Неизреченный свет

РАССКАЗ

I.

Родительское дѣло не легкое. Выдали прошлой зимой старики Кратеровы послѣднюю дочь свою Таню замужъ за священника, а потомъ стали задумываться, хорошо-ли живутъ молодые. Самъ о. Романъ, впрочемъ, все молчалъ и какъ будто былъ, повидимому, равнодушенъ, но то, что онъ иногда вдругъ ни съ того, ни съ сего начиналъ посапывать, свидѣтельствовало о его внутреннемъ безпокойствѣ, а потому онъ не препятствовалъ матушкѣ-протопопицѣ Ираидѣ Ивановнѣ, у которой "давно сердце болѣло", провѣдать молодую чету Доброхотовыхъ въ Шевыряловкѣ. Порядочно тамъ гостила старенькая матушка и только недѣли черезъ полторы вернулась въ свою Большую Пузу къ стосковавшемуся о. Роману и теперь отдавала ему подробный отчетъ во всемъ видѣнномъ и слышанномъ.

-- Выѣхала я изъ Шевырялова вчера въ ночь, дорогой переночевала въ Бусыгинѣ у Гусевыхъ и оттуда чѣмъ свѣтъ домой, чтобы не ѣхать въ жару. Слава Богу, доѣхала хорошо по холодку,-- говорила она.-- Домъ у нашихъ церковный, просторный, дворъ большой, но травой заросъ, а конюшня разваливается, крыша на хлѣвѣ тоже плохая, чинить надо. Приходъ -- такъ себѣ, средній, сотъ восемь душъ. Земли -- какъ обыкновенно, тридцать три десятины на причтъ; есть и луга, но плохіе, осока одна. Но все-таки жить можно. Причтъ смирный и народъ, кажется, тихій. Только писарь со щетинкой...-- Тутъ Ираида Ивановна сдѣлала паузу, но прибавивъ: "Можетъ быть, и обойдется" -- продолжала, переходя съ эпическаго тона въ элегическій:

-- Танюша скучаетъ... Хозяйства еще никакого нѣтъ, только что приданое -- лошадь да корова... Корова яловою ходитъ... Проглядѣли... А сами пока ничего не завели, ни куръ, ни гусей, никакой, словомъ, живности. Надо при случаѣ послать имъ парочку поросятокъ да клушку съ цыплятами, все будетъ за чѣмъ смотрѣть... А то даже и огороду нѣтъ, выдти некуда, не на что взглянуть, ни рѣдиски, ни морковки, сорвать нечего. А въ саду рябина да бузина, да бурьянъ какой-то растетъ, крапива, лопушникъ... Татарникъ вымахнулъ изъ-подъ хрѣновыхъ листковъ такой, что этакого я не видывала, словно и не трава, а растеніе какое -- выше бани... Запустилъ предшественникъ, прежній попъ, вдовецъ былъ, да запивало горькій... Непривѣтливо какъ-то, неприглядно...

-- А чего же Аполлонъ смотритъ? Вырубилъ бы, вычистилъ съ корнемъ всю эту дрянь и насадилъ бы всего, что надо, яблоней, вишни, малины...

-- Я то и говорила, а онъ все не о томъ думаетъ...-- Она остановилась, какъ бы подыскивая слово, которое могло бы выразить ея общую мысль. Въ тоже время ей тяжело было сразу огорошить мужа, и она осторожно подходила къ предмету, не безъ боли душевной высказывая:

-- Нескладный онъ какой-то оказался...-- Главное было произнесено, слово облегчило душу, и рѣчь потекла какъ вода по мельничному паузу -- быстро, шумно:

-- Все мечется по приходу, дома не посидитъ, семью собаками не сыщешь... Завелъ дружбу съ цѣловальникомъ...

-- О?-- испугался о. Романъ.-- Неужто пьетъ?

-- Нѣтъ, не то. А вздумали они благоукрашать церковь, вотъ съ утра до ночи только и разговоровъ объ этомъ.. Чего-то рисуютъ, пишутъ, выкладываютъ...

-- Ну, что же, это ничего. Гораздо хуже безъ дѣла.

-- Оно, конечно, хорошо, когда въ мѣру да съ толкомъ.

-- Не по разуму усердствуетъ?

-- То-то, да! Въ куполѣ чего-то домогаются устроить, и дѣло, какъ я поглядѣла, новое, невиданное, едва ли сладятъ. Это какой-то кругъ стеклянный устраиваютъ, изъ разныхъ стеколъ, чтобы свѣтъ, видишь ли, особенный распространялся по храму... Да не ко времю началъ. Годъ теперь голодный, доходы въ церкви плохіе, а онъ затѣялъ эту вещь рублей на триста, а, можетъ, и больше, самъ хорошенько не знаетъ. Церковный староста все ежится да вздыхаетъ: "Кабы намъ съ тобой, батюшка, не напрѣло". А нашъ смотритъ легко: "Ну, чего, Трофимъ, безпокоишься? Увидишь, какъ всѣ насъ будутъ благодарить". А писарь, между прочимъ, бунтуетъ прихожанъ: "Чуделесятъ-де: гдѣ бы худой колоколъ перелить, а попъ свою фантазію изображаетъ".

-- Да, чай, не съ бухту-барахту начали, а какъ слѣдуетъ?

-- Кто его знаетъ... Ты бы, протопопъ, вызвалъ его къ себѣ и поучилъ. Я, конечно, съ своей стороны наставляла его, да онъ мало слушается, все съ усмѣшечкой ко мнѣ... Конечно, мое дѣло женское, и много-ли понимаю въ вашемъ дѣлѣ, а ты бы поставилъ его на настоящую точку. А то совсѣмъ онъ запутается, смѣяться станутъ всѣ -- и прихожане, и духовенство. Легко-ли это? Передъ всѣми обидно, что наша Танечка за такимъ... Всѣ живутъ люди какъ люди, а онъ, прости Господи, шалага калая-то!-- раздражалась матушка.-- Сурьезности ни на волосъ, а мечтаетъ о себѣ, какъ герой... Вздумалъ передъ всѣми отличаться, а самъ путемъ рясы на себѣ не умѣетъ носить, треплется она на немъ, какъ огородное чучело на колу. Да!-- И, передохнувши, Ираида Ивановна предалась позднимъ сожалѣніямъ.-- Какъ мнѣ тогда не хотѣлось выдавать за него Танюшу, ужъ больно не казистъ! Надо бы тогда подождать, можетъ, другой бы женихъ выискался.

-- А гдѣ ихъ хорошихъ найдешь? Жди, жди, а лѣта-то уходятъ...

-- Да, вѣдь, бываютъ же, не всѣ такіе! Вонъ, у о. Сосипатра зять какой въ Бусыгинѣ, о. Николай, нашего Аполлона товарищъ, одного съ нимъ курса, а красавецъ мужчина, веселый, съ манерами, глядѣть -- такъ и то пріятно. А нашъ -- что! Такъ, пигмей какой-то, ходитъ сутулый, точно у него горбъ сзади, волосы вѣчно помеломъ, ни усовъ, ни бороды, какъ слѣдуетъ, и вѣчно ногти грызетъ, слюнявится...

О. Романъ представилъ себѣ невзрачную маленькую фигуру зятя, его постоянно улыбающуюся наивную физіономію и сказалъ:

-- Ну, вотъ, къ именинамъ пріѣдутъ, и поучимъ его.

-- Раньше бы слѣдовало. Въ именины некогда, не до того будетъ съ гостями. Хоть бы за недѣлю или дня за три пріѣхали, все бы онъ присмотрѣлся, а ты бы ему показалъ, посовѣтовалъ что и какъ... А то, какъ повѣнчались они, прямо на приходъ, недѣли не прожили. Впрочемъ, ты самъ виноватъ...

О. Романъ сдѣлалъ брезгливую гримасу и сказалъ:

-- Да не люблю я этого!.. Смотрѣть было тошно, какъ это они безъ дѣла слоняются, молчатъ какъ безсловесные, только пялятъ глаза другъ на дружку, и только бы имъ спать... У господъ, если женятся, молодые путешествуютъ, мѣстности обозрѣваютъ, видами любуются, а наши духовные молодые забьются въ чуланъ и ничѣмъ ихъ оттуда не выгонишь... Утромъ -- десять часовъ -- спятъ, послѣ обѣда -- спятъ, во время чая -- спятъ и передъ ужиномъ спятъ... Тьфу! Что за тюлени!.. Ну и сорвалось тогда съ языка слово...

-- То-то, вотъ, жесткое оно, слово-то твое, вышло, не родительское. А между тѣмъ, если бы они пожили въ то время недѣльку другую у насъ, лучше бы было. А то аза въ глаза не смыслитъ человѣкъ, и сразу его въ такую должность.

-- Учили его въ семинаріи, а потомъ въ крестовой церкви, когда поставляли въ санъ.

-- Какое это ученье! Повивальныя бабки указываютъ, какъ крестить,-- не на ту сторону кругомъ купели ходилъ. Сами онѣ мнѣ говорили.

-- Это бѣда не большая.

-- Оно, этого немного, другого -- немножко, третьяго да пятаго помаленьку, въ общемъ-то и наберется...-- Да!-- припомнила матушка.-- Вотъ хоть бы еще это... Вздумалъ лѣчить своей гомеопатіей... Докторъ тоже!-- усмѣхнулась разсказчица.-- Какъ же! знаменитость шевыряловская! Далъ онъ какой-то больной Палагеѣ лѣкарства, а баба-то на другой день и помри. Оно, можетъ, и не отъ того, а въ народѣ молва: попъ уморилъ Палагею своими крупинками. И кабы еще прошеніе на него не написали. Тутъ писарь тоже шуруетъ...

-- Ефимъ Павлычъ Калмыковъ? О, знаю, пройдоха! Часто строчитъ на поповъ разныя жалобы. Но не въ писарѣ главная вещь, а въ благочинномъ, о. Сосипатрѣ. О. Сосипатръ ни за что не вступится, напротивъ, больше подольетъ масла въ огонь, если что случится. Формалистъ!.. А нашему зятю онъ, понятно, благоволить не будетъ.

-- А вотъ Аполлонъ это-то въ знатѣ не держитъ. Да, признаться, я сама совсѣмъ забыла исторію, которая вышла у тебя съ о. Сосипатромъ на епархіальномъ съѣздѣ духовенства.

-- А какъ же? Въ прошломъ году... Не мало смѣялись...

-- За то теперь онъ поговоритъ!

-- Еще бы! Развѣ онъ забудетъ? Сторицею взыщетъ съ Аполлона, ужъ постарается. Ему наслажденіе, какъ нашъ зять будетъ извиваться, а онъ его будетъ поджаривать.

Супруги печально задумались и вышли въ садъ, составлявшій предметъ особой заботливости матушки, по тѣмъ воспоминаніямъ, которыя онъ будилъ въ ней.

-- Вотъ подъ этой березой,-- думала она,-- любилъ играть первенецъ Миша, а когда выросъ, шалашикъ построилъ. Тутъ на вязу вверху Вася семинаристомъ строилъ себѣ спанье и спалъ все лѣто. А въ этомъ дуплѣ Павелъ пряталъ книжки, какія-то мудреныя, и берегся съ ними отъ отца. А здѣсь вотъ подъ этими двумя широкими развѣсистыми липами стоялъ громадный столъ, сбитый изъ длинныхъ половыхъ досокъ, и въ хорошую погоду всегда обѣдали, чай пили подъ тѣнью... Хорошо было... А Анюта, Соня, Таня за цвѣтами ухаживали.

И она вздохнула, обходя круглую большую клумбу, устроенную въ видѣ высокаго холмика въ нѣсколько уступовъ.

-- Всѣ разлетѣлись изъ родительскаго гнѣзда, свои устраиваютъ, и какъ живутъ, Господь вѣдаетъ...

II.

Доброхотовы, вызванные особымъ письмомъ подъ предлогомъ помощи для старенькой матушки въ сложной именинной стряпнѣ, отправились въ Большую Пузу дня за четыре до именинъ о. Романа. О. Аполлонъ везъ свою молоденькую матушку на приданной лошади, при чемъ лошадь, послѣ одной кормежки на постояломъ дворѣ въ попутномъ селѣ, запряжена была неумѣлыми руками молодого, неискусившагося въ кучерствѣ, священника, и чрезсѣдельникъ былъ слишкомъ высоко подтянутъ, благодаря чему дуга валилась направо, а узда была низко опущена, и лошадь упрямо смотрѣла внизъ и бѣжала хоть бойко, но сердито. Въ дорогѣ встрѣчались гати и "живодреганные" мосты, которые надо было объѣзжать прямо черезъ маленькія рѣчонки, и не было ничего мудренаго въ томъ, что новая шляпа на о. Аполлонѣ, а также спины обоихъ путешественниковъ были забрызганы грязью, которая еще какъ слѣдуетъ не обсохла къ концу пути. Въ тотъ моментъ, когда они подъѣзжали къ большому старому и потускнѣвшему снаружи кратеровскому дому, о Романъ выходилъ изъ церкви, гдѣ крестилъ одну незаконнорожденную дѣвочку, давъ ей, какъ и всѣмъ большепузинскимъ дѣвочкамъ, имя Голиндухи. Еще раньше, чѣмъ поздороваться съ гостями, идя за ними, слѣдомъ, о. Романъ ворчалъ:

-- Ну, кто же такъ ѣздитъ, лѣшаго голова? Новую шляпу отдѣлалъ ни на что не похоже! Гдѣ бы ее въ узелокъ вмѣстѣ съ жениной шляпкой, какъ всѣ порядочные люди дѣлаютъ, онъ ее напялилъ на свою голову въ такую даль да въ нёпогодь! Вѣдь, за нее четыре цѣлковыхъ дадено, и не каждый годъ на эту статью разоряться. Долженъ бы знать, что попу дается одна жена на весь вѣкъ, а шляпа -- на семь лѣтъ. Долженъ бы беречь... А ты? Ахъ, зятюшка, зятюшка! безтолковый зятюшка!.. Да и ты, доченька любезная, чего ротозѣешь? Видишь, мужъ растепеля, должна досматривать. Вѣдь, я же далъ вамъ свою старую шляпченку на такіе случаи,-- гдѣ она?

-- Запропастилась куда-то, ничѣмъ отыскать не могли,-- виновато вымолвила Татьяна Романовна.

-- Тогда бы черную скуфью.

На это отвѣтилъ самъ виновникъ забрызганной шляпы.

-- Въ ней только хоронить ходятъ, а мы, вѣдь, на именины...

-- Ну, вотъ еще! Кто тебя знаетъ, куда ты ѣдешь!.. Нѣтъ, если вы такъ будете жить, вы домъ сведете въ орѣховую скорлупу. Такъ нельзя.

О. Романъ сразу вошелъ въ поучительный тонъ, и когда всѣ усѣлись за чай, онъ началъ безъ всякой прелюдіи:

-- А скажи, пожалуйста, о. Аполлонъ, какой такой невечерній свѣтъ ты выдумалъ въ своей Шевыряловкѣ?

О. Аполлонъ чувствовалъ съ дороги большую жажду и пилъ чай съ нескрываемымъ аппетитомъ, не отрываясь отъ блюдечка. Въ промежуткахъ между глотками онъ весьма равнодушно, ни на кого не глядя, отвѣтилъ тестю:

-- Неизреченный!.. Папаша... Въ куполѣ...

-- Хм... неизреченный... А съ чьего разрѣшенія?

О. Аполлонъ, передавая тещѣ пустой стаканъ, вопросительно взглянулъ на тестя, который продолжалъ спрашивать:

-- Ты какъ думаешь, надо на это разрѣшеніе или нѣтъ?

-- Разрѣшеніе?.. Фу,-- дулъ о. Аполлонъ на горячій чай,-- не пономарь же я.

-- Ишь какой архіерей нашелся! Давно ли на тебѣ почіетъ епископская благодать?.. Разскажи-ка толкомъ, какъ это у тебя вышло?

-- Очень просто, папаша! Мѣсяца три тому назадъ, или какъ, хорошенько не упомню, у красильщика родился сынъ, а крестнымъ былъ Иванъ Емельянычъ, сидѣлецъ винной лавки. Кума чего-то замѣшкалась, а мы съ Иваномъ Емельянычемъ пришли раньше въ церковь. Пока сторожъ съ дьячкомъ готовили воду, то да се, мы съ нимъ въ ожиданіи, отъ нечего дѣлать, осматривали иконы, живопись, въ алтарь ходили, на стѣны, на потолокъ глядѣли. Онъ, Иванъ-то Емельянычъ, очень религіозный и къ церкви весьма прилеженъ, ни одной обѣдни не пропуститъ и на клиросѣ дьячку подтягиваетъ, женатъ на дочери нашего дьякона, такъ что къ духовенству очень расположенъ, и дѣтей хочетъ пустить по духовной части, включить въ духовное училище, хлопочетъ, нельзя ли освободить его за право обученія, такъ какъ мать дѣтей духовная, но этого нельзя, потому что самъ-то Иванъ Емельянычъ вовсе не изъ духовнаго званія, а дранскій мѣщанинъ...

-- Уклоняешься въ сторону,-- перебилъ о. Романъ.

-- Вотъ Иванъ Емельянычъ и говоритъ: "Чего-то больно темно у насъ здѣсь... Хорошо бы, батюшка, въ куполѣ что-нибудь соорудить, освѣщеніе этакое, особенное. Вотъ, говорятъ, въ Исаакіевскомъ соборѣ электричество отъ темноты зажигаютъ: что бы и намъ такое что-нибудь подобное?" -- Тамъ, говорю, по особой причинѣ, а намъ здѣсь нельзя. А вотъ, говорю... И тутъ вдругъ точно озареніе свыше осѣнило мою голову, сердце задрожало, и у меня само собою сказалось,-- неизреченный свѣтъ если бы!.. И какъ пришла ко мнѣ эта идея, какъ вселилась, такъ и не выходитъ. Сонъ потерялъ, все думается, какъ бы осуществить. Глаза закрою, такъ сейчасъ рисуется мнѣ со всею отчетливостью льющій съ высоты свѣтъ лучами на головы предстоящихъ и молящихся, особенный свѣтъ, которому подобнаго нѣтъ въ мірѣ. Хорошо это будетъ! Какое глубокое впечатлѣніе должно все это производить на паству! А потомъ, пріѣдетъ, можетъ быть, какъ-нибудь архіерей, самъ владыка, посмотритъ и...

-- Все это, конечно, хорошо, но какъ ты все это сдѣлаешь?

-- Очень просто, папаша! Иванъ Емельяновичъ, конечно, всей душой прилѣпился къ этому дѣлу, и мы съ нимъ стали соображать, какъ все устроить. Человѣкъ онъ бывалый, виды видалъ. Надо, говоритъ, тутъ, въ самой серединѣ, кругъ матовый, какъ въ пассажѣ, а отъ него расходящіеся лучи всѣхъ цвѣтовъ радуги въ перемежку рядами... Сняли размѣръ, начертили планъ, вычислили сколько будетъ стоить, смѣту приблизительную составили...

-- На какую сумму?

-- На триста пятьдесятъ.

-- А въ церкви сколько залежныхъ денегъ?

-- Двѣсти пятьдесятъ.

-- Откуда же недостающее возьмете?

-- Наберемъ, доходы будутъ, пожертвованія...

-- А ломать ничего не придется?

-- Главу немного тронуть и крестъ снять.

-- Главу?-- тревожно произнесъ о. Романъ.

-- Да, вѣдь, тутъ немного расходу, тѣмъ болѣе, что въ главѣ меду оказалось пуда два, пчелы натаскали, мы его продали и на это дѣло обратили.

-- Нѣтъ, братъ, этимъ медомъ не отдѣлаешься, еще полсотню приложить придется. Есть-ли у тебя, по крайней мѣрѣ, дозволеніе? Спрашивалъ-ли ты кого?

-- Кого спрашивать? Чай, я самъ хозяинъ въ церкви.

-- Хозяинъ?-- воскликнулъ о. Романъ.-- Да ты даже азбуки церковнаго дѣла не знаешь! Хозяинъ въ церкви всегда былъ, есть и будетъ только приходъ,-- отчетливо рубилъ каждое слово о. Романъ, махая перстомъ по направленію къ о. Аполлону, какъ къ ученику въ школѣ, и повторяя послѣднія слова особенно громко.-- Только приходъ! А священникъ -- это, какъ тебѣ яснѣе представить, ну, приказчикъ, что-ли...

-- Вы ужъ больно унижаете священника,-- заспорилъ о. Аполлонъ.

-- Нисколько! Хотя это прямо нигдѣ не сказано, но смыслъ закона таковъ.

-- Въ пастырскомъ богословіи ничего этого нѣтъ.

-- Кромѣ прямого закона есть еще законъ обычая, какъ онъ называется, обычное право, что-ли... Бываетъ, что право обычая идетъ даже въ разрѣзъ съ писанымъ закономъ, и писаный законъ въ этомъ случаѣ уступаетъ неписаному, уважаетъ его. Мнѣ, какъ благочинному, это хорошо извѣстно, да и ты по доброму долженъ это знать. Какое участіе принимаютъ въ твоемъ дѣлѣ прихожане? Ну, староста церковный, напримѣръ?

-- Да онъ ничего, смирный.

-- Смирный!.. Людей ты не понимаешь. А церковное попечительство тоже смирное? Дескать: "Воля ваша, батюшка"?

-- Да.

-- И постановленіе есть?

-- Словесное. Думаю, довольно,-- подбодрялъ себя о. Аполлонъ.

-- Даже очень, очень не довольно!.. Слова -- это, братъ, пузырь на водѣ, дунь и пропалъ. Только что написано перомъ, того не вырубишь топоромъ. Ахъ, Аполлонъ, Аполлонъ! Смотри, кабы чего не вышло.

-- А что можетъ выдти?-- выдавливалъ изъ себя усмѣшку молодой священникъ.

-- Да ничего особеннаго,-- какъ будто равнодушно произнесъ о. Романъ и даже позѣвнулъ при дальнѣйшихъ словахъ,-- своими деньгами поплатишься... Но что для тебя значатъ триста-четыреста рублей! Ты Крезъ!-- закончилъ онъ желчно.

О. Аполлонъ взглянулъ на жену. О. Романъ поймалъ этотъ взглядъ и сказалъ:

-- Это ты насчетъ приданаго справляешься? Полторы тысячи въ золотой рентѣ, я хорошо знаю. Но ты, Таня, смотри у меня, не трать ихъ. Какъ они были, такъ пусть и остаются, даже процентовъ не моги тратить. Это пусть отъ тебя идетъ къ дѣтямъ, внукамъ, правнукамъ по женской линіи въ приданое въ нашемъ роду.

-- Да ужъ мы двѣсти отдали,-- выболтала Таня.

-- Какъ такъ? А почему ты мнѣ не сказала?-- всполошилась Ираида Ивановна.

-- Это ужъ послѣ васъ было, Аполлошѣ понадобились.

-- Видите ли,-- смущенно объяснялъ о. Аполлонъ,-- церковныя деньги у насъ въ государственномъ банкѣ. Брать ихъ -- надо ѣхать въ городъ, хлопотать. Такъ я далъ свои пока... заимообразно.

-- "Заимообразно" выходитъ очень безобразно, когда обращается въ "безвозмездно".

-- Да, вѣдь, я же получу потомъ, даже проценты не пропадутъ.

-- Получишь ли? вотъ вопросъ. Э-хе-хе! Ну, братъ, ты совсѣмъ порядковъ не знаешь и того и гляди влетишь такъ, что и за волосы тебя не вытащишь изъ верши... Писаря вашего Калмыкова ты хорошо знаешь? Онъ въ попечительствѣ состоитъ?

-- Да, я его приглашалъ, онъ не пошелъ, а мнѣ наплевать.

-- Наплевать ты на него всегда успѣлъ бы, но только не тогда. Подведетъ онъ тебя!

О. Аполлонъ обезпокоился и заговорилъ уже не въ томъ безпечно-самоувѣренномъ тонѣ, какъ сначала.

-- А какъ же, папаша, надо было сдѣлать?

-- Оформить... Составить постановленіе за подписью всѣхъ попечителей и собрать сходъ, сдѣлать приговоръ и послать его къ благочинному, благочинный въ консисторію, консисторія къ преосвященному, и когда преосвященный утвердить и консисторія пришлетъ указъ, тогда молебенъ и на другой день начинать. И все это ты, когда вернешься въ Шевыряловку, поторопись сдѣлать, непремѣнно сдѣлай, хоть заднимъ числомъ, а оформи... Иначе на что же это похоже? Послѣ этого всякій вдругъ выдумаетъ что-нибудь и начнетъ по своему коверкать въ церкви...

-- Да, вѣдь, мы не зря, а о благолѣпіи заботимся.

-- Безъ толку дѣлать, и хорошія вещи окажутся плохими. Кто васъ знаетъ, можетъ быть, въ вашемъ благолѣпіи и нужды нѣтъ? А тутъ тѣмъ болѣе дѣло сложное, ломка купола, снятіе крестовъ и прочее. По доброму, планъ требуется, чертежъ.

-- У насъ есть, мы составили.

-- Это кто же у васъ въ Шевыряловѣ архитекторъ? ужъ не кабатчикъ ли? Ну, братъ, ты совсѣмъ того... лѣшаго голова.

-- Да, вѣдь, это не постройка какая-нибудь, а просто неизреченный свѣтъ.

-- Именно! именно!-- подхватилъ о. Романъ.-- И не ремонтъ, и не зданіе, и не украшеніе въ видѣ отдѣльной вещи, вродѣ иконы, кіота или тому подобнаго. Передъ твоимъ дѣломъ даже гибкій богатый русскій языкъ спасовалъ, надлежащаго глагола не подберешь: устроить, сдѣлать, поставить, соорудить свѣтъ, да еще неизреченный, несказанный,-- все не клеится, не подходитъ. Значитъ, дѣло новое! Какъ на это еще взглянетъ консисторія. А потомъ вдругъ -- спаси, Господи, и помилуй, конечно, отъ такого несчастія!-- вдругъ какъ этотъ твой неизреченный свѣтъ возьметъ да и грохнется съ высоты во время обѣдни на головы предстоящихъ? А?.. Упади онъ при участіи архитектора, это еще полгоря, достанется и тебѣ, разумѣется, да не такъ, а теперь, если это случится, ты одинъ останешься въ отвѣтѣ, ты одинъ виноватымъ будешь и больше никто. Какъ ты этого не сообразилъ, лѣшаго голова?

-- Мы прочно дѣлаемъ, папаша! Заказали такія скрѣпы, что хоть сто пудовъ вѣшай, выдержатъ.

-- Все это такъ. Но на дѣлѣ и не такія постройки валятся, какъ карточные домики. Кто у васъ подрядчикъ?

-- Столяръ изъ Дранска, знакомый Ивана Емельяныча, хорошій, честный мастеръ.

-- Вѣрю. Но лучше бы прекратить, если можно.

-- Поздно, кажется,-- вздохнулъ строитель.-- Условіе подписано и дѣло въ ходу.

-- Вотъ торопыги-то!

-- Рама ужъ готова, осталось стекла врѣзать.

-- О-хо!-- О. Романъ всталъ отъ волненія и схватился за голову.

Мать и дочь напряженно смотрѣли на строителя, который находился въ самомъ угнетенномъ, почти жалкомъ положеніи и нервно грызъ и усы, и бороду, вмѣстѣ запихивая ихъ въ ротъ полною горстью.

Наступило тягостное молчаніе. О. Романъ два раза прошелся по комнатѣ и сказалъ, наконецъ:

-- Благочинный у васъ плохъ -- вотъ что! Надо учить молодыхъ іереевъ, предупреждать ошибки, а то пусти васъ однихъ распоряжаться, вы того натворите, что потомъ концовъ не соберешь. Да ты былъ ли у него, у своего благочиннаго?

-- Мы прямо сюда. Малая Пуза, вѣдь, въ сторонѣ отъ вашей, пришлось бы крюкъ дѣлать.

-- Часъ отъ часу не легче!-- воскликнулъ о. Романъ.-- Ему крюкъ не хотѣлось дѣлать! Да какое право ты имѣлъ ѣхать сюда за семьдесятъ верстъ безъ разрѣшенія благочиннаго? У тебя приходъ, тысяча душъ, требы каждый день, особенно теперь, когда ребятишки мрутъ, какъ мухи, отъ жары. А ты не на одинъ день отлучился.

-- Я, вѣдь, послалъ записку въ село Макушино къ сосѣду о. Петру, чтобы онъ исправлялъ за меня требы,-- возражалъ о. Аполлонъ.

-- А вотъ, о. Петръ возьметъ да и не послушается тебя, а послушается своего благочиннаго, о. Сосипатра, который, какъ мнѣ извѣстно, еще въ прошломъ году сдѣлалъ распоряженіе, чтобы безъ его благочинническаго приказа ни одинъ попъ отнюдь не смѣлъ исправлять требъ въ чужомъ приходѣ. А ты уѣхалъ. Вотъ онъ пронюхаетъ, да къ тебѣ и шасть.-- "Это что такое?-- скажетъ.-- Гдѣ попъ?" -- "Въ гости уѣхалъ" -- "Куда?" -- "Къ тестю".-- "По какой причинѣ?" -- "Именины пировать".-- Ха-ра-шо!? Кстати въ Шевыряловкѣ все разузнаетъ и про неизреченный твой свѣтъ, и про неизреченное твое врачеваніе. А потомъ и шаркнетъ на тебя доносъ въ консисторію. Тогда что?

-- За что же доносъ? Что я худого сдѣлалъ?-- испуганно и жалобно возопилъ о. Аполлонъ, а Таня готова была заплакать. Мать чувствовала, что отецъ ужъ слишкомъ наступаетъ на зятя, и пожалѣла его:

-- Ну, вотъ, началъ каркать... Ни коня, ни возу... Чего прежде времени стращать? Можетъ, все обойдется.

-- Дай-то бы Богъ!-- смягчился протопопъ и взглянулъ на стоявшую въ дверяхъ прокашливавшуюся молодую дѣвку, временно исправлявшую должность кухарки за свою мать, ушедшую на богомолье.-- Ты что, Марья?

-- Да Миронъ ждетъ, спрашиваетъ: скоро-ли?

-- Ахъ, да... забылъ... Вотъ, о. Аполлонъ, исправь-ка за меня требу. Кстати я погляжу, какъ ты обращаешься съ прихожанами. Вели, Марья, Мирону войдти сюда.

Матушки ушли въ садъ, а попы остались, при чемъ о. Романъ сказалъ зятю, чтобы онъ дѣлалъ все такъ, какъ въ Шевыряловѣ дѣлаетъ, а самъ перешелъ въ сосѣднюю комнату, закурилъ папиросу, облокотился на комодъ съ зеркаломъ и прислушивался къ разговору зятя съ прихожаниномъ.

-- Отпѣвать, что-ль?

-- Да, батюшка, ужъ въ церковь принесли, съ часъ будетъ или какъ... Время рабочее, отпусти поскорѣе.

-- Ну, что же, пойдемъ.

О. Романъ, замѣтивъ, что зять взялъ шляпу и соскабливаетъ съ нея грязь, остановилъ его:

-- О. Аполлонъ! Да развѣ такъ? Ты сначала разспроси, кто умеръ, отчего, да запиши все въ метрику, метрика здѣсь, возьми вотъ и дѣйствуй.

О. Аполлонъ взялъ книгу и сталъ записывать, спрашивая:

-- Кто померъ?

-- Бабушка Степанида.

-- Бабушка...-- Да ты самъ, Миронъ, дѣдушка, а называешь Степаниду бабушкой. Ужъ не жена-ли тебѣ Степанида-то?

-- Зачѣмъ жена? Жена, слава Тебѣ, Господи, жива -- здорова.

-- А я по тебѣ сужу, не молодъ и ты. Который годъ?

-- Мнѣ-то? Шестой десятокъ.

-- А покойница -- мать тебѣ?

-- Зачѣмъ мать? Бабушка она -- бабушка и есть.

-- Значитъ еще старше?

-- Ну, извѣстно.

-- Такъ по порядку говори: отчество ея?

-- Вавиловной звали.

-- Фамилія?

-- Прозвище, то есть? Купріяновы называемся.

-- Такъ сколько же ей лѣтъ?

-- За девятый десятокъ перевалило... До сотни немного не дожила, пять-ли, шесть-ли годовъ, а какъ въ точности, сказать не умѣемъ, забыли, да и она сама плохо помнила, считала, считала, а подъ конецъ спуталась въ годахъ-те.

-- Ну, девяносто пять -- хорошо?

-- Ладно будетъ.

-- Пиши: сто!-- поправлялъ о. Романъ изъ другой комнаты.-- Единственная старуха, которая помнила француза 12-го года, больше ужъ такой древности у насъ нѣтъ. Пусть статистики знаютъ, какъ долго живутъ въ Большой Пузѣ.

-- Ну, "сто!" Отъ чего померла?

-- Животомъ все маялась.

-- Поносъ, что-ль?

-- Видно, этакъ.

-- "Отъ поноса",-- вслухъ произнесъ о. Аполлонъ, записывая въ книгу.

-- О. Аполлонъ!-- послышалось опять изъ сосѣдней комнаты.

-- Что?

-- Чего ты чепуху пишешь, метрики портишь?

-- Какъ чепуху?

-- Ребячью болѣзнь выдумалъ столѣтней старухѣ?

-- Такъ, вѣдь, самъ Миронъ говоритъ.

-- А твоя гдѣ голова? да еще ученая! Пять лѣтъ учился ты въ училищѣ да шесть въ семинаріи, а не различаешь, гдѣ правда, гдѣ нѣтъ.

-- А я почемъ знаю, чѣмъ хворала бабушка Степанида?

-- "Отъ старости" пиши, а "поносъ" зачеркни,-- авторитетно приказывалъ благочинный,-- Неужели ты и въ своихъ шевыряловскихъ метрикахъ пишешь, какъ скажутъ?

-- А то какъ-же?

-- Глупо довольно. У мужиковъ, напримѣръ, все больше горячка: и сыпной тифъ -- горячка, и брюшной -- горячка, и воспаленіе мозга -- горячка, и лихорадка -- горячка. Надо различать.

Запись была окончена, о. Аполлонъ потянулся къ шляпѣ, но о. Романъ опять остановилъ его:

-- А деньги? Получилъ?

-- Нѣтъ.

-- Получи.

-- Ну, давай,-- протянулъ руку о. Аполлонъ къ Мирону. Тотъ, съ опаской поглядывая въ дверь, изъ которой слышался твердый голосъ благочиннаго, боязливо и таинственно совалъ молодому священнику два серебряныхъ рубля. О. Романъ прислушивался къ звону металла и, уловивши опытнымъ ухомъ, что только одинъ разъ звякнуло -- первый рубль ложился на руку безъ звука, сказалъ:

-- Мало.

-- Сколько полагается?-- спрашивалъ о. Аполлонъ мужика.

-- Разное, смотря какъ... Бѣдные мы.

-- Вретъ. Три рубля,-- говорилъ о. Романъ.

-- Батюшка, сбавь рубликъ!-- громко просилъ Миронъ, обращая лицо къ двери, за которой стоялъ благочинный, и подаваясь впередъ на шагъ. Пожалѣйте нашу бѣдность.

-- Нельзя. Знаешь положеніе! Чего скулишь?

-- Ахъ, какъ же это?-- чесалъ въ головѣ мужикъ.-- Ну еще полтинку извольте.

-- Три рубля, сказано! Не канитель!-- сердился благочинный, не оставляя прежней позиціи и хмуро смотря въ стоявшее передъ нимъ зеркало:

-- Да не откуда взять-то, батюшка!

-- Добейся.

-- Да негдѣ.

-- Знаю я тебя!.. Давай.

-- Ахъ, батюшка!.. Послѣднія!-- съ какой-то болью въ голосѣ произнесъ мужикъ, звякнувъ еще полтиной въ протянутую руку о. Аполлона.

-- Ну, ну, нечего... За этакую старуху да не взять трехъ цѣлковыхъ, насъ всякій за дураковъ сочтетъ. А что въ церковь полагается, то отдай старостѣ. Полтора рубля положеніе за все -- свѣчи, ладанъ, вѣнчикъ. А можетъ быть, ты золотой вѣнчикъ для бабушки Степаниды желаешь? Тогда рубль дополнительный. Слѣдовало бы золотой, рѣдкая старуха.

-- Не все-ли равно, батюшка, что золотой, что бархатный, что таковскій? кто его въ гробу увидитъ?

-- Однако, зачѣмъ нибудь да присылаютъ же намъ такіе вѣнчики.

-- Это для богатыхъ, видно, а мы таковскіе...

-- Ну дѣло твое, какъ знаешь, не неволю... Таковскому таковское...-- И о. Романъ, расчесавъ передъ зеркаломъ густую пушистую сѣдую бороду, вошелъ въ комнату, благословилъ Мирона и сказалъ обоимъ:

-- Теперь идите.

III.

Когда о. Аполлонъ вернулся изъ церкви, тесть сказалъ ему:

-- Вотъ какъ надо обращаться съ прихожанами!

-- Духу не хватаетъ, папаша.

-- Это только сначала, а потомъ привыкнешь и ничего. Мужики любятъ торговаться во всемъ. Они хорошо знаютъ цѣну всякой вещи, но безъ торгу ничего не купятъ. Видалъ ты, я думаю, безтолковыя сцены у кассъ желѣзной дороги... Вѣдь ужъ хорошо знаютъ, что гроша имъ не уступятъ, а все-таки пытаются выторговать... А ужъ въ лавкахъ -- сколько разъ войдутъ и выйдутъ, прежде чѣмъ купить аршинъ ситцу или рукавицы? А въ нашемъ дѣлѣ, гдѣ все-таки многое вообще не установлено и предоставлено личному усмотрѣнію, тѣмъ болѣе.

-- Иной разъ нельзя и не снизойдти.

-- Съ большой, съ большой осторожностью... А лучше, если совсѣмъ не снисходить. Главная порча прихода именно отъ этого и бываетъ. Ну, самъ посуди -- одного ты крестишь за полтину, а другого за четвертакъ -- за одно и тоже дѣло разная плата. Почему? По разному, значитъ, крестишь? Кого за полтину, все правильно, какъ слѣдуетъ, а кого за четвертакъ, то кое-какъ? Вѣдь, этого же нѣтъ? Справедливо-ли поэтому разную плату брать? Нѣтъ, братъ, ты всѣхъ равняй. Вотъ тебя и уважать будутъ. Мужики знаютъ, что попы этимъ живутъ, что у поповъ и жена, и дѣти, и разныя потребности, высшія, такъ сказать: попу надобны деньги на ученье дѣтей, на приданое дочерямъ, да и жить-то попъ обязанъ благороднѣе: иначе какой же онъ попъ, если онъ ѣстъ, пьетъ, одѣвается и обувается не лучше мужика?.. У Некрасова это очень хорошо сказано про попа: "Не брать, такъ нечѣмъ жить". И въ сущности это коренной смыслъ отношеній священника къ приходу... А ропотъ вотъ тогда начнется, когда ты съ богатаго будешь больше требовать, чѣмъ съ бѣднаго. Съ какой стати? Жизнь всѣхъ поравняла и развила самихъ крестьянъ. Ѣдешь ты, напримѣръ, въ вагонѣ третьяго класса, ѣдетъ и мужикъ рядомъ съ тобою, на одной лавкѣ -- развѣ съ него меньше взяли? Нынѣ, братъ, никому и ни въ чемъ нѣтъ уступки, одно положеніе для всѣхъ. Всякъ за себя отвѣчай и изловчайся, какъ знаешь... А если есть добрая воля, кто самъ пожелаетъ... Что-жъ -- есть много средствъ взять на себя тяготу ближняго;-- выигрывая при этомъ на свою долю честь, почтеніе, славу въ обществѣ, вѣчную память и царство небесное. Что касается отношеній прихожанъ къ священнику, то они могутъ быть безконечно разнообразны въ примѣненіи ихъ на практикѣ. Положимъ, установилъ ты за требы таксу, отъ которой уже не отступаешь... Бѣдному, конечно, трудновато, а богатому твоя такса -- сущіе пустяки. Такимъ образомъ изъ равненія выходитъ неравенство. Какъ тутъ быть? На это, братъ, у богатыхъ есть своя совѣсть. Идешь ты, скажемъ, по приходу ругу собирать. Бѣдный всыплетъ тебѣ въ мѣшокъ ковшъ овса, а богатый всю мѣрку, а самый богатый, угоди ты къ нему въ добрый часъ, пожалуй, и цѣленькій мѣшокъ... Тутъ ужъ у нихъ дѣло пошло на споръ -- кто больше, и богатому передъ бѣднымъ какъ будто уже и совѣстно давать ковшъ. А соревнованіе это тебѣ и на пользу. Придетъ Пасха или Рождество или престолъ, толковый попъ ужъ не пойдетъ изъ двора во дворъ подъ рядъ по порядку, а послѣ обѣдни, пока есть время до вечерни, постарается обойдти всѣ богатые дома, а прочіе, "таковскіе", какъ сказалъ давеча Миронъ, отложитъ до слѣдующаго дня. И тутъ тебѣ опять калымъ, за первый день ты наберешь столько, сколько потомъ во всѣ дни. Потому -- всякій понимаетъ, что попъ дѣлаетъ въ первый день почетъ, уваженіе и за такой молебенъ меньше полтины или рубля грѣхъ положить въ кружку. А приди ты къ богатому завтра,-- онъ тебѣ тотъ же гривенникъ дастъ, что и сосѣдъ его, какой-нибудь захудалый мужиченко. Потому, какую же честь ты оказалъ какому-нибудь Парамону Сидорычу, у котораго амбары ломятся отъ хлѣба, если ты на его къ тебѣ уваженіе, выразившееся вещественно въ мѣшкѣ гороху, отвѣчаешь тѣмъ, что идешь въ его высокія крашенныя хоромы прямо изъ развалившейся лачужки какого-нибудь Козявкина. "Непорядокъ это", скажетъ Парамонъ Сидорычъ,-- съ кѣмъ сравнялъ меня попъ, съ голоштанникомъ Козявкинымъ... "Непорядокъ", подумаетъ и Козявкинъ, котораго ты прямо сконфузишь своимъ равненіемъ и даже затруднишь его совѣсть, вызывая съ его стороны особое усердіе, котораго, какъ онъ ни робокъ, какъ онъ ни уважителенъ, онъ ничѣмъ, кромѣ запасеннаго гривенника, выразить не можетъ. А приметъ онъ тебя на другой день,-- его душа спокойна, ибо ничѣмъ не понуждается онъ къ большей жертвѣ сравнительно съ подобными себѣ бѣдняками... У тебя это дѣло какъ поставлено, о. Аполлонъ?

-- Какъ раньше было, при покойномъ о. Серафимѣ: подъ рядъ ходимъ.

-- Ну, о. Серафимъ не вникалъ въ это дѣло надлежащимъ образомъ... А ты заведи новые порядки. На первый разъ это покажется страннымъ, но пройдетъ годъ, другой, войдетъ это въ обычай, и всѣ увидятъ, что это удобно и даже забудутъ, что были когда-то иные порядки. Въ городахъ это уже давно сдѣлано. Тамъ даже смѣшонъ теперь будетъ тотъ священникъ, который бы вздумалъ, положимъ, изъ какой-нибудь идеи, ставить всѣхъ на одну доску -- и милліонера, его степенство Кубышкина, и мосольника чеботаря какого-нибудь.

-- Но какъ же, папаша, это будетъ согласоваться съ тою вѣчною истиною, что передъ Богомъ, передъ крестомъ Спасителя, который носитъ священникъ, всѣ равны -- бѣдные и богатые, знатные и незнатные? Не забудется ли чрезъ такой разборъ, какъ вы совѣтуете, и самая правда Божія на землѣ?

-- Забыть ее, положимъ, не забудутъ... Да и самъ ты все-таки о себѣ помолишься: "Прости, молъ, Господи, меня, раба Твоего многогрѣшнаго"...

-- Но, вѣдь, и люди осудятъ.

-- Э, братъ! На людской судъ наплюй. Сами-то они каковы, люди всѣ! Всякій пользуется своимъ положеніемъ, моментомъ, правомъ. А тутъ у тебя полное право, и никто тебѣ не указчикъ... Допустимъ даже, что на тебя пожалуются за эти новые порядки. Но жалоба передастся въ консисторію, гдѣ засѣдаютъ и дѣла рѣшаютъ городскіе священники и протоіереи, которые даже изумятся подобной жалобѣ и скажутъ: "А какъ же иначе? Мы всегда такъ дѣлаемъ". Еще и отличатъ тебя при случаѣ, скажутъ: попъ-то видно не глупъ... А народъ скоро привыкнетъ,-- пойметъ, что "никто себѣ не врагъ". И войдетъ дѣло въ колею: въ первый день станетъ ждать тебя одна аристократія, а демократія отправится въ кабакъ, въ полной увѣренности, что ты придешь къ нимъ потомъ -- на другой, на третій день... Такъ-то, Аполлонъ, учись, какъ жить.

О. Романъ передохнулъ, набилъ папиросу, всталъ, закурилъ и опять началъ:

-- А еще вогъ что, о. Аполлонъ... Не нравится мнѣ твоя манера обращенія съ прихожанами. Держаться ты съ ними не умѣешь. Предполагаю, что, когда ты говоришь съ ними, улыбаешься, смѣешься. Этого никакъ нельзя допускать. Ни одинъ мужикъ не долженъ видѣть на твоемъ лицѣ улыбки... Ты долженъ держать себя всегда солидно, серьезно, даже хмуро, если только можешь, голову неси высоко, нѣсколько даже закинувъ назадъ, станъ держи прямо, а ноги такъ!.. Вотъ, смотри какъ!-- И о. Романъ, бросивъ окурокъ, сталъ въ описываемую позу, показывая на примѣрѣ.-- А ты стоишь отъ какъ!-- Тутъ о. Романъ сгорбился, опустилъ руки, какъ плети, нагнулъ голову и изобразилъ на улыбающейся физіономіи застывшій вопросъ.

-- Хорошо?.. То-то... Ну-ка, поди сюда къ зеркалу. Смотри!-- О. Романъ повернулъ голову зятя, какъ манекенъ, за подбородокъ, перегнулъ ему станъ, выпятилъ грудь, оправилъ крестъ, разгладилъ волосы, выровнялъ плечи и сказалъ:

-- А вотъ этакъ лучше. Теперь пройдись съ подобающей сану важностью... Да ты не смѣйся, дуракъ!-- не вытерпѣлъ о. Романъ, обрѣзывая о. Аполлона, который улыбнулся больше отъ щекотки подъ подбородкомъ чужой рукой, чѣмъ отъ сознанія комичности невиданнаго упражненія.-- Добру тебя учатъ, а тебѣ все -- хахыньки!.. Ну, вотъ, извольте учить этакого олуха!-- обратился о. Романъ къ женѣ и дочери, остававшимся доселѣ незамѣченными вдали у косяковъ двери, въ которую онѣ, наполовину просунувъ улыбающіяся лица, не рѣшались подойдти ближе и мѣшать производившемуся "ученью".

-- Тьфу!-- не выдержалъ, наконецъ, о. Романъ, котораго все болѣе и болѣе раздражалъ истерическій смѣхъ зятя.-- Правду сказалъ Шекспиръ: оселъ не побѣжитъ, хоть изломай на немъ дубину. Чего смѣешься, чего слюнявишься, остолопъ? Нѣтъ, ты весь свой вѣкъ такъ и останешься замухрышкой. И бороденка у тебя какая-то срамная, клочкомъ какимъ-то торчитъ, а ростъ твой прямо поганый, точно щенокъ... И весь ты, прости Господи, плюгавый... Ничего изъ тебя не выработаешь.

Онъ сердито вышелъ изъ залы въ столовую, подошелъ къ шкафу и налилъ себѣ рюмку водки, потомъ другую. Таня сначала была обижена за мужа рѣзкимъ отзывомъ отца и примолкла было, но когда она взглянула на своего Аполлона, который теперь безъ всякой гримасы, съ дѣловымъ видомъ, надувался пузыремъ передъ зеркаломъ и зашагалъ, какъ индюкъ, она прыснула неудержимымъ смѣхомъ въ зажатый кулакомъ носъ, а мать ее останавливала:

-- Танька, глупая! Не мѣшай ему. Неужели хуже будетъ, если онъ усвоитъ хорошія манеры? Вѣдь, въ семинаріи этому не обучали.-- Та умолкла и задумалась. Понимая дочь съ одного взгляда, мать продолжала:

-- Не насчетъ-ли росту думаешь? Больно не тужи, онъ хоть и отъ Бога, а можно немного поднять,-- каблуки къ сапогамъ заказывайте самые что ни-на-есть высокіе. Впрочемъ, и съ малымъ ростомъ можно быть солиднымъ. Вотъ, малопузинскій благочинный, о. Сосипатръ -- клопъ-клопомъ, а захочетъ себя показать, откуда и ростъ возьмется, особенно, когда начнетъ пробирать кого и встанетъ на носки... Аполлонъ, конечно, послабѣе, но и онъ, коли будетъ подражать, получитъ степенность. Только бороду ты ему, Танюша, немного со щекъ подстригай, чтобы не торчали эти противные клочки, какъ на галченкѣ...

О. Романъ нѣсколько успокоился у буфета, снова вошелъ въ залу, прожевывая огурецъ, и заговорилъ уже безъ гнѣва:

-- Ну, что, дается ему наука?.. Ну-ка, ну, пройдись, какъ слѣдуетъ.

О. Аполлонъ показалъ, сдерживая смѣхъ изъ опасенія снова разсердить тестя.

-- А ты что думаешь, Аполлонъ?-- оживился о. Романъ.-- Вѣдь, кое-что выходитъ, ей-богу!.. Ну-ка, ну?.. Порядочно... Слѣди только за собой и не жуй языкъ... Ну?.. ну?.. Такъ хорошо -- на три съ плюсомъ... Поуже шагай, ты вѣдь не луга дѣлишь съ дьячкомъ... Ну, еще?.. Четыре съ минусомъ. Ну?.. Молодецъ! Пять съ плюсомъ!.. Довольно на первый разъ. Идемъ обѣдать!

IV.

За обѣдомъ о. Романъ сказалъ:

-- Вотъ, о. Аполлонъ, когда гости пріѣдутъ, ты старайся держаться такъ, какъ тебя учили. Въ обществѣ стоитъ только поприглядѣть за собой, быстро и незамѣтно привыкнешь, а привычка на всю жизнь остается.

Разговоръ шелъ мирно, согласно, съ шутками и прибаутками, при чемъ о. Аполлонъ, комично солидничая, вызывалъ смѣхъ жены, а Ираида Ивановна удерживала ее:

-- Танька, полоумная! будетъ тебѣ...

Когда подали жареную баранину, о. Романъ началъ:

-- А теперь, вотъ, потолкуемъ насчетъ твоего Емельяна Ивановича.

-- Ивана Емельяныча,-- поправилъ зять.

-- Послушай, о. Аполлонъ! Ну, на кой лядъ ты съ нимъ связался? Что онъ тебѣ за товарищъ? Ты служитель алтаря Господня, а онъ -- служитель кабацкой стойки, вы на разныхъ полюсахъ. Ты учишь любви, истинѣ, добру, а онъ спаиваетъ православныхъ, развращаетъ, разоряетъ, беретъ въ залогъ бабьи холсты, мужичьи зипуны, хомуты лошадиные, и вся цѣль его жизни -- какъ можно больше продать чортова зелья. Ты ведешь людей въ рай, къ небу, а онъ въ адъ, въ преисподнюю. Не понимаю, что за охота вести дружбу съ такимъ господиномъ, зазорно даже. Можно потерять всякое уваженіе не только у прихожанъ, но и у станового пристава, земскаго начальника, не говоря уже о слѣдователѣ или предсѣдателѣ земской управы. Ты долженъ стремиться къ высшему, искать благороднаго знакомства. Слава тебѣ, Господи, ты не дуракъ, и иной разъ есть чего отъ тебя послушать. Такъ вотъ ты и долженъ зарекомендовать себя предъ людьми съ вѣсомъ. А онъ, на-те-ка! въ цѣловальника влюбился! Прошу покорно!.. Этакая дичь несуразная забрела въ башку, лѣшаго голова...

-- Да мы собственно по дѣламъ церкви только,-- конфузился о. Аполлонъ.

-- Ну, да? Развѣ этого мало! Крестить, что ли, дѣтей другъ у друга хотѣлось бы?

-- Онъ человѣкъ башковитый,-- выговорилъ о. Аполлонъ въ защиту своего пріятеля.

-- Да хоть геній, все равно! Тѣмъ хуже для тебя. Чужимъ умомъ очень не увлекайся, относись къ нему всегда съ осужденіемъ, а не съ раболѣпствомъ. Всякіе умы бываютъ... Діаволъ тоже очень умный господинъ, а что толку въ его умѣ?.. Надо свой собственный умъ вырабатывать, себя цѣнить. Знаешь, какъ можно объяснить твою ревность къ благолѣпію церковному?

-- Какъ?

-- Цѣловальнику взбрело въ башку... священникъ подхватилъ, обратилъ въ идею и выполняетъ съ усердіемъ, достойнымъ лучшаго дѣла... Какая въ самомъ дѣлѣ завидная честь -- быть исполнителемъ идей, зародившихся въ головѣ цѣловальника! Думалъ ли ты объ этомъ? Другое дѣло, если бы ты самъ дошелъ своимъ собственнымъ умомъ до неизреченнаго свѣта, тогда еще туда-сюда. А такъ,-- что выйдетъ? выстроишь ты, положимъ, хорошую вещь, а твой пріятель и начнетъ бахвалиться: "Это я подбилъ батюшку, безъ меня ему гдѣ бы дойти?" А извѣстно, какая честь архитектору и какая простому каменьщику... Въ стадѣ надо быть первымъ бараномъ, лѣшаго твоя голова... А ты выйдешь со своимъ неизреченнымъ свѣтомъ неизреченной овцой...

-- Да мы вмѣстѣ придумали,-- защищался о. Аполлонъ.

-- Ну, тамъ вмѣстѣ не вмѣстѣ,-- кто это разберетъ. Дѣло не видное... Выйдетъ все-таки на иной взглядъ, что ты примазываешься къ свѣтлой головѣ цѣловальника.

Зять замолкъ, а тесть прибавилъ:

-- Ну, прошлаго не вернешь, но, пожалуйста, впередъ будь осторожнѣе... Эхъ, молодость! молодость!-- вздохнулъ о. Романъ.-- Гдѣ бы въ корень вещей смотрѣть, а у нихъ глаза по верхамъ разбѣгаются... Вотъ зять о. Сосипатра, о. Николай Гусевъ, тоже... лѣшаго голова...

-- А что?

-- Танцовать выдумалъ!

-- Чай, на свадьбѣ гдѣ-нибудь?

-- Кабы на свадьбѣ, это бы не диво. На свадьбѣ всякое безобразіе возможно, даже старики иной разъ разойдутся, ничѣмъ не уймешь. А это недавно, случайно, въ гостяхъ у о. Павла въ Сыроѣшкинѣ: собрались епархіалки, семинаристы, и онъ съ ними пустился въ какой-то модный шаконь. Да и одинъ ли этотъ случай, много-много ужъ доносится слуховъ. Веселый человѣкъ, что и говорить! Но въ своемъ благочиніи не очень пріятно имѣть такого. Не попомъ бы ему быть, а сюртучникомъ оставаться, пусть и плѣнялъ бы на паркетѣ. Когда былъ онъ семинаристомъ, это выходило хорошо и даже очень, а теперь въ рясѣ эти танцъ-плясы какъ назвать?

-- А хорошо онъ танцовалъ въ семинаріи,-- предался воспоминаніямъ о. Аполлонъ.-- Всѣ танцы произошелъ и у насъ былъ вродѣ танцмейстера, обучалъ желающихъ товарищей, и недорого бралъ,-- по четвертаку за всякій танецъ.

-- И ты учился?-- спросилъ тесть.

-- Какъ же! Пытался.

-- Чай, тоже не обсѣвокъ онъ въ полѣ,-- защищала Ираида Ивановна зятя.

-- Но, видно, не далась ему плясовая наука.

-- Неспособенъ,-- скромно сознался о. Аполлонъ.

-- Вотъ, къ танцамъ у васъ есть стремленіе, а почему нѣтъ склонности къ духовнымъ манерамъ? Вотъ такого бы вамъ учителя, гораздо лучше... Да нѣтъ такого, къ сожалѣнію, и быть не можетъ. Это дается опытомъ, наблюденіемъ, и глубокимъ проникновеніемъ въ жизнь и ея комбинацію, чтобы усвоить эту особую манеру, чтобы въ ней было и достоинство, но не оскорбляющее другихъ, и смиреніе, но безъ забитости, и даже своего рода грація, но безъ слащавости, а главное -- особая вдохновленность... Вотъ припоминаю бывшаго своего ректора, покойнаго о. Анфима Васильевича. Ну, что это за осанка! что за поступь! Выйдетъ онъ, бывало, напримѣръ, на литію, залюбуешься! Что за интонація при чтеніи воскреснаго евангелія за всенощной!.. "Симоне Іонинъ! Любиши-ли Мя? Ей, Господи, яко люблю Тя. И глаголя ему третіе: Симоне Іонинъ, любиши-ли Мя? Оскорбѣ же Петръ и рѣче"... И чуть-чуть голову на бокъ... Ну, нѣтъ, невозможно и представить, до чего у о. Анфима все было художественно, до чего очаровательно... Нынѣ такихъ людей нѣтъ и посмотрѣть негдѣ! Нынѣ все какъ-то по другому, и манеры, и рѣчи, и мысли даже другія. Точно нащупываютъ что-то новое, другое, а что -- и сами не знаютъ, и ходятъ въ потемкахъ. Эхъ, люди, люди! Неужели старое вамъ надоѣло? А старое-то было прочно, твердо, основательно. Разсказывали въ наше время, про того же о. ректора Анфима. Разъ будто гдѣ-то ему пришлось состязаться съ какимъ-то нигилистомъ, чиновникомъ губернскаго правленія. Подошелъ къ нему о. Анфимъ и грозно спрашиваетъ: "Вы говорите, что Бога нѣтъ? А я говорю вамъ: Есть!" И какъ стукнетъ по столу кулакомъ -- здоровый такой былъ, росту косая сажень, грудь колесомъ, а руки, какъ гири пудовыя,-- всѣ бутылки съ закусками заплясали. А онъ хоть бы что, ни-ни, не смутился, хотя былъ тутъ губернаторъ. Глазомъ не моргнулъ нашъ о. Анфимъ, отошелъ въ сторону съ видомъ пророка Моисея, спускающагося съ синайской горы. А чиновникъ сталъ подбирать съ полу упавшія рюмки. Вотъ какъ!.. А нынѣ что! Деликатничаютъ и никогда прямо не ринутся на защиту своего дѣла, а все окольные пути избираютъ, шепчутъ, доносятъ... Эхъ вы, нынѣшнее поколѣніе! Несчастный вы народъ! Нѣтъ у васъ передъ глазами настоящихъ примѣровъ, потому вы такая кислятина и выходите,-- ни Богу свѣчка, ни чорту кочерга!..

V.

Гостей на именины о. благочиннаго, обыкновенно, съѣзжалось много. О. Романъ не былъ, въ сущности, скупымъ человѣкомъ и хотя не былъ большимъ хлѣбосоломъ, но въ день своихъ именинъ почиталъ долгомъ раскошелиться. Именинное угощеніе было тою повинностью, которою онъ расплачивался съ духовенствомъ благочинія, принимавшимъ его въ каждомъ селѣ не менѣе трехъ разъ въ годъ по долгу службы и оказывавшимъ ему въ такихъ случаяхъ экстраординарное гостепріимство. За все время управленія благочиніемъ не было еще случая, чтобы о. Романъ когда-нибудь "сбѣжалъ" отъ именинъ, пользуясь дѣйствительнымъ или мнимымъ предлогомъ выбыть изъ Большой Пузы. Онъ любилъ устанавливать прочные, твердые порядки въ старинномъ вкусѣ, а свои именины считалъ дѣломъ не послѣднимъ и очень обижался, если кто-нибудь изъ подвѣдомыхъ ему священниковъ уклонялся безъ основательной причины отъ этого благочинническаго торжества. По началу думали, что благочинный дѣлаетъ свои именины подъ предлогомъ полученія нѣкоей дани съ подчиненныхъ, и везли ему гусей, индюшекъ, поросятъ, фунтикъ чаю, головку сахару и что-нибудь вродѣ этого. Но когда объяснилось, что благочинный энергично протестовалъ противъ подношеній, а матушка благочинниха приняла эти дары со смущеніемъ, единственно въ виду того, что какъ-то неловко гостямъ везти привезенное обратно, перестали подносить дары и ѣхали съ душевнымъ спокойствіемъ безъ всякаго угнетенія, съ единственною цѣлью почтить уважаемаго и любимаго начальника и провести у него день тезоименитства наилучшимъ образомъ. Благочиніе состояло изъ тринадцати приходовъ. Батюшки являлись обыкновенно съ матушками, а у кого были взрослыя дѣти, то и съ епархіалками и съ семинаристами. Въ общемъ набиралось въ Большой Пузѣ въ день святого Романа гостей человѣкъ до сорока, да кучеровъ не менѣе дюжины. Общество было не малое и потому хлопотъ у матушки благочиннихи было по горло. Она за цѣлую недѣлю готовилась къ 24 іюля и заблаговременно запасалась необходимымъ, при чемъ, конечно, старалась сдѣлать все какъ можно дешевле. Одною изъ главныхъ заботъ было припасти достодолжное число винъ, чтобы столъ радовалъ взоръ своимъ видомъ, подобнымъ витринѣ колоніальнаго магазина, и чтобы питій хватило на всю братію и на вся христіаны, и, дѣйствительно, этого винища выходило пропасть, ибо принимались пить по нѣскольку разъ -- до обѣда, во время обѣда, за чаемъ, за ужиномъ, а нѣкоторые, особенно ретивые, сверхъ того нуждались на утро послѣ именинъ въ "опохмѣлочкѣ". Пили больше водку, конечно. Но въ иные моменты вдругъ всѣ налегали на какую-нибудь наливку или на вино и изъ подражанія опустошали бутылку за бутылкой, говоря: "И мнѣ, и мнѣ этого же!" Вопросомъ о наливкахъ Ираида Ивановна никогда не была озабочена, потому что всякой домашней наливки у нея запасалось не по одной четверти, и настойки эти всѣ были отмѣнно хорошія. Привычка настаивать рябину, смородину, землянику, вишню и всякую ягоду у нея была большою слабостью, такъ что о. Романъ иногда подсмѣивался и упрекалъ супругу:

-- Ну, куда это ты, мать моя, столько готовишь? Вѣдь, я управляю только однимъ благочиніемъ, а у тебя тутъ матеріалу столько, что весь уѣздъ можно въ лоскъ уложить.

-- Ну, батя, запасъ потомъ денегъ не проситъ,-- отзывалась благочинниха, поглядывая любовнымъ взглядомъ на стоявшія въ чуланѣ на полкахъ бутыли всѣхъ цвѣтовъ радуги, отъ густо краснаго до свѣтлонѣжнаго вродѣ заходящаго солнца включительно, и дѣлала свое дѣло.

Но ее приводило въ смущеніе: какъ быть съ винами, безъ которыхъ нельзя обойтись? Вино вообще не дешево, меньше рубля съ четвертакомъ бутылки не найдешь въ Дранскѣ, а что ниже, напримѣръ, Соколовское за шесть гривенъ или Лаишевское за полтину, то не стоитъ покупать,-- попы дуютъ его какъ квасъ и ни капельки не хмѣлѣютъ. Надо подавать такое все-таки вино, чтобы оно въ голову ударяло и заставляло думать, что оно хоть слабое-слабое, а можетъ довести до "еле можаху", какъ и всякій сиволдай. Долгимъ опытомъ матушка додумалась, что желаемаго достигнуть не трудно и не особенно дорого,-- стоитъ только закупить такъ называемаго бѣлаго вина, отстаивавшагося на днѣ какими-то гнѣздами, на подобіе паутины, какъ въ ренсковомъ уксусѣ, и отдававшаго почему-то селитрой, и "размадерить" его, какъ это искусно дѣлается во многихъ русскихъ торговыхъ погребахъ. Такое бѣлое вино четвертями продавалось въ Дранскѣ очень сходно, на гривенникъ только дороже противъ водки. Его-то матушка и запасала ведерко. Ираида Ивановна передъ тѣмъ, какъ приступить къ этому дѣлу, обыкновенно собирала всѣ пустыя бутылки съ уцѣлѣвшими ярлыками, остававшіяся отъ архіерейскаго угощенія, когда требовалось настоящее хорошее вино, и вела такую рѣчь съ дочерью:

-- Танечка, прочти-ка что тутъ написано... не по-русски..

-- Ма-мадера, мамаша... По-латыни...

-- Мадера... А какого она цвѣта?

-- Темнокраснаго, кажется.

-- Темнокраснаго? Ну, значитъ, надо подбавить прошлогодней густой вишневки и сахару чайную чашку и подварить... Такъ... А это какая бутылка?

-- Сотернъ, мамаша. Это свѣтлое бываетъ...

-- Свѣтлое, говоришь? Какже это сдѣлать? Развѣ крыжовнику подбавить или яблоковъ? Больше нечего. Ну и сахару, конечно... А это, кажется, портвейнъ заграничный?

-- Портвейнъ.

-- Съ портвейномъ легко. Немного земляники, немного брусники, пятую долю вишневки и готово. Сахару не надо... А это въ рукахъ у тебя какая бутылка?

-- Массандра удѣльная съ красной печатью.

-- Ну, удѣльное не буду. Трудно его приготовлять. Разъ было вздумала, да нарвалась, смѣялись не мало, кто-то Кашинскимъ называлъ и даже Щедрина какого-то поминалъ, писателя... Впрочемъ, все тогда выпили, мошенники. Можетъ быть, и не понравилось, да вѣдь во хмѣлю чего ни подай, все хорошо... Но нѣтъ ничего легче, скажу я тебѣ, Таня, изготовить тенерифъ. Остроты побольше и сладости. Апельсинная или лимонная корка помогаетъ чуть-чуть съ ванилью... Не отличишь отъ настоящаго. Запиши этотъ рецептъ для себя, пригодится. Попы очень уважаютъ тенерифъ.

-- Хорошо, мамаша,-- сказала дочь.

Тоже самое и теперь было. Уже изготовлено было всякаго вина по бутылкѣ, а всѣхъ -- съ дюжину, при чемъ всѣхъ ихъ приходилось подваривать, ибо, по убѣжденію матушки, только огонь производитъ надлежащее химическое соединеніе подчасъ несоединимыхъ веществъ. И мать, и дочь наливали, переливали, взбалтывали, размѣривали части входившихъ въ сочетаніе твердыхъ и жидкихъ тѣлъ, стояли у плиты, жглись, потѣли), обмахивались фартуками, умывались холодной колодезной водой, которую Марья лила изъ цѣлаго ковша, сама изнемогая отъ жары. Но эти хлопоты были и веселы, и пріятны. Когда все оканчивалось, вина остужались и ярлыки тщательно очищались отъ пятенъ и все выставлялось на обѣденномъ столѣ въ стройномъ, радующемъ взоръ, порядкѣ, наступалъ интересный моментъ пробы: призывали о. Романа, давали ему въ руки маленькую рюмку, и онъ начиналъ отвѣдывать съ крайней, выражая о нихъ свой неподкупный или, по буквальному его выраженію "неумытный" судъ.

На этотъ разъ въ число судей попалъ и о. Аполлонъ.

-- Не дурно!-- сказалъ о. Романъ, пробуя "портвейнъ".

-- Да, хорошо,-- согласился и о. Аполлонъ.

-- А, вотъ, попробуемъ еще, каковъ хересъ... Хм... на портвейнъ смахиваетъ, но есть и разница.. Чуешь, Аполлонъ?

-- Да.

-- А коньякъ хорошъ, на спирту должно быть. А какая ягода?

-- Ежевика..

-- Крѣпкое вино.

Болѣе или менѣе все удалось, исключая "сотерна", о которомъ протопопъ сказалъ:

-- Плохая выдѣлка. Гостямъ не подавай. А то выйдетъ такая же исторія, какъ и съ Массандрой.

Но зять сталъ спорить:

-- А по моему, папаша, такъ ничего этотъ сотернъ.

-- Ну, чего ты понимаешь въ винѣ? Много-ли ты его пилъ? Только водку отъ церковнаго и можешь отличить. Я, вотъ, напримѣръ, въ этомъ дѣлѣ искушенъ. Поѣдешь-ли въ городъ, куда-нибудь къ знакомому консисторскому протопопу угодишь, или вотъ съ архіереемъ обозрѣваешь церкви, чего-чего не перепробуешь! Вкусъ въ винѣ знаю, и никакая попадья меня не проведетъ.

-- Фу, ты, пропасть!-- сердилась между тѣмъ матушка, жалѣя свои труды.-- Опять неудача! Никогда этотъ сотернъ мнѣ не удается. Вотъ и въ прошломъ году кисъ, кисъ онъ, пришлось въ Пасху работнику стравить.

-- На этотъ разъ, попадья, не горюй, у тебя есть теперь другой работникъ по этой части -- зять. Не такъ-ли, Аполлонъ? Прикончишь сотернъ до имянинъ?

-- Готовъ послужить міру,-- входилъ о. Аполлонъ въ тонъ тестя.

-- Ну, конечно... А я не уважаю винъ, по моему -- что лучше россійской очищеной?.. Но ты, смотри, хоть тебѣ сотернъ и понравился, вдругъ на него особенно ретиво не налегай, несвареніе въ желудкѣ получится.

-- Сваритъ! То-ли мы еще пивали въ семинаріи!

-- А что?

-- Смѣсь.

-- Какую?

-- Водку, пиво, кислыя щи, церковное вино, одеколонъ, медовый квасъ -- все въ одинъ стаканъ и залпомъ.

-- Зачѣмъ?

-- На споръ.

-- Ахъ вы, черти! Какъ васъ не разорвало? Неужто твоя утроба это выдержала?

-- Положимъ, не моя, а Николая Гусева...

-- И живъ остался?

-- Поскучалъ же немного животомъ...

-- Гораздъ, гораздъ, что и говорить.-- И переходя къ злобѣ дня, о. Романъ обратился къ женѣ: -- А говядина и жаркое припасены?

-- Что ты, опомнись! Вѣдь именины-то въ середу приходятся.

-- Въ самомъ дѣлѣ! Въ се-ре-ду!.. Это скверно. Гдѣ же рыбы достать?

-- Да ужъ достала. Двѣ севрюги малосольныя -- и на заливное, и на разварное...

-- А горячее?

-- Пискарей велѣла наловить.

-- Гольцовъ бы лучше, вкуснѣе. Голецъ это стерлядь нашихъ маленькихъ рѣкъ.

-- Наваръ больно съ виду мутный, а какъ бы слѣдователь со становымъ не пріѣхали поздравлять, просмѣютъ потомъ на весь уѣздъ за такую уху...

-- Вьюны очень идутъ въ уху,-- вставилъ свое слово о. Аполлонъ:-- особенно если варить ихъ въ той же самой водѣ, гдѣ они водятся.

-- Матушки не ѣдятъ ихъ, отъ ужа вырождаются вьюны,-- замѣтила Ираида Ивановна.

-- Слышишь, Аполлонъ? Вотъ наши доморощенные Дарвины!..

-- Нѣтъ, попъ, ты не смѣйся, есть въ немъ что-то похожее на ужа, право слово, я и сама ѣсть его не стану.

-- Вотъ, вотъ! Всѣ вы поповы дочери на одну колодку, всѣ суевѣрки! По вашему и рыбу "сукъ" нельзя варить.

-- Еще бы эту дрянь! Конечно, грѣхъ.

-- А чѣмъ она дрянь?

-- Всѣмъ. Сука такъ она сука и есть. Изъ-за названія одного стошнитъ.

-- Эка, съ чего тошнитъ!.. Ну, вотъ, тебя зовутъ Ираида... Что же тутъ худого? Неужто ты Иродова дочь? Названіе ничего не значитъ.

-- А постой: зачѣмъ же ты всѣхъ незаконорожденныхъ называешь Пименами и Голиндухами?

-- А чтобы отличить дѣтей закона отъ дѣтей блуда... Это у всякаго попа такой обычай: у меня въ приходѣ такіе -- Пимашки, у другого -- Фіешки, у третьяго -- Силуяшки..! Примѣта.

-- По моему, это не хорошо. Я до сихъ поръ не могу простить своему папашѣ, зачѣмъ онъ далъ мнѣ имя Ираида. Пьяный, прости Господи, былъ и ждалъ сына, а вышла дочь, онъ и назвалъ меня съ сердцовъ такимъ именемъ, какого у насъ и въ роду не было, да дай Богъ, чтобы никогда не было и впредь.

-- Такъ ты лучше что-ли съ другимъ именемъ была бы?

-- Не лучше, а все-таки пріятнѣе... Напримѣръ, взять Римма или Инна -- хорошія имена и совсѣмъ по другому звучитъ, чѣмъ И-ра-ида!

-- Запрещено теперь давать эти имена, это имена мужскія, и тебѣ пришлось бы перемѣнить, если бы тебя звали Риммой.

-- И ни за что не перемѣнила бы!

-- А если Синодъ приказываетъ?

-- Хоть разсинодъ, все равно не послушалась бы... А почему Римма не можетъ быть женскимъ именемъ? Степанъ -- и Степанида, Александръ и -- Александра, Серафимъ и -- Серафима...

-- Да не было, тебѣ говорятъ, никакой Риммы святой, а былъ Риммъ! Ну? Поняла? Чего споришь?

-- Какъ не было? Быть этого не можетъ! Сколько Риммъ на свѣтѣ и вдругъ...

-- Да, и все была ошибка...

-- Что-то поздно поправлять стали ошибку.

-- Ну, развѣ съ тобой столкуешь!

-- Именемъ нельзя шутить,-- заговорила опять матушка.-- Несчастныя бываютъ дѣти, которыхъ въ гнѣвѣ родители называютъ ненавистнымъ именемъ.

-- Напримѣръ, ты... Несчастно что ль прожила свой вѣкъ?

-- А мало-ли было несчастій?

-- А у кого ихъ не бываетъ?

-- Можетъ быть, счастливѣе была бы.

-- Да чѣмъ ты несчастна, скажи, пожалуйста? Что ты -- благочинниха? что ты -- протопопица? Да много ли Риммъ въ благочиннихахъ?.. Чего ты Бога гнѣвишь!

-- Однако! Можетъ быть, я съ хорошимъ-то именемъ за профессора семинаріи замужъ бы вышла.

-- Эка сласть какая, подумаешь,-- профессоръ семинаріи! Во-первыхъ, теперь въ семинаріи такъ и не зовутъ, этотъ титулъ остался только для академіи, а въ семинаріи -- только учителя, преподаватели, ну, для почтенія иныхъ, которые постарше, называютъ наставниками... А живутъ-то эти, твои профессора, такъ, что намъ съ тобою завидуютъ.

-- Неужто и ректоръ или инспекторъ семинаріи тебѣ завидуетъ?

-- Такъ ты бы за ректора вышла съ именемъ Риммы?

-- А что? Да почему бы я не могла быть ректоршей?

-- Ну, мать моя, замечталась ты окончательно. Удивительно на тебя дѣйствуетъ вино собственнаго твоего издѣлія... Ты это какого напробовалась? Мадеры, что ль?

Всѣ добродушно разсмѣялись, въ томъ числѣ и сама Ираида Ивановна, дѣйствительно отвѣдывавшая своихъ винъ еще въ тепловатомъ видѣ -- каждаго понемногу, по наперсточку во время подвариванія ихъ въ мѣдномъ тазу на плитѣ. Теперь она присѣла на скамейку возлѣ стола, опустила усталыя руки на колѣни и являла собою утомленный, но блаженный видъ.

-- У меня вся вѣдомость готова,-- произнесла она, улыбаясь счастливой улыбкой.-- А твоя статья -- водка припасена ли?

-- Въ городъ ѣхать не потребуется, кабакъ рядомъ... А вотъ у тебя насчетъ посуды какъ: тарелки, ножи, вилки?..

-- Пожалуйста... Я ужъ наказала Риммѣ Григорьевнѣ и Надеждѣ Павловнѣ.

-- Но этого не хватитъ.

-- А Надежда Егоровна сама догадается, не въ первой ей знаетъ, сколько народу собирается.

-- А шампанское будетъ?

-- Какое шампанское?-- спрашивалъ о. Аполлонъ.-- Неужели настоящее? Вѣдь, это очень дорого.

-- Для кого дорого, для насъ нѣтъ. А такъ какъ я въ нынѣшнемъ году получилъ за двѣнадцать лѣтъ Анну по статуту, то безъ шампанскаго обойтись невозможно. Гдѣ оно, попадья?

-- Въ погребѣ.

-- О?-- изумлялся о. Аполлонъ.-- Говорятъ, настоящее шампанское два съ полтиной бутылка.

-- Мало знаешь: шесть съ полтиной настоящее, реде... реде... Какъ, бишь, его?.. Реденѣевское... Да... А то еще есть понь... понь... Нѣтъ, забылъ... Помпадуръ?.. Нѣтъ... А, вспомнилъ: Помри!

-- Неужто такъ называется?

-- Да. И не безъ причины: выпилъ и помирай! Ужъ это -- вино-о!.. Насъ, когда я въ прошломъ году былъ депутатомъ общеепархіальнаго съѣзда и какъ разъ тогда праздновали столѣтній юбилей семинаріи, угощали имъ... Хорошее вино! "Ноевскимъ" я его прозвалъ.

-- Такъ неужели вы этакого купите?

-- А ты думалъ, не могу?.. Могу, братъ, могу... Да только не хочу.-- И входя въ ласковый тонъ и трепля зятя по плечу, о. Романъ прибавилъ:-- Душа моя! у насъ своя шампанея, кратеровской фирмы, изъ собственныхъ ея высокопреподобія, твоей тещи, виноградниковъ! Благоговѣй! Ну вставай и кланяйся!-- шутилъ о. Романъ.-- Потому что и Таня твоя можетъ приготовить это знаменитое вино, у нея всѣ маменькины секреты и художества записаны въ единственной ея книжкѣ малиноваго бархата съ золотымъ обрѣзомъ -- подарокъ великаго ухаживателя и бывшаго твоего соперника Николая Гусева, преподнесшаго въ бытность свою въ четвертомъ классѣ семинаріи ту книжицу въ альбомъ стиховъ и акростиховъ. А мы съ Таней благоразумно повернули этотъ альбомъ въ обиходъ домашней рецептуры, вырвавъ изъ него всю поэзію съ жасминами и прочей галиматьей.

-- А почему же на нашей свадьбѣ этого шампанскаго не было?

-- Зима тогда была, потому и не было. А теперь лѣто, костяники въ лѣсу пропасть, значитъ, будетъ шампанское, всѣмъ по стаканчику.

-- А крѣпкое оно?

-- Очень. Если предварительно выпьешь рюмокъ десять водки да штукъ пять рябиновой, то послѣ кратеровскаго у тебя глаза на лобъ полѣзутъ, а если воздержишься отъ тестевой водки и отъ тёщиныхъ наливокъ, то, хоть всю бутылку опростай нашего шампанскаго, все на своемъ мѣстѣ останется... Водичка, другъ мой, водичка! Вродѣ всякой фруктовой, только сладкая, сахарная и пѣнится. И когда пьютъ этотъ нектаръ, то всѣ встаютъ, поютъ матушкѣ-благочиннихѣ многолѣтіе, и парадному обѣду конецъ.

-- А пока что, не поужинать-ли намъ?-- сдѣлалъ переходъ отъ будущаго къ настоящему о. Романъ.

-- Больно я устала,-- сказала Ираида Ивановна.-- Да есть ли еще ужинъ?

-- Да не надо ужинать и такъ сыты!,-- поддерживалъ тещу о. Аполлонъ. Но о. Романъ категорически заявилъ:

-- Вы какъ хотите, а у меня свой режимъ: безъ ужина я спать не могу. Чего-нибудь дайте пожевать.

VI.

Оживленный и умный тесть все выше и выше становился въ глазахъ зятя, который все больше передъ нимъ благоговѣлъ и поучался житейской мудрости. На утро, когда женщины хлопотали въ кухнѣ, а мужчины пили чай на балконѣ, о. Романъ, очень благодушно настроенный и видимо весьма довольный тѣмъ, что его зять поддается безъ особаго труда и смотритъ, какъ говорятъ, въ ротъ, началъ:

-- А какъ ты думаешь, Аполлоша,-- онъ уже пересталъ называть его отцомъ Аполлономъ и обращался съ нимъ какъ съ роднымъ сыномъ,-- скажи по совѣсти, доволенъ ли бы ты былъ, если бы твоя жена была совершенно подобна во всемъ твоей тещѣ?-- Онъ сдѣлалъ небольшую паузу и докончилъ:-- Ты не торопись отвѣчать, подумай, сообрази, но не стѣсняйся, говори правду. Неправды я не люблю и сразу ее замѣчу.

О. Аполлонъ молчалъ. Неожиданный вопросъ засталъ его неподготовленнымъ и поднялъ въ душѣ столько разнообразныхъ мыслей, что онъ не успѣлъ сразу все обнять, привести въ порядокъ и выразить опредѣленно.

-- Молчишь? Что трудно отвѣтить? Ну, постой, я тебѣ помогу. Скажи: ты мечталъ когда-нибудь?

-- Мечталъ.

-- О чемъ?

-- Обо всемъ.

-- А въ частности, объ женщинахъ?

-- И это было.

-- Ну, и въ какомъ видѣ ты представлялъ себѣ идеальную женщину?

-- Вообще, чтобы хорошая была...

-- Это не отвѣтъ: "вообще". Давай разобьемъ "вообще" на частности. Мечталъ, чтобы жена была красивая?

-- Да.

-- Осуществилась эта мечта? Не бойся, говори. Насъ никто не услышитъ. А въ крайности, притворимъ дверь. Вотъ такъ... Ну, теперь ты какъ на духу.

-- Таня красивая,-- тихо прошепталъ о. Аполлонъ и покраснѣлъ.

-- А чего стыдишься? вотъ красная дѣвица! Я и самъ знаю, что не дурна моя дочь. Но есть красивѣе ея.

-- Не знаю, не видалъ.

-- Увидишь.

-- Это все равно. Таня для меня всегда будетъ красива.

-- Это хорошо. Но главное не это даже, а то, что здоровая она. Въ этомъ отношеніи она вся угодила въ мать. А я не упомню, хворала ли хоть разъ въ жизни твоя теща. Ты не можешь себѣ представить, какое несчастіе -- больная жена Это -- мука! каторга! Я видѣлъ такихъ. Ну и жизнь! Я тебѣ скажу, просто бери камень на шею да въ воду. Здоровая жена -- большое благо, особенно для поповъ -- это summum bonum. Кому другому овдовѣть -- еще полгоря, иной даже радуется, а намъ попамъ -- потерять жену да съ дѣтьми остаться -- прямо петля. Не хочется грязнить твое воображеніе, а то бы я поразсказалъ тебѣ, какія дѣла творятся у вдовыхъ поповъ, особенно у молодыхъ. Ну, да ужъ самъ догадайся. А я скажу: винить ихъ нельзя. Это несчастные люди и въ большинствѣ случаевъ они кончаютъ пьянствомъ. И это такъ будетъ вѣчно и нельзя думать, чтобы это когда-нибудь измѣнилось. Апостольское правило -- баста! аминь тутъ! престанетъ всякъ глаголъ передъ словами -- "единыя жены мужъ". Не дай Богъ тебѣ, конечно, овдовѣть, жаль будетъ дочь, а тебя пуще. Мертвый что! умеръ, въ землю закопали, и дѣло съ концомъ. А живой что станетъ дѣлать? Ты пойми, какъ всегда духовенство плачетъ на похоронахъ каждой попадьи. Сколько я ни хоронилъ поповъ, а того нѣтъ, что на похоронахъ попадьи, тутъ всегда кажется, что двоихъ заразъ хоронятъ, весь домъ несутъ на кладбище. И это вѣрно. Въ сущности попъ-вдовецъ уже подрубленное дерево, живой мертвецъ съ послѣднимъ вздохомъ попадьи. Понимаешь, зачѣмъ я это говорю?

-- Понимаю.

-- А потому какое правило вытекаетъ отсюда?

-- Любить надо попадью.

-- Это что -- любить! Пустяки! Главное -- беречь жену, вотъ правило. Можно любить и не беречь, какъ это сплошь и рядомъ бываетъ. А попу надо сначала и главное -- беречь попадью, а потомъ уже любить. Я еще добавлю: ее надо беречь больше, чѣмъ самого себя. Ты себя, положимъ, ухлопалъ и умеръ, жена твоя найдетъ себѣ мѣсто. Она можетъ даже замужъ выйдти; положимъ, рѣдко это бываетъ, но все же бываетъ. И во всякомъ случаѣ у нея дорога шире,-- она, если захочетъ, можетъ идти въ акушерки, на курсы, въ учительницы, не пропадетъ. А ты никуда не двинешься, приросъ и присохъ къ ея могилѣ, словно тебя за рясу прибили къ ея могильному кресту, и съ этого момента ты монахъ, и плохой долженъ быть монахъ, потому что живешь въ мірѣ среди соблазновъ, и ты долженъ совсѣмъ пропасть и не по чему другому, какъ потому, что совмѣстная жизнь поселила въ васъ крѣпкую склонность къ семейной жизни.. Попъ внѣ семьи не мыслимъ, а безъ попадьи онъ берется за суррогаты, грязные, пошлые, нездоровые... И вотъ то качество, по которому ты долженъ беречь жену, называется...

-- Бережливость.

-- Нѣтъ, не точно -- бережь. Бережь основа жизни. Въ ней, въ бережи, все -- и любовь, и гуманность, и самоотверженіе, и снисхожденіе, и прощеніе, если ты бережешь чужую жизнь, какъ условіе своей... Ну, налей-ка еще стаканчикъ чаю и мнѣ, и себѣ и пойдемъ дальше разсуждать. Возьми жидовъ -- крѣпкая нація! Въ самомъ дѣлѣ, ужъ какъ ихъ ни угнетали, какъ ихъ ни гнали, ни стирали съ лица земли, а живы, живехоньки. Время всѣ націи древности смело, а эта, еврейская, вѣчная народность. А почему? Говорятъ: Кагалъ!.. Пустое! Семья -- вотъ что! Отъ семьи они и къ деньгамъ пристрастились, потому что только та семья и цѣла, въ которой есть деньги. Отсюда вытекаетъ второе требованіе жизни -- понимаешь?

-- Деньги копить.

-- Вѣрно. Изъ бережи выходитъ бережливость. Говорятъ: попы жадны. Враки! Вовсе не жадны, а бережливы. Дѣйствительно, зря денегъ не мотаютъ, не любятъ пускать ихъ по вѣтру, да и поводовъ къ тому нѣтъ. Но на что надо, отказу нѣтъ. Бывало, дѣти у меня на книги, сколько угодно проси, дамъ, а на пустяки -- ни гроша... Вотъ когда я умру, и наслѣдники будутъ дѣлить мою библіотеку, ты, пожалуй, скажешь: какой тесть мудрый былъ! Какія книги читалъ! Дѣйствительно, какихъ только книгъ у меня нѣтъ! Ты думаешь, я все для себя выписывалъ? Вовсе нѣтъ, это ребята себѣ накупали. И какіе вкусы у нихъ были! Одинъ любилъ философію, и то Гегеля, то Канта купитъ, то какую-нибудь "Критику отвлеченныхъ началъ". Другой, вотъ, интересовался народнической литературой -- Успенскаго, Златовратскаго, Наумова, Нефедова, Слѣпцова, Рѣшетникова и много-много другихъ книгъ собиралъ. А третій ударился въ соціологію -- Спенснера какого-то, Маркса и разныя политичекія экономіи и государственныя права пріобрѣталъ. Въ семинаріи-то ничего этого не давали читать, даже запрещали и исключали за такія книги. А я дозволялъ, но въ семинарію брать съ собой нѣтъ. Вакатомъ читай сколько угодно, а въ заведеніе -- ни-ни! Читалъ ли ты такія книги?

-- Не доводилось.

-- Видно это. А кабы читалъ, не былъ бы ты Танинымъ мужемъ, въ университетъ запросился бы и тамъ, можетъ быть, голову сломалъ... Да и я, братъ, мало читалъ. Охота была, да времени не было. А дѣти меня просвѣщали, ей-Богу! Бывало, соберемся вмѣстѣ, въ саду, и такіе у насъ жаркіе дебаты начнутся, до пѣтуховъ деремся. Одинъ годъ я даже одурѣлъ съ ними, совсѣмъ въ эту діалектику пустился, и могъ строить длинные періоды въ профессорскомъ стилѣ. Многое кое-чего узналъ. И интересное. Если хочешь, почитай когда-нибудь на свободѣ. Рекомендовать особенно не буду, но если двѣ-три книги осилишь, много понимать будешь: попу не лишне все понимать... Я, главное, не стѣснялъ дѣтей. Хоть я имъ и отецъ, но на это время превращался въ товарища, и они часто мнѣ говорили: "Ты, папаша, весьма глупо разсуждаешь". И я у нихъ въ долгу не оставался: "Сами вы дураки!" У насъ это просто выходило, безобидно, за милую душу. Мы забывали въ спорахъ полъ, возрастъ, положеніе... Хорошее было время, не забыть. И они меня любятъ, письма часто пишутъ, и все рвутся побывать и собраться вмѣстѣ, да ужъ не знаю, приведетъ ли Господь. Поломала таки ихъ жизнь всѣхъ. Главное, на счетъ финансовъ у нихъ слабовато. Поженились рано, по любви, семьями обзавелись, а жалованье -- какое? Много ли земскій врачъ получаетъ или учитель гимназіи? Ужъ вотъ какъ-нибудь самъ накоплю сотняжку -- другую и выпишу ихъ: "Пріѣзжайте, молъ, блудныя дѣти, спорить насчетъ Маркса".

О. Романъ задумался и вздохнулъ.

-- О чемъ, папаша?

-- Павла больно жаль. Затерялся гдѣ-то тамъ въ Сибири далеко, влопался въ какую-то исторію... Но это былъ, Аполлоша, я прямо тебя скажу безъ похвальбы,-- звѣзда!.. Но мы уклонились въ сторону. На чемъ мы остановились?

-- На бережливости.

-- Да, объ этомъ... И вотъ изъ этой бережливости вытекаетъ то, о чемъ я тебѣ вчера трактовалъ, послѣ похоронъ Степаниды. Да, братъ, деньгу надо добывать, чтобы кормить себя, жену, дѣтей и потомство обезпечить. Это надо сразу зарубить себѣ на носу -- брать, брать и брать, сколько полагается, а не сколько даютъ,-- даютъ вѣдь всегда меньше, чѣмъ берутъ. Хорошо говорить на счетъ поповской жадности тѣмъ, кто казенное жалованье получаетъ. А откуда оно -- это жалованье? Изъ мужичьяго же кармана. Это несчастный Павелъ хорошо доказывалъ... Ну такъ, значитъ, все дѣло не въ источникѣ, который у всѣхъ одинъ и тотъ же, а въ формѣ извлеченія изъ него положеннаго закономъ или обычаемъ жалованья. Только тамъ, у чиновниковъ, есть особыя лица -- сборщики податей, современные мытари въ видѣ становыхъ приставовъ, а у насъ, у поповъ, такого органа нѣтъ, мы сами эту должность правимъ. Что дѣлать! Это не отъ насъ... Итакъ, братъ, сантименты по боку -- и доходы твои обезпечены, и жена сыта и довольна, и дѣти будутъ не разуты.

О. Романъ наклонился и сталъ, пить чай. Отодвинувъ пустой стаканъ, онъ опять заговорилъ:

-- Все это твои, такъ сказать, необходимыя для семьи качества. Безъ нихъ не проживешь счастливо, нуль безъ нихъ или даже прямо минусъ. Нѣкоторыя изъ этихъ качествъ одобрить нельзя, поганыя они въ сущности, напримѣръ, хоть скупость, родная сестра бережливости, или суровость къ прихожанамъ, но что дѣлать, такъ жизнь устроена. Чтобы не чувствовавать холода зимой, надо овечку зарѣзать да съ нея шкурку содрать и то, чѣмъ эта овечка защищалась отъ стихій, возложить на свои плечи, и будетъ тепло. Но теперь перейдемъ къ качествамъ, которыя требуются отъ попадьи для полноты поповскаго счастія. Какъ ты думаешь, Аполлоша, кромѣ здоровья что еще ей надо?

-- Чтобы у нея сердце было хорошее, любящее.

-- Вотъ одолжилъ. Сердце! сердце! Сразу видно, что человѣкъ съ луны свалился. Ахъ, ты попъ-институтка! Чего тебѣ сердце-то дастъ? Одно сердечное удовольствіе и больше ничего.

О. Аполлонъ задумался.

-- Хозяйка должна быть попадья!-- энергично ударялъ о. Романъ, дѣлая музыку изъ перваго слова.-- Вотъ что! И это выходитъ изъ того же условія семейной жизни -- изъ бережи и бережливости. Чтобы она умѣла все купить за пятакъ да съ бархатцемъ, чтобы она изъ дряни конфетку дѣлала! У настоящей хозяйки картофельная скорлупа не пропадетъ. У нея все колесомъ выходитъ, одно кончается, другое начинается, и нѣтъ перерыва, ни пустого мѣста. Это, пожалуй, вещь самая мудреная, чтобы все шло безъ пропусковъ, вдругъ она не дается, но къ ней надо стремиться и ея всегда можно достигнуть. Ну, теперь скажи, Аполлонъ, хозяйка -- твоя жена или нѣтъ?

-- У насъ пока хозяйство самое ограниченное.

-- Заведи, братъ, полное хозяйство, непремѣнно -- заведи. Таня будетъ образцовая хозяйка. И знаешь, почему? Потому что я намѣренно сдѣлалъ ее недоучкой, взялъ изъ четвертаго класса епархіальнаго училища. Всѣ протестовали, особенно братья, но я никого не послушался. Всѣ кричали: "Варваръ! Плюшкинъ! На образованіе послѣдней дочери денегъ пожалѣлъ, всѣхъ вывелъ на дорогу, а ее оставилъ безъ образованія!.." Чепуха!-- махнулъ рукой о. Романъ.-- Главная причина въ томъ, что въ епархіальномъ училищѣ хоть сто лѣтъ учись, все равно толку не будетъ. Преподаютъ сухо, мертво, безжизненно, глупо, много лишняго, а что надо, того нѣтъ. Сверхъ того голову набиваютъ чепухой, дѣвчонки научаются сплетничать и проникаютъ въ тѣ тайны, которыя имъ знать не надо. А эти классныя дамы злы, какъ вѣдьмы, или слащавы, какъ солоцкій корень, несправедливы, придирчивы, онѣ весь характеръ у ангела даже испортятъ, не только у обыкновенной дѣвочки. Ну, самъ посуди, хорошая-ли вещь -- кокетство? А, вѣдь, появилась эта пакость у епархіалокъ, влюбляются въ холостыхъ преподавателей, въ проходящихъ мимо офицеровъ, юнкеровъ, анонимныя записки пишутъ семинаристамъ. Видя и зная все это, могъ-ли я желать, чтобы и изъ моей дочери вышла такая же сорока, какъ и всѣ? И я прекратилъ ученье для дочери, не желая пользоваться сомнительными плодами школы. Читать-писать знаетъ, считать умѣетъ и довольно. Все равно, чему ни учи, все забудетъ, когда станетъ попадьей, такъ нечего и учить ее разнымъ ненужнымъ разностямъ и забивать голову. Поменьше фантазіи, да побольше дѣла. Пусть-ка она у матери поучится хозяйству, чѣмъ тамъ разной дребедени. И это знаніе по своему качеству выше всякаго другого въ семьѣ и не потому, что оно прибыльно, сберегаетъ средства, а потому, что оно занимательно, даетъ интересъ къ жизни, трудъ, здоровье. Самыя здоровыя женщины это тѣ, которыя ведутъ хозяйство. У нихъ весь день занятъ, имъ времени не хватаетъ. Небось, такая не зачитается до утра интереснымъ романомъ, не станетъ вести глупые разговоры съ мечтательнымъ лѣнтяемъ, она прямо скажетъ: "Ахъ, у меня коровы не доены! Ахъ, я капусту не полила! Ахъ, курица кудахтаетъ, значитъ, снеслась". И заткнетъ юбку и пойдетъ командовать по двору, любо смотрѣть! И думаешь, это плохо? Нѣтъ, ей-богу лучше, чѣмъ читать какую-нибудь "Уродину" и жить воображеніемъ въ "Пасти дракона" и восторгаться: Ахъ, какой великій романистъ Пазухинъ! Ахъ, какъ хорошо пишетъ Лейкинъ! И къ чему эти разговоры? Гораздо лучше, если толкуютъ о курахъ, объ удоѣ молока и спорятъ, какая насѣдка больше выводитъ цыплятъ -- простая или кахетинка, чѣмъ "о любви мечтать",-- какъ высокопарно выражаются иныя несчастныя епархіалки... Все это довольно таки глупо... Но, можетъ быть, ты желалъ бы видѣть въ Татьянѣ музыкантшу? скажи по правдѣ.

-- Отчего же, если бы...

-- То-то вотъ и хорошо, что этого нѣтъ, голубчикъ!

-- А почему?

-- Да какая музыкантша можетъ выдти изъ епархіальнаго училища? Вѣдь, это пародія на музыку -- епархіальная музыка! Разскажу я тебѣ такой случай. У одного попа была дочка и славилась, какъ музыкантша -- на рояли умѣла играть. И сталъ отецъ возить ее вездѣ, хвалиться. Былъ я разъ у одного помѣщика по дѣлу, смотрю и о. Гаврила тамъ съ дочкой Юленькой, ходитъ гоголемъ, а Юленька по клавишамъ работаетъ... Кончила, сіяетъ и ждетъ похвалъ, которыя не замедлили: "Художественно, очаровательно, божественно. Но скажите, милая Юлія Гавриловна, чѣмъ капусту рубятъ?" А сами смотрятъ ей на руки.-- "Тяпками!" -- бойко отвѣтила Юленька и ничего не догадалась. Я со стыда сгорѣлъ, а отецъ только бороду утюжитъ отъ удовольствія... Нѣтъ, ужъ лучше и не надо такой музыки, Богъ съ ней, къ чему она? Въ селѣ я признаю только одну музыку -- гармонь. И просто, и понятно. И Таня умѣетъ,-- всѣ танцы хорошо играетъ. Помнишь, какъ она откалывала на свадьбѣ -- что твой таперъ!

-- Неутомима въ этомъ случаѣ...

-- Вотъ тебѣ всѣ мои взгляды на семейную жизнь сельскаго попа. Ну, что, согласенъ со мной или нѣтъ? Впрочемъ, не говори. Если сейчасъ не согласенъ, то потомъ согласишься, сама жизнь тебя этому научитъ, она, братъ, всѣхъ къ одному знаменателю подводитъ, если бы даже и не хотѣлъ. А кто раньше самъ себя подведетъ къ нему, тому лучше -- и легко, и ясно живется. Наша поповская жизнь такая, что все въ ней заранѣе предрѣшено, обусловлено, дано готовымъ и думать не приходится, а что выходитъ изъ нормы, то уже не годится. Положимъ, бываютъ особые запросы жизни, но это у избранныхъ натуръ, а мы съ тобой -- избранники-ли?-- усмѣхнулся о. Романъ.-- Вѣдь, всего нашего съ тобой генія хватило на то, чтобы устроить неизреченный свѣтъ да уморить одну бабу.

-- Ахъ, кстати, папаша, насчетъ этого послѣдняго... Ничего мнѣ за это не будетъ?

-- Насчетъ бабы-то? Въ Сибирь сошлютъ.

-- А вы не шутите.

-- Ей-богу, не шучу, если докажутъ, что ты ее уморилъ. Ты какъ самъ думаешь: отъ лѣкарства она померла или сама собою?

-- Право, не знаю. Всѣ говорятъ, что отъ лѣкарства.

-- А ты чего ей давалъ?

-- Беладону.

-- Большую дозу?

-- Десятое дѣленіе.

О. Романъ пренебрежительно махнулъ рукой.

-- Деся-ятое! По моему, всю твою гомеопатію здоровый мужикъ можетъ сразу проглотить и даже не почешется.

-- Ой, что вы, папаша! Въ гомеопатіи есть сильныя средства.

-- Полно пустяки говорить! Я самъ прибѣгаю къ гомеопатіи и люблю ею лѣчиться и думать, что она помогаетъ, но чтобы она вредила, этого мнѣ ни разу въ голову не приходило. Вотъ этимъ-то она хороша. Теперь у рѣдкаго попа нѣтъ гомеопатіи. И они думаютъ, что вылѣчиваютъ. А помоему, и раньше до гомеопатіи лѣчились и тоже самое -- дубовая кора, свиное и гусиное сало, огуречный разсолъ, богородская трава -- тоже дѣйствовали цѣлебно. А еще раньше -- спрыскивали съ уголька, въ хомутъ продѣвали, "давоскресну" молитву на шею отъ грыжи надѣвали и тоже помогало... Знаешь, что! иной разъ мнѣ приходитъ шальная мысль: а не настоять-ли осиновой коры да давать бабамъ какъ лѣкарство,-- сколько исцѣленій воспослѣдуетъ, народу сколько станетъ пріѣзжать за десятки, за сотни верстъ! Но совѣсти не хватаетъ быть Кузьмичемъ... Всякій гомеопатъ тотъ-же Кузьмичъ въ миніатюрѣ... А вотъ у о. Сосипатра въ благочиніи есть одинъ священникъ, Салафіиломъ зовутъ, а мужики передѣлали въ Сатанаила... Вотъ вчера я съ попадьей спорилъ, что имя ничего не значитъ,-- оказывается, въ это правило надо ввести исключеніе насчетъ о. Салафіила, Ему имя Сатанаила прямо создало особую спеціальность. Онъ нечистую силу изъ порченыхъ бабъ выгоняетъ, отчитываетъ и деньгу немалую этимъ зашибаетъ. И ни къ кому больше не идутъ, какъ къ о. Сатанаилу. И ты думаешь, онъ не помогаетъ? Помогаетъ, я въ этомъ увѣренъ. Иначе, какъ же объяснить то, что иную бабу и корчило, и рвало съ пѣной, и собакой она лаяла, и пѣтухомъ пѣла, и какихъ штукъ не выкидывала, а какъ прочелъ о. Сатанаилъ молитву -- кончено, какъ рукой сняло!.. Да это, что о. Сатанаилъ!.. Я знаю одного мужика, зовутъ Яковомъ, онъ заговариваетъ лошадей отъ ящура. Поди-ка ты, даже помѣщики въ свои экономіи зовутъ его. Смѣются сами, а зовутъ... Что-то тутъ есть, но что -- не понимаю,-- въ раздумьѣ сказалъ о. Романъ.

-- Такъ какъ же, папаша, вы посовѣтуете: оставить или продолжать врачеваніе?

-- Врачуй! сдѣлай милость! Только самъ не напрашивайся, не навязывайся съ услугами. Такъ какъ большинство болѣзней сами собой проходятъ, то ты можешь даже прославиться. Слава же вообще не вредная вещь, а тутъ она достанется тебѣ шутя. Люди десятки лѣтъ учатся, чтобы докторскій дипломъ получить и мало-мальски сносно лѣчить, а ты -- пощупалъ голову, видишь жаръ, далъ десятое дѣленіе шевыряловской воды и человѣкъ здравъ. Одно только скверно тутъ,-- когда обратятся съ серьезною болѣзнью, и больной повѣритъ въ тебя, какъ въ заправскаго лѣкаря, а болѣзнь запуститъ... Ну, тутъ надо различать, смекать, что къ чему, говори, что болѣзнь мудреная, и отсылай къ доктору... А ты какъ лѣчишь -- даромъ или мзду пріемлешь?

-- Яицъ бабы носятъ... Стыдно брать...

-- Конечно, если за крупинку яичко... А даромъ опять -- убыточно. Вѣдь твоя аптека хоть и не вредная, а все же денегъ стоитъ. При томъ мало вѣры бываетъ, если ты самъ ее совсѣмъ не цѣнишь... Ну, такъ значитъ, врачебная часть у тебя поставлена какъ слѣдуетъ, и вообще все ничего, только вонъ этотъ неизреченный свѣтъ... онъ меня безпокоитъ... Однако, пора, надо въ поле сходить, посмотрѣть, что тамъ дѣлаютъ. Не хочешь-ли прогуляться за компанію?

-- Да не съѣздить-ли лучше?

-- На чемъ? Всѣ лошади въ полѣ.

-- А моя?

-- Твоя тамъ же. Чего ей попусту жирѣть? Пусть вспомнитъ старину, какъ на ней, бывало, работали...

VII.

Именины о. Романа шли по программѣ какъ по маслу. Весело было словно на свадьбѣ. Сначала отцы, видя въ своей средѣ малознакомыхъ свѣтскихъ гостей -- слѣдователя Салманова, одутловатаго господина среднихъ лѣтъ въ золотыхъ очкахъ, со скучающимъ видомъ, и молодого угловато-подвижного станового Калчанова, въ высокихъ ботфортахъ, нѣсколько стѣснялись, но когда усмотрѣли, что это очень простые люди и не дураки выпить, воодушевились. Пили много, при чемъ молодые батюшки на этотъ разъ воздали равную честь всѣмъ винамъ по совершенно неожиданному обстоятельству. О. Николай Гусевъ, изрядно заложивши за бѣлый воротничекъ, кокетливо выставлявшійся изъ-за зеленой рясы, спросилъ сидящаго передъ нимъ станового:

-- А гдѣ такъ называемая мадера хересовна?-- На это становой отвѣтилъ:

-- А не угодно ли хереса мадерыча?

Это направило мысли всѣхъ въ одну сторону, и гости начали изощрять свое остроуміе въ установленіи родства винъ. Языки заработали.

-- Мнѣ бы двоюродную сестру вишневки,-- просилъ одинъ.

-- Это которая?

-- А вотъ та, что стоитъ рядомъ съ тенерифовой свояченицей.

-- Такъ это золовка, глаголемая горькая полынь.

Уѣздный наблюдатель, о. Александръ Святицкій, человѣкъ очень сентенціозный, но довольно горделивый, ибо онъ нисколько не зависѣлъ отъ мѣстнаго духовенства, а, напротивъ, представлялъ собою особое, параллельное благочинному, начальство по школьному дѣлу, не принималъ дѣятельнаго участія въ выпивкѣ и остроуміи расходившейся компаніи.

Желая подняться въ глазахъ скучавшаго слѣдователя на особую высоту, онъ, обернувшись къ нему, громко на весь столъ выводилъ высокимъ, сдавленнымъ фальцетомъ:

-- Церковно-приходскія школы -- это, такъ сказать...

-- Самодѣльное винодѣліе!-- сболтнулъ о. Николай Гусевъ, не слушая оратора, который принялъ это на свой счетъ и, обидчиво затая что-то въ душѣ, замолкъ.

-- Всѣ вина одной крови,-- продолжалъ о. Николай,-- мать ихъ водка, а отецъ...

-- Шпиртъ!-- закончилъ мысль о. Гусева сидѣвшій на углу стола большепузинскій дьяконъ Бычковъ, Федоръ Гавриловичъ или, по семинарскому сокращенію имени и отчества въ одно слово,-- Ѳедрилычъ.

Всѣ захохотали и подхватили:-- шпиртъ! шпиртъ! молодецъ дьяконъ!

-- А не такъ ли я говорю?-- возвысилъ голосъ старый дьяконъ, чувствуя, что на него обращено всеобщее вниманіе.

Благочинниха была рада, что дьякону удалось лучше наблюдателя повернуть разговоръ.

-- Ну, слава Богу,-- думала она про себя,-- на дьякона напали, теперь не страшно, а то все о винахъ, да о винахъ, нудно дѣлается на сердцѣ за самодѣльное винодѣліе.

-- Ваше преподобіе, о. дьяконъ шпиртъ?

-- Что прикажете, ваше высокоблагословеніе, о. Николай?

-- А сколько вы дадите за отмѣнно краснорѣчивую фразу?-- спросилъ о. Гусевъ, зная пристрастіе дьякона къ громкимъ выраженіямъ.

-- Смотря какъ... если фраза хорошая, можно рюмку поднести.

-- Наливай, что у тебя тамъ подъ рукой.

-- Когда хлѣбъ, тогда и мѣра, прежде скажите.

О. Николай однимъ духомъ произнесъ какой-то совершенно безсмысленный наборъ словъ.

-- Плохо о. Николай,-- замѣтилъ дьяконъ,-- залежавшійся товаръ, знаемъ... читали въ свое время у Миши Евстигнѣева.

Всѣ засмѣялись. Поощренный смѣхомъ, о. дьяконъ потерялъ долю уваженія къ о. Николаю и, въ свою очередь, заговорилъ на "ты":

-- А ты вотъ, о. Николай, слушай, я загадку загану.

-- Ну, загани, загани...

-- "Я и по землѣ хожу, и по водѣ плаваю, и въ воздухѣ летаю, а толку нѣтъ" -- кто это?

-- Ты.

-- Нѣтъ, не я... Я не Гусевъ,-- отбивался дьяконъ.

-- А я не Тирусевъ,-- въ свою очередь, нашелся о. Николай, дѣлая намекъ на фамилію о. дьякона,-- Бычковъ.-- Острота подняла о. Николая во мнѣніи общества и во мнѣніи самого о. дьякона, который опять началъ обращаться съ о. Николаемъ на "вы".

-- Нѣтъ, вы позвольте, о. Николай, если на то пошло, отгадайте шараду.

-- Изволь, о. Шпиртъ Ѳедрилычъ.

-- Первый слогъ ищи въ дудкѣ, а второй поймай въ рѣкѣ, а цѣлымъ тотъ бываетъ, кто шараду отгадаетъ.

Изъ сосѣдней комнаты, гдѣ сидѣла за особымъ столомъ молодежь -- барышни епархіалки и семинаристы, высунулось нѣсколько любопытныхъ стриженыхъ головъ, воскликнувшихъ:

-- Ѳедрилычъ загадки загадываетъ, интересно!..

Многіе отгадали дьяконову шараду, но смущались высказать вслухъ рѣшеніе въ виду ехидно поставленнаго дьякономъ "цѣлаго". О. Николай, понявшій тонкій смыслъ дьяконской закорючки, прикинулся непонимающимъ и началъ:

-- Гдѣ намъ дойти! Вѣдь ты съ утра до вечера только и занятъ шарадами. Навѣрно, вычиталъ въ дѣтскомъ журналѣ.

-- Нѣтъ, самъ.

-- Что же ты не пошлешь ее въ журналъ, какой бы тебѣ гонораръ за нее выдали! Головоломная задача...

Всѣ поняли подвохъ о. Николая и изобразили на лицѣ искусственное недоумѣніе. Дьяконъ былъ польщенъ и сталъ распространяться:

-- А ей Богу же, нигдѣ не вычиталъ. Страсть люблю эти шарады, такъ всякое слово и тянетъ, чтобъ обратить его въ шараду.

-- А ну-ка сдѣлай шараду изъ "балкона"?-- сталъ экзаменовать о. Николай.

-- Первый слогъ находится здѣсь вотъ,-- кружилъ дьяконъ обѣими руками надъ головами присутствующихъ, а второй на улицѣ, когда ребятишки въ козны играютъ.

-- А ребятъ въ школѣ ты этой премудрости учишь?

-- Ежели разохочусь... И страсть они любятъ... "О. дьяконъ, шарадку"!.. Ну, и дашь, смотря по случаю, если на душѣ весело.

-- Это, чай, если съ поминокъ или со свадьбы завернешь въ школу, когда ни о чемъ, кромѣ шарадъ, и думать не хочется.

-- Нѣтъ, я во всякое время могу. У меня и дѣти къ этому привычны, шарадами бредятъ. Этимъ я самодѣятельность въ нихъ пробуждаю.

-- Филологи они у тебя будутъ...

-- А все можетъ статься.

-- А вы все-таки скажите, о. дьяконъ, что значитъ ваша шарада о дудкѣ съ рѣчкой?..-- вмѣшался слѣдователь.-- Видите, сколько времени бьемся, не можемъ отгадать.

-- Неужто не отгадали?-- окинулъ довольнымъ взоромъ дьяконъ все общество.-- "Дуракъ!"

-- Ха-ха-ха!

-- А чего смѣетесь?

-- А цѣлое-то забылъ? Цѣльнымъ тотъ бываетъ, кто шараду отгадаетъ...

-- Себѣ на голову дьяконъ сочинилъ!-- острили гости.

-- Что посѣешь, то пожнешь!

Но дьяконъ не унимался. Чтобы окончательно срѣзать насмѣшника о. Николая, онъ обратился къ помощи латыни.

-- А вы, господа ученые, знаете ли Понтификальную Абракадабру?

-- Это что же такое?-- спросилъ о. Николай.,

-- А-а, не знаешь!

Ѳедрилычъ поднялся съ мѣста, подошелъ къ стоявшему въ углу карточному столу, вынулъ мѣлокъ и изобразилъ большими буквами слѣдующее:

S

а

t

o

r

A

r

e

p

o

T

e

n

e

t

O

p

e

r

a

R

o

t

а

s

Послѣ того взялъ обѣими руками подъемную крышку стола и показалъ всѣмъ присутствующимъ, объясняя:

-- Какъ хочешь читай -- все одно выходитъ,-- сзаду напередъ, спереду назадъ, сверху внизъ, снизу вверхъ, и вдоль и поперекъ, все едино.

Репутація Ѳедрилыча была блистательно возстановлена, и по предложенію хозяина всѣ единодушно выпили за его здоровье. Видя, что послѣ того подается кратеровское шампанское, Ѳедрилычъ закатилъ источнымъ, трескучимъ голосомъ, обрывавшимся на гортанныхъ звукахъ, многолѣтіе хозяину и хозяйкѣ. Обѣдъ былъ конченъ, помолились Богу и стали цѣловаться съ хозяиномъ.

Сытный обѣдъ и изрядная выпивка сами собою позывали къ пѣнію. Начали "Въ полдневный жаръ въ долинѣ Дагестана", затѣмъ отъ "Чернаго ворона" и "Черной шали" перешли къ "Матушкѣ голубушкѣ", вспомнили и "Дѣвицу съ прялкой", и "Осѣдлаю коня", и "Внизъ по матушкѣ по Волгѣ", и "Внизъ по Волгѣ рѣкѣ" и, наконецъ, "Gaudeamus igitur", однимъ словомъ, перепѣли все извѣстное. Когда репертуаръ былъ исчерпанъ, Ѳедрилычъ запѣлъ было: "Какъ у бѣднаго мужика одна жена, да и та"... Но дьяконица быстро и энергично повернула его высокую фигуру къ прихожей, такъ что никто не узналъ, что это за новая пѣсня и ужъ не собственнаго ли сочиненія Ѳедрилыча. Любопытство семинаристовъ до того было подстрекнуто, что они приставали къ дьякону даже въ сѣняхъ, гдѣ подталкивала его въ спину дьяконица со словами:-- Иди, иди домой, срамникъ! чего запѣлъ!..

-- Ѳедрилычъ, скажи!-- молили семинаристы.

-- Не въ соборѣ поется!-- отвѣчалъ онъ имъ, дѣлая непроизвольный уклонъ при спускѣ съ крыльца, но былъ своевременно придержанъ отъ паденія дьяконицей.

Послѣ того затѣялись танцы. Таня взяла гармонію и бойко начала играть польку. Семинаристы жались къ печкѣ, по угламъ и не начинали. Тогда о. Николай подхватилъ чью-то молоденькую попадейку и вихремъ понесся по залѣ. Всѣ захлопали ему въ ладоши и началось всеобщее оживленіе. Молодые люди стали развязнѣе, и, когда объявлена была кадриль, всѣмъ даже мѣста не хватило въ залѣ; танцующія пары заняли и столовую. Барышни то и дѣло отмахивались платками, выходили на балконъ и говорили: "Уфъ! жарко! Терпѣнья нѣтъ. Рано начали, надо бы подождать, когда солнышко сядетъ".

Но Костя Гусевъ, пятиклассникъ, братъ о. Николая, тоже великій танцоръ, говорилъ:-- Ну, нечего разбирать, рано или поздно. Лови, лови часы... Только вакатомъ и потанцовать, а тамъ запрутъ на весь годъ въ общежитіе въ четырехъ стѣнахъ, одурь возьметъ... Давайте въ веревочку играть!

-- Вы больно бьете по рукамъ, Константинъ Иванычъ. Лучше не сходить-ли погулять въ рощу?-- Въ самомъ дѣлѣ.-- Хорошо бы тамъ въ горѣлки поиграть.

И молодежь шумно, подъ присмотромъ матушекъ, двинулась въ близъ лежащую рощу. Мужская половина гостей осталась въ комнатахъ. Слѣдователь Салмановъ подошелъ къ ломберному столу и со скучающимъ видомъ разсматривалъ Ѳедрилычеву Абракадабру, предоставляя заискивавшему становому догадываться, какъ его развлечь. Калчановъ, наконецъ, догадался, потому что вдругъ метнулся, что-то шепнулъ о. Роману и вмѣстѣ съ нимъ подошелъ къ слѣдователю.

-- Не хотите ли въ карточки сразиться?-- предложилъ хозяинъ.

-- Что же не прочь, только гдѣ же партнеры?

-- Вотъ васъ двое, да о. Ардальонъ.

-- А четвертый?

-- Жаль, вотъ, дьяконъ того... А то онъ даже въ винтъ умѣетъ.

-- Ну?-- сказали въ одинъ голосъ Салмановъ и Калчановъ,-- вотъ бы его, съ нимъ, должно быть, весело.

-- Еще бы! отъ природы такой.

-- Такъ нельзя ли его?

-- Вытрезвить развѣ?.. Эй, Логинычъ,-- обратился хозяинъ къ псаломщику,-- иди-ка къ дьякону, вытрезви его.

-- А какъ?

-- Ну, не въ первой... Воды изъ колодца бадьи двѣ вылей ему на голову, а внутрь три капли нашатырнаго спирту. Потомъ веди сюда.

Логинычъ убѣжалъ и скоро вернулся съ дьякономъ, у котораго съ волосъ сбѣгали капли на воротникъ рясы.

-- Искупался, Ѳедрилычъ?

-- Да. Холодную ванну принялъ.

-- Дѣльно... Ну-ка, съ нами въ карточки?-- предложилъ становой.

-- А-а-а, давно не игралъ... Съ превеликимъ нашимъ удовольствіемъ!-- и онъ вынулъ изъ разложенныхъ вѣеромъ картъ двойку.

-- Въ винтикъ?-- предложилъ слѣдователь.

-- Могу, могу...-- говорилъ Ѳедрилычъ.-- Во всякій -- и съ прикупкой, и въ классичесскій, даже калужскій -- втроемъ -- знаю.

Но оказалось, что о. Ардальонъ не обладалъ такими знаніями по части винта, а даже имѣлъ о немъ довольно смутное представленіе; и хотя Ѳедрилычъ и объяснялъ, что это то же, что и "свои козыри" въ соединеніи съ "фильками", но всѣ нашли лучше играть въ преферансъ.

-- По десятой,-- предложилъ слѣдователь.

-- Очень высоко,-- отозвался о. Ардальонъ.

-- Само собою,-- согласился и дьяконъ.

-- А можете выиграть,-- обнадеживалъ становой.

-- Гдѣ ужъ намъ выиграть, рѣдко въ эти святцы приходится заглядывать. По сороковой, больше не играю.

-- Дьяконицы боится,-- подтрунивалъ становой.-- Она ему шкуру спуститъ, если онъ проиграетъ.

-- Еще бы!-- подтвердилъ и Ѳедрилычъ.-- Это у васъ деньги бѣшеныя, вамъ не жаль, а я за трешницу-то -- ого-го-го!..

-- Тебѣ карта всегда претъ,-- говорилъ о. Ардальонъ.

-- Да, идетъ, какъ бы не такъ,-- сказалъ дьяконъ, сдавая карты.

-- Пасъ!-- проговорилъ слѣдователь.

-- Пасъ и я!-- сказалъ Колчановъ.

-- И я пасъ!

-- Всѣ пасъ! значитъ -- распашовка,-- произнесъ дьяконъ и спросилъ:-- Съ ловомъ, или безъ лова?

-- Съ ловомъ,-- отвѣтилъ слѣдователь.

-- Ну, ловите!-- сказалъ Ѳедрилычъ, выкидывая семерку.-- Э, нѣтъ распашовка моя,-- радовался онъ, приготовляясь списывать со всѣхъ распасовку.

-- А почему вы, о. дьяконъ, говорите: распашовка?-- поправлялъ слѣдователь.-- Правильнѣе: распасовка.

-- А по моему -- правильнѣе "распашовка", отъ слова "распахать", "распашу", какъ землю сохой, такъ и это по мастямъ разворачиваютъ.

-- Вовсе не отъ этого.

-- А отъ чего же?

Слѣдователь сталъ объяснять:

-- Разъ -- пасъ! два -- пасъ! три -- пасъ! вотъ и распасовка.

-- Тогда бы надо: трипасовка.

-- Лучше ужъ потасовка,-- острилъ и становой.

-- Ну, нечего въ филологію ударяться. Ѳедрилычъ, говори, вистуешь, или нѣтъ?-- спрашивалъ о. Ардальонъ.

-- Фистъ!

-- Какой фистъ?-- вистъ!

-- А по моему -- фистъ и тоже правильно.-- И онъ выкинулъ карту.

-- Ну вотъ, съ чего пошелъ, не было у тебя другой масти,-- упрекалъ о. Ардальонъ.

-- Господа, пожалуйста, безъ домашнихъ средствъ,-- разговоры послѣ,-- удерживалъ слѣдователь, объявившій семь червей.

-- Тамъ громадный ремизъ ставили, безъ двухъ, а ты выпустилъ. Чего пожалѣлъ короля бубенъ? Тоже игрокъ...

-- Тоже товарищъ -- сдаетъ,-- говорилъ и о. дьяконъ, получая отъ о. Ардальона карты.

-- Все недоволенъ, чего еще тебѣ? Ну объявляй!-- смотря къ нему въ карты, какъ сдатчикъ, говорилъ о. Ардальонъ.

-- На три-то взятки!? Чай, мы не въ камушки играемъ.

-- А прикупка?

-- Чего прикупка? Чего на рубашкѣ-то у ней разберешь, кабы подъ рубашку посмотрѣть, да не велятъ.

-- Трусы въ карты не играютъ.

-- А на прикупку надѣяться все равно, что лошадь у цыгана покупать. Нѣтъ, насъ!

-- Я беру,-- сказалъ слѣдователь.

-- Уступаю,-- сказалъ становой, дѣлая почтительный кивокъ въ сторону слѣдователя.

-- Два туза!

-- Ахъ, волкъ те заѣшь! восьмерная игра была бы,-- жалѣлъ дьяконъ, взявъ себя за волосы.

-- Нюха у тебя, Ѳедрилычъ, нѣтъ настоящаго,-- говорилъ о. Ардальонъ.

-- Десять безъ козырей!-- объявилъ слѣдователь.-- А было ровно шесть взятокъ.

О. дьяконъ швырнулъ карты, такъ что они упали.

-- Горячій игрокъ... Ну-ка, теперь что пришло, о. дьяконъ?

-- Ерунда, глядѣть не хочется.

-- А вы къ медалямъ ближе держите карты... Не показывайте...

О. Аполлонъ держался все время какъ-то неодинаково. То онъ, по обыкновенію, щипалъ свою тощую бороденку и по мальчишески усмѣхался, то вдругъ напускалъ на себя серьезность и важно вышагивалъ. Это не осталось незамѣченнымъ его товарищемъ Гусевымъ, который спросилъ:

-- Что ты такъ нахохлился, Аполлонъ Бельведерскій?

-- Что такое?-- еще серьезнѣе сдѣлался о. Аполлонъ, принимая оборонительную позу.

-- Я тебя не узнай.

-- А-а,-- важно проговорилъ о. Аполлонъ, круто отвернулся и прошелся безподобно торжественными шагами, заложивши руки за спину.

Товарищъ закусилъ губы, недоумѣвая и произнесъ сквозь зубы:-- Фигура!-- подумавъ въ то же время: "Не удобно здѣсь скандалить, а въ другомъ мѣстѣ я бы тебя пронялъ".

Уже солнце давно зашло, и улеглась пыль отъ табуна, а гости все не уѣзжали. Дожидались фейерверка, который изготовилъ Костя Гусевъ, мастеръ на всѣ руки. Когда узнала объ этомъ благочинниха, то очень обезпокоилась.

-- Смотри, Костя, не надѣлай пожара.

-- Ну вотъ, Ираида Ивановна, мы вѣдь въ коноплянникѣ, не загорится...

И послѣдняя ракета была пущена, а молодежи все не хотѣлось уѣзжать.

-- Мамаша, погодите еще полчасика,-- упрашивали барышни матерей.

-- Конечно, куда такъ рано, мы еще потанцуемъ,-- упрашивали и семинаристы.

Наконецъ, пробило на колокольнѣ одиннадцать часовъ.

-- А, батюшки!-- всполошились всѣ матери.-- Вотъ засидѣлись! Когда-то мы домой попадемъ! Нѣтъ, пора, пора,-- кричали онѣ въ одинъ голосъ, на этотъ разъ совершенно не слушая дѣтей, восторженное настроеніе которыхъ все усиливалось, но не дошло еще до апогея.

-- Мамаша!-- все-таки жалобно пыталась иная барышня.

-- Замолчи ты... не ночевать же въ гостяхъ! Живо, живо домой.

И не одно молодое сердечко въ этотъ тихій теплый вечеръ билось отъ крѣпкаго рукопожатія на прощанье. Не могъ ѣхать и принужденъ былъ остаться только о. Николай, выпившій, съ горя отъ чваннаго вида товарища, какую-то смѣсь, чѣмъ огорчена была его молоденькая и недурненькая жена, даже поплакавшая при этомъ и встрѣтившая сочувствіе въ хозяйкѣ дома; да еще остался о. Ардальонъ Целебровскій, котораго, какъ своего помощника, удержалъ ночевать о. Романъ, чтобы вывѣдать и уяснить, въ какомъ положеніи находится дѣло о. Аполлона, и какъ смотритъ на него о. Сосипатръ.

-- Чуетъ мое сердце: влетитъ тебѣ за твой "Неизреченный свѣтъ",-- сказалъ на другое утро зятю о. Романъ, проводивъ послѣднихъ гостей.-- Главное, у меня-то съ вашимъ благочиннымъ контры вышли. Все изъ-за калошъ... На епархіальномъ съѣздѣ мы были... Да, кажется, я разсказывалъ? Калоши онъ мои новыя, резиновыя, только что купленныя, подтибрилъ, подмѣнилъ, а мнѣ оставилъ свои старыя, худыя. Сначала думалъ я: ну, размѣняемся... А онъ вѣдь, шельма какая! все ходитъ въ нихъ день, другой, и не снимаетъ даже въ засѣданіяхъ, хотя какая нужда парить ноги, особливо если въ комнатѣ и безъ того духота страшная... Боится, значитъ, хозяина, если такъ бережетъ чужое... Зло меня взяло. Ну, думаю, погоди, я тебя уважу! И вотъ разъ, когда по вопросу объ эмеритурѣ онъ понесъ невообразимую галиматью, я и говорю: -- "О. Сосипатръ! Что вы толкуетеі Гдѣ ужъ намъ съ вами, старикамъ, это понять? Можемъ ли мы различать свои и чужіе интересы? Вы взгляните-ка на калоши,-- не ваши!" -- Какъ такъ?-- "А ужъ не знаю какъ... Снимите да посмотрите, внутри есть мѣтка, только не ваша"... Онъ было упираться, а я къ собранію: "Отцы святые! окажите содѣйствіе! Потому что какъ же мы будемъ рѣшать вопросъ объ эмеритурѣ, когда находимся не въ своихъ собственныхъ калошахъ? Только тогда о. Сосипатръ и пойметъ, что нельзя облагать церкви въ пользу нашей эмеритуры". Всѣ -- ха-ха! Нечего дѣлать, закряхтѣлъ о. Сосипатръ, поставилъ калоши на зеленое сукно, всѣ смотрятъ на нихъ и говорятъ: "Дѣйствительно, чернилами сбоку изображено: "Р. K." Романъ Кратеровъ, стало быть"... Тогда сразу два вопроса рѣшили -- о моихъ калошахъ и объ эмеритурѣ... Не по губѣ пришлось о. Сосипатру, замолкъ и рта не раскрывалъ всѣ засѣданія.

Отецъ Аполлонъ уныло молчалъ.

VIII.

Какъ говорилъ о. Романъ, такъ и вышло.

О. Сосипатръ, случайно узнавши на базарѣ отъ шевыряловской чернички Марѳы, что о. Аполлонъ отправился къ тестю, нагрянулъ въ Шевыряловку. Замѣтивши при въѣздѣ въ село, что одна глаза на церкви безъ креста, о. Сосипатръ спросилъ своего работника, что бы это значило.

-- Должно быть, много меду въ куполъ пчелы натаскали, и вотъ его достигаютъ, или рой привился...

-- Галиматью несешь,-- отозвался о. Сосипатръ и велѣлъ подъѣзжать къ попову двору, дѣлая видъ, что ничего не знаетъ объ отсутствіи приходскаго священника. Выслушавъ отъ кухарки сообщеніе объ отъѣздѣ хозяевъ, о. Сосипатръ сказалъ:

-- Дѣлать нечего, придется заѣхать къ дьякону.

Дьяконъ Кирикъ Евдокимовъ до того былъ радъ такой чести, что отъ волненія не могъ какъ слѣдуетъ застегнуть пуговицы своего полукафтанья, испытывая въ то же время недоумѣніе: снять-ли теплые сапоги, въ которыхъ онъ ходилъ по случаю застарѣлаго ревматизма, или оставаться въ нихъ при благочинномъ? А дьяконница сначала заперлась въ чуланѣ, чтобы привести въ порядокъ свой костюмъ, оказавшійся неприличнымъ послѣ доенія коровъ, и уже потомъ вышла подъ благословеніе.

И пока она съ ногъ сбилась, ставя и чистя въ то же время самоваръ, засиженный мухами и тараканами, Кирикъ пошелъ сопровождать благочиннаго въ церковь.

Когда о. благочинный вошелъ туда и его глазамъ представилась вверху купола дыра прямо въ небо, ничѣмъ не защищенная и не покрытая, а подъ дырой круглая рама, около которой на лѣсахъ возились, какъ муравьи, босые рабочіе въ грязныхъ фартукахъ, его изумленію не было границъ, и онъ засыпалъ Кирика и старосту Трофима градомъ вопросовъ.

-- Это что такое? Почему мнѣ не доложили? Да какъ вы рѣшились? Гдѣ разрѣшеніе консисторіи?

Но тѣ оба въ одинъ голосъ отвѣчали:

-- Это дѣло батюшки, о. Аполлонія, а мы ничего не знаемъ.

-- А попечители?.. Позвать сюда попечителей!

Церковный сторожъ, хромой отставной фейерверкеръ, контуженный въ послѣднюю турецкую войну, Семенъ, извѣстный болѣе подъ прозвищемъ "Бомба", пустился изъ церкви бѣгомъ, потомъ, сомнѣваясь, такъ ли онъ понялъ приказаніе, вернулся и переспросилъ:

-- Кого?

-- Попечителей церкви, говорятъ тебѣ, безтолочь!-- съ гнѣвомъ прокричалъ благочинный, выходя въ притворъ за нимъ.

Бомба пуще испугался и потянулъ за веревку колокола, самъ не зная зачѣмъ, и тутъ же себя остановилъ:

-- Да чего я сдуру звоню! Ахъ, грѣхъ какой... Да кто они, попечители-то?-- обратился онъ къ дьякону.

-- Кто?-- раздумывалъ Кирикъ.-- Ну, староста Петруха Шалай, Кузьма Крышкинъ, Егоръ Пичужкинъ, Ѳома Лукичъ, Иванъ Чекушкинъ, Семенъ Пыжиковъ и другіе.

-- Другіе-то кто?

-- Я и самъ всѣхъ не знаю. Двѣнадцать человѣкъ надо. Зови съ порядка, которые побогаче, тѣ и попечители. Да еще писаря Ефима Павлыча.

-- Вотъ самоуправство! вотъ самоуправство!-- качалъ головой о. Сосипатръ въ волненіи, сидя на скамьѣ въ открытомъ притворѣ.

Бомба кидался съ порядка на порядокъ и кричалъ громко:

-- Эй вы, попечители которые, въ церковь къ благочинному безпремѣнно сію минуту!

Когда они собрались около церкви, благочинный, опираясь на камышевую трость, съ верхняго приступка паперти обратился къ стоявшимъ на землѣ безъ шапокъ старикамъ:

-- По какому праву вы строите?

-- А мы этому дѣлу не причинны,-- началъ Петруха Шалай, рыжій коренастый мужикъ, въ синей рубахѣ, съ отвислымъ животомъ, опоясаннымъ краснымъ поясомъ, на которомъ сбоку висѣлъ ключъ.-- Тутъ, стало быть, все дѣло отъ Ивана Емельяныча.

-- Да онъ попечитель, что-ли?

-- Пока нѣтъ, а долж о нъ быть, по времю, потому очень усердствуетъ этому дѣлу. Негласный, значитъ, попечитель.

-- Да вы согласились? Созывалъ-ли васъ о. Аполлоній?

-- Разговоръ былъ: хорошо, батъ, свѣтъ поставить въ кунполѣ. Мы что-жъ? хорошо, молъ, конечно. А кто знаетъ, хорошо-ли будетъ? Можетъ, еще темнѣе будетъ. Да и то сказать: урожайныхъ бы годовъ дождаться. Вотъ и колоколъ-то у насъ хворый, разбитъ, на Пасху звонитъ какъ сковорода, перелить бы его.

-- Такъ вы не согласны были?

Мужики переглянулись.

-- Прошеніе подавали кому-нибудь? Есть постановленіе?

-- Ничего не писали.

-- А сходъ былъ?

-- Не было.

-- Какъ же это? А деньги откуда берете?

-- Батюшка пока свои далъ, изъ женинаго, стало быть, приданаго, взаимообразно, то есть. А послѣ, когда по путѣ въ городъ поѣдемъ, церковныя изъ банка вынемъ.

Писарь Колмыковъ уже пронюхалъ, чѣмъ недоволенъ благочинный, и что-то на скорую руку строчилъ въ своей избѣ. Потомъ онъ поставилъ "заднее число", засыпалъ написанное пескомъ изъ черной, грязной песочницы и тотчасъ послалъ пакетъ съ однимъ нѣмымъ, но понятливымъ парнемъ, жившимъ у него изъ-за одного хлѣба и исполнявшимъ разныя обязанности... Благочинный прочелъ:

"Честь имѣю доложить Вашему Высокопреподобію, что въ нашей, села Шевырялова, церкви совершается капитальная постройка неизреченнаго свѣта при участіи священника онаго села Аполлонія Доброхотова, по его единственному желанію и по неизвѣстной причинѣ. По сему дѣлу не было собрано схода и попечительнаго совѣта не собиралось. А такъ что деньги церковныя и ихъ мало, и такъ что церковный колоколъ нуждается въ ремонтѣ, то потому, честь имѣю заявить, что при могущей быть отвѣтственности за самовольную трату церковныхъ средствъ и не разрѣшенный ремонтъ по случаю разломанной главы, снятія креста и прочаго, оной отвѣтственности на себя не принимаю, по закону касательно отвѣтственности учрежденій Россійской имперіи по циркуляру N. О томъ же гласитъ инструкція церковнымъ старостамъ и наказъ попечителямъ. Сельскій писарь и церковный попечитель Ефимъ Павловъ Колмыковъ".

О. Сосипатръ крякнулъ, спряталъ бумагу въ портфель, а мужикамъ сказалъ:

-- Больше вы мнѣ теперь не нужны. Всѣ подъ судъ пойдете, окромя писаря.

-- А насъ за что же?-- спрашивали мужики.

-- Дѣла своего не знаете, обязанностей не понимаете, во время не доносите.

-- Да мы что-же? Мы ничего.

-- За растрату всѣ подъ судъ! Кто вамъ разрѣшилъ тратить церковныя деньги?

-- Мы не тратили.

-- Докажите. Сходъ соберите и сдѣлайте приговоръ.

-- Ладно. Міръ не согласится, это вѣрно. Зачѣмъ намъ новый свѣтъ?.. и прежняго довольно.

-- Эй, староста церковный, ты у меня ухо востро держи: денегъ не давай, а не то -- въ Сибирь пойдешь за растрату. Ну, идите всѣ съ Богомъ.

И строгій благочинный вернулся въ домъ дьякона. Молча онъ сѣлъ за чай и, какъ бы не замѣчая присутствія хозяевъ,-- которые не рѣшались даже садиться при немъ, а начальникъ не предлагалъ имъ присѣсть на собственной ихъ мебели и пить ихъ собственный чай,-- перелистывалъ съ дѣловымъ видомъ бумаги, вынутыя изъ портфеля. Дьяконица черными сросшимися густыми бровями своими подала знакъ мужу въ сѣни, гдѣ между ними произошелъ такой діалогъ:

-- А ты, дьяконъ, предложи ему, можетъ, водочки или бальзамцу выпьетъ.

-- Боюсь, дьяконица, ей-богу, боюсь...

-- Ну чего, дуракъ, боишься? не съѣстъ.

-- Строгій онъ, бѣда!

-- Ну, я сама предложу.

-- Иди, если смѣл а...

Дьяконъ остался въ сѣняхъ и съ дрожью, отъ страха и ревматизма, во всемъ тѣлѣ, прислушивался въ дверную скважину однимъ ухомъ. Дьяконица сначала прокашлялась, потомъ начала:

-- Ваше высокопреподобіе, не желаете-ли ме... меду... сотоваго?

-- Сотоваго? Что же, пожалуй...

Дьяконъ ахнулъ: что это, не съ ума-ли сошла дьяконица? медомъ угощаетъ, а меду нѣтъ.

-- Ты что это?-- осадилъ онъ ее въ сѣняхъ и даже трагически ударилъ себя по сухимъ бедрамъ.

-- И не говори, дьяконъ!.. Какъ вошла, шагъ шагнула, думаю: водки предложу!.. еще шагъ -- нѣтъ, лучше наливки! А онъ какъ посмотритъ на меня изъ-подъ черныхъ очковъ, поджилки затряслись и душа въ пятки... Думаю, нѣтъ лучше медоваго квасу предложу. А какъ съ языка сорвался медъ, да еще сотовый, ужъ сама не знаю... Должно, съ испугу...

-- То-то, вотъ, хвалилась: не боюсь... Добывай теперь меду, гдѣ возьмешь?

-- Къ Власу схожу на пчельникъ.

-- За двѣ версты?

-- А что же дѣлать? Ближе, гдѣ же?

Самоваръ уже давно притихъ и остылъ, а благочинный все сидѣлъ за столомъ въ ожиданіи сотоваго меда, о которомъ онъ думалъ, что хорошо бы его со свѣжими огурцами, тепленькими отъ солнца, прямо съ гряды...

-- Возьмешь этакій огурчикъ, зелененькій, длинненькій, разрѣжешь его вдоль, тамъ зернышки перламутровыя, макнешь половинку въ медъ, онъ и потянется, какъ сусло, а тутъ его языкомъ, какъ лопаточкой, поддѣнешь и...

О. Сосипатръ даже глаза зажмурилъ отъ воображаемаго удовольствія, смакуя прислонился къ стѣнѣ и казался дьякону черезъ щелку задремавшимъ и какъ бы уснувшимъ. Но вдругъ очнулся отъ укуса мухи въ руку и сталъ озираться. Было тихо, только тараканы шуршали на потолкѣ, расхаживая по сухой газетной бумагѣ вверхъ ногами вопреки всякому закону тяготѣнія. Одинъ изъ нихъ черный, толстый и потому наиболѣе благоразумный, изъ повиновенія-ли попранному его товарищами закону, или изъ любопытства, хлестко шлепнулся на писарскій доносъ и быстро, какъ преступникъ, побѣжалъ, такъ что о. благочинный не успѣлъ словить и предать его казни объ полъ. Съ улицы доносилось, какъ одиноко бродившая курица выводила на разные тона какуго-то меланхолическую руладу, какъ выкрикивалъ пѣтухъ, выгибая султаномъ хвость и словно поздравляя кого-то, какъ завизжала голодная, съ опущенною мордою, собака, въ которую благочинническій кучеръ отъ одуряющей и отупляющей скуки лукнулъ камнемъ и попалъ ей въ ногу, когда она хотѣла воспользоваться выжатымъ кускомъ лимона, выплеснутымъ за окно изъ чайнаго стакана благочиннымъ. О. Сосипатръ оглянулся на собачій визгъ и сталъ собирать бумаги въ порыжѣвшій отъ времени портфель съ веревочными завязками.

-- Повремените, ваше высокопреподобіе, малость,-- удерживалъ гостя дьяконъ, оставивъ свою позицію и становясь на порогѣ комнаты.-- Можетъ и добьется.

-- Чего?

-- Меду-то.

-- Ну, вотъ еще, я думалъ у васъ свой...

Когда о. Сосипатръ заносилъ ногу въ тарантасъ, къ нему подошла одна старуха, кланяясь чуть не до земли:

-- Отецъ благочинный, батюшка, пожалѣйте сироту...

-- Чего тебѣ?

-- Да вотъ насчетъ своей Палашки... умерла она...

-- Ну и царство ей небесное...

-- Знамо, такъ, спасибо на добромъ словѣ... А ты послухай-ка, какъ она умерла-то? Не своею смертью.

-- А кто виноватъ?

Баба вздохнула, пригорюнилась и, утирая носъ передникомъ, плаксиво отвѣтила:

-- Отъ попа...

-- Какъ такъ?

-- Залѣчилъ ее, горемычную. Какихъ-то крупинокъ давалъ ей, вотъ съ того на другой день и легла "подъ святые". Не знай, гдѣ и управу искать. Сказываютъ, что только ты, отецъ благочинный, можешь заступиться за насъ, несчастныхъ.-- И баба повалилась въ ноги, чѣмъ испугала лошадей, которыя дернули въ сторону, такъ что благочинный хорошо сдѣлалъ, что во время отступилъ.

-- Такъ чѣмъ же я тебѣ могу помочь?

-- Можетъ, способіе какое, какъ въ голодный годъ... Вотъ у меня и гумага насчетъ того написана.

Она вынула изъ-за пазухи обернутый въ платокъ листъ бумаги и, оглядываясь кругомъ, тихо прибавила, наклоняясь къ уху благочиннаго, чтобы и дьяконъ, стоявшій поодаль, не слыхалъ:

-- Писарь писалъ, не велѣлъ только сказывать объ этомъ, а подписался паренекъ, мнучекъ мой, то-есть покойницынъ сынокъ Петька, грамотный, учился въ батюшкиной школѣ и похвальный листъ имѣетъ...

-- Ну, давай,-- сказалъ благочинный, успокаивая бабу.-- Дома разберу, старуха, что можно, сдѣлаю.

Когда благочинный выѣзжалъ изъ околицы, дьяконица неслась на всѣхъ парахъ межникомъ и махала чѣмъ-то въ рукахъ надъ головой.

-- О. благочинный! Ваше высокопреподобіе!-- кричала она.

-- Подождать, что-ль?-- спрашивалъ кучеръ.

-- Пріостанови.

Скоро она, босая, запыхавшаяся, приблизилась, простирая впередъ блюдо, покрытое хрѣновыми листками, и говоря:

-- Вотъ!..

-- Больно долго ходила, не дождался я тебя.

-- Такъ ужъ дома покушайте. Не побрезгуйте.

-- Пожалуй. А блюдо я тебѣ пришлю съ оказіей, а то, можетъ, ваши мужики поѣдутъ на базаръ къ намъ въ Малую Пузу, такъ накажи кому-нибудь. Ну, пошелъ!.. Спасибо, дьяконица!

Та пошла по мягкой, какъ пухъ, пыли, выступавшей между пальцевъ сухими горячими струйками, домой и возвѣстила, что благочинный медъ взялъ.

-- Это хорошо,-- сказалъ Кирикъ.-- Теперь меньше будетъ придираться ко мнѣ насчетъ неизреченнаго свѣта.-- И легъ отдыхать на погребицѣ.

Дьяконица убѣжала разсказывать просвирнѣ, какъ у нихъ былъ благочинный, что говорилъ и что дѣлалъ, и какъ чай пилъ и за медъ благодарилъ.

А мужики-попечители отправились въ винную лавку по такому экстраординарному случаю въ ихъ жизни, что потребовались самому благочинному, и стали распивать на улицѣ водку, въ виду стоявшаго на крылечкѣ лавки сидѣльца.

-- Черезъ тебя это дѣло вышло, Иванъ Емельянычъ! Зачѣмъ подбилъ попа насчетъ свѣту? Вотъ теперь и отвѣчай, а мы не согласны,-- говорилъ самый старый изъ попечителей.

-- Да я что, Ѳома Лукичъ? Я, что ли, строю? Мое дѣло сторона,-- отвѣчалъ Иванъ Емельянычъ, не приближаясь къ компаніи, расположившейся около лавки въ логу, на травѣ, подъ тѣнью старой ветлы, около которой ходилъ, привязанный на веревкѣ, слабенькій цѣловальниковъ теленокъ и ревѣлъ.

-- Теперь, видно, сторона, а прежде -- борона!-- замѣтилъ съ упрекомъ Ѳома. Но за сидѣльца заступился Егоръ Пичужкинъ, состоявшій должнымъ Емельянычу полтинникъ за бутылку водки, взятую о веснѣ:

-- Чай, попъ не маленькій, у самого голова на плечахъ, могъ бы разсудить, вѣдь грамотный.

Съ этимъ согласился и сельскій староста, Петруха Шалай, выходя, впрочемъ, изъ другихъ соображеній:

-- Да. Это, къ примѣру сказать, вотъ что выходитъ... Былъ я къ городу на Духовъ день, благодарный молебенъ надо было отслужить преподобному Пахомію по случаю конопляной торговли. И я того, значитъ, какъ тетка Марѳа учила, въ пещерную тамъ церковь, подъ соборомъ, пришелъ. День, свѣтло кругомъ, жарко, солнце сіяетъ, а вошелъ въ пещерную церковь -- хоть глазъ выколи, темно и холодно, какъ въ погребѣ, только кой-гдѣ впереди у образовъ свѣчки теплятся. Жутко, а хорошо... Вотъ теперь и думаю, чтобы намъ этакую церковь въ Шевыряловкѣ устроить?

-- А къ чему?-- недоумѣвалъ Пичужкинъ.

-- Ты постой, кумъ! Я къ тому и повелъ рѣчь, что къ чему, молъ? Ивану Емельянычу вотъ надобенъ свѣтъ въ церкви, а мнѣ, стало быть, темнота любезнѣе.

-- Да, это кому что по душѣ,-- подтверждали мужики.

-- Само собою. И вотъ, стало быть, къ примѣру будучи сказать, прихожу я къ батюшкѣ и говорю: "А хорошо бы пещерную церковь подъ фундаментомъ устроить". "Хорошо",-- дескать, онъ сказалъ бы.-- Ну вотъ мы бы стали съ имъ орудовать, наняли бы грабарей и сказали: -- "Айда, робяты, копай!" Ладно ли бы это было?

-- Это ты точно, кумъ, правильно разсуждаешь.

-- Постой, постой, сватъ!-- перебивалъ Петруха, стремясь скорѣе высказаться.-- Потомъ бы привезли кирпичу, известки, песку, наняли каменщиковъ, и опять:-- "Айда, робяты! выдѣлывай стѣны и потолокъ или своды".

-- Своды готовы, подвалъ большущій, кирпичу нисколь не потребуется,-- произнесъ Ѳома Лукичъ, какъ бы обсуждая проектъ Шалая.

-- Да не о томъ я,-- перебивалъ Шалай,-- я къ примѣру...

-- Не потребуется,-- соглашался съ Ѳомой и Кузьма Крышкинъ,-- старикъ такихъ же почти лѣтъ, какъ и Ѳома,-- не слушая Шалая и сочувственно улыбаясь сверстнику старческой улыбкой, открывавшей беззубый ротъ.

-- Чаво вы, безтолковые, не понимаете, что я хочу сказать?-- горячился Шалай.-- Я къ тому рѣчь веду, что все это обойдется двѣ тыщи цѣлковыхъ.

-- Много,-- попрежнему возражали и Ѳома, и Кузьма.

-- Фу, какіе! Да, можетъ, всего и полтина расходу, да мнѣ вовсе не надо пещерной церкви. А это я къ тому, что можно ли такъ: кому что надо, то и подай! А деньги церковныя.

-- Извѣстно, а то какія же? Чай, въ церкви дѣлается.

-- Ну, вотъ, мы бы и выстроили, и пріѣхалъ бы благочинный,-- развивалъ свою мысль Петръ Шалай,-- и допросъ! "А по какому праву Петру Иванычу съ попомъ потребовалась пещерная церковь? Гдѣ дозволеніе? То да се... Куда смотритъ староста? Чево глядятъ попечители? Значитъ, Петруха съ попомъ въ отвѣтѣ. Вотъ оно въ чемъ дѣло.

Но больше половины мужиковъ уже не столько интересовались логикой Петра, сколько случайной идеей пещерной церкви, которая очень многимъ понравилась, такъ что Ѳома, всѣхъ больше увлекшійся этой идеей, можетъ быть, подъ вліяніемъ смутно сознаваемой близкой своей кончины,-- ему было подъ 70 лѣтъ -- промолвилъ:

-- Значитъ, того... Хорошо бы устроить пещерную церковь для упокойниковъ. Умеръ у покойникъ, и неси его туда, можетъ три дня стоять и никому онъ не помѣшаетъ, молись, значитъ, только, а тетка Марѳа псалтырь будетъ читать. А теперь что! умеръ упокойникъ и кисни въ избѣ, душище такой, что мимо того дому нельзя пройти. И ребята пужаются, бредятъ по ночамъ.

-- Это еще ничего, въ домѣ держатъ покойника,-- вставилъ Терентій, мужикъ среднихъ лѣтъ, богомолъ, любитель житій святыхъ и всякой божественности.-- А то всѣ ими брезгуютъ, стараются скорѣе сбыть съ рукъ покойниковъ, скорѣе закопать. А чѣмъ покойникъ виноватъ, что онъ столько хлопотъ дѣлаетъ? Кабы онъ живой былъ, этого бы онъ не дозволилъ... пахнуть, или ребятъ пужать тамъ...

-- Двистительно, хорошо пещерную церковь завести. Въ ней бы печку устроить, дровъ много не потребуется, тогда и крестить ребятъ можно лучше, чѣмъ въ сторожкѣ.

-- А старухамъ больно по душѣ молиться тамотка... вродѣ какъ кіевская лавра.

-- Да какъ же иначе?-- подтвердилъ и Терентій.-- Угодники гдѣ спасались, какъ не въ пещерахъ? Во имя бы Антонія и Ѳеодосія праведныхъ и престолъ освятить. Да и праздникъ устроить особый, по охотѣ, чтобы не работать, третьяго числа іюля бываетъ. Можетъ, Господь тогда и дождичку дастъ...

-- Да, хорошо это.

-- Только, чай, свадьбу вѣнчать не подойдетъ въ этакой церкви,-- промолвилъ Савелій, намѣревавшійся въ этомъ году вѣнчать своего сына.

-- Для свадьбы надо поликадилу зажигать, а тутъ низенькая церковь будетъ, гдѣ ее поставить, поликадилу? не на полу же. И безъ того твой Кирюха долговязый нагинаться должонъ.

-- А очень способная церковь.

Старички замечтались и когда поднялись съ луговины съ пустою четвертью, то всѣ были поглощены новой идеей больше, чѣмъ неизреченнымъ свѣтомъ, который настолько поблекъ въ ихъ глазахъ, что они уже не хвалили его; какъ раньше, а трактовали какъ препятствіе къ приведенію въ исполненіе болѣе подходящей имъ потребности.

-- Гдѣ ужъ теперь пещерную церковь дѣлать! Попъ со старостой всѣ деньги ухлопали въ кунполъ. Не дожить намъ до пещерной церкви, нечего и думать.

-- Да, вѣдь, церковныя деньги не дадены.

-- А какъ?-- всполошился Трофимъ, церковный староста.

-- Да, вѣдь, ты самъ говорилъ, что батька свои далъ?

-- Чай, то матушкино приданое, взаимообразно, ихъ вернуть надо.

-- А мы не согласны!-- заговорилъ убѣжденно Петруха. Его поддержали и другіе: "Не сугласны! Не жаламъ!"

-- Попу свое нравится, пусть гдѣ хочетъ, тамъ и беретъ денегъ. А мы пещерную церковь хотимъ,-- кричалъ теперь Петруха Шалай, не желавшій, чтобы его идея, всѣмъ такъ пришедшаяся по сердцу, была поднята другими. До этого у него никакихъ проектовъ по части церкви не было и онъ вообще относился равнодушно къ благолѣпію церковному, а теперь совершилось въ его головѣ перемѣщеніе мыслей. Припомнивъ, что онъ сельскій староста, онъ заговорилъ авторитетно:

-- Чаво, старики? Айда-те къ писарю! Сходъ на счетъ пещерной церкви!

Шалай даже не взглянулъ на Ивана Емельяныча, въ которомъ, какъ въ сторонникѣ неизреченнаго свѣта, видѣлъ невольнаго противника своей идеи.-- Чья еще возьметъ!-- съ гордостью говорилъ онъ, широко шагая въ серединѣ попечителей, занимавшихъ поперекъ всю улицу, и будучи вполнѣ увѣренъ, что его предложеніе будетъ единодушно принято всѣмъ селомъ.

IX.

Получивши изъ Шевырялова приговоръ о томъ, что прихожане желаютъ строить на имѣющіяся церковныя деньги пещерную церковь и что если этихъ двухсотъ пятидесяти рублей не хватитъ, то они готовы повернуть на это благое дѣло "питейную статью", т. е. арендныя деньги за право торговли водкой въ ихъ селѣ, при чемъ въ приговорѣ весьма политично умолчано было совершенно о неизреченномъ свѣтѣ, какъ бы его совсѣмъ даже и не было, о. Сосипатръ сразу увидѣлъ, что писарь Ефимъ Павлычъ Колмыковъ обстряпалъ дѣло весьма недурно. Теперь на всякій, тѣмъ болѣе на объективный взглядъ, дѣло ясно какъ дважды два, что въ Шевыряловѣ крупный разладъ между священникомъ и прихожанами: священникъ затѣялъ свое, а прихожане желаютъ другого. Все это, въ связи съ заявленіемъ писаря о самовольныхъ дѣйствіяхъ священника и съ жалобой объ отравленіи поповымъ снадобьемъ Петькиной матери, было на руку о. Сосипатру, который теперь ухмылялся при воспоминаніи о калошахъ о. Романа -- до чего въ сущности пустая это была обида въ сравненіи съ тою, которую онъ можетъ преподнести ему въ лицѣ его зятя! Духовенство пойметъ, что съ о. Сосипатромъ шутки плохи, что онъ никогда не забываетъ оскорбленія и умѣетъ давать сдачу, да такъ, что весь вѣкъ будутъ помнить. Теперь о. Аполлону не вывернуться, какъ онъ ни старайся. Денегъ въ шевыряловской церкви мало и оба разновременно возникшіе проекта осуществить невозможно. Еали бы даже идея крестьянъ и затормазилась священникомъ, что весьма возможно, то мечта самого священника еще дальше отъ дѣйствительности и можетъ найдти осуществленіе не иначе, какъ съ пожертвованіемъ личныхъ средствъ самого иниціатора, потому что церковныхъ денегъ не видать о. Аполлону, какъ своихъ ушей, а на частныя пожертвованія въ бѣдной Шевыряловкѣ нечего и разсчитывать. Въ другое время, можетъ быть, и нашлись бы благотворители, но теперь всѣ, видимо, увлечены новымъ проектомъ, на который идутъ съ такой охотой, что готовы отдать важную статью своего общественнаго бюджета, доселѣ являвшуюся хорошей затычкой при сборѣ податей, и о. Аполлонъ "остался на бобахъ". Но воображеніе о. Сосипатра простиралось далѣе. Если бы о. Аполлонъ, изъ гордости или другихъ видовъ, вздумалъ довести свой проектъ до конца на собственный, личный счетъ, по пословицѣ: разорвался, да не подался,-- то и тогда ему не будетъ никакого выигрыша, онъ не получитъ даже нравственнаго удовлетворенія въ видѣ знаковъ вниманія начальства, хотя въ другое время за это же самое дѣло, если бы онъ даже все его обдѣлалъ на церковныя или чужія деньги, безъ всякой копѣйки съ своей отороны, онъ получилъ бы скуфью.

-- А теперь,-- посмѣивался о. Сосипатръ, думая объ о. Аполлонѣ,-- такую благодарность засвѣтятъ тебѣ въ формуляръ, что долго ее не выскоблишь оттуда. Консисторія-то Ивановна того... она, братъ, не любитъ, чтобы дѣла дѣлали помимо нея, она очень щепетильна на этотъ счетъ.

Но и этого казалось мало о. Сосипатру.

-- Если повести дѣло какъ слѣдуетъ, со всею строгостью законовъ, то неизреченный свѣтъ и не появится на свѣтъ Божій,-- можно убрать всѣ воздвигаемыя сооруженія, и ты, голубчикъ, путайся по судамъ, какъ хочешь, со своимъ подрядчикомъ, пока до того не дойдешь, что самъ себѣ опротивѣешь и будешь проклинать день и часъ своего рожденія.

Раздумывая о томъ, что лучше или, вѣрнѣе, что хуже для о. Аполлона, разорить ли его матеріально, давъ возможность докончить постройку, или, не разоривъ, совсѣмъ упразднить ее, о. Сосипатръ пришелъ къ послѣднему, думая:

-- Ужъ двѣсти рублей своихъ ты загубилъ, голубчикъ, и простись съ ними. На первый разъ довольно. А неизреченнаго свѣта ты все-таки не увидишь, потому что, если онъ осуществится, то это будетъ въ ущербъ чести всѣмъ другимъ церквамъ нашего благочинія и моей въ особенности, и невыгодно отзовется, когда поѣдетъ преосвященный и отмѣтитъ тебя съ похвальной стороны. Лучше вотъ что...

Въ перспективѣ о. Сосипатру рисовался Высокогорскій монастырь среди дубовой рощи и въ немъ... о. Аполлонъ. Такимъ образомъ, о. Сосипатръ, подшивая бумаги въ "Дѣло о неизреченномъ свѣтѣ въ селѣ Шевыряловѣ", имѣлъ въ виду слѣдующее: во-первыхъ, чтобы о. Аполлонъ потерялъ приданныя деньги безвозвратно, во-вторкхъ, имѣлъ бы о себѣ мнѣніе со стороны епархіальнаго начальства какъ о безтолковомъ самовольникѣ, въ-третьихъ, былъ бы выгнанъ изъ Шевырялова за неуживчивость и неумѣнье ладить съ прихожанами и, въ-четвертыхъ, посидѣлъ бы за это и въ совокупности за вредное лѣченіе въ монастырѣ.

-- Попрыгаете оба,-- потиралъ руки о. Сосипатръ, думая объ о. Романѣ и о. Аполлонѣ.-- Вотъ вы у меня гдѣ теперь!-- сжималъ онъ маленькій сухой кулакъ, предаваясь злобной, мстительной радости.

Въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ, если-бы дѣло это было сколько-нибудь сомнительное, о. Сосипатръ не преминулъ бы прибѣгнуть къ хорошо извѣстному и часто практиковавшемуся имъ способу конфиденціальныхъ сношеній съ начальствомъ и тѣмъ скорѣе обезпечилъ бы своему намѣренію желаемый успѣхъ. Но такъ какъ шевыряловское дѣло было вѣрное съ перваго взгляда и исходъ его можно было предвидѣть и съ точностію опредѣлить, то о. Сосипатръ не видѣлъ нужды въ обычномъ образѣ своихъ дѣйствій и повелъ его открыто. Прежде всего, онъ предалъ его самой широкой гласности и много и часто, по поводу и безъ повода, говорилъ со всѣми, съ кѣмъ приходилось встрѣчаться -- съ земскимъ начальникомъ, слѣдователемъ, писарями, старшиной и особенно съ духовенствомъ, при чемъ всегда прибавлялъ:

-- Ну, и зятька Богъ послалъ о. Роману, нечего сказать, глупѣе-то не могъ отыскать мужа для своей дочери. Вотъ, вы всѣ говорите: уменъ, уменъ о. Романъ! А это что? Мыслимо-ли, чтобы у благочиннаго былъ такой дуракъ зять? Это значитъ, о. Романъ людей совсѣмъ не понимаетъ... Да и не учитъ.

Послѣ того, какъ дѣло подверглось публичной и всесторонней разработкѣ на языкѣ всѣхъ батюшекъ и матушекъ благочинія, о. Сосипатръ сталъ переводить его на бумагу и съ этою цѣлью вызвалъ къ себѣ своего помощника о. Павла Красноперова изъ Сыроѣшкина.

-- Слышали, конечно, что настряпалъ въ Шевыряловѣ о. Аполлоній?

-- Какъ же, слышалъ. Непріятное дѣло,-- отозвался о. Павелъ.

-- Не бывало еще такого, да! Надо доносить въ консисторію... Вотъ за этимъ и вызвалъ васъ, чтобы окончательно формулировать и двинуть. Непривыкъ я, знаете, дѣлать изъ-за угла, у меня чтобы все было на виду и всѣ бы могли знать... Не люблю, знаете, этой секретности.

О. Павелъ молчалъ и раздумывалъ.

-- Или, можетъ быть, у васъ, о. Павелъ, имѣется что-нибудь такое, чѣмъ можно пособить о. Аполлону? Со своей стороны, я радъ и готовъ, конечно, сдѣлать все въ его пользу, но, хоть тресни, ничего не могу придумать... И глупъ же о. Аполлонъ, какъ тетеревъ, и безтолковъ, и...

-- Молодъ очень,-- вставилъ о_ Павелъ.

-- Мало-ли молодыхъ священниковъ у меня, а такихъ глупостей не допускаютъ... Всѣ мы были молоды, а такъ не ерундили. Чего не знали, совѣтовались, со старшими, не спросясь броду, не совались въ воду. Дураковъ учатъ.

О. Павелъ помолчалъ и сказалъ неувѣренно:

-- По моему, о. благочинный... конечно, воля ваша... но не худо бы предувѣдомить о. Романа.

О. Сосипатръ на минуту задумался надъ словами о. Павла. Немного было обидно, что о. Павелъ какъ будто держится общераспространеннаго по уѣзду мнѣнія, что для о. Романа не существуетъ критическихъ положеній, что онъ такая свѣтлая голова, которая выдерется изъ всякаго затрудненія, и потому сказалъ:

-- Неужели вы думаете, что о. Романъ поможетъ въ этомъ случаѣ? Да тутъ будь хоть семи пядей во лбу, все равно... тутъ самъ Соломонъ станетъ въ тупикъ.

-- Нѣтъ, о. благочинный, я не къ тому,-- перебилъ о. Павелъ, понявъ изъ тона о. Сосипатра легкій упрекъ за неумѣстное мнѣніе объ умѣ и талантахъ противника.-- Дѣло это, конечно, пропащее, мертвое, вылѣзти сухимъ изъ него о. Аполлону нельзя, кругомъ виноватъ. А къ тому я собственно рѣчь веду, что было-бы благоприличнѣе предупредить о. Романа обо всемъ. А то онъ будетъ язвить: вотъ какъ у васъ въ третьемъ благочиніи дѣлается -- доносятъ, а ничего не говорятъ!.. А когда мы поставимъ въ извѣстность самого о. Романа обо всемъ, то и онъ, и всѣ поймутъ, что этимъ мы какъ-бы предоставляемъ имъ съ о. Аполлоніемъ изобрѣтать всѣ средства защиты и принимать всѣ мѣры къ оправданію.

О. Сосипатръ такъ былъ убѣжденъ въ томъ, что никто и ничто не можетъ "вызволить" о. Аполлона, что не только легко, но даже съ удовольствіемъ согласился на предложеніе своего помощника.

-- Ахъ, это... Что же, я согласенъ... Благородство, конечно, должно быть на первомъ планѣ.-- И онъ съ достоинствомъ поправилъ на своей груди крестъ.-- Такъ что-же, написать о. Роману?

-- Этого мало, я думаю, о. благочинный. Надо съѣздить въ Большую Пузу.

Перспектива личной поѣздки заняла воображеніе о. Сосипатра; ему представилось, какъ о. Романъ удивится, какъ самъ о. Сосипатръ будетъ жалѣть о. Аполлона, а о. Романъ долженъ питать въ душѣ чувство благодарности къ о. Сосипатру, а Ираида Ивановна угощать, и какъ это хорошо -- быть благороднымъ, прямымъ, честнымъ и т. д. Но воображаемое переживаніе всѣхъ этихъ пріятныхъ перспективъ, положеній и чувствъ круто смѣнилось мгновенно вспыхнувшимъ въ памяти инцидентомъ съ калошами, и о. Сосипатръ, понизивши тонъ, даже съ гнѣвомъ сказалъ:

-- Такъ это еще ѣхать, трястись мнѣ къ о. Роману изъ-за его болвана? Много чести.

-- Зачѣмъ? Я могу съѣздить, о. благочинный,-- предложилъ о. Павелъ.

-- А-а...-- Находя, что поѣздка о. Павла, не оскорбляя достоинства о. Сосипатра, но будучи новымъ актомъ вѣжливости par excellence и рѣдкостнаго благородства, только усугубитъ высокое мнѣніе объ административныхъ качествахъ малопузинскаго благочиннаго, о. Сосипатръ сказалъ:

-- Ну что же, поѣзжайте, если хотите.

-- Кстати, я и дѣло самое захвачу.

-- Дѣло? А какъ онъ его уничтожитъ?..

-- Ну, что вы! Отецъ-то Романъ?-- Никогда!-- убѣжденно произнесъ о. Павелъ, такъ что о. Сосипатръ даже нѣсколько сконфузился, заглушая въ душѣ одно прискорбное воспоминаніе о томъ, какъ въ молодости заставила о. Сосипатра необходимость взять тайно изъ благочинническаго портфеля одно непріятное для него показаніе... Но это было въ другомъ приходѣ и очень давно... Все-таки изъ аккуратности, которая никогда не мѣшаетъ, о. Сосипатръ, отдавая о. Павлу дѣло объ о. Аполлонѣ, взялъ съ него росписку, прибавляя къ этому:

-- Мало-ли что можетъ быть... Въ жизни и смерти Богъ воленъ...

-- Конечно,-- согласился о. Павелъ, перечисляя въ роспискѣ документы.

X.

О. Павелъ, какъ посолъ изъ сосѣдняго благочинія, исполняющій важное порученіе о. Сосипатра, принятъ былъ о. Романомъ съ приличествующею случаю предупредительностію, вниманіемъ и подобающею деликатностью. Ираида Ивановна поняла, что эта миссія о. Павла является единственнымъ средствомъ уладить непріятное дѣло и потому оказала полное гостепріимство: заколовъ по этому случаю жирную курицу, переставшую нести яйца, изготовила вкусную лапшу и загубила даже цѣлый пятиалтынный на двухъ болотныхъ куликовъ для жаркого, подстрѣленныхъ Терешкой, бездомнымъ мужикомъ, до самозабвенія преданнымъ охотѣ. Во всѣхъ охотахъ слѣдователей, становыхъ и земскихъ начальниковъ онъ былъ непремѣннымъ участникомъ въ качествѣ доѣзжачаго, загонщика, борзятника и вообще егеря во вкусѣ старинныхъ помѣщичьихъ временъ, только безъ всякаго отъ новыхъ господъ жалованья, а за одно угощеніе и честь быть въ барской охотѣ. Нечего и говорить, что обѣденный столъ Ираиды Ивановны былъ уставленъ всевозможными бутылками. Матушка изощрялась въ пріемѣ новаго, дотолѣ невиданнаго, гостя еще и потому, что знала про скупость благочиннихи третьяго округа, Евираксіи Андреевны, и стремилась рѣзч.е подчеркнуть эту разницу, какъ бы говоря:

-- На-ка, вотъ, тебѣ! Вотъ какъ у насъ живутъ во второмъ-то благочиніи! Это тебя, чужого, изъ непріятельскаго лагеря, такъ угощаемъ, подумай теперь, какъ своихъ принимаемъ! Гдѣ вамъ до насъ! У вашей благочиннихи голоднымъ насидишься -- стаканъ пустого чаю да яичницу черезъ силу!..

Однимъ словомъ, тутъ играло корпоративное чувство, а оно, какъ его задѣнутъ, мѣры себѣ не знаетъ. Сама Ираида Ивановна сознавала, что у нея все выходитъ на рѣдкость хорошо,-- безъ суеты, безъ чванства, спокойно, съ достоинствомъ, все въ свое время и у мѣста, чисто, прилично и съ оттѣнкомъ даже хорошаго тона въ сервировкѣ стола, на которомъ въ высокой банкѣ красовался громадный букетъ красныхъ георгинъ въ перемежку съ такими же пѣтушьими гребешками и желтыми ноготками, да вырисовывался фаянсовый кувшинъ для молока, которое вездѣ у поповъ подается прямо въ кринкѣ съ грязнымъ дномъ, пачкающимъ скатерть, если никто во время не догадается подставить блюдечко. Она то и дѣло угощала о. Павла:

-- Да вы покушайте, пожалуйста... Вотъ я вамъ крылышко еще положу... Дорога дальняя да пыльная, какъ не проголодаться.-- И не дожидаясь отвѣта, подливала въ тарелку супу и говорила:-- А какъ поживаетъ Евпраксія Андреевна, благочинниха ваша? А здорова-ли ваша супруга? Какъ ей имя и отчество?.. Римма Ильинишна... Ахъ, Римма Ильинишна... хорошо... Да что вы одни пріѣхали? А вы бы съ ней вмѣстѣ, пріятно было-бы познакомиться. Въ другой разъ милости просимъ съ Риммой Ильинишной и съ дѣтками... А сколько у васъ ихъ? Пятеро. Слава Богу. Можетъ и еще предвидится скоро? Это хорошо. Ребятъ нечего бояться. Сначала, конечно, трудно съ ними, а потомъ, какъ подростутъ, да какъ красавцы зададутся, да умные, только любо смотрѣть на нихъ и все забываешь. У меня вотъ десять человѣкъ всего было, пять сынковъ да пять дочерей, но изъ каждой стаи схоронила по парѣ, въ живыхъ осталось шестеро. Да вотъ жаль, ни одного сына Богъ не привелъ видѣть священникомъ, богомольца-то на старости лѣтъ и нѣтъ.

-- А зятья на что? Помолятся,-- утѣшалъ гость.

-- Нѣтъ, родной-то сынъ все лучше.

-- Да, мы съ попадьей не дремали,-- заговорилъ о. Романъ.-- Это, вотъ, теперь завелась мода среди молодыхъ поповъ, какъ-бы безъ дѣтей прожить вѣкъ... Система какая-то... Киндеръ-бальзамъ, то бишь -- Цвейкиндеръ-системъ -- сынъ Иванъ и дочь Александра и больше никого... Больно умны стали, средства разныя узнали... Да... П о гань это. А между прочимъ, только и слышно, что то та, то другая молоденькая попадейка хвораетъ. Поневолѣ будутъ хворать, если идутъ противъ натуры да благословенія Господня...

-- Трудно нынѣ воспитывать дѣтей,-- вставилъ о. Павелъ.

-- А легче, что-ли, хворать всю жнянь? Нѣтъ, не нравится мнѣ это. И для сословія вредно, вымираетъ. Бывало, по-двѣсти, по-триста человѣкъ училось въ духовномъ училищѣ, а нынѣ сотня какая-нибудь и то за великую силу. Куда, спрашивается, ребятишки дѣлись? Изсякъ корень іессеевъ, оскудѣлъ преподобный, нашъ братъ духовный... Ну, чего мы съ вами выпьемъ, о. Павелъ, для перваго знакомства? Я россійскую употребляю, а вы?

-- А мнѣ чего-нибудь слабенькаго.

-- Ну, полно. Одну-то, чай, можно?

-- Развѣ одну.

-- Ну, будьте здоровы.

-- Равнымъ образомъ.

Когда о. Романъ хотѣлъ было еще налить изъ графинчика съ пѣтухомъ, о. Павелъ загородилъ рукой свою рюмку, говоря:

-- Нѣтъ, о. Романъ, довольно, не могу.

-- Ну, тогда наливочки...

-- Вотъ наливочки развѣ.

-- А ты, батя, вишенной предложи, лучше прочихъ,-- предупредила матушка.

-- Вишенной, такъ вишенной... А себѣ я опять россійской.

Впрочемъ, о. Романъ не обременялъ особеннымъ угощеніемъ, высказавъ на отказъ повторить вишневкой:

-- Ну, что-же, не неволю. Кто сколько можетъ, каждому противъ его силы...

Когда же гостю надо было по всѣмъ правиламъ приличія выпить послѣ третьяго блюда -- превкусныхъ вафлей съ густѣйшими ломтевыми сливками -- за здоровье хозяйки дома, и о. Павелъ потянулся было къ "портвейну", но хозяинъ остановилъ его:

-- Не рекомендую нынѣшнія вина, много въ нихъ всякой примѣси. А вы бы лучше опять той наливки.

Но Ираида Ивановна возразила:

-- Нѣтъ, отчего-же, батя? можно и вина.-- И различивъ опытнымъ взглядомъ въ ряду бутылокъ одну, оставшуюся отъ архіерейскаго угощенія, съ чистымъ удѣльнымъ виномъ, она сказала, наливая въ рюмку гостя:

-- А хоть бы вотъ этого... Не крѣпкое. Этого и я даже могу...

-- А ну-ка, и мнѣ сего-же,-- подставлялъ о. Романъ свою рюмку.

-- За угощеніе!-- чокался гость, привставая.

-- За посѣщеніе!-- отвѣтствовала матушка, тоже вставая и давая тѣмъ знакъ, что обѣдъ окончился. Гость поцѣловался съ хозяиномъ и издали почтительно раскланялся, придерживая лѣвой рукой ниспадавшія на лобъ густыя косицы черныхъ волосъ, съ хозяйкою, отвѣтившею ему на благодарность обычнымъ:

-- Не взыщите!

Мужчины удалились въ зало, сѣли на длинный мягкій старомодный диванъ, обитый чернымъ сафьяномъ, и закурили папиросы, облокотясь каждый на ручку дивана. Ихъ раздѣляла лежавшая посерединѣ дивана вышитая шелками подушка, манившая къ себѣ руки сидящихъ своимъ мягкимъ малиноваго цвѣта бархатомъ и располагавшая собесѣдниковъ къ благодушію, не смотря на остроту самой темы.

Надо замѣтить, что о. Павелъ съ перваго момента встрѣчи взялъ вѣрный тонъ. Онъ изложилъ тихимъ, спокойнымъ голосомъ всю печальную эпопею неизреченнаго свѣта, нисколько не отмѣчая комичной стороны нѣкоторыхъ поступковъ о. Аполлона. Рѣчь его была дѣловита и серьезна, но безъ вычурной и обидной жалостливости по отношенію къ провинившемуся. Въ такомъ же духѣ онъ велъ рѣчь и послѣ обѣда, готовя къ этому моменту самое главное, но только дожидаясь со стороны о. Романа вопроса, который самъ собою послѣдовалъ:

-- Изъ вашихъ, словъ о. Павелъ, я понялъ, къ чему все клонится, но интересно было бы посмотрѣть самое дѣло. Нѣтъ-ли въ немъ какихъ-нибудь облегчающихъ вину о. Аполлона особенностей?

Тогда о. Павелъ переложилъ подушку на свое мѣсто, передвинулся къ круглому столу, накрытому красной вязаной скатертью и извлекъ изъ-за пазухи "Дѣло". И о Романъ тоже пододвинулся къ столу и сталъ слѣдить глазами по бумагѣ за тѣмъ, что не спѣша и выразительно читалъ о. Павелъ. По прочтеніи послѣдней бумаги о неудачномъ врачеваніи о. Аполлона вошла Ираида Ивановна съ подносомъ, на которомъ были двѣ чашки кофе съ сухарницей и сливочникомъ. Это было сюрпризомъ даже для самого протопопа, не только для гостя, который пришелъ теперь въ полное восхищеніе отъ угощенія и даже запротестовалъ:

-- Да что это вы, матушка! Сколько я вамъ хлопотъ надѣлалъ своимъ пріѣздомъ.

-- Хлопоты за хлопоты, о. Павелъ!-- тактично промолвила матушка то, что на ея мѣстѣ благочинниха третьяго округа Евпраксія Андреевна, непремѣнно выразила бы въ угловатой формѣ пословицей: "Въ чужомъ пиру похмѣлье". Въ это время о. Романъ взялъ со стола "Дѣло" и опять сталъ перелистывать, что заставило о. Павла искоса невольно наблюдать за всѣми движеніями о. Романа. О. Романъ замѣтилъ нѣсколько тревожный взглядъ гостя и поспѣшилъ передать бумаги въ его руки со словами:

-- Берегите, а то украду! Ха-ха! Чай, о. Сосипатръ въ огражденіе себя росписку съ васъ взялъ?

-- Да, у насъ въ благочиніи формальность строго соблюдается,-- уклончиво отвѣтилъ о. Павелъ.

-- Это видно.-- Хотѣлъ было о. Романъ прибавить, что о. Сосипатръ по себѣ о людяхъ судитъ, но только махнулъ рукой и сказалъ.-- Всякъ по своему ведетъ дѣло.

-- Да,-- согласился гость, прихлебывая кофе въ одинъ разъ съ хозяиномъ.

-- Не хотите-ли еще?

-- Благодарствуйте, матушка!-- отказался онъ, чувствуя, что его миссія окончилась и пора ко дворамъ.-- Надо и отправляться.

-- А вы посидите. Работникъ вашъ еще не пообѣдалъ, кажется.

Но тотъ въ это время въ кухнѣ молился на образа, вылѣзая изъ-за стола:

-- Ну, ужъ и наѣлся, ровно на Святую недѣлю. Это не то, что въ Малой Пузѣ у нашего благочиннаго. Къ тому, когда пріѣдешь съ батюшкой, ни за что не покормятъ, въ сторожкѣ останавливаюсь, такъ кой-чего похлебаешь съ лукомъ у сторожа и ладно. А это -- на-ко-ся! Даже водки вынесла матушка ваша стаканчикъ. Дай ей Богъ здоровья.

-- У насъ завсегда такъ,-- хвалилась Марья.-- Побывалъ бы ты у насъ на именинахъ, не то бы еще видѣлъ!

-- Да что ты?

-- Кучерамъ водки полведра, а посля всего по куску арбуза да по яблоку.

-- Сказывали, да я не повѣрилъ.

-- А, лопни глаза, правда.

-- Хорошо въ вашемъ благочиніи живутъ. И чего это нашъ батюшка, о. Павелъ, дремлетъ, переводился бы къ вамъ.

-- Къ намъ всѣ стараются попасть, да не больно благочинный пущаетъ всѣхъ безъ разбору.

-- Нашъ-то къ вамъ подойдетъ, не скупой, ладненько живетъ. А ты, Марья, скажи про это вашей матушкѣ, не забудь. Тогда мы съ тобой часто встрѣчались бы,-- лукаво прищуривая однимъ глазомъ, смотрѣлъ молодой парень въ глаза Марьѣ. Онъ при этомъ потянулся, выгибая грудь и занося руки на шею.-- Выспаться бы теперь, Маша!-- И какъ будто невзначай уронилъ руки на ея полныя открытыя плечи, восклицая:-- А-ахъ!..

-- Ну, полно, не дури! Матушка еще войдетъ,-- отстраняла она ласку, но блестя зубами.-- А ты иди къ лошадямъ. Въ горницѣ пообѣдали, мотри, поѣдете скоро, чаю, должно, твой о. Павелъ пить не будетъ, кофею довольно.

-- А хорошо бы, Марья, если бы о. Павелъ заночевалъ...

Работникъ не дождался отвѣта, потому что въ это время скрипнула дверь и вошла матушка.

-- Хорошо-ли ты, Марья, накормила его... какъ тебя звать?

-- Василемъ, матушка... Благодаримъ покорно!-- И онъ отвѣсилъ ей глубокій поклонъ. Потомъ взялъ картузъ и вышелъ изъ кухни.

-- Ну, и что это за люди! Смотри-ка, овса лошадямъ задали! Не люди, а золото... Митрій! а Митрій! Гдѣ ты?-- кричалъ онъ благочинническаго работника.

-- Здѣсь,-- отдалось изъ глубины соломеннаго навѣса въ противоположной сторонѣ.

-- Чаво ты не обѣдалъ съ нами?

-- Недосугъ было. Въ поле ѣздилъ. Тамъ и обѣдалъ.

-- А это кто же овса всыпалъ нашимъ лошадямъ?

-- Должно, Марья.

-- А хорошая дѣвка -- Марья, право... Задорная, песъ ее дери. Ты какъ съ ней? Ладишь?.. Ты холостой аль женатый, Митрій?

-- Вдовый.

-- Вотъ бы и женился.

-- Нейдетъ, подлая. Ужъ сколько разговору было. На семью, говоритъ, не охота...

-- Не въ томъ вещь, а старъ ты для нее, Митрій.

-- Можетъ, и это. Кто знатъ.

-- Мнѣ бы въ работникахъ быть здѣсь... А? Давай мѣняться?

-- А ты полно языкъ чесать. Пои лошадей да запрягай. А то негдѣ нашимъ замѣсить, колода-то одна.

-- Ну, ладно... Эхъ, Митрій,-- заговорилъ опять Василій,-- жаль нашего мерена, у него подъ мордой овесъ, не все съѣлъ старый, зубы, видно, плохи. А жеребецъ, должно быть, нажрался на славу, вздрагиваетъ подлецъ, какъ съ просонья.

XI.

Возвращаясь въ свое Сыроѣшкино мимо Пятины, о. Павелъ вспомнилъ, что о. Романъ просилъ его зайдти къ жившему въ этомъ селѣ о. Ардальону, исполнявшему во второмъ благочиніи такую же должность, какъ и о. Павелъ въ третьемъ, чтобы тотъ пріѣхалъ въ Большую Пузу завтра какъ можно пораньше, а зачѣмъ -- не сказалъ.

-- Ужъ не по этому-ли дѣлу?-- думалъ о. Павелъ. Зайдя къ о. Ардальону на минутку, длившуюся съ часикъ, о. Павелъ попилъ чайку и прослѣдовалъ дальше въ Малую Пузу съ отчетомъ по исполненію порученія. Его не задерживали по обычаю, хотя спускались уже сумерки и ѣхать приходилось ночью. Впрочемъ, о. Павелъ едва-ли бы и остался даже на усердныя просьбы. Ему не хотѣлось портить впечатлѣнія отъ пріема у Кратеровыхъ, о которомъ онъ, впрочемъ, совсѣмъ умолчалъ предъ своимъ благочиннымъ, не желая вызвать со стороны блахочиннихи ѣдкаго замѣчанія по адресу Большой Пузы: "Извѣстно, расточители! пиры даютъ, въ чужихъ живутъ". Только на вопросъ о. Сосипатра,-- что же о. Романъ? Какъ?-- о. Павелъ сказалъ:

-- Да ничего, кланяется и благодаритъ, просилъ только подождать недѣльку, не пускать пока дѣло въ ходъ. Но если, говоритъ, нельзя, то какъ знаете.

-- А чего ждать? Дѣло будетъ отъ того ни лучше, ни хуже.

У помощника начинало накопляться раздраженіе противъ своего принципала. Этого чувства онъ не испытывалъ со всею яркостью до знакомства съ о. Романомъ. Теперь же, воочію убѣдившись въ лицѣ о. Романа, какіе бываютъ хорошіе благочинные, о. Павелъ отвалился окончательно душой отъ своего благочинія и ѣхалъ въ свое Сыроѣшкино съ горькимъ раздумьемъ:

-- Калоши! Все калоши помнитъ. Но хорошо еще, что уговорилъ подождать недѣлю съ дѣломъ, хотя, въ сущности, что же особеннаго этой отсрочкой сдѣлаешь?

Но о. Романъ принялъ мѣры. Когда на утро пріѣхалъ къ нему изъ Пятины о. Ардальонъ, между ними произошелъ слѣдующій разговоръ:

-- Обижаютъ моего зятя, о. Ардальонъ.

-- Да, да... Что подѣлаете, о. Сосипатръ тяжелый начальникъ, любитъ обидѣть,-- сочувственно отозвался о. Ардальонъ.

-- А я хочу его зятя обидѣть.

О. Ардальонъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на о. Романа и спросилъ:

-- Это о. Николая? А какъ?

-- Тоже дѣло завести.

-- Какое?

-- Объ танцахъ.

-- А-а,-- засмѣялся о. Ардальонъ, но вдругъ заговорилъ:-- Вѣдь такъ-то о. Николай -- ничего, парень хорошій.

-- А мой Аполлонъ чѣмъ плохъ? Чѣмъ не угодилъ имъ?

-- Конечно.

-- Ну, конечно... Онъ щипнетъ -- и я щипну, онъ обидитъ -- и я обижу. Я первый не задираю. Но если меня тронутъ, я тоже въ долгу не останусь. Невѣсткѣ на отместку... Вы мнѣ теперь нужны, о. Ардальонъ, затѣмъ, чтобы припомнить всѣ обстоятельства, при которыхъ плясалъ о. Гусевъ, у кого, по какому случаю, когда, какого числа и мѣсяца, съ кѣмъ и такъ далѣе.

-- Да онъ часто танцованъ -- и на свадьбахъ, и на именинахъ, и тамъ, гдѣ соберется танцующая компанія. Выпьетъ, воодушевится и пошелъ... Полы подниметъ и отмахиваетъ...

-- Такъ давайте все это изобразимъ, да такъ, чтобы не было неправды и ни одной передержки... Пишите заголовокъ: "Его Преосвященству... благочиннаго такого-то почтительнѣйшее донесеніе.

-- Ой, да неужели вы и вправду?.. Раньше никогда этого у насъ не бывало.

-- Въ первый разъ. Тяжело, а ничего не подѣлаешь.

Благочинный и его помощникъ написали цѣлый листъ, представивъ полный портретъ о. Николая, какъ человѣка нетрезвой жизни, не занимающагося школой и приходомъ, манкирующаго обязанностями и, главное -- какъ танцора, чѣмъ прихожане весьма соблазняются и идетъ молва не къ чести духовенства.

-- Вотъ и готово!-- весело сказалъ о. Романъ, ставя точку послѣ своей фамиліи. Но, откинувшись на спинку стула, онъ выражалъ въ своемъ лицѣ, обращенномъ въ садъ, за вершинами котораго блестѣли золоченныя главы церкви, какую-то тоску.

-- Когда же вы пошлете?

-- Въ тотъ день, когда о. Сосипатръ насчетъ шевыряловскаго свѣта,-- апатично отозвался о. Романъ.

-- А какъ это вы узнаете?

-- Въ томъ и задача. Вотъ что! О. Сосипатръ посылалъ къ намъ посольство въ лицѣ о. Павла. Мнѣ это, знаете, очень понравилось, въ духѣ князя Святослава, который всегда предупреждалъ враговъ: "Иду на васъ!" Примѣръ, достойный подражанія, и я тоже хочу сдѣлать, командировать съ подобнымъ же порученіемъ въ Малую Пузу.

-- О?-- засмѣялся о. Ардальонъ.-- Славно въ самомъ дѣлѣ! Это -- идея!

-- Да... Вотъ вы, не медля, и поѣзжайте на нашихъ лошадяхъ съ Димитріемъ, а потомъ возвращайтесь.

-- Хорошо.

-- Только вы много не говорите, а прямо покажите эту бумагу. Пусть, если угодно, о. Сосипатръ даже возьметъ ее. Черновикъ у насъ остался, воспроизведемъ, если потребуется.

XII.

Такъ какъ третье благочиніе врѣзывалось клиномъ во второе и села были не особенно далеко другъ отъ друга, то о. Ардальонъ часа въ три преодолѣлъ разстояніе между Большой и Малой Пузами. Послѣ небольшого предисловія, о. Ардальонъ такъ же почтительно изложилъ передъ о. Сосипатромъ цѣль своего пріѣзда, какъ и о. Павелъ вчера передъ о. Романомъ.

О. Сосипатръ былъ озадаченъ и заговорилъ растерянно:

-- Что же это, о. Романъ мститъ на нашемъ зятѣ за своего? Въ шевыряловскомъ дѣлѣ я. вѣдь не при чемъ. Ко мнѣ поступили жалобы, нельзя же ихъ скрывать, самому влетитъ.

-- Ничего не знаю, ваше высокопреподобіе. Я только исполняю порученіе своего о. благочиннаго. Что прикажете доложить ему?

О. Сосипатръ соображалъ, что произойдетъ, если оба дѣла будутъ пущены въ ходъ, кому больше достанется: о. Аполлону или о. Николаю? У о. Аполлона дѣло много серьезнѣе, можно завинить его въ самоуправствѣ, можно разорить его, но, въ концѣ концовъ -- кто знаетъ?-- вдругъ какъ оно обернется другимъ концомъ? Вѣдь самая подкладка дѣла въ сущности такова, что охулить ее нельзя никоимъ образомъ. Церковное благолѣпіе одна изъ главныхъ обязанностей священника и за это о. Аполлона даже упрекнуть нельзя. А вся его вина только въ томъ, что онъ неопытенъ, не знаетъ формы дѣла. Смутно о. Сосипатръ чувствовалъ, что начальство можетъ обратить преимущественное вниманіе на это обстоятельство: а куда, спросятъ, самъ благочинный смотрѣлъ? на что онъ поставленъ? Благочинный долженъ благовременно предупреждать и не позволять разыграться безпорядкамъ. Пожалуй, усмотрятъ недостатокъ бдительности за молодыми священниками, отсутствіе надлежащаго руководства и прочее подобное.

-- Тоже вѣдь она, Консисторія Ивановна... иной разъ мать, а другой -- и мачиха... У нея и такъ, и этакъ выходитъ, одно и то же дѣло -- и орелъ, и рѣшотка... Такъ что о. Аполлона, пожалуй, монастыремъ и не замараешь, много-много переведутъ въ другой приходъ. Но что касается о. Николая, зятя, то тутъ вѣрнѣйшая отсидка въ монастырѣ: попу танцовать не полагается и тутъ ни въ чемъ не найдешь извиненія... А преосвященный теперь строгій, выметаетъ соръ изъ епархіи, страшно взыскиваетъ за все -- за водку, картежную игру и даже за табакъ. Каѳедральные протопопы на что такіе важные и самостоятельные, но и ихъ скрутилъ, отучилъ отъ куренья, небось, теперь курятъ, да оглядываются, бороду и усы одеколономъ обливаютъ постоянно, чтобы не пахло, а сигары совсѣмъ бросили, какъ пришлось завести новыя рясы вмѣсто старыхъ, насквозь продушенныхъ сигарнымъ духомъ... А тутъ, какъ доложатъ ему, владыкѣ преосвященному, что есть попъ, который танцуетъ, такъ онъ руками разведетъ и воскликнетъ: "Этого еще недоставало -- плясуна-то?!" И такъ накажетъ нашего зятя, что ой-ой! Свіетъ яко кожу! И не только въ монастырь засадитъ, а, пожалуй, во дьячки сведетъ, въ скверный приходъ переведетъ, запишетъ въ свой кондуитъ, и ужъ никогда о. Николаю не подняться во мнѣніи начальства, во вѣки вѣчные... Награда-ли какая, должность почетная -- всегда скажутъ: "Плясуну-то?"

-- Ахъ, какъ же это?-- вздыхалъ о. Сосипатръ.

-- Какъ угодно.-- О. Ардальонъ едва сдерживалъ улыбку.

Вошла Евпраксія Андреевна и, узнавши въ чемъ дѣло, разразилась градомъ упрековъ по адресу отсутствовавшаго зятя:

-- Вотъ вѣдь мошенникъ! Говорила я ему, сколько разъ пилила: "Эй, о. Николай, не хорошо!" Нѣтъ, неймется дураку. Какъ только попало ему въ голову, да услышитъ музыку, такъ у него ноги ходуномъ и заходятъ, такъ его сейчасъ все равно кто за колѣнки дергаетъ, точно бѣсъ у него въ пяткахъ сидитъ, равнодушно не можетъ слышать гармонь... Не попъ, а лошадь полковая, прости Господи! Одно горе... Несчастная Наташенька -- польстилась на что! То ли дѣло вотъ зять у о. Романа, скромный, зря не болтаетъ, пьетъ мало, дѣломъ занимается. Онъ сначала тоже сваталъ нашу Наташу, а та, дура, увлеклась этимъ дуроплясомъ: ни за кого, говоритъ, не пойду, только за Колю Гусева. Ревѣла, брыкалась, по полу кубаремъ каталась... Какъ же! Первый кавалеръ былъ въ семинаріи, женихъ завидный, всѣмъ эпархіалкамъ головы вертѣлъ, такъ бывало и снуютъ около него: "Николай Иванычъ! Николай Иванычъ!" А онъ вонъ какъ показалъ себя, Николай-то Иванычъ, хуже-то и нельзя. Теперь и болѣй сердцемъ за дочь, да распинайся за этакого охальника... Эхъ, горе родительское, никто-то его не пойметъ!

Огорченіе матушки было настолько искренно, что вначалѣ улыбавшійся было этой тещиной тирадѣ о. Ардальонъ подъ конецъ смолкъ и произнесъ въ утѣшеніе:

-- Ну что вы, Евпраксія Андреевна, такъ себя разстраиваете? Можетъ, и обойдется какъ-нибудь.

-- Да-а, обойдется!-- всхлипывала благочинниха -- Вотъ она -- бумага-то, вижу сама, написана ужъ...-- И она поглядѣла съ такимъ озлобленіемъ на четкую каллиграфію о. Романа, словно проглотить ее хотѣла, но отъ сознанія безсилія у нея даже слеза брызнула и скатилась на эту бумагу.

-- Да вѣдь не послано еще, время не опоздано, можно и того...-- говорилъ о. Ардальонъ.

-- Такъ чего хочетъ о. Романъ?-- спросила она.

О. Ардальонъ такъ весело и понятно посмотрѣлъ на протопопицу, словно изумляясь ея недальновидности, что та воскликнула:

-- Неужели башъ-на-башъ?-- и прибавила сквозь слезы:-- А, поняла... Ну, что же, протопопъ?-- обратилась она къ мужу.-- Ты какъ думаешь, можно поквитать одно на другое и замять шевыряловское дѣло?

-- Ужъ и не знаю, что сказать, разыгралось оно порядочно, не уймешь, пожалуй...

-- А ты подумай, можетъ и возможно. А если своего ума не хватитъ, вмѣстѣ посудите съ о. Романомъ. Ему не въ первой улаживать такія дѣла.

-- А чтобы въ самомъ дѣлѣ,-- воскликнулъ о. Ардальонъ,-- не повидаться вамъ съ о. Романомъ?

-- Да какъ? Мы вѣдь не бываемъ другъ у друга. Онъ гордый, ко мнѣ ни за что не поѣдетъ... Мнѣ ѣхать самому къ нему, тоже не рука... все-таки я старше его.

-- А вы изберите нейтральный пунктъ... Идея!-- И о. Ардальонъ даже прищелкнулъ поднятыми вверхъ пальцами.-- Скоро будетъ пятидесятилѣтній юбилей о. Іоанну Амбразурову, тестю благочиннаго перваго округа. Пріѣзжайте-ка на юбилей туда, въ Дранскъ. Нашъ-то тамъ будетъ непремѣнно.

-- Чего лучше!-- соглашалась матушка.-- Тамъ и порѣшите сообща миромъ.

-- Конечно, о. Сосипатръ,-- увѣщевалъ о. Ардальонъ.-- Неужто изъ-за какихъ-то, прости Господи, ка... (онъ едва не сказалъ: калошъ, но во время удержалъ свой языкъ, отхаркнулся на полъ и продолжалъ) -- капризовъ, какихъ-то мелочныхъ личныхъ счетовъ, нестоющихъ выѣденнаго яйца, вы будете топить своихъ дѣтей? Вѣдь не чужая льется кровь, родная!.. А въ духовенствѣ что будетъ? Вотъ, скажутъ, старики какіе -- тузятъ себя своими дѣтьми, швыряются ими какъ полѣньями. На что это похоже?

О. Сосипатръ давно въ сущности былъ радъ такому плану примиренія, но окончательнаго своего слова только потому не произносилъ, что ему хотѣлось побольше послушать о. Ардальона, говорившаго горячо, убѣжденно, краснорѣчиво, хотѣлось продлить это удовольствіе и въ то же время показать, что онъ все-таки нелегко поддается, что за нимъ походи...

-- Ну такъ какъ же, о. Сосипатръ, согласны на свиданіе?

-- А о. Романъ желаетъ этого?

-- Положимъ, разговору объ этомъ не было, но могу увѣрить васъ своею священническою совѣстію, что онъ не откажется поговорить съ вами по этому дѣлу съ глазу на глазъ.

-- Такъ хорошо, пріѣду въ Дранскъ.

-- А теперь идите яичницу ѣсть!-- звала Евираксія Андреевна.-- А то передѣлается.

Яичница на этотъ разъ была съ ветчиной. Къ яичницѣ была поставлена водочка, а къ водочкѣ селедочка и еще кое-что, такъ что когда о. Ардальонъ выѣзжалъ изъ Малой Пузы, то не могъ не- подѣлиться своими впечатлѣніями съ большепузинскимъ работникомъ Димитріемъ:

-- Зря болтаютъ про здѣшняго благочиннаго, будто скаредъ. Какъ ты полагаешь, Митрій?

-- Кормятъ ничего...-- спокойно отозвался тотъ.-- Это вотъ Василій изъ Сыроѣшкина съ о. Павломъ вчерась пріѣзжалъ, больно жаловался, будто въ Малую Пузу надо со своимъ хлѣбомъ пріѣзжать. Признаться, я повѣрилъ дураку, каравай захватилъ изъ дому, да зря, не потребовался... Едва онъ, Василій-то... набалованъ очень. Ему бы все какъ господамъ А того не разберетъ, что онъ такой же мужикъ, какъ и прочіе, хоть и поповъ работникъ... Конечно, супротивъ насъ малопузинскимъ гдѣ же сравняться, а все же щецъ похлебали и каша вчерашняя была, жить можно. А запасъ свой я лошадямъ стравилъ. Лошадямъ точно -- обидно, солома только была... Ну да, вѣдь, сѣн а -то нонѣ какія!.. Можетъ, и не отъ жадности, а самимъ надо.

XIII.

О. Іоанну Амбразурову было семьдесятъ пять лѣтъ отъ роду, но онъ не утратилъ вполнѣ ни зрѣнія, ни слуха и двигался еще сравнительно бодро для своихъ лѣтъ. Службу въ приходѣ онъ оставилъ года три тому назадъ и теперь жилъ у зятя, замѣстившаго его въ приходѣ и тоже уже старика. О. Іоаннъ еще находилъ возможнымъ исправлять кое-какія требы, но особенно любилъ ходить въ школу, гдѣ занимался съ ребятами совершенно безвозмездно, отъ нечего дѣлать. Голосъ его былъ очень слабый, жиденькій, съ едва замѣтнымъ пригнусомъ и когда надо было сказать громко, онъ выкрикивалъ пѣтушкомъ. Лѣтомъ, когда занятій въ школѣ не было, онъ не сидѣлъ дома, его тянуло на волю, на просторъ, словно онъ торопился насладиться послѣдними минутами земного бытія и хотѣлъ крѣпче запечатлѣть въ своей памяти юдоль плачевную и потомъ уже идти въ жизнь вѣчную.

Рано наступившее въ тотъ годъ лѣто быстро окончилось. Въ воздухѣ холодило и ночи были морозныя, но выдавалось иногда время, когда солнце напрягало всѣ лучи, чтобы дать на прощанье чудный теплый осенній день. И вотъ въ одинъ изъ такихъ дней, въ половинѣ сентября, о. Іоаннъ шелъ, опираясь на клюку, за городъ въ лѣсокъ, стоявшій на пригоркѣ и обнажившійся теперь снизу, такъ что видѣнъ былъ просвѣтъ на горизонтѣ. Морозъ каждою ночью по своему перекрашивалъ лѣтнюю зелень. Побурѣла береза, закраснѣлся дубъ и боярышникъ; зажелтѣла трепещущая осина; липа одѣлась въ песочный цвѣтъ; золотомъ отливаютъ на солнцѣ широкія лапы клена,но безпомощно держатся на вѣткахъ, уныло опустились и висятъ какъ омертвѣвшія руки у паралитика. А поблекшая рябина выставила на видъ красныя кисти своихъ кислыхъ ягодъ... Большое разнообразіе въ убранствѣ осени, но не богатое. Видишь бѣдную вдову, одѣвшуюся изъ кокетства во всѣ яркіе наряды, уцѣлѣвшіе отъ разгрома послѣ мужа. Видна смѣсь всего, всѣхъ цвѣтовъ, пестрота, но нѣтъ жизни и вкуса. Листва валится на сопрѣвшую заплѣсневѣлую траву и готова гнить вмѣстѣ съ опенками у корней срубленныхъ деревьевъ... Чуется запахъ мертвеца...

Грустно стало о. Іоанну и онъ вернулся изъ лѣсу. Направо между городомъ и лѣсомъ расположено было кладбище, обсаженное по оградѣ ветлами. "Милое это дерево!-- ветла,-- думалъ онъ,-- чисто русское, неприхотливое, растетъ всюду -- и на болотѣ и на пескѣ, гдѣ ни посади, и дольше всякаго другого носитъ на себѣ крѣпкую одежу,-- съ ранней весны до глубокой осени она зелена". На могилахъ погнувшіеся памятники, вывѣтрившіяся надписи, подгнившіе кресты говорили о полномъ исчезновеніи когда-то жившихъ людей,-- имъ у живыхъ даже въ представленіи ѣе осталось мѣста. Только въ кладбищенской церкви, въ поминаньяхъ, лежавшихъ на закапанномъ воскомъ низенькомъ столикѣ рядомъ съ канунницей, остались ихъ имена, пустые звуки. А вѣдь сколько жило, жило людей! Сколько именъ на крестахъ, и сколько имъ такихъ пожеланій, отъ которыхъ открещиваются сами пожелавшіе!

"Покойся, милый прахъ, до будущаго вѣка,

Сія участь всякаго человѣка".

-- "Какъ бѣдна могильная поэзія"!-- думалъ о. Іоаннъ, пробѣгая глазами знакомыя надписи и спѣша къ высокой березѣ на краю обрыва, къ, могилѣ своей жены, схороненной лѣтъ десять тому назадъ.

-- "Ну, старуха, скоро, видно, я къ тебѣ приду,-- говорилъ вслухъ о. Іоаннъ.-- Больше ждать нечего, завтра юбилей, послѣдняя честь, что-то будетъ тамъ за гробомъ!"

Слезы навернулись у него на глазахъ, отъ того-ли, что старуха не увидитъ готовящагося ему торжества, отъ того-ли, что ему не хотѣлось умирать, а умирать надо. "Надо, надо"! шептало ему сознаніе. Но подулъ холодный вѣтерокъ, онъ закутался плотнѣе въ рясу и, перекрестившись, пошелъ домой.

Въ свое время онъ тоже былъ благочиннымъ и, когда до него доходили слухи о раздрягахъ въ духовенствѣ, онъ обсуждалъ дѣло съ своей точки зрѣнія и давалъ совѣты, иногда очень оригинальные. Такъ какъ рознь между вторымъ и третьимъ благочиніями была настолько общеизвѣстна, что о ней всѣ говорили, то о. Іоаннъ о ней не могъ не знать, и когда онъ услышалъ отъ своего зятя, что оба благочинные будутъ у него на юбилеѣ, то вниманіе его было почти всецѣло этимъ занято. Придя съ кладбища, онъ позвалъ къ себѣ дочь, тоже ужъ старуху, и, кашляя старческимъ дряхлымъ кашлемъ, сказалъ:

-- Ну, вотъ, Аннушка, пріѣдутъ гости... да, пріѣдутъ...

-- Ужъ съѣзжаются, папаша,-- отвѣтила та.

-- Съѣзжаются... это хорошо. А благочинные-то изъ Пузъ пріѣхали?

-- Нѣтъ еще.

-- Нѣтъ... Ну, такъ, вотъ, когда пріѣдутъ... сегодня вечеромъ должны пріѣхать, потому всенощная... Ты ихъ не въ разныхъ комнатахъ помѣсти ночевать, а въ залѣ обоихъ и больше никого. Каждому кровать особая, чтобы равная честь каждому... Чтобы ни тому, ни другому обиды не было... Въ головахъ у каждой кровати поставь столикъ съ водой и прочее... И лампадку подъ образами затепли... Пусть спятъ вмѣстѣ... Это имъ надо... Сердиты они другъ на друга... Пусть помирятся... Охъ, Господи! Зачѣмъ ссорятся? Всѣ помирать будемъ...

О. Романъ и о. Сосипатръ пріѣхали въ половинѣ всенощной, которую едва выстоялъ утомленный за день юбиляръ и тотчасъ ушелъ въ свою комнату. Какъ провели ночь отцы благочинные, о чемъ говорили и на чемъ порѣшили, никто не зналъ и доселѣ не знаетъ. Только по утру стало ясно, что они за ночь перемѣнились и вели себя иначе, чѣмъ съ вечера. Съ вечера между ними была холодность. О. Сосипатръ пріѣхалъ немного позднѣе о. Романа и обратился къ нему:

-- Зравствуйте, ваше высокопреподобіе!

-- Здравствуйте, ваше высокопреподобіе!-- отвѣтилъ о. Романъ. И, пожавъ взаимно руки, безъ обычныхъ лобзаній, они тогда ни слова не сказали при другихъ. Но утромъ вмѣстѣ встали, вмѣстѣ умылись, подавая другъ другу воду изъ луженаго ковша надъ мѣднымъ тазомъ, стоявшимъ на табуретѣ въ углу; утирались однимъ длиннымъ полотенцемъ съ разныхъ концовъ, чесались одной расческой и смотрѣли другъ на друга, какъ примиренные друзья, временно разошедшіеся, и теперь покончившіе съ недоразумѣніемъ. Они вмѣстѣ въ рядъ пошли въ церковь и вмѣстѣ служили соборне обѣдню подъ первенствомъ самого юбиляра. За молебномъ о здравіи юбиляра, посерединѣ собора было умилительно смотрѣть на нихъ, какъ они стояли другъ противъ друга, занимая мѣста около юбиляра и смотрѣли одинъ въ лицо другого не только безъ всякой ненависти, но почти съ любовью. Въ концѣ длинной вереницы священниковъ стояли и о. Николай съ о. Аполлономъ, также другъ противъ друга. Но они были какіе-то невеселые, грустные и избѣгали взаимныхъ взглядовъ. Имъ еще неизвѣстно было на чемъ рѣшили ихъ старшіе, и они покорно ждали участи. Всѣ священники, присутствовавшіе на молебнѣ, повертывали головы то на угнетенную молодежь, то на спокойно созерцавшихъ старцевъ, и всѣ выжидательно и съ напряженіемъ слѣдили за тѣмъ, какъ разрѣшится вся эта исторія.

Обѣдъ начался такъ же церемонно и въ такомъ же порядкѣ мѣстъ, какъ и за молебномъ, и такъ же на главномъ мѣстѣ возсѣдалъ юбиляръ. Небольшого роста, сгорбленный, съ остатками рѣдкихъ волосъ, собранныхъ въ небольшую косичку на затылкѣ, самъ худенькій, но благообразный, въ голубомъ небеснаго цвѣта полукафтаньѣ, о. Іоаннъ точно тонулъ въ высокомъ креслѣ за столомъ. Въ числѣ яркихъ особенностей его костюма была на немъ бѣлая шелковая косыночка, покрывавшая его шею и опускавшаяся частію на плечи. Это была давнишняя мода старинныхъ людей, неизвѣстно откуда и какъ занесенная сюда, но свято соблюдавшаяся послѣдними могиканами изъ бѣлаго духовенства, исчезающими съ лица земли вмѣстѣ съ этими косыночками и косичками и другими укладами наивной старины, смиренно уступая мѣсто другимъ привычкамъ, взглядамъ и интересамъ, вродѣ тѣхъ, которые въ настоящее время выразились въ лицѣ семинариста Кости Гусева, приглашеннаго на юбилей съ его собственной дешевой фотографіей затѣмъ, чтобы снять портретъ съ юбиляра и со всей торжественной обстановки, и сейчасъ устанавливавшаго аппартъ въ глубинѣ залы. Юбиляръ весело и любовно обозрѣвалъ своихъ гостей, начавъ тоненькимъ, какъ увязшая въ паутинѣ пчела, голоскомъ:

-- Ну, вотъ, слава Богу, дожилъ... Спасибо, отцы и братіе, за честь. Почти всѣхъ васъ знаю, всѣхъ и вижу. Только вотъ не разберу, кто это тамъ молоденькіе такіе сидятъ, совсѣмъ дѣти малыя, но съ крестами -- значитъ священники.

О. Николай и о. Аполлонъ привстали изъ почтенія къ спрашивавшему ихъ старцу.

-- Зятья наши съ о. Сосипатромъ,-- рекомендовалъ о. Романъ.

-- Такъ, такъ... Благочинническая родня... А вы помѣняйтесь мѣстами...

О. Аполлонъ и о. Николай поняли слова юбиляра такъ, что надо пересѣсть одному на мѣсто другого, что имъ, сидѣвшимъ послѣдними съ краю стола, сдѣлать было легко.

-- Не то, не то!-- махалъ рукою юбиляръ, вскрикивая тонкимъ голоскомъ:-- не здѣсь, а тамъ... дома... Приходами помѣняться, говорю... Каждой птицѣ свое гнѣздо...

Всѣ вдругъ на мгновенье смолкли и насторожились, занятые одною мыслью, а въ глазахъ о. Романа и о. Сосипатра, смотрѣвшихъ другъ на друга, явно отразился необычайный блескъ внезапно осѣнившей ихъ мысли, къ которой они приближались всю минувшую ночь, но которой все-таки не могли доискаться, придумавъ какой-то другой, болѣе сложный выходъ изъ обоюднаго затрудненія. Но было еще рано выражать свою радость вслухъ передъ всѣми,-- свѣтлая мысль должна была пройти тайну рожденія въ глубокомъ торжественномъ молчаніи... Въ этотъ моментъ Костя Гусевъ надавилъ кнопку и снялъ группу...

Только подъ конецъ обѣда, послѣ многихъ тостовъ, когда о. Романъ снова провозгласилъ тостъ за "славнаго старца, патріарха, умиротворителя и старыхъ, и молодыхъ, за мужа совѣта и разума", и когда послѣ поцѣлуевъ съ юбиляромъ оба благочинные, движимые непреодолимымъ чувствомъ близости, очутились другъ у друга въ объятіяхъ и слезахъ, прощая взаимныя обиды, стало очевидно, что совѣтъ о. Іоанна единодушно принять враждовавшими и вся раздряга между благочиніями окончилась, къ великой радости всѣхъ присутствовавшихъ, при самой прекрасной обстановкѣ и въ большое удовольствіе виновнику торжества и примиренія. Не удержались отъ поцѣлуевъ и товарищи -- о. Аполлонъ и о. Николай, и они теперь, зная, что ихъ перемѣщеніе, въ сущности, уже какъ бы состоялось, возобновили прежнія добрыя товарищескія отношенія и начали дѣлиться своими свѣдѣніями о приходахъ, взаимно разспрашивая другъ друга -- о. Николай о Шевыряловѣ, а о. Аполлонъ о Бусыгинѣ.

-----

Такъ дѣйствительно и произошло. Тутъ же на юбилеѣ написано было одно общее прошеніе о перемѣщеніи, а благочинные дали отъ себя общій отзывъ, и прошеніе было отправлено къ начальству изъ Дранска же. Соръ не былъ выметенъ изъ избы и спокойно улеживался въ благочинническомъ архивѣ, дальше не пошелъ.

Говорили потомъ, что за неизреченный свѣтъ въ Шевыряловкѣ о. Николай черезъ годъ получилъ набедренникъ и что это не совсѣмъ-де правильно, потому что идея и весь почти трудъ на него положенъ былъ о. Аполлономъ. Но о. Романъ говорилъ своему зятю съ обычнымъ юморомъ:

-- Объ этомъ не горюй, Аполлонъ! Свое отъ тебя не убѣжитъ. Ну, не удался неизреченный свѣтъ, сооруди другое что-нибудь... хоть пещерную церковь, въ самомъ дѣлѣ... И получишь скуфью.

"Русское Богатство", NoNo 5, 7, 1902