Воинские законы -- неумолимы, правила их не допускают отступления, дисциплина не позволяет ни уверток, ни колебаний. Впрочем, так это и должно быть, потому что, если бы подчиненные получили право обсуждать приказания своих начальников, вся дисциплина рушилась бы сама собой, солдаты, повинуясь только собственному капризу, перестали бы слушаться своих командиров, и армия, вместо того чтобы служить интересам страны, которая вправе этого ожидать, сделалась бы для нее бичом.
Такие мысли теснились в голове молодого капитана, который в раздумье следил за проводником, навязанным ему таким странным образом депешей генерала. Но приказ был ясен, приходилось ему подчиняться. И офицер повиновался, хотя в душе и был вполне уверен в том, что человек, которого он должен был послушаться, если и не был изменником, то уж ни в коем случае не мог считаться достойным того доверия, которое приходилось ему оказывать.
Что же касается солдата, то он беспечно ехал во главе каравана, дымя трубкой, смеясь и напевая песни, очевидно не думая о том, что его подозревают.
Капитан, надо отдать ему справедливость, затаил в глубине своей души дурное мнение, составленное им о проводнике. Он делал вид, что вполне ему доверяет. Благоразумие требовало, чтобы в том критическом положении, в которое поставлен был караван, его участники не заразились тревогой своего командира и не пали духом в ожидании близкой измены.
Перед выступлением в поход капитан отдал строжайший приказ держать оружие наготове. Всех свободных от дела солдат он разместил в голове и по бокам каравана, чтобы они смотрели по сторонам и могли определить, свободен ли путь от засады, -- одним словом, капитан принял все те меры предосторожности, которых требовало благоразумие, чтобы обеспечить успешное окончание похода.
Проводник бесстрастно следил за тем, как принимались все эти меры предосторожности и старался показать, что вполне им сочувствует, делая кое-какие замечания в добавление к приказаниям капитана и советуя ему не забывать о той ловкости, которую проявляют пограничные бродяги, укрываясь в траве и кустарниках и не оставляя там ни малейших следов своего пребывания. Вместе с тем он предупреждал разведчиков, что они обязаны как можно тщательнее исполнять возложенные на них обязанности.
Чем ближе отряд подходил к горам, тем труднее становился путь. Деревья, сперва попадавшиеся на значительном расстоянии одно от другого, теперь то и дело встречались на пути. Скоро они превратились в лес, в котором иногда приходилось прокладывать дорогу с помощью топора, так как гирлянды лиан, переплетаясь между собой, образовывали непроницаемую стену. Кроме того, путь преграждался довольно широкими водными потоками с крутым спуском. Лошади и мулы должны были переходить их вброд по брюхо в воде, среди игуан и аллигаторов.
Густой купол зелени, под которым с трудом пробирался вперед караван, совершенно закрывал небо и пропускал лишь очень слабые лучи света, которых едва хватало для того, чтобы хоть немного рассеять постоянный мрак, царящий в девственных лесах даже в полуденное время. Европейцы, на практике знакомые лишь с лесами Старого Света, не могут составить себе даже приблизительного понятия о том, чем являются эти величественные океаны зелени, называемые в Северной Америке девственными лесами.
Деревья в них кажутся слившимися в единую массу -- до такой степени они перемешались и переплелись друг с другом целыми сетями лиан, которые опутывают их стволы, обвиваются вокруг ветвей, проникают под самую почву, чтобы снова появиться оттуда, подобно трубам громадного органа. Лианы то образуют причудливые параболы, беспрестанно поднимаясь и опускаясь посреди огромных пучков одного из видов паразитной омелы, известного под именем бороды испанца, которая широкими букетами ниспадает на концы ветвей всех деревьев. Почва, покрытая всякого рода обломками и перегноем старых, упавших от дряхлости стволов, исчезает под густой травой, имеющей в высоту несколько метров. Деревья, большинство которых принадлежит к одному и тому же виду, так мало отличаются одно от другого, что любое из них кажется точной копией своего соседа.
Эти леса изрезаны по всем направлением тропинками, протоптанными за долгие века дикими животными и ведущими к водопою. Там и здесь в чаще можно наткнуться на гнилые болота, над которыми роями носятся мириады мошек и поднимаются густые туманы, наполняющие лес темнотой Всевозможные пресмыкающиеся и насекомые ползают по земле без всякого шума, между тем как воздух оглашается ревом зверей и криками птиц, сливающимися в неистовый концерт, подхватываемый эхом, проносящимся над прогалинами.
Самые смелые лесные охотники с трепетом решаются углубляться в девственные леса, так как в них почти немыслимо хоть сколько-нибудь ориентироваться и невозможно доверяться тропинкам, которые то и дело пересекаются одна с другой. Охотникам по опыту известно, что, заблудившись в этих лесах, человеку трудно избежать гибели и он будет погребен за этими стенами густой высокой травы и сетями лиан, если только его не спасет какое-нибудь чудо.
В настоящий момент нашего рассказа караван находился именно в таком девственном лесу.
Проводник, не теряя присутствия духа, без всякого затруднения продвигался все вперед и вперед, выказывая полную уверенность в том, что ведет отряд по настоящей дороге, и лишь изредка бросал рассеянный взгляд то вправо, то влево, не замедляя, однако, хода своей лошади.
Между тем время близилось к полудню, духота становилась нестерпимой, лошади и люди, находившиеся с четырех часов утра в утомительном переходе по непроходимым чащобам, начинали уже уставать и настойчиво добивались, чтобы им позволили отдохнуть перед тем, как пуститься в дальнейший путь.
Капитан решился расположиться лагерем на одной из тех широких прогалин, которые в изобилии попадаются в таких лесах, образовавшись в том месте, где упало на землю несколько деревьев, разрушенных ураганом или временем. Раздался сигнал располагаться биваком. Солдаты и погонщики испустили вздох облегчения и тотчас же остановились.
Капитан, глаза которого были в эту минуту прикованы к проводнику, заметил, как по его лицу пробежала тень недовольства. Чувствуя, однако, что за ним следят, человек этот сейчас же взял себя в руки, притворился, что так же обрадован, как и все, и соскочил с лошади.
Лошадей и мулов освободили от груза и упряжи и пустили покормиться на свободе молодыми побегами деревьев и травой, в изобилии покрывавшей землю.
Солдаты съели свой скудный обед и расположились немного отдохнуть на своих сарапе.
Скоро все люди, входящие в состав каравана, погрузились в сон. Бодрствовали только двое -- капитан и проводник.
Каждый из них -- приходится предположить это -- мучился какими-то мыслями, далеко отгонявшими сон и не дававшими им покоя даже в минуту всеобщего отдыха.
В нескольких шагах от прогалины грелись на солнце чудовищные игуаны, лежа в сероватом русле ручейка, который с легким журчанием катился вперед, преодолевая всевозможные препятствия, попадавшиеся ему на пути. Мириады насекомых наполняли воздух жужжанием, производимым их крыльями, белки прыгали с ветки на ветку, птицы, притаившись в листве, распевали во весь голос, а иногда над высокой травой появлялись острая головка и боязливые глаза лани, которая вдруг кидалась в чащу с криком, выражающим испуг.
Но оба наших героя были слишком заняты своими мыслями, чтобы обращать внимание на окружающее.
Капитан поднял голову. В это мгновение проводник смотрел на него так пристально, что это могло показаться странным. Застигнутый врасплох, он постарался отвлечь внимание капитана, обратившись к нему с разговором, но подобным приемом нельзя было обмануть капитана.
-- Вот жарища-то, ваша милость! -- сказал проводник с беспечным видом.
-- Да, -- ответил ему капитан.
-- Разве вы не хотите немножко поспать?
-- Нет.
-- Что касается меня, то веки мои отяжелели и глаза смыкаются помимо моей воли. Я, если позволите, последую примеру товарищей и прилягу на несколько минут.
-- Подождите немного, я желаю с вами кое о чем потолковать.
-- Со мною?
-- Да.
-- Я готов, -- ответил проводник таким тоном, как будто ему было все равно.
Он со вздохом сожаления поднялся со своего места и пошел, чтобы сесть рядом с капитаном, который подвинулся, давая своему собеседнику возможность воспользоваться тенью толстого дерева с зеленой листвой, осенявшего сидевших под ним своими гигантскими ветвями, сплошь окутанными вьющимися растениями и бородой испанца.
-- Нам предстоит серьезная беседа, -- заметил капитан.
-- Как вам будет угодно.
-- Можете вы быть со мною вполне откровенным?
-- Что это значит? -- произнес проводник, пораженный неожиданностью этого прямого вопроса.
-- Или, если вы предпочитаете выражаться по-иному, можете вы быть со мной искренним?
-- Это -- смотря по обстоятельствам.
Капитан посмотрел на проводника.
-- Согласны вы отвечать на мои вопросы?
-- Я еще не знаю.
-- Как! Вы этого не знаете?
-- Выслушайте меня, ваша милость, -- сказал проводник, прикидываясь простаком. -- Моя мать, уважаемая женщина, всегда советовала мне опасаться людей двух сортов: заемщиков и любопытных, так как первые, по ее словам, думают больше о вашем кошельке, а вторые -- о вашей тайне.
-- Значит, у вас есть тайна?
-- У меня? Ровно никакой.
-- Так чего же вы боитесь?
-- Ничего особенного я не боюсь, уверяю вас. Ну, задавайте же мне свои вопросы, ваша милость, я постараюсь дать вам на них ответ.
Мексиканский крестьянин имеет большое сходство с нормандским в том отношении, что от него так же трудно добиться точного ответа на предложенный ему вопрос. Капитану пришлось удовольствоваться условным согласием проводника и он продолжал:
-- Кто вы такой?
-- Я?
-- Да.
Проводник рассмеялся.
-- Вы сами это отлично видите, -- сказал он.
Капитан покачал головой.
-- Я спрашиваю вас не о том, чем вы кажетесь, а о том, каковы вы на самом деле.
-- Э-э! Senor caballero, кто же может с полной определенностью ответить за себя, каков он на самом деле?
-- Послушай, бездельник, -- угрожающим тоном произнес капитан, -- у меня нет никакой охоты терять с тобой время, слушая все твои увертки. Отвечай мне прямо на мои вопросы, иначе...
-- Что иначе? -- иронически прервал проводник.
-- Иначе я прострелю тебе череп, как собаке! -- ответил капитан, вынимая пистолет из-за пояса и быстро взводя курок.
Взор проводника загорелся недобрым огоньком, но лицо сохранило прежнее бесстрастное выражение и ни один его мускул не дрогнул.
-- О-о! Господин капитан, -- ответил проводник глухим голосом. -- У вас странная манера расспрашивать своих друзей.
-- Кто мне поручится, что вы мой друг? Я вас совсем не знаю.
-- Это верно. Зато вы знаете того, кто послал меня к вам. Человеку этому мы оба подчиняемся, я исполнил его приказание отыскать ваш отряд, а ваша обязанность заключается в том, чтобы повиноваться полученному вами распоряжению.
-- Да, но это распоряжение передано мне вами.
-- Что же из этого?
-- Кто мне может поручиться, что депеша, которую вы мне доставили, действительно была вручена вам?
-- Caramba! [Черт побери! (исп.)] Ваши слова, капитан, для меня не очень-то лестны! -- возмущенным тоном ответил проводник.
-- Я это знаю. К сожалению, мы живем в такое время, когда друзей трудно отличить от врагов, и надо принимать все меры, чтобы не попасть в ловушку. На меня правительство возложило чрезвычайно важное поручение, и мне поневоле приходится относиться с известной подозрительностью к незнакомым мне людям.
-- Вы правы, капитан, поэтому, несмотря на всю оскорбительность ваших слов, я те стану относиться к вам придирчиво. Исключительность положения вызывает исключительные меры. Впрочем, я постараюсь своим поведением доказать вам, что вы судите обо мне ошибочно.
-- Я буду счастлив, если ваши слова оправдаются. Но берегитесь -- если я замечу в ваших действиях что-нибудь подозрительное, да и не только в действиях, но и в словах, то я сейчас же прострелю вам череп. Теперь вы предупреждены, советую вам принять мои слова к сведению.
-- Да будет так, капитан, мне придется рисковать своей жизнью. Но что бы ни случилось, я убежден, что совесть не будет меня мучить, так как мною руководят благие цели.
Слова эти были сказаны с таким искренним выражением, что внушили доверие капитану, несмотря на всю его подозрительность.
-- Посмотрим, -- сказал он. -- Скоро ли мы выберемся из этого проклятого леса?
-- Нам осталось не более двух часов пути. К вечеру мы соединимся с теми, кто нас ждет.
-- Дай-то Бог! -- пробормотал капитан.
-- Аминь! -- сказал проводник веселым тоном.
-- Но так как вы не сочли нужным ответить ни на один мой вопрос, вы не должны обижаться на то, что с этой минуты я не буду спускать с вас глаз, а когда мы вступим в ущелье, вы поедете со мной рядом.
-- Как вам будет угодно, капитан. Сила, если не право, на вашей стороне, и я должен руководствоваться вашими желаниями.
-- Очень хорошо, теперь вы сможете спать, сколько вам будет угодно.
-- Значит, наша беседа окончена?
-- Окончена.
-- В таком случае я охотно воспользуюсь вашим позволением и постараюсь наверстать потерянное время.
С этими словами проводник протяжно зевнул и, отойдя немного в сторону, расположился прямо на земле, закрыл глаза и через несколько минут сделал вид, что погрузился в крепкий сон.
Капитан продолжал бодрствовать. Разговор с проводником только увеличил его беспокойство, показав ему, что он имеет дело с чрезвычайно хитрым человеком, который только прикидывается неотесанным простаком.
В самом деле, он не ответил ни на один вопрос, обращенный к нему капитаном, и скоро заставил капитана от наступления перейти к обороне, представив ему веские доводы, против которых офицеру нечего было возразить. Вследствие всего этого дон Хуан находился в чрезвычайно плохом расположении духа, вызванном недовольством самим собой и другими. Внутренне он был уверен в своей правоте, но положение вещей некоторым образом заставляло его признать себя виновным.
Солдаты, как это часто бывает в подобных обстоятельствах, заразились дурным настроением командира. При этом офицер, опасаясь того, как бы ночной мрак не увеличил те затруднения, которые задерживали путь, и не имея никакого желания быть застигнутым ночью в непроходимом лесу, сильно сократил время стоянки на биваке, чего не позволял себе делать ни в каких ситуациях.
В два часа пополудни он отдал приказ седлать лошадей и трогаться в путь.
Между тем дневная жара начала спадать, солнечные лучи, перестав падать отвесно, утратили значительную часть своей силы, и переход продолжался в более сносных условиях, нежели утром.
Согласно своему решению, капитан приказал проводнику ехать рядом с собой и старался ни на минуту не терять его из виду.
Но тот, по-видимому, вовсе не смущался таким положением дел и ехал с самым беспечным видом, дымя маисовой сигареткой и вполголоса напевая какую-то песенку.
Мало-помалу лес начинал редеть, прогалины попадались чаще, и глазам открывалось более широкое поле зрения. Все заставляло предполагать, что лес скоро кончится.
Между тем справа и слева стали попадаться заметные неровности почвы, которая начинала постепенно повышаться, и тропинка, по которой следовал караван, делалась круче по мере того, как он продвигался вперед.
-- Значит, мы теперь недалеко от предгорья? -- спросил капитан.
-- О нет, еще далеко, -- отвечал проводник.
-- Однако теперь мы движемся уже среди холмов.
-- Да, но очень небольших.
-- Это правда, но, если я не ошибаюсь, мы сейчас вступим в ущелье.
-- Да, но оно очень короткое.
-- Вам бы следовало меня предупредить.
-- Зачем же это?
-- Чтобы я мог выслать разведчиков.
-- Это верно, но и теперь еще не поздно это сделать, если только вам будет угодно, хотя на том конце ущелья находятся те, кто нас поджидает.
-- Значит, мы у цели своего пути?
-- Почти что так.
-- Пришпорим коней.
-- Это -- самое лучшее.
Они двинулись вперед.
Вдруг проводник остановился.
-- Э-э! -- сказал он. -- Посмотрите-ка туда, капитан: не замечаете ли вы ружейного дула, которое блестит на солнце?
Капитан мгновенно обратил свой взор в ту сторону, куда указал проводник.
В ту же минуту с обеих сторон дороги раздались залпы, и на караван посыпался град пуль.
Капитан, взбешенный этой гнусной изменой, еще не успел выхватить пистолет из-за пояса, как покатился на землю, увлекаемый своей лошадью, которой пуля попала в сердце.
Проводник исчез, и нельзя было даже определить, как удалось ему это сделать.