В которой, наконец, является закон Линча
Ночь была прекрасная, но страшно холодная. Здесь, в горах, где теперь укрывались партизаны, на самой границе вечных снегов, где единственными товарищами их были гордые горные орлы и кондоры, к одиннадцати часам утра и часов до четырех пополудни жара была положительно нестерпима, но едва только солнце скрывалось за горизонтом, наступал такой холод, что дыхание леденело в воздухе.
Надо было обладать железным здоровьем, чтобы безнаказанно выносить такие резкие перемены температуры.
Темное голубое небо было усеяно бесчисленными звездами, сверкавшими, как алмазы, а бледный месяц плыл, лениво разливая свои холодные лучи на весь окрестный пейзаж, своевольно изменяя все очертания. Редкий воздух был до того чист и прозрачен, что на громадном расстоянии можно было различить даже самые мелкие предметы.
Плотно завернувшись в свой широкий военный плащ, молодой полковник спускался с горы по едва заметной тропинке, и добрый, сильный конь его шел под ним твердой, уверенной поступью, ни мало не смущаясь открывшимися по бокам бездонной пропастью ущельями и обрывами.
Время от времени полковник издавал громкое "Хм!", повторяемое на далекое расстояние горным эхом.
Временами слышались глухие, отдаленные раскаты грома, доносившиеся из глубины ущелий, -- и совы, притаившись в самых верхних ветвях гигантских кедров, оглашали воздух своим меланхолическим криком, -- порою раздавался резкий зов мексиканской перепелочки, а из долины доносился вой красного мексиканского волка.
Полковник ехал, не убавляя и не прибавляя шагу. Вот уже несколько минут, как он въехал в густой лес, где было почти совершенно темно. Вдруг, он выехал на совершенно обнаженную горную вершину; здесь, среди каменных громад и гигантских обломков скал, нагроможденных повсюду в полном беспорядке и производящим впечатление страшной картины хаоса, можно было хорошо укрыться от ветра, который свирепствовал на этой высоте.
С вершины этой голой горы видна была вся местность до самых крайних пределов горизонта.
Смело следуя по узкой тропинке, извивающейся между громадными обломками камней и скал, в продолжении целой четверти часа, дон Рафаэль увидел, наконец, в одной из скал громадную пещеру, перед входом в которую горел огонек потухавшего костра, а к костра, вытянув к огню ноги, сидел какой-то человек, покуривающий прекрасную сигару.
Услыхав звук копыт коня, человек этот обернулся и поспешно схватился за ружье лежавшее тут же на земле, но когда разглядел всадника, то лицо его вдруг осветилось улыбкой. Человек этот был дон Лоп.
-- Добро пожаловать, брат! -- крикнул он дону Рафаэлю, -- ты сильно запоздал сегодня, я уже около двух часов жду тебя и почти потерял надежду видеть сегодня, а между тем я имею кое что сообщить.
-- И я тоже; что новенького? -- спросил новоприбывший, соскочив с седла и покрыв своего коня толстой попоной.
С этими словами он подошел и присел к костру рядом с братом.
-- Carai! -- воскликнул он, -- какой собачий холод, право, я едва не замерз; у меня на каждом волоске усов по сосульке. Завидую тебе, ты куришь прекраснейшие сигары.
-- Я привез для тебя целых четыре пачки!
-- Спасибо, а пока дай мне одну из твоих.
Он взял из рук брата сигару, зажег ее и с наслаждением затянулся.
-- Ты не можешь себе представить, какой омерзительный табак мы вынуждены курить. Вот это сигара, так сигара! Я ведь чуть было не остался у себя. Скажи-ка, когда проследует здесь провиантский транспорт, в какое время?
-- Сегодня в ночь, часа в четыре утра!
-- Прекрасно! Значит время есть, -- а кто будет сопровождать его?
-- Я и матадоры!
-- Ага! эти мерзавцы тоже участвуют в сегодняшней потехе? Отлично! Знаешь ты их начальника?
-- Нет! я видел его только мельком и при том он так искусно окутан своим монашеским балахоном, что едва можно видеть кончик его носа. -- Признаюсь тебе, брат, что этот образ жизни, который я вынужден вести теперь, является для меня невыносимой пыткой, он прямо свыше моих сил! Служить людям и интересам, которые мне ненавистны, сражаться против того, за кого готов с радостью пролить последнюю каплю крови -- это такая пытка, которой я более не в силах вынести!
-- Сколько у тебя человек команды в твоей партиде? -- спросил дон Рафаэль, делая вид, что не слышал последних слов брата.
-- Шестьсот! -- ответил дон Лоп, подавляя вздох.
-- Все они хорошо известны тебе?
-- Да, очень хорошо. Я набирал их с большим разбором и осторожностью, все те, которых ты прислал ко мне, завербованы мной без исключения.
-- Значит, ты во всех их уверен?
-- Да, как в тебе и в себе! Все они безусловно преданы нашему дому и ждут только моего сигнала, чтобы открыто примкнуть к либералам.
-- Прекрасно! А Фрейль тебя знает?
-- Да, как и все, под моим военным именем -- Эль Мучачо.
-- Тем лучше! А сколько у этого дуралея крепких ребят находится под командой?
-- Человек триста, настоящих чертей!
-- Отлично! Теперь слушай меня внимательно: сейчас я сделал вид, что пропустил мимо ушей твой горький ропот на судьбу, хотя твои слова меня точно ножом полоснули по сердцу, но прежде, чем мы станем говорить о наших личных делах, я хотел бы получить от тебя кое-какие сведения. О наших же делах не беспокойся, мы сегодня поговорим вволю. Итак, скажи, много ли испанских войск стоит теперь около Анко-Сенорес?
-- В общей сложности свыше двух с половиной тысяч, но пригодных для боя военных сил не более тысячи девятисот человек. Все это плохие солдаты с плохим начальством. Главный их начальник, полковник Итурбид, на плохом счету у испанцев; полагают, что он уж слишком явно считает государственные доходы своей законной собственностью, кроме того он только с месяц командует этими войсками.
-- А есть у него какие-нибудь орудия?
-- Да, у него имеется восемь орудий, а наш провиантский обоз доставляет ему еще десять крупных орудий.
-- Прекрасно! Следовательно твоей команды шестьсот человек, моих восемьсот; главнокомандующий даст мне пятьсот человек пехоты, двести человек кавалерии и два орудия, что составит, если не ошибаюсь...
-- Две тысячи сто человек войска и два орудия; людей у нас больше, но орудий у нас меньше, чем у них.
-- Нет и орудий у нас больше! -- сказал дон Рафаэль, -- ты забываешь десять пушек обоза.
-- Да, правда! -- сказал улыбаясь дон Лоп.
-- Я даже не принимаю в расчет неожиданность нашего нападения. Через час комендант Анко-Сенорес будет предупрежден о нашем намерении, в его распоряжении находится до шести сот человек, способных сделать вылазку. Из этого ты видишь, что успех нам почти обеспечен. Да, кстати, обоз должен быть отбит без единого выстрела. Все ли у тебя готово?
-- Все, будь покоен на этот счет!
-- Ну, и прекрасно! А не знаешь ли ты, знаком ли полковник Итурбид с Фрейлем?
-- Не думаю, ведь, Фрейль недавно только прибыл из провинции Валльядолид, где он формировал свою партиду бандитов. Он здесь не более месяца и теперь в первый раз ему поручили эскортировать обоз.
-- А, впрочем, это не важно. Ты подыщи человека из числа твоих людей, который бы до некоторой степени походил на него; ему придется всего в течении нескольких минут разыгрывать достопочтенного Фрейля.
-- Следовательно, нам придется действовать по тому плану, который мы обдумывали вместе с тобой?
-- Да, генерал вполне одобрил его и находит прекрасным.
-- Так, значит, все решено?
-- Да! А теперь, покончим с делами конгресса, поговорим о наших собственных делах. -- И, достав из кармана недавно полученный от дона Торрибио пиастр, дон Рафаэль подал его брату.
-- Ах! -- едва внятным от волнения голосом вскрикнул дон Лоп, -- это пиастр покойного дяди. -- Ты его нашел? каким образом?
-- Успокойся, брат! Если мои предчувствия не обманывают, то, вероятно, завтра твои мучения окончатся и убийца нашего отца будет в наших руках!
-- О, я хочу все знать! хочу, чтобы ты все рассказал мне!
-- Слушай же, потому что нам нельзя тратить даром много времени, нам предстоит сегодня не шуточное дело!
И дон Рафаэль рассказал подробно брату обо всем, что было между им и доном Торрибио Карвахаль с час тому назад.
-- Ну, что ты, брат, на это скажешь?
-- Я полагаю, что Господь за нас! -- сказал дон Лоп, -- и что человек этот и есть убийца нашего отца, который теперь будет отомщен!
-- Главное, обрати внимание на его руки!
-- О, будь покоен! Это я сделаю прежде всего!
-- А главное, помни еще, что мы с тобою судьи-каратели, а не убийцы. Надо, чтоб человек этот принял возмездие за свое преступление, а не был просто убит, как может быть убит каждый из нас, -- ты меня понимаешь, надеюсь?
-- Я не дотронусь до волоса на его голове.
-- Ты обещаешь мне это?
-- Клянусь, брат! О, наконец-то, отец наш будет отомщен!
-- Ну, я теперь, когда все уже сказано между нами, расстанемся, дорогой брат, и разойдемся каждый в свою сторону. В четыре часа мы снова встретимся с тобой, так что тебе осталось потерпеть всего несколько часов.
-- О, это уже все равно! я буду терпелив; не забудь свои пачки сигар, вот они!
-- Не беспокойся, не забуду, большое тебе спасибо за них!
В продолжении этого последнего не связного разговора, братья взнуздали своих коней, вывели их из грота, сели на коней, и, пожав еще раз друг другу руки, разъехались каждый в свою сторону.
На этот раз дон Рафаэль галопом вернулся в свой лагерь, куда прибыл немного ранее десяти часов.
Он пробыл в отсутствии часа полтора; дон Торрибио Карвахаль ожидал его. После непродолжительного но серьезного разговора с полковником, капитан поспешно вскочил в седло и, не медля ни минуты, поскакал по направлению к главной квартире.
После отъезда адъютанта главнокомандующего, полковник собрал всех своих офицеров, разъяснил им свой план, входя даже в мельчайшие подробности, и, приказав им соблюдать величайшую осторожность и осмотрительность, распустил их.
Нечаянное нападение отважного партизана превосходило всякие ожидания. Как сам дон Рафаэль выразился, задача не легкая, но он не унывал и надеялся на удачу.
Он не сказал им только, что рассчитывал сегодня убить двух зайцев одним выстрелом. Служа делу либеральной партии, он в то же время служил и своим интересам. И трудно утверждать, чтобы общее дело было важнее для него, чем его личное, потому что дело мести у населения лесов прибрежья Тихого океана играет чуть ли не важнейшую роль в жизни.
В два часа ночи вся партида, разбуженная своими офицерами и унтер-офицерами, выстроилась без шума в боевой порядок и была готова к выступлению.
Ноги лошадей были из предосторожности обмотаны тряпками, а всадники получили приказание подхватить свои сабли под левую руку, чтобы избежать лязга оружия на ходу.
Когда все это было сделано, полковник проворно проехал по рядам своих солдат частью для того, чтобы убедиться, что ни одна из мер предосторожности, предписанных им, не упущена, частью для того, чтобы сказать солдатам несколько слов, которыми он всегда умел точно наэлектризовать их.
Наконец, шепотом было отдано приказание выступать, и партида тронулась крупной рысью с места своей стоянки, точно легион ночных приведений.
Человек шестьдесят солдат, прибывших в их лагерь за каких-нибудь полчаса до выступления, следовали за взводами кавалеристов тесной молчаливой группой, под начальством трех офицеров.
Солдаты эти были артиллеристы, присланные главнокомандующим для того, чтобы заменить прислугу у орудий, отбитых у неприятеля.
Конный авангард, человек в тридцать, предшествовал отряду на расстоянии двух сот шагов, а молодой полковник ехал еще на таком же расстоянии впереди авангарда с заряженными пистолетами наготове, приняв на себя опасную и ответственную обязанность разведчика.
На колокольне какой-то, затерявшейся в долине деревеньки пробило четыре часа ночи, когда по рядам отряда пробежала шепотом сказанная команда "Стой!".
Колонна остановилась, как в копаная, только командир ее, полковник дон Рафаэль Кастильо, продолжал осторожно подвигаться вперед.
Достигнув поворота дороги, он тоже придержал коня и достав из кармана своих calzoneros mechero, стал усиленно выбивать искры.
Почти в тот же момент в ста шагах впереди него, взвилась к небу тонкой струйкой ракета и тотчас же упала на землю.
То был ответный сигнал на сигнал полковника.
Колонна снова двинулась вперед.
Десять минут спустя, миновав крупной рысью частый лес, всадники выехали на большую полянку, где их глазам представилось необычное зрелище.
На середине поляны стоял обоз, готовый, очевидно, продолжать свой путь; многочисленная команда в стройном, боевом порядке как будто ожидала прибытия отряда дона Рафаэля. Эти всадники, числом около шести сот человек, представляли собою партиду Мучачо (Muchaho), т. е. дона Лопа Кастильо.
В тени деревьев виднелась какая-то темная масса, выделяясь черным пятном на земле. То были солдаты партиды Эль-Фрейля. Они казались мертвыми: они спали!
-- Им хватит на целые сутки! -- насмешливо сказал дон Лоп, указывая на них презрительным жестом.
-- Ты смеешься, брат. Значит, есть что-нибудь новое?
-- Да, поди сюда! -- нервным, дрогнувшим голосом вымолвил он.
-- Подожди минуту!
Полковник сделал кое-какие распоряжения, отдал несколько приказаний своим офицерам и, соскочив с коня, пешком последовал за братом.
Дон Лоп отвел его на самый край полянки и там немного поодаль от других указал ему на человека, крепко спящего и связанного, как и все остальные.
Дон Лоп взял факел и оба молодых человека низко склонились над ним.
-- Смотри на него хорошенько! -- сказал дон Лоп и голос его вырывался каким-то свистом сквозь плотно стиснутые зубы.
-- Это ведь дон Хуан Педрозо! -- сказал дон Рафаэль, -- дон Торрибио так и говорил мне!
-- Лицо не важно! -- вскрикнул дон Лоп нетерпеливо, -- смотри на его левую руку.
-- Тысяча демонов! -- вскрикнул молодой человек, голосом, который трудно передать словами, -- ведь это он! Это убийца!
Действительно, левая рука этого негодяя, лежавшая на виду на груди, не имела двух крайних пальцев.
-- Да, это он! -- с глухою яростью подтвердил дон Лоп, -- наконец-то, он в наших руках!
-- И теперь он уже не уйдет от нас! -- продолжал дон Рафаэль, нервно пожимая руку брата.
-- Что же нам теперь делать? -- спросил дон Лоп.
-- Не беспокойся более о нем, это уже теперь мое дело! Его бросят теперь так, как он есть, связанного, в одну из артиллерийских повозок, а затем, после сражения, мы с тобой посмотрим, что нам делать. Двое из моих людей, в которых я вполне уверен, не отойдут от него ни на шаг.
-- Смотри, чтобы он не сбежал! А давно ли он спит?
-- Не более, чем полчаса!
-- А когда должен проснуться?
-- Через двадцать четыре часа!
-- Ну, в таком случае тебе нечего беспокоиться. Часа через четыре, самое большее пять, мы будем полными хозяевами своего времени, а теперь нам следует спешить, потому что нас ждут!
Взглянув еще раз на убийцу их отца, оба брата крупными шагами вернулись к своим отрядам.
Пока командиры занимались своими частными делами, офицеры того и другого отряда не теряли время. Артиллеристы приводили в порядок и заряжали орудия; последние были совершенно новые и прекрасные во всех отношениях, и только что прибыли вместе с последним подкреплением, присланным из Испании, так что ни разу еще не употреблялись в дело.
Триста человек из партиды дона Рафаэля обменяли свои кивера на шляпы матадоров, припрятав свои в переметные сумки, чтобы в известный момент иметь возможность опять надеть свои, сбросив чужие.
Спящих бандитов Эль-Фрейля побросали в пустые артиллерийские повозки и крепко на крепко замкнули над ними крышки этих фургонов. Arrieros, т. е. арьергард готовился препроводить их в лагерь мексиканцев.
Один из офицеров дона Лопа, человек очень преданный и весьма смышленый, имевший кое-какое сходство с доном Хуаном Педрозо, облекся в монашескую рясу мнимого Эль-Фрейля и готовился принять командование над переодетой в шляпы матадоров партидой.
Осталось еще позаботиться о самом убийце.
Двое солдат подняли его на руки, бросили в один из фургонов, и согласно строжайшему приказу своего начальника, став на обе стороны фургона, должны были ни на шаг не отступать от него.
Убедившись, что все в надлежащем порядке, дон Рафаэль обратился с несколькими теплыми, прочувственными словами к своим офицерам и солдатам, затем, пожав еще раз руку брата, стал во главе остальных пятисот человек своей партиды и, повернув коня, покинул поляну.
Первая часть задуманного им плана была уже выполнена, теперь оставалась вторая, -- несравненно более трудная.
Атака должна была начаться в пять часов утра, т. е. за час до восхода солнца.
Теперь молодому полковнику оставалось лишь присоединиться со своими людьми к подкреплению, присланному ему главнокомандующим, и выждав сигнал орудий дона Лопа, атаковать врага разом с трех сторон. А дон Лоп взялся произвести переполох в испанском лагере.
Мы оставим на время дона Рафаэля с его людьми, а проследим за доном Лопом, на которого возлагалась труднейшая, важнейшая и вместе с тем опаснейшая часть задуманного плана.
От него требовалась в этом деле неслыханная смелость и ловкость.
Когда фургоны, увозившие жандармов, скрылись во мраке леса, дон Лоп стал готовиться к дальнейшему движению вперед.
Войска, которыми он располагал, были разделены им на две отдельные партиды и размещены таким образом, что как будто обоз все еще находился в руках испанцев, в этом заключалось самое главное. Надо было, чтобы испанцы, вообще по природе своей крайне недоверчивые и давно успевшие свыкнуться с этой войной, главным образом основанной на хитростях, засадах и захватах врасплох неприятеля, в чем сами они были близки к совершенству, надо было, повторяем мы, чтобы у них не явилось ни малейшего подозрения относительно того, что им готовилось.
Обоз двинулся дальше в стройном порядке с авангардом и разведчиками впереди и на обоих флангах, но все было расположено таким образом, чтобы люди, по первому слову команды, могли соединиться в одну сплошную стену и идти в атаку в случае надобности.
Немного ранее пяти часов утра, обоз был уже в виду неприятельских аванпостов.
Обоза ожидали; но надо отдать справедливость, испанцы плохо охраняли свой лагерь; по небрежности ли, или же потому, что они полагали, что им нечего опасаться нападения мексиканцев, или по каким либо иным соображениям, но только весь лагерь поголовно спал крепким сном. Часовые сторожевых пикетов едва слышно окликнули и были захвачены в плен без боя, тоже самое случилось и на аванпостах, которые также, будучи захвачены врасплох, сдались без выстрела.
В этот момент из цитадели города плавно взвилась ракета и в ответ ей взвились другие две ракеты с разных сторон. Тогда раскрылись одни из городских ворот и из них кинулись в траншеи войска, отважные защитники города, и открыли по неприятелю страшный огонь.
Дон Лоп приказал навести свои орудия и дал залп картечью.
Одновременно с этим мексиканцы открыли пальбу и ружейный огонь с двух других сторон; отовсюду стали раздаваться торжествующие крики.
-- Победа! Они в нашей власти! Мексика! Мексика! Нет пощады!
Оставив триста человек команды для охраны орудий дон Лоп влетел бешеным аллюром во главе своей партиды в центр неприятельского лагеря.
Испуганные такою внезапной неожиданностью испанцы повскакали второпях от сна, схватились за оружье и пытались сплотиться. Всюду завязались отдельные схватки, испанцы бились, как черти; бой кипел на всем протяжении лагеря, дрались повсюду. Мексиканцы, чтобы усилить смятение и беспорядок в неприятельском лагере, подбрасывали там и сям на палатки на крыши саклей и шалашей зажженные смоляные факелы, и менее чем в полчаса весь лагерь был объят пламенем.
Вскоре сражение превратилось в настоящую бойню; мексиканцы никому не давали пощады, они резали и убивали бегущих, обезумевших от страха испанцев. Крики и стоны раненых и умирающих заглушали собою шум сражения. Испанские орудия, направленные на город были повернуты мексиканцами и направлены на лагерь; теперь они палили во всю по несчастным испанцам, бежавшим под этим градом пуль, ядер и картечи.
Однако полковник Итурбид, проснувшийся одним из первых, успел собрать около себя от семи до восьми сотен человек и пытался восстановить порядок сражения.
Все это были старые, бывалые солдаты, отважные в бою и прекрасно дисциплинированные, готовые пасть до последнего скорее, чем сдаться. Они проявили положительно чудеса храбрости и несколько раз им удавалось даже останавливать и оттеснять нападающих, но было уже слишком поздно, чтобы спасти лагерь; сражение было проиграно.
Весь этот героизм не мог привести ни к чему иному, как только продлить еще на некоторое время отчаянную битву без всякой пользы и дать перебить до последнего этих героев.
Полковник Итурбид понял это и скомандовал отступление. Испанцы стали отступать медленно, отбиваясь со всех сторон от неприятеля и размыкая ряды, чтобы укрывать в них бегущих товарищей, кидавшихся туда, как безумные.
Так они отступали под неприятельским огнем гордые, надменные и неустрашимые. Проложить себе путь испанцам было не особенно трудно, так как мексиканцы только обстреливали их, но не преследовали серьезно: им не было причины опасаться вторичного возвращения испанцев под стены Анко-Сенорес, так как у тех не было ни пушек, ни оружия, ни зарядов, ни провианта, все было отбито у них неприятелем, в том числе пять знамен.
Оставив на месте пятьсот человек раненых, которых они не имели возможности убрать, мексиканцы забрали в плен восемьсот человек солдат, не считая разносчиков торговцев и маркитантов, не участвовавших в сражении. Кроме того они захватили еще до 400 копий. Таким образом была снята осада с маленького городка Анко-Сенорес, стратегическое положение которого играло чрезвычайно важную роль для обеих воюющих сторон.
Теперь история об освобождении от осады этого маленького городка перешла в область легенды, не столько вследствие необычайной смелости плана, сколько благодаря тому, что это событие связано с именем полковника Итурбида, ставшим впоследствии столь громким и столь трагически известным в истории мексиканской революции.
Когда испанцы окончательно покинули окрестности города Анко-Сенорес, а преследовавшие их отряды вернулись в город и объявили, что неприятель ушел в горы Сьерры де ла Каденса, направляясь к маленькому городку Мапими, дон Рафаэль ввел обоз в город, затем, соединив свою партиду с партидой брата, ускоренным маршем направился в главную квартиру мексиканских войск, поручив отряду дона Торрибио эскортировать пленных, раненых и фургоны с оружием и снарядами, неприятельские знамена и орудия. Дон Хуан Педрозо, крепко связанный, и под конвоем двух конных солдат, запертый на ключ в одном из фургонов также следовал в обозе. Дон Лоп из предосторожности захватил ключ от фургона с собою, опасаясь, чтобы движимый любопытством дон Торрибио не вздумал открыть крышки фургона и, увидав своего тестя, не был удивлен такого рода странным с ним обращением. Такой случайности следовало избежать, во что бы то ни стало.
Главнокомандующий принял обоих братьев чрезвычайно благосклонно и горячо поздравлял их с успехом их трудного предприятия и быстроты, с которой их рискованный план был приведен в исполнение.
Действительно, сражение продолжалось не более часа, так что к восходу солнца все уже было кончено.
На следующий день прибыл в главную квартиру посланный от конгресса, чтобы вручить трем командирам отрядов назначенные им от конгресса награды.
Дон Рафаэль был произведен в генералы, дон Лоп -- в полковники, а дон Торрибио Карвахаль -- в батальонные командиры.
Это было весьма справедливо, в особенности по отношению к дону Лопу, на долю которого выпала столь тягостная и рискованная роль, и который теперь, присоединясь к либеральной армии, доставлял ей отряд в шестьсот человек лихих, удалых кавалеристов, также горячо преданных делу освобождения, как и сам он.
Вся армия одобряла и относилась сочувственно к отличию, коим был удостоен этот молодой человек.
Спустя несколько дней после бегства своей дочери, увезенной доном Торрибио Карвахаль, как мы о том рассказывали в одной из предыдущих глав, дон Хуан Педрозо сам покинул свое ранчо, оставив в нем одну свою жену, и не сказав ей ни слова ни о причинах, побуждавших его к столь внезапному удалению, ни о том, когда он намерен вернуться.
Прошло более года со дня его внезапного ухода, который донна Мартина положительно не знала чему приписать. Это кроткое доброе существо всегда безропотно сносила зверское обращение с нею мужа, и не могла придумать, чем она могла провиниться перед ним на столько, чтобы он в течение всего этого времени не дал ей ни какой вести о себе; она даже не знала, жив он или умер.
Дочь писала ей уже два раза, сообщая о своем браке с доном Торрибио и уверяя ее в своем счастье, а в другой раз донна Мартина случайно узнала о том, что дочь ее благополучно родила ребенка, которого боготворит и что муж ее поступил в ряды действующей мексиканской армии, оставив жену в маленьком горном городишке Зимапан в провинции Мексико. Никаких других сведений о близкий и дорогих ей существах бедная старушка не имела.
Она влачила очень печальное существование; особенно тяготило ее это одиночество; не желая оставаться совершенно одна в ранчо, она пригласила жить с собой двоих своих дальних родственников, людей чрезвычайно бедных, для которых это предложение ее было чистым благодеянием.
С этого времени жизнь ее потекла покойно, однообразно, но скучно, потому что ничто не веселило и развлекало этих людей, не имевших в жизни никакой цели и никакой отрады. Однажды вечером, оставшись одна в общей комнате ранчо, донья Мартина печально размышляла о своей жизни, как вдруг, кто-то постучал в дверь довольно сильно и резко.
Это было около десяти часов вечера, а столь позднее время считается в лесу совершенно неудобным для посещений, так как здесь все ложатся спать вскоре после заката солнца. Бедная женщина перетрусила в первую минуту, но затем успокоилась, подумав, что она никогда в своей жизни не делала никому зла, и что у нее были одни друзья, а врагов не было никогда; быть может, в сердце ее шевельнулась смутная надежда, что к ней вернулся ее муж.
Она встала со стула и пошла отворять дверь.
В комнату вошли несколько человек мужчин, а в полуоткрытую дверь она увидела при свете полной луны еще много других, неподвижно и безмолвно стоявших вокруг черного мула, на спине которого был привязан какой-то громадный тюк, неясные очертания которого смутно напоминали человеческую фигуру.
Сердце бедной женщины, столько выстрадавшей в последнее время, невольно сжалось от страха; крик ужаса вырвался из ее груди, когда она увидела, что лица всех вошедших в комнату людей были скрыты под черными масками.
-- Успокойтесь, сеньора! -- сказал один из замаскированных, -- вам не грозит никакой опасности, мы не бандиты, не убийцы и не воры!
-- Но кто же вы такие, Бога ради? -- воскликнула бедная женщина, с умоляющим видом сложив руки.
-- Мы судьи! -- глухо ответил замаскированный, -- но с вас не требуем никакого отчета, мы хотим только попросить вас ответить нам на некоторые вопросы, которые намерены задать вам, но прежде всего, прошу вас сесть и успокоиться: повторяю, вам нечего нас опасаться!
Дрожа всем телом бедная женщина скорее упала, чем села на стул, который ей подвинул замаскированный незнакомец.
Наступило непродолжительное молчание.
-- Ну-с, можете вы теперь отвечать, сеньора? -- вежливо осведомился незнакомец.
-- Да, сеньор, я полагаю что могу!
-- Как вас зовут?
-- Мартина Долорес Пачеко Терраль.
-- Вы законная супруга Хуана Педрозо?
-- Да, сеньор!
Здесь следует заметить, что замужние женщины в Мексике и Испании сохраняют свое девичье имя и фамилию.
-- Муж ваш покинул вас?
-- Да, сеньор, вот уже пятнадцать месяцев и семнадцать дней! -- ответила бедная женщина.
-- А по какой причине он это сделал?
-- Я и сама не знаю, сеньор!
-- Вы не знаете?
-- Клянусь вам Пресвятой Богоматерью Гваделупской, моей святой покровительницей!
-- Я верю вам; а после своего ухода давал он вам какие-нибудь вести о себе?
-- Никогда! -- ответила она, подавляя тяжелый вздох.
-- Вы одни живете?
-- Нет, со мной живут двое моих родственников, муж и жена; я просила их поселиться вместе со мною после того, как муж мой оставил меня, потому что полное одиночество страшило меня.
-- А это ранчо ваша собственность?
-- Нет, сеньор, этот ранчо и все, что в нем есть, принадлежит мужу, моего здесь нет нечего!
-- Но чем же вы живете?
-- Теми крохами, которые достались мне от моей семьи; муж мой, уходя, унес с собой все, что только мог захватить, даже и коней!
-- Однако у вас на конюшне есть животные!
-- Да, у меня их три -- сеньор, одна дойная корова и коза, которые снабжают меня молоком.
-- Известно ли вам, где теперь проживает ваша дочь?
-- Мне говорили, что она живет в Зимапан -- в провинции Мексико.
-- Да, она живет там; скажите были бы вы рады увидеть вашу дочь?
-- О, да сеньор! это было бы величайшей радостью для меня; я так люблю ее!... но, к несчастью...
-- Вы скоро увидите ее! -- прервал старушку незнакомец, -- пойдите разбудите ваших родственников.
В этот момент они, как будто их звал кто, сами вошли в комнату; шум голосов разбудил и они поспешили одеться и выйти, чтобы посмотреть в чем дело.
-- Сеньора, -- продолжал тогда незнакомец, тоном, не допускающим возражений, -- надо, чтобы не далее как через час вы покинули этот ранчо, куда вы никогда более не вернетесь; двое из моих людей благополучно доставят вас в Гуано-хуанто (Guanojonante) а оттуда вам уже будет не трудно добраться до Замапана, где живет ваша дочь и где она ожидает вас. Ваши родственники могут сопровождать вас в вашем путешествии и по прибытии в Замапан вы найдете там вашу корову и козу. Спешите же со своими сборами в дальний путь и главное не оставляйте здесь ничего из принадлежащего вам. Мы привели с собой сильного молодого мула, который повезет на себе вашу кладь и пожитки, чтобы не обременять ими лошадей. Мы же все удалимся отсюда и будем ожидать там, на поляне, пока вы окончите сборы. И так, до скорого свидания, сеньора!
По знаку незнакомца все замаскированные люди вышли за порог ранчо, а он сам вышел последним, но прежде чем запереть за собой дверь, еще повторил:
-- Так через час вы должны быть готовы!
-- Боже мой, Боже мой! что это значит? -- воскликнула недоумевающая женщина, горестно воздевая руки к небу, как только она осталась одна со своими родственниками.
-- Это значит, сестра, что нам следует повиноваться! -- проговорил последний. Мы в руках карателей за преступление этого демона Хуана. Ваш муж совершил, вероятно, какое-нибудь преступление и здесь разыгрывается страшная драма. Будем спешить, если не хотим, чтобы и с нами случилась какая-нибудь беда.
-- Это убьет меня! -- воскликнула в отчаянии, ломая руки, донна Мартина.
-- Нет дорогая сестра, -- ласково сказала жена ее родственника, -- к чему вам приходить в отчаяние, ведь, вам предстоит увидеть вашу дочь, и вы будете счастливы как того заслуживаете.
-- Да, да! Дочь моя, дорогая моя Леона, я хочу видеть ее!
Не прошло и получаса, как все сборы были окончены, все три лошади оседланы, мул нагружен, корова и коза уложены на мягкую подстилку из соломы на телеге, запряженной парой добрых коней и были отправлены вперед.
-- Мы готовы исполнить ваше приказание! -- сказала донья Мартина, притворяя дверь ранчо.
Незнакомец неподвижно стоял против этой двери.
Услыхав голос доньи Мартины, он подал ей руку, подвел ее к одной из лошадей, сам помог сесть в седло и почтительно поклонившись сказал:
-- Прощайте, сеньора, вы хорошая женщина, будьте счастливы и Господь с вами!
Затем поклонился и двум ее родственникам и пожелал всем им счастливого пути.
-- Прощайте, сеньор! -- печально отозвалась донья Мартина, -- Бог да простит вам то, что вы, если я только не ошибаюсь, намерены сделать.
Пять минут спустя замаскированные люди остались на полянке одни.
Прошло около получаса; они не шевелились и не проронили ни слова. Они, очевидно, хотели дать изгнанникам удалиться настолько, чтобы те не могли ни видеть, ни слышать того, что здесь должно было произойти.
-- Приведите ко мне этого человека! -- сказал незнакомец.
И он вошел в дом, куда за ним последовала добрая половина его товарищей.
Остальные остались на поляне караулить все пути, выходящие на полянку.
В комнату внесены были две свечи и поставлены на стол, перед которыми сидел незнакомец, отдававший приказания остальным.
Затем в комнату привели дона Хуанито Педрозо; по знаку незнакомца ему развязали руки и сняли со рта повязку.
Он оглядел недоумевающим, любопытным взглядом всю комнату.
-- Кто вы такие и чего вы хотите? -- спросил он резким злобным голосом, -- зачем привезли вы меня в этот ранчо, который принадлежит мне?
-- Мы привезли вас сюда, чтобы произвести над вами суд и как только приговор будет произнесен, каков бы он ни был, тотчас же привести его в исполнение на этом самом месте, где было задумано вами ваше гнусное преступление!
Партизан презрительно пожал плечами.
-- Я положительно не понимаю, что вы хотите сказать. Если вы хотите меня зарезать, то зачем же дело стало? Вы сильнее меня! Но зачем, спрашиваю вас, вам понадобилось убить меня на глазах моей жены?
-- Вашей жены нет уже здесь! -- отвечал незнакомец ледяным тоном, -- она уехала уже с час тому назад, увозя все, что ей принадлежало!
Несмотря на всю свою наглость, дон Хуан был поражен точно громом этим ответом незнакомца, однако очень скоро оправился и снова продолжал все тем же насмешливым тоном.
-- В чем же собственно обвиняют меня?
-- Вас обвиняют в том, что вы убили с целью ограбления дона Сальватора Кастильо и затем подожгли его ранчо!
-- Это нелепо! -- пожав плечами, воскликнул партизан, -- я почти не знал дона Сальватора Кастильо и не имел ни малейшей причины ненавидеть его.
-- Все это правда, но вы знали, что он богат и хотели отнять у него те три тысячи пиастров, которые он в тот же день получил при вас в Сан-Блазе!
-- Все это еще ничего не значит и не имеет ни малейшего смысла. Кто осмеливается обвинить меня в этом гнусном преступлении?
-- Именно гнусном! Обвинителем в этом деле является прежде всего сам покойный дон Сальватор, который перед смертью успел все сказать своему старшему сыну, затем священник, который делал вам перевязку, и наконец, вот этот пиастр, сорванный с шеи убитого вами человека. Вот она, эта монета, этот пробитый пиастр! Смотрите, тот ли это?
И незнакомец протянул к нему руку с монетой.
-- Напрасно! Это лишнее! -- воскликнул убийца, сделав при этом невольное движение, в котором сказался и суеверный страх, и отвращение, и отвернулся в сторону.
-- Возьмите эту монету, спрячьте ее, я не хочу ее видеть! -- с нервным возбуждением заговорил он.
-- Значит, вы признаетесь в ваших злодеяниях?
-- К чему тут признаваться? вам все известно!.. делайте со мной что хотите!.. затем, подумав немного! он прибавил, -- а ведь я был уверен, что убил его!
Незнакомец обратился к стоящим по правую и левую сторону его, так же как и он замаскированных людей, и сказал:
-- Признаете ли вы, что этот человек по собственному своему сознанию признал себя убийцей, вором и поджигателем!
-- Да! -- ответили почти в один голос все присутствующие.
-- Каков же будет ваш приговор ему?
-- Закон возмездия: око за око и зуб за зуб! -- ответили мрачные судьи.
-- Так убейте меня и чем скорее, тем лучше -- с ироническом смехом воскликнул партизан.
-- Хуан де Диос Педрозо, -- продолжал незнакомец все тем же невозмутимо холодным, ледяным тоном. -- Убийца, вор и поджигатель, по приговору суда Линча, ты должен умереть!
-- Благодарю! -- насмешливо отозвался приговоренный к смерти, презрительно пожав плечами.
-- Вы приговариваетесь, -- продолжал незнакомец, -- быть сожженным живьем в стенах вашего ранчо, точно также как вы намеривались поступить с вашей несчастной жертвой в ранчо, подожженном вами!
-- О, вы не сделаете это! -- воскликнул он с нескрываемым ужасом.
Незнакомец сделал знак.
Несколько человек накинулись на злодея, который выл от ярости и отчаяния и сопротивлялся, но не смотря на его бешеные усилия вырваться и избежать своей страшной участи, в одну минуту повалили на пол и связали не веревками, а железными цепями, затем заткнули ему рот, чтобы он не мог кричать.
В таком виде его положили на стол в общей комнате ранчо и оставили там, а судьи медленно вышли, оставив дверь открытой, после чего дом подожгли в нескольких местах сразу и оцепили его со всех сторон, молча и угрюмо следя за ходом пожара, быстро обхватившего все здание.
По прошествии не более десяти минут ранчо представляло собой один громадный пылающий костер и среди этого пламени можно было различить несчастного злодея, корчившегося и извивающегося в страшных муках.
Пожар продолжался около часа, после чего от ранчо не осталось ничего, кроме кучки пепла.
Судьи прождали еще час на полянке перед сгоревшим ранчо, затем водрузили посреди все еще курившихся развалин высокий столб, привезенный ими нарочно для этой цели, а к столбу прибили большую доску, на которой было написано крупными четкими буквами:
"По суду Линча Хуан де Диос Педрозо, убийца, вор, поджигатель и изменник, был сожжен живьем в этом ранчо; таков закон возмездия, око за око и зуб за зуб!"
Затем, так как судьям не оставалось ничего более делать здесь, все они сели на коней и мгновенно скрылись в темном лесу.
Эта страшная казнь навела страх и ужас на всю страну.
Никто не мог прямо указать на тех, кто привел ее в исполнение, но все догадывались, кто были эти люди, только никто не осмеливался назвать их по имени.
Донья Мартина, поселившаяся у своей дочери, так и не узнала о страшной участи, постигшей ее мужа, и умерла много лет спустя, счастливая и довольная, окруженная своими внуками.
Месяцев шесть или семь спустя после той страшной казни генерал дон Рафаэль Кастильо, серьезно раненый во время одного из своих смелых предприятий, которые были ему особенно по душе, приехал на поправку в свой ранчо у моста Лиан. Брат его, полковник дон Лоп, приехал вместе с ним; в это время была отпразднована свадьба доньи Ассунты с доном Рафаэлем с необычайной пышностью и торжеством.
Церковь селения Пало-Мулатос оказалась слишком тесной, чтобы вместить все население не только этого пуэбло, но и всех окрестных дальних и ближних деревень и селений, так как каждый считал священным долгом присутствовать при бракосочетании столь прославленного генерала, желая доказать этим ему и всей его семье, в какой чести и почете он был у них у всех.
Теперь скажу еще несколько слов. Дон Лоп, произведенный также в генералы и избранный в члены конгресса республики, по прежнему упорно отказывался от брака и умер холостым, пронянчив в продолжении многих лет, как сам он себе напророчил когда-то, детей и внуков брата, с которыми он никогда не расставался в течение всей своей жизни.
Братья никогда более не встречались с доном Торрибио Карвахаль; причины этого окончательного разрыва остались для всех неразгаданными.
В настоящее время семья Кастильо одна из самых влиятельных и уважаемых в Мексике. Она давно переселилась из лесов Тихоокеанского прибрежья в окрестности Мексико, и даже сами потомки этой семьи забыли, что их славный род ведет свое начало от скромного контрабандиста, проведшего всю свою жизнь в глухом девственном лесу близ Сан-Блаз.
Теперь они и знатны, и богаты. Какое им дело до всего остального?!..
Мы хотели описать здесь жестокие, зверские нравы этой полудикой страны, которые теперь, благодарение Богу, начинают, мало-помалу, выводиться даже и в этой отдаленной глухой стране. Не знаю, насколько нам это удалось.
Первое издание перевода: Ранчо у моста лиан . Роман. -- Санкт-Петербург: П. П. Сойкин, ценз. 1899. -- 2 08 с .; 19 см . -- ( Сочинения Густава Эмара ).