Во время этого разговора канадец не терял из виду ни одного движения своих противников, поэтому, когда по команде Джона Дэвиса раздался залп, он остался без результата: канадец быстро встал за дерево, и пули, не причинив ему вреда, просвистели мимо.
Работорговец был взбешен тем, что охотник сыграл с ним такую шутку, он сыпал самыми страшными угрозами в его адрес, ругался и яростно стучал ногами.
Но угрозы и брань нисколько не помогали -- кроме переправы через реку вплавь, которая была немыслима на виду у столь решительного человека, каким казался охотник, не было никакого средства так или иначе ему отомстить, а в особенности отнять у него раба, которого он столь решительно взял под свое покровительство.
Пока американец тщетно ломал себе голову, подыскивая средство, которое принесло бы ему победу, просвистела пуля, и ружье, бывшее у него в руках, было разбито вдребезги.
-- Проклятая собака! -- закричал он, делаясь багровым от гнева. -- Уж не хочешь ли ты меня убить?
-- Я был бы вправе это сделать, -- отвечал канадец, -- так как у меня в данном случае есть законное право на самооборону -- ведь вы сами хотели меня убить. Но я предпочитаю обойтись с вами по-дружески, хотя я и уверен, что оказал бы большую услугу человечеству, пустив вам пару пуль в череп.
В ту же минуту вторая пуля разбила ружье у одного из слуг, который его заряжал.
-- Ну, довольно! -- в раздражении вскричал американец. -- Что вам нужно?
-- Я вам уже сказал -- обойтись с вами по-дружески.
-- Но на каких условиях, скажите мне, по крайней мере?
-- Сию минуту.
Ружье у второго слуги было разбито так же как и у первого.
Из пяти человек трое были теперь обезоружены.
-- Проклятие! -- завыл работорговец. -- Значит, вы решили сделать нас одного за другим мишенью для своих выстрелов?
-- Нет, я только хочу уравнять шансы.
-- Но...
-- Вот так.
Четвертое ружье разлетелось вдребезги.
-- Теперь, -- прибавил канадец, показываясь из-за дерева, -- поговорим.
-- Да, поговорим, дьявол! -- вскричал американец.
Движением, быстрым как молния, он схватил последнее ружье и прицелился но, не успев еще спустить курок, покатился по земле, испуская крики от боли.
Пуля охотника перебила ему руку.
-- Подождите меня, я сейчас, -- сказал канадец все тем же лукавым тоном.
Он зарядил свое ружье, прыгнул в пирогу и в несколько ударов весла очутился уже на другом берегу реки.
-- Ну, -- сказал он, выходя на берег и приближаясь к американцу, который, как змея, корчился на земле, воя от боли и ругаясь, -- я вас предупреждал, я хотел только уравнять шансы. Вы не должны жаловаться на то, что с вами случилось, мой милый друг: виноваты в этом единственно вы.
-- Схватите, убейте его! -- кричал американец в приступе сильнейшей ярости.
-- Потише, придите в себя. Боже мой, вам всего-навсего разбили руку. Подумайте, ведь мне ничего не стоило вас убить, если бы я захотел. Какого черта! Откровенно говоря, вы не рассудительны.
-- О, я убью тебя! -- кричал американец, скрежеща зубами.
-- Не думаю -- теперь, по крайней мере, впоследствии -- быть может. Но довольно; я сейчас осмотрю вашу рану и перевяжу вас во время нашего разговора.
-- Не трогай меня! Не приближайся! Или я не знаю, до какой крайности дойду.
Канадец пожал плечами.
-- Вы с ума сошли, -- сказал он.
Не будучи в состоянии выносить дольше то состояние раздражения, в котором он находился, работорговец, обессиленный, кроме того, потерей крови, тщетно пытался подняться и броситься на своего врага. Он повалился навзничь и, бормоча последнее проклятие, лишился чувств.
Слуги стояли, будучи поражены как беспримерной ловкостью этого странного человека, так и отвагой, с которой, лишив их по-очереди оружия, он переправился через реку, чтобы вернуться и, так сказать, отдаться в их руки, ибо, если у них больше не было ружей, то оставались еще пистолеты и ножи.
-- Ну, господа, -- сказал канадец, хмуря брови, -- бросьте, пожалуйста, ваши пистолеты, или, клянусь Богом, мы подеремся.
Слуги мало заботились о том, чтобы затеять с ним борьбу, к тому же любовь, которую они испытывали к своему хозяину, не была велика, тогда как канадец, со своей стороны, благодаря своему решительному образу действий, внушал им крайнюю, сверхъестественную боязнь. Поэтому они повиновались его приказу с известной поспешностью, и даже хотели отдать ему свои ножи.
-- Этого не нужно, -- сказал он. -- Теперь займемся перевязкой этого достойного джентльмена. Для общества было бы большим несчастьем потерять столь почтенного человека, который составляет лучшее его украшение.
Он тотчас же приступил к работе с помощью слуг, исполнявших его приказания с необычайной быстротой и рвением, настолько они чувствовали себя в его власти.
Вынужденные из-за своего образа жизни существовать в стороне от всякой посторонней помощи, охотники в известной степени обладают элементарными познаниями в медицине, в особенности в хирургии, и могут в случае надобности вылечить перелом или рану не с меньшим искусством, чем какой-нибудь доктор, получивший ученую степень от университета, и притом с помощью самых простых средств, которыми обыкновенно с громадным успехом пользуются индейцы.
Ловкостью и искусством, с которыми охотник производил перевязку раненого, он доказал, что если он умел причинять раны, то почти так же хорошо умел их лечить.
Слуги с возрастающим удивлением взирали на этого необыкновенного человека, который, казалось, вдруг испытал превращение и действовал с такой верностью взгляда и легкостью руки, что ему позавидовали бы даже врачи.
Во время перевязки раненый пришел в себя и открыл глаза, но не сказал ни слова. Ярость его утихла, зверская натура была укрощена решительным сопротивлением, которое оказал ему канадец. За первой жгучей болью от раны, как это часто бывает после хорошо сделанной перевязки, наступило неизъяснимое блаженное состояние, поэтому, признательный против своей воли за полученное облегчение, он чувствовал, как его ненависть переходит в чувство, в котором он еще не отдавал себе отчета, но которое заставляло его смотреть на своего врага почти с дружеским видом.
Чтобы воздать Джону Дэвису должную справедливость, мы скажем, что он был не лучше и не хуже любого из своих собратьев, торговавших, подобно ему, живыми людьми. Привыкнув к страданиям рабов, которые, с его точки зрения, были не что иное, как существа, лишенные разума, одним словом -- "товар", он сделал свое сердце малодоступным для нежных чувств. В негре он видел только деньги, которые он истратил и которые надеялся из него извлечь, и как настоящий торговец он крепко держался за свои деньги. Беглый раб казался ему жалким вором, по отношению к которому всякое средство казалось позволительным, чтобы не допустить причинения ущерба собственной особе.
Однако этот человек не был нечувствителен к любым добрым делам: вне своей торговли он пользовался даже известной репутацией мягкого человека и слыл за джентльмена, то есть за человека порядочного.
-- Ну, вот что, -- сказал канадец, смотря на повязки с чувством удовлетворения, -- через три недели все пройдет, если, конечно, вы хорошенько об этом позаботитесь, тем более, что, по счастливой случайности, кость не задета и пуля лишь прошла через мясо. Теперь, любезный друг, если вам угодно побеседовать, я готов.
-- Мне не о чем с вами говорить, кроме возвращения проклятого черного, составляющего причину моего несчастья.
-- Гм! Если мы будем продолжать в таком духе, то, боюсь, нам с вами не прийти к соглашению. Вам отлично известно, что именно из-за возвращения вашего черного, как вы его называете, и возникла эта ссора.
-- Но я не могу потерять своих денег.
-- Как, ваших денег?
-- Моего раба, если вам так угодно, -- для меня он представляет капитал, который я никоим образом не желаю терять, тем более что с некоторого времени дела идут слишком плохо и мне пришлось испытать значительные потери.
-- Это досадно, я вам искренне сочувствую, однако, я предпочитал бы уладить это дело, как я с самого начала и хотел, полюбовно, -- добродушно возразил канадец.
Американец сделал гримасу.
-- Дурацкий у вас способ решать дела полюбовно, -- заявил он.
-- В этом, мой друг, виноваты вы сами. Если мы не поладили с самого начала, то, согласитесь, лишь потому, что вы немножко погорячились.
-- Ладно, довольно об этом. Что сделано, того не воротишь.
-- Вы правы, перейдем к делу. К сожалению, я беден, иначе я подарил бы вам несколько сотен, и дело было бы улажено.
Работорговец почесал себе голову.
-- Послушайте, -- сказал он, -- я не знаю почему, но несмотря на то, что между нами произошло, а быть может, именно поэтому, я не желал бы разойтись с вами вот так после ссоры, тем более что, откровенно говоря, я слишком мало значения придаю Квониаму.
-- Что это за Квониам?
-- Это негр.
-- А, отлично... Глупое же имя вы ему дали; впрочем, оставим это. Итак вы говорите, что мало им дорожите?
-- Право, это так.
-- Так почему же вы устраиваете на него такую ожесточенную охоту с собаками и ружьями?
-- Из самолюбия.
-- О-о! -- промолвил канадец с выражением неудовольствия.
-- Послушайте, я работорговец.
-- Довольно гадкое ремесло, между нами говоря, -- заметил охотник.
-- Быть может, в разбор этого я не вдаюсь. С месяц тому назад в Батон-Руже было объявлено о большой публичной продаже рабов обоих полов, принадлежавших богатому джентльмену, который внезапно умер. Тогда я отправился в Батон-Руж. Среди рабов, предложенных вниманию покупателей, находился Квониам. Малый -- молод, статен, силен, вид у него смелый и смышленый. Понятно, он мне с первого взгляда понравился, и я пожелал его купить. Я подошел к нему и обратился с вопросом. Негодяй с бесстыдством, которое меня с самого начала смутило, ответил буквально следующее:
"Хозяин, не советую я вам меня покупать, я поклялся стать свободным или умереть. Что бы вы ни делали, чтобы удержать меня, я вас предупреждаю, что убегу. А теперь решайте, как вам поступить".
Это столь откровенное и решительное объяснение задело меня. Посмотрим, сказал я ему, и отправился к лицу, заведовавшему продажей. Этот последний оказался моим знакомым и стал убеждать меня не покупать Квониама, представляя мне тысячу доводов, один сильнее другого, чтобы отговорить меня от принятого мною решения. Но я уже решил и твердо стоял на своем. Квониам был мне уступлен за девяносто пиастров [Пиастр -- старинная испанская серебряная монета.] -- цена баснословно низкая для негра его лет и сложения, но никто не соглашался купить его ни за какую цену. Я заковал своего раба в цепи и отправил его не к себе, а в тюрьму, чтобы быть вполне застрахованным от побега. На другой день, когда я пришел в тюрьму, Квониам исчез -- он сдержал данное мне слово.
Через два дня его вернули. В тот же день вечером он снова исчез так, что мне невозможно было догадаться, каким способом удалось ему разрушить те препятствия, которые я устраивал с целью удержать его. Что еще вам сказать? Вот уже месяц, как это тянется, восемь дней тому назад он снова убежал, и с тех пор я за ним гоняюсь. Когда я пришел в отчаяние при мысли, что мне не удастся его поймать, то гнев овладел мною настолько, что я отправился за ним в погоню, преследуя его по пятам с ищейками, решив на этот раз покончить во что бы то ни стало с этим проклятым негром, который постоянно проскальзывает у меня между пальцев, подобно змее.
-- То есть, -- заметил канадец, слушавший с интересом рассказ торговца, -- в конце концов вы не задумываясь бы его убили.
-- Право, нет, тем более, что этот решительный негодяй так хитер, так часто смеялся надо мной, что в конце концов я предал его проклятию.
-- Выслушайте меня, в свою очередь, мистер Джон Дэвис. Я вовсе не богат. Какая нужда мне в деньгах, мне, жителю прерии, где Бог столь щедро предоставляет пищу каждый день? Этот Квониам, столь жадный к свободе и свежему воздуху, помимо моей воли сильно меня интересует. Я постараюсь дать ему свободу, к которой он так настойчиво стремится. Вот что я вам предлагаю: у меня в пироге три ягуаровых и двенадцать бобровых шкур. Если их продать в любом городе Соединенных Штатов, за них дадут от ста пятидесяти до двухсот пиастров. Возьмите их, и дело с концом.
Торговец смотрел на него с удивлением, с примесью некоторой благосклонности.
-- Вы ошибаетесь, -- сказал он наконец, -- сделка, которую вы предлагаете, слишком выгодна для меня и разорительна для вас. Дела так не делаются.
-- Что вам до этого? Я решил дать этому человеку свободу.
-- Вы не знаете неблагодарного характера негров, -- настаивал работорговец, -- он совсем не будет вам признателен за то, что вы для него делаете -- напротив, при первом же удобном случае он, быть может, заставит вас пожалеть о своем благодеянии.
-- Возможно... это зависит от него. Я и не требую от него признательности. Если он ее проявит, тем лучше для него, если нет -- Бог с ним! Я поступаю, как мне хочется, награда моя в моем сознании.
-- By God! Вы прекрасный человек, честное слово! -- вскричал торговец, не будучи в состоянии дольше сдерживаться. -- Почаще бы встречать таких людей. Ну, мне хочется вам доказать, что я вовсе не такой дурной человек, как вы вправе были бы предположить после того, что произошло между нами. Я подпишу вам сейчас купчую крепость на Квониама, а от вас возьму взамен шкуру ягуара на память о нашей встрече, хотя, -- добавил он, указывая с гримасой на свою руку, -- вы уже дали мне на память кое-что другое.
-- Ладно! -- радостно воскликнул канадец. -- Только вы возьмете две шкуры вместо одной, потому что я намерен просить нож, топор и остающееся у вас ружье, чтобы этот бедняга, которому мы возвращаем свободу (ведь вы теперь приняли участие в моем добром деле) мог позаботиться о пище для себя.
-- Идет! -- вскричал торговец добродушным тоном. -- Уж если негодяй хочет непременно быть свободным -- пусть будет и пусть убирается к черту!
По знаку своего господина один из слуг достал из охотничьей сумки чернила, перья, бумагу и написал, устроившись поудобнее, не купчую крепость, а, по желанию канадца, настоящую отпускную, которую торговец с грехом пополам подписал, а слуги приложили руки в качестве свидетелей.
-- Право, -- воскликнул Джон Дэвис, -- возможно, что, с деловой точки зрения, я сделал глупость, но -- не верьте мне, если хотите, -- никогда я не был так доволен собою.
-- Это потому, -- серьезно проговорил канадец, -- что вы поступили по влечению своего сердца.
Тогда канадец отправился к лодке. Через минуту он возвратился с двумя великолепными ягуаровыми шкурами, которые и вручил торговцу. Последний, как было условлено, отдал ему оружие, но тут охотник встревожился.
-- Постойте, -- сказал он, -- если вы отдадите оружие, то как вы возвратитесь домой?
-- Не беспокойтесь об этом, -- ответил Джон Дэвис, -- в трех лье [Лье -- французская путевая мера длины, равная 4, 44 км.] отсюда, не более, я оставил своих людей с лошадьми. Кроме того, на случай нужды у нас есть пистолеты.
-- Это верно, -- заметил канадец, -- в таком случае вам нечего бояться. Однако, так как ваша рана не позволит вам совершить столь длинный переход пешком, то я сейчас помогу вашим слугам сделать для вас носилки.
И с ловкостью, которую он столько раз уже доказал, канадец живо смастерил из двух срубленных топором ветвей носилки, на которые и постелили шкуры ягуаров.
-- Теперь, -- сказал он, -- до свидания. Быть может, мы с вами никогда не увидимся. Надеюсь, мы расстаемся лучше, чем встретились. Помните, что не существует настолько гадкого ремесла, чтобы честный человек, им занятый, не мог поступать благородно. Когда ваше сердце будет толкать вас на хороший поступок, не будьте к нему глухи и без всякого раздумья поступайте так, потому что внушение исходит от Бога.
-- Спасибо, -- ответил торговец с глубоким чувством. -- Еще одно слово, перед тем как нам расстаться.
-- Говорите.
-- Скажите мне свое имя, чтобы когда-нибудь, в случае надобности, я мог обратиться к вам, как и вы ко мне.
-- Правда; меня зовут Транкиль, мои товарищи -- лесные охотники, прозвали меня Тигреро [Тигреро (дословно -- охотник за тиграми) -- так в Испанской Америке называли охотников на хищников из семейства кошачьих.].
И прежде чем торговец пришел в себя от удивления, вызванного тем, что перед ним человек, слава которого гремела на границе, охотник, раскланявшись с ним в последний раз, прыгнул в пирогу, оттолкнулся от берега и, усиленно гребя, поплыл к другому берегу.
-- Транкиль, Тигреро! -- бормотал Джон Дэвис, очутившись один. -- Это мой добрый гений внушил мне подружиться с подобным человеком.
Он расположился на носилках, которые взяли в руки двое слуг, и, бросив последний взгляд на канадца, пристававшего в эту минуту к противоположному берегу, произнес:
-- В путь!
Скоро берег опустел, торговец и его свита исчезли за деревьями, и только слышался шум, который все более и более ослабевал, пока наконец совсем не затих, да отрывистый лай ищеек, бежавших впереди небольшого отряда.