Сеньор дон Бернардо Викторика, начальник полиции Ресторадора законов, вошел в столовую Росаса.
Это был человек лет пятидесяти, среднего роста, плотного телосложения. В волосах его было много седины, лицо медно-красного цвета, широкий, очень выпуклый, нависший над густыми бровями лоб и маленькие, темные, чрезвычайно блестящие, бегающие глаза, лукавый бойкий взгляд, да две глубокие борозды морщин от ноздрей до углов рта придавали этому лицу злое, жестокое и притом старческое выражение. Казалось, это лицо состарилось не столько под влиянием страстей, сколько под влиянием прожитых лет, и никогда оно не оживлялось приветливой человеческой улыбкой.
Одет он был в черные брюки, синюю куртку и ярко-красный жилет. Вокруг высокой тульи шляпы обвивалась широкая полоса ярко-красного крепа, знак траура по умершей супруге Ресторадора. В руке у него был короткий, но толстый хлыст с серебряной рукояткой.
Поклонившись почтительно, но без жеманства, Росасу и его дочери, он сел по приглашению хозяина на тот самый стул, на котором раньше сидел Китиньо.
-- Вы прямо из полицейского участка?
-- Прямо оттуда.
-- Случилось что-нибудь?
-- Привезли тела тех, которые намеревались отплыть сегодня ночью, вернее три трупа и одного умирающего, который теперь уже скончался.
-- А кто он был?
-- Полковник Саласар.
-- Известны вам имена остальных?
-- Да сеньор, кроме Саласара, в остальных признали Пальмеро, Сандоваля и молодого Маркеса.
-- А бумаги?
-- Ничего не было найдено.
-- Вы заставили Кордову подписать донос?
-- Да, сеньор, согласно приказанию вашего превосходительства, я заставляю подписывать все доносы.
-- Он при вас?
-- Вот, извольте, -- отвечал начальник полиции, доставая из бокового кармана своей куртки большой кожаный бумажник и, выбрав из множества содержавшихся в нем бумаг одну, он развернул ее и положил на стол перед Росасом.
-- Прочтите! -- приказал Росас.
Дон Бернардо взял со стола бумагу и стал читать.
Хуан Кордова, уроженец Буэнос-Айреса, по ремеслу временно мясник, член Народного общества, временно зачисленный в секретную полицию по особому приказанию его превосходительства славного Ресторадора законов, явился к начальнику полиции 2-го числа текущего месяца в час пополудни и сообщил, что, узнав от служанки дикого унитария Пальмеро, с которой он состоял в тайных сношениях, о том, что господин ее имел намерение бежать в Монтевидео, явился в тот же день поутру к вышеупомянутому дикому унитарию Пальмеро, которого он знал вот уже несколько лет, и просил его одолжить ему, Кордове, пятьсот пиастров, так как он якобы собирался дезертировать и бежать в Монтевидео и что без этих денег побег его не мог состояться. Сумму эту, по его словам, требовали те хозяева китобойных судов, которые занимались перевозкой эмигрантов.
Вследствие всего этого Пальмеро, в свою очередь, признался ему, что он и четверо его товарищей также задумали бежать, но находятся в затруднении, не зная ни одного из владельцев китобойных судов; затем Пальмеро предложил Кордове восемь тысяч пиастров, если он поможет им бежать. Торг состоялся тотчас же, и побег был назначен на четвертое число, в десять часов вечера, причем было условлено, что Кордова должен зайти к Пальмеро четвертого числа около шести часов вечера, чтобы узнать, в каком месте и в каком доме должны сойтись все эмигранты.
Все это заявитель сообщил начальнику полиции, чтобы тот уведомил об этом его превосходительство как об исполнении им, Кордовой, его обязанностей как защитника священных интересов федерации, присовокупив, что во всем этом деле он особенно заботился о том, чтобы действовать во всем сообща с доном Хуанито Росасом, сыном его превосходительства, и согласно его совету.
Подписал в Буэнос-Айресе 3-го мая 1840 г.
Хуан Кордова
Закончив чтение этой бумаги, начальник полиции тотчас же сложил ее и сказал:
-- Вследствие этого заявления я и получил от вашего превосходительства те приказания, которые я должен был передать Кордове, с тем чтобы он сговорился с командиром Китиньо.
-- Когда вы вновь видели Кордову?
-- Сегодня в восемь часов утра.
-- Не говорил он вам о том, известны ли ему имена товарищей Пальмеро?
-- До сегодняшнего утра он не знал ни одного имени.
-- Не произошло ли чего-либо особенного в этом деле?
-- Кажется, одному из унитариев удалось скрыться, судя по словам тех людей, которые сопровождали повозку.
-- Да, сеньор! Один из них скрылся, и вы должны помочь мне разыскать его.
-- Я надеюсь, что это нам удастся.
-- Да, сеньор, без сомнения, потому что если рука правительства коснулась какого-нибудь унитария, то весьма важно, чтобы он впоследствии не мог сказать, что рука эта не могла удержать его.
-- Ваше превосходительство совершенно правы.
-- Я знаю, что я прав, тем более что я слышал, будто этот унитарий долго сражался и, что еще хуже, будто неожиданно к нему пришла помощь, -- подобного явления не должно быть, я этого не хочу. Наша родина всегда была анархией, потому что каждый, кому только вздумается, подымал свою саблю против правительства. Горе вам и горе всем федералистам, если я допущу, чтобы унитарий смели противиться вам, когда вы исполняете мои приказания!
-- Это совершенно небывалый случай! -- заметил дон Бернардо, вполне понимая всю важность в будущем рассуждений Росаса.
Да, это совершенно небывалый случай! И именно потому-то на него и следует обратить особое внимание, -- да, подобный случай еще небывалый, но он вскоре сделается заурядным, если не положить сейчас конец таким явлениям.
-- Ведь Кордова был с ними и, следовательно, должен знать того, кто скрылся.
-- Вот этого-то мы и не знаем.
-- Я сейчас же пошлю за ним.
-- Не трудись, другой уже отправился разыскивать его, и сегодня поутру вы будете знать, знает ли Кордова того беглеца, которым я интересуюсь. Как в том, так и в другом случае вы примете надлежащие меры для розыска этого унитария.
-- Не теряя ни минуты, ваше превосходительство!
-- Скажите, если Кордова не знает имени того унитария, -- что вы намерены делать?
-- Я отдам приказание моим комиссарам и главным агентам тайной полиции, чтобы они усилили бдительность надзора в своих подчиненных, для того чтобы выследить и завладеть...
-- Унитариям в Буэнос-Айресе! Довольно забавно! -- прервал Росас с насмешливой улыбкой, заставившей побледнеть злополучного начальника полиции. -- Э-э... будьте спокойны, вы даже не знаете, сколько этих унитариев в Буэнос-Айресе.
-- Их должно быть...
-- Вполне достаточно, чтобы погубить и вас, и всех федералистов, если бы только я не работал за вас всех и не исполнял сам обязанности начальника полиции.
-- Сеньор, я делаю все, что только могу.
-- Весьма возможно, что вы делаете все, что вы можете, но далеко не все, что вы должны были бы делать, и это я могу доказать вам сейчас же. Вы собираетесь разыскивать одного какого-то унитария в целом городе унитариев -- точно ячменное зерно, а вместе с тем вы у себя в кармане носите, если не имя этого унитария, то уж во всяком случае верное средство узнать его.
-- Честью могу уверить ваше превосходительство, что я не понимаю...
-- Вот потому-то я и говорю, что мне приходится все делать самому и всему вас учить! От кого Кордова узнал о намерении дикого унитария Пальмеро, бежать?
-- От служанки этого самого Пальмеро, как гласит заявление.
-- От служанки дикого унитария Пальмеро, дон Бернардо Викторика! -- поправил его Росас.
-- Простите меня, ради Бога, ваше превосходительство. Росас поморщился и продолжал:
-- Сеньор, с кем должен был отплыть тот унитарий, который скрылся?
-- С диким унитарием Пальмеро и его товарищами.
-- Прекрасно! Ну, а как вы полагаете, этот унитарий Пальмеро набирал себе товарищей, с которыми намеревался бежать, прямо с улицы?
-- Нет, я, конечно, этого не думаю, превосходнейший сеньор.
-- Если так, то значит, эти товарищи были его друзья.
-- Действительно, так оно должно было быть! -- сказал дон Бернардо, начиная соображать, к чему клонит Ресторадор.
-- А если они были его друзьями, то, вероятно, бывали у него в доме, не так ли?
-- Без сомнения!
-- Следовательно, служанка, которая выдала Пальмеро, должна знать, кто чаще других бывал у ее господина.
-- Конечно.
-- Нам известно, что у него бывали Саласар, Маркес, Сандоваль, которых теперь уже нет более в живых, остается узнать, кто были другие наиболее частые посетители и гости Пальмеро, и если вы таким путем не сумеете отыскать то лицо, которое вам нужно, то вам не стоит более и времени терять на это дело.
-- Гениальность вашего превосходительства превосходит всякие ожидания и не имеет ничего себе подобного, -- подобострастно и восторженно воскликнул начальник полиции, -- я во всем буду действовать согласно указанию вашего превосходительства и надеюсь на успех.
-- Все это прекрасно, но было бы лучше, если бы вы сами могли додуматься до этого без моего содействия, потому что мне приходится работать слишком много, именно вследствие того, что у меня нет настоящих помощников! -- сказал Росас. -- Теперь вы знаете, что вам следует делать? -- добавил он.
-- Да, знаю, превосходнейший сеньор.
-- В эту ночь ничего особенного не случилось? -- спросил генерал немного погодя.
-- Приходила ко мне одна женщина, донья Каталина Куэто, вдова, портниха; она приходила с жалобой на Гаэтана, который, по ее словам, отхлестал кнутом ее сына, ехавшего верхом по площади Эль-Ретиро.
-- Кто этот мальчик?
-- Он студент-математик.
-- Какой повод дал он Гаэтану к такого рода обхождению?
-- Гаэтан подошел к нему и спросил, почему он не надел своей лошади федерального наголовника, на это молодой человек, почти ребенок, лет шестнадцати или семнадцати, отвечал, что не надел своему коню федерального наголовника потому, что конь его и без того добрый федералист и не нуждается ни в какой вывеске. На это Гаэтан стал хлестать его кнутом до тех пор, пока тот не упал с лошади.
-- В настоящее время самые отчаянные и опасные унитарны, -- заметил в раздумье Росас, -- это именно дети.
-- Я уже имел честь докладывать вашему превосходительству, что студенты и женщины положительно неисправимы. Ни студентов, ни женщин нет никакой возможности заставить носить федеральный девиз, в особенности же молодых. Я бы на месте вашего превосходительства запретил чепцы для женщин, для того чтобы принудить их носить на голове бант с федеральным девизом.
-- Они должны повиноваться, -- отвечал Росас, подразумевая под этими словами весьма многое, что ему одному было понятно, -- они должны повиноваться, но теперь еще не время прибегать к тому верному средству, о котором вы не упоминаете. Гаэтан поступил прекрасно; пошлите сказать этой нежной матери, чтобы она занялась исключительно уходом за своим сыном. Есть еще что-нибудь новенькое?
-- Нет, решительно ничего, сеньор. Ах, впрочем, я получил сегодня от трех федералистов прошение о разрешении устроить лотерею-аллегри во время майских праздников.
-- Это будет устроено в пользу полиции.
-- Ваше превосходительство не намерены устроить какие-либо торжества и увеселения к этому времени?
-- К лотерее-аллегри вы можете добавить большой шест и деревянных коньков.
-- Ничего более?
-- Не задавайте мне глупых вопросов, разве вы не знаете, что двадцать пятое мая -- праздник унитариев. Правда, так как вы сами испанец...
-- Ваше превосходительство имеете еще какие-либо распоряжения на эту ночь?
-- Никаких, вы можете теперь удалиться.
-- Но утром я не премину исполнить приказания вашего превосходительства относительно служанки.
-- Я не давал вам никаких приказаний, только дал вам совет! -- резко заметил Росас.
-- Очень благодарен вашему превосходительству! -- сконфуженно залепетал начальник полиции.
-- Не за что! -- насмешливо отозвался Росас. Викторика низко откланялся отцу и дочери и вышел из комнаты, уплатив как и все, кто переступал этот порог, свою дань унижения, страха и раболепия и притом уходил, не зная точно, остался Росас им доволен или нет. Эту жестокую, томительную неуверенность бессердечный диктатор нарочно поддерживал в своих приближенных, полагая, что сильный страх мог заставить их бежать куда глаза глядят, а слишком большая уверенность в его расположении могла сделать их слишком фамильярными и даже нахальными.