Богу! Карамзинъ не поддался ни на что; ему что-то говорило: "son anch'io pittore", и творенія его прославили его имя.
Таковы черты, съ которыми не лишнимъ будетъ познакомиться читателю, приступающему къ чтенію обнародуемыхъ нынѣ писемъ.
-----
Копіи секретно-вскрытыхъ писемъ, вмѣстѣ съ подлинными рапортами Пестеля и реэстрами, писанными его же рукою, расположены имъ въ подлинномъ дѣлѣ по мѣсяцамъ (не совсѣмъ исправно) и, такимъ образомъ, всѣ бумаги составляютъ сборникъ изъ 415 перенумерованныхъ листовъ, начиная съ 19-го іюля 1790 по 1800 г. Каждая тетрадь озаглавлена годомъ (1790, 1791 и т. д.). Донесенія Пестеля писаны на листкахъ почтовой бумаги (въ четвертушку); копіи -- четкимъ почеркомъ сняты на листахъ сѣроватой, золотообрѣзной бумаги съ водянымъ знакомъ, изображающимъ льва и рыцаря, съ надписью pro patria (за отечество). Замѣтимъ, что этотъ же самый сортъ бумаги употреблялся и при дворѣ Екатерины II -- при докладахъ императрицѣ. О характерѣ и значеніи секретнаго вскрытія писемъ въ царствованіе Екатерины II мы здѣсь не говоримъ, такъ какъ объ этомъ въ "Русской Старинѣ" была уже подробная статья профессора А. Брикнера: "Вскрытіе чужихъ писемъ и депешъ при Екатеринѣ II" (перелюстрація). "Рус. Ст." 1873 г., т. VII, стр. 75--84.
Собраніе нынѣ печатаемыхъ писемъ редакція "Русской Старины" получила еще въ 1871 г. отъ А. А. Бородулина, жителя одной изъ за-Московныхъ губерній. Г. Бородулинъ увѣдомилъ насъ, что эти документы были имъ кушгены лѣтъ восемь предъ тѣмъ, послѣ смерти одного умершаго купца вмѣстѣ съ конторскими старыми бумагами, которыя били употребляемы для завертки разныхъ товаровъ въ лавкѣ; только благодаря тому обстоятельству, что письма 1790--1800-хъ годовъ были переплетены, купецъ не успѣлъ ихъ растрепать и уничтожить, но уничтоженіе уже началось: изъ сборника вырвано довольно много листковъ. Ред.
1790.
Сіятельнѣйшиі князь, милостлвыя государь. У сего имѣю честь представить извѣстную вашему сіятельству копію, съ покорною просьбою о возвращеніи мнѣ вчерашней таковой же на поясненіе только. Считая, что ваше сіятельство, по прочтеніи, оную ко мнѣ обратить изволите для сохраненія, не оставилъ у себя копію, которую непремѣнно мнѣ должно имѣть; но сличеніи оной, не премину вашему сіятельству вторично представить.
Важнымъ себѣ долгомъ поставляю употребленіе всевозможнаго старанія по сей корреспонденціи.
Съ непремѣннымъ высокопочитаніемъ и таковою-жъ преданностью пребыть счастіе имѣю, сіятельнѣйшій князь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Иванъ Пестель.
19-го іюля 1790 1).
Реестръ копіямъ съ писемъ къ Алексѣю Михайловичу Кутузову, въ Берлинъ. No 1-й -- отъ Настасьи Плещеевой, No 2-й -- Алексѣя Александровича Шещеева, оба отъ 22-го іюля 1790 г. изъ села Знаменскаго. Оригиналы съ первою почтою, по ихъ надписямъ, отправлены быть имѣютъ. Иванъ Пестель.
Москва, 31-го іюля 1790.
1) При подобныхъ отношеніяхъ препровождаены были почтъ-директоромъ Пестелемъ и послѣдующія копіи съ секретно вскрываемыхъ имъ писемъ, Это -- тотъ самый Иванъ Борисовичъ Пестель, который впослѣдствіи, въ 1806 г., былъ назначенъ генералъ-губернаторомъ Сибири и о которомъ недобрая память живетъ въ этомъ краѣ и по сіе время. Помощникъ его, по дѣятельности въ московскомъ почтамтѣ, Трескинъ былъ переведенъ имъ въ Иркутскъ губернаторомъ. Въ 1809 году Пестель уѣхалъ въ Петербургъ и отсюда-то съ помощью такихъ сподвижниковъ, какимъ былъ Трескинъ, правилъ Сибирью. Сынъ Пестеля -- полковникъ П. И. Пестель, декабристъ, умеръ 13-го іюля 1826 г. Извѣстно, что онъ презираль своего родителя. Ред.
1.
Настасья Плещеева -- Алексѣю Михайловичу Кутузову, въ Берлинъ.
22-го іюля 1790 г. Знаменское.
Ежели-бъ вы знали, сколько ваше письмо меня разогорчило, вы бы вѣрно лучше желали обмануть меня, нежели сказать, что вы долго не будете. Я какъ радовалась, дѣлала планы въ головѣ своей, какъ бы васъ уговорить сюда въ деревню погостить. Вы бы здѣсь были такъ уединены, какъ вамъ угодно. Но всѣ сіи воображеніи вашимъ письмомъ разрушились -- и я горько заплакала. Право, вы такъ не можете меня любить, какъ я васъ люблю. Ежели бы вы столько-жъ любили, все бы вы оставили. Кто три года чего не могъ сдѣлать, то уже хотя десять живи, такъ все то-жъ будетъ. Я вамъ сіе пророчествую и, истинную правду сказать, я никакого успѣха вамъ не желаю, потому что пользы никому быть не можетъ. Вольно вамъ мучиться и жить въ чужой землѣ ни почто, и никто не скажетъ спасиба. Я сколько-нибудь всѣхъ вашихъ друзей знаю и лучше хочу для нихъ остаться при моемъ недовѣрчивомъ нравѣ, нежели съ на~ шею легковѣрностью.
Вы очень хорошо разсуждаете и совѣтъ вашъ полезенъ, ежели бы я его уже сто разъ не употребляла. Какая была польза тѣмъ людямъ, которые прежде васъ увѣряли меня въ дружбѣ, обманывать меня, однако-жъ, очень долгое время они сіе продолжали и нынѣ , есть нѣкоторые -- также продолжаютъ, да я уже знаю, какъ мнѣ съ ними вести себя, то что-жъ вы на сіе скажете? Я вамъ точно докажу это, что сіе со мною было, есть и будетъ. Я не хочу тѣхъ людей именовать. Ежели бы я говорила съ вами, не было бы у меня тайнаго отъ васъ ничего, а то я пишу и осуждена на долгое время писать. А мнѣ тысячу вещей желается вамъ сообщить, но писать ни какъ не могу рѣшиться. Первое для того, что письмо можетъ пропасть; второе и для того, какъ вы не захотите отвѣчать, то кто васъ принудитъ, а я только разсержусь, -- и опять выйдетъ ссора, которая и такъ мнѣ очень дорого стоила.
А что вы пишете про нашего общаго друга -- милорда Рамзея {Н. М. Карамзина.} то, къ несчастію, я почти всего того-жъ ожидаю. Вы такъ написали, какъ бы вы читали въ моемъ сердцѣ; но, къ счастію, что не всѣ, напримѣръ, вы знаете причины, которыя побудили его ѣхать. Повѣрите-ль, что я изъ первыхъ, плакавъ предъ нимъ, просила его ѣхать; другъ вашъ Алексѣй Александровичъ -- второй. Знать, что сіе было нужно и надобно. Я, которая была вѣчно противъ онаго вояжа, и дорого, дорого мнѣ стоила оная разлука. Да, таковы были обстоятельства друга нашего, что сіе непремѣнно было должно сдѣлать. Послѣ этого скажите, возможно-ли мнѣ било и будетъ любить злодѣя, который всему почти сему главная причина? Каково разставаться съ сыномъ и другомъ, и тогда, когда я не думала уже увидѣться въ здѣшнемъ мірѣ. У меня тогда такъ сильно шла горломъ кровь, что я почитала себя очень близкою къ чахоткѣ. Послѣ сего скажите, что онъ изъ упрямства поѣхалъ. Я все бы вамъ порядочно описала, но, право, силъ нѣтъ писать въ страхѣ, что письмо пропадетъ.
Вы пишете, что онъ будетъ навсегда презирать свое отечество, и сама сего смертельно боюсь. А какъ я составляю часть того-жъ, то и меня, стало, будетъ ненавидѣть. Горько мнѣ сіе думать. Вы говорите, чтобы я ему простила сію слабость. Это уже не слабость, а болѣе; чувствую, къ стыду моему, что я на него буду сердиться и мучить себя стану. А того, кто причиной сего вояжу, вообразить безъ ужаса не могу, сколько я зла ему желаю! О, Тартюфъ {Гамалѣа?}!
Что еще болѣе вамъ скажу, что я въ себѣ и за добродѣтель не почитаю, но сіе родилось со мною, что я отъ роду моего никому зла не желала, знать, что мнѣ больно! Полно мнѣ о семъ писать; а скажу вамъ только то, что я, увидѣвъ Рамзея, не стану съ нимъ говорить о его вояжахъ. Вотъ ноя сатисфакція за его рѣдкія письма; и ежели онъ начнетъ, то я слушать не стану. Ежели будетъ писать -- читать не стану, и первое мое требованіе, дабы онъ не отдавалъ никакъ въ печать своихъ описаній.
Прости, мой любезный Алексѣй Михайловичъ! Бросьте свои гужи и не стыдитесь, что дюжи. Я вашими словами говорю. Право, тяжело съ вами такъ долго быть розно. Я же столько вамъ сказать хочу. Прощайте, любите; я хотя и мало достойна по моимъ всѣмъ недостаткамъ, но по любви моей, право, я стою вашей дружбы. Будьте увѣрены, что вы имѣете всегда вѣрноистиннаго друга въ Настасьѣ Плещеевой.
А жена ваша иначе никакъ не подписывается, какъ Кутузова, а теперь было не захотѣла; однако, отдавъ письмо, вздумала непремѣнно подписаться, и поспѣшила. Прощайте еще. У насъ два уже письма впереди этого къ вамъ, и теперь, не получа отвѣта, къ вамъ писать не буду.
Mon cher ami. Je vous aime et vous aime beaucoup, beaucoup. Je souhaite vous voir bientôt. Je vous suis toujours fidèle, votre fidèle ami Alexandre (sic) de Pleschejeff-Coutousoff.
[(Переводъ). Мой милый другъ, я васъ люблю и люблю много, много. Желаю вскорѣ свидѣться съ вами. Я вамъ всегда вѣрна, вашъ вѣрный другъ Александра Плещеева-Кутузова].
2.
Плещеевъ -- А. М. Кутузову.
22-го іюля 1790 г. Знаменское.
Письмо, любезный другъ, мы отъ тебя получили, которое насъ обрадовало и огорчило. Обрадовало тѣмъ, что мы давно отъ тебя не получали писемъ, а огорчило, что нѣтъ по письму твоему ни малой надежды скоро тебя видѣть въ Россіи. Ты справедливо, любезный другъ, завидуешь моему состоянію, особливо, когда я въ деревнѣ. Здѣсь подлинно я имѣю время помышлять о самомъ себѣ, если бы только имѣлъ на то истинное желаніе; та бѣда, что не мѣсто и не уединеніе побуждаютъ быть съ самимъ собою, но твердое и неослабѣвающее намѣреніе, которымъ я не достаточествую; однако-жъ, любезный другъ, не закраснѣвшись могу сказать, что я болѣе провождаю полезныхъ часовъ въ деревнѣ, нежели въ городѣ. Думаю, уже тебѣ извѣстно, что мы въ началѣ нынѣшняго мѣсяца на морѣ одержали надъ шведами совершенную побѣду, какъ надъ большимъ, такъ и надъ галернымъ ихъ флотомъ, ибо взяли болѣе пяти тысячъ плѣнныхъ. Дай Боже, чтобъ эта побѣда намъ принесла миръ. Нашъ Николай Михайловичъ {Карамзинъ.} уже, надѣюсь, возвращается отъ англичанъ къ русскимъ. Нетерпѣніе мое велико видѣть этого любезнаго мнѣ человѣка.
Ты меня въ письмѣ твоемъ обрадовалъ, что надѣешься на пользу его путешествія. Дай Боже, чтобы онъ, пріѣхавъ сюда, сказалъ намъ, что люди вездѣ люди, а ученые его мужи ни на одну минуту не сдѣлали его счастливѣе прежняго.
Прощай, любезный другъ! люби меня. Дѣти мои тебя помнятъ и цѣлуютъ, а жена моя сама къ тебѣ пишетъ.
-----
Рэестръ. Копія съ письма Марьи Вилемсововой къ Алексѣю Михаиловичу Кутузову въ Берлинъ. По обстоятельвѣйшимъ вылравкамъ оное письмо прислано на почту отъ Семена Ивановича Гамалѣя и запечатано его печатью, также и надпись его руки.
Оригиналъ съ первою почтою отправленъ быть имѣетъ. Иванъ Пестель.
Москва. 14-го августа 1790.
3.
Марья Виленсонова -- А. М. Кутузову.
22-го іюля 1790 г. 35 верстъ отъ Москвы.
Милый и любезный другъ Алексѣй Михайловичъ. Не знавъ вашего пребыванія, что вы находитесь въ Берлинѣ, писала къ вамъ въ Москву; но, по несчастію, пріѣхавъ сюда, узнала отъ Карла Христофоровича Недергофа, что васъ здѣсь нѣтъ. Жалѣла сердечно, что не могла васъ видѣть, -- того человѣка, котораго мужъ мой покойный такъ страстно любилъ. Я привезла копію его сюда и хотѣла вамъ показать и оставляю его у крестнаго его отца -- Карла Христофоровича Недергофа, который столь великодушенъ, что намѣренъ его самъ въ корпусъ отдать и у себя оставить до весны. Я симъ поступкомъ столь чувствительно тронута, что по гробъ мой благодарностію ему обязана буду, а прочіе покойнаго друзья всѣ замолчали. будто ихъ не было никогда. Но вы, любезный другъ, знаю, что изъ числа не тѣхъ молчаливыхъ. Вы. конечно, вспомните, что вы имѣете сына, который точная копія ваша, т. е., мой Петруша, и вы его, знаю, что возьмете къ себѣ и будете его воспитывать себѣ подобнымъ, любя свою старую и, въ теперешнее время, несчастную Пургу. Вы слово дали вотчиму его, т. е., любезному моему Вилемсону, когда сынъ вашъ только родился, такъ я въ той надеждѣ только остаюсь, что вы слово свое сдержите.
Желаю вамъ всякаго благополучія, наипаче здравія, и остаюсь, любезный мой другъ, ваша по гробъ мой несчастная пріятельница Марья Вилемсонова.
Копія съ письма изъ Москвы отъ 15-го августа къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Берлинъ. Оное письмо писалъ князь Николай Никитичъ Трубецкой. Иванъ Пестель.
Москва. 19-го августа 1790.
4.
Князь Николай Никитичъ Трубецкой -- А. М. Кутузову.
15-го августа 1790 г. Москва.
No 23. Письмо твое, мой другъ, подъ No 18-мъ я получилъ; теперь жду съ нетерпѣніемъ Лихаса; удивляетъ меня Зенкбейль, видно онъ раздумалъ ѣхать въ Россію и нашелъ себѣ мѣсто. Теперь скажу о себѣ, что я здоровъ и что мы всѣ въ величайшей радости о заключенномъ мирѣ со Швеціею. Богъ, спаситель нашъ, да благословитъ любезное наше отечество примиреніемъ и съ турками. Ты знаешь, мой другъ, мой энтузіазмъ во всемъ, касающемся до отечества нашего, и слѣдовательно, не дивися, что я плакалъ, какъ баба, отъ радости, узнавъ, что мы со Швеціей примирились; колико-жъ я обрадуюсь, когда и турки принуждены будутъ примириться, -- а мнѣ что-то сердце говоритъ, что и сіе не умедлитъ. Соединимъ, мой другъ, молитвы наши и воззовемъ къ Богу, который самъ о себѣ сказалъ, что Онъ есть любовь, да изліетъ Онъ любовь въ сердца человѣческія и да изліетъ на всѣхъ насъ миръ, который Онъ обѣщалъ даровать всѣмъ. Прости, писать мнѣ нечего. Я тебя въ мысляхъ обнимаю, твой другъ Р.
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Благодѣтельное писаніе отъ 22-го сего мѣсяца, коимъ вашему сіятельству меня почесть угодно было, имѣлъ я счастіе вчерашняго числа получить. Упоминаемое письмо. въ копіи, которую я доставить имѣлъ честь, уповательно дошло подъ чьимъ-либо кувертомъ, ибо не чрезъ Петербургъ, не чрезъ Ригу, писемъ изъ Берлина на имя замѣчаемыхъ особъ получено не было. Важнымъ себѣ долгомъ поставляю я имѣть неослабное смотрѣніе за сею перепискою и совершенно удостовѣрить могу, что ничего замѣчанія достойнаго, чрезъ ввѣренный моей дирекціи почтамтъ, безъ уваженія пройти не можетъ.
Позвольте, сіятельнѣйшій князь, мнѣ воспользоваться симъ случаемъ, поручить себя продолженію милостиваго вашего сіятельства к.о мнѣ расположенію, коимъ вяще удостоиться важнымъ себѣ долгомъ почитаетъ пребывающій съ глубокимъ почтеніемъ, сіятельнѣйшія князь, милостивый государь, вашего сіятельства, всепокорнѣйшій слуга -- Иванъ Пестель.
Москва, 24-го августа 1790.
Рэестръ. Переведенныя выписки изъ двухъ писемъ на нѣмецкомъ діалектѣ, полученныхъ изъ Лейпцига, на имя подмастерья книгопродавца Зандмарка Ивана Миллера.
1-я -- отъ шурина его Карла Тирбаха.
2-я-отъ брата его Августа Миллера.
Оригиналы доставлены по ихъ надписямъ сего же числа. Иванъ Пестель.
Москва, 2-го сентября 1790.
5.
Карлъ Тирбахъ -- книгопродавца подмастерью Ивану Миллеру.
14-го августа 1790 г. Лейпцигъ.
Любезный шуринъ. Не намѣренъ я болѣе безпокоить тебя моими укоризнами, а скажу тебѣ только, что родительница твоя весьма о томъ сожалѣетъ, что ты предпочелъ лучше жить въ столь отдаленной странѣ, нежели между друзьями, тебя любящими и которые поставили-бъ себѣ въ удовольствіе всѣми силами споспѣшествовать къ содѣланію твоего счастія. Но какъ ты уже въ такихъ лѣтахъ находишься, въ которыхъ тебѣ лучше знать должно, что для тебя теперь и въ предбудущее время полезно быть можетъ, то, кажется, всуе было-бъ уговаривать тебя къ оставленію твоего намѣренія; однако-жъ, прошу тебя, какъ другъ, ради собственной твой пользы, разсуди, какой ты шагъ намѣренъ сдѣлать. Ты чрезъ то основываешь свое счастіе или несчастіе на всю твою жизнь, и что ты почитаешь счастіемъ теперь, можетъ подать тебѣ послѣ поводъ къ чувствительнѣйшему раскаянію. Великихъ сокровищъ ты тамъ не соберешь, чтобы съ ними, какъ ты пишешь, въ отечествѣ твоемъ прожить можно было. Но ежели ты намѣренъ послѣ нѣкотораго времени возвратиться, то здравый разумъ велитъ лучше теперь возвратиться, нежели по истеченіи нѣсколькихъ лѣтъ, когда тѣлесныя и душевныя силы начнутъ ослабѣвать. Еще разъ тебя прошу обо всемъ прилежно разсудить и сравнить настоящее съ будущимъ, Еще руки наши для принятія тебя готовы. Избери, что ты считаешь полезнѣе для всей твоей жизни, и напиши ко мнѣ съ первою почтою, на чемъ ты рѣшился. Между тѣмъ, постараюсь я накупить всего того, въ чемъ ты можешь имѣть нужду въ Москвѣ въ самомъ началѣ. Твой бывшій учитель, г. Дитрихъ, все уже себѣ написалъ и постарается тебѣ доставить; однако-жъ, говорилъ онъ, большей части надобныхъ тебѣ вещей не прежде накупить можетъ, какъ на будущей ярмаркѣ Тогда все уже будетъ готово и отвѣтъ твой рѣшитъ, здѣсь-ли или въ Москвѣ тебѣ въ томъ будетъ настоять надобность.
Прощай, любезный шуринъ. Остаюсь твой искренній другъ и зять -- Карлъ Тирбахъ.
5.
Августъ Миллеръ -- Ивану Миллеру.
17-го августа. Берлинъ.
Любезный нашъ зять прислалъ ко мнѣ послѣднее письмо твое съ тѣмъ, чтобы я изъ онаго могъ узнать о твоихъ обстоятельствахъ. По истинѣ, любезный братецъ, ты находишься въ худомъ положеніи; но когда получишь требуемыя тобою вещи для поселенія твоего въ Москвѣ, можешь-ли себѣ тѣмъ помочь? Любезный братецъ, я хочу откровенно и по-братски съ тобою говорить. Нашъ зять Тирбахъ и я самъ думаю (можетъ быть, безъ всякаго основанія), что ты имѣешь долги и дѣлаешь сей отчаянный шагъ въ надеждѣ полученія себѣ помощи; но ты, можетъ быть, будешь о томъ послѣ сожалѣть, для того, что долженъ будешь съ нами разстаться навсегда и что въ таковыхъ случаяхъ въ Россіи очень опасно. Буде же догадка моя справедлива, что ты находишься въ долгахъ и себѣ чрезъ то пособить желаешь, равномѣрно и усматриваешь мало для себя тамъ пользы, то лучше признайся мнѣ чистосердечно въ томъ и ничего не скрывай. Мы постараемся, въ таковомъ случаѣ, тебя освободить. Не лучше-ли тебѣ возвратиться къ своимъ друзьямъ, нежели быть во всю жизнь несчастнымъ и лишеннымъ помощи всѣхъ твоихъ родственниковъ. Я самъ хочу тебѣ пособить и избавить тебя отъ долговъ.
Я бы тебѣ того не говорилъ, еслибъ друзья твои не въ такомъ дальнемъ разстояніи отъ Москвы находились. Россія вообще въ таковомъ случаѣ, уповательно, весьма опасное государство; ежели кто придетъ въ упадокъ, то уже не можетъ опять себѣ пособить, до причинѣ господствующихъ тамъ строгихъ законовъ, и съ трудностію можетъ выйти изъ Россіи.
Итакъ, еще тебя прошу, любезный братецъ, подумай обо всемъ прилежно, прими во уваженіе твое будущее счастіе и несчастіе, -- и когда надѣешься ты снискать себѣ тамъ честное пропитаніе, то останься. Все отдаю на твое благоразсужденіе. Усердный твой братъ Августъ.
------
Три копіи съ писемъ въ Берлинъ: 1-я -- къ Алексѣю Михайловичу Кутузову. 2-я -- включенная въ первой къ г. Кутузову, адресованная къ Сасердосу съ векселемъ на 100 луидоровъ; 3-я -- къ Алексѣю Михайловичу Кутузову. Оныя всѣ три слѣдуютъ отъ князя Николая Никитича Трубедкаго. Оригиналы отправлены по ихъ надписямъ. Иванъ Пестель.
Москва, 19-го сентября 1790.
7.
Князь H. H Трубецкой -- А. М. Кутузову.
12-го сентября. Москва.
Тебѣ уже извѣстно, мой другъ, изъ послѣдняго моего письма, что Поректусъ ѣдетъ въ Петербургъ, и я столь много занятъ его отправленіемъ, что почти не имѣю для себя ничего времени, чего ради и не жди отъ меня, безъ особливой нужды, длинныхъ писемъ до самаго возвращенія Поректуса, который будетъ, коли Богу угодно, въ январѣ. Я здоровъ; Лихасъ пріѣхалъ и я получилъ твою посылку, за которую благодарю. Прости. Приложенное письмо отдай Сасердосу. Я тебя въ мысляхъ обнимаю. Р.
8.
Князь H. H. Трубецкой -- А. М. Кутузову.
Cher ami! Je me dépêche de vous envoyer une lettre de change pour 100 louis d'or, et puis vous assurer que si j'étais en état, ainsi mon amitié pour vous ferait l'impossible pour vous envoyer les 1,000 louis d'or, qui vous sont nécessaires, mais je ne le puis pas. Cependant pour ce qui concerne les 100 louis d'or, ainsi vous les recevrez tous les ans. Adieu, mon'ami, je vous embrasse et suis pour toujours votre ami. P.
[(Переводъ). Любезный другъ! Спѣшу послать вамъ вексель въ 100 луидоровъ и затѣмъ увѣрить васъ, что если бы только я былъ въ состояніи, то дружба къ вамъ совершила бы невозможное, и я бы прислалъ необходимые вамъ 1,000 луидоровъ, но сдѣлать этого не могу. Что же касается до 100 луидоровъ, то вы будете получать ихъ ежегодно. Прощайте, другъ мой; обнимаю васъ и есмь навсегда другъ вашъ P.]
9.
Князь Н. Н. Трубецкой -- А. М. Кутузову.
1-го сентября. Москва.
No 25. Любезный другъ! Поректусъ далъ мнѣ коммиссію къ тебѣ написать, что онъ, по причинѣ той, что его сынъ надѣется вступить въ службу, ѣдетъ съ нимъ на нѣсколько мѣсяцевъ въ Петербургъ, почему и проситъ тебя, чтобы ты, до возвращенія его, къ нему писалъ на имя Филуса, который уже будетъ къ нему доставлять твои письма. О себѣ скажу, что я и всѣ наши, благодаря Бога, здоровы. Новаго у насъ нѣтъ ничего къ твоему свѣдѣнію; итакъ, объемля тебя мысленно, есмь твой другъ Р.
-----
Три копіи съ писемъ къ Алексѣю Михайловичу Кутузову. Первая отъ князя Николая Никитича Трубецкаго и другія двѣ, включенныя въ первой, неизвѣстно отъ кого. Оригиналы отправлены но ихъ надписямъ. Иванъ Пестель.
Москва, 19-го сентября.
10.
Князь H. H. Трубецкой -- А. М. Кутузову.
Москва.
No 26. Любезный другъ! Письмо твое подъ No 22 я получилъ и на оное скажу, что участь твоего бывшаго пріятеля еще никому неизвѣстна. Я здоровъ, слава Богу, и пишу теперь только для того, чтобы тебя предупредить, чтобъ ты не безпокоился, ежели долго отъ меня не будетъ писемъ, ибо сему будетъ причиною вояжъ Поректусовъ, который послѣ завтра ѣдетъ. Прости, мой другъ; будь здоровъ и пиши чрезъ Филуса чаще. Твой другъ Р.
11.
Неизвѣстный -- А. М. Кутузову.
23-го сентября.
Здравствуй, любезнѣйшій другъ! Поректусъ, объ отъѣздѣ котораго другъ нашъ здѣсь пишетъ, уже уѣхалъ. Недѣли двѣ назадъ я къ тебѣ писалъ; теперь много писать не имѣю времени и новаго ничего нѣтъ. Всѣ твои друзья живутъ спокойно и здорово; у меня только очень теперь голова болитъ. Насморкъ сильный, однако-жъ, дѣло нестрашное. Приложеннное письмо, по коммиссіи отъ Поректуса, отдай по надписи. О Радищевѣ сказываютъ, что онъ, лишенный чиновъ и дворянства, отправленъ на 10 лѣтъ въ ссылку. Указа о семъ я еще не читалъ. О семействѣ его государыня, сказываютъ, взяла попеченіе, свойственное ея милосердію. Книгу его. по сіе время, не могу достать прочестъ для любопытства.
-----
Копія со включенія, находившагося въ письмѣ къ Алексѣю Михайловичу Кутузову, изъ Москвы отъ 23-го сентября.
12.
Неизвѣстный -- А. М. Кутузову.
Vous témoignant, très cher frère, mon amitié inviolable, je vous envoyé la 2 de la lettre de change du Prince Troubetzkoy et que Porrectus en partant d'ici m'a donné la commission de vous envoyer. Tous ceux des frères, qui vous ont toujours chéri, se feront plaisir de vous rendre service, et je m'en fais un d'être toujours de leur nombre. Que la recherche du Royaume de Dieu et de sa justice soit l'unique fondement de notre amitié, avec la quelle je suis et serai sans cesse votre très dévoué frère et très humble serviteur. Philus.
P. S. Quoique, mon cher ami, vous ne vous êtes jamais souvenu de moi dans vos lettres à Porrectus, mais j'espère que vous ne m'avez pas oublié.
[(Переводъ). Свидѣтельствуя вамъ, любезнѣйшій братъ, ненарушимую къ вамъ дружбу, посылаю вамъ второй вексель князя Трубецкаго, порученный мнѣ для пересылки вамъ Порректусомъ (Porrectus) предъ его отъѣздомъ отсюда. Всѣ изъ братьевъ, которымъ вы всегда были дороги, за удовольствіе себѣ поставятъ услужить вамъ: къ числу ихъ и я себя причисляю. Да будетъ исканіе царствія Божія и правосудіе Божіе единымъ основаніемъ дружбы нашей, съ которою есмь и непрестанно буду вашимъ преданнѣйшимъ братомъ и покорнѣйшимъ слѵгою. Филусъ.
P. S. Хотя, дорогой другъ, вы никогда и не воспоминали обо мнѣ въ важихъ письмахъ къ Порректусу, но я надѣюсь, что вы не позабыли меня].
13.
Неизвѣстный -- А М. Кутузову.
30-го сентября. Москва.
И тебѣ желая сдѣлать удовольствіе дружескими извѣстіями, и себѣ доставить оное въ бесѣдѣ съ тобою, хотя чрезъ письма, нишу къ тебѣ, любезнѣйшій другъ! Друзья твои здѣшніе, сколько мнѣ извѣстно, живутъ спокойно и здорово. Я ожидаю отъ тебя писемъ ко мнѣ и для доставленія къ князю Николаю Никитичу {Трубецкому.}. Ты, мой другъ любезный, скучаешь, сказываютъ, и весьма желаешь уединенія, что я и изъ писемъ твоихъ знаю. Часто и во мнѣ рождаются чувства такого-жъ желанія. Но я думаю, что для безвреднаго и достойнаго наслажденія уединеніемъ, нужно прежде гораздо устроить сердечную пустыню и утвердить въ Единомъ. Что-жъ тебѣ сказать новаго? Ничего интереснаго не знаю. Радищевъ, подлинно, сосланъ на 10 лѣтъ въ одно отдаленное мѣсто въ Сибири, слишкомъ за 5,000 верстъ отъ Москвы, чрезъ которую уже онъ и провезенъ. Онъ, сказываютъ, въ раскаяніи и многіе видѣли его. Я, совсѣмъ не зная его и даже лица его никогда не видавъ, по человѣколюбіи жалѣю о его судьбѣ и о заблужденіяхъ его, и не знаю, то или другое заслуживаетъ большаго сожалѣнія въ разсужденіи истиннаго его блага. Камердинеръ его, сказываютъ, желалъ неотмѣнно слѣдоватъ за нимъ въ ссылку и сіе позволено ему къ чести для него. Приключеніе сего несчастнаго, конечно, болѣзненно сердцу твоему, привыкшему отъ самой юности любить его. Жалѣніе твое о немъ, конечно, извиняютъ всѣ, имѣющіе сентименты честности. Впрочемъ, сіе мучительное, конечно, для тѣла состояніе, въ которомъ онъ нынѣ находится, можетъ быть полезно будетъ душѣ его, яко могущее ему поспособствовать увидѣть свои заблужденія, обратиться на путь христіанскій, на которомъ стоя, не можно дѣлать такихъ дѣлъ, за каковое онъ теперь страждетъ. Да, конечно, я думаю, не сдѣлалъ бы онъ сего, ежели бы онъ былъ тѣмъ, что называютъ здѣсь мартинистомъ О пріязни твоей съ нимъ здѣсь всѣ знаютъ. Но также знаютъ, кажется, и о разности твоихъ принципій съ нимъ. Книги его я никакъ не могъ достать прочесть по сіе время. Прости, любезнѣйшій другъ. Спѣшу застать почту. Ph.
Пожалуй, пиши ко мнѣ.
-----
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. На сегодняшную почту принесенныя въ иностранные города письма конча принимать, нашелъ я. при осматриваніи оныхъ, одно только копированія достойнымъ по причинѣ страннаго его содержанія. Включеніе онаго адресомъ слѣдующимъ надписано: à notre cher frère Sacerdos (дорогому брату нашему Садердосу). Сказываютъ, что новиковская секта называетъ своихъ братьевъ frères sacerdos (братьями сацердосами). Въ концѣ сего письма пишутъ поклоны отъ Филуса, Репертуса и Вегетуса (Philus, Repertus et Vegetus). Сіи три слова неотмѣнно должны имѣть какое-либо означеніе, ибо по-латынѣ Philus значитъ любезный, Uepertus -- найденый, а Vegetus -- цвѣтущій. Я подозрѣваю, что сіи слова не означаютъ-ли первыхъ трехъ градусовъ новиковскаго собратства. Наконецъ, подозрительнѣе всего то, что письма вовсе никѣмъ не подписаны. Письма отданы на почту мужикомъ, а отъ кого онъ посланъ -- неизвѣстно, потому что осторожность мнѣ не позволила его спросить. Я буду всячески стараться вывѣдывать и доходить до нужной цѣли. Оригиналы сихъ двухъ писемъ отправлю я съ сегодняшнею почтою по ихъ написямъ. Рука въ письмѣ и на кувертѣ, также и печать, вовсе не похожи на тѣ, кой я вашему сіятельству имѣлъ честь представлять третьяго дня, хотя письмо и адресовано къ тому же Кутузову.
О Сандмаркѣ не премину я имѣть примѣчаніе. Ни къ нему, ни отъ него писемъ не было на сей почтѣ, о чемъ донеся, съ отмѣннымъ высокопочитаніемъ и таковою же преданностью пребыть счастіе имѣю, сіятельнѣйшій князь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
18-го іюля 1790 г.
Примѣчаніе. Это донесеніе вшито въ сборникъ перелюстраціи (стр. 41--42) но копій при немъ нѣтъ. Ред.
-----
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Книгу, упоминаемую въ письмѣ, которое сегодня вашему сіятельству представить честь имѣлъ, у сего препровождаю {Соч. Радищева: "Путешествіе изъ Петербурга въ Москву", Спб. 1790 г. Ред.}, пребывая съ глубочайшимъ высокоgочитаніемъ, сіятельнѣйшій князь, милостивый государь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
16-го октября 1790 г.
-----
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Въ отвѣтъ на почтеннѣйшее писаніе, коимъ ваше сіятельство меня сегодня почтить изволили, имѣю честь донесть, что книга, мною вчерашняго числа представленная, взята въ книжной лавкѣ книгопродавца Бибера. Я досылалъ туды человѣка чужаго, дабы не знали, что ее надобно было мнѣ, опасаясь въ такомъ случаѣ ее не получить.
Копіи съ писемъ, извѣстныхъ вашему сіятельству, сегодня буду имѣть честь представить, о чемъ донеся, съ совершеннѣйшимъ высокопочитаніемъ и нелицемѣрною преданностью пребыть счастіе имѣю, сіятельнѣйшій князь, милостивый государь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
17-го октября 1790 г.
-----
Копія съ письма къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Берлинъ отъ отставнаго бригадира Ивана Владиміровича Лопухина. Оригиналъ съ первою почтою отправленъ быть имѣехъ. Ив. Пестель.
Москва. 19-го октября 1790 г.
14.
Иванъ Владиміровичъ Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
17-го октября. Москва.
Здравствуй, братъ и другъ любезнѣйшій! Я безпокоюсь о твоемъ здоровьи, давно не читавъ дружескихъ твоихъ писемъ и не имѣя отвѣтовъ на мои. Я ожидалъ на послѣдней почтѣ. Я, слава Богу, здоровъ. Князь Николай Никитичъ (Трубецкой) пишетъ ко мнѣ изъ Петербурга, что они пріѣхали благололучно.
Не можешь-ли ты прислать еще сочиненій того-жъ автора, котораго ты прислалъ пьесу: "О силѣ вѣры". Между дерзкими и мерзкими сочиненіями, которыми нынѣ міръ наполняется, какъ-то: "Жизнь Маріи-Антуанеты, королевы французской" (La vie de Marie-Antoinette reine de France) и проч. французскими произведеніями мнимой вольности, или, лучше сказать, бѣшенства, видно, выходятъ и хорошія книги. Кромѣ той, о которой я писалъ къ тебѣ въ послѣднемъ моемъ письмѣ, брошюркѣ: "Кто можетъ быть хорошимъ гражданиномъ" (Qui peut être un bon citoyen), получилъ я еще нѣмецкую: "Georg Neminis von Langenheim -- Naturgesetzmässige Untersuchung des Physischen Nichts", (Георга Неминисъ фонъ-Лангенгейма: "На естественныхъ законахъ основавное изысканіе о физическомъ ничто") нынѣшняго года и, кажется, книга хорошая и не маленькая. Читалъ-ли ты сіи книги? На нихъ нѣтъ мѣста изданія, но они идутъ изъ Германіи, изъ Гамбурга или Франкфорта-на-Мейнѣ, такъ, кажется, сказывалъ книгопродавецъ, почему, думаю, есть и въ Берлинѣ. И первая хотя французская, но или нѣмцомъ (написана), или переводъ.
Прости, сердечный братъ, Я хотѣлъ имѣть удовольствіе хотя немножко съ тобою поговорить. Опоздалъ, спѣшу застать почту. Прости. И. Л.
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Вчерашняго же числа принялъ я нужныя мѣры къ отысканію книги, о которой въ письмѣ послѣднемъ упоминалось, ее зовутъ: "Georg Neminis von Langenheim -- Naturgeschichte oder massige Untersushung des phisichen Nichts".
Получа оную, непремѣнно съ примѣчаніемъ прочту и вашему сіятельству о содержаніи донесу. Если-жъ вамъ, милостивый князь, удастся оную получить, то нижайше прошу ко мнѣ приказать для разсмотра и доклада объ свои вашему сіятельству доставить. Съ глубочайшимъ почтеніемъ пребытъ счастіе имѣю, сіятельнѣшній князь, милостивый государь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
20-го октября 1790 г.
(Далѣе слѣдуетъ вторично снятая копія съ письма И. В. Лопухина къ Д. М. Кутузову, отъ 17-го октября 1790 г., въ Берлинъ изъ Москвы, см. выше).
-----
Копія съ письма къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Бердинъ отъ отставнаго бригадира Ивана Владиміровича Лопухина. Оригиналъ по надписи отправленъ. Ив. Пестель.
Москва. 23-го октября 1790 г.
15.
И. В. Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
21-го октября. Москва.
Еще пришла почта, а писемъ отъ тебя, любезнѣйшій другъ, нѣтъ. Я нетерпѣливо ожидаю оныхъ. Пожалуй, пиши ко мнѣ и прямо. а не черезъ кн. Николая Никитича (Трубецкаго), который теперь въ С.-Петербургѣ. Все здорово; новаго ничего, развѣ то, что сегодня впервые выпалъ здѣсь снѣгъ. Войски наши въ Молдавіи, слышно, въ движеніи и ожидаемъ побѣдъ. Говорятъ здѣсь, что и пруссаки на насъ поднимаются; видно, они забыли, какова русская лапа. Я увѣренъ, что, по крайней мѣрѣ, алтыннаго за грошъ никто у насъ не возьметъ. Вотъ, братецъ, не говори, что я лѣнился писать. Нѣсколько почтъ сряду пишу къ тебѣ; но теперь думаю почту или двѣ подождать твоихъ писемъ, чтобъ уже отвѣчатъ, и для того не безпокойся, ежели отъ меня не получишь. Прости, сердечный братъ и другъ. И. Л.
О Радищевѣ ничего болѣе не слыхать.
На послѣдней почтѣ просилъ я отъ тебя еще сочиненій того-жъ пера, коимъ писана пьеса: "О силѣ вѣры"; пожалуй, пришли, ежели есть и можно будетъ.
-----
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Угодно было вашему сіятельству возложить на меня коммиссію о выправкѣ, какъ о поведеніи, равно-жъ и о знаніяхъ нѣкотораго г. Лангера, котораго угодно было принять въ переводчики. Донесу вашему сіятельству, что онъ поведенія изряднаго, но надеженъ-ли онъ или нѣтъ -- утвердительно сказать того не могу, потому что говорятъ, что, будучи въ арміи, онъ нѣсколько задолжалъ и отецъ принужденъ былъ заплатить его долги. О способностяхъ его я доложу, что онъ въ переводчики вовсе неспособенъ, ибо онъ не одинъ языкъ хорошо не умѣетъ писать, и для того къ переводамъ неспособенъ. Я поставляю себѣ долгомъ вашему сіятельству открывать всю истину, дабы тѣмъ вяще и вяще удостоиться милостивой довѣренности, коею меня почесть угодно было, которую заслуживать первѣйшимъ себѣ долгомъ поставляетъ пребывающій съ глубочайшимъ почтеніемъ, сіятельнѣйшій князь, милостивый государь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
24-го октября 1790 г.
-----
(Переводъ съ французскаго). Князь, съ чувствами живѣйшей признательности имѣю честь передать вашему сіятельству прилагаемую книгу. Довѣріе, которое вы благоволили оказать мнѣ одолженіемъ этой книги, есть для меня новое доказательство лестной для меня благосклонности вашей, которую я все болѣе и болѣе буду стараться заслужить.
Я узналъ, что авторъ книги этой -- камергеръ прусской службы Лукезини. Самъ онъ былъ пославъ въ Польшу по поводу послѣднихъ тамъ происходившихъ волненій. Покойный прусскій король удостоивалъ его своей благосклонности и онъ былъ даже кавалеромъ его свиты.
Вчера я узналъ, что тотъ же молодой Туссенъ, о которомъ ваше сіятельство упоминали въ одномъ изъ вашихъ писемъ ко мнѣ, прибылъ на дняхъ изъ Петербурга, откуда вывезъ различные товары для продажи ихъ здѣсь. Между прочимъ, привезены великолѣпные стѣнные часы. Я счелъ долгомъ своимъ предупредить о томъ ваше сіятельство, будучи съ глубочайшимъ уваженіемъ и отмѣнною преданностью вашего превосходительства покорнѣйнимъ слугою Ив. Пестель.
26-го октября 1790 г.
-----
Копія съ письма къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Берлинъ, отъ отставнаго бригадира Ивана Владиміровича Лопухина. Ив. Пестель. Москва. 3-го ноября 1790 г.
16.
И. В. Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
31-го октября. Москва.
Братъ мой! Наконецъ, любезнѣйшій другъ, получилъ я письмо твое съ великимъ удовольствіемъ. Приложенныя къ моему по надписямъ отправлены.
Не знаю, почему ты сомнѣваешься о Екатеринѣ Ильиничнѣ {Шварцъ.}. Я не слыхалъ, чтобъ она и нездорова была, и недавно отправлено къ тебѣ ея письмо, которое теперь уже должно быть въ твоихъ рукахъ.
Ты желаешь отъ меня подробнаго описанія объ участи Радищева. Я писалъ къ тебѣ все, что могъ узнать, въ прежнихъ письмахъ моихъ, которыя теперь всѣ почти должны быть у тебя. Что-жъ впредь узнаю, не оставлю сообщить. Нынѣ одни говорятъ, что уже не велѣно его провозить въ Сибирь, а къ отцу; другіе -- что онъ на дорогѣ умеръ. Первое можетъ быть правда въ разсужденіи милостиваго и соболѣзновательнаго сердца императрицына, не смотря на то, что онъ ее, сказываютъ, весьма оскорбилъ въ своей книгѣ, которую я еще и по сіе время не читалъ. Другое также могло случиться, особливо потому, что онъ на дорогѣ, между Петербургомъ и Москвою, былъ боленъ и здѣсь, сказываютъ, слабъ-же былъ. Вотъ, мой другъ, все, Что могу сказать и впредь ничего отъ тебя не сокрою. Я знаю, что сердце твое должно интересоваться симъ несчастнымъ, и очень бы дурно рекомендовало себя въ глаза добродѣтельныхъ, ежели бы по двадцатилѣтнему знакомству и навыку любить его, холодно было къ нему во время его несчастія. Онъ самъ себя повергъ въ несчастіе -- это правда, но тѣмъ болѣе достоинъ сожалѣнія. Мнѣ никогда не случалось его въ лицо видѣть; но слышалъ, что много имѣлъ достоинствъ. Что принадлежитъ до того, что, не взирая на дружбу вашу, сентименты ваши, въ разсужденіи религіи и политики, совсемъ не сходствуютъ, въ томъ я думаю теперь всѣ здѣсь увѣрены, кромѣ развѣ малаго числа несчастныхъ, которые не хотятъ себя лишать адскаго удовольствія -- зло мыслить о людяхъ. Но есть, однако-жъ, такіе, и сіи-то, ежели у нихъ попросятъ помоги бѣдному или что подобное отъ нихъ потребуютъ, отвѣчаютъ: "вить я не мартинистъ". Сіи-то не хотятъ допускать, чтобъ нѣкоторые друзья твои масоны, и ты въ томъ числѣ, не были бездѣльники, изверги, дураки. Ты скажешь, можетъ быть, что или то, или другое -- дичь: не прогнѣвайся, сіи господа не очень искусны въ различеніи свойствъ. Они говорятъ, что дѣла наши хороши, да можетъ-де намѣренія вредны!
И такъ, кто на улицѣ грабитъ, тотъ разбойникъ, а кто и милостыню подаетъ, тотъ подозрителенъ, не имѣетъ-ли намѣренія къ грабежу. Но должно только жалѣть о сихъ бѣдныхъ разсужденіяхъ и быть спокойными. Богъ милосердъ, всевѣдущъ и правосуденъ. Государыню ничего, конечно, не можетъ подвигнуть губить невинныхъ.
И. Л.
И бумага вся, и спѣшу въ гости.
-----
Реэстръ копіямъ съ писемъ. No I -- къ Ивану Владиміровичу Лопухину, въ Москву; No II -- къ князь Николаю Никитичу Трубецкому, въ С.-Петербургъ. Сіи два письма отъ Алексѣя Михайловича Кутузова изъ Берлина. No III -- отъ Ивана Владиміровича Лопухина изъ Москвы къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Берлинъ. Оригиналы по надписямъ доставлены быть имѣютъ. Ив. Пестель.
Москва. 9-го ноября 1790 г.
17.
А. М. Кутузовъ -- И. В. Лопухину.
12-го (23-го) октября. Берлинъ.
No I. Любезнѣйшій другъ! Два письма, одно -- отъ 17-го, другое -- отъ 21-го октября, получилъ я исправно; удивляюсь только тому, что получилъ ихъ въ одно время, хотя и въ разныхъ пакетахъ, -- видно, что одно изъ нихъ задержано было внутрь или внѣ предѣловъ россійскихъ. Удивляюсь и тому, что ты не получаешь моихъ писемъ, которыя я отправляю прямо на твое имя, влагая въ твои пакеты письмы къ князю Николаю Никитичу (Трубецкому), отъ котораго, по пріѣздѣ его въ Петербургъ, получилъ я одно письмо.
Въ предшедшемъ твоемъ письмѣ жаловался ты на притѣсненіи и придирки со стороны намѣстника. Что сіе дѣлается, я сему не удивляюсь, привыкнувъ къ такимъ поступкамъ; но что сіе дѣлаетъ Прозоровскій, сему я дивлюсь, -- я всегда почиталъ его чуждымъ таковыхъ низкихъ поступковъ {Князь Александръ Александровичъ Прозоровскій (p. 1732? ум. 9-го августа 1809 г.). Главнокомандующимъ въ Москвѣ былъ съ 19-го декабря 1790 по 21-е марта 1795 г. Отзывъ Кутузова о князѣ совершенно ошибочный: Прозоровскій былъ человѣкъ мелочной, придирчивый, способный на происки, а въ гоненіяхъ мнимыхъ республиканцевъ доходившій до инквизиторской жестокости. Потемкинъ, узнавъ о его назначеніи въ Москву, писалъ Екатеринѣ II: "Ваше величество выдвинули изъ вашего арсенала самую старую пушку, которая будетъ непремѣнно стрѣлять въ вашу цѣль, потому что своей собственной не имѣетъ. Только берегитесь, чтобъ она не запятнала кровью въ-потомствѣ имя вашего величества". Князь Прозоровскій, дѣйствительно, запятналъ послѣднія страницы исторіи царствованія Екатерины. Ему принадлежала мысль -- секретнаго вскрытія въ Москвѣ чужихъ писемъ -- мѣры правительства Великой Екатерины недостойной. кн. Прозоровскій въ теченіе пяти лѣтъ невозбранно осуществлялъ эту мѣру при усердномъ содѣйствій своего клеврета Пестеля. (См. "Новиковъ и Московскіе Мартинисты" -- М. И. Лонгинова. Москва, 1867 г., стр. 301; также "Русскій Вѣстникъ" 1858 г., No 15, стр. 457). Ред.}. Онъ казался мнѣ хотя угрюмымъ, но человѣкомъ, любящимъ правду и правосудіе.
Но, имѣя сіи свойства, можно-ли быть гонителемъ тебя и тебѣ подобныхъ?
Извѣстно мнѣ, что, окрестивъ насъ многихъ именемъ мартинистовъ, самымъ тѣмъ думаютъ имѣть право поступать съ нами, какъ угодно, и считаютъ за позволенное отнимать у насъ подпору законовъ. Но, сердечный мой другъ, приличны-ли таковые поступки въ благоучрежденномъ государствѣ? Согласуются-ли оные съ начертаніями нашей монархини? Все сіе заставляетъ меня воззывать: горе землѣ, въ которой подчиненные, начальники и судьи, а не законы управляютъ гражданами и дѣлами! Всякій изъ нихъ почитаетъ себя мудрецомъ высшей степени; и кто же не ласкается симъ названіемъ, всякій приноситъ свое умствованіе, и отъ сего происходитъ исполненіе россійской старинной пословицы: у семи нянекъ дитя безъ глазу. Коль скоро позволяется человѣку судить о намѣреніяхъ человѣка и догадки свои равнять дѣйствительному дѣянію, толь скоро исчезаетъ личная безопасность, ослабѣваетъ довѣренность законовъ, да и сами законы теряютъ свою силу. Граждане содѣлываются нерѣшительными, твердость и мужество уступаютъ мѣсто робости и ползающему духу; правда и праводушіе отступаютъ отъ сердецъ нашихъ; коварство, хитрость и лукавство воздымаютъ смѣло главу свою, попирая все своими мерзскими ногами, истребляя всѣ добродѣтели, все похвальное и великое, которое человѣка дѣлаетъ человѣкомъ; отечество наше становится намъ чуждо, ибо содѣлывается жилищемъ нашего душевнаго мученія. Да и какъ сему быть ипаче? Всякое твореніе имѣетъ свои предѣлы пребыванія въ нихъ; всѣ силы находятся въ дѣйствіи, ибо суть сообразны, сосродны окружающему сіе твореніе; но, выступая изъ сихъ предѣловъ, все встрѣчающееся ему есть противородно и всѣ силы его суть недѣйствительны или дѣйствуютъ развратно. Отгадывать мысли человѣческія есть присвоеніе правъ Божіихъ, ибо Ему единому открыты сердца наши и помышленія.
О, мой другъ, сердце мое содрогается при начертаніи ceя легко токмо начертанной картины. Ежели-бъ наша монархиня могла видѣть все то, что опредѣленные ею дѣлаютъ, вострепетало бы ея нѣжное человѣколюбивое сердце; гнѣвъ ея, справедливый гнѣвъ, постигъ бы сихъ нечеловѣковъ, злоупотребляющихъ ея довѣренность; я всегда скажу, безъ всякаго лицемѣрія: не монархиня причиною нашего притѣсненія, но одовѣренные частицею ея власти. Скажу и то, что частію сами мы причиною сего. Дитя не плачетъ, мать не разумѣетъ; для чего не прибѣгаемъ къ самой ней и не стараемся пробиться сквозь лицемѣріе, ласкательство и ложь, окружающія ея престолъ. Она человѣколюбива, она правосудна, безъ сомнѣнія, подала бы намъ руку помощи; собственная ея польза требуетъ сего, ея благоденствіе находится въ благоденствіи ея подданныхъ.
Пьеса "О силѣ вѣры" вышла совершенно изъ моей памяти; отпиши, пожалуйста, пообстоятельнѣе, и тогда постараюсь удовлетворить твоему желанію.
Книга "Georg Neminis" мнѣ извѣстна, въ ней много хорошаго и истиннаго. Пріятели мои удивляются ея появленію и радуются, что въ нынѣшнее время есть еще люди, идущіе симъ путемъ.
Прости, мой сердечный другъ, разцѣлуй Петра Владиміровича (Лопухина) и всѣхъ нашихъ.
Въ заключеніе скажу, ежели бы знали истинныя наши расположеніи, престали бы насъ гнать и нашли бы насъ послушнѣйшими и вѣрнѣйшими гражданами, нежели тѣ, которые противу насъ наущаютъ. Что дѣлать! Оградимся терпѣніемъ, предався въ волю Всевышняго, управляющаго все на благо. Смѣло можно сказать, что изъ среди насъ не выдетъ никогда Мирабо и ему подобныя чудовища. Христіанинъ и возмутитель противъ власти, отъ Бога установленныя, есть совершенное противорѣчіе. Прости, сердечный другъ.
18.
А. М. Кутузовъ -- Н. Н. Трубецкому.
12-го (23-го) ноября 1790 г. Берлинъ.
No 11. Любезнѣйшій другъ! Письмо ваше отъ 1-го ноября, подъ No 28, я вчерась получилъ исправно. Не удивляюсь вашему разсѣянію. Сему и быть нельзя иначе, увидѣвшись со сродниками и друзьями послѣ столь долговременной разлуки, наипаче въ такомъ городѣ, каковъ Петербургъ. Желаю, однако-жъ, чтобъ сіе разсѣяніе не продлилось на долго и не имѣло вліянія на вашу внутренность. Наружность зависитъ часто отъ постороннихъ предметовъ, но внутренность бываетъ всегда во власти нашей. Я разумѣю тутъ истиннаго человѣка, а не того, котораго называютъ симъ именемъ. Можно и посреди шумнаго, многочисленнаго собранія быть наединѣ, равно какъ отшельнику, сидя въ своей хижинѣ, находиться въ толпѣ людей веселящихся. Чистому все чисто, и такъ, дай Боже, вамъ сію чистоту; не сомнѣваюсь о прочемъ.
Вы не пишете ничего, какъ вы были приняты императрицею и не удостоены-ли вы были ея разговоровъ. Признаюсь, что я весьма симъ интересуюсь.
Странное дѣло, вы не отвѣчаете ничего на мое письмо касательно моей особы, что для меня весьма важно, то-есть: не увѣдомляете меня о дѣйствіи Радищева книги, которая, какъ я слышу, приписана мнѣ; пожалуйте, увѣдомьте меня, я весьма симъ безпокоюсь.
На сихъ дняхъ читалъ я мое письмо, писанное въ отвѣтъ на первую его книгу. Противу моего обыкновенія осталось у меня черное: я разсматривалъ его строго, но признаюсь, не нашелъ ничего, что бы могло повредить мнѣ въ глазахъ безпристрастнаго человѣка. Ежели-бъ сіе письмо не было довольно длинное, я бы сообщилъ вамъ оное, дабы и вы могли судить о немъ. Я увѣренъ, что сіе письмо взято купно съ прочими бумагами несчастнаго моего друга.
Мой другъ! Я, слава Богу, здоровъ и, не взирая на мою скверность, вижу явные знаки милосердующаго мнѣ всевышняго существа. Оно не перестаетъ изливать на меня неизреченныя свои щедроты. Благодѣяніе его приходитъ съ такой стороны, откуда бы и не могъ ожидать сего. Я могу сказать, что не я ищу, но бываю взыскуемъ. Сколько же я гнусенъ долженъ казаться при таковомъ размышленіи! Прости, мой другъ; дай, Боже, вамъ всѣмъ благополучія.
19.
И. В. Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
5-го декабря 1790 г. Москва.
No III. Поздравляю тебя, любезнѣйшій другъ, съ праздникомъ Рождества Христа Спасителя нашего. Сей Богъ и Творецъ нашъ, спасенія нашего ради воплотившійся, да дастъ тебѣ въ душевномъ и тѣлесномъ здравіи проводить новое лѣто и впредь многія при возрастеніи благополучія вяще и вяще.
У насъ все здорово. Тургеньевъ нашъ поѣхалъ въ Петербургъ для деревенскаго дѣла въ сенатѣ и для прогулки. Хотѣлось мнѣ очень послать сегодня къ тебѣ вексель, но еще никакъ не могъ.
Прощай, сердечный братъ! Болѣе писать недосугъ. Mille complimens au Baron, que je vous prie d'embrasser de ma part (тысячи любезностей барону, коего прошу васъ обнять за меня).
На силу получилъ письмо отъ Колокольникова и Невзорова. Они отправились для практики въ медицынѣ въ Швейцарію, куда проѣдутъ, не захватывая Франціи и даже Брабанта, гдѣ, они пишутъ, еще болѣе мятежный духъ царствуетъ. Изъ послѣдняго письма сего вижу я, что они, кромѣ моего совѣта, сами собою мерзя онымъ мятежничествомъ. удаляются подверженныхъ тому мѣстъ. Какой это démenti (опроверженіе) здѣсь клевещущимъ насъ, какъ я прежде тебѣ писалъ, пакостнымъ язычишкамъ!
-----
Копія съ письма къ Алексѣю Михайловичу (Кутузову) въ Берлинъ отъ отставнаго брегадира Ивана Владшгіровича Лопухнаа. Оригиналъ, во испол неніе воли вашего сіятельльства, удержанъ. Ив. Пестель.
Москва. 10-го ноября 1790 г.
20.
И. В. Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
7-го ноября 1790 г. Москва.
Здравствуй, другъ любезный! Я довольно здоровъ, слава Богу! Здѣсь настала зима и Москва-рѣка замерзла. И такъ, теперь, точно, то время, въ которое ты знаешь, что другъ твой, засуча рукава, гораздо охотнѣе и больше обыкновеннаго шагаетъ по улицамъ. Вить и это господа примѣчатели, неимѣющіе привѣтливости, кладутъ мнѣ на счетъ мартинизма. Однако-жъ, разсужденія ихъ, право, не стоютъ того, чтобъ я для нихъ лишилъ себя лучшаго средства къ сохраненію моего здоровья.
Очень безпокоюсь я тѣмъ, что очень давно не имѣю писемъ отъ Колокольникова и Невзорова. Они въ Лейденѣ окончивъ курсъ ученія, получили докторство и намѣрены были для экзерциціи ѣхать въ Парижъ, какъ обыкновенно всѣ учащіеся медицинѣ. Требовали на то моего совѣта и денегъ на путешествіе. Я къ нимъ писалъ, чтобъ они въ Парижъ не ѣздили и потому, что я, въ разсужденіи царствующей тамъ нынѣ мятежности, почитаю за полезное избѣжать тамошняго житья, и что, сверхъ того, я слышалъ, что всѣхъ русскихъ велѣно отъ двора нашего выслать оттуда. И, правда, нечего тамъ добра учиться. Отдалъ на ихъ разсужденіе, съ совѣта профессоровъ ихъ Лейденскихъ, ѣхать, куда они заблагоразсудятъ, кромѣ Франціи; послалъ къ нимъ денегъ уже тому болѣе двухъ мѣсяцевъ, но по сіе время отвѣту не шѣю, не знавъ, что имъ приключилось.
Подумай, братецъ, что нашлись такіе злоязычники, которые утверждали, будто они во Франціи и посланы отъ насъ воспитываться въ духѣ анархическомъ. И за чѣмъ то? Ну, этого пересказать нельзя, потому что очень безтолково говорено. Да и можно-ли толковито говорить нелѣпости такія. Собирая всѣ черныя стороны, не могу я себѣ вообразить, что можно подумать на счетъ посылки бѣдныхъ студентовъ, кромѣ того намѣренія, которое въ самомъ дѣлѣ есть, сирѣчъ: помочь имъ -- сдѣлать состояніе честное и отечеству полезное. Я не знаю, почему оные господа вздумали, что мы охотники до безначалія, котораго мы напротиву больше, думаю, знаемъ вредъ, нежели они и по чистѣйшимъ причинамъ отвращеніе къ нему имѣемъ. Они воспѣваютъ власть тогда, когда, пользуясь частичкой ея, услаждаются и величаются надъ другими; а какъ скоро хотя немножко имъ не по шорстки, то уши прожужжатъ жалобами на несправедливости и проч. Кричатъ: вѣрность, любовь къ общему благу! Полноте -- хуторишки свой, чины да жалованье на умѣ. А кабы спросить этихъ молодцовъ хорошенько, что такое вѣрность, любовь, благо, такъ бы въ пень стали.
Я слыву очень мартинистомъ (хотя не знаю, ни вѣдаю, что есть мартиниство), отъ природы очень не любостяжателенъ и охотно соглашусь не имѣть ни одного крѣпостнаго. Но притомъ молю и желаю, чтобъ никогда въ отечество наше не проникъ тотъ духъ ложнаго свободолюбія, который сокрушаетъ многія въ Европѣ страны и который, по мнѣнію моему, вездѣ губителенъ. При сказанномъ же расположеніи моемъ, смѣю вѣрить, что мнѣніе мое безпристрастно. Другое о насъ говорятъ, или, лучше сказать, говорили, теперь, кажется, перестали. Что же? Вить, право, такая мѣшанина, что трудно растолковать. Говорятъ, что насъ обманываетъ и грабитъ Новиковъ. Говорятъ для того, что это говорить хочется, и не хотятъ принимать человѣколюбиваго труда лучше узнать обстоятельства. Человѣколюбиваго труда говорю, по резону тому, чтобы, узнавши вѣрнѣе, освободили себя отъ весьма непохвальнаго упражненія -- ругать по городу людей честныхъ и чернить ихъ въ публикѣ, чего наилучшій успѣхъ, вѣдь, можетъ быть тотъ одинъ, чтобъ и подлинно очернить или, лучше сказать, однихъ гражданъ обратить ненавистію на другихъ, то-есть, въ прямомъ смыслѣ, заводить вражду. А кабы лучше узнали, такъ бы увидѣли первое: что никто изъ насъ, коихъ считаютъ обманутыми, не почитаетъ Новикова за оракула, слѣдовательно, онъ и и обманывать не можетъ; второе: что есть изъ того-жъ числа такіе, у которыхъ ни въ чемъ алтыннаго за грошъ не выторгуютъ сами тѣ господа, которые прозорливо думаютъ на насъ смотрѣть.
Мы, говорятъ они, разоряемся на наши заведенія типографическія и прочія, которыя, по ихъ же словамъ, хороши, да для чего то-де дѣлается? Ну, на это послѣднее можно имъ коротко отвѣчать съ однимъ, не помню какимъ авторомъ: "Tes pourquoi ne finiront jamais" (Твоимъ "почему" конца не будетъ). Въ разсужденіи же перваго, то я не знаю, для чего они не жалѣютъ и не заботятся больше о тѣхъ, которые разоряются, проигрываясь, желая обыгрывать, пропиваютъ, проѣдаютъ, простроиваютъ и на разныя проказы издерживаются. И, вдобавокъ, говорятъ это такіе, которые сами въ долгахъ и разорились. Я.бы не хотѣлъ промѣняться съ ними.
Нѣкоторые мнѣ говорили: какъ не стыдно торговать дворянамъ книгами и аптекою. Я краснѣлся отъ ихъ безстыдства. Какъ можно ставить оное въ стыдъ имъ, не почитающимъ за стыдное торговать винными откупами и продажею въ рекруты. Я говорилъ имъ, что, я думаю, нѣту торговли, которая бы въ строжайшемъ смыслѣ была честнѣе книжной и аптечной; ибо они одну пользу людямъ приносятъ. Могутъ быть, правда, книги очень вредныя, но у насъ они не могутъ быть, ибо безъ цензуры нельзя печатать; а ежели бы кто хотѣлъ нецензорованныя книги распускать, то никто сего, кромѣ безумнаго и отчаяннаго, сдѣлать не можетъ, понеже нельзя здѣсь ни одной книги выпустить такъ, чтобъ не провѣдали, отъ кого вышла. Третье: что упражненіе въ масонствѣ отводитъ отъ службы и мѣшаетъ ей и что мы странны. На сіе говорилъ я такъ заключающимъ, что хотя теперь я не бываю въ ложахъ, коихъ нынѣ у насъ и нѣтъ, но навсегда привязанъ къ истинному масонству, которое не можетъ мнѣ ни въ чемъ добромъ помѣшать, будучи наукою добра. Ибо, что есть истинное масонство? Христіанская нравственность и дѣятельность есть въ немъ основаніе къ ученію о Богѣ, о натурѣ и человѣкѣ. Наука наилучшая! и можетъ-ли помѣшать чему, кромѣ какъ злому? Можетъ-де человѣкъ, для упражненія въ ней, оставить всѣ прочія упражненія. Ну, ежели бы это съ нѣкоторыми и случилось, что за бѣда? Поэтому вредны обществу и христіанство, и философія, и физика, и всѣ науки, которымъ иные совершенно посвящаются. Иной скажетъ, что, можетъ быть, Макарій, Невтонъ, Лейбницъ лучшіе бы стряпчіе были, ежели бы не были отведены своими упражненіями. Не пожалѣть-ли и о нихъ? Я увѣренъ, что какъ бы масонство не распространялось, но пока стряпчіе, напримѣръ, нужны въ мірѣ семъ, найдутся въ нихъ всегда и не изъ масоновъ, ежели бы сіи и подлинно не годились.
Но какъ не мѣшаетъ масонство въ службѣ всякаго рода, сему можно видѣть примѣръ и здѣсь на тѣхъ, которыхъ почитаютъ мартинистами и которые служили или служатъ, не нарушая скромности, довольно сказать, что ни чѣмъ не хуже другихъ и, конечно, никакою безчестностію въ службѣ опорочены быть не могутъ, развѣ такіе, кой одно только имя масоновъ носятъ, а по существу давно отчислены отъ добрыхъ.
Я самъ долго здѣсь былъ, какъ тебѣ извѣстно, въ уголовной палатѣ, но во все время (не смотря на то, что послѣдній главнокомандующій, Брюсъ {Графъ Яковъ Александровичъ Брюсъ былъ главнокомандующимъ въ Москвѣ съ 4-го сентября 1784 по 28-е іюня 1786 г. Скончался въ 1791 г.}, былъ противъ меня) ни одно дѣло не опорочено, а я отставленъ милостиво и съ награжденіемъ. А генералъ-прокуроръ, въ бытность его въ Москвѣ, послѣ того, по крайней мѣрѣ, при 50-ти человѣкахъ изъявлялъ мнѣ отъ сената благодарность за отлично-добрую службу и сожалѣніе о томъ, что я взялъ отставку. И я взялъ ее не для масонства, а для того, чтобъ не убить девятый десятокъ живущаго отца, который бы не перенесъ отрѣшенія меня отъ службы, что мнѣ письменно посулено было за то, ежели я въ двѣ недѣли не рѣшу такого дѣла, изъ котораго надобно было, но крайней мѣрѣ, мѣсяцъ одинъ экстрактъ слушать. И сему въ основаніи причиною былъ предразсудокъ противъ масонства, и я въ объясненіи моемъ наединѣ съ Брюсомъ, который хотя очень былъ противъ меня, по скажу, что имѣетъ много благородства въ сентиментахъ, сказалъ ему то-жъ, что масонство не мѣшаетъ, а пособляетъ доброму отправленію должности, вѣрности въ подданствѣ и любви къ отечеству, и что я не могъ бы быть тамъ, гдѣ бы хотя мало было что противнаго симъ священнымъ для меня должностямъ, что, впрочемъ, я за безчестное почитаю вещь, одобряемую сердцемъ и разумомъ моимъ, оставлять въ угожденіе предразсудкамъ. А что, ежели бы я по сей матеріи какъ-нибудь обнесенъ былъ и самой государынѣ моей, къ которой преданность и точно сыновнюю любовь мою самъ Богъ видитъ, то долгъ честности требуетъ, чтобъ онъ, яко начальникъ, оправдалъ меня предъ нею, и что я увѣренъ въ разсужденіи мудрости и благодушія, что она, узнавъ, съ какой стороны и къ какому масонству я привязанъ, не поставитъ мнѣ сего въ преступленіе.
Вотъ, мой другъ, какъ я иногда говорю съ атакующими нашу братью.
Что-жъ принадлежитъ до странности, то я, право, не знаю, съ чего мы имъ странны кажемся, развѣ у нихъ мальчики въ глазахъ? Не ходя далеко, посмотрю на себя, вспомню тебя: молодцы, право, предъ тѣми, которые насъ странными называютъ. Полно, для здѣшней публики немного надобно, чтобъ разжаловать изъ умныхъ въ дураки и сему подобное. Репнина пожаловали въ мартинисты и страннѣе потому, что онъ почувствовалъ гнусность гордости, да провѣдали о немъ, что онъ молится Богу и вѣритъ во Христа {Кн. Николай Васильевичъ Репнинъ род. 1734 г.; участникъ въ войнѣ Россіи съ Пруссіей, полномочный министръ -- сначала при дворѣ Фридриха Великаго (1762 г.), потомъ въ Польшѣ; онъ ознаменовалъ себя какъ дипломатическими, такъ и ратными подвигами, именно въ войнѣ съ Турціею (1769--1774 гг.). Имъ подписанъ славный договоръ Кучукъ-Кайнарджискій. Въ 1777 г. генералъ-губернаторъ Смоленскій, намѣстникъ Орловскій, потомъ опять воинъ-дипломатъ (конгрессъ Тешенскій, 1779 г.), Репнинъ получая почесть за почестью, въ 1784 г. сдѣланъ кавалеромъ ордена св. Андрея. Въ 1790-мъ году, т. е., въ то время, когда И. В. Лодухинъ писалъ о немъ, своему другу А. М. Кутузову, Репнинъ командовалъ русскими войсками въ Молдавіи. Репнинъ умеръ 12-го мая 1801 г.
Иванъ Владиміровичъ Лопухинъ питалъ къ нему чувства восторженнаго поклоненія: "кн. Николай Васильевичъ Репнинъ" писалъ Лопухинъ въ своихъ Запискахъ "былъ одинъ изъ тѣхъ великихъ мужей, истинныхъ героевъ, любителей высочайшей добродѣтели, которыхъ дѣянія читаютъ въ исторіи съ восторгомъ удивленія и коихъ величію не понимающіе совершенства добродѣтели не имѣютъ силы вѣрить".}.
Какая же вывѣска, что не мартинистъ? Это я собою испыталъ. Прошлаго году случилось мнѣ въ одной веселыхъ пріятелей бесѣдѣ много пить и нѣсколько подпить; такъ одинъ изъ нихъ (люди же были не безъ знати въ публикѣ) говоритъ съ великою радостію, какъ бы городъ взялъ: "какой ты мартинистъ, ты нашъ!" Я и согласился. Правда, говорю, вздохнувъ про себя, особливо на сейчасъ.
Довольно, кажется, carasteristique.
Впрочемъ, надобно во многомъ извинить невѣжество, заключающее дурно о масонствѣ, вообще по причинѣ многихъ злоупотребленій отъ носящихъ имя онаго и незнающихъ и немогущихъ знать истиннаго. Правда, изъ чего не можно сдѣлать злоупотребленія, нѣтъ такого установленія въ мірѣ. Но такъ смотрятъ на вещи только одни благоразумнѣйшіе; большая же часть, что видятъ, то и бредятъ. Вавилонская работа въ масонствѣ такъ нынѣ распространилась въ Евронѣ, что очень кстати говоритъ Falck: "wer nimmt nicht auf und wer ist nicht aufgenommen?" (кто ни принимаетъ, и кого только ни принимаютъ?) И такъ, диковинка-ли, что много бездѣльниковъ изъ такого множества людей. Но сіе, конечно, не относится на вещь, которую они во зло употребляютъ, особливо сіи новопоявившіеся въ мірѣ иллюминаты, сколько я видѣлъ изъ журналовъ и книгъ. Здѣсь, однако-жъ, кажется, ихъ нѣтъ, слава Богу! Въ Москвѣ же, кажется, можно сказать увѣрительно, что нѣтъ. Я давно навѣдываюсь, дабы остеречь отъ ихъ знакомства своихъ пріятелей, особливо масоновъ. Дай Богъ, чтобъ они здѣсь и не заводились. Они скорѣе полюбятся. Вить они своимъ знакомымъ не будутъ рекомендовать греческихъ отдовъ, да Кемписовъ (Ѳома Кемпійскій), Арндтовъ и проч.
А propos объ Арндтѣ. Еще господа, не жалующіе насъ, выводятъ какъ-то изъ него, что мы отвергаемъ чудеса. Вотъ тутъ играютъ защитниковъ религіи, только такъ не впопадъ, что, право, съ ними и грѣхъ, и смѣхъ.
Вотъ тебѣ, мой другъ, полная реляція и не только реляція, но и диссертація. Можетъ быть, она на нѣсколько минутъ тебя повеселитъ и нолечитъ твою ипохондрію. Не прибавила бы она ея, мой другъ, и не подумалъ бы ты, что здѣсь безпокоютъ друзей твоихъ. Нѣту, право, ничего и мы живемъ очень спокойно, grâce au Regne de Catherine II (благодаря царствованію Екатерины II). А я разсказываю тебѣ разсказы, которые разсказываютъ здѣсь люди на досугѣ, думая дѣлать дѣло.
Я ныниче много ходилъ, мнѣ легко, такъ я и расписался. Но ужъ пора кончить; уже по всѣмъ церквамъ завриня (заутреня). Знаю, что ты меня побранишь за позднее сидѣніе, Правда, оно мнѣ много повредило здоровью. Ныниче перестаю и очень рѣдко это случается. Теперь гораздо отпустили мнѣ геморроиды, которые и во всякое время не позволяютъ мнѣ долго сряду сидѣть за дѣломъ, особливо послѣ тяжкой прошлогодней болѣзни моей. Одигі^ докторъ тогда мнѣ сказалъ напрямикъ:
-- "Когда начнутся жары, тогда вы начнете разрушаться".
Многіе изъ нихъ думали, что злая чахотка; однако-жъ, слава милосердому Богу и Спасителю нашему Іисусу Христу, удивительно, какъ скоро я выздоровѣлъ и потолстѣлъ-было.
Вотъ еще вывѣска немартиниста: чтобъ брюхо было большое; однако-жъ, я его не хочу, пусть слыву мартинистомъ. Прости, сердечный другъ и братъ мой. Заочно обнимаю тебя, когда-то, въ самомъ дѣлѣ, будетъ имѣть еле удовольствіе И. Л.
О Радищевѣ ничего не знаю, не будучи знакомъ съ его знакомыми или интересующимися о немъ. Послѣ письма послѣдняго моего къ тебѣ, ничего не слыхалъ. Отпишу къ тебѣ, ежели узнаю, что онъ умеръ или живъ. Въ послѣднемъ случаѣ желаю, чтобъ онъ воспользовался своимъ несчастіемъ на перемѣну своихъ мыслей.
Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Во исполненіе воли вашего сіятельства, непремину я оригиналъ извѣстнаго, слѣдующаго въ Берлинъ, письма оставить здѣсь. Я уже принялъ осторожнѣйшія мѣры узнать, чрезъ кого они деньги отправляютъ къ извѣстнымъ студентамъ {Колокольниковъ и Невзоровъ.}, находящимся нынѣ въ Парижѣ. Чувствительно мнѣ жаль, что все мое стараніе по сіе время было безполезно въ открытіи какого-либо еще корреспондента, кромѣ Кутузова, съ сею сектою.
Имѣя честь представить у сего копію съ вышереченнаго письма, съ глубокимъ почтеніемъ пребыть счастіе имѣю, сіятельнѣйшій князь, милостивый государь, вашего сіятельства всепокорнѣйшій слуга Ив. Пестель.
Москва. 10-го ноября 1790 г.
21.
Николай Михайловичъ Карамзинъ -- А. М. Кутузову.
No 3 {Первыхъ двухъ не имѣется въ вашемъ собраніи перлюстрацій. Ред. }. Я пріѣхалъ, когда-то вы пріѣдете, любезнѣйшій братъ. О себѣ могу сказать только то, что мнѣ скоро минетъ 25 лѣтъ, а въ то время, когда мы съ вами разстались (1787 г.), не было мнѣ и двадцати двухъ. Если я перенѣнился то, по крайней мѣрѣ, не въ любви моей къ вамъ. Въ другое время поговоримъ болѣе, а теперь простите, любезнѣйшій братъ. Будьте здоровы и веселы и пріѣзжайте скорѣе къ намъ. Вашъ вѣчный братъ -- Н. Карамзинъ.
Люблю тебя, другъ мой, и хочу, чтобъ ты меня также любилъ. Вѣрная Кутузова, Алексаша.
-----
Копія съ письма къ Алексѣю Михайловичу Кутузову въ Берлинъ отъ отставнаго бригадира Ивана Владиміровича Лопухина.
Г. Лопухинъ начинаетъ свое письмо извѣщеніемъ о полученіи съ послѣднею почтою письма отъ г. Кутузова; но сіе не можетъ быть справедливо, потому что съ послѣднею почтою вовсе изъ Берлина въ полученіи писемъ не было. Ив. Пестель.
Москва. 20-го ноября 1790 г.
22.
И. В. Лопухинъ -- А. М. Кутузову.
18-го ноября. Москва.
Любезнѣйшій другъ! На послѣдней почтѣ получилъ я, къ великому моему удовольствію, любезное письмо твое. Приложенное къ оному по надписи отправилъ. Милосердый Богъ да врачуетъ душу твою и да благословляетъ средствы, употребляемыя тобою къ изцѣленію тѣла. Гораздо-ли убыла шишка твоя и совсѣмъ-ли прошли вертижи?
Здѣсь послѣ сильныхъ морозовъ, такъ что Москва-рѣка стала, сдѣлалась теперь оттепель и претяжелая погода, а особливо для геморроидальныхъ. Я стражду, лишенъ лучшаго моего лекарства, т. е., прогулки пѣшкомъ. Хожу по двору и около, да этого для меня, ты знаешь, не довольно. Только-было я дождался погоды по себѣ и началъ разгуливаться, -- собирался уже пѣшкомъ идти обѣдать къ графу Алексѣю Григорьевичу Орлову-Чесменскому, подъ Донской и оттуда пѣшкомъ же, что я и понынѣ еще безъ большой усталости дѣлаю, -- какъ проснувшись увидѣлъ дождь и грязь по мѣстамъ. Добрая погода, особливо морозы, для меня не изъ послѣднихъ благъ.
Согласенъ я, сердечный другъ, со мнѣніемъ твоимъ объ уединеніи и деревенской жизни; самъ имѣю великую наклонность къ обѣимъ. Часто скучаю столь давно продолжающимся безъѣзднымъ житьемъ моимъ въ Москвѣ; но при томъ желаю, чтобъ скука сія, сколько можно больше, продолжалась, ибо мы живемъ здѣсь такъ для батюшки, котораго состояніе глубокой старости не позволяетъ отсюда уѣзжать и котораго жизнь мнѣ очень драгоцѣнна. Боже, продолжи ее!.
Что-жъ принадлежитъ до того, что гдѣ больше удобностей достигать до высочайщей добродѣтели, -- посреди-ли многолюдства или въ уединеніи, то я думаю, что это разно по разнымъ свойствамъ людей, по мѣрѣ моральнаго возраста и по различнымъ отношеніямъ къ жизни. Часто занятія мірскія и самыя пустыя могутъ, думаю, съ пользою отводить отъ безвременнаго упражненія въ умствованіи, которое, при не очищенномъ умѣ, можетъ иногда быть вреднѣе, нежели оныя. Часто при шумѣ многолюдства не являются тѣ враги, и самые опасные, которые при внѣшней тишинѣ нападаютъ на неочищенное-жъ сердце, носимое волнами внутренняго моря. Ежели не истребится въ человѣкѣ матерія, воспаляемая соблазнами людскими, то и въ самой пустынѣ даже можетъ она зажигаться тварями, обитающими въ его воображеніи. А ежели родится въ немъ любовь къ совершенному добру, то онъ вездѣ, во всемъ и чрезъ все будетъ имѣть въ виду оное, такъ какъ гордый -- почестей, сладострастный -- плотоугодія, скупой -- прибытка во всемъ ищутъ и видятъ, и таковому всякой предметъ, всякое дѣло могутъ быть стезями къ достиженію высочайшей добродѣтели. Впрочемъ, я думаю, что безвинно мо.жетъ удалиться отъ общества тотъ токмо, кто сіе можетъ сдѣлать, не наруша ни единаго обязательства съ онымъ. И я весьма согласенъ, мой другъ, съ тобою, что анахоретъ, по собственному своему плану таковымъ сдѣлавшись, есть тунеядецъ. Ну, ежели бы услышали меня здѣсь, такъ разсуждающа, вѣрно сказали-бъ, что разговариваю съ духами, или, по крайней мѣрѣ, теперь только оторвался отъ чтенія "Des Erreurs et de la Vérité" (o заблужденіяхъ и истинѣ), хотя я ее уже болѣе осьми лѣтъ не читалъ; духъ же одинъ табачный теперь часто мнѣ въ носъ попадаетъ. Да не стану я этакъ разговаривать въ бесѣдѣ насмѣшниковъ надъ нашею братіею и гонителей, хотящихъ, ища, насъ поглотити.
Всѣ твои друзья, сколько я знаю, здоровы. Николай Ивановичъ (Новиковъ) съ іюня живетъ въ деревнѣ своей и весьма заэкономился. Жена его здѣсь, теперь брюхата; скоро должна родить и онъ къ тому времени пріѣдетъ.
Что-жъ сказать тебѣ новаго? Килія взята; скоро ожидаемъ взятія Измаила, и, не смотря на всѣ нѣмецкія штуки, любезное наше отечество торжествуетъ, остается побѣдоноснымъ и симъ исполнится данное гаданіе твое.
A propos, еще я не писалъ къ тебѣ, что бѣдный Энгалычевъ лишенъ своего мѣста, слѣдовательно и пропитанія, котораго онъ, конечно, не запасъ, сидя въ ономъ судѣ, отъ котораго отрѣшенъ. Всѣ они, надворные судьи сего департамента, отрѣшены и отданы въ уголовную палату. Еще при Петрѣ Дмитріевичѣ (Еропкинѣ) ихъ туда тянули и главная цѣль была на Энгалычева, но не натянули; а отданы уже при нынѣшнемъ главнокомандующемъ. Съ начала учрежденія суда всѣ ошибки выписаны, за кой они разнымъ образомъ и штрафованы были въ свое время, и мнѣ нѣсколько разъ случалось пощунять изъ палаты, да это и во всѣхъ судахъ водилось и водится. Какъ безъ ошибокъ? на то и ревизія разныхъ мѣстъ учреждена очень мудро, чтобъ поправлять оныя. Изъ послѣднихъ же ихъ проступковъ первая такая, въ которое самое губернское правленіе столько-жъ виновато, какъ и она, и еще болѣе можетъ быть, ибо оно -- дирекціонное мѣсто. Впрочемъ, мы знаемъ, что Энгалычевъ ничѣмъ не корыстовался, что онъ человѣкъ очень неглупый и существенное въ уголовномъ судопроизводствѣ знаетъ никого не хуже. а лучше многихъ. Мнѣ очень знакомо судейство здѣшней губерніи, бывъ долго у меня подъ главною ревизіею. Весьма много къ чести его служитъ то, что онъ держалъ сторону бѣдныхъ противъ богачей, что ему сдѣлало много непріятелей.
Въ отсылкѣ его къ суду не можно обвинять Прозоровскаго, которому трудно было тутъ остеречься. особливо потому, что это было еще почти при началѣ вступленія его въ главнокомандованіе. Надобно сказать правду о семъ князѣ. Въ немъ очень много попечительности, стремленія къ правосудію и благоустройству. Недавно читалъ я предписаніе его палатѣ о порядкѣ въ судѣ.и ревизіи уголовныхъ дѣлъ которое мнѣ очень полюбилось и показываетъ его искусство и вниманіе. Любви бы побольше, любви, да не тѣхъ только слушать, которые бранятъ мнимый мартинизмъ и все бранить готовы, лишь-бы понравиться. Противъ насъ, это правда, что онъ преисполненъ предубѣжденій и несправедливости. Теперь ничего, кажется, не дѣлаетъ.
Да и что-жъ дѣлать? Ложъ (масонскихъ) нѣтъ, книги печатаются только такія.... и не могу сказать какія, ибо такая дрянь, что я и не интересуюсь нынѣ знать о типографской работѣ. Сказки да побаски, только для выручки денегъ на содержаніе. Впрочемъ, со мною лично, когда мнѣ случалось пріѣзжать къ нему и быть звану на праздники, онъ ласковъ и учтивъ. Не оказавалъ, правда, никогда желанія имѣть меня часто въ своемъ домѣ, но я сего и не ищу, и для того, что я не бригирую (не домогаюсь) ничьего знакомства, и для того, что имѣю нѣкоторую нѣжность менажироватъ (щадить) и самыя въ людяхъ слабости, изъ коихъ въ немъ, кажется, не послѣдняя та, чтобъ не прослыть знакомымъ съ тѣми, кой слывутъ мартинистами.
Что онъ сего избѣгаетъ и какъ бы боится и для очистки иногда излишнее на счетъ таковыхъ скажетъ, сіе очень ясно изъ поступка его съ Иваномъ Петровичемъ (Тургеневымъ), который и очень былъ коротокъ съ нимъ, какъ ты знаешь, и который ныньче и не безпокоитъ его своими пріѣздами, оставаясь всегда ему благодарнымъ за его одолженія и всегда любя его. Какъ же быть! Это бабѣ не внукъ.
Какъ странно можно предубѣдиться этому, я недавно видѣлъ опытъ въ смѣшномъ и бездѣльномъ со мною приключеніи. У насъ въ сѣняхъ желѣзныя двери; возвращаясъ съ прогулки домой, въ шагахъ 10-ти отъ оныхъ дверей, видя ихъ затворенными, вздумайся мнѣ, что они заперты. Подошелъ къ нимъ, стучусь, чтобъ отперли, -- малый бѣжитъ, отворяетъ и говоритъ: "они, сударь, не заперты были, а только отъ вѣтру притворены, чтобъ не хлопали". Такъ-то и о мнимомъ у насъ мартиниствѣ. Вздумайся людямъ, что тутъ есть что-то худое, котораго нѣтъ и не бывало. Еслибъ они попробовали разумно и безпристрастно разсудить, такъ бы по пустому не шумѣли: и я бы тогда не стучалъ по напрасну, попробувавъ прежде отворить.
Вотъ какъ я въ другой разъ сряду расписываюсь къ тебѣ, любезный другъ и братъ! прости! Напоминаемое тобою исполню, какъ скоро найду.
Отъ Колокольникова и Невзорова все не имѣю писемъ.
И. Л.
Здравствуй, мой другъ!
О Радищевѣ слышу теперь, что онъ живъ: вотъ все, что могу о немъ сказать, а гдѣ -- не знаю.
Копіи съ писемъ изъ Берлина отъ Алексѣя Михайловича Кутузова: No I -- къ князю Николаю Никитичу Трубецкому въ С.-Петербургъ; No II -- къ Ивану Владиміровичу Лопухину въ Москву. Иванъ Пестель. Москва, 21-го ноября 1790 г.
23.
А. М. Кутузовъ -- кн. H. Н. Трубецкому.
1-го (12) ноября. Берлинъ.
No I. Любезный другъ! По письму вашему справлялся я касательно ѲN: мнѣ сказывали, что она быть можетъ употребляема съ пользою въ епилепсіяхъ и параличѣ, въ томъ же количествѣ, какъ я прежде писалъ вамъ. При семъ случаѣ узналъ я то, чего прежде не зналъ; что спѣшу сообщить вамъ. Сія соль не терпитъ ничего металлическаго, прикосновеніе оныхъ отнимаетъ или, по малой мѣрѣ, ослабѣваетъ ея силы и дѣйствованіе, и для того надлежитъ брать оную деревянною лопаточкою, а и того лучше костянымъ ножичкомъ, т. е., чтобы и самое лезвіе онаго было костяное; однимъ словомъ, такимъ ножикомъ, каковымъ щеголи очищаютъ пудру.
О себѣ скажу, слава Богу, здоровъ. Работы мои на нѣкоторое время остановились по причинѣ той, что, по зрѣломъ размышленіи, нашли, что извѣстное вамъ обѣщаніе не можетъ быть произведено въ дѣйствіе безъ соизволенія свыше.
На сей недѣлѣ Геликолусъ писалъ о семъ; по малой мѣрѣ, хотѣлъ писать, ободряя меня, по возможности, съ твердою надеждою, какъ онъ говоритъ, получить желаемое соизволеніе, но до сего времени нѣтъ возможности приступить къ дальнѣйшимъ работамъ, между которыми и сія Ѳ занимаетъ свое мѣсто, между тѣмъ будетъ, однако-жъ, производить работу весьма важную; но какъ предварительное приготовленіе оной не зависитъ отъ рукъ человѣческихъ, то и принуждены ожидать сего нѣсколько недѣль съ терпѣніемъ.
На сихъ дняхъ получилъ я письмо изъ моего отечества, въ которомъ увѣдомляютъ меня, хотя и не удостовѣрительно, что наша монархиня соблаговолила облегчить нѣсколько состояніе моего несчастнаго друга (Радищева), т. е., возвратить его изъ Сибири, съ запрещеніемъ въѣзжать въ обѣ резиденціи и притомъ не возврата ему чиновъ его. Ежели сіе правда, не умѣшкайте увѣдомить меня, ибо сіе послужитъ не мало къ облегченію моей грусти. Не зная, мой другъ, преступленія, не смѣю судить о наказаніи, а и того менѣе о прежнемъ моемъ другѣ. Вы знаете мои правила: извѣстно вамъ, что я великій врагъ всякаго возмущенія и что я не престану никогда твердить, что критика настоящаго правленія есть не позволенное дѣло и ни мало не принадлежитъ къ литературѣ.
Позвольте мнѣ попенять вамъ. Я слышу, совершенно отъ постороннихъ людей, что книга моего друга сдѣлала и меня подозрительнымъ, яко бы участвовавшаго въ сочиненіи оныя. Сіе простирается даже такъ далеко, что въ Москвѣ справлялись отъ полиціи, скороли я возвращусь и не возвратился-ли уже? Но вы ничего о семъ мнѣ не писали. Сіе нѣкоторымъ образомъ непростительно. Легко бы случиться могло, что я, не зная сихъ обстоятельствъ, пріѣхалъ прямо въ руки ищущихъ меня. Хотя совѣсть моя чиста, хотя собственныя мои письма къ несчастному моему другу, ежели токмо суть онѣ въ рукахъ правленія, суть неложные мои оправдатели; но при всемъ томъ неблагоразумно со стороны моей подвергаться опасности, ежели я могу избѣжать оныя. Пожалуйте, увѣдомьте меня обстоятельно. Ежели со мною захотятъ исполнить пословицу: "безъ вины виноватъ",-- да будетъ святая Божія воля. Ежели и мнѣ запретятъ въѣзжать въ столицу, право, буду доволенъ. Но ежели прострутъ мщеніе далѣе сего, то лучше жить на хлѣбѣ и водѣ въ свободѣ, нежели сидѣть въ заточеніи. Люблю мое отечество, люблю до безконечности, но не желаю быть безполезною жертвою неправосудія.
Но оставимъ сіе, ибо признаюсь, что я сомнѣваюсь въ правдѣ сего слуха. Простите.
P. S. Ежели увидитесь съ барономъ Рейхелемъ, прошу принять трудъ засвидѣтельствовать ему мою преданность и почтеніе.
24.
А. М. Кутузовъ -- И. В. Лопухину.
1-го (12) ноября. Берлинъ.
No II. Надѣюсь, любезнѣйшій мой другъ, письмо сіе застанетъ тебя, возвратившаго уже твое здоровье. Желаю сего сердечно, прося тебя щадить себя болѣе, нежели ты дѣлаешь. Помни, сердечный другъ, что жизнь твоя многимъ надобна и что она есть сокровище, не тебѣ одному принадлежащее. Я не хочу оскорблять твоей скромности, но прошу, чтобы ты самъ разсудилъ о семъ безпристрастно. Благодарю тебя за пріятное увѣдомленіе объ облегченіи участи несчастнаго моего друга; дай Боже, чтобъ сей слухъ былъ справедливъ. Я радовался бы его несчастію, еслибъ оно послужило къ его обращенію; не знаю отчего, но мнится мнѣ, что оно воспользуетъ его, ежели онъ войдетъ въ самаго себя и усмотритъ на самомъ дѣлѣ, сколь все не твердо и скользко въ мірѣ семъ. Ты справедливо судишь о моихъ правилахъ, я ненавижу возмутительныхъ гражданъ,-- они суть враги отечества и, слѣдовательно, мои. Но надлежитъ дѣлать различіе между преступленіями, или, лучше сказать, разсматривать первый оныхъ источникъ. Мнѣ кажется, что мой другъ (Радищевъ) неудобенъ имѣть злыхъ намѣреній; но несчастіе его находится въ заблужденіи. Признаюсь, я люблю вольность, сердце мое трепещетъ отъ радости при словѣ семъ; но при всемъ томъ увѣренъ, что истинная вольность состоитъ въ повиновеніи законамъ, а не въ нарушеніи оныхъ, и что не имѣющіе чистаго понятія о вольности неудобны наслаждаться симъ сокровищемъ. Права и законы натуры вездѣ одинаковы, всѣ цѣпи степенями, нѣтъ нигдѣ скачковъ. Неудивительно мнѣ, что несчастнаго моего друга называютъ мартинистомъ, ибо сіе имя даютъ каждому безъ всякаго разбора; да и какъ сему быть иначе, когда ни о чемъ не размышляютъ, даже и самое слово мартинистъ есть, по сіе время, загадка, которую они не рѣшили. Я слышалъ, что меня подозрѣваютъ соучастникомъ сочиненія Радищева, котораго, правду сказать, я совершенно не знаю, что сіе простирается такъ далеко, что уже обо мнѣ справлялись изъ полиціи. Отпишите, пожалуй, что сіе значитъ, ибо симъ не надлежитъ шутиты Прости, мой другъ.
-----
Копіи съ писемъ: I -- изъ Лейдена отъ Максима Невзорова и Ивана Колокольникова къ Ивану Владиміровичу Лопухину въ Москву; No II -- изъ Москвы отъ учителя Секретаеа къ контролеру Секретану въ Лаузанъ; No III -- изъ Лаузана отъ г. Шателяната къ г. Форнероду въ Москву. Оригиналы доставлены по ихъ надписямъ. Иванъ Пестель. Москва, 29-го ноября 1790 г.
25.
Максимъ Невзоровъ и Иванъ Колокольниковъ -- И. В. Лопухину.
6-го ноября. Лейденъ.
No I. Любезный другъ и благодѣтель, Иванъ Владиміровичъ! Послѣднія ваши два письма съ первымъ и вторымъ векселемъ на 725 флориновъ мы получили, за что приносимъ чувствительнѣйшую нашу благодарность. Завтра отправляемся мы въ путь, по совѣту вашему, въ Швейцарію, гдѣ остановимся или въ Бернѣ, или въ Лаузанѣ, потому что въ обоихъ сихъ мѣстахъ имѣются академіи. Чтобы миновать Франціи, то мы поѣдемъ чрезъ нѣкоторые города нѣмецкіе, а именно Клевъ, Кельнъ и Майнцъ; такимъ образомъ, мы не токмо минуемъ Франціи, но и Брабанта, гдѣ больше еще мятежа, нежели во Франціи.
Отъ послѣдняго сего векселя мы потерпѣли не малый убытокъ, ибо банкиръ Шнейдеръ, на котораго г. Гусятниковъ адресовалъ вексель, живетъ въ Лондонѣ и потому мы должны бы его были послать въ Лондонъ для акцептаціи и недѣли двѣ или три дожидаться. Безъ акцептаціи же въ Амстердамѣ не платятъ, какъ развѣ только убыткомъ. По крайней мѣрѣ, Гусятниковъ долженъ бы вамъ сказать, къ кому надобно въ Амстердамѣ адресоваться, если вексель на лондонскаго банкира адресованъ.
Впрочемъ, мы живы и здоровы. Изъ Швейцаріи какъ можно скорѣе васъ увѣдомимъ о нашемъ состояніи, теперь же поручаемъ себя вашей любви. Да управитъ Господь путь нашъ ко благу ближняго и нашему и да содѣлаетъ насъ достойными вашего желанія и намѣренія. Ваши покорные слуги и братья Максимъ Невзоровъ и Иванъ Колокольниковъ.
26.
Учитель Секретанъ -- контролеру Секретану, въ Лозанѣ.
26-го ноября. Москва.
No II. (Переводъ съ французскаго). Отецъ увѣдомляетъ меня, что братъ мой Викторъ, по пріѣздѣ въ Силезію, имѣлъ счастіе обрѣсти помощь въ лицѣ добраго соотечественника, единственной личности, отъ которой онъ могъ ожидать помощи въ этомъ краю; что ему доставили мѣсто военнаго лекаря со скромнымъ жалованьемъ 5 экю въ мѣсяцъ. Но такъ какъ этого не достаточно для существованія, то добрый отецъ мой съ своей стороны поддержалъ его тремя луидорами, кромѣ тѣхъ трехъ, которыми ссудилъ Виктора капитанъ Шаппюи (Chappuis) и которые были возвращены отцу этого господина. Онъ говоритъ мнѣ, что Викторъ пишетъ ему, что, полагаясь на обѣщаніе своего полковника и старшаго лекаря, онъ надѣется попасть въ скоромъ времени въ число пятнадцати лекарей гвардіи, служащихъ разсадникомъ для образованія штабъ-лекарей. И такъ, онъ незначительный полковой лекарь войскъ прусскаго короля, безъ средствъ къ поддержанію себя самого, съ отдаленной будущностью попасть въ гвардію и еще того болѣе съ отдаленной надеждой быть когда-нибудь штабъ-лекаремъ; но и въ послѣднемъ случаѣ будетъ-ли онъ имѣть средства? Эти размышленія и предложенныя мнѣ услуги и покровительство лицъ, у которыхъ я живу, утверждали во мнѣ давнюю мысль -- вызвать моего брата сюда, если только мои соображенія въ этомъ случаѣ покажутся вамъ основательными, о чемъ убѣдительнѣйше и прошу васъ сказать мнѣ, что въ моемъ намѣреніи кажется вамъ дѣльнымъ, обдуманнымъ и взвѣшеннымъ. Вы не будете противъ моего намѣренія. Дѣло извѣстное, что здѣшній край -- сторона, выгодная для всякаго порядочнаго иностранца, особенно если онъ докторъ или хирургъ, которымъ здѣсь всего лучше и всего вѣрнѣе платятъ. По множеству причинъ полагаю, что онъ здѣсь отлично обдѣлаетъ свои дѣла и черезъ нѣсколько лѣтъ онъ будетъ имѣть возможность поселиться въ Лондонѣ съ порядочнымъ состояніемъ. Надѣюсь, что годъ, проведенный имъ въ подчиненіи прусской дисциплинѣ, далъ ему нѣсколько опытности и пріучилъ къ порядку. Впрочемъ, въ странѣ слѣпыхъ царствуютъ кривые, и надо пожить здѣсь нѣкоторое время, чтобы убѣдиться, что пословица эта здѣсь вполнѣ у мѣста. Удивительно, сколько людей, при небольшихъ дарованіяхъ, съ наружностью мало-мальски сносною, одѣваясь чистенько, обдѣлываютъ здѣсь свои дѣлишки.
Другая милость, о которой я васъ попрошу, въ томъ состоитъ, не предложите-ли вы какому-нибудь человѣку среднихъ лѣтъ, преимущественно съ добрымъ нравомъ и хорошимъ поведеніемъ и грамотному, пріѣхать сюда весной для присмотра за четырехлѣтнимъ мальчикомъ, сыномъ хозяйской дочери. Если онъ женатый (что было бы предпочтительнѣе, такъ какъ есть и дѣвочка, для которой желали бы нанять бонну), онъ получитъ 30 луидоровъ на дорогу и 300 рублей жалованья въ годъ. Одинокому дадутъ 15 луидоровъ на дорогу до Петербурга или Риги и 200 р. жалованья въ годъ (кромѣ того, заплатятъ и за обратный путь), на всемъ готовомъ, исключая одежды, и сверхъ того, подарки. Могу поручиться, что семейство, въ которое онъ поступитъ, щедрое и почтенное; я люблю его столько же, на сколько и оно привязано ко мнѣ, и желалъ бы услужить имъ, одолживъ человѣка способнаго, который желалъ бы воспользоваться симъ предложеніемъ.
Если бы нашелся и другой порядочный человѣкъ, и его приняли бы на тѣхъ же самыхъ условіяхъ въ домъ, въ которомъ я нахожусь.
Говорятъ, недавно взяли у турокъ Килію (Кіна) и Гиржево (Guirgevo); вы, можетъ быть, знаете лучше насъ, на сколько эти извѣстія вѣрны, и будетъ-ли заключенъ миръ, или нѣтъ. Да ниспошлетъ его Богъ нашему дорогому отечеству, да отверзнетъ очи нѣкоторымъ изъ согражданъ нашихъ, одержимыхъ слѣпотою, и да благословитъ добраго и мудраго государя нашего.
Прося васъ принять искреннее пожеланіе вамъ всего лучшаго, остаюсь съ истинною привязанностью, живѣйшею благодарностью и глубочайшимъ уваженіемъ
Вашимъ покорнымъ слугою Ф. Секретанъ.
27.
Г. Шателяна -- г. Форнероду1).
5-го ноября. Лозанна.
1) Живущему на Стоженкѣ, въ домѣ князя Касаткина. Прим. Пестеля.
No III. (Переводъ съ французскаго). Я не ожидалъ, дорогой и давній товарищъ, чтобы классъ Моржа (la classe de Morges) могъ быть для васъ привлекателенъ, такъ какъ у него иные интересы, а ваши связи сосредоточены преимущественно на классѣ Пайенъ (Payesne); но объ этомъ увѣдомилъ меня, однако, другъ нашъ Бронъ (Вгои), которому вы выслали полномочіе ваше. Онъ думаетъ также, какъ и я, что какъ бы, впрочемъ, намъ ни было пріятно поддержать прежнія отношенія наши, но, какъ я говорю, онъ думаетъ, что производство Бонжура (Bonjour) въ діаконы въ Аваншѣ (Avanche) и избраніе Тавеля (Tavel) въ его помощники, происшедшія вслѣдъ за его послѣднимъ письмомъ, суть обстоятельства, весьма способствующія, чтобы вы на сей класъ обратили ваши виды, такъ какъ при первой вакансіи въ классѣ Пайенъ вы будете въ немъ назначены помощникомъ. Такимъ образомъ, ожиданія ваши будутъ не такъ продолжительны, какъ вы думаете. Не худо вамъ знать это, о семъ уполномоченный вашъ и не замедлилъ бы увѣдомить васъ, если бы я не взялъ на себя присовокупить эту замѣтку, составляющую главный предметъ моего письма.
И такъ, предполагая, что до новаго назначенія вы будете дѣйствовать въ видахъ класса Моржа, прошу у васъ, другъ мой, милости, пособить мнѣ получить мѣсто діакона въ Ніонѣ (Nion), если мѣсто это будетъ первоначальное. Тамъ сосредоточены всѣ мои интересы съ того времени, какъ я началъ работать, тѣмъ болѣе, что это единственное мѣсто, съ котораго я могу перейти въ классъ Моржа. Разумѣется, я уберегу вамъ тамошнее положеніе ваше, въ чемъ формально обяжусь предъ общимъ другомъ нашимъ.
Что же касается до другихъ должностей, я ни объ одной изъ нихъ въ настоящее время просить васъ не могу. По множеству причинъ, пребываніе мое полезно и даже необходимо для моего семейства особенно въ окрестностяхъ Женевы, а потому я рѣшусь оставить занимаемый мною постъ въ Аваншѣ, находящійся на разстояніи только мили оттуда, единственно для перехода въ Ніонъ, гдѣ дѣла мои не дозволяютъ упускать благопріятнаго случая къ повышенію. Конечно, всѣ эти обстоятельства, какъ они для меня ни важны, могутъ измѣниться въ самое короткое время. Можетъ случиться, напримѣръ, что мѣсто, занимаемое мною въ Каружѣ (Caronges), которое никогда не было прочнымъ, будетъ упразднено.
Тогда, не упуская изъ виду Ніонъ, къ которому имѣю основательныя причины быть пристрастнымъ, я не отказался бы отъ всякаго другаго мѣста, служащаго переходомъ въ этотъ разрядъ. Поэтому-то, любезный другъ, я и прощу васъ прислать сколь возможно скорѣе послѣднія ваши инструкціи другу Брону, дабы мы могли въ точности согласоваться съ вашими теперешними намѣреніями.
Вотъ какъ, мнѣ кажется, вы могли бы выразиться, если бы намѣрены были оказать мнѣ услугу, примиряя ваши виды съ моими. Хотя я и уполномочилъ пастора Брона но отношенію назначенія моего въ классъ Моржа, но согласенъ, чтобы пасторъ Шателана (Chatelanat), если онъ имѣетъ быть назначенъ моимъ помощникомъ, получивъ мѣсто діакона въ Ніонѣ, или какое-либо другое первоначальное мѣсто (poste d'entrée), которое ему возможно будетъ принять въ этомъ классѣ, съ условіемъ, чтобы пасторъ Шателана сохранилъ мнѣ мое положеніе, какъ старшаго.
Говорю, если онъ назначенъ будетъ вмѣстѣ со мной, потому что еще неизвѣстно, буду-ли я назначенъ при 1-й вакансіи; ибо Тетрецъ (Tetrez) настойчивѣе прежняго возобновилъ свои притязанія къ распространенію дѣйствія, своего диплома св. Маріи на классъ Моржа; но я надѣюсь, что, наперекоръ ему и его интересу, это не осуществится. Старшина (doyen) только что сообщилъ мнѣ объ этой замѣчательной претензіи. Я на нее отвѣчу за васъ и за себя, и отлично его отдѣлаю. Правота на моей сторонѣ, и если только не будетъ сдѣлана несправедливость, чего нельзя примирить съ мудростью нашего правительства (особенно въ настоящее время), имѣю основаніе думать, что этотъ безстыдный претендентъ получитъ такой же позорный отказъ, какъ получилъ и прежде. Но помѣха для васъ и для меня -- этотъ Тетрецъ, мой дорогой Форнёродъ (Fornerod), и не единственная помѣха попасть въ классъ Моржа. Къ ней надо прибавить еще препятствіе, заключающееся въ трехъ существующихъ прелатствахъ и четырехъ лицъ живыхъ, имѣющихъ дипломы, тормозящихъ дѣло и могущихъ насъ срѣзать въ то время, когда бы мы того всего менѣе ожидали. Другъ нашъ Бронъ еще недавно пополнилъ списокъ этихъ блаженныхъ избранниковъ за службу свою въ коллегіи Моржа. Эту новость, съ которой я отъ всей души его поздравилъ, онъ просилъ передать вамъ вмѣстѣ съ другою о беременности его жены.
Кстати о женахъ; не подумать-ли и вамъ объ этомъ, дорогой Форнеродъ, если сѣверные льды не заморозили въ васъ чувства? Если сблизитесь съ нами, не обижайте вашихъ милыхъ соотечественницъ, иначе, по возвращеніи, будете приняты ими дурно. Повѣрьте мнѣ, приготовьте заранѣе'внести свою дань, дабы взносъ былъ отъ чистаго сердца, и сдѣлайтесь во всѣхъ отношеніяхъ нашимъ дорогимъ и возлюбленнымъ собратомъ. И такъ, до свиданія. Примите покуда увѣреніе въ нѣжнѣйшей о васъ памяти и сердечныхъ чувствованіяхъ Гейнриха Шателана.
P. S. Хотя я живу въ Коружѣ, откуда и пишу вамъ сего 5-го ноября 1790 г., но адресъ мой -- Женева. Итакъ, отвѣчайте возможно скорѣй по адресу этому, ибо теперь каникулы.
Г-ну пастору Шателана у г. Щосса (Chossat). Шлощадь Бель-эръ въ Женевѣ.
(Продолженіе слѣдуетъ).
" Русская Старина " , NoNo 1-- 3, 1874