Когда дон Торрибио пришел в сознание, он увидел себя на постели в роскошно убранной комнате, которую тщетно старался узнать или припомнить. Подле него находились Пепе и Лукас Мендес, бледные, встревоженные, следящие за каждым его движением.
Еще два незнакомца стояли в ногах у его постели и так же, по-видимому, с большим вниманием следили за больным.
Это были хозяин дома, владелец асиенды [ асиенда -- поместье, ферма ], где теперь находился дон Торрибио, и француз доктор, человек с резкими, энергичными чертами, но с выражением чрезвычайного добродушия в лице, -- звали его дон Пабло Мартино, ему приписывали необычайную ученость, и на целые пятьдесят миль в окружности он пользовался громкой славой и известностью. На вид это был парижанин с головы до пят, то есть скептик, остряк, насмешник, но в душе человек добрый, простодушный и чистосердечный.
Асиендадо [ асиендадо -- владелец асиенды ] был мужчина высокого роста, пожилой, насколько вообще можно судить о возрасте индейца, переступившего границу пятидесяти лет, сухой и прямой, как копье. Его низкий и узкий лоб, маленькие глаза под густыми, нависшими бровями черные, блестящие, живые, с умным и проницательным выражением, придавали какую-то особенность его лицу; тонкий орлиный нос с подвижными ноздрями, довольно большой рот с толстыми, мясистыми губами и двойным рядом крупных белых зубов, острых и блестящих, как зубы грызунов, имели нечто хищное, а лицо его совершенно безусое и безбородое, с выдающимися скулами и широким, немного плоским подбородком дышало удивительной энергией и смелостью. Густые пряди совершенно прямых, лоснящихся, иссиня-черных волос обрамляли это своеобразное медно-красное лицо, сразу поражавшее того, кто его видел в первый раз, выражением кротости, сильной воли и какой-то мечтательной задумчивости. Вопреки его уже немолодому возрасту, горячность темперамента ясно проглядывала сквозь сдержанность его обычного обращения. С первого взгляда было видно, что этот человек еще не утратил молодой силы, ловкости, гибкости и проворства движений. Общее впечатление, производимое наружностью этого человека, было скорее симпатичное и располагающее в его пользу. Звали его дон Порфирио Сандос.
Обведя несколько раз вокруг себя блуждающим взглядом, больной прошептал едва внятно:
-- Пить!
-- Он спасен! -- воскликнул доктор, поспешив подать ему питье.
-- Ну, слава Богу! -- прошептал асиендадо.
Пепе и Лукас Мендес опустились на колени у постели больного и воздали горячую благодарность Богу.
Сделав несколько глотков, дон Торрибио опять закрыл глаза и почти тотчас же заснул. Когда он опять пробудился, то почувствовал себя как будто посвежевшим, более спокойным и не столь утомленным, но до крайности слабым.
Была ночь; у его изголовья сидели двое его верных слуг; он узнал их и, улыбаясь, протянул им руку, чтобы выразить свою.
-- Кажется, я был сильно болен? -- спросил он у Пепе Ортиса.
-- Вы чуть не умерли, mi amo! -- с грустью ответил молодой человек.
-- О, что ты говоришь, брат?! Неужели я был так близок к смерти?
-- Да, пятьдесят один день вы находились в самом ужаснейшем бреду, в горячке, припадки которой были порой так сильны, что мы с Лукасом Мендесом с трудом удерживали вас, чтобы вы не разбили себе голову о стену!
Но этот благородный молодой человек не рассказал брату, с какой самоотверженностью и преданностью он ухаживал за ним, скольких, почти нечеловеческих усилий, мужества и терпения ему стоило перенести и доставить одному, без всякой посторонней помощи, из самой чащи дремучего, девственного леса до асиенды дель-Пальмар своего умирающего брата. Ведь потребовалось пройти около ста миль. Без всяких перевязочных средств, один, ухаживая за больным, как умел и как мог, охотясь, чтобы доставить себе пропитание, не останавливаясь ни перед каким препятствием, прорубая дорогу топором в этих дебрях, доступных только диким зверям, -- он заботился о жизни брата. За два дня до прибытия на асиенду дель-Пальмар к нему на помощь подоспел Лукас Мендес. Это было спасением: Пепе чувствовал, что силы ему начинают изменять. Он был уже двадцать два дня в дороге, не зная отдыха ни днем, ни ночью, в постоянной тревоге за брата.
-- Где мы находимся, Пепе? -- спросил дон Торрибио.
-- Между Хопори и Тубаком, почти у подножия Сьерры-де-Пахаррос!
-- Неужели так далеко? -- прошептал больной.
-- Не оставаться же нам было на том месте?!
-- Да, да, конечно... я сам не знаю, что говорю! Как называется эта местность, где мы теперь находимся?
-- Это асиенда дель-Пальмар, одна из самых значительных во всей Соноре.
-- А давно мы здесь?
-- Да уже тридцать три дня!
-- Уж так давно! Что же должен обо мне думать почтенный владелец этой асиенды, так радушно открывший нам двери своего дома?..
-- Он рад, что нам удалось спасти вас! Доктор Мартино считает ваше выздоровление чудом; он несколько раз говорил нам, что, если бы не кровь, так сильно хлынувшая у вас тогда, вы могли умереть.
-- А кто этот доктор Мартино?
-- Это здешняя знаменитость, врач француз, ухаживавший за вами, как за родным сыном!
-- О, я должен его отблагодарить!
-- Вы скоро увидите и его и владельца асиенды. Он удивительный человек -- так нежен, заботлив и предусмотрителен!
-- Какой же я неблагодарный! Я даже не спросил его имени!
-- Зовут его дон Порфирио Сандос.
-- Что? Дон Порфирио Сандос?! -- воскликнул молодой человек. -- Неужели?!
-- Да!
-- О, в таком случае я хочу!..
В этот момент дверь комнаты тихонько отворилась, и на пороге показался сам дон Порфирио с приветливой, ласковой улыбкой.
-- Замолчите! -- сказал он, прикладывая палец к губам. -- Вы слишком много говорите для больного, дорогой гость мой; довольно того, что вы теперь знаете, что сам Господь привел вас сюда, а когда вы совсем поправитесь, и силы вернутся к вам, тогда мы поговорим, сколько вам будет угодно. До тех пор потерпите немного, а, главное, берегите себя, не утомляйтесь, не говорите много; доктор Мартино предписывает полный покой!
-- Благодарю вас, кабальеро! Я постараюсь быть послушным! -- отозвался больной с многозначительной улыбкой.
Однако, выздоровление дона Торрибио затянулось на целых два месяца, -- так трудно ему было оправиться от страшного потрясения.
Во все это время дон Порфирио Сандос и доктор Мартино постоянно старались развлекать больного, разговаривая с ним о всяких пустяках, но тщательно избегая серьезного разговора.
Но вот настало время, когда юноша совершенно поправился; силы вернулись, и он чувствовал себя превосходно. Теперь уже дон Порфирио не имел предлога откладывать объяснения. И вот однажды по утру он вошел в комнату молодого человека -- как раз в тот момент, когда дон Торрибио оканчивал свой туалет и отдавал приказание седлать коня.
-- Вы хотите ехать, сеньор? -- спросил асиендадо.
-- Да, дорогой хозяин, хочу немного проехаться, -- я чувствую потребность в свежем воздухе и думаю, что час-другой в седле не повредит мне.
-- Конечно, прогулка верхом -- это замечательно, тем более до завтрака! -- смеясь, заметил дон Порфирио. -- Вы хотите ехать один?
-- Да, за неимением компании!
-- Ах, вот как! Ну, а что, если бы я поехал с вами? Что вы на это скажите?
-- Вы? О, это было бы прекрасно!
-- Так вы согласны?
-- Конечно! Пепе, скорее, друг мой, коней дону Порфирио и мне! Вот мы с вами теперь и поговорим! -- сказал он, обращаясь к асиендадо. -- Я имею столько сказать вам!
-- Ну, не так много, как вы думаете, сеньор! -- с улыбкой возразил его собеседник.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Пойдемте, лошади ждут нас! -- оборвал разговор асиендадо.
Они вышли, сели на коней и вскоре очутились в открытом поле.
Некоторое время они ехали рядом, перекидываясь ничего не значащими словами; наконец въехали в густой лес, и асиенда совершенно скрылась у них из вида.
-- Куда же вы хотите заставить меня ехать? -- вдруг спросил дон Торрибио. -- Вы, как я вижу, имеете какую-то определенную цель.
-- Да, совершенно верно, вы не ошиблись, молодой человек! -- ответил, улыбаясь, дон Порфирио. -- Вы изволили выразить желание поговорить со мной, и я, сознаюсь, сгораю от нетерпения побеседовать с вами!
-- Так в чем же дело? Мне кажется, что здесь, нам ничто не мешает объясниться.
-- Мы, индейцы, люди предусмотрительные, молодой человек, и осторожные свыше всякой меры! Мы держимся того мнения, что две предосторожности лучше одной. А так как то, что мы имеем сказать друг другу, весьма важно и не должно быть услышано никем, то я, если позволите, приму в данном случае еще и третью предосторожность.
-- Какую же, дорогой сеньор?
-- Позвольте мне попросить вас доехать со мной до Серро-Пеладо -- это всего в одной миле отсюда! С его вершины мы будем видеть всю местность на десять миль, так что никто не сможет приблизиться к нам без того, чтобы мы его не заметили. Вы сами знаете, что стены имеют уши, а деревья имеют не только уши, но и глаза; на высотах же нас слышит только один Бог, как говорят мудрые индейцы. Что на это скажете?
-- Скажу, что они правы! -- смеясь, отозвался молодой человек.
-- Итак, прибавим рыси, и через четверть часа мы уже будем на вершине горы!
Действительно, менее чем за четверть часа наши всадники прибыли к горе. Стреножив лошадей подле большой копны душистого сена, они пешком поднялись на самую вершину. Здесь нашим героям нечего было опасаться, что их подслушают.
Серро-Пеладо -- гора искусственная, создание рук человеческих, род теокали, то есть древнего храма, какие в Мексике можно встретить повсеместно. Внушительные памятники древности, оставленные, быть может, еще доисторическими племенами, среди степей и равнин этой страны, самое предание о которых не сохранилось до наших дней, -- это таинственные грани и пределы их странствований, неизвестных нам. Мексиканцы, то есть коренные обитатели Мексики, воспользовались многими из них, построив на их вершинах храмы своим божествам. Эти храмы в эпоху завоевания Мексики были разрушены ретивыми католиками, и вместо них воздвигнуты часовни в честь Богоматери.
Быть может, и Серро-Пеладо таил в себе какой-нибудь подземный дворец или же целый ряд пещер, нагроможденных одна на другую. Но благодаря своему исключительному положению среди недоступного девственного леса до сих пор он был спасен от кирки и лопаты археологов и искателей сокровищ инков. И эта искусственная гора уцелела в том самом виде, в каком она вышла из рук своих таинственных строителей.
Тщательно осмотрев вершину во всех направлениях и удостоверившись, что нигде нет шпиона, который мог бы подслушать их, дон Порфирио Сандос уселся на обломок скалы, поросшей мхом, и, закурив маисовую пахитосу, обратился к дону Торрибио:
-- Здесь, дорогой мой гость, одни орлы да грифы могут слышать нас! Мы можем говорить без опаски, но только нам следует, по возможности, быть краткими, потому что слишком продолжительное отсутствие наше на асиенде может возбудить подозрение!
-- Но скажите, к чему все эти предосторожности и оговорки, сеньор? Я что-то не совсем понимаю! -- спросил дон Торрибио, раскуривая сигару.
-- Вы поймете, когда убедитесь на опыте, что мы со всех сторон окружены шпионами и соглядатаями! Вы полагаете, что здесь, в глуши, в стране почти безлюдной, где жители большей частью кочевники, за нами не следят, -- и ошибаетесь: все, что делается у меня на асиенде, известно. Счастье ваше, что вы попали ко мне случайно, что ваша продолжительная болезнь на время заставила замолкнуть всякие подозрения, но это затишье пред бурей. Знайте, что с того самого момента, как вы покинули Мексику, за вами следили; только вы ловко сумели сбить их с толку; они не могут допустить, чтобы человек, на которого возложена такая серьезная миссия, мог быть так весел и беспечен: бродить, как случится, по лесам и полям, охотясь и восхищаясь дикой природой, не стараясь даже сближаться с людьми, среди которых находит временный приют. Все это, конечно, прекрасно, но теперь настало время приступить к делу, и потому нам следует держаться как можно дружнее и теплее.
-- Я готов действовать! Как вам известно, я имею самые широкие полномочия от правительства. Все предоставлено на мое усмотрение. Итак, вы видите, что мы с вами можем действовать, как угодно, лишь бы дело это удалось нам!
-- Оно должно удаться: глядя на вас, я не сомневаюсь в успехе.
-- О-о! Это уж чрезмерная похвала, сеньор! -- смеясь, заметил молодой человек.
-- Нет-нет, я располагаю сведениями, подтверждающими ваши выдающиеся способности. О ваших высоких достоинствах пишет сам министр юстиции -- его передал мне Пепе Ортис. Я весь к вашим услугам, располагайте мной, как вы найдете нужным. Если все растреадоры Аргентинской республики походят на вас, то негодяем всякого рода там плохое житье!
-- О, есть несравненно более опытные и искусные, чем я! -- сказал дон Торрибио, улыбаясь. -- Ведь, в сущности, я не профессиональный растреадор...
-- Простите, но мне кажется очень странным, почему вы, будучи так богаты, приняли на себя дело, в котором сто раз на дню рискуете своей жизнью?
-- Я и сам затрудняюсь объяснить это -- даже самому себе. Мне почему-то сразу показалось, что это дело -- мое личное даже в большей мере, чем дело всей этой страны.
-- Однако, насколько я знаю, вы ведь вовсе не гонитесь за наградой!
-- Конечно, в случае успеха я не приму никакого вознаграждения!
-- Странно, -- прошептал асиендадо. -- Вы, конечно, -- продолжал он, обращаясь к своему собеседнику, -- выработали известный план, сделали кое-какие заметки во время вашего продолжительного путешествия по стране?
-- Да, разумеется, но прежде, чем я сообщу вам этот план и мои предположения, я хотел бы получить от вас некоторые сведения о неприятеле, против которого мы должны бороться. Мне говорили, что никто их так хорошо не знает как вы!
-- Это правда, кабальеро! Вот уже двадцать лет, как я веду против них глухую борьбу, которая день ото дня становится все более серьезной, и говорю вам, что я их выведу на чистую воду или погибну!
-- Хм! Видно, в вас говорит самая искренняя ненависть!
-- Нет, более того, сеньор! У меня нет слов, чтобы выразить вам то чувство, которое мне внушают эти негодяи! Чего бы мне ни стоило, а я изобличу вождей этого опасного общества и отомщу им или же сам погибну, как я уже сказал вам.
-- А, это месть!
-- Да, месть, самая ужасная, самая беспощадная! -- мрачно подтвердил асиендадо. -- Быть может, когда-нибудь открою вам мою тайну.
-- Я весь к вашим услугам, вы вполне можете рассчитывать на меня! Клянусь вам в этом!
-- Благодарю вас, кабальеро! Быть может, придет такая минута, когда мне придется напомнить вам ваши слова.
-- В этом не будет надобности, я готов помочь вам в любую минуту. Ну, а теперь расскажите поподробнее об этом обществе, так как министр юстиции мог дать мне лишь очень смутное представление о настоящем положении дел, предложив обратиться со всеми расспросами к вам.
-- Так слушайте. Провинции Аризона, Сонора и Синалоа в силу своего отдаления от правительственных центров и своего положения на индейской границе а также и благодаря своим минеральным богатствам издавна являлись излюбленным местопребыванием всякого рода отщепенцев человеческого общества, воров, разбойников, грабителей и мерзавцев всякого рода. Но надо сказать, что преступники собираются в небольшие разрозненные шайки, почти всегда враждующие между собой и всегда немногочисленные, действующие без всякой определенной системы, не имеющие ни вожаков, ни какой бы то ни было организации, постоянно разбиваемые и постоянно возрождающиеся. Раньше мало вредили стране. Жители были всегда настороже -- и жизнь шла своим чередом. Но вот возникла война за независимость Мексики. Война эта породила героев, но лучшие из них погибли -- кто в бою, кто преданный и проданный врагу и беспощадно расстрелянный или замученный бесчеловечной пыткой. Был момент, когда инсургенты -- совершенно дезорганизованные, без оружия и почти без вождей, способных руководить ими, -- были преследуемы, точно дикие звери в лесах и горах, и принуждены искать убежища в самых потайных углах родной страны. Деморализация и упадок духа были общие; казалось, Испания одержит верх. Только еще несколько горстей герильяс держались кое-где, предпочитая смерть на поле брани постыдной покорности ненавистному игу испанцев. К несчастью, эти мужественные и доблестные герильяс [ герильяс -- повстанцы ], терпевшие повсюду поражения, лишь с большим трудом находили себе пропитание и боевые припасы. Всякая дисциплина исчезла, -- и солдаты, побуждаемые голодом и крайней нуждой, превратились в разбойников. И вот тогда-то вдруг образовалось это ужасное общество платеадос. Это -- таинственная шайка, которая за пятнадцать лет успела опутать своей сетью всю Мексику. Платеадос первоначально объявились в Соноре и оттуда уже распространили свою невидимую власть на всю республику. Их присутствие чувствуется во всех провинциях, но никто их не видит, никто не знает их вождей и не может указать на них. Это отнюдь не простые разбойники; нет, они распространены во всех классах общества: на каждой ступени общественного положения у них есть приверженцы и участники. Вы можете увидеть их во всяком платье, к ним принадлежат люди самых разных национальностей; они в совершенстве исполняют любую роль и клянутся, вступая в шайку, никогда не покушаться на воровство на сумму ниже десяти тысяч пиастров. Все они, то есть, конечно, вожаки и предводители, отличаются необычайной роскошью в одежде и конской сбруе, которая у них почти сплошь покрыта серебром. Отсюда, кстати, и название -- платеадос [ Plateados в дословном переводе означает посеребренные. -- Примеч. автора ].
-- Но в таком случае сам внешний вид уже выдает их, -- заметил молодой человек.
На это асиендадо лукаво усмехнулся.
-- Нет, сеньор, это не так легко, как вы думаете! Вы еще не знаете этой страны, не знаете как запуганы местные жители! Мексика ни в чем не походит ни на одну из других стран; здесь люди делятся на два класса: бедных и богатых, вечно враждующих между собой; здесь не существует никаких общественных различий: сегодняшний леперо, то есть нищий, плебей, может завтра стать сенатором; точно также и богач, став внезапно леперо, безропотно мирится со своей долей и относится совершенно равнодушно к своему падению, как бы ужасно оно ни было: он знает, что не сегодня -- завтра он снова всплывет на поверхность и вернет себе все утраченное. Такие понятия, как честь, родной край, преданность другу или своему делу -- для трех четвертей населения не имеют решительно никакого значения. Понятие "это твое, а это -- мое", им совершенно неизвестно. Кто посильнее да половчее, тот и прав; здесь, как и в Соединенных Штатах, знают только один рычаг, одну цель и одного бога -- деньги! Тот, у кого они есть -- владыка; чтобы добыть эту власть, эту силу -- все средства хороши, даже и самые низкие, самые постыдные. Наши враги, предупреждаю вас, баснословно богаты и всюду имеют своих ставленников: они, полные господа в Соноре и Аризоне, в Верхней и Нижней Калифорнии, в Орегоне и Синалоа. Они могут, если захотят, в любой момент поднять все население этих стран на нас; их шпионы и соглядатаи везде и повсюду, -- одним словом, мы с вами находимся в громадной сети, петли которой ежеминутно могут опутать нас и задушить, помните это!
-- Прекрасно, я вижу, что борьба будет трудная, но этого я и ожидал с самого начала!
-- К тому же, не следует забывать, что мы с вами одни!
-- Как так одни? Что вы хотите этим сказать?
-- А то, что в этом деле мы не можем положиться даже на наших ближайших друзей и родственников и уж ни в коем случае не можем рассчитывать на их содействие! Даже агенты правительственной власти подкуплены ими, все должностные лица на их стороне и, не задумываясь, предадут нас при малейшем неосторожном или необдуманном слове, которое мы пророним при них.
-- Хм! Дело серьезнее, чем мне казалось! Ну, что же, это будет борьба хитрости, ловкости и проворства, словом, индейская война! Пусть так! С помощью Божией все может удаться. Хотя нас только четверо против всего этого множества, но четверо людей решительных, смелых, а главное, дружных и единодушных могут многое сделать!
-- Четверо, сказали вы? Я знаю двоих -- вас и себя.
-- Вы забываете моих верных слуг!
-- Ба-а! -- недоверчиво покачал головой асиендадо. -- Рассчитывать на слуг? Их всегда можно подкупить!
-- Ошибаетесь, сеньор, мои слуги не выдадут и не предадут меня. Пепе Ортис -- это Хосе Кабальеро, сын знаменитого растреадора, следопыта, который был моим приемным отцом; половина моего состояния принадлежит ему. Он сам пожелал быть в глазах света моим слугой, а с глазу на глаз он мой друг и брат. Эта странная комбинация, придуманная им, являлась постоянно главной силой всех наших удач до настоящего момента.
-- Неужели это действительно так?
-- Спросите у него самого!
-- Извините, я вам, конечно, верю, и теперь нет сомнения, что он является для нас могущественным союзником и пособником. Но тот другой, этот Лукас Мендес?! Признаюсь, я ему не совсем доверяю: он такой мрачный, скрытый, молчаливый; затем, -- весьма возможно, конечно, что я и ошибаюсь, но, мне кажется, я уже его видел когда-то в этой стране; когда -- не помню, но я почти уверен, что знавал его!
-- Это весьма возможно, сеньор! Лукас Мендес явился ко мне в Кадисе, умирающим с голода, но сам он -- уроженец этой страны и был увезен отсюда насильственно в качестве военнопленного во время войны за независимость Мексики. Если не ошибаюсь, он дал клятву какому-то умирающему отомстить за него, и вот для того, чтобы исполнить эту клятву, он упросил меня взять его с собой на мое судно.
В чем заключается его клятва? Кто его враги, которым он хочет мстить? Все это мне неизвестно. Лукас Мендес ничего не сказал мне об этом, а я ничего не спросил у него. Имя его, вероятно, не настоящее, но до всего этого нам нет никакого дела; я знаю, что человек этот предан мне всей душой, -- и этого достаточно. Пообещав ему содействие в деле его мести, мы найдем в нем товарища, готового пойти за нас на верную смерть!
-- Да, пожалуй, вы правы. Но все же я разузнаю эту тайну, узнаю, кто он сам, и каковы его намерения.
-- Как вам будет угодно! Итак, нас четверо. Тайна останется между нами, а наши пособники должны быть сильными орудиями нашей воли. Это вернейший залог успеха; не зная ничего о наших целях, планах и намерениях, они не могут выдать или продать нас, даже если бы захотели.
-- Да, это правда!
-- Мы никогда не будем ничего писать, -- бумага всегда может потеряться, -- не следует подвергать себя риску. Теперь позвольте вас спросить, не говорите ли вы на каком-нибудь иностранном языке, на котором бы здесь никто не говорил?
-- Я говорю немного по-французски и по-английски.
-- Нет, не годится: эти два языка слишком распространены в этой стране; здесь очень многие владеют ими не хуже, чем мы с вами!
-- Да, это правда, в Соноре много французов и англичан... Ах, вот! -- воскликнул дон Порфирио, ударив себя по лбу, -- да нет, это немыслимо!
-- Почему же нет? Скажите на всякий случай!
-- Я вспомнил, что владею еще одним языком не хуже, чем испанским, но...
-- Но что же? Этого языка здесь никто не знает?
-- О, за это я готов поручиться! Но беда в том, что и вы его не знаете.
-- Как знать? Я очень много путешествовал, и весьма возможно, что и этот язык мне знаком; скажите только.
-- Право, дорогой дон Торрибио, вы такой необычайный человек, что от вас можно всего ожидать. Не знаю, известно ли вам, что мой отец был командиром большого контрабандистского судна, -- в то время контрабанда приносила громадные барыши.
Мать моя, которую отец боготворил, постоянно сопровождала его во всех его плаваниях, -- и вот, будучи уже беременна мной, она тем не менее настояла, что и на этот раз поедет с мужем. Когда судно отца после довольно продолжительного плавания бросило якорь у островов Формозы, мать моя почувствовала себя дурно и вскоре разрешилась от бремени. К несчастью, вероятно, вследствие крайнего утомления от пути, роды были весьма тяжелые, -- и она сделалась так слаба, что не могла кормить меня сама грудью. Тогда отец мой взял ко мне в качестве кормилицы женщину с Формозы. Эта добрая женщина больше уже не расставалась с нами и умерла всего лет десять тому назад, так и не научившись испанскому языку, к которому она питала какое -- то непреодолимое отвращение.
-- Так что, -- весело прервал его дон Торрибио на китайском языке, -- ваша кормилица, не имея с кем говорить на своем родном языке, постоянно говорила на нем с вами, -- да?
-- Именно так! -- воскликнул асиендадо на том же языке. -- Значит, вы свободно говорите по-китайски, дорогой гость мой?
-- Как видите, и в этом нет ничего удивительного; я тоже долгое время командовал судном и вел торговлю с Китаем. Пепе Ортис также говорит на этом языке, хотя, быть может, не столь бегло, как я, но понимает его не хуже, чем испанский. Итак, когда нам надо будет сообщить друг другу что-либо, чего другие не должны знать, мы будем говорить по-китайски.
-- Прекрасно! Теперь скажите мне, какого рода меры вы приняли за это время?
-- Слушайте! Перед тем, как отправиться в Мексику, я продал в Нью-Йорке свое судно, и так как мне спешить было некуда, то я употребил четыре месяца на путешествие вглубь Соединенных Штатов. Я вырос в пампасах Буэнос-Айреса и люблю дикую природу саванны и леса почти так же, как люблю океан, -- эту еще более обширную и величественную пустыню. Я подвигался не спеша, охотясь, как в былое время. Таким путем я незаметно перешел границу Соединенных Штатов и очутился на территории краснокожих. Здесь, гоняясь по лесам за всякого рода зверьем, я сдружился со многими охотниками и лесными бродягами. Нам жаль было разлучиться. Когда же я сказал, что отправляюсь в Мексику и намерен поселиться в Соноре, то мой приятель Бобер воскликнул: "Если так, то мы еще увидимся: я и человек десять--двенадцать из моих товарищей также намерены направиться в прерию у Рио-Хилы, которая, как нас уверяли, изобилует бизонами. Если это действительно так, то мы пробудем там два или три месяца. Мы рассчитываем расположиться на Рио-Хиле при слиянии этой реки с ее притоками Рио-Пуэрко и Рио-Салинас.
-- Как, при слиянии Рио-Хилы?! -- воскликнул дон Порфирио.
-- Да, именно там мой приятель Бобер и его товарищи будут ожидать меня. Они меня уверили, что местность эта находится на расстоянии трех или четырех дней пути от Тубака, и что там поблизости имеются весьма любопытные рудники.
-- Странно!
-- Что вам кажется странным? -- осведомился молодой человек.
-- Простите, впоследствии я объясню вам это, а теперь мне бы не хотелось прерывать ваш рассказ! Продолжайте, пожалуйста.
-- Знакомо вам это место?
-- Как же, даже очень знакомо!
-- Возьметесь вы проводить меня туда?
-- Да, но зачем?
-- Зачем? -- Затем, дорогой мой дон Порфирио, что я после того, как покинул Мексику, завербовал человек сорок разночинцев, на содействие которых рассчитываю тем более, что им совершенно неизвестно, для какой цели они будут нужны мне. Эти господа направлены мной к низовьям Рио-Хилы, где я назначил им место для встречи. Там же я рассчитываю встретить и моего приятеля Бобра с его товарищами, так что предполагаю в несколько дней сформировать прекрасный отряд который я могу рассеять повсеместно, чтобы в нужный момент без труда подрезать крылья "посеребренным". Поняли вы меня теперь? Я поручил Бобру продолжать набирать людей. Кто знает, сколько уж он успел набрать за это время? Что вы на это скажите?
-- Скажу, что это превосходно!
-- Так когда же мы отправимся на свидание с охотниками?
-- Когда вы пожелаете! Впрочем, если вы хотите послушать моего совета, то мы отправимся туда инкогнито.
-- Почему?
-- У меня есть на то свои причины!
-- Вы не можете сообщить мне их?
-- Нет, не в данный момент.
-- Но они серьезны?
-- Даже очень!
-- Когда же я узнаю их?
-- Когда мы будем в лагере охотников.
-- Пусть будет по-вашему! Когда же мы туда отправимся?
-- Дня через три: я должен еще сделать кое-какие приготовления.
-- Возьмете вы кого-нибудь с собой?
-- Нет, я не доверяю своим людям, -- ваших слуг будет вполне достаточно!
-- Мне кажется, поездка в степи не должна беспокоить наших врагов.
-- Даже гораздо более, чем вы полагаете, сеньор, вскоре вы сами увидите, почему.
-- Возможно.
-- Но что мы предпримем, вернувшись на асиенду дель-Пальмар?
-- Пока еще ничего.
-- Как это ничего?
-- Очень просто, надо быть осторожными! Впрочем, ведь вам известно, что я намерен теперь поселиться в Соноре.
-- Да, вы уже не раз говорили мне об этом.
-- Ну, так из этого следует, что я желаю купить здесь асиенду. У вас их, кажется, две или три?
-- Нет, у меня их пять.
-- Все расположены довольно далеко друг от друга?
-- Да.
-- Значит, все обстоит как нельзя лучше. Видите ли, я желаю купить одну из ваших асиенд!
-- Которую?
-- Я еще сам не знаю: я ведь не видел ни одной из них. Вы понимаете, что купить асиенду, протяжение которой часто равняется целому департаменту Франции, дело не шуточное. Надо ведь выложить немало денег, а вы, сеньор асиендадо, отлично знаете толк в этих делах и ничего не продаете иначе, как на чистые деньги.
-- Действительно, у нас одно только на уме -- деньги; больше нам ничего не надо, а потому мы часто не прочь нагреть руки на неопытных или неосмотрительных покупателях. Но вы, сеньор, человек деловой, вы не согласитесь купить, не видав асиенды и не сделав обдуманного выбора, а для этого вам необходимо осмотреть одну за другой все мои асиенды, да, кроме того, и асиенды всех тех землевладельцев, которые не прочь продать свои и, вероятно, предложат вам войти с ними в переговоры.
-- Ну да, конечно, вы меня отлично поняли, кабальеро, а между тем мои охотники все будут гоняться за бизонами и, вместе с тем, незаметно объединятся, чтобы в нужный момент нанести решительный удар нашим противникам!
-- В самом деле, слушая вас, я начинаю думать, что мы преуспеем в нашем деле.
-- Я никогда в этом не сомневался. Теперь мне остается только сообщить вам об одном моем приключении в Нижней Калифорнии, приключении, которое началось для меня очень счастливо, но окончилось той страшной болезнью, от которой я теперь только оправился.
-- О-о... такие серьезные последствия -- это не шутка.
-- Да, но я должен предупредить, что это дело совершенно личное, касающееся меня одного!
-- Как знать?! -- задумчиво заметил асиендадо.
-- Да, нет же, я в этом уверен! -- сказал молодой человек. -- Это любовная история, и больше ничего! -- чуть слышно добавил он.
-- Вы были влюблены? -- удивленно воскликнул дон Порфирио.
-- Да, влюблен, как безумный!
-- Вы? Да возможно ли это?
-- Я и теперь еще не излечился от этой любви...
-- Влюбиться здесь, в этой глуши! Да к тому же вы ведь первый раз в этой стране, вы никого еще не знаете!
-- Да, но ведь я уж сказал вам, что это случайное приключение. -- И дон Торрибио подробно изложил всю свою историю встречи, знакомства и, наконец, странного, непонятного разрыва с этой семьей.
Дон Порфирио Сандос слушал с величайшим вниманием.
-- Как звали кабальеро? -- спросил он, когда дон Торрибио замолчал.
-- Не знаю, он приказывал называть себя просто дон Мануэль.
-- А девушку как звали?
-- Донья Санта! -- прошептал он.
-- Неужели это в самом деле так? -- задумчиво прошептал дон Порфирио, затем вдруг добавил: -- Скажите, сеньор, у этого кабальеро были, конечно, один или два доверенных слуги?
-- Да, с ним был один слуга, что-то вроде мажордома, человек мрачного, скрытного, с лукавым, злобным взглядом, -- я полагаю, самбо по происхождению, -- он носил прозвище Наранха.
-- О, я как предчувствовал это! -- воскликнул асиендадо, и глаза его заметали молнии. -- Это он! Я так и знал, что это он!
-- Он? Что вы хотите этим сказать? -- спросил удивленный до крайности молодой человек.
-- Я хочу сказать, дорогой сеньор, что вы любите воспитанницу того человека, против которого нам предстоит бороться. Я охотно пояснил бы вам все это сейчас же, но теперь некогда: нам надо торопиться обратно на асиенду. Пока же я скажу вам, что этот человек -- наш самый непримиримый враг, которого нам более всего следует опасаться!
-- Боже мой! -- воскликнул молодой человек, побледнев.
-- И он вас узнал или, вернее, угадал? -- продолжал дон Порфирио.
-- Боже мой! Боже мой! -- горестно прошептал дон Торрибио, закрыв лицо руками.
Наступило молчание. Молодой человек сидел неподвижно, точно громом пораженный, а асиендадо глядел на него с сочувствием.
-- Ободритесь! Не унывайте и простите мне то горе, которое я причинил вам...
-- Да, вы причинили мне страшную боль! -- прошептал дон Торрибио. -- Почему бы мне и не сознаться вам в этом, -- любовь эта была моя жизнь, моя надежда, моя радость, а теперь...
-- Что же изменилось теперь? -- многозначительно спросил асиендадо; -- Ровно ничего! Вы любите и любимы взаимно; ненависть наша вам чужда: откажитесь от этого дела, ведь еще не поздно!
При этих словах дон Торрибио резко выпрямился: бледный, с сдвинутыми бровями и дрожащими губами, он строго, почти грозно смотрел на своего собеседника.
-- Ни слова более, кабальеро! -- воскликнул он. -- Это слово было бы для меня неизгладимым оскорблением! Чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг!
-- Преклоняюсь! Вы -- благородный и доблестный молодой человек, простите мне мои слова, я ошибался в вас! -- проговорил асиендадо. -- Не отчаивайтесь, быть может, не все еще потеряно!
-- Смотрите, сеньор! Не обнадеживайте меня после того, как сами постарались отнять у меня всякую надежду!
-- Я ничего вам не сулю, а только говорю: не унывайте. Подождите, позже я расскажу вам, что мне известно; тогда вы сами увидите, следует ли вам отчаиваться или надеяться.
-- Да, но когда вы скажите мне все это?
-- Сегодня же вечером!
-- Благодарю, я буду ждать. Пойдемте!
Оба собеседника спустились с вершины и сели на коней. Три четверти часа спустя они уже въезжали в ворота асиенды дель-Пальмар, не встретив никого на своем пути.
Однако если бы при въезде в лес они вгляделись в кусты, росшие почти на самом краю дороги, то, вероятно, увидели бы пару блестящих глаз, провожавших их с выражением злорадства и непримиримой ненависти.
Проезжая мимо этих кустов, лошадь под доном Торрибио вдруг шарахнулась в сторону, но молодой человек, погруженный в свои невеселые думы, машинально подтянул повод, не оглянувшись. Однако, подбирая поводья, губы всадника сложились в какую-то страшную усмешку, и брови на мгновение сдвинулись от досады.