Кто же, кто был причиной гибели столицы мира? Возможно ли приписать это случаю? Возможно ли, чтобы случайный пожар следовал такому правильному течению? Сначала занялся авентинский квартал, потом вспыхнуло еще в трех различных местах и, наконец, все отдельные пожары соединились в один огненный хаос: такое систематическое разрушение трудно было приписать слепому случаю; позволительно было предположить все это деянием сознательной, руководящей воли. Но где найти виновника, чтобы разорвать, раздробить, уничтожить его? Где его коварные, вредоносные сообщники?
Это должно было быть, однако, известно тому, кто повсюду имел тысячи тысяч ушей и глаз в лице своих чиновников, телохранителей, солдат и шпионов: должно было быть известно императору.
Действительно, вечером густые толпы народа окружили дом Мецената, безопасное местоположение которого представляло защиту от нестерпимого жара, господствовавшего в пылавших кварталах. Преторианцы с величайшими усилиями оттесняли отчаянных допросчиков.
-- Клавдий Нерон должен отвечать! -- заревел один сборщик податей. -- Он господин и повелитель: его долг защищать нас. Разве еще никто не схвачен? Никто не высечен, не ослеплен, не распят на кресте? Мы требуем справедливости! Разбойников и поджигателей следует переловить. Где связки лоз? Где топоры? Где палачи?
-- Глупец! -- шепнул молодой аристократ, кладя руку на плечо велеречивого плебея.
-- Что это значит?
-- Значит, что ты мелешь вздор. Ведь ты сказал: Катилина, покарай Катилину!
Сборщик податей уставился на незнакомца.
-- Кто ты? -- подозрительно спросил он.
-- Один из тех, кого нельзя провести. По крайней мере я могу похвалиться зрением. Я видел, как солдаты городской когорты подожгли жилище поэта Лукана...
-- Я также, -- заметил всадник с широким золотым кольцом. -- Все граждане согласны в том, что сам император...
-- Что? Что такое? -- раздался целый хор голосов.
-- Ну что все это была комедия: его волнение при виде несчастья и назначенные им награды... Он сам и один он...
-- Молчи! Твои речи погубят тебя!
-- Лучше смерть, чем беспомощное существование под скипетром этого кровожадного пса, -- отвечал знатный юноша. -- Что делают его креатуры? Целые кварталы разграблены его преторианцами. Без пожара такая выходка была бы невозможна... Вы ищите поджигателя, чтобы распять его? Он там, позади копий гвардейцев, за стенами этого проклятого дома, и пирует в то время, как великолепный Рим превращается в пепел!
-- Это Нерон, -- послышались тихие замечания. -- Нерон виновник бедствия...
-- Но каким образом? С какой целью?
-- С единственной целью совершить преступление. Все его святотатства не казались ему еще достаточно чудовищными. Если бы можно было зажечь почву, он поджег бы всю Европу.
-- И вспомните его тщеславие! Герострат разрушил Эфесский храм. Нерон сравнял с землей восемьсот лет великой славы. В этом отношении он превзошел Герострата.
-- Разве вы не знаете, что еще прошлой осенью он говорил Поппее: "Когда ты сделаешься императрицей, я уничтожу старую столицу и выстрою тебе новую, еще величественнее, роскошнее и достойнее твоих сладостных объятий!"
-- Конечно! И он хотел назвать эту столицу Неронией, для того чтобы потомство не забыло эту обезьяну Ромула...
-- Неслыханное дело! -- вскричали разом несколько десятков голосов. -- Поджигатель на престоле! Проклятие губителю мира! Долой нечестивого! Он заслужил смерть!
Молодой аристократ и всадник уже исчезли в толпе, чтобы в другом месте бросить народу роковой слух о виновности Нерона. Оба они были участниками того заговора, который почти удалось открыть императрице Агриппине, пославшей Палласа оцепить дом стряпчего Люция Менения. Дойдя до той степени отчаянного ожесточения, когда все средства считаются позволительными, члены тайного союза пользовались всяким поводом, чтобы ожесточить народ против тирана и его орудий. В настоящую же минуту этому представился бесподобный случай. Действительно, преторианцы и городские солдаты попользовались кое-чем в общей суматохе; также могло быть, что Нерон в своей безумной любви находил Рим Августа недостойным такой императрицы, как Поппея. Все эти обстоятельства были раздуты, подробности преувеличены и выдуманы, насколько это могло служить желанной цели и, таким образом, распространилось убеждение, несмотря на свою очевидную нелепость продержавшееся в течение веков: что разрушитель столицы мира был Нерон, захотевший доставить себе и своей Поппее чудовищное, жестокое и ослепительное зрелище.
Ничего не подозревая об этих толках, Нерон стоял с Поппеей на площадке башни и смотрел на шумящее, волнующееся, грозное огненное море. Ужасная красота этой никогда не виданной картины поразила его. Священный трепет вдохновения объял его взволнованную душу. Он позабыл о страхе, доселе свинцом давившем ему грудь, позабыл о сгоревшем Палатинуме, о печальной пустыне, которая отныне будет смотреть на него со всех холмов, позабыл даже о нежно припавшей к его плечу Поппее Сабине.
Обернувшись, он позвал одного из приближенных рабов и потребовал свою лиру, сопровождавшую его во всех путешествиях.
В виду пылавшего Рима, накинув на плечо ярко-красную перевязь инструмента, он настроил его и ударил плектрумом по металлическим струнам, сопровождая игру героической песнью.
То были строфы поэтессы Сафо; каждая четвертая, звучная строфа кончалась словами: пылающее пламя!
-- Ты поешь, как бог! -- воскликнула Поппея, когда он кончил, и с ребяческим кокетством захлопала в ладоши.
Но он не слыхал ее.
Перед ним, с отчетливостью не призрака, но живого существа, предстала фигура девушки, таинственно возникшей из пучины пожара, словно богиня любви из волн морских; то была Акта, прелестная, белокурая, незабвенная!
Ее глубокие голубые глаза, пристально устремленные на него, казалось, спрашивали: "Неужели она совершенно вытеснила меня? Или в глубине твоей души еще живет смутная тоска по мне, которую не может заглушить никакая женщина в свете?"
-- Актэ! -- глухо простонал император.
Лира выпала из его рук и медленно скользнула на пол по складкам его тоги.
Где то золотое, блаженное время, когда он пел ей эти самые строфы вечером, любуясь розовым отблеском заката на далеких албанских горах? Оно исчезло, превратилось в ничто, как этот могущественный город, в мучительной агонии доживавший свои последние минуты.
-- Разрушайся же! -- вскричал он, поднимая руки. -- Умирай, царственный Рим! Гори, превращайся в прах! Я могу воссоздать тебя из пепла в новом великолепии: но ее, единственную, незаменимую, не возвратит мне никакой бог! Актэ умерла: какое же право имеешь ты на это мимолетное существование? Пылающее пламя! Пылай! И будь ты в тысячу раз ужаснее, все-таки эта погребальная жертва еще не достойна ее. Она стоила большей. Первобытная ночь должна была бы спуститься в то мгновение, когда отлетела ее несравненная жизнь!
Голос его звучал, как торжественная молитва. Несколько слов из его экзальтированной речи долетели вниз, к народу, слышавшему также и загадочное пение и звуки лиры.
-- Слышите, как он хвалится? -- вскричал мурийский матрос. -- Пусть весь город пылает: его это радует, ему еще мало девяти сгоревших кварталов!
-- Он поет и восторгается, -- заревел торговец из Аргилета, -- в то время, как кругом царит отчаяние!
-- Император должен отвечать нам! Эй, преторианцы, посторонитесь! Римляне хотят говорить с императором. Римляне хотят узнать, что значит эта комедия там, наверху. Подавайте поджигателей! Император должен знать, кто превратил в пепел священный Рим!
Спокойно и уверенно преторианцы загородили дорогу копьями.
На этот раз толпа еще отступила. Но начавшееся брожение становилось все серьезнее. Военный трибун, начальник отряда, послал одного из солдат на башню предупредить цезаря об опасности положения.
-- Глупцы! -- засмеялся император.
-- Не смотри слишком легко на этих глупцов! -- шепнула Поппея. -- Они взбесились, как собаки при приближении солнца к знаку Льва.
Страшный, яростный рев заглушил возражение цезаря. Пять-шесть отважнейших из народа пали первыми жертвами преторианцев. Остальные кинулись вперед с удвоенным ожесточением. Через минуту могла начаться настоящая битва.
-- Слышишь? -- продолжала Поппея. -- Народ во что бы то ни стало требует виновного. Или ты сам хочешь оказаться им? То, что я слышу, кажется мне весьма понятным.
-- Это дело моих смертельных врагов, -- с горечью сказал император. -- Я не знаю их, ибо они ходят под маской дружелюбия. Но я знаю одну шайку, оскорбившую и измучившую меня больше, нежели юные аристократы, намеревающиеся меня свергнуть: я говорю о назарянах!
-- Клянусь Зевсом! -- вскричала Поппея, хватаясь за эту мысль. -- Отличная идея! Со времени тех вынужденных эдиктов, назарянская община заслужила всеобщую ненависть. Чем больше я думаю, тем удачнее и гениальнее кажется мне эта мысль. Право, мне уже хочется, чтобы она оказалась действительно безошибочной. Ты разрешил задачу, император. Назаряне виновники. Они хотели привести в исполнение свое давнишнее пророчество.
-- Неужели? -- недоверчиво усмехнулся Нерон.
-- Я убеждена в этом. Разве ты не слыхал, что один из главных проповедников назарянства, по имени Павел, болтает народу, будто христианский Бог скоро испепелит весь мир и затем будет судить людей? "Вечный огонь" -- пугало христианства: Павел предсказывал его тысячи раз богатым и сильным мира сего. Удивит ли тебя, если нетерпеливая банда, давно уже не приносящая жертв римским божествам, наконец приступает к делу и собственноручно исполняет его?
-- А народ знает об этом воззрении назарян?
-- Без сомнения. Изречения их, сначала осмеянные, потом осужденные как смелые нелепости, переходят из уст в уста. Стоит только промолвить одно слово -- и толпа подхватит его, как нечто давно ожидаемое!
-- Пусть будет так, -- задумчиво сказал император.
Поппея пошла к лестнице. Он же продолжал смотреть на огненные волны. Назаряне! Некогда это имя было дорого ему. С ним связывались возвышенные идеи, мировые проекты, пока он не научился ненавидеть последователей Христа не только за то, что фанатик Никодим и его единомышленники сделали его, как он убедился, рабом государственной политики и ненавистником своей собственной натуры, но еще за то, что Никодим в преследовании своих безумно отважных целей лишил его счастья жизни. Актэ никогда не исчезла бы, если бы Никодим не вздумал оскорбить ее, употребив орудием своих неслыханных планов. Как счастливо сложилась бы жизнь императора, если бы Актэ не бежала от него!
Он никогда не сделался бы супругом Октавии и никогда не пришлось бы ему вести это двуличное, разбитое в основании существование! Да, он ненавидел назарян! Для его измученного воображения они воплощались в тощем, вечно смятенном, вращающим глазами Никодиме. На него они походили все, все, и потому теперь вполне заслужили быть выданными народу, как разрушители царственной столицы.
Он поспешно сошел вниз и явился к народу, величественно закинув за плечо тогу:
-- Чего вы хотите? -- надменно спросил он смолкнувшую при виде его толпу.
-- Мщения! Мщения поджигателям!
-- Вы знаете их? -- спросил цезарь.
-- Ты должен назвать их нам!
-- Хорошо, я назову их. Они должны быть наказаны, как еще не был наказан ни один преступник с тех пор, как наш предок Эней вступил на почву Лациума. Виновники бедствия -- христиане. Ступайте и схватите их!
-- Христиане! -- заревела тысячеголосая толпа. -- Тащите их из их логовищ! Достаньте их из каменоломен, где они оскорбляют богов и престол цезаря! Ищите их повсюду! Вот Флегон, цветочник! Сейчас здесь был и Эпонат, любимец Павла-киликиянина, которого называют апостолом! А вот красавчик Артемидор, отпущенник Флавия Сцевина! Вот Трифена и ее сестры! Бейте их! Кидайте в огонь всех без разбора, мужчин, женщин и детей!
-- Стойте! -- приказал император, подняв правую руку. -- Не трогать их пока! Сначала пусть потушат пожар, а потом в моих садах, где я уже велел разбить бараки и палатки для погорельцев, я дам римлянам праздник и оделю всех деньгами, которых достанет на постройку новых жилищ. На празднике этом и будут наказаны преступники. Вы увидите нечто, чего вам не показывал доселе ни один цезарь. Самые кровавые травли зверей, самые ужасные бои гладиаторов -- детские забавы в сравнении с тем, что я задумал! Не теряйте же мужества! Не слушайте коварных клеветников, стремящихся разъединить императора с его возлюбленным народом! Работайте, старайтесь и молите Юпитера, чтобы он наконец усмирил яростное пламя!
-- Ave Caesar! -- загудели народные волны. -- Да здравствует божественный, дарующий благословение и защиту и ласково приглашающий к себе в гости своих квиритов!