Несчастная Октавия дольше обыкновенного оставалась на антианской вилле. Вязы уже почти облетели, наступил ноябрь.
Озаренная вечерней зарей, молодая императрица сидела на обитой подушками каменной скамье у лавровой изгороди парка и смотрела на рдевшее пурпуром море. Всегда бледное, как мрамор, лицо ее, казалось, расцвело теперь в отблеске умирающего дня; но отуманенные глаза ее, говорившие о невыразимых страданиях и боязливом изнеможении, свидетельствовали о том, что истинная причина столь продолжительного "отдыха" на вилле заключалась не в замечательно прекрасной погоде и не в очаровании этих блестящих закатов, но в тайном страхе, что она не вынесет новой встречи с торжествующей Поппеей.
У ног Октавии, устремив на нее взор, полный признательности и священного ужаса, лежала отпущенница Актэ, теперь называвшаяся Исменой, в которой никто из обитателей виллы, за исключением лишь Абисса и верной Рабонии, не узнал и даже не подозревал бывшую возлюбленную императора.
-- Если бы твои слова оправдались! -- после долгого молчания вздохнула Октавия. -- Я ждала бы терпеливо целые годы. Но я не верю этому. Я не могу.
-- Повелительница...
-- Не трудись! -- покачав головой, остановила она ее. -- Я поумнела теперь. Я поняла, что безумно делать верность обязанностью. Верность -- это милость, добровольный дар. Любящее сердце верно без усилия и борьбы. Но все законы мира и заповеди богов не в силах принудить к ней того, кто не любит.
-- Но любовь пробуждается, когда исчезает ослепление. Дай же ему узнать, какое сердце бьется в твоей груди, как ты бесхитростна и благородна и как горячо ты обожаешь его! О, я желала бы бурей помчаться к нему, обнять его колени и с восторгом воскликнуть: "Из всех женщин в мире одна Октавия достойна разделить твою судьбу!" Но это не годится. Это значило бы постыдно осквернить твою божественную чистоту: ибо сама я святотатственно грешила против твоего счастья, не менее чем Поппея, превосходящая меня только лишь своей ненавистью и властолюбием.
-- Молчи! Ты искренно раскаялась! -- отвечала Октавия. -- Да и что мне прощать тебе? Что ты взяла его, когда он сам отдался тебе в страстной любви? Или ты скажешь, что расставляла ему сети, как Поппея Сабина?
Она подперла голову рукой.
-- Белокурая девушка, -- немного помолчав, произнесла она, -- я сделаю тебе тяжелое признание: я завидую тебе, Актэ!
-- Ты меня уничтожаешь! То были грех и предательство, а не счастье! О, истинное счастье заключается в добродетели, так постыдно попранной мной! Ты, святая, хотела бы поменяться с отверженной? Какое безумие!
-- Я завидую тебе! -- повторила Октавия.
-- Значит, ты еще любишь его! -- с торжеством воскликнула Актэ. -- А десять минут тому назад ты утверждала, что нет! Но я вижу, ты любишь вопреки его вероломству и ужасным деяниям, о которых до нас доходят слухи...
-- Пощади меня! Все это мне отвратительно. Я умираю от стыда. А все-таки... мне сдается, что любовь бессмертна.
Снова наступила долгая пауза. Актэ сидела задумавшись.
-- Повелительница, -- сказала она наконец, -- позволь предложить тебе вопрос, от которого я с большим трудом удерживаюсь уже много дней?
-- Говори!
-- Что отвечала ты на позорное письмо Поппеи?
-- Ничего.
-- И ты намерена...
-- Спокойно сохранить мои права. Видишь ли, так у меня все-таки останется еще хоть одно! Когда он пресытится разгулом, когда устанет от безумных оргий в кругу этого презренного общества, тогда, быть может, им внезапно овладеет сознание страшного одиночества и в нем проснется тоска по искренно любящему сердцу, близ которого он мог бы найти успокоение. Тогда, добрая Исмена, я буду в праве предложить ему тихое, дружеское убежище. Если же, из трусости или от утомления, я приму предложение его любовницы и соглашусь на развод, тогда я потеряю все, все! Поппея сделается его женой перед людьми и богами, и когда он проснется от своего безумного ослепления, ему останется одно лишь отчаяние.
Актэ поднялась. Глаза ее были полны слез.
-- Как горячо, как усердно буду я молиться, чтобы все изменилось к твоему благу! -- сказала она.
-- Доброе создание! -- с улыбкой отвечала Октавия. -- О, я ведь также знаю, что ты... молишься не без внутренней борьбы.
Актэ вспыхнула.
-- Повелительница, ты заблуждаешься, -- стыдливо прошептала она. -- Поверь мне: без радости вспоминаю я о прошлом, подобно тому, как наш великий апостол Павел вспоминает о безумии Савла.
-- Так зачем же ты плачешь? Сядь лучше и расскажи еще что-нибудь об этом божественном человеке. Вчера ты упомянула, что он в Риме.
Актэ вытерла глаза и щеки. На ее прелестном, розовом личике вспыхнуло яркое пламя вдохновения.
-- Я слышала это от Абисса, -- отвечала она, садясь на дерновую кочку. -- Павел пришел туда в день календ. Священники и ученые в Иудее принесли на него жалобу, и прокуратор Феликс хотел судить его. Но Павел воспользовался своим правом римского гражданина и пожелал представить свое дело на рассмотрение императора. Вследствие этого Феликс под стражей прислал его в Рим. Но он был освобожден раньше, чем дошло до судебного разбирательства. К этому побудил цезаря Тигеллин, ненавидящий иудейских священников за то, что Поппея усердно покровительствует им. Но я скорее думаю, что великого апостола просто не в чем было обвинить. Он остался пока в столице проповедовать учение Назарянина и распространять на труждающихся и обремененных небесный мир, стоящий выше всякой мудрости.
-- Я хотела бы послушать его, -- сказала Октавия. -- Многое из твоих рассказов о распятом Иисусе хотя и кажется мне непостижимым, но я поражена Его любовью и многотерпением. В минуты отчаяния, когда мне казалось, что я не могу больше выносить мое несчастье, Он служил мне примером, и при твоих коротких рассказах мной часто овладевает неземное спокойствие. Тогда я спрашиваю себя: что если все это не сказка верующих людей, а действительное, обретенное наконец спасение?
-- Повелительница, это не сказка, но единая истина Всемогущего Бога, -- прошептала Актэ. -- Без милосердия Отца Небесного и искупляющего предстательства Иисуса Христа, о, как могла бы я перенести все это!
Она остановилась и в неописуемом смущении опустила глаза.
Ведь Октавия должна была оставаться в убеждении, что греховный сон прошлого позабыт ею! А вместо того, кающаяся грешница с поразительной ясностью обличала всю глубину и силу, с которой это прошлое еще коренилось в ее сердце! С неприметным вздохом Октавия взглянула на блестящие волосы, золотыми волнами падавшие на лоб смолкнувшей девушки.
Со стороны перистиля раздались шаги. Величавая, высокая мужская фигура остановилась на пороге постикума, вопросительно оглядывая парк.
Октавия тотчас узнала агригентца. Он же еще не приметил ни ее, ни Актэ.
-- Спрячься, девушка! -- испуганно сказала Октавия. -- Если он увидит тебя, ты погибла! Его приятельница Поппея не успокоится, пока ты жива.
Актэ скрылась в кустах.
Почти в то же мгновение агригентец увидел молодую императрицу, сделавшую вид, как будто она в задумчивости смотрит на багряное море.
Осторожно приблизившись, он поклонился ей вежливее, чем намеревался.
-- Повелительница, -- сказал он, -- я имею сообщить тебе, что ты обличена...
Октавия встала и с нескрываемым презрением устремила взор на человека, которого давно уже ненавидела и боялась, как демона, губящего императора.
-- Что это значит? -- холодно спросила она.
-- Притворство бесполезно, -- возразил Тигеллин. -- Коротко и ясно: ты обвинена в нарушении супружеской верности с твоим рабом Абиссом.
Горячий румянец стыда залил лицо императрицы.
-- Ты бредишь. Я обвинена?
-- Ты, Октавия, супруга императора.
-- Кем же? -- дрожа от гнева, продолжала она.
-- Императором, само собой разумеется.
-- Ты лжешь. Нерон еще не настолько погряз в тине порока. Эта смешная клевета выдумана тобой и Поппеей.
Софоний Тигеллин пожал плечами.
-- Повторяю, что все открыто. Давно уже вас сильно подозревали, еще со времени твоей болезни, когда Абисс так... усердно выслушивал тебя...
-- О, презренные! -- вне себя вскричала Октавия, ошеломленная этим наглым извращением хода событий. -- О, презренные! О, гнусные клеветники! -- снова простонала она, закрывая лицо руками.
-- Во имя Геркулеса, не жеманься! Если ты умна, то немедленно же сознайся во всем. Таким образом ты избавишь себя и императора от страшного позора, а твоих отпущенников от пытки.
-- От пытки? -- воскликнула потрясенная Октавия. -- Так вы еще не отказались от этого постыдного безумия?
-- Закон для нас священен, -- значительно сказал сицилианец.
Молодая императрица переживала жестокую борьбу. Она знала, что ей нет спасения. Лишь немногие могли устоять против страшных мучений пытки. Самые невероятные показания исторгались у пытаемых в то время, когда беспощадное орудие палача терзало их члены. Поэтому она не сомневалась, что сенат признает ее виновной. Может ли она, -- совершенно бесцельно, -- навлечь такую беду на своих домашних, почти без исключения бескорыстно преданных ей?
Однако она все-таки не могла согласиться на требование Тигеллина. Никогда, никогда не решится она ложным признанием запятнать свою честь женщины; благородная натура ее возмущалась против этого.
-- Я не верю тебе! -- после долгого колебания воскликнула она. -- Но даже если бы ты говорил правду и действительно пришел бы от Клавдия Нерона, все-таки он раскаялся бы в последнюю минуту. Невозможно ведь, чтобы он серьезно сомневался в моей верности ему! Невозможно! Пойди и скажи ему так!
-- Твой выбор не разумен. Сознайся ты спокойно в том, что будет постыдно для тебя доказано публичным процессом, клянусь Геркулесом, ты выиграла бы гораздо больше! Суд постановил бы решение о разводе, но император оказал бы тебе милость... Теперь же... Ну, сама увидишь...
-- Я вижу только одно: что подлость сильнее добродетели!
-- Фразы! Теперь, именем императора, я повелеваю тебе: созови в перистиль всех свободнорожденных и отпущенников, живущих на вилле. Рабы, по закону, не могут свидетельствовать против тебя.
-- Ты повелеваешь мне?
-- В силу моего полномочия.
-- А я отказываюсь повиноваться.
-- Мне все равно! -- засмеялся агригентец. -- Я пойду сам, я зашел уже так далеко в этом грязном деле, что мне ничего не стоит сделать еще несколько лишних шагов.
Он повернулся было к дому, но вдруг остановился.
-- Есть еще средство спасти тебя, -- тихо сказал он.
-- Спасти меня! -- с несказанной горечью усмехнулась она.
-- Я не шучу. При настоящих обстоятельствах ты погибла. Поэтому брось этот тон оскорбленного величия и выслушай меня!
Октавия задумалась. Что доброго мог посоветовать ей этот предатель? Но ведь несчастье уже висело над самой ее головой... Может быть... как знать...
-- Какое же это средство? -- нерешительно спросила она.
-- Осчастливь меня так же, как ты осчастливила твоего раба Абисса, -- сквозь зубы прошептал он.
-- Я?.. Осчастливила?.. О, я понимаю тебя!..
-- Тем лучше! Согласись... быть благоразумной, и если ты подаришь мне хотя один лишь сегодняшний день, то... я удостоверю, что ты вполне невинна относительно Абисса.
-- Негодяй! -- побледнев, вскричала она.
-- Ты противишься? -- тихо спросил он, с грубой фамильярностью положив ей на плечо руку.
-- Не прикасайся ко мне, выродок человечества! Я предпочитаю умереть от руки палача...
-- Смерть от руки палача далеко не так приятна, как объятия любви.
-- Прочь! -- повелительно произнесла Октавия. -- О, если бы Клавдий Нерон знал это!
-- Он никогда ничего не узнает. А если бы и так: разве он когда-нибудь осведомляется о тебе или о том, что ты делаешь? Позволь мне говорить откровенно, о, благородная Октавия! Ты так трогательно прекрасна в твоем страдании, что во мне проснулась жалость к тебе и к себе. Да, все это ложь. Ты чиста, как снег. Поппея Сабина измыслила это страшное обвинение из ненависти к тебе; она решилась во что бы то ни стало избавиться от тебя. Обуреваемый неутомимой жаждой мщения, я предложил ей руку помощи за то, что ты некогда прогнала меня, как нищего. Слушай, что я скажу тебе! Любовница императора будет позорно изобличена, навеки свергнута со своей блестящей высоты, если ты загладишь твою прошлую резкость. Взвесь спокойно то, что я тебе предлагаю, и то, чего требую. Я люблю тебя, прекрасная Октавия! Я обворожен твоими мечтательными глазами! Будем друзьями! Будем наслаждаться тем, чего никто не может воспретить нам! Так ты спасешь и себя и меня. Постарайся обсудить все хорошенько. Прежде ты еще могла надеяться: теперь же все потеряно. Ты давно уже не супруга цезаря. Нет, Октавия! Ты только беспомощно жалкая жертва его возлюбленной! Так кому же сохраняешь ты верность? Призраку воспоминания? Наглой Поппее? Мраморным колоннам вашей спальни?
-- Самой себе, -- с достоинством отвечала Октавия.
На мгновение агригентец окаменел. Никогда в жизни он еще не говорил так серьезно и никогда с уст его не лился такой звучный поток красноречия. А это юное создание двумя словами в прах уничтожило его!
Он попытался снова уговорить ее, то льстя, то угрожая и, наконец, оставил ее, кипя гневом. Октавия не отвечала ему больше.
-- Тебе еще хорошо достанется! -- скрежетал он зубами, уходя. -- Как знаешь! Пусть исполнится твоя судьба!
Пожимая плечами, прошел он через постикум в колоннаду, где пятнадцать сопровождавших его солдат мирно болтали со служанками. Ни один из них не знал о цели их неожиданной экспедиции.
-- Беги! -- обратилась рыдающая императрица к выступившей из-за кустов бледной, дрожащей Актэ.
-- Бежать! Ни за что! Я буду свидетельствовать за тебя.
-- Какой от этого прок? Думаешь ли ты, что хоть один человек поверит в мою виновность? Но меня все-таки осудят, будешь ли ты молчать или говорить, потому что сенат пресмыкается пред Тигеллином. Беги, заклинаю тебя!
-- Повелительница...
-- Ты хочешь изведать пытку, безумная мечтательница?
-- Чтобы поддержать тебя, да!
-- Но я, Октавия, запрещаю тебе это. Актэ, Актэ, избавь меня от безграничного унижения! Или ты не понимаешь? Ты, его... бывшая возлюбленная?..
Актэ побледнела.
-- Да, ты права, -- печально сказала она. -- Прости мой необузданный порыв... Грешница Актэ должна скрываться, но когда все пройдет, когда ты восторжествуешь, о, позволь мне вернуться! У меня ведь нет иной родины на земле, как здесь, у твоих ног!
-- Что бы ни случилось, верь в мою дружбу! Но так как никому неведома воля богов, то запасись деньгами! Я спешу в перистиль, куда презренный агригентец сзывает моих домашних. Я задержу его. Ты же проберись позади пиний и проскользни в окно. В моей спальне стоит сундук. Вот ключ! Возьми все, что тебе нужно. Скорее, скорее! Я впаду в отчаяние, если они схватят тебя...
Актэ снова скрылась среди лавровых кустов.
-- Прощай! -- вздохнула Октавия. -- На сердце моем лежит смертельная тяжесть. Я предчувствую худшее.
-- Молись! -- прошептала Актэ. -- Но не Юпитеру, а Господу Иисусу Христу!
-- Попытаюсь!
-- Дай руку еще раз! Скажи, многолюбимая повелительница, точно ли ты простила меня от всего сердца?
-- От всего сердца.
-- Так я спокойна. Небесный Отец наш не может оставить без награды столь великую доброту.