Великая пустыня дель-Норте представляет собой подобие африканской Сахары, но она больше и ужаснее Сахары.
В ней нет веселых оазисов, затененных красивыми деревьями и освежаемых бьющими из земли ключами. Это царство бесплодного песка.
Каса-Гранде Моктесумы, где стоял в описываемое время со своим отрядом добровольцев граф де Лорайль, находилась, да и теперь, вероятно, находится на самой границе прерии, милях в восьми откуда уже начинается собственно дель-Норте.
После разговора с Кукаресом граф позвал своих лейтенантов, и снова началось прерванное было веселье, и снова обильно полилось вино.
Далеко за полночь, почти к утру сотрапезники разошлись, чтобы освежить себя сном.
Кукарес не спал, он раздумывал весь остаток ночи. Теперь мы знаем истинную причину его прибытия к графу.
На восходе солнца трубачи проиграли зарю.
Солдаты поднялись с земли, на которой спали, и принялись за чистку лошадей и за приготовления к завтраку.
Лагерь сразу приобрел тот оживленный, шумный, веселый вид, который составляет, кажется, характерную особенность лагерей французских войск во время похода.
В большой зале Каса-Гранде происходил военный совет. Граф и его лейтенанты сидели на выбеленных солнцем бизоньих черепах. Шел оживленный спор.
-- Через час, -- говорил граф, -- мы тронемся в путь. У нас двадцать мулов, нагруженных провизией, десять с водой, восемь с боеприпасами. Бояться нам, следовательно, нечего.
-- Это верно лишь до некоторой степени, сеньор граф, -- заметил капатас.
-- До какой именно?
-- У нас нет проводников.
-- Зачем же нам проводники? -- нетерпеливо перебил граф капатаса. -- Мы пойдем по следам апачей, которые и будут нашими проводниками. Мне кажется, здесь все ясно.
Блаз Васкес покачал головой.
-- Вы не знаете еще, должно быть, дель-Норте, граф, -- отчетливо, с ударением на каждом слове продолжал Блаз.
-- Это правда, меня в первый раз приводит сюда судьба. Вот я и познакомлюсь с вашей дель-Норте.
-- Прошу у Господа, чтобы это было не в последний раз.
-- Что вы хотите этим сказать? -- иронически-надменно переспросил граф, чувствуя, однако, в душе, что им овладевает смущение.
-- Сеньор граф, дель-Норте не пустыня, как называют иногда и прерию, где стоит ваша Гетцали. Это пучина движущихся песков. При малейшем дуновении ветра в этих безотрадных местах песок поднимается тучами и погребает под собой и коня, и всадника, не оставляя даже следа. Все исчезает навеки.
-- Ого! -- уже серьезно задумавшись, только и мог проговорить граф.
-- Послушайте меня, сеньор граф, не рискуйте углубляться со своими храбрыми солдатами в эту неумолимую пустыню. Никто из вас не выберется оттуда.
-- Однако апачи не храбрее нас, не лучше снабжены всем, чем мы, не правда ли?
-- Да, правда.
-- Ну так вот, они проходят через дель-Норте с севера на юг и с востока на запад, и это не раз в году и не десять, а всякий раз, как им придет в голову подобная фантазия.
-- Но не забывайте, какой ценой достается им это, сеньор граф! Посчитайте, сколько трупов людей и животных оставляют они на пути, по которому проходят! А кроме того, не стоит равняться с этими нехристями. Пустыня -- их дом, они знают ее самые сокровенные тайны.
-- Итак, -- нетерпеливо вновь перебил его граф, -- по-вашему...
-- По-моему, -- заключил Блаз Васкес, -- апачи, напав на вас два дня тому назад и отступив, готовят вам ловушку, они хотят завлечь вас по своим следам в пустыню дель-Норте в полной уверенности, что вы не только не настигнете их, но еще сами со своими людьми погибнете там.
-- Однако согласитесь со мной, мой дорогой дон Блаз, -- уже совсем иным тоном заговорил граф, -- ведь странно, если между всеми вашими пеонами не найдется ни одного, который бы мог указать нам дорогу в этой пустыне. Ведь это же мексиканцы, pardieu!
-- Совершенно верно. Но я уже несколько раз имел честь говорить вам, что все они костеньо и сами впервые зашли так далеко внутрь страны.
-- Ну, так как же быть? Что делать? -- в страшном колебании вопрошал граф.
-- Возвратиться в колонию, -- подал совет капатас, -- другого средства я не вижу.
-- А донья Анита? Что же, мы так и бросим ее, оставив безутешным старика?!
Блаз Васкес нахмурил брови, на лбу его появились складки. Он отвечал серьезным голосом с глубоким волнением:
-- Граф, я рожден на земле семейства Торресов, никто более меня не предан душою и телом тем, чьи имена вы только что произнесли. Но что можно сделать перед невозможностью? Идти в пустыню в тех условиях, в которых мы сейчас находимся, значило бы искушать Бога. Не следует рассчитывать на чудо, а только чудом мы можем пройти через пустыню целыми и невредимыми.
Воцарилось тягостное молчание. Эти слова произвели на графа такое глубокое впечатление, что, несмотря на все усилия, он никак не мог от него отделаться. Леперо угадал, что происходит в душе его, и, подойдя, вкрадчиво произнес:
-- Почему же вы не предупредили меня, сеньор граф, что вам нужен проводник?
-- Зачем?
-- Разве вы забыли, что я взялся проводить вас к донье Аните?
-- А вы знаете дорогу?
-- Да -- настолько, насколько может знать ее человек, дважды прошедший по ней.
-- Слава Богу! -- воскликнул вне себя от радости граф. -- Вопрос решен, мы выступаем, ничто больше нас не удерживает. Диего Леон, распорядитесь, чтобы дали сигнал к сбору в поход, а вы, дружище, будете нашим проводником. Впоследствии вы будете иметь случай убедиться в моей благодарности.
-- О! Положитесь на меня, граф, -- отвечал леперо со своей наглой, коварной усмешкой, -- уверяю вас, что вы прибудете благополучно.
-- Это нам только и нужно.
Блаз Васкес, сам не отдавая себе отчета (как все честные натуры в присутствии мерзавцев), чувствовал в душе необъяснимые недоверие и отвращение к леперо. Он ощутил это с того самого момента, когда Кукарес появился среди них прошлой ночью. Услышав, что между ним и графом установились какие-то близкие отношения, он сильно обеспокоился и некоторое время внимательно присматривался к леперо, затем отозвал графа в отдаленный угол залы. Граф последовал за ним. Капатас обратился к нему шепотом:
-- Берегитесь, этот человек вас обманывает.
-- Вы его знаете?
-- Нет, но в том, что он мерзавец, я уверен.
-- Почему?
-- Что-то говорит мне это.
-- А есть у вас доказательства?
-- Никаких.
-- Ну, так вы с ума сошли, дорогой дон Блаз! От страха вы совсем голову потеряли.
-- Дай Бог, чтобы я ошибался!
-- Слушайте, вас ничто не принуждает идти с нами. Оставайтесь здесь и ждите нас. Таким образом, что бы ни случилось, вы не подвергнетесь тем опасностям, которые, по-вашему, угрожают нам.
Капатас выпрямился с решительным, гордым видом.
-- Довольно, дон Гаэтан, -- холодно ответил он графу. -- Предостерегая вас, я действовал, как велит мне моя совесть. Вы вольны принимать или не принимать в расчет мои слова. Вы свободны, а я лишь исполнил свой долг, как и должен был поступить. Вы желаете идти вперед? Я последую за вами и надеюсь, скоро мне удастся доказать вам, что если я благоразумен, то это не значит, что я трус. Когда надо, я храбр, какая бы опасность ни грозила мне.
-- Благодарю вас, -- с чувством отвечал тронутый этой речью граф, горячо пожав руку Блазу. -- Я был уверен, что вы не покинете меня.
В этот момент снаружи послышался сильный шум, и лейтенант Диего Леон быстро вошел в залу.
-- Что с вами, лейтенант? -- холодно обратился к нему граф. -- Почему у вас такой растерянный вид? Зачем вы пришли сюда?
-- Капитан, -- задыхающимся голосом проговорил лейтенант, -- отряд взбунтовался.
-- Как! Вы говорите, что взбунтовались мои солдаты? Все до единого?
-- Да, капитан.
-- Ах! -- и граф в смущении стал нервно крутить свои усы. -- А вы не знаете, чего они хотят, отчего взбунтовались?
-- Они не хотят идти в пустыню дель-Норте.
-- Любопытно посмотреть на все это, -- проговорил граф, делая шаг по направлению к выходу.
-- Стойте, капитан! -- разом крикнули все офицеры, преграждая ему дорогу. -- Люди ожесточились, они могут совершить ужасное преступление.
-- Милостивые государи, прошу оставить меня в покое! -- проговорил граф, стараясь сохранить спокойное выражение лица и жестом отстраняя своих подчиненных. -- Они меня еще не знают. Я покажу этим бандитам, что в состоянии командовать ими.
И не говоря более ни слова, он твердым, спокойным шагом медленно вышел из залы.
Солдаты между тем потрясали оружием, яростно выкрикивая угрозы в адрес графа и его офицеров.
В это время дверь дома отворилась, и в ней появился граф.
Он был бледен, но спокоен. Надменным, презрительным взглядом он обвел бушевавшую вокруг него толпу.
-- Капитан! Вот капитан! -- закричали солдаты.
-- Убить его! -- подхватили другие.
-- Смерть ему, смерть ему! -- глухо и зловеще отозвались задние ряды.
Все бросились к графу с оружием в руках, произнося проклятия,
Граф не отступил, напротив, он сделал шаг вперед.
В зубах у него была сигара, которой он попыхивал так же беззаботно, как после изысканного завтрака в кафе д'Англе.
Ничто не действует на возбужденную толпу так сильно, как полнейшее, но в то же время естественное -- не показное -- хладнокровие.
Наступающие остановились.
Капитан и его солдаты стояли друг против друга, оценивая друг друга взглядами, как кровожадные тигры, готовые броситься и разорвать противника на куски.
Граф воспользовался так неожиданно наступившим моментом тишины, чтобы обратиться к солдатам с речью.
-- Что вам угодно? -- начал он спокойным голосом, невозмутимо вынимая изо рта сигару и следя взглядом за облачком выпущенного голубоватого дыма, уплывающего к небу.
При этом вопросе капитана оцепенение солдат исчезло, крики и вой возобновились с удвоенной силой. Бунтовщики как будто решили нарочно не поддаваться влиянию смело глядевшего на них капитана. Все заговорили сразу, обращались к нему со всех сторон, требуя, чтобы он выслушал их.
Граф, теснимый со всех сторон солдатами, забывшими всякую дисциплину и уверенными в своей безнаказанности в стране, где справедливый суд не существовал вовсе, устоял, однако, и сумел сохранить хладнокровие. Он дал всем этим людям с глазами, налитыми кровью, и с пеной на губах наораться вволю, а когда решил, что они немного подустали и не знают, что еще сказать, вновь начал таким же спокойным голосом, как и в первый раз:
-- Друзья мои, так беседовать крайне неудобно, я не могу понять ничего из того, что вы говорите и чего требуете. Выберите кого-нибудь из своих рядов, пусть этот выборный передаст мне ваши пожелания. Если они справедливы, будьте уверены, я удовлетворю их. Успокойтесь же.
Произнеся эти слова, граф прислонился плечом к притолоке двери, из которой вышел, и принялся курить, не обращая внимания на происходящее вокруг, словно забыв обо всем.
Хладнокровие и твердость графа стали приносить свои плоды, многие из солдат склонены были перейти на его сторону. Правда, они пока еще не осмеливались открыто признать это перед своими товарищами, так как составляли ничтожное меньшинство, но горячо поддержали его предложение.
-- Капитан прав, -- говорили одни, -- если ему все сразу будут трубить в уши тысячи глупостей, то как же он поймет, что, собственно, нам нужно.
-- Нужно и его положение принять во внимание, -- успокаивали своих более ретивых товарищей другие. -- Ну как же он может сделать то, что нам надо, если мы ясно не объясним ему, в чем состоят наши требования.
Но и сами требования несколько изменились к этому моменту. Уже не было разговора о том, чтобы отнять власть у капитана. Все признавали его своим вожаком, надо было только сформулировать остальные пожелания.
После долгих перекуров, которым не было конца и в течение которых единодушие бунтовщиков не раз грозило нарушиться и привести к образованию нескольких враждующих групп, был выбран один солдат, уполномоченный говорить от имени всех.
Это был коренастый, невысокого роста человек, чрезвычайно крепкого сложения, с сухим худощавым лицом, освещенным двумя маленькими, злобно горящими глазками. Он представлял собой тип искателя приключений самого низкого пошиба, для которого смысл жизни заключался в грабеже и убийстве. По характеру он был отъявленным негодяем.
Этого человека в отряде звали Курциус, родом он был из парижского предместья Сен-Марсо. Он отведал и солдатчины, и службы в матросах, перепробовал все ремесла и занятия, но ему ни разу не приходила мысль стать честным человеком. С самого прибытия в колонию он отличался духом полнейшего неповиновения, жестокостью и особенно своим бахвальством. Он хвастался, что за ним восемь смертей, а на языке негодяев это означает, что он совершил восемь убийств. Своим товарищам он внушал неосознанный страх.
Когда его выбрали парламентером, он привычным движением заломил шапку набекрень, как будто собирался говорить с своим приятелем, и тихо шепнул окружающим:
-- Смотрите, как я его сейчас отделаю.
Он выступил вперед и вразвалку подошел к капитану, следившему за ним с бесстрастным выражением лица. Внезапно как по команде воцарилась полнейшая тишина, слышно было, как бились у всех сердца, глаза горели беспокойством, каждый чувствовал, что близится решительная минута.
Подойдя к капитану, Курциус остановился, смерил его наглым взглядом и обратился к нему со словами:
-- Ну, здравствуйте, любезный капитан. Дело вот в чем. Товар...
Но граф не дал Курциусу договорить. Он быстро вытащил из-за пояса пистолет, приставил к его лбу и, прежде чем тот что-либо успел сообразить, всадил ему пулю в голову.
Бандит упал на песок с раздробленным черепом.
Граф спокойно заткнул за пояс пистолет, поднял голову и холодно произнес:
-- Может, еще кто-нибудь желает сделать замечание?
Все молчали, дикие звери стали кроткими ягнятами.
Никто не двинулся, все стояли, опустив головы, перед своим вождем. Они поняли его.
Граф презрительно улыбнулся.
-- Уберите эту падаль, -- проговорил он, брезгливо ткнув ногой труп, -- мы на войне. Горе тому, кто откажется исполнять хотя бы малейшую статью нашего устава, я уложу того на месте, как собаку. Повесить этого негодяя за ноги, чтобы тело его клевали стервятники. Через десять минут труба протрубит выступление в поход, и плохо придется тому, кто не будет готов к этому времени.
Произнеся эту краткую, но внушительную речь, граф вошел в дом тем же твердым шагом, каким он из него вышел.
Возмущение было подавлено. Все почувствовали, что под шелковой аристократической перчаткой графа находятся ежовые рукавицы с железными иглами, которыми он умеет пользоваться. Они были укрощены навсегда и впредь без малейшего рассуждения исполняли приказ.
-- Это верно, Курциус негодяй, -- говорили между собой после этого солдаты, -- его нечего жалеть, и капитан хорошо сделал, что прострелил ему башку. А капитан молодец, с ним ухо держи востро.
После этого все быстро принялись готовиться к походу.
Через десять минут, как и обещал, капитан появился. Весь отряд был уже на конях, выстроился в походном порядке и ждал сигнала к отправлению.
Капитан улыбнулся и велел протрубить сигнал.
-- Гм! -- бормотал между тем Кукарес. -- Как жаль, что у дона Марсиаля такие чудные бриллианты. После того, что мне довелось увидеть, я не без удовольствия взял бы свое слово назад.
В это время весь отряд охотников во главе со своим капитаном выезжал из ворот Каса-Гранде по направлению к пустыне дель-Норте.