Покинув лагерь, капитан Кильд, вместо того чтобы пересечь долину вдоль, как это сделал Линго, повернул направо к лесу и скрылся под склоном. Капитан далеко не владел так искусно лыжами, как парижанин.
Лыжи, названные этим именем канадцами, очень удобны для ходьбы по снегу, но требуют большого навыка, которого капитан совсем не имел.
Почему, добравшись до склона, он поспешил снять их и забросить за плечи.
Да, впрочем, они оказывались ему почти бесполезными, так как плоская местность заменилась гористой, и приходилось входить на довольно крутые холмы, окружавшие со всех сторон долину. На них снег лежал только в некоторых местах, и то в небольшом количестве.
Если капитан плохо скользил по снегу на лыжах, то зато был неутомимый ходок.
Его твердая и уверенная походка, свойственная только людям, которые знают, куда идут, свидетельствовала, что дорога ему хорошо знакома. После приблизительно двухчасовой ходьбы он наконец увидел на расстоянии полумили лагерь авантюристов капитана Грифитса.
Равнина была покрыта снегом не более как на вершок -- доказательство, что снежная метель не прошла по этому направлению и ураган, столь ужасный в горах, быль здесь очень слаб. Вместо того чтобы отправиться в лагерь, как сделал бы всякий другой, капитан Кильд остановился у кучки сосен, покрытых снегом, срубил множество ветвей, снял с плеч вязанку хвороста и устроил костер, который и поджег трутом; пламя росло все более и более, и дым клубами поднимался к небу. Капитан стоял перед огнем столь сильным, что на нем можно было изжарить целого быка.
Наш герой сделал довольную гримасу, наслаждаясь зрелищем, достал из сумки звериную шкуру, растянул ее на земле и, опираясь спиной о ствол огромной сосны, уселся, закуривая трубку так же спокойно, как будто находился в одном из трактиров городов союза.
Между тем авантюристы не спали в своем лагере, а, напротив, были на страже.
Этот необычайный огонь на расстоянии ружейного выстрела от их окон был тотчас замечен часовыми, которые удивлялись, что путешественник расположился так близко от их укреплений, вместо того чтобы просить у них гостеприимства, в котором, без сомнения, не получил бы отказа.
Лейтенант Маркотет был извещен об этом странном обстоятельстве, но тоже ничего не понял.
Он приказал только часовым не спускать глаз с незнакомца и пошел об этом объявить капитану.
Постучав легко в дверь, лейтенант вошел в хижину, которую занимал капитан с того времени, когда привезли в лагерь незнакомку. Склонясь над картой, он с большим вниманием обозначал по временам некоторые пункты булавками, которые часто переставлял.
Услышав шаги лейтенанта, капитан быстро поднял голову.
-- Неужели я не могу пользоваться свободной минутой? -- сказал он с досадой. -- Что вам еще надо?
-- Еще -- слово упрека, капитан, а я сегодня только первый раз вас беспокою.
-- Правда, но другие до тебя меня досаждали.
-- Если вы хотите, то я уйду, -- возразил лейтенант, несколько смутясь.
-- Вот будет кстати! Неужели ты делаешься так же глуп, как и другие?..
-- Но, капитан...
-- Хорошо, говори, зачем пришел.
-- Честное слово, я сам не знаю!
-- Не знаешь? Не смеешься ли ты уж надо мною? Это было бы не вовремя.
-- Сохрани меня Боже! Но обстоятельство так странно...
-- Что ты там болтаешь? О каком обстоятельстве говоришь?
-- О том, которое происходит, капитан.
-- Что же такое происходит? Ну, говори же, черт возьми!
-- О, нет, я лучше уйду.
-- Вот что выдумал -- уйти?
-- Да, потому что вы со мной никогда так не обходились.
-- Еще б, ты пришел в такую минуту.
-- Я ее не избирал.
-- Правда, я виноват. Садись, возьми сигару, и перестанем переливать из пустого в порожнее.
-- Насилу-то, -- пробормотал лейтенант, закуривая сигару.
-- Ты не сердишься на меня?
-- Я никогда на вас не сержусь.
-- В добрый час, ссора наша кончилась, и можешь теперь сказать, зачем пришел.
-- Сейчас и в нескольких словах.
-- Ну, я слушаю.
-- В долине появился какой-то путешественник, который вместо того, чтобы прямо войти в наш лагерь, остановился у кучки сосен и разложил большой огонь. Это заметили наши часовые.
-- Что ты мне рассказываешь? -- воскликнул капитан, вздрогнув.
-- Истину! Впрочем, вам легко в этом убедиться, возьмите подзорную трубу, встаньте на пороге хижины, и вы рассмотрите этого молодца так же хорошо, как бы он находился подле вас.
-- Удивительно! -- прошептал капитан, -- я не ждал его так скоро.
Сняв со стены подзорную трубу, он навел ее по указанному лейтенантом направлению.
-- Это он, -- заговорил минуту спустя капитан. -- Маркотет, -- прибавил он, обращаясь к лейтенанту, -- прикажи оседлать мою лошадь: я хочу повидаться с этим таинственным незнакомцем.
Через пять минут лошадь капитана нетерпеливо била копытом перед хижиной.
-- Смотри, чтобы во время отсутствия моего никто не оставлял лагеря, -- сказал капитан, вскакивая в седло, -- и чтобы десять человек были готовы скакать ко мне по первому моему сигналу; если я выстрелю, то это будет означать, что они мне нужны.
-- Отчего бы вам не взять с собой двух человек; это было бы благоразумнее.
-- Вот еще, -- возразил капитан, пожимая плечами, -- ты видишь, он один. Черт возьми!.. Один на один достаточно, да к тому же я хорошо вооружен. Во всяком случае, ранее моего сигнала не приезжать.
-- В этом случае я возьму под свою команду людей.
-- Пожалуй, но, повторяю, приезжать только в том случае, если подам условленный сигнал.
-- Слушаю, капитан.
Отдав это приказание, капитан выехал из укреплений, направляясь к незнакомцу, присутствие которого возбудило всеобщие толки. Грифитс подъехал близко к капитану Кильду, который продолжал беспечно курить, и, вынув пистолет, крикнул:
-- Что ты за человек?
-- Недостойный работник, возделыватель виноградника Господня, -- отвечал Кильд.
-- Во имя кого ты пришел?
-- Во имя Иоарама Киммеля, из благословенного города Сен-Луи на Миссури.
-- Иоарам Киммель достойный ученик святых нашего времени: пчелы работают на него. Ко мне ли тебя прислали?
-- Да, если ты тот, кого язычники называют Джоном Оливье Грифитсом и которого они сделали одним из главных начальников Сожженных лесов Красной реки.
-- Я действительно Джон Оливье Грифитс. А ты тот, кого я жду? Торговец невольниками по имени Кильд?
-- Да; но тебя по какому знаку узнаю?
-- По изречению, которое я начну, а ты кончишь.
-- Слушаю.
-- Когда рука Господня отяжелела на голове грешника..
-- ... Праведный униженно ищет помощи у Всевышнего, -- продолжал Кильд, прерывая капитана. -- Приветствую тебя, незнакомец, и готов выслушать то, что мне скажешь.
Грифитс тогда подъехал, соскочил с лошади и, спрятав пистолет, уселся подле капитана Кильда.
-- Я не ждал тебя так скоро, -- сказал капитан авантюристов, чтобы только завязать разговор.
-- Правда, я прибыл десятью днями ранее, -- отвечал Кильд. -- Дела, которые меня удерживали в Сен-Луи, закончились скорее, чем я предполагал. А так как полученные инструкции были очень спешны, то я немедленно отправился к тебе.
-- Не ты ли начальник тех эмигрантов, которые расположились станом в нескольких милях отсюда?
-- Да, я действительно начальник тех, кто ими кажется.
-- Клянусь, если б я это знал, то пришел бы к тебе на помощь во время нападения кроу.
-- А разве не ты помог нам?
-- Нет... честное слово. Я принимал тебя и твоих товарищей за подлых немецких эмигрантов, которых так много в этих странах; да и вмешиваться мне не хотелось. Стало быть, вам кто-нибудь помог?
-- Да, и необыкновенным образом. В ту минуту, когда черти индейцы стали нас одолевать, явились незнакомые люди, разбили краснокожих и обратили их в бегство.
-- Но после сражения ты их видел?
-- Нет, они исчезли так быстро, что я не мог ни одного из них заметить.
-- Но по крайней мере постарался ли ты узнать, кто они?
-- Конечно, но лазутчик, которого сегодня утром отправил на поиски, не возвращался, и потому ничего еще не знаю; а ты никого не подозреваешь?
-- Может быть, охотников много в Скалистых горах, но с ними я не имею сношений: они как будто чуждаются меня, и, следовательно, я ничего не могу утверждать. Если ж ты желаешь, то я поищу... разузнаю.
-- Не нужно: я и сам этого добьюсь; впрочем, если они ускользнули так скоро, то, вероятно, из желания остаться неизвестными, а я не вижу особенной надобности их разыскивать. Но оставим это и поговорим о делах.
-- Прекрасно, в чем же дело?
-- У меня есть редкий товар, но дорогой -- тысячу долларов за штуку... без уступки.
-- Знаю, ты шелухи не даешь.
-- Я подвергаюсь большой опасности: если мой поступок узнают в городах союза, я буду повешен, а если здесь, то будут судить по закону Линча.
-- Я это знаю; но если ты продолжаешь это ремесло, так оно тебе, вероятно, очень выгодно.
-- Справедливо, -- ответил Кильд, коварно улыбаясь, -- но предполагаю, что дело, какое бы оно ни было, все-таки дело...
-- Не предполагай и не рассчитывай, -- прервал его, смеясь, Грифитс, -- я ведь не янки.
-- Знаю, знаю, ты Сожженный лес, полуфранцуз.
-- Поговорим серьезно; не скрою, если я вяжусь с тобой, то это против моих убеждений; необходимость заставляет, ибо иначе, черт возьми, вместо того чтобы полюбовно толковать с тобой, я принял бы совсем другие меры: мне противно иметь дело с тебе подобным негодяем.
-- Благодарю, товарищ, за откровенность, но ты знаешь, обида не подвигает дела; напротив, она приписывается к счету.
-- Я не торгуюсь! Конец оправдывает бесчестные средства, к которым меня принуждают прибегать. Повторяю, я согласен и не размышляя заплачу тебе за всякую голову по тысяче долларов.
-- Вот это называется идти прямо к цели. У меня в лагере шестнадцать женщин, или, лучше сказать, молодых девушек, так как старшей из них не более двадцати, а самой младшей не менее пятнадцати лет. Все красавицы и целомудренны, в этом могу ручаться.
-- Ты, кажется, преуспеваешь, -- заметил, смеясь, Грифитс.
-- Эти молодые девушки, -- продолжал Кильд, не возбуждая уже более насмешек со стороны своего слушателя, -- были с большими предосторожностями похищены из их семейств и находятся с тех пор под строгим присмотром.
-- Хорошо, я допускаю это, дальше.
-- Потом, я еще имею четырнадцать детей, из которых младшему девять лет, а самому старшему тринадцать лет. Все они годны для служения нашей святой религии и способны сделаться хорошими последователями.
-- Детей, -- воскликнул капитан, сжав губы. -- Это невыгодный товар: его слишком много, и куплю его с тем условием, если уступишь дешево; в противном случае он останется у тебя на шее.
-- Я тебе уступаю по двести долларов каждого; кажется, не дорого?
-- Как бы не так! Я не дам более как по шестидесяти долларов, и то эти деньги считаю выброшенными за окно.
-- О-о! Ты скуповат, товарищ, с тобой не легко сторговаться?
-- Кто себе враг! Хочешь -- уступай, не хочешь -- бери назад.
-- Ладно, уступаю, но только по необходимости, -- отвечал Кильд с тяжким вздохом, -- дело решено.
-- Виноват, -- перебил капитан, -- первое условие, чтобы женщины были красивы, а дети здоровы и хорошо сложены; если же как первые, так и вторые не будут соединять в себе этих условий, то мы не сойдемся.
-- Хорошо, хорошо! -- проворчал Кильд, -- ты сам их осмотришь. Итак, шестнадцать женщин по тысяче долларов -- шестнадцать тысяч долларов; четырнадцать детей по шестидесяти долларов -- восемьсот сорок долларов, что вместе составляет шестнадцать тысяч восемьсот сорок долларов, да ты накинешь еще двести, чтобы было ровно семнадцать тысяч долларов.
-- Ну нет, кум, напротив, я урежу сорок долларов, чтобы была круглая цифра в шестнадцать тысяч восемьсот долларов.
-- Неужели я обманулся в тебе? -- проворчал Кильд.
-- Как так?
-- Да так: вместо того чтобы иметь дело с Сожженным лесом, как я думал, я имею его с жидом.
-- Нет, разубедись, -- сказал он, -- я добрый христианин, но вот видишь, кум, когда имеешь дело с подобными тебе негодяями, нужно стричь их как можно ближе к коже, -- это уж принято так; знаешь французскую пословицу?
-- Что же говорит твоя пословица? -- спросил тот недовольным голосом.
-- Не сердись же; она говорит нечто очень интересное для тебя, вот буквальный перевод: когда вор обкрадывает вора, дьявол радуется; понимаешь?
-- Проваливай-ка с твоими пословицами! Я не пришел сюда, чтобы выслушивать всякий вздор. А если я откажусь от условий, которые ты мне предлагаешь?
-- Как хочешь, никто тебя не принуждает, но знай, что расправа по закону Линча очень быстра в пустыне; к тому же я должен предупредить тебя, что наблюдение под этой частью Скалистых гор поручено мне.
-- Хорошо, если ты когда-нибудь попадешься в мои руки...
-- Ты обстрижешь меня в свою очередь, -- хочешь сказать. Прекрасно: долг платежом красен. Но вернемся к делу: состоялся ли у нас торг или нет?
-- Нужно было бы.
-- Так ты принимаешь?..
-- Да, как осужденный принимает веревку.
-- Когда же можешь ты мне сдать товар?
-- Когда хочешь: чем скорей я избавлюсь от него, тем лучше для меня.
-- Я понимаю это, но нужно, чтобы ты немного подождал.
-- Это для чего?
-- Да для того, что я не желаю принимать посреди гор твой товар, вдобавок еще хрупкий, -- прибавил он, смеясь. -- Я не хочу, чтобы он испортился в моих руках, пусть временно останется лучше у тебя; сказать яснее и без обиняков -- устрой так, чтобы доставить мне его сохранно в место, где река Иордан вытекает из гор к направлению Соленого озера.
-- Но ведь это путешествие потребует по крайней мере шесть недель!
-- Соглашаться или нет... дело твое.
-- Ну, хорошо, еще приношу эту жертву! Не дашь ли мне ты что-нибудь в счет?
-- Нет, но зато дам хороший совет: играть со мною в открытую игру; смотри, кум, будь осмотрителен!
-- Это уж слишком! Черт меня дернул к тебе сунуться!
-- Чего ты так огорчаешься? Не знаешь ли ты другой пословицы...
-- Перестанешь ли ты наконец насмехаться? -- грубо прервал он. -- Итак, мы увидимся?..
-- У байоны Антилопы, это там мы покончим наши дела. До свидания, кум.
-- Убирайся к черту!
-- Отправляясь к нему, я уверен по дороге встретиться с тобой, -- отвечал со смехом Грифитс.
На это Кильд пожал только плечами и удалился скорыми шагами, ворча себе под нос.
-- Какая ужасная каналья, -- прошептал капитан, следя за ним глазами. -- К несчастью, я принужден иметь с ним дело. Да... тяжелые есть нужды!
Затем, вскочив в седло, он галопом направился к лагерю, где мы и оставим его, чтобы не упустить из виду капитана Кильда. Почтенный коммерсант более притворялся раздосадованным, чем был им на самом деле.
В действительности он заключил выгодную сделку.
Товар, который он уступал начальнику Сожженных лесов, стоил ему, так сказать, только труда взять его, так как нельзя причислять к расходу те несколько долларов, которые он платил агентам за кражу детей, и немного больше тем, кто похищал молодых девушек, когда он этого сам не мог сделать.
Эта гнусная торговля, в особенности уж последние несколько лет, приняла большие размеры, т. е. с того времени, когда выдумали мормонизм не только в Америке, но даже и в Европе; где святые второго пришествия, т. е. мормоны, основали на обширных началах торговлю белыми. Они имеют во всех странах мира агентов, специальность которых заключается только в том, чтобы похищать силой или хитростью бедных красивых молодых девушек и отправлять их на восток в гаремы богатых мусульман.
Хотя это всем давно известно, но правительства или по бессилию, или по равнодушию смотрят сквозь пальцы.
Но возвратимся к достойному капитану.
Он был взбешен не так сделкой, менее выгодной, чем предполагал, как тем, что натолкнулся на покупателя более хитрого даже, чем он сам.
Возвращаясь скорым шагом в свой лагерь, капитан так погрузился в свои мысли, что не обращал внимания на дорогу, по которой шел.
В результате оказалось, что он заблудился. Кильд после часовой ходьбы поднял голову, испустив проклятье, и остановился, внимательно осматривая местность, чтобы припомнить настоящее направление.
Несмотря на холод и дурную погоду, перспектива переночевать под открытым небом не так беспокоила капитана, как долгое отсутствие от своих людей, которых только его железная рука могла держать в повиновении, и то не всегда.
Небо начинало заволакиваться со всех сторон тучами и отдаленные предметы сливаться в неопределенную массу.
Ночь быстро наступала.
Капитан опомнился.
Благодаря тому, что он был хорошо знаком с пустыней, ему удалось после четырехчасовых поисков напасть на настоящую дорогу.
Наконец он вздохнул свободно и ускорил шаг, чтобы наверстать потерянное время.
Уже с полчаса он шел и рассчитывал, что приблизительно ему нужно еще столько же времени, чтобы добраться до лагеря, как внимание его было привлечено ясными на снегу следами. Не могло быть сомнения в происхождении этих следов: они оставлены были медведем, который, казалось, следовал по направлению, одинаковому с капитаном, да вдобавок не американским и не черным, довольно тихим по природе и более жадным к меду пчел, чем к мясу человека, но так называемым серым медведем -- животным высшей степени кровожадным и ужасным.
Это обстоятельство заставило призадуматься капитана. Да и было из чего: человек даже более храбрый, чем Кильд, содрогнулся бы при мысли встретиться с таким чудовищем.
Серый медведь, которого не должно смешивать с белым, также земноводный: как твердая земля, так и вода его стихия. Длины он приблизительно три метра; шерсть его светло-желтоватая, часто даже переходит в коричневый цвет; морду имеет продолговатую; челюсти снабжены очень крепкими зубами; но могущество его скрывается преимущественно в когтях, пирамидообразных, острых как бритва и у взрослых достигающих часто семи дюймов длины.
Серый медведь питается главным образом кореньями деревьев, которые вырывает когтями, но жаден также очень и до падали. Это единственный зверь, который нападает на человека, против которого он питает непримиримую вражду и которого он побеждает с жестокостью беспримерной как на воде, так и на суше. "Гризли-беар" не покидает холодных стран, и множество путешественников ошибаются, принимая за него в Южной и знойной Америке под влиянием страха обыкновенных серых медведей.
Капитан Кильд не был трусом, но и не отличался особенной смелостью. Он вообще обладал этим последним качеством настолько, насколько это необходимо людям, избравшим себе какое-нибудь опасное ремесло, которое приучило их встречать хладнокровно опасности тогда, когда они неожиданно представляются им.
Когда прошло его первое волнение, он навострил, подобно собаке, свой слух и тихо пробормотал: поганое животное! За каким чертом он пожаловал сюда, как будто ему не хватило места с другой стороны. Вслед за этим он вложил еще пулю в ствол ружья, завернулся в шкуру и продолжал подвигаться вперед.
Но теперь он шел с особенной осторожностью и не делал ни одного шага вперед, не убедившись, что в пространстве перед ним не было ничего подозрительного.
Ему было в особенности важно не поддаться врасплох своему врагу; он шел так около пятисот метров. Он уже стал выходить на опушку к долине, когда вдруг в нескольких шагах от него раздалось продолжительное и глухое рычанье, которое мгновенно оледенило всю кровь в его жилах и заставило вздрогнуть. Капитан приостановился, нагнулся и пристально посмотрел вперед.
Для того чтобы достигнуть равнины, ему нужно было миновать ущелье или проход между двумя почти прямыми скалами -- проход этот был около двадцати метров в длину и только двух метров в ширину.
Тогда-то капитан увидел в нескольких шагах от себя, на снегу, громадного великолепного серого медведя, который сидел на задних лапах.
Это животное, казалось, тоже что-то высматривало -- и хотя уши его были и приподняты, но оно скорее обнюхивало воздух вокруг себя, чем прислушивалось к чему-нибудь. Было ясно, что медведь почуял что-то беспокойное для себя.
Но что особенно удивляло капитана, так это то, что медведь, как казалось, нисколько не обращал внимания на его особу.
-- Да благословит Бог тот ветер, который дует теперь, -- ворчал капитан Кильд, -- это животное и не предполагает теперь, что я так близко от него -- этот бездельник обладает очень хорошей шубой, и это очень приятно для меня. Погоди немного, собрат, я сейчас сведу счеты с тобой.
Говоря таким образом, он прицелился и спустил курок. Раздался оглушительный выстрел.
Ружье, вероятно, было плохо заряжено, так как его так отдало, что капитан не устоял на ногах и упал на снег.
Медведь приподнялся и, зарычав, направился к несчастному охотнику; капитан вне себя от испуга вскочил на ноги и бросился со всех ног бежать, желая спастись от своего ужасного врага. Но, несмотря на все свое старание, ему вряд ли удалось бы достигнуть благоприятных результатов.
Серый медведь, несмотря на всю свою неповоротливость и тяжесть, бежал с такой скоростью, которая скоро должна была бы прекратить погоню Кильда, предав несчастного капитана в его когти.
Капитан, лишившись ружья, хорошо сознавал, что его ожидает, и только старался отдалить роковую минуту. Но, к несчастью, он уже начинал выходить из сил. В молодости он никогда не был хорошим бегуном, а теперь старость отяжелила все его члены, да и к тому же его одежда нисколько не способствовала продолжительному бегу.
Медведь приближался все ближе и ближе к нему, и с каждой секундой уменьшалось страшное расстояние между ним и капитаном.
Кильд уже не осмеливался обернуться назад, но только чувствовал ужасное дыхание своего врага.
Каких-нибудь десять шагов отделяло человека от животного.
Все волосы на голове капитана поднялись дыбом, и холодный пот выступил на его лице. Он чувствовал, что погибает без всякой надежды на какую-нибудь помощь.
Еще две или три минуты -- и все кончено. Медведь поднялся уже на задние ноги. Как вдруг в ту минуту, когда капитан пробовал вспомнить какую-нибудь молитву, вручая себя Богу, чья-то рука грубо схватила его за воротник одежды и в то же время чей-то голос крикнул ему по-испански:
-- Ложитесь, ложитесь! Дайте мне возможность убить его!
И при этом капитан получил такой толчок в шею, что, пробежав, шатаясь, несколько шагов, упал и растянулся во весь рост около одной скалы.
И в ту же минуту раздался громкий и потрясающий выстрел.
Капитан уткнул свою голову в снег и счел себя убитым.
Прошло две или три минуты, а он все еще не решался пошевелиться. Тем более что этот ужасный выстрел заставил его так подпрыгнуть, что он сразу обернулся с живота на спину.
-- Да что же это такое, -- крикнул он, бросая вокруг себя испуганные взгляды.
-- Вставайте, вставайте, -- проговорил чей-то веселый голос, -- если вы говорите, значит, вам еще можно помочь, так как вы живы.
-- Я не уверен еще в этом, -- пробормотал капитан, поднимаясь на ноги и смотря с удивлением на стоящего перед ним.
Перед ним был молодой человек лет двадцати шести или двадцати семи, с широким выпуклым лбом и умным лицом, на котором нельзя было не заметить насмешливого выражения.
На нем был надет живописный костюм охотников пустынь, и он смеялся, глядя на капитана, искавшего свое ружье.
-- А медведь, -- спросил капитан Кильд, -- где же он?
-- Вот здесь, совсем близко от вас -- смотрите!
-- Гм! -- пробормотал, вздрогнув, Кильд.
-- Уверьтесь, сеньор, -- продолжал молодой человек, -- что вы живы благодаря мне и что этот бедный черт совершенно умер.
-- Вы уверены в этом?
-- Гм, было бы интересно, если бы я промахнулся. Знайте, иностранец, что Бенито Рамирес не нуждается в двух выстрелах, чтобы убить медведя, для него достаточно одного выстрела.
-- Как, сеньор! -- вскрикнул капитан, вскакивая, -- неужели вы тот Бенито Рамирес, ловкость которого сделалась поговоркой в равнинах и степях?
-- Я не знаю, -- ответил равнодушно молодой человек, -- что рассказывают про меня мои товарищи охотники, но я вам повторяю еще раз, иностранец, что я Бенито Рамирес и что я не знаю другого.
-- Да, это должно быть именно так, вы один только могли мне спасти жизнь.
И, сказав это, капитан осторожно подошел к медведю, который лежал, растянувшись на дорожке.
-- О, подходите без страха, -- заметил весело охотник. -- Он отлично умер: пуля попала ему прямо в правый глаз. Вы понимаете, что я не хотел испортить эту великолепную шкуру, которая стоит восемьдесят долларов.
-- Это немыслимо! -- вскричал капитан. -- Такое хладнокровие в таких ужасных обстоятельствах превосходит все, что только можно было подумать.
-- Говорите только о себе, дорогой сеньор, вы одни только были в неприятном положении. Я же три дня преследую этого медведя.
И сказав это, он стал на колени и вынул из-за своего пояса длинный и острый нож.
-- Что вы делаете? -- спросил капитан.
-- Как вы видите, я хочу снять с него шкуру, я нисколько не сомневаюсь, что если оставлю его так, то сегодня же ночью звери, привлеченные сюда своим чутьем, испортят его шкуру.
-- Не трудитесь, -- проговорил капитан, потрепав его дружески по плечу, -- мы находимся не больше как в четверти мили от моего лагеря. Дойдем туда вместе, и я сейчас же пришлю людей взять этого медведя. Вы там снимете свободно шкуру, а его мясо доставит нам отличное угощенье.
-- Я и не думаю идти в ваш лагерь. Я привык спать, где меня застает ночь. Я ведь не боюсь ревматизма.
-- Может быть. Но я обязан вам спасением своей жизни, и я не могу так просто с вами разойтись: я хочу уплатить свой долг.
-- Ба, это к чему? То, что я сделал сегодня для вас -- вы сделаете это завтра для другого.
-- Я не думаю -- но вы знаете, что всякая услуга обязывает как того, кто ее принимает, так и того, кто ее делает. Итак, я настаиваю на том, чтобы вы следовали за мной в лагерь.
-- Вы этого непременно желаете? -- спросил молодой человек странным голосом.
-- Да, конечно, нам необходимо поближе познакомиться.
-- Пожалуй -- только имейте в виду, что не я хотел идти за вами и что если я с вами, то только потому, что вы настаиваете на этом.
-- Зачем вы мне это говорите?
-- Ах, Боже мой! Да потому, что никто не знает, что с нами будем завтра. Мы теперь друзья, а может быть, через несколько часов мы будем врагами. Я предполагаю, что наше положение может перемениться, если мы побольше и подольше будем вместе, и если это случится -- то это будет ваша, а не моя ошибка.
-- Полноте, вы шутите! Не вы ли спасли мне жизнь?
-- Это правда. Итак, вы все еще хотите, чтобы я следовал за вами?
-- Больше, чем когда-нибудь.
-- В таком случае -- с Богом, показывайте мне дорогу. Я следую за вами.
И они двинулись в путь.