(Историческій анекдотъ. Соч. Еленшлегера.)
Въ шестнадцатомъ столѣтіи жилъ въ городѣ Кельнѣ одинъ Бургомистръ, весьма богатый. Жена его, по имени Рейхмутъ, въ 1671 году занемогла и скончалась. Они были весьма счастливы другъ другомъ. Рейхмутъ была еще молода и прекрасна собою, и печальный супругъ ни на минуту не отходилъ отъ больной своей подруги. Она мало страдала въ послѣднее время: только припадки изнеможенія дѣлались чаще и продолжительнѣе; потомъ совершенно овладѣли больною, и она скончалась, извѣстно, что Кельнѣ есть такой городъ, которой, касательно благочестія, можетъ равняться съ Римомъ; въ средніе вѣки въ самомъ дѣлѣ называли его Римомъ Германіи и святымъ градомъ. Можно бы подумать, что сей городъ, бывшій мѣстомъ рожденія развратной Агриппины, въ новѣйшія времена захотѣлъ набожностію загладить несчастную вину свою. Въ продолженіе многихъ лѣтъ ничего болѣе въ немъ не было видно, кромѣ студентовъ, священниковъ и нищенствующихъ монаховъ; почти всегда слышны были колокольные звоны при монастыряхъ и церквахъ, которыхъ считалось въ городѣ столько, сколько въ году дней.
Знаменитѣйшая церковь есть катедральный Соборъ Св. Петра, одно изъ лучшихъ зданій въ цѣлой Германіи; но однакожъ не такъ построено, какъ предполагалъ архитекторъ. Сводъ сдѣланъ только надъ хоромъ. Внутренность храма раздѣляется четырьмя рядами огромныхъ столбовъ, и въ длину онѣ нѣсколько болѣе славнаго Стразбургскаго Собора. Главный олтарь состоитъ изъ цѣльной глыбы чернаго мрамора, привезенной водянымъ путемъ по Маасу и Рейну изъ Намура. Въ ризницѣ показываютъ жезлъ изъ слоновой кости, принадлежавшій, какъ говорятъ, Петру Апостолу. Стоящій въ одномъ придѣлѣ серебряный и позолоченый гробъ вмѣщаетъ въ себѣ тѣлеса трехъ Святыхъ Царей Пастырей: Каспара, Балтазара и Мельхіора.
Въ сей церкви съ великою пышностію была положена умершая Рейхмутъ фонъ Адохтъ -- соотвѣтственно обычаямъ того времени, украшена, яко невѣста -- въ цвѣтистой шелковой одеждѣ, съ разноцвѣтнымъ вѣнкомъ на головѣ и съ множествомъ драгоцѣнныхъ колецъ на блѣдныхъ пальцахъ.
Такимъ образомъ она положена была во гробъ со стекляными оконцами, которой поставили въ подземельѣ подъ хорами въ особливомъ небольшомъ придѣлѣ. Тамъ лежали ея и предки. Она часто подходила къ нимъ во время богослуженія и съ благочестивымъ ужасомъ сквозь оконничныя стекла разсматривала почернѣвшіе трупы, коихъ тлѣющіе остатки, представляя разительную противуположность золоту и драгоцѣннымъ камнямъ, убѣдительно напоминали о различіи между скорогибнущимъ и прочнымъ. Намащеніе тѣлъ тогда небыло уже въ употребленіи. -- Въ придѣлѣ не оставалось болѣе мѣста, и по тому опредѣлено было никого уже послѣ похоронъ умершей Рейхмутъ тамъ неставить. Вотъ и лежала она въ такомъ состояніи, въ какомъ находилась на одрѣ болѣзни, кромѣ того только что на тѣло ея возложены были странныя украшенія.
Добродѣтельный Адохтъ медленнымя: стопами провожалъ свою супругу; огромный, въ двѣсти центнеровъ колоколъ съ высокой башня распространялъ печальной гулъ свой по обширному городу. Уже набожные монахи окончили послѣднюю пѣснь погребенія. Все умолкло; только огромная часовая махина, единожды въ годъ заводимая, показывающая и раздѣленіе времени и бѣгъ свѣтилъ небесныхъ, медленнымъ и однообразнымъ звономъ своимъ нарушала священную тишину храма.
Былъ ненастный Ноябрскій вечеръ. Петръ Больтъ, погребатель мертвыхъ при Соборной церкви, по окончаніи великолѣпныхъ похоронъ, шелъ домой. Бѣдный человѣкъ сей три года уже былъ женатъ, имѣлъ дочь и съ часу на часъ ожидалъ приумноженія своего семейства. Съ обремененнымъ сердцемъ приближался онъ къ своей хижинѣ, стоявшей надъ рѣкою, сырой и холодной, a особливо въ осеннюю пору. Онъ хотѣлъ идти прямо къ женѣ своей; но маленькая Марья, игравшая куклами въ передней комнаткѣ, закричала: не ходи, папа! Журавликъ принесъ мнѣ крошечнаго братца, и укусилъ маму за ножку; она больная лежитъ на постелѣ. -- И въ тужъ минуту выходитъ его невѣстка, держа на рукахъ новорожденнаго здороваго младенца. Состояніе жены его было весьма сомнительнымъ, a требованія на необходимыя издержки далеко превышали возможность удовлетворить онымъ. Видя такую крайность, побѣжалъ онъ къ жиду Исааку, которой иногда ссужалъ его деньгами. Но жиду надобенъ былъ залогъ, a у Больта ничего уже не осталось, и онъ всю надежду свою имѣлъ въ состраданіи Исаака. Ростовщикъ, терпѣливо выслушавъ плачевную прозьбу, отвѣчалъ весьма сухо, что онъ не дѣлаетъ никакой ссуды подъ залогъ новорожденнаго дитяти, и что слезы и вздохи не стоятъ наличныхъ денегъ. Отчаянный Больтъ въ безпамятствѣ побрелъ назадъ; онъ едва держался на ногахъ и шелъ, самъ незная куда. Ночь была мрачная; первый снѣгъ крупными охлопками по косому направленію валился на площадь Соборной церкви. Ходя въ безпамятствѣ, занятый единственно своимъ несчастіемъ, Больтъ, вмѣсто того чтобъ идти домой черезъ рынокъ, самъ невѣдая какъ, очутился на лѣстницѣ передъ главнымъ притворомъ церкви. Колоколъ ударилъ три раза -- ето было три четверти двѣнадцатаго. Вдругъ блеснула въ головѣ его мысль, подобно молніи. Онъ увидѣлъ свою малютку, играющую въ куклы? -- свою больную жену съ новорожденнымъ младенцемъ; потомъ представилась ему мертвая Рейхмутъ въ стеклянномъ гробѣ, съ дорогими камнями на неподвижныхъ пальцахъ. -- На что ей они? подумалъ онъ: не уже ли грѣшно взять у мертваго, чтобъ накормить и успокоитъ живаго? -- И побѣжалъ домой. Дорогою колебался онѣ разными мыслями, сто разъ рѣшался на то и на другое; наконецъ увидѣлъ жену, и томная, угнѣтаемая болѣзнію улыбка ея утвердила его въ принятомъ намѣреніи. Онъ зажегъ потайной свой фонарь, схватилъ большую связку ключей и пошелъ изъ дому. Дорогой казалось ему, что земля трясется подѣ его ногами; но мысль, что дома ожидаетъ его еще большая мука, гнала его далѣе. Ненастная погода ободрила его; никого не было на улицѣ, никто не могъ его примѣтить. Взошедши на лѣстницу, онѣ опять остановился на минуту; потомъ ободряется, вкладываетъ ключъ, оборачиваетъ его привычною рукою, входитъ въ церковь и притворяетъ дверь за собою.
Съ какимъ трепетомъ проходилъ Больтъ обширное пространство храма! Рука его съ фонаремъ такъ дрожала, что онѣ безпрестанно останавливался? боясь погасить свѣчку. Ему показалось, что вырѣзанныя на скамьяхъ Херувимы задѣваютъ крыльями за кафтанъ его. Онъ вспомнилъ слышанное объ одномъ человѣкъ, которой, чтобы показать свою неустрашимость, пошелъ ночью въ церковь, и въ засвидѣтельствованіе истины хотѣлъ воткнуть ножъ во гробъ, тамъ стоявшій; по неосторожности захватилъ онъ ножемъ полу своего платья, и такимъ образомъ бывъ задержанъ, умеръ на томъ же мѣстѣ отъ страха. "Не бойся и ободрись, ето мечты! Кипящая кровь тебя обманываетъ! Ты сто разъ бывалъ туъ прежде, и съ тобой ничего неслучалось!" Все ето говорилъ себѣ Больтъ, но ничто не придавало ему бодрости. Ему слышались только пустые, не значительные звуки, хотя въ самомъ дѣлѣ онъ ничего не говорилъ въ слухѣ, a только думалъ.
Каждой разъ, когда, проходя мимо олтаря, свѣтомъ огня освѣщалъ онъ образа Святыхъ, ему казались ихъ лица суровыми и грозными. На одной иконѣ увидѣлъ онѣ мученическую кончину Петра Апостола. Святый повѣшенъ былъ на крестѣ главою къ землѣ, ногами къ небу. Кровь текла по выразительному лицу его, и сребровидные власы страдальца возметали персть земную. Въ сію минуту показалось Больту, что звонъ секунднаго колокольчика становился громче. Поспѣшно отступивши назадъ, онъ произнесъ въ своей мысли: о Боже! Святый Петръ смиренно претерпѣлъ мучительную смерть за Іисуса; и я предаю Его! Въ то самое мгновеніе возгласилъ полунощный пѣтелъ, и въ Больтѣ возникла богопротивная мысль, что и Святой Петрѣ трижды отрекся отъ своего Искупителя, прежде нежели двукратъ воскликнулъ пѣтелъ. И онъ былъ человѣкъ, такъ продолжалъ Больтъ свое безумное разсужденіе, но онъ не имѣлъ обязанности призрѣть болящую Анну, малолѣтную Марію и новорожденнаго младенца -- такъ легко находитъ средства къ извиненію себя тотъ, кто отважился на преступленіе!
Мыслъ сія нѣсколько его ободрила. Онъ смѣло прошелъ мимо главнаго олтаря, отперѣ дверь къ хорамъ, спустился внизъ по лѣстницѣ, пробрался узкимъ корридоромъ мимо гробницъ, съ обѣихъ сторонъ находящихся, отворилъ придѣлъ новоумершей, остановился передѣ гробомъ. Въ немъ лежала покойница, блѣдная и пожелтѣвшая. Ему показалось даже, что слышитъ неприятной запахъ отъ трупа. Блескѣ отъ золота на головѣ и отъ камней на рукахъ ея страннымъ образомъ отражался при слабомъ свѣтѣ. Больтъ хотѣлъ было поднять крышку, я отступилъ назадъ: ему показалось, будто мертвая пошевелилась. Еслибъ дозволяло время, подумалъ онѣ, то гораздо лучше было бы взять что нибудь изъ другихъ гробовъ. Время изгладило уже всѣ отличія человѣчества на сихъ муміяхъ! Почему изъ Египта привозятъ муміи безъ всякаго угрызенія совѣсти и безъ страха? Потому что вѣки уничтожаютъ права мертвыхъ на почтительностъ живыхъ къ ихъ трупамъ. Но ето хрістіане, думалъ онъ далѣе, ето мои братья и друзья по вѣрѣ. Самые даже Египтяне, какъ сказываютъ, воздавали отличную почестъ своимъ гробницамъ, они открывали гробы, но неприятельскіе. -- Боязнь и отвращеніе отъ сего опаснаго мѣста заставили Больта скорѣе рѣшиться. Ему показалось, что легче открыть гробѣ недавно умершей гжи фонѣ Адохтъ, нежели другихъ покойниковъ; однакожъ онъ обманулся: стекольныя оконницы были весьма узки, и притомъ защищены снутри желѣзною проволокой. Надлежало снаружи поднять крышу. При самомъ началѣ опыта раздался трескъ, и холодной потъ выступилъ на лицѣ нерчастнаго. Сей звукъ совершенно удостовѣрилъ его, что онѣ есть святотатецъ. Дотолѣ наводили на него ужасъ только окружающіе предметы, a теперь онъ самъ себя началѣ страшиться, и состояніе его было таково, что онъ точно оставилъ бы все, если бы вдругъ не отперся замокъ отъ надавленной имъ пружины. Больтъ поспѣшно озирается, какъ будто желая узнать, нѣтъ ли тамъ свидѣтеля его преступленія; потомъ падаетъ на колѣна, поднимаетъ руки и говоритъ со вздохомъ: прости меня, умершая праведница! Ты неимѣешь нужды въ сихъ украшеніяхъ, изъ которыхъ одинъ камень можетъ осчастливить цѣлое семейство! -- И ему кажется, будто лице мертвой при сихъ словахъ его ласково улыбнулось. Ободряется, беретѣ ея руку, хочетъ взять одно изъ драгоцѣнныхъ колецъ.... и поражается неизѣяснимымъ ужасомъ, почувствовавши, что мертвая холодными своими перстами крѣпко сжимаетъ его руку. Онѣ вскрикиваетъ, вырывается, оставляетъ фонарь, бѣжитъ черезъ мрачный корридоръ обратно въ церковь и вышелъ бы изъ нее скоро, еслибъ не забылъ о лежащемъ среди храма такъ называемомъ чортовомъ камнѣ, который, какъ говоритъ преданіе, былъ вброшенъ сквозь сводъ злымъ духомъ.
Несчастный Больтъ шелъ прямо на етотъ камень, между тѣмъ какъ на башнѣ било полночь; онѣ спотыкнулся и упалъ на землю въ безпамятствѣ. Пришедши въ себя и удостовѣрившись, что никто его не преслѣдуетъ, онъ побѣжалѣ прямо къ дому Бургомистра. Вся душа его наполнена была мыслію о содѣянномъ беззаконіи, и онъ не видѣлъ никакого другаго средства избавиться отъ мщенія мертвыхъ, какъ признавшись въ своемъ преступленіи.
Долго стучался онъ, пока не отворили ему двери. Всѣ служащіе въ домѣ спали; только огорченный Адохтъ не смыкалъ глазѣ, и сидѣлъ одинъ на томъ самомъ канапе, на которомъ часто сиживалъ съ любезною своею Рейхмутъ. На стѣнѣ висѣлъ портретъ ея. Безмолвно смотрѣлъ онъ на образѣ незабвенной супруги, облокотившись и поддерживая лице свое рукою. Стукъ y воротъ заставилъ его выдти изъ мечтательнаго, горестнаго забвенія. Открывъ окно, онъ спрашиваетъ: Кто здѣсь? -- "Ахъ, высокопочтенный господинъ Бургомистръ! ето я!" -- Да ты кто? -- "Петръ Больтъ, погребатель мертвыхъ при Соборѣ Св. Петра. Я имѣю нужду обѣявить вамъ, высокопочтенный господинъ, о весьма важномъ дѣлѣ." Очень естественно соединенныя понятія о покойницѣ, о погребателѣ той самой церкви, въ которой она положена и о весьма важномъ дѣлѣ возбуждали въ немъ нетерпѣливое любопытство. Онѣ беретъ восковую свѣчу, идетъ внизъ, самъ отворяетъ двери и спрашиваетъ Больта: что ты мнѣ скажешь? Но лишь только дверь снова затворилась, несчастный упалъ къ ногамъ Бургомистра, признался въ своемъ преступленіи, и объяснилъ все, что случилось въ церкви. Адохтъ слушалъ съ удивленіемъ; сердился, и въ то же время чувствовалъ состраданіе. Онъ строго приказалъ Больту никому не открывать етой тайны, ежели хочетъ предохранить себя отъ величайшаго несчастія. Между тѣмъ онѣ вознамѣрился тотчасъ идти съ Больтомъ въ церковь и лично освидѣтельствовать состояніе дѣла. Но погребатель рѣшительно отказался. "Лучше велите меня вести на мѣсто казни!" говорилъ несчастный: "нѣтѣ, не пойду въ другой разъ нарушать тишину мертвыхъ!" Адохтъ горѣлъ нетерпѣніемъ идти въ церковь; съ одной стороны искра надежды вновь затлилась въ его сердцѣ, съ другой трогало его состояніе погребателя. Больтъ съ трепетнымъ движеніемъ говорилъ о больной женѣ своей, о новорожденномъ дитяти, о безпомощной бѣдности; въ глазахъ его было такое отчаяніе, на лицѣ такая смертная блѣдность, что онѣ самъ казался могильнымъ привидѣніемъ. Бургомистрѣ совѣтовалъ ему успокоиться, приказывалъ хранить тайну, далъ нѣсколько денегъ на необходимыя потребности и велѣлъ идти къ больной родильницѣ.
Потомъ Адохтѣ кликнулъ къ себѣ стараго служителя. "Боишься ли ты мертвыхъ, Иванъ?"-- Нѣтъ, милостивый господинъ, они нестолько опасны, какъ живые. -- "Однакожѣ, рѣшился ли бы ты пойти ночью, на примѣръ, въ соборную церковь?" -- Если за дѣломъ, могу рѣшиться; a иначе нѣтъѣ. Какъ смѣю безъ дѣла идти ночью въ храмѣ Божій? -- "Вѣришь ля ты, Иванъ, что есть привидѣнія." -- Вѣрю. -- "И боишься ихъ." -- Нѣтъ; я уповаю на Господа Бога; Онѣ всесильный нашъ защитникъ! -- "Хочешь ли теперь же идти со мною въ церковь? Мнѣ привидѣлось во снѣ нѣчто удивительное. Казалось мнѣ, будто покойная жена моя стояла на соборной колокольнѣ и звала меня къ себѣ въ церковь." -- О! вѣрно былъ здѣсь Петрѣ Больтъ, и онъ-то вселилъ въ васъ такія странныя мысли. Погребателямъ обыкновенно видятся мертвецы и страшилища. -- "Возьми фонарь, Иванъ, молчи и ступай за мною. Я приказываю." -- О! когда вы приказываете, то я долженъ повиноваться. Вы мой господинъ и начальникъ. -- Въ ту минуту Иванъ зажигаетъ свѣчку и идетъ за Бургомистромъ.
Адохтъ вошелъ уже въ церковь; но слуга, которой долженъ бы для освѣщенія дороги идти впереди, нѣсколько отсталъ отъ господина, будучи удерживаемъ нерѣшимостію и сомнѣніями. При самомъ входѣ остановился онѣ у золотыхъ жезловъ, ежегодно умножаемыхъ для показанія числа лѣтъ владѣющаго Государя. -- Ето весьма хорошее заведеніе, говорилъ Иванъ: "лишь взглянешь на жезлы, то и знаешь, сколько лѣтъ пресвѣтлѣйшій Курфирстъ управляетъ нами, грѣшными своими подданными". Надгробные памятники опять остановили боязливаго Ивана, которой просилъ Бургомистра изъяснить ему надписи, хотя онѣ часто бывалъ въ церкви и безъ сомнѣнія уже прежде все видѣлъ.
Адохтъ отвѣчалъ коротко на запросы честнаго служителя. Такимъ образомъ они шли далѣе, и уже находились противъ даннаго жертвенника. Тутъ Иванъ вдругъ остановился и -- ни съ мѣста. "Иванъ! съ тобою потеряешь все терпѣніе!" закричалъ Бургомистръ, у котораго сердце билось отъ мучительнаго ожиданія: -- "ступай далѣе!"-- Ангелы Божіи, помогите мнѣ! -- говорилъ Иванъ трепещущимъ голосомъ, стуча зубами, и искалъ y пояса своихъ четокъ. "Ну, что такое?" -- Развѣ невидите, высокопочтенный Бургомистръ? кто тамъ сидитъ? -- "Гдѣ?" -- Боже, отпусти грѣхѣ мой! Вотъ, въ черной, длинной мантіи -- -- госпожа ваша супруга -- -- сидитъ у олтаря -- -- пьетъ изъ серебрянаго сосуда! -- Иванѣ направилъ свѣтъ фонаря на привидѣніе, и все сказанное имъ было справедливо! самъ Адохтъ испугался. "Рейхмутъ!" воскликнулъ онъ; "именемъ Іисуса Христа заклинаю тебя: ты ли ето сама, или тѣнь твоя?" -- Ахъ! -- отвѣтствуетѣ слабый голосъ: -- вы положили меня во гробѣ живую. Ето вино нѣсколько меня подкрѣпило. Ко мнѣ, любезный Адохтъ! -- и Адохтъ бросился къ олтарю и принялъ въ объятія свою любезную, всеблагимъ Промысломъ возвращенную ему супругу.
Послѣ того, какъ Больтъ побѣжалъ изъ церкви, пробудившаяся отъ мнимой смерти Рейхмутъ провела нѣсколько минутъ неизъяснимо ужасныхъ. Еще не опамятовавшись движеніемъ руки своей она опрокинула оставленный въ придѣлѣ фонарь, и свѣча погасла. Незная, гдѣ находится, она стала вокругъ себя ощупывать руками. Вмѣсто теплаго одѣяла находитъ себя обернутою въ тонкую шелковую матерію; кладетъ руку на голову, ощупываетъ уборѣ изъ золота, и все еще незнаетъ, что съ нею происходитъ; продолжая свои изысканія, она ощутила, что лежитъ въ узкомъ ящикѣ. ГІоказался мѣсяцъ изъ за снѣжныхъ облаковъ и лучи его проникли сквозь небольшое окно въ Погребъ; тутъ Рейхмутъ съ ужасомъ увидѣла, гдѣ она находится, поднялась съ одра и вопль ея раздался подѣ сводомъ. Ей представлялись страшныя мысли: погребена живою -- должна умереть съ голоду и жажды -- послѣдніе части жизни своей провести среди отвратительныхъ труповъ! Она знала, что крика ея ка верху не услышатъ; окно въ стѣнѣ очень высоко отъ помоста, a на дворѣ мимо его никто неходитъ по отдаленности отъ дороги. Какъ надѣяться, что скоро придутъ, въ сіе обиталище мертвыхъ? и бѣдная Рейхмутъ ломала руки съ отчаянія. Съ трепетомъ смотрѣла она то на бѣлые оловяные гробы, то на черныя задымленныя стѣны. Здѣсь вознамѣрилась она желѣзнымъ гвоздемъ начертать исторію послѣднихъ своихъ страданій, и въ етой мысли находила единственную отраду при мучительномъ ожиданіи неизбѣжной смерти. Между тѣмъ холодъ и ужасъ распросгараняли ознобъ по ея членамъ. Ощущая дѣйствіе онаго, Рейхмутъ искала, во что могла бы закутаться, и нашла черное сукно, которое постлано было на одрѣ, употребленномъ для ея перенесенія. Она обернулась сукномъ, и нѣсколько согрѣвшись, ощутила въ себѣ новыя силы. Тогда упала на колѣна противъ окна, пропускавшаго ясный свѣтъ мѣсяца, и съ горячимъ усердіемъ воскликнула: "Пресвятая Матерь Божія! спаси меня!" Послѣ краткой молитвы идетъ къ дверямъ, съ намѣреніемъ употребитъ весь остатокъ силы на то; чтобы отсунуть большую покрытую ржавчиной задвижку. Какъ же обрадовалась она, примѣтивши, что дверь только притворена, a не заперта! Пошла впередъ скорыми шагами; но едва могла дойти до главнаго жертвенника. Тутъ почувствовала она смертный холодъ, всѣ кости ея пронкшій, и съ трепетомъ предвидѣла вовсе безрамятство; но къ счастію вспомнила, что священникъ ставитъ церковное вино позади жертвенника, и нашла въ серебряномъ сосудѣ вина столько, сколько нужно было для подкрѣпленія силъ ея. Не всякой съ такимъ благоговѣвіемъ приближается къ святымъ Таинамъ, съ какимъ она принимала въ себя подкрѣпляющую влагу, по дѣйствію коей жизнь примѣтнымъ образомъ разливалась по ея жиламъ.
Адохтъ, сдѣлавъ нужныя распоряженія, со всею осторожностію перенесъ больную въ домѣ свой. Ему очень легко было скрыть истинную причину избавленія своей супруги. Сколь велика была его радость, когда на другой день врачь увѣрялъ его, что опасный кризисъ кончился, и что совсѣмъ ничего неосталось бояться вразсужденіи жизни гжи Адохтъ! Онѣ не могъ сердиться на Больта, котораго столь извинительныя, по его мнѣнію, причины заставили отважиться на преступленіе. Но Больтъ былъ для себя гораздо болѣе строгимъ судьею, и самъ отказался отъ своей должности. Рейхмутъ взяла на себя попеченіе о родильницѣ, a Бургомистръ о ея мужѣ, и оба принимали новорожденное дитя изъ купѣли. Какимъ чувствомъ исполнилось сердце гжи Адохтъ, когда, спустя двѣ недѣли послѣ ея избавленія, въ прекрасный лѣтній полдень со всею торжественностію принимала къ себѣ на руки здороваго мальчика при громкихъ звукахъ органовъ, въ присутствіи всѣхъ жителей города! Они благодарили милосердіе Промысла и положивъ въ сердцѣ своемъ призрѣть младенца, коего бѣдственное рожденіе спасло г-жу Адохтъ, отъ ужасной смерти. Такимъ образомъ печальный обрядѣ погребенія нечаянно превратился въ радостное пиршество. Трубы и литавры во весь день неумолкали, a Бургомистръ Адохтъ не только не пожалѣлъ стараго вина Реинскаго, но даже выставилъ на площади огромную бочку онаго для народа. Всѣ пили за здоровье его супруги и привѣтствовали высокопочтеннаго Бургомистра многократными поздравленіями.
Изѣ Mogenblatt. Д
"Вѣстникъ Европы", No 8, 1816