Елагин И.П. Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков; из разных творцов светских, духовных и мистических собранная и в 5 частях предложенная И.Е., великим российской провинциальной ложи мастером. Начато в 1786 г. Повесть о себе самом / Русский архив, 1864. - Вып. 1. - Стб. 93-110.

Новые материалы для истории масонства (*).

Записка И. П. Елагина.

(*) Предлагаемый здесь отрывок заимствован из неоконченной собственноручной рукописи Ивана Перфильевича Елагина, под заглавием: "Учение древняго любомудрия и богомудрия или наука свободных каменщиков, из разных творцев светских, духовных и мистических собранная и в 5 частях предложенная И. Е., великия российския провинциальныя ложи мастером. Начато в MDCCLXXXVI. г.".

И.Н.Елагин (1725--1796), женатый на одной из камерфрау императрицы Елизаветы Петровны и успевший оказать много услуг Екатерине II, когда она была великою княгинею, всю жизнь провел при дворе и умер обергофмейстером. Екатерина щадила его даже и тогда, как сочла необходимым подвергнуть наказанию мартинистов, в числе которых Елагин был едва ли не одним из самых искренних. Был даже особый кружок или общество Елагинской системы. Для истории масонства весьма важны эти признания, писанный на седьмом десятке лет. Нам неизвестно, довел ли после Елагин до конца свое сочинение.

Предисловие.

Да никто из читающих не возмнит, что честолюбие оставить потомству имя мое или красноречие, славу творцам приобретающее, были причиною трудов, к сочинению сея книги приложенных: ни то, ни другое отнюдь подвигом намерения и исполнения моего не были, тем паче, что все, мною написанное, не есть изобретение ума и воображения моего, но истина древняя, мною из разных токмо писателей сообщенная! предприятие мое единственно произошло из того источника, который обязует нас всеми возможными силами служить братству нашему и братиям, яко кровным своим, сообщать все служащее и к просвещению, и к блаженству их; а книга, называемая Des erreurs el verite, или о заблуждениях и истине {Сочинение Сен-Мартена. } к выполнению сея обязанности много споспешествовала. Явившись она в отечестве нашем и став почти общим всех читающих упражнением, произвела своим неудобо-вразумительным сокровенным, в ней таинств предложением разнообразные о ce6е рассуждения. Одни, не понимая, сочли ее сумасбродною, и стали обращать, по сущему своему невежеству, самую важнейшую премудрость в глумление и шутку и утвердительным своим заключением нарекли книгу cию нелепым вздором и дурачеством. Простительно им такое осуждение для того, что очи имут и не видят, уши имут и не слышат; но непростительна дерзость, которая, самолюбием их ослепляя, отваживает их порочить такие сочинения, которые или не разумеют или ненавидят ради того, что они объявляют их людьми равными всем человекам и из одного вещества сотворенными. И сии хулители подобны тем развращенным умам, кои, не разумея силы божественного писания и держася одного буквенного смысла, ругаются им и в неистовую обращают шутку. Другие, будучи столько ж, как первые, в таинственных преданиях знающи, возмнили, что книга сия не есть учение свободных каменщиков, но скрытная иезуитская система, вредная и правительству и власти владеющих государей. А некоторые сочли ее изчадием общества, иллюминатами называемого и достойного наказания и истребления. Тогда единый из почтеннейших наших братов, мой совершенный друг, роду человеческому совершенный благодетель, душа которого косою смерти от бренного отдаленна тела, обитает несумненно ныне в божественных вечности обителях, и светом немерцающимся, яко венцом избранных божиих, увенчанная, наслаждается воздаянием редких ее добродетелей, ибо где инде может существовать днесь пречестная гр. Н. Ив. Панина {Гр. Н. И. Панин скончался в Марте 1783 г. Достойно замечания, что масонству предавались по большой части люди, хотя и почтенные во многих отношениях, но обыкновенно так называемого сангвиническаго темперамента, мягкие по природе и склонные к чувственным удоволъствиям: таковы были гр. Н. И. Панин, И. П. Елагин, кн. П. В. Репнин, а в позднейшем масонстве или мартинизме кн. А. Н. Голицын.} душа, как если не в селениях господних, праведным на вечное пребывание уготованных? -- тогда, говорю, сей блаженный муж подобно многим, сокровенного в книге сей смысла не понимая, и того ради не могши ни доброго, ни худого сделать об ней заключения, часто беседовал об том со мною, испытуя, как понимаю я сие странное сочинение. Я не усумнился ни мало открыть ему, сколько я разумел пользу сея книги, которая мыслящему явно открывает истинные познания, как в любомудрии, так и богомудрии, и что она, подражая слогу древних мудрецов, особливо Пифагору, дает истинное разумение о сотворении вселенные, о единстве и существе Бога, о бессмертии души н первородном человеке -- словом, что она содержит в себе все учение наше и в символическом все cиe предлагает смысле. По сем откровении стали мы обще читать сию книгу, с объяснительными от меня толкованиями. Друг мой, не будучи доволен словесными объяснениями, которые к отверстию глубокомыслия творцова недостаточными ему казались, уговорил меня, чтоб я труднейшие и темнейшие места письменными объяснил примечаниями. Я и cиe в угодность ему исполнить обещал, не воображая себе, что целая выдет из сего науки нашея книга. Смерть, безвременно друга моего похитившая, лишила меня удовольствия прочесть ему мои записки, которые долго без всякого употребления у меня сохранялись.

Между тем братия наши, свободные каменщики, состоящее под зависимостию Аглицкия всемирные и нашея провинциальные великие ложи, поколебались вводимою новою Каребатскою (?) системою и возмнили в ней быти истинному учению и неудобьпостижимой премудрости. Они прибегли ко мне, сказуя, что следующая новой системе ложи не только поведают, что в них обитает давно взыскуемое нами таинство, но и сего ради вход в них воспрещается и требуется для вступления во оные новых обязательств и отречения под клятвою от древних лож и посещения оных. Ибо называют они старое каменщиство неправедным и сущим заблуждением и потерянием в праздности времени. При сем убедительно просили меня, чтоб я, как великий провинциальные ложи мастер, по чести моей открыл им чистосердечно: правильно ли старое преподаяние наше, или подобает искать им истины в новооткрывшихся ложах? И если старое справедливо, то чтоб открыл я им, чего они от толь продолжительного упражнения их, кроме неудобь вразумительных иероглифов, непонятных символов и прекословных иносказаний ожидать долженствуют? Я не мог, убояся да не преклонятся они все к вымыслу человеческому, отказать им в толь справедливом требовании. И зная впрочем благоразумие и благонравие их, обещал им, что если они непоколебимо при старом останутся обыкновении, то потщусь я, испросив от власти, под зависимости которые состою, дозволение немедленно удовлетворить их желанию.

По получении сего дозволения намерен я был собрать из всех лож, под управлением провинциальные состоящих некоторых отборных и добродетельных братьев, число капитул составляющих, всех из четвертые степени, т. е. мастеров совершенных, коим одним в частных ложах подобает председание. С ними хотел и по точности законов возобновить прежде провинциальную великую ложу и при ней постановить ложу Екоскую {Т. е. шотландскую.} и учредить капитул рыцарский.

В сем капитуле, или освященном собрании предполагал я себе открывать по порядку все, что до таинственной науки нашей касается. Сего ради, для удобнейшего преподаяния, составил я все предложение мое беседами. А как необходимо надлежит начинать учение наше с его источника, то и подобало сочинить прежде повествование, сказующее, что оно знаменует? Откуда оно? Как до нас достигло? И достойно ли вероятия и внимания нашего?

Я и сочинил его, и той же причины ради не на главы, как бы надлежало, но на беседы разделил его. Повествование собрал я из разных достоверных творцев, о науке нашей писавших, а объяснение или преподаяние самой науки, внося объявленные на книгу заблуждения и истины. Мои записки и примечания брал я из праведных кладязей, сохраняющих таинства наши, т. е. из книг мистических, светскими и духовными учителями и предками нашими сочиненных и нам в иносказаниях оставленных, особливо из божественных Ветхого и Нового Завета писаний. Снабдив себя таковым образом всеми пособиями, к предложениям моим служащими, готов уже был с помощиею Божиею приступить к работам, как по несчастным для нас обстоятельствам вдруг таковые блаженные и душеполезные собрания в отечестве нашем вовсе пресечься принуждены стали. Воздвиглась мрачная негодования дворского туча, и на всю братию, особливо на собор московский гром запрещения тайных собраний испустила. Система на корысти сооруженная! Ты сему злополучию нашему виною! Безразсудное основателей твоих покушение возродит из пепла иезуитского нового, вреднейшего еще феникса и себя чужим обогатит стяжанием ввергнуло нашу братию в некий небывалый еще род суеверного пустосвятства и сим подвигло духовную и светскую власть не на одних токмо тобою обольщенных, но и против всего свободных каменьщиков общества обратить строгое к истреблению собраний внимание! (1) Когда таким образом впали мы в невинное подозрение и собрании наши предосудительны нам всем, особливо мне стали, тогда хотя и оставил я до способного времени всякое с ложами сношение и самое намерение мое, но не оставил однакож втуне могущую произойти из трудов моих пользу. Сего ради, да под спудом забвения не погребется светильник, вознамерился я избрать несколько по сердцу моему братов и скромности их препоручить долговременных размышлений и учения моего плоды: да некогда будут они в отечестве нашем ключем к отверстию таинственных сокровищ наших.

Сим избранным мною, любезным братиям моим, посвящаю я сочинение cиe, не яко ищущий похвалы и славы писатель, но яко совершенный по истине ревнитель в приобретении себе их дружества и моего имя (sic) в засвидетельствование. Притом в мзду доверенности моея прошу и заклинаю их страшным именем и судом Бога живаго, да содержат они предание мое в совершенном таинстве, во знамение чего да будет им знаком познания друг друга перст гарусов, на уста возлагаемый. По преселении же моем за порог смерти от них да присутствующими при том часе отдадутся писании мои на сохранение единому из братов, которого имя в заглавии сей первой части написано есть (2) с тем, чтобы списков никогда не было, и он бы при кончине своей вручил опять единому.

Повесть о себе самом.

Следуя предначертанию моему, люб. брат., предлагаю вниманию вашему краткую о себе самом повесть: да познаете из оныя, кто суть учители мои и чем могу я доказать то, что в будущих беседах моих истину вещати стану и что неложное и невымышленное учение проповедывать предпринимаю, дабы вы несумненным вероятием исполненные, могли надежными стопами идти со мною ко храму премудрости и неотягченные cyeверия игом, отверстыми доказательством очами yзрели священные его основания, от начала веков положенные и существующая; ибо приведу я вас к источнику, из которого царственное учение наше, разными потоками по лицу земли разливаяся, достигло во всей чистоте до времен наших и до нас. А к сему за долг необходимо нужный почитаю объявить вам, откуда мне cие прииде.

Я с самых юных лет моих вступил в так называемое масонское или свободных каменщиков общество,-- любопытство и тщеславие да узнаю таинство, находящееся, как сказывали, между ими, тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами и достоинствами и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила. Вошед таким образом в братство, посещал я с удовольствием (ложи) (3): понеже работы в них почитал совершенною игрушкою для препровождения праздного времени вымышленною. При том и мнимое равенство, честолюбие и гордости человека ласкающее, боле и боле в собрание меня привлекало: да хотя на самое краткое время буду равным власти, иногда и судьбою нашею управляющей. Содействовала к тому и лестная надежда, не могу ли чрез братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастию моему. Но cиe мечтание скоро изчезло, открыв и тщету упования, и ту истину, что вышедший из собрания вельможа.... что я говорю вышедший?... в самом собрании есть токмо брат в воображении, а в существе вельможа. С таким предубеждением препроводил я многие годы в искании в (ложах) и света обетованного и равенства мнимаго: но ни того, ни другаго ниже какия пользы не нашел, колико ни старался.

Вам самим, люб. брат., известно, что для мыслящего человека, дли человека, некоторые понятия в науке имеющего, все в (ложах) наших деяние кажется игрою невеликого разума, или по-крайней мере мне казалось все игрою людей, желающих на счет вновь приемлемого забавляться, иногда непозволительно и неблагопристойно. Сего ради, по долгом старании, не приобрел я из тогдашних работ наших ни тени какого либо учения, ниже преподаяний нравственных, а видел токмо единые предметы неудобь постижимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехезы, уму несоответствующие; повести, общему о мире повествованию прекословные; объяснения темные и здравому рассудку противные, которые или нехотевшими или незнающими мастерами без всякого вкуса и сладкоречия преподавались. В таком безплодном упражнении отрылась мне токмо та истина, что ни я, ни начальники (ложи) иного таинства не знают как разве со степенным видом в открытой ложе шутить, и при торжественной вечери за трапезою несогласным воплем непонятные реветь песни и на счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бакху. Таковым предубеждением преисполненный, когда лета и чтение, дающие некоторый уму человеческому свет, стали и мне твердить, что удобь возможно с лучшим успехом и пользою употреблять свое время, отклонился я почти вовсе от собраний масонских. Но сердце, быв уже одним заблуждением заражено, пленилось другим, еще вреднейшим. Тако все молодые люди без руководства добрых и разумных учителей впадают почти в неизцеляемое заражение ума и сердца!

Я, предположив себе предметом просвещение разума, стал искать его в чтении творцев, в славе тогда находящихся, и прилепился к сочинениям лестным и заманчивым т. е. -- признаться вам чистосердечно!... прилепился к писателям безбожным, веру христианскую, сию истинную веру, не понимая ее таинств, в кощунство и божественное Ветхого и Нового Завета писание в смех, глумление и в сумасбродные басни обращающим. Сим душепагубным чтением спознался я со всеми афеистами и деистами. Стихотворцы и басносплетатели стали моими учителями и проповедниками. Буланже, Даржанс, Вольтер, Русо, Гелбвеций и все словаря Белева, как французские к аглицкие, так латинские, немецкие и итальянские лжезаконники, пленив сердце мое сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влияли в него отраву Cиe чтение так душу мою развратило, что и сам великий Невтон смешным мне казался, потому что принялся он толковать откровение и апокалипсис Иоанна Богослова, -- сочинение, по тогдашнему моему мнению и по нынешнему быть может многих людей нелепое и сумасшедшего творца якобы достойное. Cиe зловредное чтение, говорю, совратило меня с пути истинного, самим естеством человеку указуемого, христианским воспитанием нам открываемого и некоторым темным и едва проницательным образом в запутанном масонском лабиринте являемого. Тако заблуждается водимый собою слабый человеческий ум! Все благоприятно, все прелестно, все то полезно кажется ему, что телесным ласкает его чувствам. Ибо светильник, в душе его находящийся, затмен мраком плотского удручения, не допускающего возгореть ему; ибо дух его, отягченный игом бренные одежды, пребывает в темнице своей без действия и тщетно силится иногда ополчиться против обуревающих слабую его хижину стихий неприязненных, т. е. необузданных пороков; и часто сей несчастный узник, не могший прервать связующих его оков, страждет отлученный от пресветлого своего источника.

Но и при таких развращенных мыслях и рассуждениях, кажется, люб. бр., что благодать Божия не восхотела конечные нося погибели; не попустила она ни Вольтерову писанию, ни прочих, так называемых новых философов и ансиклопедистов сочинениям вовсе преобратить мою душу проповеданиями их. Дерзнул я забыть и веру, в которой родился, в страх Божий, и учение, которое мне при воспитании в училищах преподаваемо было. Сего ради искал я и часто находил беседы с людьми учеными и просвещенными. Случались между ими и такие мужи, которые к тогдашнему, крайнему моему удивлению самого Вольтера и его сообщников весьма малыми и премного заблуждающимися и почти ничего незнающими в любомудрии и мирознании учениками почитать осмеливались. А понеже как сии благорасуждающие и в науках знаменитые люди, так и презираемые ими Вольтер и ему сообразные, сколько и мне известно было, находились в обществе свободных каменьщиков, то и учинилось мне прекословие cиe неудобьрешимою загадкою. Для чего, рассуждал я, толь великого разномыслия и великого однакож учета люди вступили и пребывают в таком ордене, которого упражнения с ученостью их весьма не сходны? И отчего cиe происходит, что они толь сумасбродными деяниями занимаются, если посещают собрании? Cиe рассуждение завело меня в новое о масонстве размышление. Стал я думать, нет ли в нем чего-нибудь им, яко знающим, притягательного, a мне, яко невеже, сокровенного? Напоенный сею мыслию, предприял я паки посещать хотя не с большею пользою (ложи). При том стал искать знакомства с людьми, состаревшимися в масонстве и не пропускал почти ни единого из чужестранных братов, к нам приезжавших, с которым бы не разглагагольствовал о таком странном таинстве, коим столь великое число разного состояния людей занимается и к которому видим прибегающих вельмож и простолюдинов, ученых и невежд, богопочитающих и афеистов, умных и простых, степенных и ветренных, кротких и сварливых, добродетельных и порочных? Какое чудное смешение, но в собраниях масонских почти неприметное и общественно единому молотка удару покорное! (4).

В cиe самое колеблемых размышлений и исканий моих время, счастие познакомило меня с некоторым, не долго в России бывшим путешественником, мужем пожилым, в науках школьных знающим, в таинственном нашем учении далеко прошедшим.

Сей англичанин, сей целомудрый брат, дружба которого отторгла от глаз моих первую невежества завесу, сей объявил мне искренно, что он хотя не может, не будучи от старейших уполномочен открыть мне существо, к которому устремляются подвиги масонские, но то уверительно сказать он может, "что масонство есть наука; что оно редко кому открывается; что Англия никуда и ничего на письме касательно оного не дает; что таинство сие хранится в Лондоне, в особной ложе, древнею называемой; что весьма малое число братьев знающих сию ложу; что наконец весьма трудно узнать и войти в сию ложу, а тем труднее в таинство ее посвященну." (5) В утверждение сея истины представил он мне, что общество наше не могло бы ни столь долго существовать, ни толь великого числа знаменитых мужей в себе иметь, ниже народным противустоять мнениям, еслиб не было ничего особливо полезного, блаженного и притягательного в преподаваемых в нем учениях. По сем, в частых со мною беседах, старался, он, поелику дозволялось ему, указывать мне путь, по которому желающий постигать таинства наши шествовать долженствует. Много бы мог я им воспользоваться, но скорый отъезд его лишил меня надежды быти учеником его. Однако же сила разглагольствий его столь во мне подействовала, что отвергнув я всякое о тщете и нелепости масонства предрассуждение, вознамерился с постоянною твердостию стараться, чего бы то мне ни стоило, открыть себе сию во мраке прекословия кроющуюся неизвестность.

Между тем избрание многих Российских братов и утверждение оного матерью нашею великою Аглицкою селенскою (sic) ложею, учинив меня провинциальным всего Российского масонского общества великим мастером, принудило еще вяще напрягать все возможная силы к разрешению сего таинственного узла и умствования. Чистосердечность моя не дозволяла мне водить братию мою путем, мне самому неизвестным. А сего ради и начал я с отменным тщанием и с превеликою потерею денег собирать все, что по разным местам Европы касательно до масонства учреждено и преподаваемо. Но при всем старании моем, открылась мне только тa истина, которую в осторожность всем братьям и предлагаю, что за деньги масонская истина не продается и не покупается ни под каким видом. И понеже она не пишется, то следов ни за пергаменты, ни за тетради, ниже за труды писцов и за приложение великих печатей ничего не платится.

И так, хотя за безумно истраченные мои деньги собрал я громады писаний, громады начертаний или планов, громады так называемых высших степеней и обрядов, но из всех совокупно и частно сих громад не мог я ни вероятного, ни удовлетворительного ничего почерпнуть, а единственно увидел токмо в них разные человеческие умствования, иные острые и разумные, другие нелепые и весьма глупые. Увидал из них разные ума человеческого заблуждения и вместо света мрак, витийственным бредом предлагаемый. И паче всего увидел корысть и сребролюбие, покровенное велелепием лож и принятий многочинных и много стоющих, в которых за взятое у приемлемого существенное золото обещевается ему в награду способ к изобретению мечтательного злата. Узнав подробно все обманы, не мог я приступить к преподаванию высших степеней, и доныне еще никто от меня ниже четвертые степени не восприял, тем паче, что к действительному учению нашему токмо первых трех довлеет.

Аглицкая великая ложа, где и как сохраняет свои таинства, того, как выше объявлено, ни обществу нашему, ниже самим зависящим от нее и в самом Лондоне находящимся не известно. Следовательно надлежит весьма достойным учиниться и к тому приобрести еще друга, чрез которого бы удобь возможно было достигнуть до хранилища. Она раздает одни токмо на постановление лож грамоты, повелевания работать в первых трех Иоанновских степенях, да и на сии работы письменно ничего не сообщает, хотя при том и не воспрещает работы высших степеней, какие кто из мастеров восприять заблагорассудит. Ведает она, что первые три степени суть совершенное содержание всего целаго учения нашего, а сего точно ради письменно не только их не дает, но и писать и вырезывать, инако как токмо для действия мелом обрисовать, запрещает законами, которые, купно с постановительными грамотами в книге "Конститюции и иносказательной масонской повести" всем зависящим от нея великим или провинциальным ложам сообщает. Сия книга преложена на французский немецкий языки, и если кто со вниманием читал оную, то уповаю я, что он равное со мною открыл себе таинство, т. е. "что масонство по древности своей, по прехождению его от народа в народ, попочтению от всех просвещенных языков, должно заключать в себе нечто превосходное и полезное для рода человеческого. Но что cиe нечто, то в ней неудобь понятно без ключа. Сверх сего показует сия книга то, что все системы, все высшие степени суть выродки и уроды, незнающими прямого существа из нее по большей части произведенные.

В таковом был я, люб. бр., расположении, когда познакомился и в искреннее вступил дружество с собратом NN, которого имя скрываю в удовлетворение желанию его. Сей препочтенный брат, посвященный (initie) в истинные масоны, беседуя часто о обществе нашем со мною и познав усердное мое домогательство и прямую ревность, решился наконец не только постановить меня на путь истинный, но в доставить мне посвящение; а получив чрез некоторое время от старшин дозволение, начал просвещать меня во первых объявлением, "что масонство есть древнейшая таинственная наука, святою премудростию называемая; что она все прочие науки и художества в себе содержит, как в ветхом нашем, Аглицком катехизе, Локом изданном, сказано, что она ради некоторых неудобь сказуемых народу важностей темными гиероглифами, иносказаниями и символами закрытая от начала веков существует, никогда в забвение не придет, ниже изменению, а тем меньше конечному истреблению подвергнется; что она та самая премудрость, которая от начала мира у патриархов и от них преданная, в тайне священной хранилась в храмах халдейских, египетских, персидских, финикийских, иудейских, греческих и римских и во всех мистериях или посвящениях еллинских; в училищах Соломоновых, Елейском, Синайском, Иоанновом, в пустыне и в Иерусалиме, новою благодатно в откровении Спасителя преподавалась; и что она же в ложах или училищах Фалеевом, Пифагоровом, Платоновом и у любомудцев индейских, китайских, арабских, друидских и у прочих науками славящихся народов пребывала, о чем в последующих беседах повествованием об ней точно предложится".

По сем дал он предначертание, по которому долженствовал я начинать мое учение. При столь избыточественном содержания таинстве наших объявлении, получил я с некоторыми наставлениями полномочие, как к постановлению капитула, так и к основательному иносказательного в нем учению. Признаваюсь люб. брат., что тогда я познал все мое невежество и удостоверился совершенно, что тщетно препровождал я время свое и в школах и чтении, ибо из всех прежде употребленных трудов моих ничего боле в пользу мне не осталось, как токмо малое арифметики и геометрии познание.

Сего ради, по данному мне предначертанию, начал я, учение мое чтением повествования о происхождении нашея науки от самого древа сего корени, и как оно ветвии свои по всему распространила земному шару. При сем начальном в книге Инститюции чтении, учитель мой присутствуя, объяснил мне ее иносказании. А когда уже точно вразумился я, коим образом, преходя по многим странам, божественное древо осталось насажденное в Англии и Шотландии, и для чего старшины наши, о коих впредь объяснится, обладателями оного почитаются, тогда продолжая учение мое подобало мне, читать такие книги, которые прежде, яко бестолковые, презираемы мною были. Я не токмо со вниманием и с примечаниями читал объявленные в предисловии ко всеобщему мира сего аглицким ученым собранием изданному повествованию, разные всех древних и новых любомудрцев о мироздани системы и мнения, но и принял труд преложить оные на собственный свой язык, единственно для того, чтоб извлекаемый из их странных иносказаний истинный смысл тем удобнее мог впечатлеться в понятие и разумение мое {Сей перевод, как и другие для учения моего выписки и книги на Российский язык мною преложенныя, в прибавлениях к сему сочинению останутся. Примечания самого И.П. Елагина. }. Между тем целые пять лет, яко время товарищем нашим на учете предписанное, препроводил под даваемыми мне наставлениями в неусыпном чтении божественного писания. Ветхий и Новый завет были и еще суть приятнейшие мои учители. Отцы церковные, яко то: Ориген, Евгений, Иустин, Кирилл Александрийский, Григорий Назианзин, Василий Великий, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, преподобный Макарий и прочие обще с церковною Флориевою повестию (6) стали толкователи невразумлению моему. Пифагор, Анаксагор, Сократ, Эпиктет, Платон, Ермий Трисмегист и сам Орфей, Гомер и Зороастр с помощью Геродота, Дюдора Сикилийскаго, Плутарха, Цицерона, Плиния и многих сим подобных влияли в душу мою новые и спасительные размышления.

Я не просто, люб. брат., исчислил сих творцов и писании, но да и вы с прилежанием их читаете, ибо в них обрящете все, что к приобретению успехов в учении нашем потребно. Блажен, кто в подлинниках читать их может! Коль великое получает он в трудах своих облегчение! Не остановится он известными нам сколь темными столь неверными преложениями, особливо с еврейского и греческого языков: ему они всю точность смысла и красоту слога, от нас в переводах утраченные, живо изобразят и представят. Я по незнанию моему сих полезных языков испытал над самим собою, кол великое затруднение от сего происходить, и конечно б сего несчастия моего ради, шествия и самым вернейшим путем, не достигнул и до воззрения на отдаленное храма премудрости здание, еслиб благоволящему о мне Всевышнему архитекту не соизволися даровать мне еще другого просвещеннейшего учителя и друга совершенного, а что паче, от смертного одра нет воздвигшего (7) Сей препочтенный брат... я нежности его ради, именем не называю, но кто знающий меня не знает в науке нашей, в науке врачебной совершенного, в знании языка еврейского и кабалы превосходного, в феозофии, в Физике и химии глубокого, в нравственном обхождении приятного?.. сей препочтеннейший, говорю, брат преподал мне многое или паче сказать и ныне продолжает преподавать все, что к разумению таинственного смысла и речений инозначущих, чем Моисеевы и пророков писании преисполнены, нужно, потребно и необходимо.

Сим способом, люб. брат., открылся мне несколько тот свет, который при начальном в орден наш вступлении освобожденным от перевязки очам нашим показуется. Сим способом преодолел я распростертую пред нами тьму гиероглифов, символов, иносказаний и обрядов в ложах наших зримых и употребляемых, проразумел предания египетские, писании творцов Des erreurs et de la verite, Tableaux naturels Велинга; Роберта Флуктиба, Елиас артиста в его истине и заблуждениях и прочих, таинственными называемых. Сим способом объяснились мне многие притчи и слова. Спасителем нашим Иисусом Христом реченные; открылось несумненное слова или первенца Сына Божия воплощение; его к нам пришествие, страдание и смерть; его живописного креста таинство; его воскресение от мертвых и вознесение на небеса. Труба Иоанна евангелиста, глас вопиющего в пустыне Иоанна и вещании апостолов, благовествующих мир и новую благодать человеку, не тщетным уже сказанием, но совершенною к совершенному благу нашему верою, ум, сердце и душу пленив, святым почитанием преисполнили. Словом, посредством объявленных пособий и чрез них откровенным светом, который я во тме, как говорит Богослов, светится, постиг я несколько царственную науку нашу, которая того рада царственною у нас называется, что она есть премудрость, в ца ре и господе , всея вселенные существует, как она сама о себе и сотруднике нашем Соломоне вещает: "я с ним от самые вечности была, и тамож: внемлите, я царственное глаголю", и еще "глаголы мои царственны суть." Признался я, что несколько постиг; истинно реку, ибо глубину ее познати никому почти из смертных не возможно. Счастлив тот, кто хотя столько ее познает, сколько к спокойству духа его потребно.

Из всего вышеобъявленного позналося вам, люб. брат., мое чистосердечное, как о себе самом, так и о малом учении моем признание. Вы можете теперь, по собственному благоразумию вашему заключить, не напрасно ли употребится время ваше на внимание разглагольствий моих и достоин ли я доверенности вашей? А паче достаточно ли будет знание мое удовлетворению желания вашего на учение устремленнаго? Еще увещеваю тех, кои или светским учением заражены или житейским обхождением заняты, или приобретением высших в ордене нашем степеней, почестей и власти ласкаются, что лучше не вступать им в претрудное упражнение наше, в котором на место веселий неусыпная прилежность и бдение; на много приятных Волтеровых сочинений темная иногда глава из Исаии пророка занимают время, и на место горделивые почести и власти, часто кротость, уничижение, повиновение и смирение встречаются. Но хотя, люб. брат., многотрудное учение наше в начале едва удобным кажется, и хотя путь, по нем же пойдем, бодущим устлан тернием, однако тем приятнее последствие: ибо чем дале простремся, тем боле ощутим награду, узрев чрез то, что прожив честно и спокойно в мире сем, можем твердо надеяться, что при конце дней наших приближение страшные смерти ни мало духа нашего не востревожит, а паче обрадует напоминанием живоносного со креста Спасителева слова: "днесь будеши со мною в раю ".

(1) Замечательно, как Елагин оправдывает меры Екатерины против Новиковского Московского масонства. Что это была за Каребатская система, и кто ее члены, нам неизвестно.

(2) В нашей рукописи такого имени не означено.

(3) Знак масонства сложенные каменья. [Здесь и далее по тексту - этот символ, обозначающий слово "ложи" во множественном числе, будет заменен на слово "ложи" в круглых скобках, для удобства прочтения в формате htm. При обозначения одной только ложи, употребляется другой знак - один камень, а не два как в данном случае]

(4) Молоток, как орудие каменщиков, был принадлежностью масонства.

(5) Кто был этот Англичанин, мы не знаем.

(6) Церковная история Флери.

(7) Г. доктор медицины Станислав Ели. творец между прочего Братского увещания, в жесточайшей болезни моей избавил меня от смерти. Примечание Елагина. Эта книга напечатана в Русском переводе маиора Оболдуева, М. 1783.