Дон Энрике Торибио Морено предстает в выгодном свете
Дон Хосе Ривас де Фигароа, волею Его Католического Величества, короля Испании губернатор города Картахены, был высок ростом, хорошо сложен, лет сорока восьми, хотя на вид казался годами пятью-шестью моложе; походку он имел величественную, обращение изысканное; черты его лица не блистали красотой, но отличались теми крупными правильными линиями, которые встречаются только у потомков древних родов; его живые черные глаза глубоко сидели в глазных впадинах и выражали высшую степень надменности, спеси и насмешливого презрения.
Личность, которая сопровождала дона Хосе Риваса и величала себя доном Энрике Торибио Морено, слывя за мексиканца, составляла с ним самый разительный контраст.
Черты самые простые; серые, постоянно моргающие глаза с морщинами по углам, напоминавшие глаза хищных ночных птиц; светло-русые, почти белокурые волосы; рост не выше среднего; неуклюжее и тяжелое телосложение придавало ему с первого взгляда вид скорее нормандского или бретонского матроса, чем испанского дворянина, но взгляд его был так тонок, такая природная сила угадывалась в его мускулах, что невольно следовало признать в нем человека недюжинного.
Впрочем, обращение его носило отпечаток вполне светского воспитания.
Услышав, что двери отворяются, кузины поднялись со своих лежанок, чтобы принять посетителей.
У дона Хосе Риваса брови были нахмурены, насмешливая улыбка мелькала на его губах. Казалось, он совсем не в духе.
-- Здравствуйте, ниньи, -- с иронией приветствовал он девушек, -- я приехал, как нежный отец, навестить вас.
-- Милости просим, отец, -- дрожащим голосом ответила донья Эльмина.
Донья Лилия подвинула стулья.
-- Я осмелился, -- продолжал дон Хосе все тем же насмешливым тоном, -- привести с собой своего доброго друга дона Торибио Морено, который сделал мне честь просить вашей руки.
-- Отец...
-- Прошу не перебивать меня, нинья. Девушка замолчала, вся дрожа.
-- Извините, сеньорита, -- обратился к ней мексиканец с почтительным поклоном, -- ваш отец не успел договорить, что, осмеливаясь добиваться высокого счастья быть вашим супругом, я поставил при этом одно условие.
Донья Эльмина подняла голову и с изумлением поглядела на дона Торибио.
-- Правда, -- сказал дон Хосе сердито, -- как ни нелепо это условие, я только что намеревался передать его в двух словах: дон Торибио Морено просит вашего разрешения ухаживать за вами, сударыня.
-- Ведь вы не все передали, уважаемый дон Хосе, -- любезно прибавил мексиканец. -- Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.
-- Благодарю! О, благодарю вас, -- вскричала девушка, в душевном порыве протянув крошечную руку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.
-- Браво! -- вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. -- Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого
Стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-Богу! Я совсем умилен.
Молодая девушка опустила голову, покраснев от стыда, и прошептала голосом едва слышным от внутреннего волнения.
-- Я исполню вашу волю, отец.
-- Разве о моей воле идет речь, нинья? -- продолжал он со сдержанным гневом. -- Я имел глупость обещать вашему любезному рыцарю, что вы вольны принять или отвергнуть его предложение, и клянусь, вы будете совершенно свободны в своих действиях; никакого влияния, даже моего, не будет между вашим робким поклонником и вами. Повторяю, вы свободны.
-- Слышите, сеньорита, -- вскричал дон Торибио Морено с почтительным поклоном, -- ваш отец подтверждает мои слова.
-- Приходится, ей-Богу! -- отозвался дон Хосе, презрительно пожав плечами. -- Желаете вы сказать моей дочери еще что-нибудь?
-- Ничего, друг мой, разве только повторить смиренную просьбу позволить мне иногда являться к ней с визитом.
Донья Эльмина молча склонила голову.
-- Ну, довольны вы теперь? -- грубо вскричал дон Хосе. -- Становится поздно. Пойдемте, дон Торибио, пусть девочки вернутся к своим игрушкам и куклам.
-- Як вашим услугам, друг мой.
-- Прощайте, ниньи.
-- Разве вы не поцелуете меня на прощание, отец? -- спросила девушка, робко наклоняясь к нему.
Дон Хосе холодно поцеловал ее в лоб, глядя в сторону.
-- Пора ехать, -- повторил он.
Мексиканец почтительно раскланялся с двумя девушками.
Посетители вышли.
У наружной двери стояли неподвижно, как статуи, человек двенадцать всадников, вооруженных копьями с развевающимися значками, под командой унтер-офицера.
Губернатор подал знак, черный невольник подвел двух великолепных лошадей в кокетливой роскошной сбруе, употребляемой в испанских колониях.
Мужчины сели на лошадей и стали во главе отряда, который тотчас двинулся вслед за ними.
Когда отъехали шагов на сто от дома, дон Торибио Морено спросил:
-- Вы возвращаетесь в Картахену, дон Хосе?
-- Куда же вы хотите, чтоб я ехал? -- изумился губернатор.
-- Откровенно говоря, я не ожидал, что мы так скоро вернемся в город; я полагал, что ваше визит к дамам будет продолжительнее и что, пока вы отдыхаете, у меня будет время съездить на свою ферму, находящуюся здесь поблизости.
-- Правда, я и забыл, что, если верить слухам, вы купили прелестное поместье на расстоянии двух-трех выстрелов от деревни.
-- О! Это полуразвалившаяся жалкая лачуга, -- с живостью вскричал дон Торибио, -- потому-то я и прошу позволения оставить вас. Там производятся некоторые поправки, я и не прочь был бы невзначай нагрянуть к своим работникам.
-- Я не спешу; хотите, мы поедем вместе?
-- О нет, как можно!
-- Почему?
-- Во-первых, я должен поддерживать свою славу богача, друг мой, и не желаю вовсе лишиться ее, продемонстрировав вам свое приобретение в его нынешнем виде; во-вторых, признаться ли вам, я не знаю, где разместить вас, там все вверх дном. Итак, мой любезный дон Хосе, лучше послушайтесь меня и спокойно продолжайте путь к городу, а мне позвольте следовать по своим делам.
-- Пусть будет по-вашему! Но вы знаете, что я скоро жду вас в своем дворце, у нас сегодня большое собрание.
-- Я не замедлю явиться.
-- Обедайте у меня без церемонии, что будет проще.
-- Не отказываюсь; подождите меня до семи часов. Быть может, я представлю вам еще одно лицо.
-- Кого же?
-- Капитана своей шхуны "Санта-Каталина", которая пришла сегодня утром из Веракруса.
-- Это человек из хорошего общества?
-- Моряк, но очень приличный, к тому же прекрасный игрок.
-- Так постарайтесь привести его ко мне, особенно если он богат, -- сказал со смехом дон Хосе.
-- Надеюсь привести. Во всяком случае, подождите меня до назначенного часа.
-- Хорошо.
И они разъехались.
Дон Хосе Ривас крупной рысью отъехал от деревни со своим конвоем, тогда как дон Торибио вернулся в нее, то есть повернул назад к Турбако, но, проехав несколько шагов в этом направлении, сошел с лошади и с минуту тщательно поправлял мундштук, в котором нечего было поправлять, потом снова вскочил в седло, сперва, однако, удостоверившись, что граф и его конвой скрылись за поворотом дороги и что нигде вокруг не видно ни души.
Тогда дон Торибио круто свернул вправо, немного погодя опять влево, очутился на опушке леса и поскакал по глухой тропе, с обеих сторон окаймленной частыми деревьями, густая листва которых образовывала над его головой непроницаемый свод.
Спустя четверть часа он достиг жалкого шалаша из сплетенных ветвей, какие устраивают вольные охотники и деревенские жители для защиты от солнечного зноя и страшных ливней.
Рослый детина с бледным лицом, изможденным от выпавших на его долю невзгод и лишений, но с мрачным и решительным выражением сверкающих глаз, внезапно вырос у входа в шалаш, заслышав стук конских копыт.
Человек этот, в расцвете лет, гордо драпировался в гадкие лохмотья неопределенного происхождения; за поясом у него были заткнуты длинный нож и топор; обеими руками он опирался на дуло буканьерского ружья, которое поставил перед собой, и насмешливо поглядывал на приближающегося дона Торибио.
Мексиканец остановил лошадь перед самым шалашом.
-- Ты войдешь? -- спросил по-французски вместо всякого приветствия хозяин шалаша.
-- Войду, -- ответил дон Торибио на том же языке, -- если только у тебя найдется, где спрятать мою лошадь. У меня вовсе нет охоты оставлять ее таким образом на виду посреди дороги.
-- Не беспокойся на сей счет, -- возразил незнакомец, взяв лошадь под уздцы, -- слезай и ступай в шалаш.
Дон Торибио повиновался, а его странный собеседник увел лошадь и скрылся с ней в чаще леса.
Внутренность шалаша была, если только подобное возможно, еще жальче наружного вида. В одном углу ворох сухой травы служил постелью; в середине яма с тремя камнями заменяла очаг, два-три бычьих черепа выполняли назначение стульев; старый, совершенно пустой матросский сундучок без крышки, чугунный котелок и две-три плоские деревянные чашки без ручек, скорее напоминавшие тарелки, -- вот и вся обстановка.
Вероятно, давно уже знакомый с ней, дон Торибио Морено окинул убранство шалаша равнодушным взглядом, уселся на бычий череп, потом достал из портсигара сигару, закурил ее и в ожидании хозяина преспокойно стал пускать к потолку клубы.
Тот явился почти немедленно.
-- Черт возьми! Аромат-то какой! -- посмеиваясь, сказал вошедший. -- Славные сигары ты куришь! Вот что значит быть богатым!
-- Возьми! -- небрежно подал незнакомцу свой портсигар дон Торибио Морено. -- Что с моей лошадью?
-- На мягкой подстилке и с вязанкой корма перед собой. Он выбрал сигару, закурил ее о сигару дона Торибио, потом возвратил портсигар и сел напротив него. На минуту установилось молчание.
Два человека исподтишка наблюдали друг за другом, но, видя, что гость упорно молчит, хозяин шалаша наконец решился заговорить.
-- Давно тебя не было видно в этих краях.
-- Я завален делами.
-- Бедняга! И все же ты вспомнил о старом товарище.
-- Разве не были мы братьями-матросами?
-- Правда, но очень давно, и после того много что произошло. Ведь было это в экспедицию Монбара Губителя на Маракайбо. Помнишь?
-- Еще бы!
-- Однако ты, вероятно, приехал не для того, чтоб поговорить со мной об ушедших временах? Скорее, полагаю, ты имел в виду потолковать о настоящем, если не о будущем.
-- Ага! Ты угадал, Бартелеми!
-- Не надо быть колдуном, -- с презрительной улыбкой возразил другой, -- чтобы угадать, что если ты приезжаешь ко мне, то, вероятно, имеешь во мне надобность.
-- Ну, я буду откровенен с тобой, старый дружище. Да, ты мне нужен.
-- На все согласен, брат, я до смерти скучаю без дела. Но предупреждаю, это тебе обойдется недешево.
-- Назначай свои условия, -- холодно ответил дон Торибио.
-- Стоит ли того дело?
-- Стоит.
-- Слушай же, ты всегда был человеком тайных козней и скрытных замыслов. Когда испанское судно, на котором я был пленником, встретило тебя плывущим в одиночестве посреди моря, ты объяснил свое странное положение весьма туманно. Вдобавок ты выдал себя за мексиканца, и я притворился, что не узнаю тебя.
-- Я не забыл этой услуги.
-- Гм! Это было естественно между флибустьерами, особенно между братьями-матросами. Но менее естественно то, что случилось со мной в Сан-Франциско-де-Кампече: ты не помог мне, как я был вправе ожидать, но бросил меня, хотя был свободен и пользовался почетом у испанцев. Я догадывался, что некий удар ножом, который мне нанесли одной темной ночью в гавани, отчасти исходил от тебя.
-- Как можешь ты думать так, старый дружище?
-- Ладно, не будем об этом, приятель! Словом, я разбил цепи, сковывавшие меня, словно дикого зверя, и бежал. После многого, чего и не перескажешь, сам не знаю как я достиг этого острова и нашел прибежище в здешнем лесу. Однажды случай свел нас. Ты был богат, я -- беден, ты мог оказать мне помощь, но не сделал этого.
-- Ты забываешь, друг...
-- Что ты предложил мне быть твоим слугой, это правда. Но я отказался: мне, капитану Бартелеми, знаменитому флибустьеру, быть слугой такого... словом, бросим это. Только, -- прибавил он немного погодя с насмешливой улыбкой, -- я должен отдать тебе справедливость, ты не выдал меня за вознаграждение.
-- О-о!
-- Я не благодарю. Выдав меня, ты сгубил бы себя самого. Ты очень хорошо понимал, что я без колебаний открыл бы твое настоящее имя. Испанцы же помнят его и, вероятно, несколько лучше, чем тебе бы хотелось. И вот теперь, после трех месяцев как ты ни разу не побеспокоился задать себе вопрос, жив я или мертв, ты как с неба свалился в мой шалаш и говоришь мне: "Я нуждаюсь в тебе". Разумеется, я вывел заключение, что дело должно быть очень важным. Я все взвесил и сказал: это тебе обойдется недешево.
-- А я ответил: согласен.
-- Хорошо же! Приступим к делу, я ничего другого не желаю. Дай мне еще сигару.
-- Бери.
И дон Торибио вновь протянул ему свой портсигар.
Бартелеми открыл его и выбрал сигару, покачав головой.
Достойный капитан ни на грош не доверял своему "другу"; он знал его с давних пор. Конечно, его нынешнее появление, после того как он не вспоминал о Бартелеми столько времени, казалось крайне странным.
Итак, куря сигару, он в душе давал себе слово быть начеку и не давать маху.