Обыкновенно в сентябре начинаются самые большие охоты у индейцев в тех местностях, где происходит наш рассказ.
Эти охоты особенно важны, потому что в это время года меха зверей лучше и индейцы выгоднее сбывают их в американские и английские конторы. Эти охоты соединяют в больших северных степях этих уединенных местностей лучшие отряды всех индейских племен, которые живут в окружности трехсот лье от этого места.
Самые именитые нации, которые собираются на эти охоты, это сиу, кайены, или блад, кроу. Пикано и другие менее значительные, которые не стоит называть.
Индейцы вообще враги друг с другом, но тут, на время больших зимних охот, постоянно заключается перемирие.
Они обезоружены по взаимному соглашению и, исключая какие-либо особенные обстоятельства, никогда не нападают; личный интерес, единственная связь, удерживающая их, обязывает к непривычной сдержанности.
Кроме мехов, назначаемых в продажу, индейцы оставляют еще некоторые из них себе на платье; потом мясо убитых животных, соленое или копченое, помогает им провести без особых лишений тяжелую зимнюю пору, которая ужасна для недальновидных племен.
На далеком севере дичь в изобилии; встречается несметное количество диких волов, лосей, бобров, выдры, лани, серых медведей, мускатных быков, рыжих волков, простых лисиц и темно-бурых лисиц, мускат, род куницы, енотов, горностаев; из пернатой дичи: серые и белые куропатки, драхва, орел серый с черной головой, все это можно найти в изобилии; наконец, озера и реки, которые вообще очень глубоки, доставляют рыбу, как-то: семгу, карпа, стерлядь и т. д., не считая Тисерманг, или белой рыбы, которая иногда весит до шестнадцати ливров.
Читатель поймет, какой интерес для этих несчастных кочующих людей наблюдать за своей охотой: только некоторые племена краснокожих обрабатывают землю, они сеют маис или индейскую рожь; другие считают бесчестием дотронуться до сохи; итак, если недостаток в дичи, то страшная бедность появляется в этих племенах и голод уничтожает их.
Ненависть, которую индейцы питают к белым, неумолимая ненависть, которую ничто никогда не может погасить, происходит в большинстве случаев за отбирание от них мест для охоты.
Охотники смешанной крови, метисы, светлые или белые, всегда прекрасно вооружены и, главное, замечательно ловки.
Индейцы в крайнем случае согласились бы поделиться с ними своей охотой; нередко эти изгнанники цивилизации соединяются с ними и сходятся часто даже в мыслях; но они смертельно ненавидят пионеров или скваттеров, которые появляются большими отрядами в степи, устраиваются на выгодных местах, рубят лес, разрабатывают равнины и, построя жилища, навсегда изгоняют дичь.
Индейцы не хотят допустить, что белые имеют право поселяться на ненаселенных землях, которые в сущности никому не принадлежат.
Но спор об этом предмете здесь был бы не к месту; мы предпочитаем скорее его кончить и продолжать наш рассказ.
Различные племена, собранные на зимнюю охоту на далеком севере, смотрели с тайным гневом на поселение капитана Грифитса на их земле; еще более ожесточил их приход капитана Кильда и его отряда.
Неожиданное покушение против эмигрантов было следствием этого гнева.
Несколько дней после этого набега один индейский лагерь стал на берегу маленькой речки, погибшего притока Красной реки, которую на местном наречии называют рекою Медведя, по случаю множества серых медведей, которые когда-то жили на берегу этой реки.
Лагерь состоял из тридцати кожаных хижин, обложенных внизу дерном, чтобы холод не мог проникать, и принадлежал главному племени кайены или блад.
Эти индейцы были из большой нации черноногих, они и теперь еще составляют самое опасное и воинственное племя Северной Америки.
Черноногие охотятся на громадном пространстве земли; они воруют лошадей почти на самой мексиканской границе.
Те, о которых мы теперь будем говорить, составляли отряд около двухсот человек, все избранные воины и большие храбрецы, собранные под начальством нескольких вождей, но все покорные главному сахему племени, названному Красный Нож; это название он храбро заслужил многочисленными подвигами, и его воины с восторгом называли его так, что доказывало жестокую, но большую известность их начальника.
Красный Нож был человек лет тридцати, ростом в шесть английских футов, т. е. пять футов и восемь с половиною вершков французских; он был хорошо сложен, силы необыкновенной, ловкости замечательной во всех упражнениях с оружием; черты лица его носили выражение царственного величия; небольшие глаза, углубленные, блестели хитростью, коварством и злостью.
Воины, бывшие под его начальством, обожали его, хотя положение сахема всегда затруднительно, и ему часто приходится уступать, но Красный Нож никогда не слыхал спора относительно своих приказаний; он царствовал над своим племенем, как азиатский король над своими народами.
Обыкновенно, когда индейские воины находятся на охотничьей земле, они приводят с собою жен, детей и собак, -- собак в особенности; они запрягают их в род саней и перевозят на них свои пожитки; кроме того они уничтожают все воинственные знаки и цвета и заменяют их мирными.
На этот раз кайены поступали не так. Вождь привел с собою только избранных воинов, которые все сохранили свою воинственную татуировку. Не видно было в лагере ни женщин, ни детей, ни собак; это все доказывало, что охота была только предлогом для черноногих, а на самом деле они считали себя в боевом положении.
Десять дней уже прошло, как Красный Нож пришел на свое обычное место. Мы говорим "на свое обычное место" -- потому что, чтоб избежать ссор, эти места выбирались заранее и принадлежали на долгие лета каждому племени.
Между разными поверьями индейцев существует одно очень странное, которое мы должны здесь упомянуть: каждое племя думает, что происходит от какого-нибудь животного, поэтому каждый из воинов носит его изображение, более или менее похожее, на груди или, раскрасив красным цветом на кусочке воловьей кожи, его привязывают к пике и всю покрывают перьями во всю длину, что и называется тотем, или священное знамя племени; это изображение очень уважаемо и во время походов доверяется только заслуженному воину.
Каждое племя носит название какого-нибудь животного; есть племя Бобров, Лосей и т. д.
Это поверье у индейцев не мешает, однако, им, когда они находятся на охотничьей земле, убивать то животное, от которого они полагают свое происхождение; но этого никто из них не делает, не извинившись предварительно и не объяснив своей жертве, что только крайность принудила их к этому и что Ваконда, или Великий Дух, позволил им умертвить его и т. д.
Иногда между индейцами и животными ведутся очень странные разговоры. Я помню, в одну из экспедиций, в которой я участвовал с племенем Бобров Команисей, которое приняло меня, наш отряд встретил на пути своем пруд, где жила целая колония бобров.
Сахем сейчас же остановился; все воины повернулись к пруду лицом и начали кланяться бобрам, говорить им разные приветствия и поздравления, называя их добрыми братьями, верными друзьями; и это в продолжение более часа, к большему страху сидевших у входа в свои норы бобров.
Все эти заявления, однако, не помешали сахему прийти шесть месяцев спустя, во время охоты, со своим племенем и совершенно уничтожить мирную колонию тех, от кого они происходят.
Племя Красного Ножа было убеждено, что их прадед был серый медведь; они носили его имя, и вот почему каждый год они становились лагерем на берегу реки Медведя.
В одно прелестное утро, в последних числах сентября, когда солнце уже встало, индейцы, давно проснувшись, небрежно занимались утренними работами. Воинам обыкновенно противны эти работы, которые они предоставляют в селениях женщинам.
Лагерь, хорошо устроенный на самом берегу реки и защищенный со стороны берега двойным рядом свай, имел вид грязный и запущенный, как все жилища краснокожих.
Великолепные мустанги, привязанные к кольям, ели вьющийся горох, составляющий их пищу. Красный Нож важно сидел на корточках около зажженного огня против своей палатки, курил трубку, полузакрыв глаза и опустив голову на грудь. Два главных начальника племени, но меньшей известности, чем сахем, неподвижно стояли около него и из почтения, или так же озабоченные, приняли такое же положение, как и он.
Когда лошади наелись, их повели поить; потом воины занялись приготовлением завтрака; люди, по индейскому обычаю, всегда ели после животных.
Скоро поставили перед начальником назначенные для его завтрака кушанья; эти очень простые кушанья состояли из пемикана, или сушеной говядины, истолченной в порошок, из нолщаски, стерляжьих яиц, стертых с дикой смородиной и малиной, из гомини, густой маисовой похлебки, приправленной медвежьим или бычачьим салом и которую обыкновенно посыпают пемиканом.
Когда гашесто, или разносчик племени, подал кушанья, Красный Нож пригласил величественным жестом обоих вождей участвовать в его завтраке.
Они изъявили свое согласие наклонением головы, отложили свои трубки и начали есть все трое, не говоря ни слова.
Этот завтрак, который, конечно, не польстил бы вкусу европейца, был приправлен индейской водкой.
Когда у них есть продовольствие, индейцы едят с жадностью. Количество пищи, которое их желудок может вместить, изумительно; когда они приглашают чужестранца к себе на обед, он может прослыть полным невежей, если не съест все то, что поставят перед ним в изобилии.
Прибавим также, что в противном случае индейцы переносят очень терпеливо всякие лишения.
Несмотря на множество блюд, поставленных перед ними, вожди недолго продолжали свой завтрак, в пятнадцать или двадцать минут все было кончено; гашесто, который за ними наблюдал, прибежал, когда заметил, что они кончили, и подал им зажженные трубки.
Другие воины также уже кончили свой завтрак и, завернувшись в меха, легли к огню и скоро заснули.
У краснокожих только два серьезных занятия: охотиться или воевать; кроме этого, они едят, пьют, спят и курят.
Только три вождя бодрствовали.
Два часа прошло, спокойствие в лагере не было нарушено никаким необычайным происшествием, и три вождя не переменили положения.
Было около одиннадцати часов, когда послышался галоп нескольких лошадей. Гашесто встал и пошел ко входу в лагерь.
Три индейских всадника, воинственно вооруженные и которых по многочисленным лисьим хвостам, которые висели у них до пят, да по перу серого орла, воткнутому за левым ухом, сейчас же можно узнать, что они вожди, быстро приблизились.
Когда они достигли изгороди из свай, они остановились. Тогда тот, кто казался старшим и держался немного впереди других, поднял правую руку над головою, вывернул ладонь снаружи, сжал четыре пальца вместе и согнул большой палец.
Гашесто сделал тот же жест, потом подошел к приезжим, поклонился очень почтительно и тихим, сдержанным голосом спросил, что они желают.
Быстро обменявшись несколькими словами с приезжими, гашесто с таким же почтением им опять поклонился, потом вошел в лагерь, чтоб уведомить сахема об их приезде.
Красный Нож спокойно выслушал слова гашесто, потом приказал ввести приезжих.
Услышав лошадиный топот, воины проснулись.
Незнакомцы сошли с лошадей и, передав их приблизившимся воинам, пошли, предшествуемые гашестом, к трем вождям племени, которые спокойно ожидали их прибытия.
Красный Нож поднял голову и тогда заметил, что хотя всадники и были вооружены, но не было никакой воинственной разрисовки на их лицах.
-- Добро пожаловать, братья, -- сказал он, -- Агнимики -- великий вождь своего племени, он сядет рядом со своим братом Красным Ножом и выкурит с ним трубку мира.
Агнимики, это было имя главного вождя чужестранцев, был действительно грозный сахем кроу. Агнимики грациозно поклонился после этого приветствия, присел и принял предложенную ему Красным Ножом трубку.
Последний движением руки пригласил и других сесть.
Несколько минут воины молча курили. Индейский обычай -- не обращаться никогда с вопросом к чужестранцам, пришедшим к их костру. Они одни только могут начать разговор.
Когда Агнимики совершенно докурил трубку, поданную ему сахемом, он высыпал пепел себе на большой палец, потом, приветливо наклонившись к Красному Ножу, поклонился ему с улыбкою.
-- Я желаю моему брату изобилия дичи и встретить много серых медведей, -- сказал он.
-- Я благодарю моего брата, -- ответил Красный Нож, улыбаясь не менее приветливо, чем Агнимики, -- но, к несчастью, медведи стали редки. Бледнолицые хозяйничают в саванне; краснокожим остаются только остатки.
-- Да, -- проговорил Агнимики, горько улыбаясь, -- Длинные Ножи Запада берут всю дичь, как будто Ваконда создал ее для них одних. Соха бледнолицых приближается с каждым днем все более и более к охотничьей земле Красных воинов. Скоро земля исчезнет из-под ног детей Великого Духа, они будут умирать с голоду от недостатка дичи. Сердце мое разрывается, когда я думаю о несчастьях, ожидающих мое племя. Мне кажется, что кровь не так быстро течет в моих жилах; я спрашиваю себя, неужели Великий Дух, который так справедлив, допустит, чтоб всеми этими богатствами завладели одни белые, тогда как они были даны и нам также.
-- Мой брат умный воин, -- ответил грустно Красный Нож, -- слова, выходящие из его груди, подсказаны ему Великим Духом; мой брат Агнимики не косноязычен; слова, которые он произнес, глубоко тронули его друга, Красного Ножа; пусть он говорит; уши вождя открыты, друг его слушает.
-- Итак, после приветливого приглашения моего брата я буду говорить, -- начал Агнимики. -- Когда Ваконда приказал людям выйти из земли, он им показал леса саванны, озера, реки и сказал: "Возьми, это все твое". Тогда еще не было бледных лиц; Мабойя, дух зла, еще не вызвал их из огнедышащих гор на погибель краснокожих; воины поклонились и сказали: "Благодарим". Много лет прошло, пятьдесят, сто, двести и триста лет еще таким образом, краснокожие были счастливы. Они не помнили о Великом Духе и свершали злодейства; тогда Ваконда позволил гению зла вызвать бледные лица. Бледные лица овладели имуществом краснокожих; они рассеяли их по земле, как негодные зерна маиса; но зло, сделанное Мабойя, превзошло ожидания Ваконды. Теперь проступки краснокожих забыты. Бледные доставили им страшные оружия и неутомимых лошадей; час мщения настал; отчего мои братья не пользуются им? Видите это огромное пространство для охоты? Десять месяцев тому назад оно изобиловало разной дичью; теперь все животные обратились в бегство от бледнолицых; краснокожие осуждены умирать с голоду, если они не заставят своих неумолимых врагов уйти, как они обязаны это сделать, к Соленому озеру, которое где-то там далеко, за горами. Что думает мой брат о моих словах? Я кончил!
-- Мой брат хорошо говорит; его слова еще и теперь звучат так же приятно, как крик орла, нападающего на свою добычу. Воины кайены пришли на место охоты не для того, чтобы преследовать медведей или диких волов, но для того, чтобы прогнать бледнолицых в их каменные деревни; но что могут сделать двести воинов, как бы они ни были храбры? Начальник ждет; пусть мой брат ответит.
-- Красный Нож имеет черные волосы, но рассудок его сед; он осторожный воин даже в пылу совета. Кроу из клана Опоссумов не знали о приходе кайенов; они напали на бледнолицых, и те их победили. Кроу не нюхали крови; месть утолщила оболочку их сердца; они пошли к кайенам, к сиу и к другим племенам, которые такие же хозяева, как и мы, на землях охоты. Везде их хорошо принимали, везде они выкуривали трубку мира и находили союзников против бледнолицых. Топор оставлен в покое всеми племенами и кроу; что намерен делать Красный Нож?
-- Красный Нож не может зарыть топора; уже давно существует дружба между им и кроу Опоссумами. Сахем далеко за собой оставил топор, и невозможно его найти; мой брат мне друг; воины Красного Ножа -- его воины; вот мой томагавк, мой нож и моя трубка.
-- Я благодарю моего брата за его союз и с радостью принимаю его подарки. Я прошу моего брата принять в обмен мое оружие и мою трубку. Я бы прибавил еще и мою боевую лошадь, но я знаю, что Красный Нож имеет самых красивых и быстрых коней. После четырех восходов солнца, после сегодняшнего, триста воинов соединятся в пятом часу ночи у Лосиного Прыжка.
-- Красный Нож будет там со всеми своими воинами.
Агнимики встал и простился с Красным Ножом; сахем проводил его со своими вождями до выхода из лагеря.
Несколько минут спустя вождь кроу исчез со своими двумя товарищами в многочисленных извилинах Саванны.
Прошло около часу после удаления вождей кроу, как вдруг послышался большой шум в глубине леса, опушка которого отлого спускалась к началу долины, где кайены устроили свой лагерь.
Этот шум, приближаясь, все усиливался; несколько выстрелов время от времени увеличивали беспокойство индейцев, которые не знали причины этого шума.
По приказанию Красного Ножа все воины взялись за оружие и подошли к укреплениям, готовые защищаться, если весь этот шум устроен их врагом для того, чтоб обмануть и отвлечь их внимание от лагеря.
Два молодых воина были посланы узнать, но только что они исчезли, как два всадника выскочили из лесу и понеслись с одуряющей быстротой.
Один из всадников обернулся на седле, поехал тише и, прицелясь, выстрелил из ружья.
Этот всадник был одет по-индейски, сколько можно было узнать на довольно большом расстоянии от лагеря; это должен был быть вождь, хотя невозможно было узнать, к какому племени он принадлежал.
Второй всадник был одет по-европейски; несмотря на совершенно покрывающий его плащ, все заставляло предполагать, что это была женщина.
Впрочем, всадники продолжали как сумасшедшие скакать по саванне, видимо не зная, куда направиться.
Прошло несколько минут после их появления, как показались сзади их, из лесу, десять всадников, одетых как охотники из Канады, или желтокожие, и начали преследовать их.
Опасность для беглецов была ужасна; всякая надежда на спасение была потеряна; впрочем, они не теряли мужества и старались достигнуть реки, находящейся недалеко от лагеря.
Когда они достигли до воды, тот, который был одет по-европейски, решительно въехал в реку; другой же еще раз остановился, повернулся на седле и выстрелом сбил с лошади одного из преследователей.
Те заревели от злости и ответили залпом в человека, который их так раздразнил.
Индеец поднял ружье над головою с торжествующим видом, потом раздался его воинственный крик, и он заставил лошадь войти в воду.
Скоро беглецы достигли противоположного берега и помчались прямо к лагерю.
Достигнув лагеря, индеец стащил с себя буйволовое платье и замахал им над головою, в то же время он закричал резким голосом три раза следующие слова:
-- Зираинг! зираинг! -- брат! брат!
-- Го, го, го! -- ответили кайены, хлопая радостно в ладоши.
Красный Нож поспешил к берегу; он с восторгом следил за трогательной развязкой этого мужественного, гордого бегства.
На крик, испущенный неизвестным вождем, он поднял открытую руку ладонью кверху, снял платье, замахал им и закричал звонким голосом:
-- Андезей! андезей! -- иди сюда! иди сюда!
Чужестранец со своим спутником выехал на тропинку, ведущую к лагерю.
Между тем всадники, остановившиеся, чтобы поднять раненого товарища, теперь снова пустились преследовать беглецов, которых они на минуту потеряли из виду.
Они в свою очередь въехали в реку, переплыли ее и тогда только увидели с бессильной злобой, как те въезжали в лагерь кайенов.
С минуту они колебались.
Но потом сейчас же они направились к лагерю.
Пятьдесят воинов, хорошо вооруженных, верхом на степных лошадях, выстроились в линию при входе в укрепление.
Увидав это, всадники остановились и снова посоветовались, потом один из них подвинулся вперед на несколько шагов к индейскому отряду и поднял руку над головой в знак мира.
Две или три минуты прошли, но он не получил ответа.
Охотник не унывал, он снова повторил сигнал и закричал на французском канадском наречии, всегда понятном всем индейским племенам в этой местности:
-- Друг краснокожий! Я прошу свидания с сахемами племени.
-- Что нужно бледнолицему? -- ответил Красный Нож с гордостью.
-- Поговорить с вождем об очень важном деле.
-- Хорошо! Пусть брат подождет одну, три или шесть минут.
Охотник должен был поневоле покориться, но скоро понял причину этого замедления. Он увидел, что сорок индейцев кайенов незаметно вышли из лагеря, переехали реку на том же месте, где и они, и выстроились так, что отрезали им возвратный путь.
Желтокожие посмотрели с беспокойством друг на друга, но, зная, с какими людьми они имеют дело, старались казаться покойными.
Как только Красный Нож заметил, что его приказания исполнены, он поднял руку и обратился к охотнику, который следил с беспокойством за всеми его движениями.
-- Мои братья, бледнолицые, добро пожаловать, -- сказал он, -- пусть четверо из вас переедут реку и без оружия войдут в лагерь.
Всякое сопротивление было бы напрасно; западня была хорошо устроена, и охотники поняли, что они попались.
Четверо из них, сняв оружие, решились последовать этому насмешливому приглашению.
Красный Нож и другие вожди ожидали их.
Они вежливо пошли им навстречу и подвели их к огню совета, не говоря ни слова.
Дойдя до огня, Красный Нож сел и сделал знак чужестранцам также присесть.
Охотники воспользовались глубоким молчанием, чтоб осмотреться кругом.
Тогда они увидели беглецов, опиравшихся на тотем племени, поставленный в нескольких шагах от советного огня при входе в палатку вождя.
-- Зачем бледнолицые явились в мой лагерь? -- спросил наконец Красный Нож глухим голосом, -- чего хотят они от кайенов? Нет ничего общего между бледнолицыми и краснокожими воинами.
Этот вопрос был сделан далеко не дружеским тоном; к тому же охотники заметили, что против индейского обычая им не предложили трубки, значит, на них смотрели не только как на чужестранцев, но и как на врагов.
Вождь желтолицых был наш старый знакомый, Ипполит Маркотет; он уже давно знал все индейские обычаи и хорошо понял, что этот прием был враждебен.
Но это был очень отважный и хитрый человек, привыкший с детства смотреть опасности прямо в глаза.
-- Я явился в лагерь воинов кайенов, -- ответил он, -- чтоб сесть у советного огня и выразить моим красным братьям просьбу слишком справедливую, чтоб быть оттолкнутыми ими.
-- Кайены люди разумные, -- ответил величественно Красный Нож, -- никто напрасно не прибегал к их правосудию.
-- Я это знаю, -- сказал, поклонившись, лейтенант капитана Грифитса, который отлично знал, с кем имеет дело, и потому не поверил ни одному слову из всего сказанного. -- Я знаю, что кайены разумные воины; просить у них удовлетворения за оскорбление или наказания за обиду -- это значит получить наверняка просимое.
Индейские вожди молча поклонились; лейтенант продолжал таким спокойным тоном, как будто бы он находился в гостях в каком-нибудь Нью-Йорке или Бостоне.
Я так надеюсь на честность моих красных братьев, что ни минуты не колебался прийти в лагерь с моими молодыми людьми; к тому же нет никаких причин для ссоры между кайенами и желтолицым Красной реки; топор давно уже зарыт между ними; зачем же я буду бояться прийти к своим братьям даже без оружия? Если б я думал, что они нам враги, то двести желтолицых воинов стоят лагерем в двух с половиной милях отсюда; я мог бы с ними явиться и предъявить свое требование сахему. Я не хотел этого сделать, я знал, что я шел к друзьям.
Наступило молчание.
Хотя индейцы оставались бесчувственны к последним словам, но они отлично поняли, на что намекал молодой человек, говоря -- какими силами он располагал.
Красный Нож сделал почти незаметный знак; один из воинов выделился из тесной группы, стоящей кругом совета, и сейчас же удалился. Но это не ускользнуло от лейтенанта. Он понял, что вождь доверяет его словам, и послал разведчика, чтоб убедиться; он улыбнулся, но продолжал:
-- Краснокожий негодяй, не принадлежащий ни к какому племени и которого оттолкнули все нации, пришел ко мне в лагерь и просит моего гостеприимства; это гостеприимство я ему предложил, а он отблагодарил меня за мое доверие тем, что украл одну из моих пленниц; пусть мне братья ответят, имел он право так поступать? Честно ли его поведение? Не изменил ли он законам гостеприимства? Пусть мои братья рассудят; я все сказал.
Взгляды всех повернулись на индейца, неподвижно и небрежно опиравшегося на ручку тотема.
Сахем сделал ему знак подойти и, бросив на него подозрительный взгляд, сказал:
-- Мой брат обвинен, пусть он защищается.
Индеец презрительно улыбнулся, сделав над собой усилие.
-- Я думал, что насмешливая птица не встречается в этих холодных странах, -- начал он, -- а между тем ее обманчивое пение раздается в моих ушах; и какому племени принадлежит эта лживая собака, которая смеет предполагать, что я, вождь и Сагамор моего племени, не принадлежу ни к какому племени? Посмотрите его кожу, она ни белая, ни черная, ни красная; от какого же племени он происходит? Сам он не знает; он не может произвести человека -- своего цвета; он постыдное сочетание белого негодяя и самки кабана. По какому праву возвышает он голос перед советом вождей, -- он, который сам управляет шайкой бандитов? Мое племя живет далеко, там, где восходит солнце; племя это отважно, многочисленно; я главный вождь Окасов; мое имя Курумилла; вот мой тотем.
Говоря таким образом, Курумилла сделал два шага вперед и расстегнул блузу, покрывающую его грудь.
Тогда присутствующие могли увидеть синюю татуировку на левой стороне его груди, представляющую восходящее из облаков солнце.
-- Курумилла! -- вскричали вожди, почтительно ему кланяясь.
-- Брат и друг Искателя следов, покровителя краснокожих? -- спросил Красный Нож с волнением.
-- Я Курумилла; чтоб не расставаться с Искателем следов, я оставил друзей, родных, свое племя и страну; я пришел сюда и нашел других братьев между людьми моего цвета кожи.
Красный Нож встал и, приветливо кланяясь вождю, сказал:
-- Он говорит нам, что он Сагамор; пусть он сядет на место Красного Ножа; пусть он повелевает; что он решит, то и будет сделано. Все, что ни делает Курумилла, будет хорошо сделано. Мудрость живет в нем, Ваконда его любит; а он никому не обязан объяснять свое поведение.
Курумилла величественно сел на место Красного Ножа и, подняв руку, сказал:
-- Я благодарю моего брата, что он не просит у меня объяснений, но я не косноязычен, и моя честь требует, чтоб мои сыны кайены были судьями над этим человеком и мною. Этот метосс изменнически проник в дом этой женщины и украл ее у друзей и семейства, которые оплакивают ее, считая уже мертвою; с тех пор он таскает эту несчастную за собой, чтоб продать ее мормонам; вот что сделал этот человек. Имел ли он на это право?
-- Нет! -- ответили вожди в один голос.
-- И вот что сделал я, -- продолжал рассказывать Курумилла, -- я попросил гостеприимства не у него, а у его начальника капитана Грифитса; эта несчастная оскорбленная женщина попросила моего покровительства у краснокожих, и я не мог ей отказать; вчера, когда желтолицые оставили место лагеря, я удалился и сегодня при полуденной остановке, когда они все спали, по горло наевшись и упившись водки, проскользнул между ними и похитил молодую девушку; мои братья знают остальное. Чем я изменил гостеприимству, пусть мои братья рассудят.
В эту минуту вернулся посланный Красным Ножом разведчик, он сделал знак сахему, который один только понял его.
-- Пусть мой брат судит, а не мы, -- сказал Красный Нож, -- его поведение честно, изменники -- это желтолицые.
-- Идите, -- сказал Курумилла лейтенанту, -- ваши сапоги оставили и так слишком глубокие следы в том лагере, вы для нас не друзья и не враги; ступайте, но помните, что топор не настолько зарыт между нами, чтобы нельзя было его скоро отрыть; идите, как вождь сказал.
Несмотря на свое нахальство, лейтенант Маркотет ничего не нашел сказать; сознавая внутренне, что он играет скверную роль, главное, что он бессилен, он молча, склоня голову, встал, довольный уже тем, что так дешево отделался от западни, в которую так неловко попался.
Он и три товарища присоединились к остальному отряду и скоро ускакали, переехав через реку.
Кайены, спрятанные недалеко и, вероятно, получившие приказание, пропустили их беспрепятственно.
Два часа позднее лейтенант Маркотет возвратился в лагерь капитана Грифитса и униженно рассказывал ему свою неудачу.