Молчитъ пустыня, ни звука, ни движенія на ея мертвыхъ искони пескахъ! Горячими, обжигающими лучами ласкаетъ ее южное аравійское солнце, горячимъ дыханіемъ лобызаютъ ее вѣтры, прилетѣвшіе отъ полудня, огненнымъ зноемъ пышетъ самый воздухъ, повисшій надъ раскаленными песками... Ни человѣкъ, ни звѣрь, ни птица не знаютъ этой пустыни, даже ничтожный червь не хочетъ назвать ее своею родиной, которая не породила ни одной травинки, не пустила ни одного ростка. Лишь изрѣдка пролетаетъ быстрая птица, кружится надъ мертвыми песками, словно стараясь что-то въ нихъ усмотрѣть, и снова исчезаетъ въ ту же бирюзовую синеву, что повисла-надъ красножелтою пустынею. Еще рѣже промелькнетъ легкая, какъ стрѣла, быстроногая газель, которая взлетаетъ надъ песками и пропадаетъ въ нихъ, словно дитя знойнаго воздуха и горячей пустыни. Порою какъ будто оживляется мертвая пустыня, лучи солнца и слои трепещущей отъ зноя атмосферы строятъ воздушные замки, расцвѣченные радугой, легкіе, колеблюющіеся, какъ призраки, вызванные мечтою. Но проходитъ и таетъ чудное марево, расплываются и улетаютъ прекрасные образы; море дьявола, какъ называютъ арабы марево, исчезаетъ въ раскаленномъ воздухѣ, и снова мертва и безжизненна огненнокрасная пустыня... Порою и смѣлый путникъ рѣшается переходить эти мертвые раскаленные пески; смѣло правитъ онъ свой путь черезъ эти страшныя равнины, пышущія зноемъ и истомой; мѣрно ступаютъ тогда его измученные верблюды, съ дерзкою надеждою выбраться изъ пустыни возсѣдаетъ на нихъ человѣкъ... Длинныя вереницы верблюдовъ кажутся тогда привидѣніями; погребальнымъ шествіемъ кажется весь этотъ тихо движущійся караванъ. Мѣстами разбросанныя и выбѣленныя солнцемъ и песками кости, какъ дорожныя вѣхи, указываютъ путь въ пустынѣ, звѣзды и солнце направляютъ и ведутъ караванъ... Та земля, что идетъ за этою страшною пустынею, та счастливая страна, текущая медомъ и млекомъ, куда идутъ всѣ эти караваны, до которой не достигаютъ горячіе пески и раскаленное вѣяніе самума, манитъ и человѣка, и звѣря, и птицу... Всѣ они мчатся и летятъ туда, гдѣ бьютъ свѣлые, какъ кристаллъ, горные ручейки, гдѣ склонились надъ ними разрѣзныя финиковыя пальмы, гдѣ горы покрыты виноградниками и душистыми альпійскими травами, а низины зеленѣютъ полями и благоухаютъ садами, откуда несутся ароматы розы, апельсина и олеандра... Туда, въ эту чудную страну, легшую за пустынею, прижавшуюся къ высокимъ горамъ и спустившуюся до самаго берега лазурнаго моря, ведутъ звѣзды и солнце путника, покинувшаго берега тихаго Нила, его поля и сады, его пирамиды и горы, изсѣченныя и обдѣланныя рукою мудраго человѣка.
Земля обѣтованная впереди -- то чуетъ и путникъ, измученный переходомъ черезъ раскаленную пустыню, и самый "корабль пустыни" -- многотерпѣливый верблюдъ... Живѣе движется усталый караванъ, бодрѣе смотритъ впередъ путникъ; ему уже мерещатся первыя пальмы на красновато-желтомъ горизонтѣ,-- за ними, онъ знаетъ, начинается уже иная, обѣщанная Богомъ человѣку страна....
Сюда то, въ эту обѣтованную искони страну, черезъ знойную пустыню сорокъ длинныхъ лѣтъ подвигался нѣкогда безконечною вереницею огромный излюбленный Богомъ караванъ. Отъ вѣка не видала мертвая пустыня такого огромнаго скопленія людей, никогда пески ея не топтали цѣлыя сотни тысячъ мужей и женъ, ведомыхъ невидимою рукою отъ береговъ тихаго Нила къ берегамъ быстраго Іордана и къ предѣламъ обѣтованной этому избранному народу земли. Безмолвная отъ вѣка пустыня оживилась тогда внезапно подъ мощною пятою пришедшаго человѣка; застонали ея сыпучіе красно-желтые пески, горячій воздухъ наполнился звуками священныхъ пѣсенъ и говоромъ многотысячной толпы; пустыня заговорила голосомъ народа, истомленнаго сорокалѣтними странствованіями; звуки и стопы его поднялись къ безмолвному лазурному небу, которое говорило лишь съ избранниками народа избраннаго; но не одно небо, но и пустыня, и горы, и вода слушались мощнаго голоса вождя этого великаго, доселѣ неслыханнаго на землѣ каравана. Могучій силою, дарованною свыше, этотъ великій вождь велъ смѣло черезъ страшныя пустыни цѣлыя сорокъ лѣтъ свой огромный многотысячный народъ... Именемъ Вышняго онъ смирялъ ужасы моря и пустыни, останавливалъ солнце, разрушалъ скалы, разверзалъ землю и сорокъ лѣтъ питалъ сотни тысячъ на пескахъ, не могущихъ нынѣ прокормить и червяка. Исторія и миѳы человѣчества не знаютъ ничего подобнаго; чудное шествіе великаго народа черезъ огромную пустыню представляетъ нѣчто непонятное, колоссальное по размѣрамъ, грандіозное по событіямъ, великое по результатамъ, поражающее по чудесамъ, сопровождавшимъ его. Все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе, что можетъ возсоздать лишь Высшая сила, правящая небомъ, моремъ и землею,-- все соединилось вмѣстѣ для того,. чтобы показать міру, на сколько дорогъ и любезенъ былъ ей этотъ избранный отъ многихъ народъ...
Для него осушалось глубокое море, для него разверзались страшныя пучины, поглощавшія его враговъ, для него останавливалось солнце и не двигалась золотая луна, для него -- этого народа избраннаго, раскалывались скалы и земли, камень источалъ воду, горькое становилось сладкимъ, пустыня порождала пищу, вѣтры приносили мясо, воздухъ источалъ змѣй и горы Синая грохотали, отвѣчая громами, среди которыхъ говорило небо съ избраннымъ отъ народа избраннаго. Для него -- этого небольшого по количеству, но великаго по нравственной силѣ и значенію народа сверкали съ неба молніи, говорили громы и слышались рѣчи, вѣщавшія волю Ведшаго его въ землю обѣтованную...
Сорокъ лѣтъ двигался по безконечной пустынѣ этотъ ведомый Богомъ, не останавливаемый ни врагами, ни ужасами долгой дороги караванъ. Много членовъ его, покинувшихъ берега священнаго Нила, остались въ желтыхъ пескахъ пустыни; вышедшіе изъ Египта дѣтьми стали уже взрослыми мужами, цѣлыя тысячи младенцевъ народились въ горячихъ пескахъ пустыни Суръ, а ихъ отцы, бывшіе цвѣтомъ народа израильскаго, уже оперлись на посохи старцевъ и убѣлились сѣдинами. Костями избраннаго народа обильно покрылись пески Аравійской пустыни, но маститый вождь его шелъ неуклонно впередъ, неволя Израиля, прогнѣвившаго Іегову и осужденнаго на сорокалѣтнія скитанія. Онъ зналъ, что пустыня есть горнило, въ которомъ долженъ быть очищенъ народъ мятежный и безумный, хотя и взысканный Іеговою; онъ зналъ, что блестящее и долгое будущее суждено Израилю; онъ зналъ также и то, что ему самому не суждено даже ввести народъ въ землю обѣтованную,-- но, полный горячей вѣры и сознанія исполненнаго долга, великій вождь не переставалъ указывать на край пустыни, за которымъ начиналась обѣщанная Богомъ страна Хананеи.
Прошли года, долгія страшныя сорокъ лѣтъ томленія въ пустынѣ, и совершилось великое очищеніе; какъ огромное горнило, пройдена ужасная пустыня, грѣхи избраннаго народа остались въ ея пескахъ на костяхъ дѣдовъ и отцовъ Израиля, молодое поколѣніе не знаетъ грѣховъ родителей; почитая заповѣди, вынесенныя съ вершины Синая, оно достойно и готово вступить на священную почву давно обѣтованной ему земли.
Вотъ и она виднѣется сама вдали за синевато-розовою дымкою тумановъ, вставшихъ надъ горами Петры и серебристою струйкою Іордана. Высятся вдали невысокіе, но покрытые туманомъ холмы, красивыя пальмы качаются на ихъ вершинахъ, обремененныя плодами деревья пригибаются къ плодоносной землѣ, покрытой богатою жатвою, южное солнце заливаетъ своимъ яркимъ сіяніемъ всю прекрасную, но пока еще недоступную страну. Съ легкимъ вѣяніемъ вѣтерковъ, забѣгающихъ и въ пустыню изъ ущелій ея благоухающихъ садами горъ, несутся ароматы жасминовъ, олеандра и розъ. Но не призрачное марево стоитъ теперь, расцвѣтившись всѣми красками радуги, на горизонтѣ, а настоящая дѣйствительность; не воздушные, а дѣйствительные пальмы, воды и сады... Да будетъ благословенна она во вѣкъ, эта трижды благословенная страна!..
Туда, за эту блестящую розоватую дымку тумановъ, за эти горы, манящія и ласкающія взоръ, за эту близкую, но все еще недоступную даль стремится уже два долгіе мѣсяца и юный путникъ, пришедшій съ дальняго сѣвера... Не отъ холода и непогоды мрачной своей, родины онъ пришелъ въ знойную пустыню, гдѣ безоблачно вѣчно небо, гдѣ горитъ и пышетъ огнемъ аравійское солнце. Не ради солнца и пустыни онъ пришелъ отъ благословенныхъ береговъ Нила на просторъ горячихъ степей Эт-Тиха; для него нѣтъ впереди земли обѣтованной, она не осталась у него и назади.
Много долгихъ дней и ночей онъ торопитъ своего усталаго верблюда, жаднымъ взоромъ онъ поглощаетъ пространство, что разстилается вокругъ, и бѣжитъ послушное животное черезъ горы и пустыни, готовое нестись такъ, покуда хватитъ силы и желанія. Еще нѣсколько дней быстраго перебѣга, и небольшой караванъ достигнетъ Газы -- ворота обѣтованной земли. По слѣдамъ великаго проведеннаго Богомъ черезъ пустыню каравана прошелъ и юный путникъ черезъ дикія дебри Синая, пески Этъ-Тихскихъ степей и обнаженныя каменистыя равнины Ассура. Съ книгою Исхода въ рукахъ онъ шагъ за шагомъ слѣдовалъ по стопамъ Израиля, но не сорокъ лѣтъ, а всего шестьдесятъ дней онъ пробылъ въ пустыняхъ, что протянулись отъ береговъ Нила до южныхъ предѣловъ Палестины и ушли въ море аравійскихъ песковъ. Осталась назади огромная пустыня Исхода, источники Элима и горы Рафидама; у подножія скалъ священнаго Синая недолго отдохнулъ путникъ, пришедшій съ угрюмаго сѣвера; его манили къ себѣ безконечный просторъ пустыни и безмолвные памятники въ видѣ холмовъ и скалъ, указывающіе путь Израиля къ предѣламъ обѣтованной земли. И вотъ теперь послѣ долгихъ дней блужданія по пустынѣ остановился снова юный путникъ у подножія безмолвной Петры.
Городъ камня и скалы, какъ показываетъ самое его названіе, городъ, не выстроенный изъ камня, а изсѣченный въ толщѣ скалы, городъ, представляющій одну изъ величайшихъ памятниковъ античнаго человѣка, побѣждавшаго силу и природу, развалины, передъ которыми кажутся ничтожными самыя пирамиды, руина, не имѣющая ничего подобнаго въ цѣломъ мірѣ,-- вотъ что такое прежде великая, а нынѣ безмолвная, погребенная въ пескахъ Петра. Не она одна впрочемъ, нѣкогда пышная и славная, затерялась въ пустынѣ Синая; ея судьбу раздѣляютъ многіе города Моавіи, Петры и Хананеи. Посмотрите въ пустыню, что идетъ отъ Газы и Хеврона на югъ къ берегамъ Краснаго моря,-- она полна развалинами великихъ городовъ и представляется огромнымъ кладбищемъ исчезнувшей нынѣ, но нѣкогда великой цивилизаціи, процвѣтавшей въ самой пустынѣ. И Эласъ, и Эбода, и Элуза, и Эзіонъ-Габеръ -- все это безмолвныя нынѣ руины, имѣвшія свою исторію, свое славное прошлое. Мы прошли черезъ это огромное кладбище пустыни, и много часовъ провели съ болью въ сердцѣ среди этихъ мертвыхъ и безмолвныхъ руинъ. Теперь передъ нами лежала самая величайшая руина Востока -- Петра, и къ ней, раньше чѣмъ подойти къ порогу Святой земли, поспѣшалъ нашъ маленькій караванъ.
-----
Если мы посмотримъ на карту Палестины и Каменистой Аравіи, то между Мертвымъ моремъ и Акабинскимъ заливомъ Краснаго моря увидимъ небольшой перешеекъ, среди котораго почти на одинаковомъ разстояніи отстоитъ отъ обоихъ морей горная группа Неси Харунъ; среди этого небольшого горнаго узла, изъ котораго выходятъ во всѣ стороны горизонта длинные уади, лежитъ и самый городъ скалы или Петра. Отъ городка Акаби и южной оконечности Мертваго моря можно добраться до Петры дней въ 5 или въ 6, но дороги къ ней такъ негостепріимны, что рѣдкій путникъ, посѣщающій Палестину или Синай, осмѣливается направить свои стопы къ подножію горъ Н е би Харуна.
Долго думали многіе ученые и изслѣдователи, что длинная долина эль-Араба, что идетъ отъ Мертваго моря и соляного столба Лота и такъ называемыхъ развалинъ Содома -- Усдумъ мимо горъ Петры къ сѣверной оконечности Краснаго моря, служила нѣкогда ложемъ широкаго водяного потока или, скорѣе сказать, заливомъ этого послѣдняго, черезъ который долина Іордана, моря Мертвое и Красное соединялись между собою. Позднѣйшія изслѣдованія показали однако, что это предположеніе невѣрно и что горы Петры никогда не омывались водами Аравійскаго залива. Недалеко отъ массивовъ Неби Харуна или горъ протока Аарона находится и такъ называемый Акабинскій порогъ т. е. водораздѣлъ между бассейнами Мертваго и Краснаго морей. Слѣдуя направленію долины эль-Араба и подножія невысокихъ кряжей, идущихъ отъ Аравійскаго залива и составляющихъ продолженіе береговыхъ цѣпей Геджаса, мы и добрались въ іюнѣ 1881 г. изъ Акабы въ Петру, сопровождаемые тремя своими проводниками и двумя стражниками-арабами, данными каймакамомъ Калатъ-эль-Акаба.
Для путника, прошедшаго поперекъ всю Каменистую Аравію отъ Суеца и Тора до Синая и Акаба, нѣтъ ничего особеннаго по дорогѣ отъ берега Краснаго моря къ Петрѣ и предѣламъ обѣтованной земли. Та же безмолвная, почти безлюдная, маловодная горная пустыня, весьма бѣдная растительностью, тѣ же разноцвѣтныя песчаниковыя и известковыя скалы, та же прихотливость узора и рисунка каменныхъ громадъ, которыя составляютъ особенность горныхъ группъ Синая. Живописныя и расписныя скалы Каменистой Аравіи, достигающія особенной красоты по дорогѣ къ Сербалю и Синаю, подходя къ массиву Петры, пріобрѣтаютъ снова красивый колоритъ, увеличивающій чарующую прелесть ландшафта, составленнаго изъ разноцвѣтнаго камня, голубого неба и золотистаго песка, залитыхъ лучами южнаго солнца. Я не помню, какой это путешественникъ, восхищенный своеобразною красотою синайскаго ландшафта, сказалъ, что это красота смерти, а не жизни, красота камня, а не одушевленной природы. Вводя небольшую поправку въ это изрѣченіе, мы сказали бы, что красота горъ Синая и Петры есть гармонія красокъ камня и солнечнаго луча. Всѣ оттѣнки бѣлаго и желтаго известняка, красноватаго и золотистаго песчаника, кирпичнокрасный цвѣтъ порфира, темносѣрый и черный -- грунтовыхъ и гнейсовыхъ породъ, сѣрые и пестрые узоры сіенитовъ съ прожилками бѣлаго и розоваго кварца, зеленоватыя и синія пятна различныхъ вкрапленныхъ породъ расположены въ такомъ гармоничномъ сочетаніи на расписныхъ скалахъ Синая, что путешественникъ цѣлыми часами не можетъ оторвать глазъ отъ фантастической игры красокъ камня, часто не оживленнаго и признаками растительности. Красоту живописныхъ скалъ и горныхъ массивовъ увеличиваетъ и причудливость формъ, которыя принимаютъ истачиваемыя временемъ и атмосферическими дѣятелями известняковыя и песчаниковыя скалы. Самая пылкая фантазія художника не могла бы придумать ничего болѣе фантастичнаго, чѣмъ то, что производитъ сама природа на живописныхъ и безъ того громадахъ Синая. Порою, кажется, видишь цѣлые руины или города съ окаменѣвшими деревьями, высокими башнями, гигантскими храмами; порою на горизонтѣ высятся какъ-бы колоссальные памятники огромнаго кладбища исполиновъ; нерѣдко вокругъ изумленнаго путника встаютъ ряды скалъ, какъ-бы окаменѣвшія волны разъяреннаго и бушующаго моря. Нѣсколько разъ взоръ мой до того поражался странностью очертанія отдѣльныхъ скалъ и горныхъ массивовъ, что воображеніе рисовало исполинскія фигуры, какъ-бы изваянныя грубо изъ камня и цѣлыя миѳологическія группы, вырисовывающіяся на голубомъ, небѣ съ такою поразительною отчетливостью, что глазъ по цѣлымъ часамъ не могъ освободиться отъ иллюзіи. Богатство и разнообразіе красокъ, переливовъ, оттѣнковъ и тѣней, измѣняемыхъ перспективою, степенью напряженія солнечнаго свѣта и угломъ паденія солнечныхъ лучей, еще болѣе поддерживаютъ оптическія иллюзіи, которымъ подвергается всякій путешественникъ, переходящій горныя группы Синая. Если мы прибавимъ къ чарующей красотѣ красокъ и формы расписныхъ скалъ полуострова еще вѣчно-голубое яркое небо Синая, чистоту атмосферы, не загрязненной испареніями, особый золотисто-красный оттѣнокъ или колоритъ, лежащій на всемъ полѣ видѣнія въ пустынѣ, и безконечную игру солнечныхъ лучей, оживляющихъ самые мертвые уголки пустыни, то мы поймемъ, что можно любить и это царство смерти, безмолвія и таинственной оригинальной красоты. Немудрено поэтому, что европеецъ, очарованный дивною игрою свѣтовыхъ эффектовъ, впадаетъ въ постоянныя оптическія иллюзіи, а полудикій бедуинъ, рожденный въ созерцаніи этой красоты и слагающій въ честь ея цѣлыя легенды, умираетъ, какъ только взору его будутъ недоступны пески и скалы его родной пустыни. Въ Синайской пустынѣ есть прекрасная легенда о мертвой красавицѣ, схороненной гдѣ-то въ глубинѣ Акабинской горной цѣпи...
Кто она такая, когда умерла и кѣмъ погребена въ каменистой пустынѣ, говоритъ легенда, неизвѣстно никому... Ее отыскалъ только въ пещерѣ одинъ благочестивый анахоретъ-хаджи, спасавшійся въ пустыняхъ Синая. Уйдя отъ соблазновъ міра въ пустыню, сорокъ долгихъ лѣтъ онъ хранилъ сердце свое чистымъ и неуязвленнымъ чарами женской красоты. Проводя время въ молитвахъ, размышленіи и созерцаніи, старый анахоретъ забылъ даже вовсе о томъ, что на свѣтѣ есть женщины, женскія чары и женская ласка. Если порою въ голову старика и заходили мысли о райскихъ гуріяхъ, уготованныхъ пророкомъ благочестивому мусульманину, то съ ихъ образами онъ привыкъ соединять представленіе о добрыхъ ангелахъ, ниспосылаемыхъ Аллахомъ на помощь страдающему человѣку. И вотъ нашло великое испытаніе на благочестиваго старца: онъ нашелъ въ горахъ, гдѣ спасался много лѣтъ, окаменѣвшій трупъ молодой красавицы. И какъ только увидѣлъ чудную, не скрываемую одеждами женскую красоту старикъ, онъ почувствовалъ, что напрасно прошли для него долгіе годы молитвы, воздержанія и созерцаній. Не помогли тогда ему ни священныя зурэ корана, ни горячія молитвы, которыя посылалъ онъ къ небу въ часы полуночныхъ страданій, ни рыданія, ни слезы. Старый хаджи влюбился въ мертвую красавицу и скоро понялъ, что отнынѣ онъ уже не отойдетъ отъ окаменѣвшаго трупа. Много лѣтъ затѣмъ онъ провелъ возлѣ мертвой красавицы, холодной, какъ камень, неподвижной и твердой, какъ скала, подъ которою она погребена. Много безсонныхъ ночей провелъ, рыдая надъ нею, старикъ, много слезъ его облило окаменѣвшій трупъ невѣдомой красавицы, и одно небо знаетъ, сколько перестрадалъ и перемучился старый отшельникъ, узнавшій поздно, что такое любовь... Онъ полюбилъ и любилъ трупъ, какъ не любитъ десятокъ юношей своихъ черноокихъ невѣстъ, онъ ласкалъ и лобызалъ его, какъ будто получалъ обратно свои поцѣлуи, и ради своей безумной любви, навѣянной горнымъ духомъ пустыни, онъ забылъ Аллаха, пророка и его коранъ. Пришла, наконецъ, смерть и для стараго отшельника-хаджи; хотя онъ и далъ себѣ клятву умереть на холодной груди мертвой красавицы, но смерть поразила его вдалекѣ отъ нея. Однажды старикъ пошелъ за водою къ недалекому горному ручейку. Десятки лѣтъ ходилъ по избитой тропинкѣ старый отшельникъ, но на этотъ разъ онъ заблудился и зашелъ далеко; не находя выхода изъ каменной дебри, онъ понялъ, что ему не суждено уже вернуться. Смертельный ужасъ охватилъ тогда старца; онъ понялъ, что эта роковая ошибка ниспослана ему Аллахомъ въ наказаніе за великіе грѣхи, но понялъ поздно, когда его судьба была уже рѣшена. Но и тутъ не раскаялся безумный старецъ: онъ рыдалъ не о грѣхахъ своихъ, а о разлукѣ съ дорогимъ трупомъ своей каменной невѣсты, какъ онъ его называлъ. Въ слезахъ и рыданіяхъ исчахнулъ старецъ; въ предсмертныхъ грезахъ, говорятъ, ему представлялось, что ожила, наконецъ, мертвая красавица и наградила его живою горячею любовью, которую питалъ онъ къ окаменѣвшему трупу...
Хороша или худа эта легенда арабовъ Синайской пустыни, но она всего лучше можетъ быть приложена и къ нѣжнымъ отношеніямъ, которыя питаетъ сынъ пустыни -- бедуинъ къ своей каменной и мертвой, но горячо любимой матери-пустынѣ.
Горы Петры -- островокъ каменныхъ массивовъ Синайскаго полуострова, представляютъ тотъ-же самый характеръ, какъ и остальныя горы этой оригинальной группы, легшей на границѣ двухъ материковъ Стараго свѣта. Высочайшая вершина ихъ Неби Харунъ, украшенная, по мусульманскому преданію, гробницею первосвященника Аарона, есть знаменитая и въ библіи гора Оръ. Отъ нея къ сѣверо-востоку идутъ отроги на соединеніе съ горами Моавитской пустыни, тогда какъ на сѣверо-западѣ широкая уади эль-Араби отдѣляетъ массивы Петры отъ предгорій Палестины и Эт-Тихской пустыни. По направленію къ юго-западу отъ Неби Харуна идетъ за то цѣльная гряда горъ, соединяющаяся съ береговыми хребтами Собственной Аравіи, вдоль которыхъ и проходитъ къ священнымъ городамъ Меккѣ и Мединѣ -- великая дорога паломниковъ Дербъ-эл-хаджіаджъ.