Переход к форту Карильон совершился без всяких замечательных эпизодов; но главнокомандующий, сознавая, что может рассчитывать только на самого себя и больше ни на кого, по прибытии в крепость немедленно разослал по всем направлениям лазутчиков, поручив разузнать планы неприятеля и следить за всеми его движениями.
Монкальм сделал из форта Карильон настоящую крепость, почти неприступную, конечно, с точки зрения тех специальных условий, при которых обыкновенно велась война в Америке.
Форт Карильон обратился в настоящее время в довольно значительный город -- Тикондерога; он расположен на высоком и крутом плато, в очень живописной местности, при слиянии двух рек -- Шюта и Св. Фридриха.
Для защиты Карильона с фронта были выведены на пространстве 800 сажен ретраншементы, сооруженные из толстых древесных стволов, положенных один на другой.
Перед ними были еще навалены большие, толстые деревья, острые сучья которых должны были играть роль рогаток.
С остальных сторон позиция была защищена реками и фортом Карильоном, так что неприятель непременно должен был начать со штурма описанных нами укреплений.
Монкальм, Леви и Бурламак имели в своем распоряжении 3058 человек, включая четыреста канадцев под начальством графа де Меренвиля. Монкальм предчувствовал, что неприятель не заставит себя долго ждать, и поэтому не двигался из форта Карильон.
Теперь скажем несколько слов о том, в каком положении находилась тогда колония; материалом послужат нам выдержки из официальных донесений на имя военного министерства.
"Голод усиливается, -- читаем мы в письме г-на Дореля от 26 февраля, -- народ гибнет от нищеты.
Канадские беглецы скоро четыре месяца не видят ничего, кроме конины и сухой трески. Из них уже умерло более трехсот..."
"На каждого из жителей полагается четверть фунта хлеба в сутки... фунт конины стоит тридцать сантимов; употребление ее обязательно... Солдат получает на сутки полфунта хлеба; на неделю ему выдается: три фунта конины, два фунта трески. С первого апреля, вследствие возрастающего недостатка в съестных припасах, жители получают не более двух унций хлеба в сутки".
"На все страшная дороговизна; фунт пороха стоит четыре ливра. С мая месяца уже почти вовсе нет ни хлеба, ни мяса; фунт говядины стоит двадцать пять сантимов, фунт муки -- столько же; тем не менее, -- говорит г-н Дорель в письме от 26 февраля, -- жители терпеливо переносят все бедствия".
В это время у интенданта Биго праздновали масленицу до самой середины великого поста и вели безумную игру.
Интендант проигрывал по двести тысяч ливров в trente et quarante.
Играли не только в Квебеке у интенданта Биго, играли также в Монреале у Водрейля.
Азартные игры были запрещены королевским указом, но это распоряжение нарушалось, несмотря на увещевания маркиза де Монкальма, который сильно возмущался этими скандалами и не без основания боялся, что все денежные средства его офицеров уйдут на картежную игру, принявшую такие опасные размеры.
По счастью, в это время прибыли в Квебек несколько судов, нагруженных мукой и съестными припасами; им удалось избежать преследования бесчисленных английских каперов.
Благодаря этому счастливому событию, жители стали несколько меньше страдать от голода.
Вот каково было внутреннее состояние колонии.
Теперь мы дадим отчет о положении обеих воюющих сторон, причем будем опять давать извлечения из официальных документов военного архива; весьма полезно, чтобы публика наконец ознакомилась со всеми этими фактами, о которых она, к сожалению, слишком долго не имела понятия.
"При открытии кампании французская армия в Канаде состояла из 5780 человек.
Чтобы раздавить эту горсть солдат, Питт дал сэру Аберкромби, новому генералу, отправляемому в Америку, 22 тысячи регулярного войска и 28 тысяч милиции и, кроме того, приказал организовать резервный милиционный тридцатитысячный корпус.
При таком количестве войска победа казалась обеспеченной за Англией".
Поэтому лорд Уэстерфилд писал своему сыну 8 февраля:
"Нет сомнения, что мы достаточно сильны в Америке, чтобы проглотить живыми всех французов, как в Квебеке, так и в Луисбурге; надо только распоряжаться этими силами с умением и энергией..."
Несмотря на голод, на недостаток в боевых запасах и непропорциональность сил, Канада еще не отчаивалась в благоприятном исходе борьбы.
"Мы будем биться, -- писал Монкальм, -- мы погребем себя под развалинами колонии".
Англия готовилась напасть на Канаду с трех пунктов: 16 тысяч должны были действовать против Луисбурга; 20 тысяч атаковать форт Карильон; 9 тысяч -- форт Дюкенс.
Все вместе составляло 45 тысяч человек, которым предстояло раздавить не более шести тысяч неприятельского войска; Карильон, против которого высылалось 20 тысяч войска, располагал для своей защиты только 3058 регулярного войска.
Прибавим, что английская армия была в изобилии снабжена всем необходимым, между тем как французы во всем терпели недостаток.
"Военные действия должны были начаться осадой Луисбурга, который считался ключом Канады; как скоро неприятелю удалось бы взять Луисбург, наше сообщение с Францией было бы прервано, неприятель мог закрыть нам все внешние пути сообщения.
Ясно, как важно было для нас сохранить этот пункт".
Таково было политическое и военное положение воюющих сторон при открытии кампании.
Однажды утром Мрачный Взгляд, который, как большинство лесных охотников, предпочитал проводить ночи на воздухе, вместо того чтобы ночевать в форте, разводил огонь, собираясь заняться приготовлением своего скромного завтрака, как вдруг услыхал лошадиный топот.
Охотник подвинул к себе ружье и после этой предосторожности стал продолжать приготовление завтрака.
Лошадиный топот быстро приближался; вскоре всадник на довольно хорошей, дорогой лошади въехал на лужайку, которая служила охотнику бивуаком; она была расположена на берегу реки, прозрачные, чистые воды которой, весело журча, бежали по каменистому дну.
-- Доброе утро, охотник! -- сказал новоприбывший, останавливая лошадь.
Охотник вздрогнул: голос показался ему знакомым; он быстро обернулся.
-- Ивон! -- вскричал он с удивлением.
-- Г-н де Вилен! -- вскричал в свою очередь всадник.
-- Ей-богу, -- сказал, смеясь, охотник, -- вот странная встреча! Где тебя носил черт?
-- Видите, граф, я не пропал.
-- Зови меня Мрачный Взгляд, ты этим мне доставишь удовольствие -- мы в пустыне.
-- Как вам угодно, граф.
-- Как?
-- Извините, опять забыл.
-- Что ты хотел сказать?
Но в эту минуту, как Жак Дусе, которого читатель, конечно, узнал, собирался отвечать, поблизости раздались выстрелы в разных направлениях; кусты без шума раздвинулись, и в двух шагах от всадника показался раскрашенный и вооруженный индеец.
-- О! -- воскликнул Жак Дусе, испугавшись, хотя Ивон, как мы уже говорили, не был трусом.
-- Не обращай внимания, -- сказал Мрачный Взгляд, -- это не враг, а друг.
-- Тем лучше, -- возразил Жак.
-- Добро пожаловать, -- обратился охотник к индейцу, -- садитесь к огню, и ты также; надеюсь, ты не торопишься?
-- Нет, -- отвечал всадник.
С этими словами он слез с коня, спутал ему ноги, разнуздал и задал корму; в ту же минуту с двух сторон в лощине показались два лесных охотника; это были Сурикэ и Бесследный, первый нес на плече убитую лань, второй -- застреленного дикого гуся.
Они сбросили сваю добычу на землю у ног Мрачного Взгляда и дружески пожали ему руку, потом сели к огню рядом с индейцем.
-- О! Мы отлично позавтракаем, -- сказал, смеясь, Мрачный Взгляд, -- у самого главнокомандующего не будет такого завтрака.
-- Очень может быть, -- сказал Сурикэ.
-- Однако помогите же мне, лентяи, -- продолжал со смехом Мрачный Взгляд, -- иначе мы никогда не кончим, у меня есть отличный картофель, бутылка коньяку и немного "пеммикану", это говядина в порошке.
Здесь следует упомянуть, что картофель, тогда еще не известный во Франции, уже давно вошел в употребление в Америке и пользовался особенным предпочтением у лесных охотников.
-- А у меня, -- сказал Жак Дусе, которого Мрачный Взгляд представил под именем Ивона, -- у меня есть морские сухари, отличный кофе, английский сыр и мех с вином.
-- Так это уже не завтрак, а настоящий Валтасаров пир, -- воскликнул Мрачный Взгляд, смеясь.
-- Настоящий пир, -- подтвердил Сурикэ, улыбаясь. Не прошло и часа, как приготовления были окончены и все сели за стол, т.е. каждый сел на траву, взял тарелку в одну руку, вилку в другую, и таким образом стол оказался накрытым.
Все ели с тем прекрасным аппетитом, который приобретается в пустыне; мех переходил из рук в руки, всякий считал долгом к нему приложиться, за исключением Тареа, который никогда не брал в рот спиртных напитков.
Когда голод был утолен, пирующие зажгли трубки и принялись за кофе.
Еще задолго до Людовика XV охотники Нового Света привыкли прибавлять коньяк к кофе, с той только разницей, что они его не зажигали и не называли "глория".
Когда густое облако табачного дыма окутало охотников, разговор сделался живее.
-- Что нового? -- спросил Мрачный Взгляд.
-- Ничего не знаю, -- сказал Сурикэ.
-- Я ничего не видал, -- сказал Бесследный.
-- Где же Белюмер? -- спросил Сурикэ.
-- Старик пожелал остаться в Эдуарде, -- сказал индейский вождь.
-- У него на это есть свои причины, -- возразил Сурикэ, -- не будем ему мешать.
-- Итак, все спокойно?
-- Слишком спокойно, прислушайся, все молчит, -- сказал Тареа.
-- Вождь прав, это та тишина, которая предшествует буре.
-- И я так думаю, -- заметил Сурикэ.
-- Так и должно быть, -- прибавил Бесследный.
-- Гм! -- пробормотал Мрачный Взгляд, обращаясь к Жаку Дусе. -- Кстати, товарищ, вы еще мне не рассказали, почему я вас встречаю так далеко от Квебека.
Бретонец медлил с ответом и оглядывался кругом.
-- Вы не только можете ответить на этот вопрос, но и сообщить мне величайшие тайны в присутствии моих друзей, у нас нет тайн друг от друга, они мне преданы, я им отвечаю тем же; ни одно слово из того, что вы скажете, не выйдет отсюда без вашего позволения.
-- Это другое дело.
-- Что же нового в Квебеке?
-- Есть и кое-что новое.
-- Гм! А почему вы так удалились от места вашей деятельности?
-- Я все бросил, чтобы исполнить то, что считаю своей обязанностью.
-- Это еще мне не объясняет...
-- Зачем я здесь?
-- Именно.
-- Я разыскиваю вас.
-- Ну, вы ведь меня нашли.
-- Теперь нашел, но не далее как два часа тому назад, я ехал в форт Карильон, чтобы узнать, где вас можно найти.
-- Судьба поступила весьма умно, натолкнув вас на меня.
-- Судьба всегда умнее, чем о ней думают.
-- Вы, вероятно, имеете сообщить мне нечто весьма важное, если решились предпринять такое путешествие.
-- Да, нечто важное, очень важное.
-- Говорите же, мы вас слушаем.
Шпион, не заставляя себя более просить, рассказал подробно все, что произошло в его доме между Биго и графом де Витре.
-- Как! -- воскликнул Мрачный Взгляд, услыхав имя графа. -- Этот проклятый граф жив еще?
-- Уверяю вас, что он пользуется превосходным здоровьем.
-- Хорошо, оставим это; продолжай, Ивон.
Шпион продолжал свой рассказ; когда он стал описывать удивление, которое испытал, убедившись, что понимает и может говорить по-английски, тогда как прежде, если в его присутствии говорили на этом языке, он не понимал ни слова, Мрачный Взгляд расхохотался.
-- Отлично! -- вскричал он. -- Славную сыграл ты с ними шутку; их погубил излишек предосторожностей; теперь вижу, есть еще Бог, который хранит честных людей.
-- Все это прекрасно, -- сказал Ивон, -- но чем вы объясните то, что я вдруг стал понимать и говорить по-английски, между тем как до сих пор не знал этого языка.
-- Очень просто, мой друг.
-- Интересно узнать, как.
-- Дело в том, что не ты начал понимать по-английски, а они говорили по-бретонски.
-- Как так?
-- В Англии есть провинция, называемая Валлис, в которой говорят на чистом гельском наречии, которым говорим и мы на нашей родине, в Бретани. Понял теперь?
-- Отлично понял, -- сказал Ивон, смеясь. -- Они захотели всех перехитрить, да и попались.
-- Совершенно верно. Но теперь, когда разъяснилось, продолжай.
Шпион вернулся к своему повествованию, которого больше никто не прерывал. Кончив, он прибавил:
-- Я счел своей обязанностью бросить все дела и разыскать вас, чтобы спросить, что я должен делать.
Охотники пришли в страшное негодование; это низкое предательство возбуждало в их душах сильнейший гнев, стыд, презрение к дворянам, аристократам, которые решались так постыдно продать свое отечество неприятелю.
-- Что я должен делать? -- еще раз спросил Ивон.
-- Не теряя ни минуты, мы отведем тебя к главнокомандующему, и ты слово в слово повторишь в его присутствии все, что нам сейчас рассказал.
-- О! Будьте покойны, я ничего не забуду.
-- Руку, Ивон, я вижу, что ты способен еще на хорошие чувства, твой теперешний поступок искупает многое, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?
-- Да, -- отвечал Жак с сильным волнением, почтительно дотрагиваясь до руки, которую ему протягивал Мрачный Взгляд, -- ваши слова возвращают мне уважение к самому себе; с этого момента я становлюсь другим человеком, и никогда больше, клянусь, вам не придется упрекнуть меня в чем бы то ни было.
-- Хорошо, я верю тебе, Ивон, а теперь в путь; мы и так уже слишком запоздали.
Бивуак был брошен, все охотники отправились в форт Карильон, от которого их отделяло небольшое расстояние.
Главнокомандующий был занят, он по ландкартам усердно изучал топографию местности, желая в случае атаки воспользоваться всеми выгодами, которые предоставляло ее физическое строение.
Дверь комнаты, где сидел Монкальм, отворилась; на пороге показался сержант Ларутин.
-- Что тебе надо? -- спросил главнокомандующий.
-- Ваше превосходительство, Сурикэ желает вас видеть.
-- Разве ты не знаешь, что он может входить без доклада?
-- Знаю, ваше превосходительство, но с ним два неизвестных человека, один из которых одет не по-военному.
-- Ничего, впусти Сурикэ и его спутников обоих: и штатского, и военного.
В комнату вошли трое.
-- Я отыскал письмо вашего отца, любезный Шарль, вы видите, мой друг, что оно не затерялось.
И он передал ему довольно полновесный пакет.
-- Благодарю вас, генерал, -- отвечал охотник, пряча письмо в карман.
-- Что вам угодно?
-- Переговорить с вами об одном весьма важном деле. Но прежде позвольте воспользоваться случаем представить вам моего друга, о котором я уже вам говорил. Я надеюсь, что вы не лишите его вашего расположения; он -- француз; мы зовем его Мрачный Взгляд, но он носит другую фамилию и может сообщить ее вам только с глазу на глаз.
-- Пока с меня довольно вашего прозвища, -- сказал генерал, протягивая ему руку, -- прошу вас считать меня в числе ваших друзей.
-- Вы слишком добры, генерал, -- отвечал Мрачный Взгляд с чувством, пожимая руку главнокомандующему.
-- Нисколько: друзья Шарля Лебо -- мои друзья, я его высоко ценю; друзья его должны быть на него похожи.
-- Благодарю вас, генерал, -- сказал Шарль Лебо, -- вы благородно держите ваше слово; кстати, Мрачный Взгляд пришел к вам не с пустыми руками; послушайте, что он вам расскажет.
-- Вы принесли хорошее известие? -- с живостью спросил главнокомандующий.
-- Увы! Нет, генерал, -- возразил Мрачный Взгляд, -- но важно, чтобы вы его узнали как можно скорее; говори, Ивон, расскажи все генералу.
Экс-шпион повторил свой рассказ; генерал слушал, бледнея и хмурясь.
-- Это ужасно! -- воскликнул он, когда Ивон кончил. -- Дворяне, офицеры! -- И прибавил голосом, прерывающимся от волнения: -- Бедная Франция!
Все молчали; генерал отер со лба холодный пот, потом закрыл лицо руками: он плакал.
Эта благородная, великая печаль обожаемого начальника произвела на присутствующих тяжелое впечатление.
Наконец генералу удалось справиться со своим горем.
-- Господа, -- сказал он голосом, еще дрожащим от волнения, -- ни слова никому об этой ужасной измене; я постараюсь принять меры как можно скорее. Ваше известие разбило мне сердце; тем не менее благодарю вас за то, что вы не остановились перед этой тяжелой обязанностью, благодарю вас, господа, вы можете рассчитывать на меня везде и всегда. -- И он сделал жест, которым как будто хотел показать, что желает остаться один; в это
время отворилась дверь, и на пороге появился Мишель Белюмер, измученный, запыхавшийся, с головы до ног покрытый пылью.
-- Откуда вы в таком виде? -- спросил главнокомандующий. -- Вы совсем измучены.
-- Да, я сделал немалый путь, немудрено устать, я из форта Эдуарда.
-- А! -- воскликнул главнокомандующий, и глаза его засверкали. -- Какие известия о неприятеле?
-- Отличные, генерал.
-- Бой?
-- Да, генерал, и бой будет жестокий.
-- Тем лучше -- тем больше славы победителю. Имеете вы сведения?
-- Да, генерал, и достоверные, ручаюсь вам.
-- Я знаю вас, Белюмер, и знаю вам цену, говорите.
-- Генерал... -- начал Сурикэ.
-- Нет, останьтесь, господа, вы мои дорогие друзья; я желаю, чтоб вы остались.
Охотники и Жак Дусе ответили почтительным поклоном.
-- Мы ждем вас, Белюмер.
-- Сейчас, генерал; мой рассказ будет короток; у англичан двадцать тысяч великолепного войска; при них -- громадный обоз, масса пороху, пушек, всевозможного оружия; никогда не видал я войска, которое могло бы внушить такой страх; у них есть один полк, отличающийся тем, что у солдат панталоны заменены юбками; в этом полку все солдаты наперечет -- гиганты. Англичане покрыли страну точно саранча; настроение у них самое веселое; они говорят, что без труда могут разом проглотить всех здешних французов.
-- Это еще посмотрим, -- сказал генерал, улыбаясь, -- знаете ли фамилию их главнокомандующего?
-- Знаю, генерал, его прислали из Англии специально для того, чтобы всех нас побросать в море; его фамилия, сию минуту, генерал, у него такая чертовская фамилия, а, вспомнил! Его фамилия -- Аберкромби, лорд Аберкромби; он друг английского министра-президента; солдаты говорят, что он отличный полководец, что он ненавидит французов, поэтому выбор и пал на него.
-- Что касается меня, я ни к кому не чувствую ненависти; люблю мое отечество, моего короля, и этого довольно для того, чтобы я исполнял мой долг; когда же появится эта страшная армия? -- прибавил он тоном, в котором слышалась тонкая ирония.
-- Они идут, генерал, и будут здесь завтра с восходом солнца, вот почему я так устал; я должен был торопиться.
-- Отлично! Какой дорогой идет неприятель?
-- На судах, по реке, генерал; им невозможно было бы двигаться сухим путем с их громадным обозом.
-- Верно; вы кончили, Белюмер?
-- Да, генерал; надеюсь, что сказанного с вас достаточно.
-- Совершенно, друг мой; и я постараюсь воспользоваться вашими сообщениями. Благодарю вас, Белюмер, вы не из тех людей, которых можно вознаградить деньгами, обнимите меня, я могу сказать, что еще никогда более честное сердце не билось в груди гражданина.
И он обнял и прижал к груди охотника. Белюмер плакал от радости.
-- Я буду негодяем, если завтра не дам себя убить, -- сказал охотник, смеясь и плача в одно и то же время.
-- Запрещаю вам это! -- воскликнул генерал, улыбаясь. -- Теперь, господа, ступайте отдохните; завтра будет жаркое дело. Лебо, приходите ко мне обедать; вы будете моим секретарем на военном совете, который я созову сегодня вечером.
-- К вашим услугам, генерал.
-- Я в этом уверен, -- сказал генерал, смеясь. -- Мое почтение, господа; завтра мы увидимся в пороховом дыму.
Генерал остался один; он написал письмо, потом велел позвать полковника Бугенвиля. Полковник сейчас же явился.
-- Полковник, -- сказал генерал, -- завтра мы должны ждать неприятеля.
-- Тем лучше, -- сказал полковник, потирая руки.
-- Я не хочу лишать вас возможности присутствовать в сражении, это было бы для вас большим огорчением.
-- От всего сердца благодарю вас, генерал! -- воскликнул полковник Бугенвиль.
-- Это письмо вы передадите Дорелю; затем дайте мне слово, что по окончании сражения вы немедленно отправитесь в Квебек.
-- Клянусь, что исполню ваше приказание, генерал.
-- Хорошо, будьте как можно бдительнее и постарайтесь разузнать, что там делается.
-- Будьте покойны, генерал; я знаю, насколько важно, чтобы вы имели все необходимые сведения.
-- В том-то и дело. До свидания, увидимся сегодня вечером на военном совете.
-- Солдаты и офицеры уже знают, что неприятель близко, и все в восторге.
-- Тем лучше, я не боюсь за них, я знаю, что каждый исполнит свой долг.
-- Они боятся только одного: как бы неприятель не изменил своего намерения и не повернул назад.
-- Этого нечего опасаться, англичане слишком уверены в своих силах и не отступят.
-- Дай Бог.
-- До вечера, полковник.
Генерал и полковник протянули друг другу руки и разошлись.
На другой день, согласно предсказанию Белюмера, с восходом солнца появился неприятель, и его действительно можно было сравнить с тучей саранчи.
Река Шют буквально покрылась всевозможными судами, которые в общем представляли зрелище живописное, но вместе с тем и грозное.
Неприятелю была приготовлена жаркая встреча.
Англичане не имели ни малейшего понятия о местности, на которой готовились оперировать, пренебрегли самыми обыкновенными предосторожностями, настолько была велика у них уверенность в победе.
Весь маленький гарнизон Карильона собрался за ретраншементами, защищенными с фронта глубокими болотами.
Воюющие стороны посвятили все утро окончанию военных приготовлений.
Около полудня Аберкромби наконец двинулся к французским ретраншементам с быстротою, достойной великой армии.
Английское войско было разделено на четыре колонны, между которыми помещались легковооруженные отряды.
Французы без выстрела подпустили неприятеля на расстояние сорока пяти шагов и тогда открыли сильнейший и губительный огонь.
Отряд, состоящий из сотни лесных охотников и краснокожих под начальством Шарля Лебо, нанес англичанам громадные потерпи; появляясь беспрестанно там, где их не ожидали, охотники исчезали, осыпая неприятеля градом пуль.
В продолжение шести часов английские колонны с ожесточением нападали на ретраншементы; они сделали шесть последовательных атак; их упорство разбилось о стойкость французов.
Англичане, которых множество было убито, в десяти-двенадцати шагах от ретраншемента не могли его взять.
Наконец королевский шотландский полк, став во главе колонны, двинулся на приступ; колонна шла решительно и хладнокровно, сохраняя порядок, как на смотру.
Французы, воодушевленные геройской храбростью Монкальма, бились радостно и весело при криках: "Да здравствует король и наш главнокомандующий!"
Французский огонь производил в рядах англичан страшные опустошения; шевалье Леви произвел мастерскую атаку на левый неприятельский фланг; пушки с высоты форта отогнали и рассеяли английскую эскадру на реке Шют.
Когда королевский шотландский полк выстроился, главнокомандующий, смеясь, сказал:
-- Дети, неприятель делает последнее усилие; сражение выиграно; примем же этих добрых людей, как они того стоят.
-- Да здравствует король и наш главнокомандующий! -- было ему ответом.
-- Не будем торопиться; не стреляйте без моего приказания.
Королевский полк приближался спокойно, гордо, решительно.
Когда они были в двадцать пяти шагах от ретраншемента, полковник их крикнул, маша саблей:
-- Вперед! На приступ! На приступ! Редут замер.
Солдаты молча стояли с взведенными курками.
-- Стреляй! -- крикнул Монкальм твердым и звучным голосом.
Раздался страшный залп.
Шотландцы на минуту попятились, потом бросились вперед.
Четыре раза пробовали они взобраться на редут; четыре раза были отбиты.
Менее чем в десять минут полк храбрецов и красавцев потерял до 950 человек.
Это равнялось поражению.
Наконец Аберкромби признал себя побежденным и отступил.
Описанная битва была одной из самых ожесточенных и упорных. Неприятель потерял 6 тысяч человек, более четверти своей наличности; почти все офицеры были перебиты или ранены; генерал Гой погиб одним из первых.
Французы со своей стороны потеряли 377 солдат убитыми и ранеными и 37 офицеров. Шевалье Леви, командовавший правым флангом, не получил ни одной раны, хотя его плащ и мундир были во многих местах пробиты пулями. Бугенвиль, менее счастливый, получил рану в голову.
Аберкромби воспользовался темнотой ночи, чтобы прикрыть свое более чем поспешное отступление.
Он посадил войско на суда на озере Сан-Сакраменто и вернулся беспрепятственно в форт Эдуард.
Французский главнокомандующий не располагал достаточными силами, и войско его было слишком утомлено, чтобы преследовать неприятеля.
Закончим описание этого сражения извлечением из письма Монкальма на имя маршала де Бель-Исль, тогдашнего военного министра; письмо было написано через два дня после описанной нами блестящей победы.
"...Для себя я попрошу вас исходатайствовать мне у короля позволение вернуться во Францию; здоровье мое слабеет; кошелек истощается; к концу года мой долг казначею колонии дойдет до 10 000 экю; прибавьте к этому постоянные неприятности и противоречия, невозможность приносить пользу и помешать злоупотреблениям -- все это вместе заставляет меня горячо умолять его величество оказать мне эту милость, единственную, которой я домогаюсь.
Остаюсь и пр."