Генерал Вольф, взбешенный поражениями, которые ему нанес Монкальм, несмотря на превосходство его сил, хотел во что бы то ни стало блистательно отплатить ему.
К несчастью, все атаки на лагерь при Боноре были тщетны; английский генерал послал за графом де Витре и заперся с ним вдвоем.
Несколько часов длился разговор между генералом и изменником; наконец дверь квартиры главнокомандующего отворилась, и граф вышел, сияющий.
Негодяй дополнил свое предательство, указав англичанам тот пункт на берегу, немного выше Квебека, где они могли высадиться без всякого риска.
Еще раз англичане должны были одержать жалкую победу благодаря своему золоту.
Пункт для высадки, на который указал граф де Витре, была Фулонская бухта, где французский ренегат уже давно все подготовил так искусно, что англичанам оставалось только беспрепятственно высадиться и идти на Квебек.
Окончив разговор с изменником, Вольф приказал приготовить эскадру к бою.
Мы уже говорили, что английский флот не мог встретить сопротивления.
У французов было только несколько военных кораблей, которые оставались в Монреале, не смея выйти из этого убежища, так как им неминуемо грозила опасность попасть в руки англичан без всякой пользы для своих соотечественников.
В различных перипетиях этой войны, неоднократно пятнавшей себя изменой, французский флот играл довольно загадочную роль; за немногим исключением, он оказался ниже своего призвания, по неумелости или по какой-нибудь другой причине, но он не выполнил своей задачи и обманул всеобщие ожидания.
Человек, решившийся продать англичанам прекрасную французскую колонию, был капитаном флота его королевского величества.
Было десять часов вечера 12 сентября 1859 года; луна светила как днем.
Два человека с меланхолическим видом расхаживали по берегу у того места, где высокие утесы защищают доступ в Фулонскую бухту, и пристально наблюдали за движениями английского флота.
Один из наблюдавших был во флотском капитанском мундире; это был капитан Верюр-Дюшамбон, комендант поста.
Второй был помощник интенданта, присланный Биго.
-- Итак, -- сказал капитан, -- сегодня ночью?
-- Да, -- отвечал помощник интенданта, -- чтобы в этом убедиться, стоит только проследить, что делают англичане.
-- Скажу вам откровенно, что я совсем не понимаю их движений.
-- Между тем это так просто.
-- Вы думаете? -- насмешливо спросил капитан.
-- Конечно, -- отвечал тот с апломбом, характеризующим людей, ничего не понимающих в военном деле. -- Но, -- прибавил он, -- мне пора вернуться к г-ну Биго; приняли вы все необходимые меры? Нужно избегать всяких недоразумений, которые могли бы неожиданно усложнить дело.
-- Все готово. Я выбрал четырех часовых, на них можно положиться, они будут глухи и слепы.
-- Это значит, что они не увидят англичан и, главное, ничего не услышат.
-- Они окликнут англичан, когда уже будет слишком поздно, и удовлетворятся всяким-паролем.
-- Отлично, а остальные солдаты?
-- Они пьяны и проспят.
-- Наконец -- вы?
-- Я лягу сейчас же после вашего отъезда, меня захватят в постели.
-- Отличная идея! Но меня все-таки беспокоят ваши часовые.
-- Не беспокойтесь, англичане их просто перестреляют. Надо, -- прибавил он гаерским тоном, -- чтобы и г-н Биго, и я были вне подозрения; для этого приходится прибегнуть к крайним мерам, но что делать? Честь -- прежде всего.
Негодяи пожали друг другу руки и спустились с крутизны.
Помощник интенданта сел на лошадь и ускакал по направлению к Квебеку.
Что касается капитана, он исполнил свое обещание и действительно лег в постель.
Через пять минут он спал богатырским сном.
Говорите после этого о сне невинности!
Помощника интенданта ожидало нечто другое.
Едва он пустил лошадь галопом, как из-за утеса вышел человек, схватил его лошадь за повод и сшиб его с седла.
К счастью для себя, он не упал, а прямо стал на ноги, не будучи трусом, он выхватил пистолет и спустил курок.
Выстрел был дурно направлен: пуля не убила того, кому предназначалась, незнакомец отделался царапиной.
Помощник интенданта схватился за другой пистолет, но противник сдавил ему руку, отнял у него оружие и, взяв его дуло, нанес ему страшный удар по черепу.
-- Изменнику -- изменническая смерть! -- воскликнул незнакомец голосом, в котором слышались ненависть и презрение.
Интендантский чиновник упал с раздробленным черепом, не издав ни одного звука. Он умер на месте.
Из темноты выступило вперед несколько человек.
-- Ну!
-- Скончался.
-- Царство небесное.
-- Аминь, -- повторили остальные сдавленным голосом.
-- Бросьте труп этого негодяя в ров, уберите лошадь -- она нам, вероятно, понадобится.
Оба приказания были немедленно исполнены.
-- Теперь вернемся на место.
-- Идем, -- отвечали остальные.
Все четверо -- их было четверо, и все они уже знакомы читателю -- отправились в засаду, где не только ночью, но и среди бела дня невозможно было открыть их присутствие.
-- Вы грустите, друг мой, -- сказал один из них, обращаясь к своему соседу.
-- Я чую измену, -- отвечал тот, качая головой.
-- Но ведь Буганвиль получил предостережение.
-- Да, я его предупреждал, но знаете, что он мне ответил? Не вмешивайтесь не в свое дело; я сам знаю, как поступать.
-- Как, он сказал это вам, Шарлю Лебо?
-- Да, любезный друг.
-- Странно.
-- Нет, вполне логично; сохрани меня Бог сомневаться в честности и патриотизме Буганвиля.
-- Это правда; он благородный, достойный человек, но я не могу понять, почему он вам так грубо ответил.
-- Поразмыслите -- поймете, любезный друг.
-- Однако же...
-- Друг мой, -- прервал он его, улыбнувшись странной улыбкой, -- Буганвиль, подобно другим, имеет некоторые слабости, он честолюбив, кичится своим аристократическим происхождением и поэтому не может постичь, каким образом простой охотник, проходимец, извините за выражение, сделался другом маркиза Монкальма, который слушает его советов; словом, я стал ему поперек дороги.
-- Как? Он способен на такую мелочность?
-- Разве, -- резко ответил Шарль, -- вы не знаете, что дворяне сотворены из другого, лучшего материала, чем мы, простые смертные? Поверьте, Буганвиль собирается совершить какую-то непроходимую глупость; выражение резко, но подходит к делу.
-- Я сильно этого боюсь, -- сказал Мрачный Взгляд. -- Однако чем же мы можем помочь?
-- Ничем; мы не должны выходить за пределы нашей роли; мы здесь для того, чтобы захватить графа де Витре, остальное нас не касается.
-- Правда: всякий знай свое дело.
-- Тем более что наше дело само по себе довольно трудно.
-- Совершенно верно.
-- Посмотрите кругом, не кажется ли вам, что мы в пустыне?
-- Да, в этой тишине и неподвижности есть что-то страшное.
-- Потому что с одной стороны нас окружает измена, а с другой -- неуверенность в своих силах, невежество, неспособность, самомнение; наше дело безвозвратно проиграно. Неспособные и те люди, о которых я вам только что говорил, приносят нам гораздо более вреда, нежели изменники; изменники, раз с них сорвана личина, перестают быть опасными; между тем как невежды и честолюбцы никогда не остановятся; они ничего не понимают, ничего не хотят слушать и идут все вперед, сами не зная куда. Но вот мы и пришли, больше ни слова, будем ждать сигнала.
Все, что говорил Сурикэ, было верно.
Монкальм дал в распоряжение Буганвиля отряд в три тысячи человек, поручив ему наблюдать за движениями неприятеля. Но Буганвиль не сумел разгадать планы английского генерала, он обнаружил недостаток дальновидности и бдительности и позволил английскому генералу обойти себя; неприятель очень искусно обманул его относительно настоящих целей своих движений.
Между тем Дорель и Шарль Лебо вовремя успели предостеречь Буганвиля и даже указали ему на Фулонскую бухту, как на предполагаемое место высадки неприятеля.
Буганвиль сделал следующий вывод: эти господа имеют сведения, слишком подробные для того, чтобы они могли быть верны.
И, совершенно забыв о полученных предостережениях, он надеялся поразить всех неожиданным удачным шагом. Чтобы ввести в заблуждение Буганвиля, генерал Вольф поднялся по реке Св. Лаврентия до мыса Красного, в трех лье от Квебека.
-- Я этого ожидал, -- сказал Буганвиль, потирая руки. И приказал отряду разбить лагерь на предстоящую ночь.
В эту самую ночь, ночь на 12-е сентября, английский генерал, утомив французов беспрестанными движениями взад и вперед, поплыл вниз по реке и спустил на воду шлюпки, предназначенные для десанта войска на неприятельскую территорию.
Де Витре в качестве проводника находился в первой шлюпке.
Но тут случилось странное событие.
Граф де Витре ступил на берег, он махал шпагой, приглашая англичан следовать за собой.
Луна зашла минут десять тому назад, мрак был полный, англичане ринулись на крутизну, но предводителя уже не было с ними.
Звучный голос графа, раздававшийся минуту тому назад, внезапно смолк. Англичане думали, что он впереди, и бросились за ним.
Вот как произошло дело.
В тот момент, когда граф де Витре обернулся, чтобы ободрить солдат, чьи-то руки неожиданно его схватили, зажали ему рот и столкнули в углубление, образовавшееся в соседней скале.
Все это произошло так быстро, что никто ничего не заметил.
Граф, которого схватили за горло, не успел произнести ни одного звука; его моментально связали, заклепали рот и обернули в плащ.
Мрачный Взгляд навьючил его себе на плечи, и все четыре охотника бегом пустились по направлению к Квебеку.
Пробежав полдороги, они остановились отдохнуть против того леса, с которым читатель уже знаком; по сигналу, данному Сурикэ, человек тридцать индейцев выбежали из леса и окружили охотников.
-- Изменник схвачен! -- вскричал вождь Тареа.
-- Мы вам принесли его, вождь.
-- Хорошо! А трудно было с ним справиться?
-- Напротив, очень легко, -- сказал Сурикэ.
И он рассказал вождю, каким образом совершилось похищение.
-- Хорошо! Верно, бог белых его не хочет больше знать.
-- Вероятно; человек этот совершил слишком много преступлений, чтобы рассчитывать на милосердие.
-- Злодей! Он продал своих друзей и братьев, как медведей или бобров; он стоит индейской казни.
-- Да, и он ее не избегнет, клянусь вам; вы не забыли о наших условиях?
-- Тареа не обмануть.
-- Я верю вашему слову, вождь, знаю, что вы честно его сдержите, но вы могли предположить, что, быть может, я изменю свое решение, не бойтесь, мое решение непоколебимо, что бы ни случилось.
-- Хорошо! Брат мой говорит, как умный человек, что он говорит, то и делает, хорошо! Время идет!
-- Вы правы, вождь, уносите этого негодяя, мы скоро будем в вашем селении.
-- Хорошо! Мы уходим, скоро увидимся.
В несколько минут индейцы соорудили род носилок, бросили на них пленника, потом вытянулись гуськом по обычаю индейцев и двинулись почти бегом по направлению к стране Великих Озер.
Минут через пять индейцы исчезли из виду.
-- Что мы теперь будем делать? -- спросил Белюмер.
-- Отправляйтесь как можно скорее к главнокомандующему, передайте ему, что случилось, и скажите, что мы захватили изменника.
-- А вы? -- спросил Мрачный Взгляд.
-- Я отправляюсь к Буганвилю.
-- Несмотря на то, что между вами произошло?
-- Друг мой, в такие ужасные моменты всякий патриот обязан забыть обо всех мелочах и думать только о спасении отечества.
-- Вы, как всегда, правы, любезный друг, ступайте с Богом; от души желаю вам успеха; наше положение почти безвыходно.
-- Не надо терять надежду до конца; мы не знаем, что нас может ожидать в будущем. До свидания, пожалуйста, не мешкайте.
-- До свидания, мы не будем терять ни секунды. Друзья пожали друг другу руки. Охотники скорым шагом направились в Квебек.
Сурикэ проводил их глазами, потом вздохнул и в свою очередь пустился в путь; он спешил к мысу Красному, где Буганвиль расположился лагерем на ночь.
Теперь вернемся к англичанам и расскажем, что произошло у Фулонской бухты.
Англичане взобрались на скалистый берег, столь удобный для обороны, и натолкнулись только на четырех часовых, которых закололи штыками и сбросили в море.
Не будь измены, французы могли без особого труда не допустить английской высадки.
Комендант поста был найден в постели и взят в плен вместе со всеми солдатами.
Верюр-Дюшамбону не было до этого никакого дела; он получил деньги за сдачу Фулонской бухты, положил их в карман и сдержал слово, данное англичанам.
13-го сентября утром английские колонны показались у высот Авраама, у самых ворот Квебека.
Несмотря на быстроту, с которой охотники принесли во французский лагерь известие о высадке англичан, оно явилось слишком поздно.
Монкальм, рассчитывая на прикрытие Буганвиля, никак не ожидал атаки со стороны Квебека.
После победы при Монморанси большая часть канадских милиционеров разошлась по домам и занялась жатвой, таким образом, армия Монкальма значительно уменьшилась.
Кроме того, восемьсот человек было отдано в распоряжение кавалерии де Леви и три тысячи сопровождало Буганвиля.
Вследствие этого главнокомандующий мог выставить против неприятеля не более четырех тысяч пятисот человек, с которыми он и решился атаковать пять тысяч англичан, уже выстроившихся в боевые порядки с орудиями впереди. Благоразумие требовало подождать возвращения Буганвиля. Буганвиль был в четырех лье от Квебека, когда он в девять часов утра узнал от Сурикэ, что англичане высадились у Фулонской бухты.
Свидание этих двух людей было весьма типично, как бы выразились в наше время.
-- Г-н Лебо, -- сказал Буганвиль, протягивая ему руку, -- простите меня, в этом деле я вел себя как дурак, как настоящий болван! Вы же были правы; о, если бы я не был ослеплен.
-- Вы себя слишком утруждаете, г-н Буганвиль, -- отвечал Сурикэ, с чувством пожимая протянутую руку, -- мое появление здесь уже доказывает, что я все забыл и думаю об одном -- о спасении колонии.
-- Только об этом мы и должны думать. Я сейчас ускоренным маршем отправляюсь с моими солдатами на помощь главнокомандующему, еще не все потеряно.
-- Дай Бог, чтобы это было так.
Через пять минут Буганвиль двинулся ускоренным маршем на помощь главнокомандующему.
Враги маркиза Монкальма, т.е. Биго, главный интендант, Водрейль, губернатор колонии, и все приказные строки, которым так от него доставалось всякий раз, как они попадались к нему под руку, единогласно обвинили его в том, что он поторопился атаковать неприятеля, не подождав Буганвиля, спешившего к нему с подкреплением.
Монкальм был слишком искусный и, главное, слишком опытный боевой командир, чтобы совершить такую грубую ошибку; только ненависть его врагов могла возвести на него подобное обвинение.
Но истина не замедлила обнаружиться, и действия каждого были оценены по достоинству.
Поспешная атака не только не была ошибкой со стороны главнокомандующего, но необходимо вызывалась обстоятельствами.
Англичане, заняв высоты Авраама, приобрели возможность господствовать над всеми окрестностями Квебека.
С лихорадочной поспешностью начали они окапываться и укрепляться на этих высотах.
Нужно было не более двух часов, чтобы успеть сделать неприступной эту позицию, очень сильную уже по своим природным свойствам; Монкальм не должен был этого допускать.
Буганвиль получил известие о высадке англичан в девять часов утра и, как бы он ни торопился, ему было физически невозможно прибыть на поле сражения ранее одиннадцати или даже половины двенадцатого.
Ждать два часа -- значило дать англичанам возможность собрать все свои силы и прочно укрепиться на занятой позиции.
Необходимо было немедленно выбить их из позиции и оттеснить к подошве горы.
Но задача эта была крайне трудна для французов: им приходилось взбираться по склонам плоскогорья под убийственным огнем неприятеля, от которого некуда было укрыться.
Монкальм не колебался: он дал знак начинать бой и стал во главе передовой колонны.
Первая встреча воюющих сторон была ужасна: бой сейчас же перешел в рукопашную, началась работа штыков.
Атака и оборона заслуживали удивления.
Французы были вынуждены отступить.
Монкальм, уже раненый, решился попытать новую атаку; войско выстроилось и начало взбираться по склону плоскогорья под страшным огнем.
Неожиданно Монкальм упал, пораженный насмерть; он был весь изранен; обожавшие его солдаты поспешили его поднять и унесли, чтобы он не попался в руки неприятеля.
Войска пришли в невообразимое смятение и обратились в бегство; под влиянием какого-то панического ужаса солдаты, не помня себя, расстроили ряды и, заботясь только о своем спасении, не слушая никого, бежали куда попало.
Не участвовали в бегстве только те храбрецы, которые несли главнокомандующего, прикрывая его своими телами, как щитом.
Англичане не двинулись со своей позиции.
Это позволило солдатам, несшим генерала, донести его до отеля в Квебеке.
Все собравшиеся горько оплакивали кончину великого полководца, отличавшегося беспримерной добротой, простотой и преданностью долгу.
Хирург осмотрел раны генерала и объявил, что не понимает, как еще можно было жить при таких ужасных ранах.
-- Я с радостью умираю, -- сказал генерал, обращаясь к своему двоюродному брату, полковнику Меренвилю, который, также сильно раненый, забыл о своих страданиях и оплакивал непоправимую потерю, понесенную Францией. -- По крайней мере, -- прибавил главнокомандующий, -- я не увижу англичан в Квебеке.
Ночь прошла довольно спокойно. Шарль Лебо прибыл вместе с отрядом Буганвиля; он имел длинный и интересный разговор с главнокомандующим.
На другой день, на рассвете, генерал скончался, по-видимому, без особых страданий.
Лицо его приняло спокойное и улыбающееся выражение.
Солдаты опустили его тело в яму, пробуравленную бомбой; могила эта, достойная войны, казалось нарочно вырытой по размерам трупа генерала.
Но почему англичане оставались за своими окопами и не спешили воспользоваться победой?
Произошел странный факт, факт почти единственный
в истории, оба главнокомандующие -- французский и английский -- были убиты во время атаки.
В ту минуту, когда генерал Монкальм упал смертельно раненый, один из лесных охотников, сопровождавших генерала, не кто иной, как Мрачный Взгляд, решился отомстить за его смерть.
Генерал Вольф с высоты рентраншементов отдавал приказания солдатам; Мрачный Взгляд увидел его, зло улыбнулся, схватился за карабин, раздался выстрел: английский главнокомандующий упал, пораженный насмерть.
Сбежавшиеся офицеры и солдаты бросились к нему, подняли и поспешно отнесли его в палатку.
Он уже потерял сознание.
Обморок продолжался долго; наконец генерал раскрыл глаза.
-- Как наши дела? -- спросил он слабым голосом.
-- Генерал, -- отвечал генерал Амгерст, который не отходил от умирающего, -- мы победили, французы бежали.
-- Ну, я умираю счастливым, -- сказал он с чудной улыбкой, повернулся на правый бок и закрыл глаза.
Он умер.
Смерть генерала Вольфа была для англичан таким же несчастьем, как для французов смерть генерала Монкальма.
Шарлю Лебо и Мрачному Взгляду нечего было больше делать в Квебеке; смерть Монкальма возвращала им свободу действий; они решились как можно скорее покинуть город.
В доме Меренвиля сильно были огорчены смертью Монкальма, которого все обожали. Когда Шарль Лебо приказал о себе доложить, его немедленно приняли.
Граф Меренвиль полулежал в качалке, окруженный членами своего семейства; разговор шел о недавно понесенной потере; говорили о том, кем заменить покойного.
Раны графа де Меренвиля, за исключением одной, были не опасны; самая серьезная из них уже начинала заживать; выздоровление составляло только вопрос времени и требовало известной доли терпения.
Марта вышла поздороваться с охотником; Шарль ей сказал несколько слов, доставивших, по-видимому, большое удовольствие молодой девушке.
-- Скоро увидимся, не правда ли, г-н Шарль? -- спросила она.
-- Да, м-ль Марта, вам об этом говорил ваш опекун?
-- Да, но он мне ровно ничего не объяснил, -- возразила она с прелестной улыбкой.
-- А! -- сказал он, чтобы что-нибудь ответить.
-- Не будете ли вы словоохотливее, г-н Шарль, -- нарочно настаивала Марта.
-- Увы! Я бы очень желал, м-ль Марта, удовлетворить ваше любопытство, к несчастью, это невозможно.
-- Невозможно? Почему же?
-- По очень простой причине, м-ль Марта.
-- Позвольте ее узнать.
-- Я сам ничего не знаю.
Марта сделала самую лукавую мину.
-- Вы смеетесь надо мной, г-н Шарль?
-- О! М-ль Марта, как вы можете предполагать?..
-- Я не предполагаю, я уверена в том, что говорю.
-- Вы жестоки, м-ль Марта, вы злоупотребляете выгодами вашего положения.
-- Не разыгрывайте невинность; извольте мне отвечать.
-- На что, м-ль Марта?
-- На вопросы, которые я вам буду предлагать.
-- Предлагайте.
-- Не обращайте внимания на то, что она говорит, -- сказал, смеясь, граф Меренвиль, -- остерегайтесь ее, она вас околдует.
-- О! -- вскричала Марта. -- Такое оскорбление требует примерной кары.
-- Вы слишком любопытны, Марта, -- продолжал тем же тоном граф, -- молодая девушка должна быть сдержаннее.
-- Если вы будете меня бранить, я расплачусь, и вы будете виноваты.
-- Когда мы вас должны ждать, граф? -- спросил Сурикэ.
-- Дня через четыре, через пять, т.е. в конце этой недели.
-- Опять секреты, -- вскричала молодая девушка, нетерпеливо топнув ногой.
-- Нет, м-ль Марта, я в отчаянии от того, как складываются обстоятельства; дело, которое нас занимает, совсем не то, что вы думаете; мне необходимо ваше присутствие; я на него надеялся, думал в нем почерпнуть хоть немного мужества, а вас не будет.
-- Что вы говорите, г-н Шарль? Могу ли я не быть там, где я вам нужна; вы этого не должны думать, -- с волнением проговорила она.
-- Вы правы, я этого и не думаю, но ваше любопытство приводит меня в отчаяние.
-- Хорошо, г-н Лебо, -- вскричала молодая девушка, вдруг переменив шутливый тон на серьезный, -- я не буду стараться узнать вашу интересную тайну, поеду куда хотите, не говоря ни слова, не позволяя себе ни малейшего возражения.
-- Это уже слишком, м-ль Марта, вы идете из одной крайности в другую.
-- Я хочу, чтобы вы меня простили.
-- Что я буду вам прощать? Вы знаете, вы для меня все; я вас люблю больше всего на свете.
-- Правда? -- вскричала она, вся сияющая.
-- Вы сомневаетесь?
-- Нет, -- сказала она с прелестной улыбкой, -- я скорее буду сомневаться в себе самой.
-- Слава Богу! Теперь я вас узнаю, м-ль Марта.
-- Вы слишком снисходительны к этому лукавому бесенку, -- смеясь, сказал граф де Меренвиль.
-- У, злой опекун, -- вскричала она, смеясь и целуя его.
-- Вот она всегда так делает, -- жаловался граф, -- как тут устоять?
-- Я уж не пробую сопротивляться, м-ль Марта, -- тем же тоном отвечал юноша.
-- Однако поздно, уходите.
-- Это верно; гоните меня, а то я буду сидеть.
Обменявшись еще несколькими словами, охотник простился, Марта проводила его до двери и при расставании, после любовного "до свидания", подставила ему лоб, который он почтительно поцеловал.