Ульи и осиные гнёзда
Ян Вингерхоут сейчас же нанял молодого человека, которого рекомендовал ему его друг, Винсан Тильбак. Ян был весёлый малый, живой, здоровый, младший сын одного фермера из земли польдерсов, не желавший обрабатывать землю с убытком, и купивший на деньги, полученные им по наследству, часть паёв в одной "Нации".
Нации, рабочие корпорации, напоминающие старинные фламандские гильдии, делят между собою нагрузку, выгрузку, упаковку, перевозку товаров; они составляют в современном городе силу, с которой должны считаться крупные промышленники, так как, соединившись, они располагают целой армией мало стесняющихся людей, способных вызвать полный застой торговли и поколебать власть магистрата. Там, по крайней мере, охранялись права местных жителей; никогда человек, принадлежавший этой стране, не обошёл бы первобытных жителей Антверпена в качестве baes 'а, т. е. хозяина, или даже простого компаньона корпорации.
"Америка" -- самая старинная и богатая из этих наций, на службу к которой поступил Лоран, занимала первое место среди рабочих корпораций, располагала самыми красивыми лошадьми, владела лучшими помещениями и орудиями. Телеги, упряжь, крюки, парусинные чехлы, верёвки, блоки и весы не имели себе подобных в других корпорациях, соперничавших с "Америкой". Её весовщики и мерильщики перегружали хлеб, увозимый большими пароходами; носильщики взваливали мешки и тюки на плечи и выстраивали их на набережной или поднимали на платформы; выгрузчики располагали на рейде доски, балки, брёвна, подбирая вместе однородные предметы.
Лоран, по рекомендации коллеги Вингерхоута, синдика хозяев, был обязан служить в конторе, а также контролировать при входе или выходе из доков цифры, выставленные весовщиками и мерильщиками других корпораций.
Если какой-нибудь торговец кофе, клиент "Американской Нации", берёт партию товара у своего собрата, Лоран получает количество товара из рук конкурирующей "нации", с которой находится в сношениях продавец. Часто он проводит целый день на набережной, под палящими лучами солнца или во время дождя и снега. Но он погружён в свою работу. Сотни тюков, с номерами от первого до последнего, проходят перед его глазами. Он вписывает колонки цифр, наблюдая углом глаза за весами. Он должен остерегаться ошибок! Если тот, кто будет получать, не убедится в верности подсчёта, "Американская нация" ответит за это, по крайней мере, если Лоран не подтвердит, что ошибка не происходит ни от торговца, ни от его рабочих.
Много раз он должен был наблюдать за отправками фабрики Добузье, и он не без волнения рассматривал белые ящики, на которых чёрною краскою было написано D. В. Z.
Но он не чувствовал ни малейшего сожаления от перемены своего положения. Напротив! Он охотно служил у этих негордых патронов, столь приветливых хозяев, вместо того, чтобы существовать в конторе на жаловании у какого-нибудь Бежара или у другого выскочки. При виде рейда и бассейнов, заполненных пароходами, беспрерывного их движения взад и вперёд, выгрузки и нагрузки товаров, массы тюков на набережной и в глубине трюмов, торговля не казалась ему больше абстрактным понятием, но осязаемым и грандиозным организмом.
Часто Лоран присутствовал на собрании хозяев, вечером, в каком-нибудь погребке в порту. Платформы и телеги были убраны в сараи, ясли наполнены, подстилки обновлены. Лошади жевали овёс, бухгалтер свёл свои счета, обширные здания не видали никого живого, кроме сторожей, а огромные массивные двери, настоящие двери крепости оберегали богатство "Америки" против нашествия воров.
В очень занятое время, когда наличного состава постоянных рабочих, выстраивавшихся, в пору возобновления работы, перед помещением "Америки", было не достаточно в виду изобилия требований, Лорану случалось сопровождать своего хозяина, Дна Вингерхоута на Угол Ленивцев, перекрёсток, соседний с Ганзейским домом, так называемый потому, что там была устроена биржа постоянных ленивцев. Сцены найма, при которых он присутствовал, были очень типичны! В первый раз Лоран не понимал, почему хозяин Ян, нуждавшийся только в пяти рабочих, запасался почти двумя десятками этих грубиянов, очень здоровых, созданных скорее для какой-нибудь гигантской работы, но употреблявших свою мускулатуру только для ссор и прибавлявших слишком много алкоголя в свою кровь.
-- Подождите! -- говорил ему смеясь хозяин, знавший этих людей.
После сделки, смешные молодцы, наконец, соглашались и отправлялись в путь, но с каждым шагом испускали жалобные вздохи.
Пройдя на расстоянии двадцати метров от их стоянки, один или другой из этих северных лацарони, останавливался и объявлял, что он не пойдёт дальше, если ему не подадут выпить.
Вингерхоут представлялся глухим; жаждущий двигался, не без проклятий, готовый объявить то же самое через несколько шагов. Хотя двое других нанявшихся молодцов подтверждали просьбу товарища прищёлкиванием языка и жестами, достойными Тантала, хозяин не слушал их, как и в первый раз.
После третьей попытки, терпение молодца лопалось, и с страшным ругательством он покидал компанию, чтобы отправиться выпить. Его двое товарищей двигались до следующей западни, но там, после большой, но напрасной просьбы, они уходили за можжевёловой водкой.
Лоран начинал понимать, почему Вингерхоут увеличил контингент необходимых рабочих.
-- Эти трое пьяницы и ужасные лентяи! -- говорил ему хозяин. -- Я нанимаю их только для очистки совести, так как уверен, что они покинут меня на первом же повороте набережной. Точно я не знаю людей!
Ян был прав, не доверяя их характеру. Верфь, к которой он направлялся, находилась на расстоянии километра оттуда; несколько человек ещё отпало, один за другим, и когда они пришли на место, то у Вингерхоута было только десять человек, в которых он и нуждался.
-- Надо радоваться, что и эти не проскользнули ещё у нас между пальцами в последнюю минуту, а то мы принуждены были бы возвратиться и начать снова поиски! -- в заключение сказал хозяин. И чтобы вознаградить их, он дал им по рюмке можжевёловой водки!
Лоран познакомился с ещё более оригинальными молодцами, чем эти грубияны, когда сопровождал Вписана Тильбака в лодке на встречу пароходов. Отвязав канат, гребец мог грести сначала только кормовым веслом, чтобы выйти из бассейна и рейда, не сталкиваясь с шаландами и суднами, стоявшими на якоре. Ялик проходил иногда между двумя пароходами, которые, в своей неподвижности, казались спавшими китами, имевшими вместо глаз блестящие сигналы. Затем Тильбак легко играл вёслами. Ненарушаемое почти ничем безмолвие, более величественное, чем абсолютная тишина, дарило над землёю и небом. Лоран прислушивался к треску уключин, вызываемому вёслами, плеску воды, падавшей капельками с вёсел, шуму в трюме. Иногда раздавался оклик: "кто там"? на каком-нибудь таможенном судне. Имя и голос Тильбака успокаивали сыщиков. В После они проводили ночи, сообразно с временем года и температурой, в общем зале скромного трактирчика или под открытым небом, на траве, растущей на берегу.
Они встречали там контрабандистов, которых мог изучить Лоран: это были кочующие малорослые молодцы, эстафеты торговли, дрогоманы притонов, непокорные лоцманские ученики, выгнанные служащие харчевен, праздношатающиеся с набережной, -- приманка для руководителей исправительных домов, добыча, привлекавшая внимание исповедников. Безбородые юноши, развязные подонки людей, полуночники, как коты, вкрадчивые, как девушки: червяки рыболовов в мутной воде.
-- Не бойтесь, господин Лоран, -- говорил Тильбак, презирая удивление Лорана перед этим биваком непокорных.
В действительности, Паридаль оглушал более чем пристрастное любопытство, под довольно явными отвращением и неудовольствием Они жевали табак, курили, тянули крепкую водку, играли в карты, примешивали к их фламандскому наречию отголоски английского языка моряков. Нажива, хитрость, злоба и порок искажали красивые лица в полумраке широких морских козырьков и беретов, а рембрандтовское освещение лачуги, удалявшийся лунный свет, чуть заметная заря придавали им ещё большую двусмысленность.
Честный Тильбак, которого они уважали до такой степени, что давали дорогу его клиенту, сохранил ненависть к ним со времени своей матроской жизни.
-- Вот, кто поедает моряков! -- говорил он. -- Ах, сколько раз я проклинал их. Сколько было искушений, которые я выдерживал, когда они блуждали на мосту, точно туча летающих рыб. К счастью, я был всей душой захвачен Сизкою и не слушал их. Они располагают прейскурантом и образчиками. Я оберегался, чтобы предложить им свою готовность, своё тело и спасение. Но всё равно, я был рад отправиться пешком, чтобы избегнуть их сетей. Говорю вам, господин Лоран, эти runners настоящие соучастники семи главных грехов!..
Винсан Тильбак должен был бы заметить, что Лоран, далёкий от того, чтобы разделять его презрение, изучал этих молодцов с недозволенною симпатией.
Однажды, он даже высказал своему ментору сходство, которое он открыл в себе, с некоторыми преступниками.
При этом открытии лицо честного Тильбака приняло выражение такого трогательного отчаяния, что Лоран поспешил отвергнуть свои симпатии объявил, краснея, что он захотел пошутить. Инстинкты непокорного человека усиливались в нём. Отсюда происходили, даже незаметно для него самого, скрытые влечения, нервная тревога, раздирающая душу ревность и одновременно боязливое и нежное, сострадание, которые охватывали его перед ужасной каменной мельницей, прибежищем непокорных существ.
Трудолюбивая и здоровая жизнь, которую он вёл вместе с прямыми и честными молодцами из рабочих Яна Вингерхоута, дружба с Винсаном и Сизкой, и скорее всего благотворное влияние Генриетты должны были противодействовать расцвету, этих болезненных влечений в его душе. Лоран сделался обычным посетителем семьи Тильбака. Братская дружба вскоре установилась между им и Генриеттой. Никогда ещё он не чувствовал себя так приятно с особой другого пола. Ему казалось, что он знал её давно. Точно они выросли вместе. Вечером Лоран помогал детям, Пьерке и Луссе, приготовлять уроки. Старшая сестра, занятая хозяйством, ходила взад и вперёд по комнате, восторгалась учёностью молодого человека. После ужина он читал вслух всей семье или поучал их всех чему-нибудь в беседе. Генриетта слушала его с горячностью, не лишённой некоторого беспокойства. Когда он говорил о событиях мира И о жизни человечества, молодая девушка гораздо больше находилась под впечатлением волнения, горечи, возбуждения, прорывавшихся в речах Лорана, чем самым смыслом его речей. Наделённая этим вторым зрением любящих женских душ, она чувствовала его глубоко печальным и неспокойным, и чем больше он выказывал сострадания по отношению к несчастным и страдающим, тем сильнее любила она его самого, тем сильнее привязывалась к нему, полагая, что среди всех несчастных он больше всего нуждался в сострадании.
К тому же, благодаря ей, направление его мыслей приняло менее мучительный оттенок. Под ласкою этих больших голубых глаз, наивно останавливавшихся на нём, он ощущал настоящий покой, только дозволенные радости жизни, и его дурные влечения умолкали.
Прежде, на фабрике, глаза Гины внушали ему чувство какой-то измены; он не владел больше собой, становился дурным, мечтал о волнениях, репрессалиях, бойне, рабском восстании, после которых он присвоил бы себе, как добычу, гордую и надменную патрицианку, и выставил бы ей обидные страстные требования. Даже из ненависти к Гине, как и из ненависти к правящим классам и капиталистам он спустился до эксплуатированного слоя общества. Он хотел смешаться с погибшими париями, когда встретил на своём пути разумный пролетариат. Он сделался чем-то вроде рабочего дилетанта. Рассудочность, кротость, хорошее настроение, беззаботность близких детей, в особенности, доброта и прелесть Генриэтты, усыпили его злобу, сделали его удобным для жизни, почти оппортюнистом. Образ Гины в его душе бледнел.