Здесь вольные стрелки торжествуют окончательно
Полковник фон Экенфельс не только был дворянин, графского рода, но еще офицер в высших чинах и пруссак старых провинций Бранденбургского маркграфства: три причины, чтобы он был высокомерен и горд свыше всякой логической оценки. Если мы прибавим к этому, что пруссаки и саксонцы от души ненавидят и презирают друг друга, а потому очень плохо ладят, когда потребности войны случайно сводят их, читатель поймет, с каким удовольствием он получил через Штанбоу приглашение явиться к генералу Дролингу.
Мы не преувеличиваем, утверждая, что одна весть о прибытии в деревню генерала уже привела его в дурное расположение духа, но, получив приглашение явиться к нему, он буквально рассвирепел.
Приглашение было просто облеченное в вежливую форму приказание, от которого уклониться он не мог -- для дисциплины в прусских войсках не существует различия рангов, она одинакова для солдат и для офицеров, для последних даже тяжелее, потому что бичует их гордость, тогда как солдат, в сущности, животное, страдает только наружно, от кожи, немилосердно отколачиваемой палками, и то он не приписывает этому важности -- раны скоро заживают, долголетняя привычка порождает равнодушие.
Полковник фон Экенфельс, ругаясь и посылая генерала к черту, однако собирался исполнить его приказание.
Напялив свой богатый мундир, он в полной парадной форме вышел из дома, где жил, и в сопровождении двух офицеров, служивших ему на то время адъютантами, так как он был тут главный начальник, направился самым величественным шагом к гостинице, с твердой решимостью в душе дать понять, разумеется, с надлежащей почтительностью, саксонскому генералу, что офицеры его прусского величества не привыкли к такому бесцеремонному обхождению со стороны хотя бы и генералов, но под непосредственным начальством которых не находятся.
Вокруг генерала тщательно содержался караул.
У входа в гостиницу на лошади, точно конная статуя, стоял неподвижно саксонский гвардеец.
Большая зала гостиницы превращена была в некоторое подобие караульни, саксонские солдаты сидели у столов, пили и ели, старый унтер-офицер с угрюмым лицом прохаживался взад и вперед между своими подчиненными, на которых бросал мрачные взгляды, не переставая, однако, курить огромную трубку, всегда находившуюся при нем.
Полковник с своими адъютантами вошел в гостиницу. Унтер-офицер остановился, сказал слово солдатам, которые тотчас вскочили, вытянулись и отдали полковнику честь с подобающим церемониалом.
-- Генерал Дролинг где? -- спросил полковник у трактирщика, который подбежал к нему, сняв шапку.
-- Его превосходительство изволят завтракать, -- почтительно ответил хозяин, -- совсем уже кончают.
-- Хорошо, доложите генералу, что полковник фон Экенфельс спрашивает, угодно ли ему будет принять его.
-- Сию секунду, господин полковник, -- ответил трактирщик.
И, отдав честь, он бегом помчался вон из залы.
-- Господа, -- обратился полковник к адъютантам, -- вы подождете меня. Не здесь, -- прибавил он, бросив презрительный взгляд на солдат, которые все стояли вытянувшись в струнку, неподвижные и держа руки под козырек, -- но в отдельной комнате, где вы будете одни.
Трактирщик вернулся.
-- Его превосходительство просит ваше высокоблагородие пожаловать наверх, -- сказал он.
-- Показывай дорогу.
И, махнув двум офицерам на прощание рукой с видом покровительственным, он вышел из залы вслед за трактирщиком.
Как только удалился их начальник, офицеры отворили дверь боковой комнаты и расположились в ней с комфортом.
По знаку унтер-офицера саксонские солдаты сели опять к столам и продолжали есть, тогда, как он взялся за трубку и по-прежнему стал расхаживать взад и вперед.
Полковник был встречен генералом с чисто военной простотою.
Дролинг сидел за столом против своего молчаливого товарища, на столике, нарочно поставленном под рукою, было множество пустых блюд и грязных тарелок и, кроме того, штук десять пустых бутылок да столько же нераскупоренных, между которыми четыре бутылки шампанского занимали самое видное место.
Генерал и его сотрапезник были красны как раки: они усердно оказали честь заказанному ими плотному завтраку.
-- Садитесь, полковник, -- сказал генерал, дружески протягивая ему через стол руку, -- я истинно рад вас видеть. Дер тейфель! Я не приглашаю вас завтракать, потому что, как видите, мы уже принялись за десерт.
-- Очень благодарен, ваше превосходительство, я также завтракал, -- ответил полковник, садясь.
-- Тем лучше, тысяча чертей французов! Но если есть не хотите, выпить вы должны, клянусь бородою дьявола! Ну, ты, -- обратился он к трактирщику, -- подавай господину полковнику стакан, проклятая свиная кожа! Да раскупорь бутылку шампанского, торопись смотри, или я переломаю тебе все кости, баранья ты голова!
Трактирщик поспешил исполнить приказание. Стаканы были наполнены и осушены.
-- Превосходное вино, -- заметил генерал, облизываясь с наслаждением, -- превосходное вино, однако ниже достоинством наших добрых рейнских вин.
Полковник Врангель отозвался каким-то фырканьем или ржанием, где ни одного отдельного слова слышно не было, и снова налил стаканы.
-- Хорошо вам живется здесь, полковник? -- спросил Дролинг, выбирая сигару в великолепной сигарочнице.
-- Нисколько, ваше превосходительство, жизнь преглупая.
-- Я понимаю это. За ваше здоровье!
-- За ваше, генерал!
-- Кстати, прочтите-ка эту бумагу.
Он подал полковнику сложенную бумагу, которую достал из кармана мундира.
-- Приказ генерала фон Вердера находиться под вашею командой?! -- с изумлением вскричал Экенфельс.
-- Неприятно вам это? -- спросил генерал, осушая стакан, который молчаливый товарищ его только что наполнил.
Этот странный не то товарищ, не то адъютант, по-видимому, имел обязанностью наливать стакан начальника и пить как бочка: два дела, исполняемые им добросовестно и с редким усердием.
-- Нисколько, ваше превосходительство, -- возразил Экенфельс, стараясь скрыть гримасу, -- напротив, я очень рад. Итак, ваше превосходительство сменили генерала фон Вердера в командовании Эльзасом?
-- Да, -- ответил тот небрежно, -- возьмите же себе сигару. Барон Мольтке находит его слишком вялым и в особенности слишком мягким с населением бунтовщиков.
-- Я не скажу этого.
-- Однако это так. Отличный военный этот барон Мольтке! -- вскричал Дролинг, взявшись за стакан. -- За его здоровье!
-- Исполин! -- восторженно вскричал полковник и осушил свой.
-- Чудо! -- сиплым голосом подтвердил адъютант. Знакомство было сделано, вместе курили, пили вино и кофе. У немцев особенные правила гастрономии.
-- Прескверные у вас шпионы, -- заговорил опять Дролинг между двух клубов дыма, -- оттого они и служат вам самым жалким образом.
-- Вы находите, ваше превосходительство?
-- Доказательства имею. Общее правило, полковник, никогда к службе не должно примешивать страстей, иначе все пойдет навыворот: собою не владеешь, в глазах мутно и суждение притупляется. За ваше здоровье!
-- За ваше! Однако я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим, ваше превосходительство.
-- У французов, да разразит их небо, есть поговорка: за двумя зайцами погонишься и одного не поймаешь. Я же скажу: двух дел разом не сделаешь, и своих, и служебных, дер тейфель!
-- О! -- вскричал Экенфельс, залпом осушив свой стакан, так как почувствовал, что побледнел, и движением этим хотел скрыть свое внезапное волнение.
-- Понимаете? -- продолжал Дролинг добродушно.
-- Понимаю, ваше превосходительство.
-- Тем лучше, это избавит меня от труда входить в дальнейшие объяснения, мы отлично все знаем в главной квартире.
-- Вижу, ваше превосходительство.
-- А вы ничего еще не знаете. Хотите доказательств? Я тысячу представлю вам.
-- Позвольте заметить, ваше превосходительство, что, находясь на месте...
-- Вы, тем не менее, ровно ничего не знаете, -- перебил генерал с громким смехом.
-- О! -- воскликнул полковник с движением протеста.
-- Вот видите, Врангель! -- обратился генерал к своему адъютанту, выразительно пожав плечами.
-- У них глаза есть, чтобы ничего не видеть, и уши, чтобы ничего не слышать, -- ответил тот мрачным голосом, от которого Экенфельс внутренне содрогнулся.
-- Послушайте, полковник, -- продолжал генерал, -- два дня назад один из главных шпионов ваших повешен был вольными стрелками в немногих милях отсюда.
-- Один из главных шпионов наших?
-- Да, полковник, банкир Жейер из Страсбурга, если уж надо открыть вам его имя. Что вы об этом думаете?
-- Это ужасно!
-- Это еще ничего.
-- О! Ваше превосходительство...
-- Сейчас сами можете судить, -- холодно продолжал генерал, ставя назад на стол свой пустой стакан, который адъютант не замедлил налить опять, также и свой, разумеется, -- вы, верно, слышали о баронессе фон Штейнфельд, полковник, женщине очаровательной красоты, которая оказала нам величайшие услуги.
-- Как не слышать, ваше превосходительство, часто даже и с величайшими похвалами.
Генерал и спутник его разразились демонским хохотом, от которого Экенфельс оторопел вконец.
-- Виноват, полковник! -- вскричал Дролинг. -- Простите, не в силах был удержаться, дер тейфель! Просто хоть лопни. Ну-с, эта очаровательная баронесса, которую вам так часто хвалили, влюбилась, извольте видеть, в одного из начальников вольных стрелков, этих воплощенных демонов.
-- Она, ваше превосходительство?
-- Самолично, докладываю вам, женщины быстро ведут дело, особенно когда сердце в доле. Баронесса, извольте видеть, передалась неприятелю с руками и ногами -- пока вы тут сидите в вашей мнимой засаде, она выводит из Эльзаса проклятых вольных стрелков по непроходимым тропинкам. Если мы не остережемся, они ускользнут от нас, они завтра уже будут вне нашей власти.
-- Однако, ваше превосходительство, барон фон Штанбоу уверял меня...
-- Штанбоу прекрасный малый, я очень люблю его, но в этом случае он совсем промахнулся. Дело в том, что Штанбоу также влюблен -- в девочку, которую похитил и привез сюда. Не подозреваете ли вы, что мне кое-что известно, полковник? -- прибавил генерал, бросив на него взгляд, от которого он вспыхнул и опустил глаза. -- Впрочем, довольно об этом предмете, я не хочу ни разыскивать виновных, ни наказывать их, я только хочу, если возможно, поправить то, что они наделали.
-- И вы сомневаетесь, ваше превосходительство?
-- Нет, я знаю, вы военный в душе и преданы святому делу Германии. Поймите меня с полуслова: были доносы высшим властям -- у каждого есть завистники и враги. Я зла вам не желаю, каковы будут ваши действия, такова и награда. Поняли?
-- Ваше превосходительство, -- вскричал полковник подобострастно, -- что бы ни приказали вы мне, я исполню, рассчитывайте на меня.
-- Хорошо, я принимаю это к сведению. Сколько у вас тут народа?
-- Всего, ваше превосходительство?
-- Да, солдат и мнимых крестьян.
-- Тысяча двести человек: четыреста изображают население деревни, восемьсот расставлены вокруг в засадах.
-- Это действительно хорошо. Вслушайтесь-ка внимательно, теперь я говорю с вами по службе.
-- Слушаю, ваше превосходительство, -- сказал полковник, встав.
-- Позиция этой деревни превосходна, я хочу сохранить ее -- она может принести нам величайшую пользу для известных планов, которые я сообщу вам в надлежащее время.
-- Слушаю, ваше превосходительство.
-- Тотчас отсюда вы незаметно выедете из деревни. Есть же у вас, надеюсь, офицеры, к которым вы имеете особенное доверие?
-- Два есть, ваше превосходительство, они здесь, внизу.
-- Очень хорошо, вы возьмете их с собою. Ведь в деревне у вас войска нет?
-- Нет, ваше превосходительство.
-- Правда, надо было сохранить наружный вид; но теперь засада бесполезна и требуются другие распоряжения. В числе офицеров у вас должен быть капитан Шимельман.
-- Как же, есть, отличный офицер.
-- Знаю, -- улыбаясь, ответил Дролинг. -- Дайте ему двести человек под команду и прикажите войти в деревню через час -- необходимо содержать здесь хороший караул.
-- Слушаю, ваше превосходительство, все будет исполнено.
-- А вы, полковник, соберите все отряды, расставленные по засадам, и, не теряя ни минуты, направьте их к Бельфору, в особенности позаботьтесь о четырех горных единорогах -- они вам пригодятся при встрече с вольными стрелками.
-- Так вы меня посылаете в погоню за вольными стрелками?
-- Менее чем в три часа они будут в ваших руках, если вы сумеете взяться, полковник, и в этот раз уж более не уйдут: они окружены со всех сторон.
-- Вы извещены обо всем, ваше превосходительство, просто на диво!
-- Да, нам шпионы служат исправно, как я вам говорил. Когда ваше войско выступит, вы, полковник, скачите сюда во весь опор принять от меня последние инструкции. Выпейте стакан шампанского и в путь -- нельзя минуты терять, чтобы иметь успех.
-- Мы восторжествуем! -- вскричал полковник.
-- Надеюсь, -- ответил генерал с загадочною улыбкой, -- за ваше здоровье, полковник. Главное, никому ни слова, даже лучшему другу вашему, это вопрос жизни и смерти.
-- Буду нем, ваше превосходительство. -- Чокнулись стаканами и выпили.
-- Желаю успеха, полковник, я буду ждать вас здесь.
-- Я вернусь менее чем в час, ваше превосходительство.
-- Тем лучше, быстро надо вести дело. Полковник поклонился и вышел. Спустя минуту он и два офицера его выезжали из деревни на отличных лошадях, которых, по приказанию полковника, тотчас велел привести один из его адъютантов.
Экенфельс не встретил никого, стало быть, ни с кем и не мог обменяться словом.
Генерал и его товарищ, прячась за оконными занавесками, следили беспокойным взором за его движениями, а едва он скрылся из виду за деревней, как они сели, весело потирая руки, и переглянулись насмешливо.
По знаку генерала адъютант его позвал хозяина.
Тот явился моментально.
-- Ступай сюда, негодяй! -- крикнул Дролинг. -- Знаешь ты барона фон Штанбоу, сугубый дуралей?
-- Знаю, ваше превосходительство, -- ответил бедняга дрожа.
-- Чего трясешься-то, баранья голова? Не съем же я такую гадину, как ты! Беги сию секунду к барону фон Штанбоу, свидетельствуй ему мое почтение и проси пожаловать сюда, дескать, желаю переговорить с ним. Понял меня, олух Царя Небесного?
-- Понял, ваше превосходительство.
-- Так улепетывай, не то бока переломаю. -- Бедный трактирщик не ждал исполнения угрозы, он пустился бегом из комнаты и чуть не кубарем скатился с лестницы.
Между тем Врангель взялся за свою громадную трубку, а генерал закурил превосходную сигару.
Через десять минут Штанбоу входил в комнату, занимаемую генералом.
-- Вы меня требовали к себе, ваше превосходительство? -- сказал барон с почтительным поклоном.
-- Да, барон, -- дружелюбно ответил Дролинг. -- Я желал, если вам это не в тягость, пользоваться несколько минут вашею приятною беседой.
-- Много чести, граф.
-- Садитесь, пожалуйста. Не прикажете ли стакан шампанского? Оно превосходно.
-- Простите, граф, я никогда не пью, -- возразил Штанбоу, садясь.
-- Что ж это вы диету соблюдаете, уж не больны ли чем?
-- Нисколько, граф, просто дело привычки, -- улыбаясь, ответил Штанбоу.
-- Странно, немец и пить отказывается!
-- Сознаюсь в этом, граф, и потому прошу извинения.
-- Ну, хоть сигару возьмете, надеюсь? Получил прямо от графа Бисмарка, он никогда других не курит, ручаюсь вам.
-- Приму с благодарностью.
Барон взял сигару из сигарочницы, которую подал ему генерал, и закурил ее.
-- По желанию вашему, граф, я прислал к вам полковника Экенфельса. Остались ли вы довольны свиданием?
-- Вполне. Экенфельс не только отличный офицер, но и человек хорошего общества, он дворянин от головы до пят, в обществе его всегда почерпнешь что-нибудь полезное.
-- О! -- с улыбкой заметил барон. -- Неужели разговор достойного полковника так назидателен? Признаться, этой особенности я за ним не знал.
-- Верно, докладываю вам, мы много говорили о вас.
-- Обо мне?
-- Да, но, разумеется, одно хорошее, барон. Вы имеете в полковнике драгоценного друга.
-- Вы полагаете?
-- Уверен, барон, он то и дело расхваливал вас при всяком удобном случае.
-- Это что-то чересчур! -- засмеялся Штанбоу.
-- Ей-Богу так.
-- Да это очаровательная любезность.
-- Не правда ли?
-- Признаться, граф, она тем для меня очаровательнее, что я никак этого ни ожидал.
-- Да, знаю, он мне говорил, вы немного просчитались.
-- Ах! Он сказал вам...
-- Все. Речь, кажется, шла о молодой девушке, которую вы похитили и которую он требовал на свою долю добычи, основываясь на том, что, захватив двух красавиц, могли же вы уступить ему одну.
-- Неужели я так ошибся?
-- Пожалуй, я выболтал, чего не следовало.
-- Нет, но вопрос-то щекотливый.
-- Понимаю, любовь. Но ведь речь идет только о француженках, не так ли?
-- О двух эльзасках, граф.
-- Так это и Бог велел! -- вскричал генерал с хохотом. -- Разве эльзасцы не должны платить контрибуцию, когда мы сражаемся только из-за того, чтобы присоединить их к обширной германской семье?
-- Вы не осуждаете, граф...
-- Что вы увиваетесь около девчонок? Дер тейфель! Это свойственно вашим годам, барон. Я об одном жалею, что не могу делать того же. Кстати, в самом деле, они хорошенькие?
-- Очаровательны, граф.
-- Так я понимаю, почему вы с Экенфельсом расхорохорились, как два боевых петуха.
-- Правда, но все уладилось.
-- Знаю. Что ж, полюбили вас?
-- Ненавидят, граф.
-- Это в порядке вещей. Тем интереснее.
-- Кто знает!
-- И вы сомневаетесь, когда все выгоды на вашей стороне?
-- Ах! Этот болтун Экенфельс, видно, рассказал вам все.
-- Господи! Да зачем ему бы и скрывать? Я с своей стороны ничего в этом деле не вижу, что бы не приносило вам чести. О чем речь, в конце концов? Женщины обвинены и уличены не только в родстве, но и в сношениях с французскими вольными стрелками, то есть с разбойниками, поставленными вне закона, кроме того, женщины эти участницы в громадной краже у немецких подданных, вследствие чего военный совет по справедливости приговорил их к смерти. Заметьте, что с точки зрения закона приговор этот совершенно лишний, и вы полное имели право расстрелять женщин на месте. Вместо того вы даете разжалобить себя и соглашаетесь спасти виновных с условием, чтобы молодые девушки выказали вам некоторую признательность, ведь это сущая безделица, черт возьми! Совсем бездушные они существа, если отказываются от таких снисходительных условий!
Пока генерал говорил, таким образом, Штанбоу всматривался в него внимательно, чтоб убедиться, в насмешку или искренно он излагал такую странную теорию. Он трудился напрасно и ничего не высмотрел, генерал говорил с величайшим добродушием и, по виду судя, с полным убеждением, на лице его, верно, отражались мысли, излагаемые им с таким жаром. Барон улыбнулся, он нашел в графе Дролинге того, кого искал, чтобы впоследствии, если понадобится, оправдать поступок, для названия которого нет слов.
"Гм! -- думал он про себя. -- Уж не прав ли был Гейне, когда писал: Пруссак глуп, образование делает его лютым. Этот достойный генерал, очень ученый, как я слышал, кажется, лишен всякого нравственного чувства. Какие великолепные орудия подобные люди в руках умеющих ими пользоваться, и как хорошо знает их Бисмарк!"
-- Навестили вы своих пленниц, барон? -- продолжал Дролинг с улыбкой.
-- Да, граф, я был.
-- Голову даю на отсечение, что вас прогнали как лакея и осыпали бранью.
-- Вы угадали, граф.
-- Так я и знал.
-- Но что же делается на площади? -- вдруг вскричал барон, встав со стула, чтоб подойти к окну.
-- Разве там делается что-нибудь? -- ответил генерал прехладнокровно, украдкой переглянувшись с своим молчаливым адъютантом.
-- Как же, и нечто очень странное в придачу.
-- Что же, барон, скажите, пожалуйста?
-- Множество мужиков прибыло с телегами, нагруженными зеленью, живностью и всякого рода припасами.
-- Э! Да ведь это вовсе не так неприятно, как мне кажется.
-- Положим, граф, но это случается в первый раз, тогда как мы здесь уже неделю.
-- Все должно иметь начало. Что вы находите в этом опасного?
-- Ровно ничего бы не находил, если б не здесь это было, -- ответил Штанбоу значительно.
-- Дер тейфель! -- вскричал граф, ударив себя по лбу. -- Из ума вон, клянусь честью!
-- А, теперь вы согласны?
-- О, еще бы!
-- Тотчас надо предупредить полковника. Я бегу...
-- Напрасно будет, -- сказал генерал, остановив его движением руки, -- полковник Экенфельс в отсутствии.
-- В отсутствии, Экенфельс?
-- Да, он исполняет важное поручение, которое я ему дал.
-- Вы, граф?
-- Почему же нет, барон, когда я командую здесь?
-- Вы командуете здесь?
-- Так точно, -- ответил генерал ледяным тоном, который буквально заставил замереть слова на сжатых губах барона.
Настала минута молчания.
Барон был поражен, мрачное предчувствие сдавило ему сердце.
Генерал не оставлял его долго под этим тяжелым впечатлением.
-- Вам-то что до этого? -- продолжал он с неизъяснимым простодушием. -- Вместо скрытого врага, вы, напротив, имеете теперь сильного друга, вполне расположенного вам служить.
-- И вы действительно были бы мне другом, граф? -- недоверчиво спросил Штанбоу.
-- Почему нет? Разве есть что-нибудь, за что я могу на вас сердиться?
-- Нет, благодарение Богу!
-- Почему же мне тогда не быть вашим другом?
-- Правда, прошу извинить меня, граф, я не знаю, что говорю, точно голову потерял, прости Господи!
-- Любовь -- весна жизни, -- затянул фальшивым басом адъютант Дролинга.
-- Врангель прав, барон, -- со смехом заметил генерал, -- любовь вам вскружила голову, надо скорее вылечиться, единственное средство, как вам известно, это обладание предметом страсти.
-- Увы! -- пробормотал Штанбоу глухо. -- Я сильно опасаюсь, что эта обаятельная девушка упорно будет отвергать меня.
-- Дер тейфель! Если вы сами сомневаетесь в успехе, то вы погибший человек. Какие мокрые курицы теперешние молодые люди! Знаете, барон, я рассмеялся бы над вами, тысячу чертей! Если б, в сущности, все это не было так жалко! Как! С вашею железною волею, для которой не существует преград, вы, способный для вашего честолюбия идти, не смущаясь духом, в крови по колено, приходите в трепет перед двумя детьми, первый раз в жизни колеблетесь, отступаете! Это просто непонятно, дер тейфель!
-- Ваше превосходительство, -- вмешался Врангель самым мрачным голосом, -- предоставьте барону обделать свое дело -- он мечтает о пленительной идиллии с барашками в лентах, во вкусе Флориана или госпожи Дезульер. Вы ничего в этом не смыслите, ваше превосходительство. Это прелестно, осмелюсь доложить.
-- Доннерветтер! -- вскричал барон, стукнув по столу кулаком с такою яростью, что заплясали бутылки, стаканы и тарелки. -- Не позволю я этой девчонке безнаказанно насмехаться надо мною. Клянусь, или она будет моей, или ничьей, хотя бы мне заколоть ее пришлось собственною рукою.
-- Ну вот наконец-то я вас узнаю, дер тейфель! -- вскричал генерал смеясь. -- Хотите вместе пойти навестить гордую красавицу?
-- Пойдемте! -- сказал Штанбоу глухим голосом.
-- Вспышка гнева, которая погаснет от одной слезы, -- про себя пробурчал адъютант, однако так громко, чтоб было слышно.
Барон подавил крик ярости.
-- Увидим! -- сказал он с порывом бешеного гнева. Они вышли.
Площадь полна была народа: множество крестьян с телегами въехали в деревню разными дорогами со всех сторон и, став на площади, превратили ее в рынок, где подняли шум и гам, крича, споря и предлагая свой товар встречным и поперечным.
На открытом воздухе барон как будто немного успокоился и овладел собою -- он остановился и подозрительно поглядел вокруг.
-- Я не пойду, -- сказал он решительно, -- извините меня, господа, если я оставлю вас так внезапно, другие заботы, более важные, требуют всего моего внимания, здесь происходит что-то, чего я не понимаю, однако разведать должен. Я чую измену. Мы скоро увидимся опять.
И прежде чем два спутника его, вовсе не ожидавшие такого крутого поворота, успели опомниться от изумления, барон юркнул в толпу и был таков.
-- Мы остались в дураках, -- вскричал генерал, -- этот человек надул нас!
-- Он пронюхал, кто мы, -- ответил другой, -- что делать?
-- Идти напролом, отступать уже нельзя.
-- Да, борьба завязана, надо выдерживать ее до конца, во что бы ни стало и храбро пасть, если мы будем побеждены.
-- На Божью волю. А ведь началось так хорошо!
-- Правда, но мы неосторожно натянули веревку, она и порвалась в наших руках. Пойдемте.
Они крепко пожали друг другу руки и вернулись в гостиницу.
Общая зала была полна народа.
Крестьянин подошел к генералу и шепнул ему на ухо несколько слов.
-- Там! -- ответил генерал, указывая на дом, где заключены были пленницы.
Крестьянин тотчас ушел.
Генерал сделал знак угрюмому унтер-офицеру и вышел из залы с товарищем, который преспокойно курил свою громадную трубку.
Едва они вошли в свою комнату, как унтер-офицер появился вслед за ними.
Генерал сделал, было движение, чтоб затворить дверь.
-- Напротив, оставьте ее настежь, -- сказал унтер-офицер, -- никогда не знаешь, что кроется за затворенною дверью, другое дело, если она отворена, можно остеречься: видишь, кто идет.
-- Правда, -- согласился генерал.
-- Ну, что нового? -- спросил унтер-офицер. -- Дело идет как по маслу, не правда ли? Я связал мнимого трактирщика и поместил его в погреб освежиться, этот молодец страшно сердил меня.
-- Друг Оборотень, дело вовсе не идет как по маслу, -- сказал адъютант.
-- Ба! Что же случилось, господин Петрус? Ведь все шло отлично.
-- Чересчур отлично, мы позволили себе немного лишнее, и машина испортилась.
-- Да, подлец Поблеско почуял нас и ускользнул из рук как настоящая змея.
-- Отчасти по вашей вине, господин Отто, он был в руках у вас, выпускать не следовало.
-- Вы правы, -- согласился молодой человек со вздохом, -- но сделанного не вернешь.
-- Ба! Еще не все потеряно, -- с живостью сказал Петрус, -- я не отчаиваюсь в успехе. Что Штанбоу чует измену, это очевидно, но до уверенности далеко. Не верю я, чтобы попытка такая смелая, так ловко начатое дело рушилось жалким образом.
-- Будем надеяться, впрочем, всегда нам останется средство умереть с честью.
-- Хорошо утешение! -- засмеялся Оборотень. -- Надо спасти дам.
-- Увы! Теперь это трудно.
-- Вот капитан Шимельман с двумястами человек выходит на площадь, -- объявил Петрус.
-- Ладно! Держите ухо востро, Оборотень, а нам надо приняться за наши роли.
Я вижу Поблеско, -- сказал Петрус, не отходивший от окна, -- он говорит с капитаном.
-- Не беспокойтесь насчет этого, любезный Петрус, я знаю Шимельмана с давних пор, это дурак, от него Поблеско ничего не добьется.
-- Дай-то Бог! Капитан вводит свой отряд в дом на площади, он уходит от Поблеско, который идет вслед за отрядом, а сам направляется в эту сторону.
-- Хорошо! Будем готовы принять его. Оборотень возвратился в общую залу.
Протекло несколько минут, потом на лестнице раздались тяжелые шаги, дверь отворилась и капитан Шимельман показался на пороге.
-- Войдите, капитан Шимельман, -- сказал Отто с самым любезным видом.
-- Ваше превосходительство изволите знать меня! -- вскричал колосс, польщенный тем, что был назван по фамилии.
-- Разумеется, я знаю вас, капитан, -- подтвердил Отто, -- ведь я и указал вас полковнику.
-- Знаю, ваше превосходительство, покорнейше благодарю.
-- Я хотел иметь при себе храброго воина. Что делает полковник?
-- Господин полковник собрал все отряды, стал во главе их и пошел как будто на Бельфор.
-- Так, так, капитан, сведения ваши верны, с этой минуты вы принимаете командование здесь в деревне. Помните, что я выбрал вас преимущественно перед всеми другими, ваше производство в ваших руках, исполните в точности мои приказания и вскоре вы будете уже не капитаном более. Поняли?
-- Понял, ваше превосходительство.
-- Идите, капитан.
Офицер взял руку под козырек и, повернувшись на каблуках, направился к двери.
-- Стой! Направо кругом! -- скомандовал генерал. Капитан повиновался с точностью машины.
-- Остерегайтесь барона фон Штанбоу, -- прибавил генерал, -- на него были доносы.
-- Прикажете арестовать его, ваше превосходительство?
Генерал задумался.
-- Нет, -- сказал он спустя минуту, -- только следите за ним, не надо допускать, чтобы он имел сообщение с пленницами.
-- Слушаю, ваше превосходительство.
В эту минуту на площади поднялся страшный шум, мужики, по-видимому, обуреваемые страхом, бегали, толкались и кричали -- суматоха была невообразимая.
Когда капитан отворил дверь, чтоб выйти, громадная собака бросилась на него и схватила за горло, человек и собака грохнулись оземь.
Борьба длилась недолго. Оборотень, который входил в эту минуту, кинулся на растерявшегося капитана, всунул ему кляп в рот и связал его в одно мгновение.
-- Вот и товарищи! -- вскричал Петрус. -- Они входят с трех сторон под командою Мишеля, Ивона и Людвига, они захватили полковника Экенфельса и ведут его пленником, наши, которые вошли сюда крестьянами, схватили оружие и забирают прусских солдат, переряженных мужиками.
-- А Поблеско? -- спросил Отто.
-- О нем ни слуху ни духу.
-- Тем хуже.
-- Мы найдем его.
-- Быть может, поздно, -- пробормотал Петрус.
-- Долой немецкие мундиры, -- скомандовал Отто, -- пленников запереть, если сопротивляться будут, стрелять их без пощады! В десять минут, чтоб в нижней зале было пятьдесят человек. Живо, Оборотень! Это последняя ставка!
-- И мы выиграем, командир! Да здравствует республика!
-- Да здравствует республика! -- подхватили два остальных, проворно сбрасывая немецкие мундиры.
Через пять минут Петрус и Отто фон Валькфельд, с обычною уже своею наружностью, появились в общей зале, где пятьдесят вольных стрелков в крестьянской одежде, но хорошо вооруженные, встретили их с восторгом и неумолкаемыми восклицаниями: "Да здравствует республика!"
Между тем в деревне сражались повсеместно, все солдаты, которых не успели захватить, а это была большая часть, сомкнулись в плотную группу под командою пяти-шести офицеров и отбивались от вольных стрелков, со всех сторон нападавших на них с отчаянною решимостью людей, которые считают себя погибшими и пожертвовали жизнью.
-- Вперед! -- вскричал Отто, размахивая длинною шпагою.
-- Вперед! -- повторили вольные стрелки.
И вслед за ним они ринулись очертя голову в самую свалку.
Дамы в своей темнице выносили пытку, которой не передать словами: они видели и слышали все, что происходило на площади, и попеременно переходили от надежды к отчаянию, смотря по обороту, который принимала борьба.
Вдруг отворилась дверь их комнаты и на пороге остановился человек.
Это был барон фонШтанбоу.
За ним несколько солдат стояли мрачно и неподвижно. Дамы отвернулись с чувством ужаса и вместе отвращения.
-- Час прошел, -- сказал барон ледяным тоном, -- я пришел за ответом.
-- Смерть скорее, чем позор, -- гордо сказала госпожа Гартман, -- убейте меня, презренный человек!
-- И дочь ваша того же мнения? -- спросил барон с злою усмешкою.
-- Подлец! Подлец! -- вскричала Лания и залилась слезами, бросившись на шею к матери, которую долго и крепко обнимала.
-- Разлучить этих женщин! -- вскричал барон в бешенстве.
Солдаты подошли.
Госпожа Гартман запечатлела долгий поцелуй на бледном лбу дочери и, опустив руки, которыми обвивала ее, сделала шаг вперед и гордо сказала солдатам:
-- Пойдемте.
-- Пойдемте, -- повторила и госпожа Вальтер, смело, становясь возле нее.
Молодые девушки, точно смертельно пораженные, опустились на пол и оцепенели.
-- Вперед! -- громко крикнул барон.
При звуке этого ненавистного голоса они содрогнулись всем телом, встали, грозные, и, высоко подняв голову, в порыве возвышенного самоотвержения бросились вперед заслонить собою матерей и вскричали с твердостью:
-- Нам следует умереть!
Солдаты замялись, даже эти грубые натуры, сохранившие, быть может, какое-нибудь человеческое чувство, испытывали жалость к прекрасным созданиям, которые, бледные и с распущенными волосами, молили о смерти вместо матерей.
-- Ну же, кончать скорее! -- грубо крикнул Штанбоу, поняв, что месть уйдет от него, если медлить долее.
Солдаты подались вперед.
-- Колите их штыками, когда они не отходят! -- крикнул он.
Вдруг в нижних этажах дома поднялся страшный гвалт, крики и угрозы вперемежку с выстрелами и стонами.
-- Скорей! Скорей! Идут! -- крикнул барон солдатам, которые было, попятились, поняв, быть может, наконец, к какому ужасному преступлению их побуждали.
-- А! Так-то! -- вскричал Штанбоу в безумной ярости. -- Хорошо же, я сдержу свою клятву, она не будет принадлежать никому!
И, выхватив из кармана револьвер, он прицелился в Ланию.
Раздался выстрел.
Молодая девушка, ухватившись за платье матери, не хотела расставаться с нею, смерть ее была неминуема, одно чудо могло спасти ее.
Госпожа Вальтер, у ног которой Шарлотта лежала без чувств, сломленная страданием, наклонилась к дочери и поцеловала ее в лоб, прошептав одно слово:
-- Прощай!
Потом движением быстрее мысли она откинулась назад и храбро телом своим заслонила группу из матери и дочери, которые крепко обнялись и спасены были ее геройским самопожертвованием.
Пуля поразила госпожу Вальтер прямо в грудь, и она упала, не испустив даже стона, с светлою улыбкой на губах.
Ее не стало.
Барон взревел как дикий зверь.
-- О! Я убью ее! -- крикнул он, скрежеща зубами. Он не имел времени исполнить свой гнусный замысел. Послышались торопливые шаги, бежало несколько человек, но женщина, в безумном горе, мчалась впереди всех, не зная преград, она кинулась к барону.
-- Спасайтесь, спасайтесь! -- вскричала она прерывающимся голосом, -- спасайтесь, иначе вы погибли! Они идут, вот они, спасайтесь, если не для меня, то для нашего сына, для нашего ребенка, которого смерть ваша оставит сиротою!
Барон оттолкнул ее так грубо, что бедная женщина упала наземь в нескольких шагах от него.
Она приподнялась на колени и, сложив руки, воскликнула с глубокою скорбью:
-- Ради Бога, спасайтесь, Фридрих, я умоляю вас! -- Дико блуждали глаза барона, волосы его становились дыбом над бледным лбом, беловатая пена сочилась из крепко сжатых губ, казалось, им овладело неистовое бешенство. Вдруг взор его опустился на бедную женщину, все еще умоляющую.
-- А! Это ты, Анна Сивере! -- вскричал он с ужасным скрежетом зубов. -- Это ты, демон! Всегда ты, везде ты! Ты мое преступление, ты укор совести, пусть же будет так, пусть ад поглотит нас вместе!
Он выхватил револьвер.
Но в то же мгновение поднялась страшная суматоха.
Благодаря Тому, этой умной собаке контрабандиста, вольные стрелки открыли брешь, ворвались и летели на помощь к пленницам, все опрокидывая на своем пути.
Том внезапно кинулся на Поблеско, схватил его за горло и повалил.
Пуля попала в стену, револьвер выпал из руки Поблеско, и Отто вонзил ему шпагу в грудь.
Шпион страшно вскрикнул и остался недвижим.
Однако ожесточенная борьба завязалась между французами и немцами, последние, мало-помалу оттесненные, приняты были в штыки и вынуждены бежать из дома.
-- Эхе! -- сказал Оборотень, увидав тело Поблеско, от которого Том не отходил, упорно карауля его. -- Этому молодцу досталось не на шутку, однако он, пожалуй, опять очнется. Примем осторожность!
И, взяв тело своими мощными руками, он просунул его в окно и вышвырнул на площадь.
Немцы, окруженные со всех сторон, должны были оставить деревню и отступить окончательно.
Ивон и Мишель усердно суетились вокруг молодых девушек.
Господин Гартман с женою плакали над холодеющим телом госпожи Вальтер, на губах которой еще была последняя светлая улыбка.
Прошло полтора года.
Отто фон Валькфельд, или, вернее сказать, граф де Панкалё, тотчас после своего брака с Анною Сивере решившийся продать свои поместья в Баварии и переселиться с прелестною женою во Францию, прибыл за несколько дней назад в Мюнхен, в окрестностях которого находились все его имения. Графиня жила у отца и матери, встретивших со слезами радости и распростертыми объятиями возвращение в родительский дом обожаемой дочери.
Однажды граф, которого все дела были кончены, желая перед отъездом во Францию проститься с старыми друзьями, отправился в дворянское собрание, где его встретили с горячими изъявлениями дружбы.
Он не был еще получаса в собрании, когда, к великому своему изумлению, увидал барона фон Штанбоу, который входил, высоко подняв голову, с улыбкой на губах и надменным видом.
-- Проклятие, -- пробормотал граф про себя, -- этот подлец жив еще! Правду говорил Оборотень, что он, пожалуй, очнется. Посмотрим, однако, отделается ли он так счастливо теперь?
Он рванулся, чтоб встать и подойти к барону.
-- Оставьте, граф, это мое дело, -- с улыбкой остановил его председатель собрания, с которым он разговаривал.
И, приблизившись к Штанбоу, он сухо и даже не поклонившись, сказал ему:
-- Мы очень изумлены, барон, вашим появлением в нашем кругу.
Все члены собрания встали молча за председателем.
-- Что это значит, милостивый государь? -- спросил барон высокомерно.
-- Разве вам не передали вашего исключения, скрепленного подписями всех членов? -- холодно возразил председатель.
-- Именно по поводу этого оскорбительного исключения я и пришел требовать объяснения.
-- На это отвечать надо мне, -- вмешался один из присутствующих, выходя вперед, -- и -- доннерветтер! -- объяснение будет коротко и ясно.
-- Того-то я и желаю, генерал.
Генерал, это новое действующее лицо, из главных начальников баварского войска, улыбнулся насмешливо.
-- Будьте же довольны, -- продолжал он грубо, -- вы изгоняетесь из дворянского собрания, потому что членами его могут быть только люди с честью.
Штанбоу позеленел.
-- Генерал! -- вскричал он задыхаясь. -- Подобное оскорбление не останется безнаказанно, клянусь!..
-- Не клянитесь, сударь, никто не выйдет с вами на бой, -- холодно перебил его генерал, -- наши шпаги слишком чисты, чтобы скрестить их с вашей.
-- К тому же, -- прибавил председатель, -- по возвращении домой вы найдете приказ короля, которым изгоняетесь из Баварии, и конвой, которому велено выпроводить вас за границу.
-- Что это значит?.. -- вскричал Штанбоу вне себя.
-- Значит то, -- продолжал генерал ледяным тоном, -- что мы храбрые солдаты и люди с честью, что, вынужденные высшими соображениями политики быть заодно с Пруссией во время войны, мы хотя и поневоле пользовались доносами подкупленных шпионов, однако, тем не менее, смотрели на них как на презренных подлецов и слагаем всю гнусность их действий на одно правительство, которое содержало их с макиавеллизмом, противным всякому нравственному чувству. Вон отсюда, шпион и убийца! Не ваше место в кругу благородных людей!
-- О, -- воскликнул Штанбоу в припадке ярости, -- мне, мне выносить такой позор, такие оскорбления! Разве никто не сжалится надо мною!
-- Никто, вон отсюда, если не хотите, чтоб вас вышвырнули лакеи!
-- О! -- вскричал барон, бросаясь к графу де Панкалё, которого вдруг узнал, -- вы, по крайней мере, вы, француз и враг мой, вы не откажетесь скрестить со мною шпагу!
Граф покачал головой с грустным достоинством.
-- Вы ошибаетесь, -- сухо возразил он, -- во время войны я пытался не раз раздавить вас под каблуком, как ядовитую гадину, теперь между нами нет уже ничего общего. Я буду обесчещен навсегда, если коснусь вас одним пальцем.
Вскрикнув как дикий зверь, загнанный охотниками, Штанбоу бросился вон из комнаты.
Подходя к своему дому, он увидал солдат у дверей. Он вошел и поднялся к себе наверх, там ждал его офицер и подал ему приказ об изгнании.
-- Хорошо, -- холодно ответил барон, -- я прошу у вас пять минут.
Офицер поклонился молча.
Штанбоу прошел в следующую комнату.
Почти мгновенно стекла задребезжали от выстрела.
Сбежались со всех сторон.
Взломали дверь: барон фон Штанбоу лежал на полу с раздробленным черепом.
Шпион сам осудил себя.
Спустя два дня граф с своею женой, от которой скрыл это ужасное происшествие, выехал из Баварии, чтоб вернуться во Францию и примкнуть к семейству Гартман.
Ивон Кердрель и друг его Мишель уже женаты, оба приезжают проводить все свободное от военной службы время в доме Филиппа Гартмана, поселившегося в Фонтенбло, где он основал новую фабрику и взял всех прежних своих работников.
Оборотень счастлив: ему поручен надзор над большими владениями графа де Панкалё, и он день и ночь рыскает по лесам с своим неразлучным Томом.
Его умный и ловкий мальчуган воспитывается с сыном графини, которая сдержала данное ему слово.
Петрус удачно защитил свою диссертацию. Он отправился в Алжир с первыми эльзасскими эмигрантами.
------------------------------------------------------------
Первое издание перевода: Приключения Мишеля Гартмана. Серия первая, Маркары. Роман Густава Эмара. -- Санкт-Петербург: Е. Н. Ахматова, 1873. -- 546 с.; 22 см.