(ОТРЫВКИ ИЗЪ ДНЕВНИКА).
(Окончаніе).
X.
Если даже въ самомъ дѣлѣ, согласно съ древними миѳами, число греческаго войска считать въ сотню тысячъ ратныхъ мужей, пришедшихъ въ Трою на 1186 корабляхъ, на что Иліада даетъ кое-какія указанія, то и тогда нашлось бы мѣсто для стана эллинскимъ дружинамъ на протяженіи многихъ верстъ береговой линіи отъ Сигеіона до Ройтеіона, гдѣ остановились прикрывающіе фланги испытанные отряды Мирмидонянъ и Локровъ. Во II пѣсни Иліады, когда царь Агамемнонъ испытываетъ войско, онъ такъ образно исчисляетъ количество послѣдняго, сравнительно съ "гражданами Трои":
...И Трояне собрались бы всѣ, сколько есть ихъ во градѣ;
Мы же, Ахейскій народъ, раздѣляся тогда на десятки,
Взяли съ на каждый изъ нихъ отъ троянскихъ мужей виночерпца:
Многимъ десяткамъ у насъ недостало бъ мужей виночерпцевъ.
Оригинальное исчисленіе это происходитъ, не принимая во вниманіе многочисленныхъ союзниковъ Трои, а потому даетъ прекрасное указаніе и на народонаселеніе Трои.
Мы видѣли уже изъ раскопокъ Шлимана, произведенныхъ на развалинахъ Иліона, что пространство города, замкнутаго древнѣйшими стѣнами, такъ невелико, что тамъ, при всей скученности народонаселенія, не могло помѣститься свыше двадцати тысятъ человѣкъ. Считая въ этомъ числѣ всѣхъ гражданъ обоего пола, мы должны допустить необходимо, что при всемъ напряженіи своихъ силъ, вызываемыхъ роковою годиною, маленькая Троя не могла выставить въ поле свыше пяти тысячъ гражданъ, способныхъ носить оружіе, даже если выходили на бой сѣдые старцы и неопытныя дѣти, въ родѣ Троила -- младшаго сына Пріама. Это же количество мужей, разумѣется, согласно словамъ Агамемнона, можетъ быть принято и за число виночерпцевъ, и тогда число эллинскаго войска будетъ минимумъ тысячъ 50--60, если даже считать, что всѣмъ десяткамъ Ахейскаго народа "достало бы мужей-виночерицевъ"! Принимая, съ другой стороны, число ратныхъ мужей, приведенныхъ Агамемнономъ, въ сто тысячъ (что нельзя тоже а priori отрицать), мы по самому широкому счету получимъ число жителей Трои самое большее тысячъ въ 40--45. Какъ бы то ни было, но число Аргивянъ не было такъ далеко многочисленно, чтобы совершенно обложить Трою и препятствовать гражданамъ послѣдней добывать себѣ съѣстные припасы изъ окрестностей, а союзникамъ мало по малу подходить со всѣхъ сторонъ. Война была, поэтому, мелкая, но опустошительная, замѣчательная по своимъ партизанскимъ дѣйствіямъ, дававшая много случаевъ для одиночныхъ поединковъ тѣхъ или другихъ героевъ съ обѣихъ сторонъ. Судя по тому, что Греки заходили для добыванія добычи и живности довольно далеко на материкъ, напр. Ахиллъ доходилъ до Гипоклакскихъ Ѳивъ (которыя и разрушилъ), т. е. до Киликіи, можно думать, что войску Данаевъ часто приходилось плохо на счетъ продовольственной части. Страна, опустошаемая въ теченіе десяти лѣтъ, страна, гдѣ одинъ Ахиллъ разрушилъ тридцать три города, по всей вѣроятности, за все время осады не имѣвшая возможности что-нибудь производить, не могла прокормить и пятидесяти тысячъ Ахейцевъ, еслибы они не получали припасовъ съ близъ лежащихъ береговъ и острововъ, напр. Тенедоса, Лемноса, Имброса или даже Херсонеса Ѳракійскаго. Всѣ эти разсужденія о численности Грековъ и Троянъ невольно какъ-то пришли мнѣ въ голову при посѣщеніи мѣста, гдѣ стояла станомъ огромная аргивская рать.
Иліада даетъ намъ нѣкоторыя указанія и на счетъ того, какъ устроенъ былъ лагерь Грековъ, стоявшихъ тутъ многіе годы; зная по опыту, что климатъ Троады не настолько жарокъ, чтобы можно было жить десять лѣтъ въ шатрахъ, испытавши лично еще наканунѣ снѣга, мятель и морозъ, которые ощутительны были даже мнѣ, жителю сѣвера, можно думать, что и Греки устроились болѣе прочно и осѣдло, хотя бы они стояли тутъ не десять лѣтъ, а два или три года; это предположеніе тѣмъ болѣе естественно, что ни въ Иліадѣ, ни въ Posthomerica нѣтъ никакихъ указаній на счетъ того, чтобы Греки страдали отъ холода, стоя лагеремъ на берегу моря, откуда часто дуютъ сильные вѣтры, хотя о снѣгахъ, мятели и морозахъ и упоминается въ Иліадѣ. Въ XXIV пѣсни этой послѣдней описывается шатеръ Ахилла, сдѣланный изъ крѣпкаго еловаго лѣса и крытый мшистымъ толстымъ камышемъ. Такъ, вѣроятно, были устроены ставки и другихъ вождей, и большинства простыхъ воиновъ.
Мы знаемъ изъ XII пѣсни, какъ и изъ другихъ источниковъ, что весь станъ Ахейцевъ, расположенный на самомъ берегу, на который были вытащены ихъ многочисленные корабли, былъ окруженъ высокою насыпью, глубокимъ рвомъ и набитыми острыми кольями, и рядами частыхъ свай, и огромною стѣною съ башнями, бойницами и воротами. Въ знаменитой битвѣ у стѣны (XII в.) передъ страшнымъ рвомъ спѣшились побѣдители -- Трояне; въ то время какъ Азій бился съ Лапиѳами у воротъ для проѣзда колесницъ, пѣшій отрядъ Гектора перешелъ ровъ и началъ громить стѣну, составленную изъ камней и огромныхъ бревенъ; Трояне разбивали забрала, срывали башенные зубцы, подкапывали ломами сваи, а Сарпедонъ съ Гекторомъ разбили самыя ворота, крѣпко запертыя засовами. Греки отбивались отъ врага съ бойницъ стрѣлами и камнями, ободряемые Аяксами, управлявшими битвою съ высокихъ башенъ, но они ничего не могли сдѣлать противъ Зевса, воздвигшаго бурю на помощь Троянамъ. Острограннымъ камнемъ разбиваетъ Гекторъ ворота, а потомъ, "грозный, какъ черная бурная ночь", кидается онъ въ станъ Данайцевъ, зовя за собою торжествующихъ Троянъ. Въ великомъ ужасѣ сбѣгаются къ своимъ кораблямъ Эллины, они дерутся отчаянно, но все-таки только помощь Посейдона и Геры на время имъ даетъ перевѣсъ; но вотъ просыпается усыпленный коварной супругой Зевсъ, и снова одолѣваютъ Трояне: могучій Аполлонъ идетъ впереди ихъ, потрясая страшной эгидой Зевса, ударомъ ноги обрушаетъ онъ окопы, ударомъ эгиды разрываетъ въ прахъ самую стѣну Данаевъ и они бѣгутъ къ своимъ кораблямъ, какъ испуганное стадо при видѣ могучаго льва; не помогаетъ тутъ ни мудрость Нестора, ни хитрость Одиссея, ни длинное копье страшнаго Аякса; еще нѣсколько часовъ, и Гекторъ, несшій уже факелъ, спалилъ бы всѣ многочисленные корабли Аргивянъ, какъ зажегъ онъ корабль Аякса, еслибы не явился имъ на помощь съ мирмидонскою дружиной Патроклъ; другъ Ахилла не только выбиваетъ враговъ изъ эллинскаго стана, но преслѣдуетъ ихъ до самой стѣны Иліона, гдѣ лишь голосъ Аполлона останавливаетъ разъяреннаго бойца.
Изъ этого краткаго описанія роковаго боя мы видимъ, какъ прекрасно былъ укрѣпленъ лагерь Эллиновъ, стѣны котораго, даже послѣ потрясенія эгидой Зевса, остались настолько крѣпки, что ничто не могло ихъ сокрушить; самъ Зевсъ въ сообществѣ съ Фебомъ и Посейдономъ девять дней употребляетъ всѣ свои усилія на ихъ разрушеніе послѣ взятія Трои и отплытія отсюда Данаевъ. "Не по волѣ безсмертныхъ воздвигнуто было зданіе то (стѣнъ), и не долго оно на землѣ уцѣлѣло"; боги гнѣвались на его строителей за то, что эти послѣдніе "не почтили гекатомбой безсмертныхъ, ихъ не молили, да въ станѣ суда и добычи народа блюдетъ". И вотъ еще во время битвы у судовъ со стоялось рѣшеніе -- "стѣну разрушить, могущество рѣкъ на нее устремивши всѣхъ, что съ Идейскихъ горъ изливаются въ бурное море..." (семь рѣкъ).
Устье ихъ всѣхъ Аполлонъ обратилъ во-едино и бѣгъ ихъ
Девять дней устремлялъ на твердыню, а Зевсъ безпрерывный
Дождь проливалъ, да скорѣе твердыня потонетъ въ пучинѣ.
Самъ Земледержецъ съ трезубцемъ въ рукахъ передъ бурной водою
Грозный ходилъ и все до основъ разсыпалъ по разливу
Бревна и камни, какіе съ трудомъ Аргивяне сложили;
Все онъ съ землею сравнялъ до стремительныхъ волнъ Геллеспонта;
Самый же берегъ великій, разрушивъ огромную стѣну,
Вновь засыпалъ песками, и вновь обратилъ онъ всѣ рѣки...
Какъ бы критически мы ни смотрѣли на это мѣсто Иліады (XII п.) и какое бы физическое явленіе мы ни усматривали въ этой совмѣстной работѣ моря, неба и земли для разрушенія зданія, воздвигнутаго руками людей, видно, что оно было очень прочно; разумѣется, послѣ такого обстоятельнаго разрушенія лагерной стѣны Грековъ намъ нечего искать и остатковъ ея на длинномъ побережьи Троады. Геологическія явленія въ родѣ землетрясеній, постепеннаго возвышенія или пониженія почвы, а также работа горныхъ потоковъ слишкомъ достаточны для того, чтобы объяснить исчезновеніе не только остатковъ стѣнъ, но и цѣлыхъ городовъ. При такихъ условіяхъ понятно, что намъ нечего также искать въ станѣ Грековъ и какихъ-нибудь слѣдовъ построекъ, несомнѣнно существовавшихъ въ теченіе долговременной осады при обиліи лѣса со склоновъ Иды и камня, который добывался на побережьи кругомъ.
Блуждая на конѣ вдоль морскаго берега, идущаго отъ Ени-Шера къ Кумъ-Кале и отъ Ахиллеіона до остатковъ Ройтеіана и бывшаго мѣстомъ огромнаго стана Ахейцевъ, я невольно припоминалъ сцены изъ Иліады, которой пѣсни, безъ сомнѣнія, начались на устахъ одного изъ многихъ Грековъ, проводившихъ здѣсь безсонныя ночи вокругъ сторожевыхъ костровъ. Какимъ бы ни представляли себѣ ученые пѣвца Иліады, какъ бы ни символизировали самое имя Гомера, это послѣднее никогда не умретъ въ памяти массы, не вѣдающей хитроумной критики ученыхъ. Какъ-то "привычно авторъ Иліады и Одиссеи представляется въ образѣ слѣпаго стараго барда, кочующаго изъ страны въ страну и поющаго свои пѣсни о старыхъ героическихъ временахъ, толпѣ восхищенныхъ слушателей", какъ слѣпой Демодокъ во дворцѣ Алкиноя и слѣпой пѣвецъ Фемій среди жениховъ Пенелопы, рано ослѣпшимъ является и Гомеръ. Быть можетъ, его первыя пѣсни зародились на этихъ, нынѣ безмолвныхъ берегахъ; пѣсня росла постепенно вмѣстѣ со звуками, вылетавшими изъ чарующихъ устъ старца, она чаровала народъ еще болѣе двухъ тысячъ лѣтъ назадъ, и ея волшебная сила не ослабѣла и черезъ двадцать семь вѣковъ, ставши "главнымъ источникомъ эпической поэзіи, героической драмы и первыхъ романовъ Европы". Какъ бы злостно и остроумно ни смѣялись ученые критики надъ тѣмъ, кто еще вѣритъ въ Гомера, но дошедшая до насъ біографія великаго поэта, приписываемая перу Геродота "не менѣе достовѣрна, чѣмъ разрушающія предположенія критиковъ, совершенно отрицающихъ Гомера, какъ живое существо". Для меня же, какъ и для многихъ, въ величайшихъ поэмахъ міра будутъ слышаться всегда отголоски чудныхъ пѣсенъ, что сложились въ устахъ вѣщаго старца и пришли къ намъ преемственно изъ глубины вѣковъ.
Слышу умолкнувшій звукъ божественной эллинской рѣчи,
Старца великаго тѣнь чую смущенной душой...
Уныло бьется море о берега нынѣ безмолвной Троады: также билось оно и тогда, когда сотни греческихъ кораблей, подпертые свайками, лежали на пескѣ, а кругомъ и впереди ихъ расположилась огромнымъ станомъ могучая эллинская рать. За благородную жертву Ифигеніи боги позволили Грекамъ высадиться на песчаный берегъ Троадской земли. Мѣсто высадки можно легко опредѣлить, если только взглянуть на карту ея береговъ; между мысомъ, на которомъ нынѣ стоитъ маякъ Кумъ-Кале-Ахиллеіонъ, и мысомъ Топъ-Таши есть довольно глубокая бухта, въ которую впадаютъ рѣки Скамандръ, Симоисъ и Калифатли-Асмакъ и которая защищена со всѣхъ сторонъ. Закрытая отъ волнъ съ запада песчанымъ мысомъ Кумъ-Кале, съ востока -- высотами Ройтеіона, а съ сѣвера берегомъ Херсонеса, не позволяющимъ нордъ-остовымъ вѣтрамъ нагонять волну, бухта Скамандра уже по одной своей близости къ Иліону представляетъ всѣ удобства высадки. Безъ сомнѣнія, наносы рѣки въ сравнительно тихомъ морѣ загромоздили эту прекрасную, особенно для небольшихъ судовъ, гавань, но небольшія аллювіальныя отложенія, существовавшія и во времена Троянской войны на берегу, позволили Грекамъ отлично и прочно установить тутъ вытащенныя на сушу галеры, оставивъ ихъ подъ присмотромъ двухъ-трехъ сторожей, никогда не покидавшихъ своихъ судовъ.
Къ этой бухтѣ, побродивъ немного по берегу, я и поѣхалъ прямо, отъ кургана Ахиллеса, минуя небольшой турецкій городокъ Кумъ-Кале. Ничѣмъ особеннымъ не можетъ привлекать это жалкое поселеніе, расположившееся вокругъ баттареи и бѣлаго маяка, что вмѣстѣ съ маяками Херсонесскаго берега образуетъ входъ изъ Архипелага въ Дарданелльскій проливъ. Не желая портить прекраснаго настроенія, навѣяннаго созерцаніемъ мѣстъ, прославленныхъ Иліадою, и изъ міра чудныхъ грёзъ и классическихъ видѣній опуститься снова на почву, пропитанную грязью восточнаго города, я умышленно миновалъ Кумъ-Кале... Не доѣзжая съ полверсты до города, я свернулъ направо мимо огромнаго турецкаго кладбища, обнесеннаго каменною стѣною, и поспѣшилъ снова къ берегу мутнаго Скамандра. Довольно длинная каменная настилка или гать идетъ черезъ его болотистые разливы, а небольшой деревянный мостъ переброшенъ черезъ самую быструю рѣченку. Черезъ четверть часа мы были уже на правомъ берегу Скамандра и помчались черезъ его болотистую низину къ устьямъ Симоиса, которая образуетъ небольшую заросшую болотною травою дельту. Тѣ же каменныя гати и деревянный мосточекъ перевели нашихъ коней черезъ мутный Симоисъ, и они бойко побѣжали къ песчанымъ берегамъ Топъ-Таніи. Скоро мы были въ самомъ южномъ пунктѣ послѣдней -- вѣроятномъ мѣстѣ высадки эллинской рати и первой битвы между нею и Троянами, вышедшими навстрѣчу врагамъ. Тутъ, вѣроятно, судя по центральному положенію этой бухты, была и середина эллинскаго стана, гдѣ стали шатры Агамемнона и Одиссея, и гдѣ было очищено мѣсто для народныхъ собраній великой агоры.
Цѣлый рядъ классическихъ воспоминаній связанъ съ этими запущенными нынѣ мѣстами; почти половина картинъ Иліады прошла передъ кораблями среди стана Ахейцевъ. Если выкинуть сцены въ лагерѣ Ахилла и Мирмидонянъ, двѣ-три сценки въ стѣнахъ Трои, безподобно рисуемыя Гомеромъ, и картины битвъ, происходившихъ на равнинѣ между стѣнами греческаго стана и твердынями Иліона, всѣ остальныя сказанія Иліады всецѣло отнесены къ великому греческому стану. Иліада, можно сказать, начинается въ станѣ Ахейцевъ распрею между Агамемнономъ и Ахилломъ, въ немъ же почти и кончается трогательною сценою свиданія царя Пріама съ убійцей его сына -- Ахиллесомъ. Не служитъ ли это обстоятельство небольшимъ указаніемъ на то, что пѣсни Иліады зародились вокругъ огней великаго эллинскаго стана?
Чудный миѳъ связанъ съ первымъ шагомъ греческой рати на Троянскомъ берегу; онъ не вошелъ, правда, въ Иліаду, но могъ-бы служить ея украшеніемъ. Первый Грекъ, вступившій на Троянскую землю, долженъ былъ погибнуть, какъ предсказалъ оракулъ вопрошающимъ вождямъ; среди всеобщаго замѣшательства въ моментъ высадки, когда колеблются храбрѣйшіе, собою жертвуетъ для общаго блага Ѳессаліецъ Протезилай; онъ падаетъ отъ мощной руки Гектора, и душа его улетаетъ въ Аидесъ... Возвращенный оттуда на нѣсколько часовъ по просьбѣ его юной супруги Лаодаміи, Протезилай уводитъ и ее съ собою въ царство тѣней. Вмѣстѣ потомъ погребли юныхъ супруговъ на Ѳессалійскомъ берегу Геллеспонта противъ холмовъ Иліона, и долго память о Протезилаѣ и Лаодаміи сохранялась въ памяти людей; "на ихъ общей могилѣ росли вязы; весеннею порою вѣтви деревьевъ, обращенныя въ сторону Трои, раньше другихъ вѣтвей покрывались зеленью и цвѣтами; но зелень и цвѣты быстро увидали и падали на землю, напоминая своимъ раннимъ увяданіемъ безвременную смерть благороднаго героя".
Въ первой же битвѣ на берегу, гдѣ остановились теперь наши кони, палъ и другой юный герой, исполинъ Кикносъ, пораженный Ахилломъ; гибель его и рѣшила первую побѣду Грековъ, благодаря которой они крѣпко стали на берегу. Отсюда по установленіи стана ходили безуспѣшно въ городъ послами Менелай и Одиссей, требовавшіе выдачи Елены, тутъ впослѣдствіи былъ и неправедный судъ надъ мудрымъ Паламедомъ, обвиненнымъ Одиссеемъ въ измѣнѣ и побитымъ невинно камнями на морскомъ берегу. "Нѣтъ правды между людьми -- правда умерла прежде меня" -- вотъ что, умирая, говорилъ неповинный страдалецъ Паламедъ. Знаменитый споръ Ахиллеса съ царемъ Агамемнономъ возгорѣлся тутъ же въ станѣ на морскомъ берегу; девять дней тутъ громилъ своими смертоносными стрѣлами ахейскій станъ сребролукій Аполлонъ по молитвѣ своего жреца -- Хриза, у котораго Пелидъ отнялъ златокудрую дочь; тутъ выходила Ѳетида изъ пучины морской, чтобы утѣшать своего сына, оплакивавшаго горькими слезами Бризеиду, тутъ же произошло и роковое рѣшеніе Ахиллеса, которое едва не привело къ гибели все огромное войско Данаевъ. Много разъ на этихъ берегахъ собирались многочисленные мужи великой рати слушать рѣчи царя Агамемнона или хитроумнаго Одиссея; объ одномъ изъ нихъ подробно разсказываетъ II пѣснь Иліады, когда лишь Одиссей да Паллада удержали Грековъ отъ позорнаго бѣгства къ кораблямъ послѣ девяти лѣтъ безуспѣшной осады, а пламенныя рѣчи Нестора и Агамемнона возбудили ихъ снова къ желанію новыхъ битвъ и побѣдъ. Совершилось тогда великое жертвоприношеніе, а въ средѣ вождей появилась Паллада, вооруженная эгидой. Поздитве среди' стана еще разъ пришлось выступить Агамемнону, чтобы своею рѣчью и маханіемъ пурпурнаго плаща собрать къ отпору Данайцевъ, въ то время, какъ трижды грозно прогремѣлъ съ Иды Зевсъ, возвѣщая побѣду Троянамъ, уже готовымъ ворваться въ греческій станъ. Храбро тогда передъ рвомъ и стѣнами сражались Діомедъ, Аяксы, Менелай, Идоменей и др., но ничего они не могли подѣлать, когда самъ Зевсъ былъ противъ Ахейцевъ и сулилъ впереди имъ еще большія бѣды, пока Агамемнонъ не помирится съ Ахилломъ. Всю эту печальную ночь ходилъ по тихому стану унылый Агамемнонъ, пока не собралъ на совѣщаніе и ужинъ упавшихъ духомъ вождей. Тутъ рѣшено было принести великіе дары Ахиллу и примириться съ нимъ, но оскорбленный герой не принялъ лестнаго предложенія, и послы ни съ чѣмъ вернулись назадъ. Еще тяжелѣе стало положеніе Ахейскихъ вождей, и только рѣчь Діомеда и его смѣлое ночное путешествіе въ станъ Троянцевъ вмѣстѣ съ Одиссеемъ поддержали упавшій духъ данайской рати. Все отчаянное мужество Агамемнона, Одиссея, Аякса, Діомеда, Идоменея и другихъ героевъ не спасло отъ вторичнаго пораженія греческое войско, когда отъ него отвратился самъ Зевсъ. Великая битва у стѣны, страшный бой у судовъ, наступленіе торжествующихъ повсюду Троянъ и спасеніе отъ пожара греческихъ кораблей внезапнымъ появленіемъ Патрокла въ вооруженіи Ахилла и съ его мирмидонской дружиной -- вотъ событія, которыми кончается гнѣвъ Ахиллеса. На берегу моря ближе къ Сигеіону, какъ мы видѣли, скорбный Пелидъ сжигаетъ тѣло Патрокла, отсюда онъ выходитъ на страшную месть Троянамъ за погибель его лучшаго друга, тутъ онъ проливаетъ слезы, которыхъ не можетъ отереть даже его мать Ѳетида со всѣми ея нереидами. Передъ судами на берегу до сожженія лежитъ оплакиваемый трупъ Патрокла, такъ какъ похороны его были отложены, пока не будетъ добыта голова Гектора -- его убійцы. Еще одно великое собраніе рисуетъ передъ нами Иліада, происходившее въ станѣ грековъ, когда самъ Ахиллъ приходитъ примириться съ вождями Данаевъ, раскаиваясь въ долгомъ гнѣвѣ и враждѣ. Сіяющій въ новыхъ доспѣхахъ, сдѣланныхъ самимъ Гефестомъ, могучій, какъ богъ, выѣзжаетъ отсюда Ахиллъ, не смотря даже на то, что одинъ изъ коней его вѣщаетъ наступленіе роковаго часа. Въ послѣдующей затѣмъ битвѣ боговъ погибаетъ Гекторъ, а затѣмъ удовлетворенный местью Ахиллъ погребаетъ тѣло Патрокла. Въ приморскій станъ Ахейцевъ прибылъ съ богатыми дарами на выкупъ тѣла Гектора и старый копьевержецъ Пріамъ; при помощи Гермеса, усыпившаго стражу, онъ въѣзжаетъ черезъ большія ворота внутрь стана прямо къ ставкѣ Ахилла, и тамъ происходитъ сцена, воспѣтая послѣднею пѣснью Иліады. Тихо ночью черезъ станъ Ахейцевъ пробирается съ дорогою ношею Пріамъ, и только Гермесъ проводитъ его до брода рѣка Скамандра. Другихъ событій, совершившихся затѣмъ въ огромномъ станѣ Ахейцевъ, не знаетъ и не помнитъ Иліада, о нихъ сохранились сказанія лишь въ Posthomerica.
Какимъ трагизмомъ дышетъ, напримѣръ, любовь Ахилла къ убитой его же рукой амазонкѣ? Лишь поразивъ ее на смерть и надругавшись надъ ея трупомъ, онъ снялъ шлемъ съ лица прекрасной Пенѳесиліи и остановился изумленный ея неземною красотой. Долго простоялъ Ахиллъ надъ прелестнымъ трупомъ, отъ котораго оторваться было свыше силъ, но было поздно; онъ полюбилъ уже мертвую дивную красотой героиню. Немного прошло времени со смерти Пенѳесиліи и красавца Эѳіоплянина Мемнона, какъ наступилъ и роковой часъ всѣхъ доселѣ побѣждавшаго Ахилла; Фебъ-Аполлонъ поразилъ гордаго героя, и трупъ его на плечахъ могучаго Аякса еле достигъ до эллинскаго стана. Тутъ на берегу моря Ахеяне вымыли и умастили мѵромъ прекрасный трупъ и, облекши его въ тонкія и нѣжныя одѣянія, положили на ложи и остригли ему волосы по обычаю своей стороны. Снова приплыла со своими сестрами-нереидами несчастная Ѳетида къ ахейскому стану, и стенанія ея разносились по волнамъ, наполняя горемъ сердца безсмертныхъ к людей. Семнадцать дней и семнадцать ночей безсмертные боги и народъ оплакивали гибель героя; "хоръ девяти музъ сошелъ съ Олимпа и запѣлъ въ честь умершаго надгробныя пѣсни, а вокругъ горевало и плакало опечаленное войско. Лишь на восемнадцатый день возложили на огромный костеръ умащенный трупъ Пелида и сожгли его съ торжествомъ. Всю ночь вооруженные ахейскіе герои торжественно обходили и объѣзжали пылающій костерь".
И чѣмъ я дольше стоялъ на берегу волнующагося моря и прислушивался къ говору его синихъ бушующихъ волнъ, тѣмъ болѣе припоминались мнѣ событія, происходившія на этомъ нынѣ столь безмолвномъ и заброшенномъ берегу. Припоминается мнѣ прибѣгшій сюда изъ Лемноса страдалецъ Филоктетъ -- обладатель страшныхъ Геракловыхъ стрѣлъ, могучій сынъ Ахилла Неоптолемъ. только что увезенный Одиссеемъ изъ скалистаго Скироса, хитроумный Одиссей, похитившій палладіумъ Трои и его знаменитый деревянный конь. По совѣтамъ Калхаса и подъ знаменіемъ Зевса сооружается онъ на погибель Трои; высокій, прекрасный, обширный этотъ конь остается на берегу (на которомъ теперь весело ржатъ мои кабардинскіе кони), тогда какъ Ахеяне сжигаютъ свои палатки, садятся на суда, поднимаютъ паруса и уходятъ въ гавань Тенедоса, чтобы скрыться тамъ въ засадѣ. Вотъ огромною толпою идутъ на берегъ ликующіе Трояне, они осматриваютъ покинутое Данаями поле и дивуются чудному роковому подарку Одиссея; хитрый Синонъ искусною ложью помрачаетъ ихъ умы и убѣждаетъ принесть вмѣсто похищеннаго палладіума этого роковаго коня. Страшная смерть Лаокоона и его сыновей, погибшихъ тутъ же на берегу отъ двухъ огромныхъ приплывшихъ съ моря змѣй, рѣшаетъ по волѣ Паллады участь подарка, а съ нею и участь Иліона. Слышатся мнѣ радостные клики ликующихъ Троянъ, тащащихъ деревянное чудовище отъ берега черезъ равнины Трои къ стѣнамъ крѣпкаго Иліона. Отроки и дѣвы провожаютъ шествіе священными пѣснями. все радуется и поетъ, лишь одна вѣщая Кассандра открываетъ свои горе возвѣщавшія уста, но, и какъ прежде, никто не вѣритъ ея предсказаніямъ, конь втащенъ въ Акрополь, и послѣдній часъ Иліона насталъ... быстро плыветъ на попутномъ вѣтрѣ отъ Тенедоса греческая рать, роковое пламя уже поднялось надъ Троей, служатъ огромнымъ яркимъ маякомъ, начались уже убійства въ городѣ отъ руки вылѣзшихъ изъ брюха коня героевъ... и вижу я, вторгается въ несчастный городъ жаждущая крови эллинская рать... Рѣшилась судьба великой Трои, лишь черный дымъ подымается отъ ея залитаго кровью кострища, огромную добычу въ свой станъ натащили побѣдители Ахейцы и спускаютъ уже свои остроносыя галеры, чтобы плыть на родину, которой не видали столько долгихъ лѣтъ. Златокудрыя дѣвы Трои вознаградили героевъ за ихъ десятилѣтнія лишенія и страданія; Андромаха досталась Неоптолему, прелестная Кассандра -- царю царей Агамемнону, а красавицѣ Поликсенѣ грозитъ участь стать невѣстой погибшаго Ахиллеса. Грустныя, съ заплаканными глазами, сидятъ дщери Иліона на морскомъ берегу, глядя на дымящійся городъ, гдѣ были убиты ихъ отцы, супруги и сыновья; страшная участь ждетъ ихъ впереди -- свободныя онѣ должны стать рабынями въ далекой неродной странѣ... Свершилось то, что рѣшили боги, что давно уже постановили вѣщія Судьбы... "Палъ Пріамовъ градъ священный, грудой пепла сталъ Пергамъ..."
Отплыли съ шумнаго берега на родину многочисленныя греческія суда, влача съ собою богатую добычу изъ разрушеннаго Иліона, и берега Троады замолкли съ той поры. Новые люди, новые народы поселились на священной почвѣ Трои, но они не создали новаго Иліона... Какъ и двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ, въ бухтѣ у могилы Аякса было также уныло и мертво, какъ и теперь, когда мой нетерпѣливый конъ своимъ ржаніемъ одинъ нарушаетъ священную тишину; море, правда, поетъ свои неумолчныя пѣсни, порою стонетъ буря надъ тихою могилою Иліона, но она не оживляетъ города, похороненнаго по волѣ боговъ. Погребальною пѣснью раздаются иногда среди развалинъ жалобные крики шакала; онъ бродитъ среди священныхъ камней, отыскивая себѣ добычу, но груды пеплу, обломковъ и земли не могутъ питать никого, кромѣ скорпіоновъ и змѣй. Быть можетъ, эти послѣдніе расплодились отъ тѣхъ двухъ драконовъ, что пожрали Лаокоона и его двухъ сыновей и поспѣшили къ храму Аѳины, чтобы скрыться подъ ея чуднымъ щитомъ...
Но вотъ я вижу въ голубыхъ волнахъ еще вспѣненнаго моря десятки быстроходныхъ судовъ, -- какъ птицы, распустивъ свои бѣлыя крылья, они несутся по водамъ Геллеспонта; черные острые носы ихъ разрѣзаютъ смѣло воду, пыхтя огнемъ и дымомъ, вырывающимся изъ желѣзной груди, они идутъ противъ вѣтра и волны; ихъ стальныя тѣла не боятся ни Сциллы, ни Харибды; самому Гефесту, сдѣлавшему чудный щитъ Ахиллеса, даже по просьбѣ хорошенькой нимфы, не сковать такого чудовища; быстрѣе коней Реза мчатся по вспѣненному морю стальные огнедышащіе корабли, минуя заснувшую Трою, не заворачивая даже въ гавань Тенедоса, гдѣ вмѣщался нѣкогда весь эллинскій флотъ. Ни одинъ Аяксъ не вытащитъ этихъ желѣзныхъ чудовищъ на берегъ, не остановить ихъ самому Нерею, когда мало они боятся даже гнѣва земледержца Посейдона и, радуясь бурѣ, несутся веселые по распѣненнымъ волнамъ. Нѣтъ -- то не Ахеевъ корабли, то не эллинскій флотъ, несущійся къ берегамъ давно уже раззоренной Троады, -- то суда новаго не классическаго міра, то постройки людей, забывшихъ прекрасныхъ боговъ Эллады и дерзающихъ насмѣхаться надъ Олимпомъ. Научившись сводить молнію съ высокаго неба, заставивши работать стихіи по своей волѣ, люди новаго, стальнаго вѣка, вооруженные желѣзомъ, паромъ и электрическою искрою, стремятся повелѣвать міромъ безъ эгиды Зевса и защиты безсмертныхъ боговъ. Не въ десять лѣтъ, а въ десять минутъ эти новые люди разрушили бы крѣпкостѣнную Трою, самъ Аполлонъ бѣжалъ бы передъ новыми Перунами, щитъ Гефеста не вынесъ бы и одного удара новымъ орудіемъ и десять могучихъ Пелидовъ не одолѣли бы и одной дружины современныхъ солдатъ, скоро бы рѣшилась судьба великаго Иліона, но тогда у насъ не было бы Иліады. Tempora mutantur et nos mutamur in illis. (Времена мѣняются, а вмѣстѣ съ ними мѣняемся и мы сами)! Могучій Зевсъ уже не поведетъ бровью такъ, чтобы потрясся весь Олимпъ, Посейдону не потрясти, какъ прежде, моря и земли, потому что ихъ нѣтъ на Олимпѣ; они ушли обратно въ классическій міръ, гдѣ ихъ чтили гекатомбами, а современный человѣкъ и не потрудится, чтобы отыскать себѣ новыхъ боговъ! И здѣсь, какъ и въ Египтѣ и вездѣ, исполнилось вѣщее слово Тоота -- божества покинули землю и остались лишь въ сказкахъ и пѣсняхъ ихъ давно забывшихъ людей...
Болѣе часа проблуждалъ я по берегамъ бухты Толъ-Таши на мѣстѣ древняго ахейскаго стана, а потомъ пошелъ къ недалеко отсюда возвышающимся четыремъ погребальнымъ холмамъ. Большій изъ нихъ стоитъ на легкой возвышенности, приходящей сюда отъ береговой цѣпи и образующей тутъ мысокъ Ройтеіона. Современное названіе этого кургана Ин-тепе, тогда какъ мѣстное сказаніе давно сохранило за нимъ имя Аяксовой могилы. Передъ нимъ проходитъ небольшой рукавъ горнаго потока подъ названіемъ Ин-тепе-Асмакъ, приходящій отъ подножія Гиссарликскаго плато. Современные археологи и эту могилу не хотятъ признать за усыпальницу героя Иліады, приписывая ея сооруженіе императору Адріану, насыпавшему здѣсь холмъ надъ костями погибшихъ солдатъ. Несмотря на это, остатки древней кладки, каменныя сложенія и руины храмоподобнаго зданія около кургана Ин-тепе должны быть отнесены къ эпохѣ, далеко предшествовавшей цезаризму въ Римѣ. Что хотятъ, пусть думаютъ другіе, но для меня высокій курганъ Ин-тепе остается могилой, насыпанной надъ трупомъ могучаго Аякса.
Если Ахиллъ во всей Иліадѣ представляется "рыцаремъ безъ страха и упрека", настоящимъ образцомъ героя, какими себѣ рисовали его современники Иліады, то Аяксъ заслуживаетъ названіе честнаго, хотя и грубаго солдата, который, правда, не обладалъ такими тонкими вкусами и лоскомъ Гомерова вѣка, какъ Ахиллъ; но за то былъ добродушенъ, честенъ и не сварливъ; онъ не способенъ былъ гнѣваться изъ-за хорошенькой плѣнницы, какъ Ахиллъ, и тѣмъ губить общее эллинское дѣло, а остался вѣренъ ему до самой смерти.
Хотя не разъ греческіе вожди обижали могучаго, но не хитраго умомъ Саламинскаго царя, правда, "ни въ одномъ единичномъ состязаніи во всей Иліадѣ поэтъ не даетъ успѣха этому любимцу войска", но напрасно выводить отсюда нравоученіе "что животная сила мало полезна безъ ума". Аяксъ и умеръ такъ же оригинально, какъ и жилъ; всегда надѣясь лишь на себя самого и свою могучую силу, онъ не прибѣгалъ къ помощи боговъ, какъ Ахиллъ, Діомедъ и Одиссей, онъ гордо отвѣчалъ увѣщевавшему его отцу: "съ помощью боговъ и слабый можетъ одержать побѣду, я же славу хочу пріобрѣсть безъ помощи ихъ". Позднѣе также гордо отвергъ онъ и помощь Аѳины, когда всѣмъ другимъ героямъ помогали тѣ или другіе безсмертные боги. Оскорбленная Аѳина тяжело наказала отвергшаго ее героя, помутивши у него разумъ. Послѣ страшнаго избіенія стадъ, которыя сумасшедшій Аяксъ принимаетъ за ненавистныхъ ему ахейскихъ вождей, онъ удаляется на берегъ моря и тамъ падаетъ на мечъ -- роковой подарокъ Гектора, подаренный послѣ единоборства. "Великій Геліосъ, молится умирающій герой, если твой лучъ упадетъ на мою родную землю, удержи золотыми возжами бѣгъ коней твоихъ и повѣдай про горе мое и про смерть старику-отцу и злополучной матери... Смерть, смерть! приди, взгляни на меня. Прощай, о лучъ дневнаго свѣта, прощай и ты, родной мой Саламинъ, и ты, священный городъ Аѳины, и вы, источники, поля и рѣки столь долго питавшей меня Троянской земли, -- послѣдній вамъ привѣтъ мой!"... Чудную молитву эту слышали лишь волны пустыннаго моря, да свѣтлыя звѣзды, смотрѣвшія въ ту ночь на безмолвный берегъ Троады...
Подъ высокимъ холмомъ на берегу Геллеспонта, на мысѣ Ройтеіонѣ погребли торжественно Ахейцы своего великаго, перваго послѣ Ахилла вождя; передъ трупомъ его едва не возгорѣлся кровавый бой, такъ какъ злобный Менелай не хотѣлъ предавать погребенію тѣло оскорбившаго его Теламонида, и только рѣчи мудраго Одиссея успокоили взволновавшееся войско. За высокою могилою послѣдняго Эакида мы покидаемъ поле великой борьбы, мы уходимъ изъ области, прославленной Иліадой, хотя все еще остаемся въ бывшихъ владѣніяхъ послѣдняго царя Иліона. Они протянулись далеко по берегу на западъ и востокъ, по высокимъ горамъ они пошли глубоко въ сердце Малой Азіи до самыхъ вершинъ Киликіи и Понта, а по священнымъ струямъ рѣкъ, сбѣгающихъ съ Иды, они подошли къ высокимъ берегамъ Адрамита и Пергама.
XI.
Покидая холмы Ин-тепе, чтобы выйти на береговую дорожку, идущую по самому краю Геллеспонта, я невольно оглянулся назадъ... Въ послѣдній разъ бросилъ я свой взоръ на прославленеую долину Скамандра, на блестѣвшую еще полосу Симоиса, на виднѣвшіяся вдали могилы Ахиллеса и Патрокла и еле выдвигавшіяся изъ-за холмовъ Ройтеіона возвышенности Гиссарликскаго плато. И мнѣ казалось въ эти минуты, что я, покидая залитыя кровью поля и руины Иліона, полюбилъ ихъ такъ же, какъ мертвую красавицу ее побѣдившій Ахиллъ. Разочарованный при первомъ взглядѣ на небольшія развалины, я уходилъ отъ нихъ полный очарованія; едва успѣлъ я разсмотрѣть ихъ дивную красоту, сіяющую сквозь волшебную призму Иліады, какъ я уже любилъ ихъ, какъ дорогія и близкія сердцу могилы. Очарованный я не могъ оторвать своего взора отъ залитыхъ солнцемъ полей Троады, ея холмовъ, рѣкъ и тѣхъ возвышенностей, съ которыхъ смотрѣли еще останки Иліона. Изучивъ на мѣстѣ вдохновенныя пѣсни Иліады, перечитавъ, перечувствовавъ и переживъ ихъ чудныя описанія, я словно слышалъ самого вѣщаго Гомера, гулялъ вмѣстѣ съ нимъ по дымящимся развалинамъ Трои, видѣлъ его героевъ, жилъ и чувствовалъ среди нихъ и съ ними самъ переживалъ Иліаду. Она понятна и ясна стала теперь мнѣ, какъ страница моей жизни, какъ листокъ, вырванный имъ моего дневника; ея герои стали близки и знакомы мнѣ, какъ старые добрые друзья, а тотъ древній эллинскій міръ, казалось, былъ первымъ героическимъ періодомъ моей золотой юности, сладкою грезою пережитаго невозвратнаго счастья... Внѣ его, мнѣ казалось, стоитъ иной практичный опошляющій міръ, вмѣсто чудной сказки -- грязная дѣйствительность, а вмѣсто свѣтлаго прекраснаго Олимпа -- темный омутъ разврата, обмана и нищеты...
Быстро дернулъ я за уздцы своего кабардинскаго скакуна, и онъ, огибая холмы Ройтеіона и оставляя влѣво и назади безмолвную могилу Аякса-Теламонида, вынесся изъ классической почвы Иліады на берегъ голубаго Геллеспонта, на узкую песчаную полосу, что идетъ между береговою цѣпью возвышеній и синими волнами еще вспѣненнаго моря. Мы были на той нейтральной полосѣ, которую отъ моря вѣковыми усиліями отнимаетъ земля; неслышно и незамѣтно приподнимается она, движимая тѣми силами, что работаютъ въ ея глубинѣ; великій Вулканъ выдвигаетъ морское дно, отливаетъ море и роститъ берега; благодушный для береговъ Троады онъ топитъ ихъ на другихъ моряхъ; цѣлыя страны уже утонули, погрузившись постепенно въ морскую глубину; на счетъ ихъ расширилась пучина, на счетъ ихъ разлилися моря. Узкое песчаное прибрежье, что идетъ у подножья береговой цѣпи Геллеспонта, окаймляя его желтоватой полоской песковъ, -- какъ даръ Вулкана, находилось еще не вполнѣ; еще часто заливаютъ его волны, стараясь отнять кусочекъ похищеннаго морскаго дна, но земля не дремлетъ и все выше и выше выдвигаетъ изъ моря эту желтенькую полоску песковъ. Она незамѣтна была еще во времена Иліады, и герои осады не могли на своихъ колесницахъ состязаться здѣсь съ волнами бурнаго моря. Мысомъ Ройтеіономъ обрывался прямо и отвѣсно въ море возвышенный берегъ, оттого здѣсь крѣпко и безопасно и установились Данаи, не боясь нападенія Троянцевъ, которые не могли зайти имъ незамѣтно въ тылъ.
По этой береговой узкой полоскѣ песковъ, подъ защитою справа нависшихъ скалъ, мы и покатили бойко впередъ; кони наши, соскучившись на долгой стоянкѣ, теперь рвались и играли, словно вырвались на свободу степей... Не удерживая ихъ, мы и помчались по извилистой линіи береговой полосы, стараясь поскорѣе вернуться въ Чанако-Калесси, чтобы захватить вечеромъ отходящій пароходъ. Смотрѣть было нечего; прославленныя мѣстности Иліады остались за нами, отъ возвышенностей Гиссарликскаго плато насъ отдѣляла цѣлая цѣпь береговыхъ холмовъ, у ногъ нашихъ плескалось и шумѣло море, впереди и сзади вилась, какъ ленточка, извилистая линія берега, выдававшаяся нѣсколькими песчаными косами въ голубыя волны Геллеспонта. Яркое синее небо было надъ нами, золотые лучи склонившагося за полдень солнца еще падали почти отвѣсно, золотя песокъ и окрашивая дивною лазурью море. Красиво выдѣлялись на немъ бѣлые паруса кораблей, бѣгущихъ изъ Мраморнаго моря; большой англійскій экспрессъ, сильно задымивъ голубое небо, промчался въ Архипелагъ; двѣ, три греческія кочермы пытались выброситься на берегъ, но волны прибоя не допускали ихъ.
Скоро, однако, съ береговой тропки намъ пришлось подняться на небольшое плато Ройтеіона, которое загородило ей путь; идя къ сѣверу отъ возвышенностей Гиссарлика за болотистой равниной Симоиса, оно поднимается надъ берегомъ Геллеспонта. Рядъ небольшихъ грядокъ, покрытыхъ густо мелкимъ кустарникомъ и кое-гдѣ полосками изумрудной травы, свѣсился надъ моремъ, мѣстами сходя къ нему легкими уступами. Мы пошли по этимъ скатамъ и обрывамъ, переваливая небольшія грядки среди густой зелени еще не осыпавшихся тамарисковъ и дубковъ; порою мы пробирались по самымъ обрывамъ надъ синѣющей поверхностью Геллеспонта, такъ что пѣнящіяся волны, казалось, бились подъ ногами нашихъ быстро семенящихъ лошадей. Какое-то особенное впечатлѣніе охватывало меня при видѣ этого плещущагося внизу голубаго моря, широкой поверхности красиваго Геллеспонта, его ѳракійскихъ береговъ, встававшихъ красивыми желтоватыми массами за лилово-синей дымкой тумановъ, слегка поднимавшихся надъ моремъ; ярко-бѣлыя полоски снѣговъ, брошенныя кое-гдѣ на гребняхъ возвышенностей Херсонеса и на вершинахъ на югѣ синѣющей Иды и зеленыя полоски изумрудной травы, покрывавшей мѣстами склоны и обрывы Ройтейскаго плато, представляли чудные контрасты вмѣстѣ съ лазурью залитаго солнцемъ неба и сине-зеленой поверхностью моря и черно-сѣрыми пятнами обнаженныхъ глины и земель, которыя покрывали всю равнину и обрывы холмовъ. Кое-гдѣ среди яркой зелени, какъ свѣтленькіе глазки, смотрѣли бѣлыя звѣздочки маргаритокъ и нѣжно-розовые лепестки полусжавшихся отъ холода цвѣтковъ камнеломки (Saxifragae). Противъ бурь, снѣговъ и мороза устояли эти нѣжныя малютки среди всеобщаго праздника мрачной осени и зимы; теплые лучи солнышка согрѣваютъ ихъ послѣ ужасовъ холодной ночи и дождливаго бурнаго дня; сладко пьютъ онѣ теперь съ неба посланную имъ теплоту, широко раскрываютъ свои бѣлорозовыя головки, чтобы побольше напало на нихъ золотыхъ оживляющихъ лучей; онѣ знаютъ, что ихъ родная мать-сыра земля стала злою мачихою, отъ которой вѣетъ холодомъ вмѣсто теплой ласки и несетъ могилой вмѣсто горячихъ лобзаній весны. Какъ-то невольно порою рука дергала поводья, и какъ вкопанный останавливался конь. Красивый розовый цвѣточекъ такъ привѣтливо смотрѣлъ среди черныхъ сырыхъ и ослизшихъ корней, что хотѣлось постоять и полюбоваться на его широко-раскрытые на солнышко лепестки; они напоминали о жизни и возрожденьи, тогда какъ большія сухія чернильныя яблоки, не смотря на розовую оболочку, въ своей серединѣ таили разрушенье и болѣзнь. Кое-гдѣ въ одряхлѣвшей красно-бурой листвѣ дубковъ раздавались робкіе голоса притаившихся синичекъ и корольковъ, но ихъ не слышно было за ревомъ прибоя, набѣгавшаго на берегъ недалеко отъ нашихъ ногъ. Десятки юркихъ сорокъ носились съ докучливыми криками надъ унылыми зарослями кустовъ, само море, казалось, не могло ихъ перекричать.
Болѣе получасу мы ѣхали по Ройтейскому плато, переваливая небольшія грядки и обходя мелкіе склоны, пока не пришли къ великолѣпному обрыву въ небольшое ущелье, открывавшееся въ море и таившее временный ручеекъ въ своей засыпанной камнями тѣснинѣ. Тутъ только можно было судить, какъ относительно высоко, хотя и незамѣтно поднялись мы надъ берегомъ Геллеспонта и болотистой равниной Симоиса. Осторожно ведя лошадей подъ уздцы, мы начали спускъ въ это ущелье по скату, вымощенному не гладко мѣстами, слизкими отъ грязи, камнями; вязкая глина, глубокія рытвины, безъ порядка разбросанные камни -- все это сильно затрудняло спуски въ красивое заросшее зеленью ущелье, начинающееся на меридіанѣ Халилели. Мало по малу среди зелени и кустовъ мы спустились на самое дно его и, огибнувъ NO выступъ разрѣзаннаго только тѣсниною плато, вышли снова на берегъ Геллеопонта на ту песчаную каемку, что отвоевала отъ моря постепенно земля.
Обходя по самому берегу огромную массу краеваго плато, составляющаго главную составную часть Троады, мы пошли у подножья его крутыхъ обрывовъ, ставшихъ надъ моремъ до самаго мыса Кенесъ-Калесси. Словно великая крѣпостная стѣна, нависла она надъ нашими головами, отгораживая землю отъ набѣговъ коварнаго моря; налѣво была лишь морская пучина, а направо за огромной стѣною поднимались горы, поля и лѣса; цѣлая страна была скрыта тамъ, за этими голыми обрывами, которые нѣкогда составляли отвѣсы морскихъ береговъ. Мы были дѣйствительно на нейтральной почвѣ внѣ моря и внѣ земли; ступая по твердой поверхности, мы поминутно переходили волны, заливавшія ноги нашихъ коней, чувствуя себя внѣ моря, готоваго насъ поглотить, мы шли скорѣе по его обнаженному вѣтрами дну, чѣмъ по сушѣ, приподнявшейся надъ водами. Песокъ и раковины были подъ ногами, сердитыя волны прибоя нахохлившись набѣгали такъ грозно, что хотѣлось убѣгать отъ нихъ, а отвѣсныя стѣны берега нависали такъ круто, что едва-ли на нихъ было можно взобраться.
Новое еще неиспытанное ощущеніе приходилось переживать; борьба съ моремъ слишкомъ увлекательна для того, чтобы ее не испытать; то чувствовали, казалось, даже наши кони, которые съ какимъ-то особымъ увлеченіемъ бросались черезъ набѣгающія волны прибоя и, весело фыркая, перепрыгивали ихъ. Порою сильный потокъ какого-нибудь разбѣжавшагося вала бѣжалъ по берегу до самаго подножья окаймляющихъ скалъ и, разбиваясь объ ихъ основаніе, обдавалъ брызгами вокругъ на нѣсколько саженей. Раза два моего Гассана чуть не снесла даже шальная волна, когда онъ, опустивши возжи, давалъ полную волю своему молодому коню. Въ одномъ мѣстѣ береговая полоса съузилась до того, что ея почти не было видно подъ водою постоянно набѣгающихъ волнъ. Невольно ни остановились, не зная что предпринять. Рискъ быть унесеннымъ волною былъ слишкомъ великъ даже для моего Гассана, и онъ первый сдержалъ своего удалаго скакуна, готоваго броситься въ массу распѣненной волны. Нѣсколько мгновеній мы ждали, чтобы дать пробѣжать разъяреннымъ валамъ, пришедшимъ съ моря съ шумомъ, ревомъ и глухимъ рокотаніемъ; пѣнистыми грядами они подходили къ берегу, еще выше вздымались, не доходя его, и падали красивымъ каскадомъ лишь у самаго подножья высоко понависшаго обрыва. Было что-то роковое въ этой борьбѣ моря съ берегами; не даромъ проходитъ землю эта вѣчная борьба съ влажною стихіею, окружившею ее; достаточно посмотрѣть на морское прибрежьи, чтобы убѣдиться въ этомъ не разъ. На берегахъ Троады у у Ройтеіона и Офринейона тоже сильно сказались результаты этой роковой борьбы: отвѣсные обрывы были оббиты и изъѣдены волнами, огромныя глыбы сползли съ нихъ въ вѣчно жадное море, и даже вулканическія силы, обусловливающія здѣсь повышеніе берега, не могутъ спасти его отъ постепеннаго разрушенія; еще теперь, когда окаймляющая нейтральная полоса принимаетъ на себя всѣ удары разъяреннаго моря, высокіе обрывы не подвергаются прямо разрушающему дѣйствію волнъ, но за то они пострадали немало, пока подземныя силы не выдвинули въ ихъ защиту ближайшую полоску морскаго дна.
Все выше и выше справа поднималось Офринейское плато; мѣстами высота обрывовъ доходила до нѣсколькихъ десятковъ саженей; ничего не было видно на нихъ кромѣ красиваго разрѣза перемежающихся пластовъ глины, песчаника и слоевъ наземныхъ раковинъ, похороненныхъ здѣсь цѣлые десятки тысячъ лѣтъ; кое-гдѣ по обрывамъ, мѣстами, превращающимся въ довольно пологіе склоны, лѣпились кустики, которые иногда сходили почти до самаго моря; среди каменныхъ глыбъ, сползающихъ по этимъ покатамъ, зеленѣли вѣчно юные тамариски и можжевельники, въ двухъ-трехъ мѣстахъ мелькнули бѣлорозовые глазки лилеекъ, проглянувшихъ на солнце изъ черно-сѣрой вязкой почвы обрывовъ; кое-гдѣ глядѣли радостно полоски изумрудной зелени, распустившейся на солнопекѣ, нѣсколько трясогузокъ бѣгало по береговымъ голышамъ, отыскивая себѣ пищу и безпрестанно взлетая, чтобы не захлебнуться въ набѣгающихъ волнахъ. Не смотря на все однообразіе, эта часть дороги мнѣ нравилась чрезвычайно по своей дикой прелести и оригинальной красотѣ; она была слишкомъ уединена отъ всего остальнаго міра, хотя и лежала вдоль великаго воднаго пути; какъ-то особенно свободно и легко чувствовалъ я, видя предъ собою лишь узкую полосу земли, справа высокую стѣну, а слѣва море, гдѣ играли волны, гдѣ носились съ криками быстрыя чайки и нырки. Людно и шумно было на этомъ взморьѣ въ то время, когда на этихъ берегахъ носились бѣлогрудыя суда Троянъ, когда греческіе герои ходили въ широкій Понтъ Эвксина черезъ узкія ворота Геллеспонта; самыя названія Ройтеіона, Офриніона, Сигеіона и др. указываютъ на процвѣтаніе этихъ нынѣ пустынныхъ береговъ; къ сожалѣнію, древнихъ поселеній отъ бывшаго величія осталось такъ мало слѣдовъ, что даже трудно установить мѣсто положенія тѣхъ или другихъ Троянскихъ городовъ. Небольшія каменныя сложенія, большія кучи камнаей находки черепковъ, жженныхъ костей и обтесанныхъ камней въ разныхъ мѣстахъ даютъ слишкомъ мало для того, чтобы разобраться въ ихъ настоящемъ значеніи. Мѣстное преданіе сохранило воспоминаніе о рядѣ поселеній, бывшихъ на этомъ Троадскомъ берегу, и указываетъ также на косы Кумъ-Кале и Кенесъ-Калесеи, гдѣ стоятъ нынѣ красивые маяки, какъ на мѣста этихъ древнихъ городовъ.
Интересную находку посчастливилось сдѣлать мнѣ на пути по краевому побережью почти на меридіанѣ Еренкёя; на крутомъ почти отвѣсномъ обрывѣ на высотѣ двухъ-трехъ саженей отъ песчанаго берега, на обнаженной поверхности береговаго разрѣза среди перемежающихся пластовъ глины и песковъ, я запримѣтилъ словно вкрапленную, небольшую разсыпающуюся вазу лидійскаго стиля, которая держалась лишь благодаря давленію окружающихъ массъ. Осыпь была очень свѣжа и образовалась, повидимому, недавно вслѣдствіе бури или дождевыхъ потоковъ, обрушившихъ краевую массу земли; глыбы этой послѣдней еще валялись на берегу такъ какъ волны прибоя пока не успѣли ее размыть. Благодаря осыпи обнажилась и описанная ваза, глубоко сокрытая въ нѣдрахъ земли; словно красивая черная мозаика, она вырисовывалась на желто-сѣромъ глинисто-песчаномъ фонѣ разрѣза. Невольно остановился я, пораженный этимъ открытіемъ; простой глиняный сосудъ напоминалъ мнѣ снова исторію и переносилъ мое воображеніе опять въ тотъ волшебный міръ, гдѣ царили герои Иліады, гдѣ выступали боги Олимпа, гдѣ чудная сказка покорила и умъ, и сердца.
Съ помощью кинжала, послужившаго мнѣ точкой опоры, и спины Гассана, ставшей первою ступенью, я взобрался скоро на небольшой глинистый выступъ, съ котораго легко было добраться до мѣста, гдѣ былъ вкрапленъ интересный сосудъ. Другой кинжалъ послужилъ мнѣ лопатой, и не прошло нѣсколькихъ минутъ, какъ я успѣлъ окончить всю периферію своей находки. Къ сожалѣнію, какъ я уже и говорилъ, расколотый на мельчайшія частички сосудъ держался лишь благодаря окружающему равномѣрно давленію, а потому раскрошился тотчасъ же, какъ только былъ окопанъ и извлеченъ. Вся середина его была набита жжеными человѣческими костями и золою, среди которой я нашелъ два небольшихъ голыша бѣлаго и чернаго цвѣта и небольшую бусинку изъ терракотты, назначеніе которой не могу опредѣлить, хотя она и похожа на нѣкоторые аналогичные предметы, добытые Шлиманомъ изъ раскопокъ Трои. Съ какимъ-то особымъ благоговѣніемъ перебиралъ я эти кости, обломки и черепки; они мнѣ казались такою святынею, что я готовъ былъ ихъ цѣликомъ захватить съ собою, еслибы не помѣшалъ мнѣ недостатокъ посудины для помѣщенія всей этой массы интересныхъ остатковъ. Кончилось тѣмъ, что я забралъ лучше всего сохранившіеся куски разбитаго сосуда, оба камня и бусинку изъ жженой глины или земли.
Судя по типу черепковъ, способу погребенія и описанной бусинкѣ, мнѣ казалось, что открытая мною одинокая погребальная урна принадлежала времени процвѣтанія одного изъ древнѣйшихъ городовъ Гиссарликскаго пентаполя и, быть можетъ, была современна знаменитой осадѣ; только глубокое положеніе этой урнф въ землѣ, лежавшей отъ поверхности послѣдней саженей на восемь, на десять, служило для меня загадкой, которой я не могъ разрѣшитъ. Для меня было совершенно непонятно, какимъ образомъ попала ваза на такую огромную глубину, какая цѣль была хоронить погребальную урну такъ глубоко, какимъ образомъ была прорыта самая могила для ея погребенія? Быть можетъ, мощности надлежащаго слоя помогли позднѣйшія образованія въ видѣ наносовъ, приносимыхъ весенними потоками и дождями съ вышележащихъ горныхъ гребней и вершинъ; правда, на это указывали и слои наземныхъ раковинъ, перемежающихся съ пластами земель, но все это могло не столько объяснить, сколько затемнить вопросъ о времени погребенія, такъ какъ тогда оно отодвигалось такъ далеко, что переростало время основанія не только Трои, но и Дардана. Какой народъ, когда, зачѣмъ и кого схоронили такъ глубоко въ нѣдрахъ обрыва, свѣсившагося надъ водами Геллеспонта -- вотъ вопросы, которые приходили невольно для разрѣшенія. Былъ ли то прахъ великаго героя или величайшаго злодѣя, который постарались запрятать такъ далеко, помогли ли геологическіе моменты значительному углубленію самой по себѣ неглубокой могилы, не составляетъ ли она первый членъ сокрытаго въ глубинѣ земли невѣдомаго некрополя, не имѣетъ ли она какого-нибудь отношенія къ неоткрытому доселѣ полю развалинъ, засыпанныхъ для взоровъ пытливыхъ людей, и многое другое невольно пробѣгало въ моей головѣ, готовой больше вѣрить и созерцать, тѣмъ изучать и сопоставлять.
Пробираясь мало по малу по береговой каемкѣ, мы все больше и больше обходили направо величественно вздымавшееся плато. Прошли мы уже меридіанъ Офринеіона, Еренкёя и Кусъ-кёя, а извилистый берегъ, мѣстами выбѣгающій песчаными косами въ море, все прихотливѣе и кривѣй шелъ на NO. Назади еле виднѣлась бѣлая башня Ахиллеіона и бѣловатая кучка домовъ Кумъ-Кале, тогда какъ впереди на небольшихъ косахъ или мыскахъ уже ясно рисовались -- ближе бѣлый маякъ Кенесъ-Калесси, а немного подалѣе -- огромная бѣло-желтая масса зданій Танакъ-Калесси. передъ которымъ, отстаиваясь отъ вчерашней бури, стояли десятки судовъ. Надъ ними справа надвигались огромныя береговаго плато и возвышенностей, что наполняютъ весь этотъ при-Геллеспонтскій уголокъ. Надъ ихъ громадами еще стояли не растаявшіе клубы испареній, которые сосали еще не растаявшія пятна снѣговъ.
Кое-гдѣ по нашей дорогъ у подножья береговаго плато попадались красивые выложенные камнями источники, съ небольшими струйками воды и каменными корытцами для напоенія скота. Большинство этихъ источниковъ были построены надъ жилами естественныхъ ключей, вытекающихъ изъ пористой массы возвышеній, что поднимались вправо отъ насъ; самая постройка этихъ сооруженій не была особенно древнею и носила отчасти характеръ самой посредственной современности; только нѣкоторые и то очень немногіе изъ этихъ источниковъ, наполняющихъ не только Троаду, но и всю область Мизіи и Лидіи, могутъ быть отнесены ко временамъ Ортовидовъ или первыхъ завоевателей. Красивыя надписи вязью, взятыя изъ Корана, показывали благочестивыя чувства соорудителей этихъ источниковъ, представляющихъ на Востокѣ одно изъ самыхъ полезнѣйшихъ общественныхъ сооруженій.
Нѣсколько разъ по дорогѣ, чтобы немного согрѣться, я слѣзалъ съ своего кабардинца и шелъ пѣшкомъ, не смущаясь тѣмъ, что шальныя волны прибоя порою подкатывались къ самымъ ногамъ; большіе русскіе сапоги не боялись воды, такъ-же, какъ и кожанныя туфли Гассана. Масса ракушекъ и водорослей, выкинутыхъ на берегъ, покрывали песокъ, на которомъ длинными полосами шли еще ряды наслоенныхъ моремъ голышей. Обращая особенное вниманіе на эти послѣдніе, я замѣчалъ, что они очень часто чужды тѣмъ породамъ, которыя попадаются тутъ на берегу; разнообразныя наслоенія обрывовъ, могущія дать много интересной пищи для пытливаго геолога, не имѣли ничего общаго съ большинствомъ разноцвѣтныхъ голышей, которые были или принесены издалека горными потоками, или выброшены моремъ, что слизало ихъ на иныхъ берегахъ. Еще болѣе геологическаго интереса эти обрывы представляютъ въ качествѣ мѣрила тѣхъ незамѣтныхъ постепенныхъ колебаній уровня земной поверхности, которыя такъ рельефно выступаютъ на южныхъ Дарданелльскихъ берегахъ.
Черезъ три часа пути по берегу Геллеспонта мы пришли къ какому-то огромному зданію похожему на фабрику, но не представлявшему и тѣни того оживленія, которое неразлучно у насъ съ представленіемъ о фабричномъ заведеніи. Двѣ, три утлыхъ лодочки качались у берега, подбрасываемыя постоянно набѣгающими волнами прибоя, готовыми ихъ выхлестнуть совершенно на деревянную пристань, на которой, поджавши ноги, сидѣлъ флегматичный Турокъ, олицетворявшій вполнѣ то положеніе страны, въ которомъ она пребываетъ давно. Кромѣ этого Турка, убогой собаченки, бѣгавшей по обнесенному рѣшеткой двору и небольшаго ослика, погруженнаго въ глубокія философическія размышленія, не было видно никакого существа вокругъ огромнаго зданія, спустившагося къ самому берегу одного изъ оживленнѣйшихъ въ мірѣ водянаго пути.
Отъ фабрики мы уклонились нѣсколько отъ берега моря, взяли гораздо правѣе по склонамъ небольшихъ возвышеній, словно обойдя береговую полосу, на которую впрочемъ скоро вышли опять у знакомаго намъ зданія Карантина. Сидѣвшій тутъ у воротъ турецкій солдатъ пригласилъ меня отдохнуть въ его конакѣ и выпить небольшую чашку кофе, разумѣется, въ надеждѣ получить хорошій бакшишъ отъ иностранца, ѣздившаго на развалины Трои. Разсчеты его оказались весьма невѣрными, такъ какъ сердитый Московъ, торопившійся попасть къ пароходу, не соблазнился даже кусками сочнаго арбуза, которымъ подчивалъ продувной заптія. Отъ Карантина мы совершенно покинули береговую каемку и вышли на описанную уже дорогу, шедшую отсюда на югъ къ подъему на Еренкёйское плато. Сегодня, благодаря ясной погодѣ, горы и низины, лежавшія на нашемъ пути, были ярко освѣщены и не тонули, какъ третьяго дня, въ облакахъ тумана и дождя. Красивою панорамою на юго-востокѣ вставали горы Бихи, украшенныя пятнами еще зеленѣющихъ кустовъ; у ихъ подножій виднѣлись цѣлыя деревушки, тонущія въ зелени за стройными рядами тополей; на сѣверо-западѣ, гармонируя за сине-зеленою полосою Геллеспонта, поднимались еще болѣе величественныя возвышенія Херсонеса, прикрывавшія тихую бухту Сароса. Далеко на югѣ за холмами Еренкёйскаго плато выступали вершины грозной Иды (Касъ-дага), на которой нѣкогда засѣдали боги Олимпа, пришедшіе изъ Греціи на помощь Троѣ и ея врагамъ. Уже недалекимъ представлялся отъ насъ и красивый Танакъ-Еллесси, котораго батареи и казармы такъ рельефно уже выступали на низменномъ берегу Геллеспонта.
По знакомой намъ дорогъ мы пересѣкли обѣ низины, перевалили обѣ грядки, проѣхавъ черезъ первую изъ нихъ по прекрасной тропкѣ, выбитой среди кустовъ, образовавшихъ небольшіе курганчики, вмѣстѣ со своими корнями и облегающей ихъ землею. Пробираясь черезъ эту густую заросль кустарника, мы спугнули нѣсколько сѣренькихъ птичекъ и двухъ-трехъ зайцевъ, которые понеслись прямо по спуску въ низину подъ выстрѣлы нѣсколькихъ охотниковъ, давно уже обходившихъ безъ собаки дорогую для нихъ добычу. Съ подъема на вторую небольшую грядку отлично уже видны всѣ зданія и постройки Дарданеллъ, и можно легко пересчитать даже число судовъ, колышущихся на ихъ безопасномъ рейдѣ. Нѣсколько пушечныхъ выстрѣловъ, послышавшихся со стороны грозныхъ фортовъ Танакъ-Калесси, словно привѣтствовало наше возвращеніе съ развалинъ Трои, разносясь далеко по синѣющей поверхности Геллеспонта и по отражающимъ эхо его окружающимъ горамъ.
Переваливши послѣднюю грядку и обойдя совершенно небольшой выступъ берега вмѣстѣ съ песчаной косой Кенесъ-Калесси, оставшейся далеко сзади и налѣво отъ насъ, мы спустились для сокращенія пути снова къ болотистому берегу моря и помчались по песчаному скату во весь опоръ, не щадя своихъ лошадей и не смотря на волны прибоя, порою подкатывавшіяся къ самымъ щиколоткамъ нашихъ коней. Не прошло и часу нашей скачки по берегу, какъ мы были уже въ виду Дарданеллъ и подъѣзжали къ обширному лагерю, раскинутому возлѣ новаго строющагося форта и по берегамъ неглубокаго Сары-Чая, древняго Родіоса, принимавшаго тоже участіе вмѣстѣ съ другими рѣками въ разрушеніи ненавистныхъ богамъ крѣпкихъ стѣнъ ахейскаго стана. Теперешнему Родіосу не подъ силу такіе подвиги, и онъ еле вертитъ мельничныя колеса, поставленныя поперегъ его теченія, изсякая лѣтомъ до того, что его даже при впаденіи въ море чуть не дѣти переходятъ въ бродъ. Меня -- жителя сѣвера -- какъ-то особенно поразили палатки, которыя были раскинуты на большомъ пространствѣ и служили обиталищемъ нѣсколькихъ баталіоновъ турецкихъ хедифовъ, отправлявшихся на болгарскую границу. Лагерная жизнь въ январѣ мѣсяцѣ, когда порою и тутъ воютъ сѣверные вѣтры, стонетъ снѣжная вьюга и трещитъ нашъ суровый морозъ! Выносливъ поистинѣ этотъ вѣчно голодный, плохо одѣтый, совершенно заброшенный и забытый турецкій солдатъ, но велика, видно, и заботливость Пророка о его правовѣрныхъ полкахъ. Видъ обитаемыхъ палатокъ на почвѣ, еще вчера бывшей покрытой снѣгомъ, заставилъ меня вспомнить и о лагерѣ греческихъ дружинъ, пришедшихъ для осады Трои. Быть можетъ, и боги Олимпа были такъ милосердны, что дали возможность полкамъ Агамемнона простоять десять лѣтъ въ однихъ полотняныхъ шатрахъ. Вспомнимъ только разсказъ Одиссея (XIY пѣснь Одиссеи) о снѣжной ночи, проведенной имъ въ засадѣ на болотѣ подъ стѣнами Трои, то была "ужасная ночь; съ сѣвера дулъ холодный вѣтеръ, снѣгъ валилъ хлопьями, и на нашихъ щитахъ, которыми мы прикрывались, образовалась ледяная кора"; не смотря на это, "товарищи мои (Одиссея) спали, закутавшись въ плащи и прикрываясь щитами; я же одинъ, не разсчитывая на холодъ, отправляясь въ ночной походъ, оставилъ свой плащъ у товарища". Не смотря на это, всю ночь провелъ Одиссей въ одной одеждѣ, не имѣя плаща, пока звѣзды не начали склоняться къ западу, засыпаемый снѣгомъ, пронизываемый вѣтромъ и сыростью до костей. Если такъ были выносливы къ холоду всѣ Греки, даже пришедшіе съ благословенныхъ странъ южной прибрежной Эллады, то нечего и удивляться, что одними шатрами даже безъ бревенчатыхъ построекъ, какія, напр., были въ ставкѣ Мирмидонянъ у Ахилла, эллинская рать могла прокоротать недолгія троянскія зимы, согрѣваясь лишь у многочисленныхъ костровъ, которые, по Иліадѣ, какъ звѣзды усѣивали берегъ моря, гдѣ расположился широко лагерь мѣдью окованныхъ Аргивянъ.
Черезъ нѣсколько минутъ, миновавши лагерь, мы переѣхали мостъ, а потомъ выѣхали въ тѣсныя и грязныя улицы Тазакъ-Калесси, гдѣ кони наши сами остановили свой бѣшеный бѣгъ; скользкіе, покрытые влажною грязью камни, большія лужи воды и множество толкущагося люда при тѣснотѣ и узкости улицъ, обыкновенныхъ на Востокѣ, помѣшали намъ промчаться лихо по городу, какъ того хотѣлъ почему-то мой юркій быстроглазый Гассанъ. Быть можетъ, ему хотѣлось показаться передъ какою-нибудь черноокой Гречанкой, къ которымъ онъ былъ чрезвычайно не равнодушенъ. Черезъ четыре съ половиною часа хорошей ѣзды (замѣсто семи) отъ могилы Ахиллеса мы домчались до воротъ русскаго консульства въ Дарданеллахъ, гдѣ насъ встрѣчалъ добродушный хозяинъ-хлѣбосолъ. Привѣтствуя меня съ возвращеніемъ отъ развалинъ Трои и слушая мой краткій пересказъ обо всемъ случившемся на пути, добрый хозяинъ перервалъ мои рѣчи словами, взятыми изъ Иліады:
...но теперь мы о пищѣ воспомнимъ
Пищи забыть не могла и несчастная матерь Ніоба.
Матерь, которая разомъ двѣнадцать дѣтей потеряла.
Не успѣлъ еще я и пообѣдать, какъ рѣзкій, пронзительный свистокъ возвѣстилъ городъ о прибытіи на Дарданелльческій рейдъ русскаго парохода круговой Александрійской линіи. Черезъ часъ я уже былъ на палубѣ прекраснаго парохода "Азовъ", еле добравшись до него на небольшой лодченкѣ агентства, съ большимъ трудомъ одолѣвшей волну. Пассажировъ было очень немного, такъ что я могъ не только размѣститься удобно, но и отдохнуть наединѣ послѣ столькихъ впечатлѣній, пережитыхъ въ послѣдніе два дня пути. Около шести часовъ вечера новый оглушительный свистокъ уже, еле слышный, благодаря расходившейся бурѣ, посылалъ Дарданелламъ свой послѣдній привѣтъ, и мы тронулись въ путь. Къ сожалѣнію, утихавшій было утромъ NW вѣтеръ задулъ снова съ прежнею вчерашнею силою и развелъ такое сильное волненіе, что "Азовъ" начало покачивать еще въ самой узкой части Дарданелльскаго пролива. Чистое въ началѣ небо тоже стало темнѣть и заволакиваться тучами, барометръ палъ, капитаны и матросы бѣгали какъ-то особенно суетливо, все предвѣщало бурю, которая не путала насъ въ Пропонтидѣ. Уже скрылись скоро многочисленные огоньки Танакъ-Калесси, какъ только мы обогнули небольшой мысокъ съ фортомъ и маякомъ Нагара, около котораго доселѣ видны развалины вдревлѣ процвѣтавшаго Абидоса, немного шире сталъ безъ того неширокій Геллеспонтъ, и берега Троады утонули во мглѣ испареній, вмѣстѣ съ послѣдними лучами Кёлидея-Бахрскаго маяка.
* * *
Шумѣло и ревѣло снова Мраморное море, когда мы покидали берега Троады, какъ и въ ту ночь, когда мы подходили къ ней. Вѣтры и буря встрѣчали насъ три дня тому назадъ, они же и провожали насъ въ обратный путь, словно радуясь уходящему путнику, приходившему нарушать священный сонъ Иліона. Будто по велѣнію златокудрой Ирисы... "Воздвиглися вѣтры,
Съ шумомъ ужаснымъ несяся и тучи клубя предъ собою
Къ Понту примчались неистово дуя; и пѣнныя волны
Встали подъ звонкимъ дыханьемъ... и море шумѣло высоко бушуя...
Высоко вздымались бѣшеныя волны вокругъ желѣзнаго тѣла "Азова", словно стараясь его поглотить, грозно ревѣло море, сжатое каменными берегами, словно жалуясь небу на то, что вѣтры снова всколебали его сонную глубину. И ропотъ моря, и шумъ бури, и трескъ разбиваемаго волнами парохода, и свистъ снастей, гдѣ пѣли и стонали вѣтры -- все слилось въ одинъ общій звуковой хаосъ; напрасно надрывалъ свое горло, призывая матросовъ капитанъ, напрасно онъ рѣзкимъ свисткомъ пытался перекричать бурю, никто не слышалъ его, и въ отвѣтъ ему, словно передразнивая, лишь свистали вѣтры да стонали канатныя снасти. Съ помощью бури, казалось, снова говорило небо съ бушующимъ моремъ, и оно отвѣчало глухимъ ропотомъ своихъ волнъ на рѣчи неба, приносимыя вѣтромъ изъ надзвѣздной глубины. Я слушалъ эти рѣчи разъяренной стихіи, я вслушивался въ говоръ моря и старался его понимать; я не знаю, что оно говорило небу, но я понялъ то, что оно сказало моему сердцу, что относилось лишь къ моимъ думамъ и мыслямъ. Бурное сердитое море, гдѣ среди вспѣненныхъ бѣшеныхъ волнъ затерялся нашъ утлый пароходъ, -- тотъ же міръ, гдѣ, какъ въ хаосѣ, тонетъ наша отдѣльная крошечная жизнь; но какъ бы ни злилось море, какъ бы ни ревѣли волны и ни стонала буря, имъ не одолѣть крошечнаго судёнышка, управляемаго разумной волей и согрѣваемаго дыханіемъ горячаго пара и огня; точно также не легко волны жизни и бури житейскаго моря могутъ одолѣть утлую скорлупку единичной жизни, если въ ней царитъ разумъ, согрѣваетъ сердце и ведетъ непреклонная воля. Путникъ, вѣчно гонимый роковою силой, не знаетъ устали въ непосильной борьбѣ, если внутри его горитъ искра живой силы, если въ жилахъ его течетъ еще согрѣтая сердцемъ кровь, а тѣло его еще крѣпко, чтобы сдержать всѣ невзгоды борьбы; какъ желѣзный корабль, съ огнемъ вмѣсто сердца и горячимъ паромъ замѣсто крови, онъ идетъ смѣло на встрѣчу самымъ страшнымъ ураганамъ и валамъ, вѣря, что слѣпой силѣ не легко побороть силу жизни, приспособленій и ума. И эта святая вѣра, эта надежда на свое счастье и на самого себя -- сильнѣе всякаго оружія спасаютъ путника какъ на сушѣ, такъ и на моряхъ; онъ проходитъ горы и лѣса, перебирается черезъ рѣки, переходитъ черезъ пустыни и переплываетъ моря -- все одинъ съ своею волею, съ своею пламенной вѣрой, и роковой мечтой. Ни природа, ни звѣрь, ни человѣкъ, подчасъ ужаснѣе звѣря, ни лишенія и невзгоды пути не могутъ остановить труженика на его роковой стезѣ; его девизъ -- идти впередъ, его клятва -- не отступать ни передъ чѣмъ. Цѣлые мѣсяцы и долгіе годы, какъ скорлупки въ океанѣ, борется и мыкается неустанный боецъ, а придетъ время, -- и его захлестнетъ волна; обезсиленный долгою борьбою, съ боками, поизбитыми валами, съ потухающею искрою въ сердцѣ -- его жизненномъ котлѣ, съ изломанными членами -- его мачтами и винтомъ, онъ утонетъ въ томъ безбрежномъ океанѣ, что зовется нирваной, ничтожествомъ и небытіемъ. Но какъ море выбрасываетъ щепки разбитаго корабля, такъ и роковая нирвана не для всѣхъ остается небытіемъ: память о скитальцѣ переживаетъ часто его останки, она хранитъ въ своихъ тайникахъ даже образъ неустаннаго борца, видя въ немъ человѣка, который жилъ, чтобы жить и умеръ, когда не съумѣлъ больше жить. Своею жизнью онъ съумѣлъ разлиться въ мірѣ, своимъ примѣромъ онъ показалъ, какъ надобно жить...
Много и другаго мнѣ наговорило бушующее море, но всего того мнѣ не пересказать; кто умѣетъ сильно чувствовать, тому передавать не легко; гораздо легче таить чувства въ сердцѣ, чѣмъ ихъ выставлять на-показъ, но кто ихъ вынесъ изъ тайниковъ сердца, тотъ ими не такъ дорожитъ. Глядя на одиночные огни, еще временами мелькавшіе на берегахъ Троады, я посылалъ имъ послѣдній привѣтъ, и мнѣ казалось, что я видѣлъ ихъ близко, какъ будто ихъ осязалъ. Они не казались мнѣ незнакомымъ берегомъ, неродною страною, а чѣмъ-то близкимъ и дорогимъ; я прощался съ ними словно съ краями отчизны, уголкомъ, гдѣ прошли лучшіе годы жизни, гдѣ остались родныя могилы. Да, они и не были чуждыми моему сердцу; вѣщія пѣсни великаго поэта породнили съ ними берега Троады, а личное знакомство еще болѣе скрѣпило этотъ идеальный союзъ. Я покидалъ берега, воспѣтые Иліадой, какъ берега родной страны, мнѣ мерещились еще во мракѣ беззвѣздной ночи свѣтлые образы героевъ и Олимпійскихъ божествъ, мнѣ слышались самыя вдохновенныя пѣсни Гомера и звуки той лиры, что очаровала весь міръ,
Прошло уже много недѣль, забылосъ многое изъ деталей послѣдняго пути, забылись десятки лицъ, сотни мѣстностей потускнѣли въ воспоминаніяхъ, но не забылась Троя, ея могилы и тѣ образы, что съ помощью Иліады, я возсоздавалъ на руинахъ ея пентаполя. До сихъ поръ какъ вчера видѣнныя, мнѣ помнятся стѣны Иліона, болотистая равнина Скамандра, могилы героевъ и мѣсто Эллинскаго стана, мнѣ чудятся даже тѣни воителей, возставшихъ изъ гробовъ, видятся грозныя битвы, слышится шелестъ проходящихъ незримо божествъ и голоса безсмертныхъ, говорящихъ въ бурѣ и рокотѣ валовъ. Сквозь говоръ моря и стоны вѣтра слышу я вѣщее слово златокудрой красавицы Кассандры; вмѣстѣ съ бурей, волною и тучей оно несется далеко вокругъ береговъ Колхиды и предѣловъ эѳіопской страны... "Будетъ нѣкогда день, и погибнетъ священная Троя". Такъ говоритъ это вѣщее слово, и въ отвѣтъ ему пылаютъ стѣны Иліона, рушатся въ прахъ твердыни Пергама, гибнетъ Троя и Дарданскій народъ. Не обманула вѣщая Кассандра...
А. ЕЛИСѢЕВЪ.
Марта 80 дня 1887 г.
С.-Петербургъ.
"Русскій Вѣстникъ", No 12, 1887