Час спустя Валентин Гиллуа простился с краснокожими и в сопровождении Курумиллы, дона Пабло и его очаровательной невесты донны Долорес де Кастелар возвратился в свой лагерь, куда прибыл в восемь часов вечера.
-- Что нового? -- спросил он у весельчака, соскочив с лошади.
-- Ничего, -- отвечал охотник, -- Кастор и Навая производили довольно отдаленную рекогносцировку, но не открыли ничего подозрительного.
Для донны Долорес разбили палатку, а охотники ни в какое время года не ищут для себя убежища.
На другой день, на заре, Валентин разбудил дона Пабло, спавшего около него на своих мехах.
-- Вставайте, -- сказал он ему, -- следуйте за мной, донна Долорес ждет нас к завтраку.
-- Уже завтрак! -- вскричал с удивлением дон Пабло, -- который же час?
-- Семь часов утра; солнце скоро взойдет. Пойдем!
Дон Пабло последовал за ним, не понимая, зачем такой ранний завтрак, но не решаясь расспрашивать охотника.
В углублении скалы, у пылающего огня, приготовлен был завтрак на турецком ковре; донна Долорес, сидя на разостланном меху, ожидала своего жениха; при его приближении восхитительная улыбка осветила ее милое личико, как солнечный луч, проникающий сквозь тучи, бедная женщина еще не могла привыкнуть к своему счастью.
-- К столу! -- весело заговорил Валентин. -- Постараемся хорошенько насытиться; кто знает, когда нам придется обедать.
-- Признаюсь, дон Валентин, -- ответил дон Пабло, садясь, -- я еще совсем не чувствую аппетита.
-- Тем хуже, дон Пабло, тем хуже! Заставьте себя есть. Предупреждаю вас, что вам предстоит сегодня продолжительный путь.
-- Продолжительный путь! -- вскричала донна Долорес с беспокойством.
-- Да, -- ответил, улыбаясь, охотник.
-- Куда же он отправляется? -- спросила она.
-- Вы сами увидите, сеньорита, потому что поедете с ним.
-- Я?
-- Ну да, если только вы не предпочтете отпустить его одного.
-- Что ж это значит? -- спросил дон Пабло, роняя нож и растерянно глядя на охотника.
-- Ну, ну, -- весело ответил Валентин, -- не пугайтесь; я могу вам сообщить одни хорошие вести.
-- А, тем лучше! -- наивно ответил молодой человек со вздохом облегчения.
-- Дело в том, что через несколько дней в этой местности начнется истребительная война, и кровопролитие будет ужасное, впрочем, это вы знаете не хуже меня.
Молодые люди утвердительно кивнули головой и крепче прижались друг к другу.
-- Я подумал, -- продолжал Валентин, -- что вы уже отдали свой долг несчастью, и теперь, когда вы опять соединились, вам нет надобности присутствовать в качестве актеров или зрителей на этой ужасной войне, гораздо лучше дать вам возможность в этой жизни, усеянной терниями, насладиться несколькими солнечными днями.
-- О, как вы добры! -- вскричали молодые люди, пожимая ему руки.
-- Не знаю, право, -- добродушно ответил он, -- я просто человек, знающий, что значит страдание. Может быть, потому я и понимаю столько.
Он вздохнул. Несколько минут он молча ел, но вдруг живо поднял голову.
-- К черту воспоминания, -- сказал он. -- Они превращают в ребенка самого сильного человека. Возвратимся к вам. Я вот что решил: сейчас после завтрака вы отправитесь в путь. Ваш багаж уже сложен, лошади оседланы, пеоны готовы, и, кроме того, три охотника, на которых можно положиться, проводят вас до границы поселений; со свитой в десять человек можно всюду пройти; ваши шесть пеонов, мои три охотника и вы -- это составит уже больше, чем нужно, для того чтоб обратить в бегство самых смелых бандитов наших саванн.
-- Я, право, не знаю, хорошо ли сделаю, если приму столько одолжений, дон Валентин.
-- Милый друг, будь вы один, я не преминул бы воспользоваться вашей помощью, потому что вы храбры, честны и преданы: три качества, очень редко соединяющиеся в одном человеке. Но с вами сеньора, о которой вы должны прежде всего подумать. Не будем же больше говорить об этом, и дайте мне кончить: перейти Кордильеры, чтоб опять спуститься в саванны, было бы слишком долго и опасно, в особенности вблизи Дозерета; притом, если бы даже не было никакого препятствия, так ваше путешествие длилось бы несколько месяцев; вспомните, что мы здесь живем в неизвестной стране, на окраинах Америки. Но я придумал лучшее средство; вам надо будет проехать Соединенные Штаты. С хорошими проводниками, о, я дам вам самых лучших, -- вы дня через три, не более, будете у Минозоты, а там вы уж очутитесь между цивилизованными людьми; лошади, железные дороги, кареты, всевозможные способы передвижения будут в вашем распоряжении. Не пройдет и двух недель, как вы снова будете в вашей гасиенде дель Рио-Браво дель Порте, -- нравится вам это?
-- О да, да, вы так добры! Как я вас люблю! -- вскричала молодая девушка со слезами на глазах. -- Вам мы будем обязаны нашим счастьем.
-- А вы, дон Пабло, ничего не говорите?
-- Я не знаю, как сказать... -- в смущении заговорил молодой человек.
-- Что, идя в пустыню, вы взяли мало денег, так, что ли?
-- Признаюсь, дон Валентин; если вы уж сами угадали, так что ж мне скрывать. И вот теперь, несмотря на то, что я очень богат, у меня нет необходимых денег на путешествие по Соединенным Штатам, и я принужден отказаться от него и возвратиться туда, откуда пришел; У меня в бумажнике едва ли наберется пятьсот пиастров.
-- Что ж, это порядочная сумма, но все-таки ее недостаточно.
-- Ну, вот видите, -- жалобно ответил он, -- а нас еще восемь человек.
-- Это правда.
-- Ах, если б я знал!
-- Жалеть уж поздно.
-- Но надо же что-нибудь придумать! -- решительно вскричала донна Долорес. -- Увидите, квежидо Пабло, как очаровательно будет это путешествие, когда мы будем вместе; время так быстро пролетит, что мы и не заметим его.
-- Это очень мило, сеньора, -- сказал Валентин, смеясь, -- но не совсем благоразумно. Я лучше придумал.
-- Что же? -- спросила она с любопытством.
Дон Пабло Гидальго покачал головою.
-- Что, вы мне не верите!
-- О, этого я не говорил, сеньор, -- спохватился он.
-- Ну, так слушайте. Я сказал вам, что дам вам в проводники трех охотников.
-- Да, сеньор.
-- Хорошо. Одного из них, которого вы знаете и сами, зовут Павлет. Ему я поручил начальство над вашим маленьким отрядом. Когда вы дойдете до американской границы, он проведет вас в один меховой магазин, может быть самый богатый во всей Северной Америке, существующий под фирмой "Мильнес, Максуэль и сын"; эти господа очаровательнейшие, милейшие люди, с которыми я уже лет десять состою в деловых отношениях. Вы потрудитесь передать им от меня это письмо.
-- Это письмо? -- спросил нерешительно дон Пабло.
-- А я знаю, что это! -- радостно вскричала донна Долорес.
-- О, недоверчивый мексиканец! -- вскричал Валентин со смехом. -- Не бойтесь, в этом письме нет ничего компрометирующего; это не больше как открытие кредита в торговом доме "Мильнес, Максуэль и сын", для того чтоб вы могли не стесняться никакими путевыми издержками.
-- Я так и думала! -- сказала молодая женщина, протягивая охотнику с очаровательной улыбкой свою крошечную ручку.
-- О, дон Валентин! -- вскричал дон Пабло с восторгом. -- Извините меня, я полудикарь, ваша деликатность меня просто смущает. Я не знаю, буду ли когда-нибудь в состоянии отблагодарить вас.
-- Есть одно только средство -- принять эту ссуду так же просто, как я ее предлагаю.
-- Конечно, я принимаю ее с удовольствием: я оскорбил бы вас, если б действовал иначе.
-- В добрый час! -- весело вскричал Валентин, -- теперь я узнаю вас. Я открыл вам кредит в десять тысяч долларов.
-- Это слишком, я думаю.
-- Вы возьмете сколько будет нужно, конечно, только уж не стесняйтесь, без излишней деликатности, потому что я гораздо богаче, чем вы предполагаете, а эта сумма для меня ничего не значит; к тому же я вас не освобождаю от этого долга и лично потребую возвращения, когда опять приеду в Сонору.
-- О, если б вы это сделали, дон Валентин, это превзошло бы все наши одолжения.
-- Уж сделаю, будьте спокойны.
-- Дайте слово, сеньор, -- настаивала донна Долорес.
-- Разве вы мне не верите, сеньорита?
-- Нет, но я знаю, что вы забываете, когда делаете одолжение; дайте же слово, а не то мы не примем вашего предложения. Вы как думаете, Пабло?
-- Я совершенно согласен с вами, Долорес.
-- Вот вы и попались, сеньор Валентин! -- вскричала она, пригрозив ему пальчиком.
-- Что делать? -- ответил он добродушно, -- надо будет исполнить ваше требование, сеньорита. Даю вам слово, что через шесть месяцев буду у вас. Теперь вы довольны, сеньорита?
-- Я вполне счастлива и благодарю вас от глубины души.
-- Берегитесь, дон Пабло, друг мой! Ваша невеста, кажется, слишком своевольна, составьте осторожно брачный контракт.
-- О! -- засмеялся он, -- это лишнее: я все равно буду делать все, что она захочет.
-- О, влюбленные! -- вскричал Валентин.
Завтрак кончился; все поднялись.
-- Теперь надо ехать, -- сказал Валентин, -- время не терпит. Я хотел бы уже видеть вас далеко отсюда. Пойдемте.
Он отвел молодых людей шагов на сто от лагеря, где в ожидании неподвижно стоял отряд всадников.
Два вьючных мула были нагружены багажом, охотники и пеоны сидели на лошадях, и остановка была только за доном Пабло и его невестой.
-- Вы помните, что обещали мне, мой милый Павлет? -- спросил Валентин у охотника, которому поручено было предводительство маленьким отрядом.
-- Будьте покойны, мистер Валентин, -- ответил охотник, -- ведь вы знаете меня?
-- Да, старый друг, иначе я не доверил бы вам этого дела.
-- Благодарю вас; вы не раскаетесь в этом.
Затем донна Долорес и Пабло Гидальго сели на лошадей, и поезд тронулся.
Еще несколько отрывистых прощальных слов, несколько взглядов, брошенных на Валентина, и они скрылись за деревьями.
Взволнованный разлукою и тревожась за судьбу молодых людей, Валентин долго стоял неподвижно на одном месте, погрузившись в задумчивость.
К счастью, прибытие Бенито Рамиреса и Анимики рассеяло это возбужденное состояние.
-- А! -- сказал он, обращаясь к Рамиресу, -- вы, вероятно, сообщите некоторые полезные для меня сведения.
-- Какие, сеньор?
-- Я недавно рассматривал ваш лагерь: местоположение очень удачно выбрано, но, не знаю почему, мне показалось, что он слишком мал для количества людей, которые должны там поместиться.
Рамирес расхохотался.
-- Diablos! -- вскричал он. -- Вы так проницательны, что вас нелегко провести. Действительно, наш лагерь мал, но по очень простой причине: в нем не находится и трети войска.
-- Как? Что вы хотите этим сказать?
-- Это я придумал и признаюсь, сеньор, мысль не дурна.
-- Объяснитесь.
-- Боже мой! Да это очень просто: ведь вас что всего больше интересует? Спасение донны Розарио, не правда ли?
-- Конечно, -- ответил Валентин, искоса взглядывая на вождя Кроу...
-- Что значит донна Розарио? -- спросил вождь. -- Я не понимаю.
Валентин взглянул ему прямо в лицо. Сахем оставался бесстрастным.
"Гм, гм! -- проворчал охотник про себя. -- Этот молодец, кажется, ведет неосмотрительную игру".
-- Я объясню вам это, вождь, -- сказал он, обращаясь к сахему.
-- Хорошо, -- ответил тот.
-- Не забудьте, -- заметил Валентин, обращаясь к Рамиресу, -- что этот Кильд настоящий демон, истинный бич лугов, одним словом, бандит с головы до ног, и для нас очень важно примерно наказать его...
-- О, я вполне согласен с вами, сеньор Валентин, но с этим плутом не стоит заниматься исключительно! Уж он рано или поздно попадется в наши руки. Итак, я думаю, что бы вы ни говорили и как я не уважаю ваше мнение, что всего важнее спасти...
-- Драгоценные товары, находящиеся в лагере, -- перебил Валентин с живостью.
-- Именно: спасти драгоценные товары...
-- Очень важно, -- заметил сахем, утвердительно кивая головой.
-- Эту-то цель я имел в виду.
-- Хорошо, хорошо, -- сказал Валентин со смехом, -- каждый должен заботиться о себе, я не осуждаю вас, вы правы. Расскажите же ваш чудесный план.
-- Да, послушаем план, -- подтвердил индеец, который ничего не понял из этого разговора полусловами, но настойчиво преследовал свою цель.
-- Повторяю вам, сеньор Валентин, что он библейской простоты.
-- Очень может быть; но признаюсь, такого рода простые вещи внушают мне святой ужас; это, впрочем, не должно мешать вам объясниться. Так что вы говорили?
-- Вот в чем дело: вы знаете, какую систему я принял с капитаном Кильдом? Резкость, доходящую до дерзости, и полнейшую вольность в обращении.
-- Да, да, вы, помнится, говорили уже мне что-то в этом роде. Что ж дальше?
-- Несколько дней тому назад я сделал уже первый шаг к цели, а сегодня утром я добился своего: мне удалось убедить его, что для него было бы гораздо лучше, во избежание разных опасностей (которые, между нами будь сказано, существуют только в моем воображении), послать женщин, находящихся в лагере, по дороге, где лошади не в состоянии ходить; положим, это очень трудная и даже в некоторых местах опасная дорога, но он таким образом выиграет много времени и сократит на восемь дней путешествие к водопаду на реке Журдан.
-- Да ведь такого пути совсем не существует, который бы так сократил дорогу! -- вскричал Валентин со смехом.
-- Знаю, сеньор, но у меня была своя цель, -- ответил молодой человек тем же тоном.
-- А, понимаю, продолжайте.
-- Слишком много речей, -- заметил индеец недовольным тоном, -- бледнолицый чересчур болтлив.
Обоих охотников рассмешило нетерпение их товарища; но Рамирес продолжал, не обращая ни малейшего внимания на резкое замечание вождя кроу.
-- Капитан Кильд принял мое предложение, но несколько изменил его. Вот его план, который, надо отдать ему справедливость, отлично выдуман: если женщины могут пройти по этой тропинке, то и мужчины также могут; но, во избежание толкотни, женщины пройдут прежде, а через несколько часов и мужчины пойдут по той же дороге. Сказано -- сделано. Женщины отправились в путь, и вы видели их лагерь; капитан Кильд следует на некотором расстоянии, и теперь его лагерь на три с половиной мили ниже этого. Вот как!
-- Да это чрезвычайно остроумно! -- вскричал Валентин Гиллуа со смехом. -- Но куда же девалось обычное благоразумие капитана Кильда?
-- А что?
-- Как же: он разделяет свой отряд на две части и слабейшую посылает вперед; кроме того сам он располагается лагерем в трех с половиной милях от этой части отряда, так что в случае надобности не может даже защитить ее.
-- На эти два замечания нетрудно ответить: когда он послал женщин вперед, он надеялся присоединиться к ним, и если не сделал этого, так потому, что время не позволило, а он не отважился продолжать путь в темноте; притом, так как после сделанной воинами великого сахема Анимики попытки на нападение капитана Кильда более ничто не беспокоило и он не видел с тех пор ни одного краснокожего, к тому же многочисленные лазутчики, которых он посылает каждый день на расследование, не замечали ничего подозрительного, то достойный капитан считает себя в полнейшей безопасности и твердо убежден, что никто более не интересуется им; к тому же я стараюсь поддержать его в этом убеждении, и в результате выходит, что капитан Кильд не опасается никакого нападения.
-- Сколько бледнолицых охотников в лагере, о котором говорит мой брат? -- спросил индеец, все время следивший за его рассказом.
-- В том, где я нахожусь?
-- Да.
-- Около сорока; но предупреждаю вас, что это самые отважные из всего отряда, настоящие демоны, и если вы не захватите их врасплох, вам, пожалуй, несдобровать.
-- Пусть мой брат, бледнолицый охотник, укажет нам дорогу, так мы их захватим.
-- Я для того и пришел, вождь.
-- Так вы согласны на внезапное нападение?
-- Да, в эту же ночь, сеньор, и вот почему: эту ночь отряд капитана Кильда разделен надвое, и потому наша задача будет легче.
-- Хорошо сказано; молодая голова и старая, мудрость, -- заметил индеец.
-- Завтра капитан Кильд снова соединит свой отряд и уж больше не разделит его надвое, как сегодня; теперь он слишком хорошо узнает неудобства этого; и тогда, если мы атакуем его, нам придется иметь дело не с сорока людьми, а с восемьюдесятью; это заслуживает, мне кажется, внимания.
-- Действительно, вы совершенно верно рассудили, я с вами согласен; но в такой серьезной экспедиции нельзя действовать опрометчиво, для нас очень важно благоразумие и умение взяться за дело; одна неудача испортит все мы должны так взвесить все обстоятельства, чтобы быть уверенными в успехе.
-- Мой брат, Искатель следов, говорит правду. Он великий, мудрый воин; он даст нам совет.
-- Так посоветуемся.
Анимики поклонился.
-- Посоветуемся, -- сказал он.
-- Хорошо; мое мнение, что надо напасть, следовательно, на этот счет мы все одного мнения; разница только в средствах исполнения нашего замысла, а это важнее всего уяснить, если мы хотим добиться успеха. Пусть брат мой сахем изложит свой план; его братья бледнолицые слушают.
Сахем раза три кивнул головой, покурил в продолжение нескольких минут свою трубку и затем, передав ее Валентину, сказал:
-- Искатель следов друг краснокожих; эта война ведется не в его интересах, ему не нужно мстить за оскорбления; он дерется для того, чтобы помочь своим братьям краснокожим своей храбростью, как великий храбрец, и своей мудростью при совещательном огне. Анимики первый сахем своего народа; он должен отомстить за своих воинов, убитых этой собакой, вором бледнолицых; слова, которые он будет произносить, будут, против его воли, дышать ненавистью и гневом, а ненависть плохой советчик: она ослепляет самых проницательных людей. Вождь не составил никакого плана; он не может составить хорошего, потому что все будет подсказано ему ненавистью; он не станет говорить; одному только великому охотнику бледнолицых следует сказать свое мнение, потому что это мнение, как подсказанное одним чувством справедливости, будет хорошо; у Искателя следов взгляд проницателен, как у орла, храбрость велика, как у серого медведя, а мудрость равняется мудрости змеи. Пусть он говорит; сахем послушает его и скажет: это хорошо. Я кончил.
-- А вы, сеньор Рамирес, что думаете об этом?
-- Сеньор Валентин, сахем говорил очень мудро; я вполне разделяю его мнение; скажите, что нужно делать, и мы будем повиноваться вам.
Охотник с минуту собирался с мыслями, затем, передав трубку вождю Кроу, начал так:
-- Пусть будет по-вашему. Я скажу, что делать, если вы отказываетесь.
Оба утвердительно кивнули головой.
-- Я думаю, вождь, -- продолжал Валентин, -- что вашим воинам надо дать отдохнуть до полуночи; проспав таким образом часов шесть, они встанут бодрые свежие и будут в состоянии храбро сражаться. Притом я заметил, что вторая половина ночи, часам к двум гораздо темнее первой, так что легче захватывать врасплох; следовательно, мы сделаем попытку не раньше двух часов.
-- Ага! -- вскричал вождь с восторгом.
-- В полночь, -- продолжал Валентин, -- мы разбудим воинов, они встанут, возьмут свое оружие и поползут, как змеи, к лагерю бледнолицых; потом, по вашему сигналу, они со всех сторон ворвутся в лагерь, и могу вас уверить, что если они как следует примутся за дело, то им нетрудно будет обессилить людей, захваченных посреди сна.
-- Так! Мой брат хорошо говорит, все это справедливо. Но какой дорогой краснокожие подойдут к лагерю бледнолицых? Великий охотник забыл сказать об этом своему брату.
-- Нет, я нисколько не забыл, -- отвечал Валентин с двусмысленной улыбкой, -- но прежде чем сделать это открытие, мы должны условиться относительно наших действий, вождь; я хочу обратиться к вам с просьбой и получить от вас на нее обещание.
-- Пусть мой брат объяснится; Анимики его любит, и если может, то сделает все, что он желает.
-- Я надеюсь на это, вождь.
-- Но почему же, -- возразил индеец, -- мой брат охотник ждал так долго, чтобы обратиться с этой просьбой к своему другу?
-- Почему? Я вам сейчас скажу, вождь. Прежде всего я хотел уверить вас, что я поступаю с вами искренно; у меня нет намерения вас обмануть, и вы можете положиться на меня.
-- Я никогда не сомневался в моем брате; он не сумеет не сдержать своего слова, как старая болтливая женщина; я жду, чтобы мой брат объяснился.
-- Итак, вождь, без длинных фраз: я отказываюсь объявлять войну женщинам, существам слабым, которые не могут защищаться; женщина, какой бы ни было нации и цвета кожи, не должна быть принимаема воинами за врага; храбрые воины должны убивать мужчин, уважать и покровительствовать женщинам; говоря в нескольких словах, я желаю, чтобы вы дали обещание на тотеме, великой трубке мира, священной для вашей нации, заключить со мной союз, по которому все женщины с белыми лицами, находящиеся в лагере, не только будут избавлены, укрыты от всякой опасности, но отданы под мое исключительное покровительство; я один буду иметь право располагать их судьбой; на этом условии я помогу моему брату всей моей властью и предоставлю в его распоряжение все богатства, заключающиеся в лагере.
-- Мой брат требует многого; Кроу нуждаются в невольниках; белые женщины умеют хорошо приготовлять пищу воинам.
-- Все это очень возможно, вождь, но что касается этих последних, они не будут не только невольницами и приготовлять пищи вашим воинам, но наверное будут переданы в мои руки: я признаюсь вам, что когда мое решение принято, оно неизменно; итак, вам остается или согласиться, или отказать.
-- На том условии, брат мой, что главный белый охотник укажет тропинки, ведущие к лагерю белых.
-- Я даю вам в этом честное слово, вождь.
-- Это хорошо, Анимики любит охотника, почему же какое-нибудь недоразумение встанет между двумя славными воинами из-за женщин? Анимики сделает все, что желает мой брат, он обещает это, давая клятву на тотеме и священной трубке его нации.
-- Благодарю вас, вождь, у меня есть ваше слово, и я буду его беречь; я знаю, что вы не откажетесь от него. Теперь выслушайте меня со вниманием: три тропинки ведут к лагерю эмигрантов. Две из них спускаются с горы, третья есть та самая тропинка, которую эмигранты выбрали, чтобы достигнуть удобного места, где бы можно было провести ночь. Так вот что я предлагаю брату моему, предводителю Кроу: сахем разделит воинов на три части: две первые будут состоять из тридцати воинов каждая; в третьей будет около сорока человек. Эта последняя, как самая многочисленная, отправится по нижней тропинке, чтобы отрезать выход белым и помешать тем из их друзей, которые, как сказал Бенито Рамирес, расположились лагерем в двух или трех милях отсюда и поспешат к ним на помощь. Над каким же отрядом хочет принять славный вождь начальство?
-- Самый опасный пост приходится по праву Анимики; он отправится по нижней тропинке.
-- Пусть будет так, -- сказал Валентин, -- этот пост будет принадлежать моему брату; теперь я хочу ему объяснить, почему нападение не может произойти прежде двух часов утра.
-- Уши вождя готовы слушать.
-- Потому что на расстоянии четверти версты отсюда расположились лагерем в горах около сорока северо-американских белых охотников, отдавшихся добровольно под мое начальство; этих охотников я должен известить; они помогут исполнению вашего предприятия; это позволит вам, вождь, усилить ваш отряд, взяв с собой вместо сорока воинов пятьдесят. В два часа пополуночи крик филина, повторенный два раза, даст сигнал к началу нападения. Если один из отрядов не ответит на призыв, значит, что-нибудь помешало, и атака будет временно отложена. Удобно ли вам все это, вождь?
-- Сама мудрость говорит устами моего брата; его речи глубоко врезались в голову Анимики; вождь не забудет их и послужит примером послушания для своих солдат.
-- Хорошо, так как мой брат хорошо понимает меня и вполне согласен со мной, то, кажется, уже время нам расстаться; мы не можем терять ни минуты, если хотим начать действовать в назначенный час. Курумилла, великий вождь Ароканский, укажет моему брату тропинку, по которой нужно следовать, чтобы достигнуть поста на нижней тропинке; когда это будет сделано, вождь попросит Курумиллу возвратиться ко мне; мне необходимо с ним последовать, кроме того он послужит проводником для тех из воинов, которых сахем изберет, чтобы следовать за сеньором Рамиресем и мной; Курумилла приведет их сюда; мы их здесь подождем.
-- О, мой брат охотник всегда прав; Анимики возвратится в лагерь; через два часа воины, обещанные вождем, будут приведены сюда сахемом.
Индеец встал тогда, грациозно поклонился обоим собеседникам и, проскользнув как змея между хворостом и кустами, исчез почти мгновенно из глаз Валентина и Рамиреса.
После ухода индейца они в продолжение нескольких минут молчали, наконец поднялись и удалились по направлению, противоположному тому, которое принял вождь Кроу.
Они достигли вскоре чего-то вроде перекрестка, если можно дать такое название пространству земли посредственной величины, лишенному совершенно деревьев, где сходились или, вернее, спутывались несколько следов, оставленных дикими животными, и посреди которых, если всмотреться поближе и с большим вниманием, можно было легко разглядеть и следы недавнего прохождения большого количества людей.
-- Здесь мы расстанемся, мой дорогой дон Октавио, -- сказал Валентин, сжимая с любовью руки молодого мексиканца, -- вы потрудитесь возвратиться в лагерь достойного капитана Кильда и станете наблюдать, чтобы ничто не помешало исполнению нашего намерения, я же отправлюсь предуведомить моих товарищей, которые расположились в ста шагах отсюда. Во всяком случае, раньше двух часов я возвращусь.
-- Вы застанете меня на этом месте, сеньор дон Валентин, готовым исполнять ваши приказания.
-- Все будет так, как условленно, мой друг; до скорого свидания.
Валентин Гиллуа сделал несколько шагов с целью удалиться, потом вдруг остановился, как бы раздумывая с минуту, и с живостью обратился снова к Рамиресу.
-- Кстати, -- сказал он, -- я забыл сообщить вам, что, несмотря на клятву, которую мне дал сахем на тотеме и священной трубке своей нации, я питаю очень посредственную доверенность к нашим союзникам краснокожим. Кроу -- это индейцы-грабители, которые ненавидят белых; они могут очень хорошо воспользоваться этим случаем, чтобы сыграть над нами какую-нибудь штуку.
-- Carai! -- вскричал Бенито Рамирес, содрогаясь при мысли об этом, -- неужели вы считаете их способными на подобную измену?
-- Я не скажу вам ни да, ни нет; хотя все держалось в тайне, я ужасно боюсь, чтобы этот демон Анимики, который неуловим, как змея, не подозревал бы меня в содействии той неудаче, которую он испытал при атаке лагеря эмигрантов.
-- Вы это думаете?
-- Я не знаю, что подумать; но что бы там он ни думал по этому предмету, это меня еще не так беспокоит; я убежден, что он не решится задумать против меня ничего открыто; он знает очень хорошо, что он не будет самым сильным, между тем очень возможно, если представится благоприятный случай, он воспользуется им; если я стану жаловаться, он сумеет оправдаться в своем участии; я думаю, не худо будет принять какие-нибудь предосторожности.
-- Но какие же? Я, право, не вижу...
-- Потому что вы не хотите потрудиться поразмыслить, мой друг, -- прервал Валентин. -- Не говорил ли я вам, что у меня есть человек сорок друзей, на которых я могу рассчитывать?
-- Правда, вы мне говорили об этом.
-- Итак, я разделю свой отряд на два; то есть я вверю вам двадцать человек из моих охотников, которым я позабочусь дать особые приказания; если вы заметите между нашими союзниками подозрительное колебание, то с помощью этих храбрых людей, из которых каждый стоит четырех индейцев, вам будет легко обращаться с воинами Кроу и даже в случае надобности заставить их образумиться.
-- Эта мысль превосходна, дорогой сеньор, -- вскричал Бенито с радостью, -- я вижу, что вы думаете обо всем.
-- Мой друг, -- отвечал первый добродушно, -- разве это не моя обязанность? Окруженный двадцатью решительными людьми одной с вами расы, вам нечего более будет опасаться. Индейцы поймут, что всякая измена невозможна, и станут действовать согласно; вы видите, что все устроится очень просто.
-- В самом деле очень просто, сеньор, -- сказал, смеясь, охотник, -- а все-таки нужно было немного об этом подумать.
-- Теперь я вас покидаю, -- возразил Валентин Гиллуа. -- Через два часа, как мы договорились, мы встретимся здесь.
-- Я постараюсь не опоздать; до свидания, сеньор Валентин...
Двое людей пожали друг другу руки и на этот раз расстались окончательно.
Бенито Рамиресу -- мы продолжаем давать ему это имя -- удалось пробраться в лагерь эмигрантов, не замеченным часовыми, которые, утомленные в продолжение длинного дня и не надеясь встретить какую-нибудь опасность, не соблюдали строгого надзора и спали, так сказать, с открытыми глазами.
Полное спокойствие царствовало в лагере; эмигранты, завернувшись в покрывала и улегшись вокруг наполовину потухших огней, погрузились в глубокий сон.
Два часа протекли, и никакое событие не нарушило тишины и спокойствия лагерной жизни.
Бенито Рамирес, который расположился под густым кустарником дикой смородины, удалился, не возбудив ничьего внимания.
Ему достаточно было двадцати минут, чтобы достигнуть места, о котором мы говорили и где Валентин назначил ему свидание.
Охотник, всегда деятельный, предупредил его; около четверти часа прошло, как он прибыл со своим отрядом и ждал. Сигналы поданы; Бенито Рамирес приблизился к перекрестку.
Охотники окружали Валентина со всех сторон; они, казалось, слушали со вниманием наставления, которые тот им давал; заметив Бенито Рамиреса, охотник замолчал и, приблизясь с живостью к молодому человеку, сказал охотникам:
-- Товарищи, вот человек, о котором я вам говорил; некоторые из вас знакомы с ним и знают, чего он стоит; я вам его назначаю в начальники, он так же храбр и предан делу, как каждый из вас. Если нам удастся в эту ночь освободить донну Розарио, то это только благодаря его мужеству и знанию. Я прошу тех из вас, которых я назначу временно состоять под его распоряжением, слушаться его, как меня самого. Теперь приступим к делу: Бальюмер, мой товарищ, выберет девятнадцать воинов из вас, которые с вами вместе присоединятся к отряду сеньора Бенито Рамиреса. Я сообщил вам о своих опасениях по поводу наших союзников; я не хочу ничего предсказывать: вы сами знаете, что индейцы -- кровожадные грабители и что для нас особенно важно, чтобы они не обесчестили нашу жертву ужасами, недостойными людей сердца, как мы сами; я вам советую соблюдать большую осторожность особенно во время сражения, к которому мы приготовляемся; наблюдать не только за тем, чтобы наши друзья краснокожие не изменили нам, но чтобы они сдержали также слово, данное вождем от их имени, -- оставить в покое женщин; помните, что бы там ни случилось, женщины должны пользоваться вашим покровительством и быть укрыты от всякого насилия; вы поняли меня хорошо?
-- Отлично, -- ответил Бальюмер от имени всех своих товарищей.
-- Хорошо; нам остается только храбро выполнить нашу обязанность; Бог, Который знает наши намерения и Который их, без сомнения, одобряет, будет сражаться за нас, я надеюсь! Что нового, сеньор Бенито Рамирес?
-- Ничего, сеньор, -- отвечал молодой мексиканец с улыбкой двусмысленного выражения, -- эмигранты капитана Кильда, -- продолжал он с намерением, -- спят так, как будто они не должны никогда просыпаться.
-- Это, вероятно, так и должно быть, -- сказал Бальюмер с саркастической улыбкой, -- мы постараемся подтвердить вашу ложь, сеньор.
В эту минуту послышался легкий шелест в кустах и из них показался Курумилла.
-- Какие новости принес, мой брат? -- спросил его Валентин.
-- Воины Кроу собрались, они ждут при падении потока.
-- Сколько человек привели вы, вождь?
-- Тридцать, -- ответил он, улыбаясь особенным образом, то есть делая дерзкую гримасу. -- Курумилла думал, что бесполезно приводить более войска; капитан придет с другой стороны, так что будет довольно воинов.
-- Я думаю так же, как и вы, вождь; если восемьдесят решительных людей и Анимики не сумеют остановить злодеев, которые задумают примкнуть для помощи своим, то это покажет только недостаток воли в вожде и на то, что воины, над которыми он командует, ничто иное, как болтливые женщины. Вождю пришла в голову превосходная мысль, -- прибавил он, обратясь к своим товарищам, -- привести с собой небольшое количество индейцев. Кроме того, скорость, с которою Анимики согласился на просьбу вождя, рассеяла все мои сомнения. Теперь очевидно, что Кроу играют в открытую игру и что они не питают против нас никакой изменнической мысли.
-- В самом деле, -- ответил Бальюмер. -- если бы это было иначе, вождь не согласился бы прислать такой слабый отряд. Но разве только двадцать индейцев будут участвовать в сражении?
-- Нет, их будет восемьдесят; эти же составят первый отряд, под начальством сеньора Рамиреса; идем, идем; все сложилось так, как я ожидал, поспешите, отыщите поскорее ваших людей; мы не можем терять ни минуты; проводите их сюда по мере возможности, мы сформируем отряды и выступим в путь.
Курумилла улыбнулся с выражением хорошего расположения духа и удалился.
Его отсутствие было непродолжительно.
Через несколько минут показались воины.
Это были люди с грубыми чертами лица, с мрачным видом; все носили отличительный знак великих храбрецов, то есть многочисленные волчьи хвосты, привязанные к пяткам, но, сражаясь пешие, как и в предстоящем предприятии, они привязывали их вдоль ног кожаными ремешками.
Половина этих воинов была вооружена ружьями изделия американских фабрик, которыми изобилуют луга Соединенных Штатов, оружием, очень дурно приспособленным; при употреблении их нужно более опасаться за жизнь тех, которые их употребляют, чем тех, против кого они направлены; у других же были копья и стрелы.
Валентин Гиллуа, оглядев заботливо воинов и раскланявшись вежливо с ними, передал их в распоряжение дона Бенито Рамиреса.
Несколько минут спустя двадцать других воинов, вооруженные все ружьями, прибыли под предводительством Курумиллы и стали сами в ряды позади Валентина Гиллуа.
Искатель следов выбрал тогда десять охотников и, вверяя их Курумилле, сказал:
-- Пусть мой брат отправится к сахему Кроу и оставит этих белых воинов под его начальством. Курумилла должен же остаться около сахема.
Курумилла наклонился, ничего не ответив, и удалился в сопровождении десяти охотников.
Потом, не вступая более в разговор, два отряда, находящиеся в ущелье, расстались.
Отряд Валентина должен был совершить более длинный путь; ему приходилось обогнуть лагерь, пробираясь дорогой совершенно недоступной, достигнуть тропинки по которой пробирались эмигранты, чтобы заградить им путь, между тем как сахем Кроу с пятьюдесятью охотниками сделал бы им недоступным выход назад.
Этот маневр, очень простой на первый взгляд, в действительности был очень труден для исполнения.
Между тем с помощью терпения, ловкости и более всего мужества Валентину удалось взобраться со своими спутниками на недостижимый уступ и укрепиться на нем, не производя подозрительного шума, который мог бы открыть его присутствие. По его приказанию воины с помощью охотников собрали старые деревья и обломки скал; из всего этого составили баррикаду, занявшую всю ширину дороги.
План Валентина был прост, удобен и легок для исполнения вот почему:
Бенито Рамирес хотел расположиться лагерем на площадке, которые так часто встречаются в этой местности, на площадке, образованной уступом обрывистой скалы, возвышающейся над пропастью, вышиной в восемьсот метров; сзади ее поднималась гора, которой крутые склоны казались непроходимыми.
Направо и налево извивалась зигзагами тропинка по крутым, отвесным склонам хребта.
Положение эмигрантов было критическое: перед ними находился отряд Кроу, сзади них отряд Валентина, а над ними, на вершине горы, единственном месте, где они могли скрыться, держался в засаде Бенито Рамирес.
Уверившись, что все его приказания исполнены пунктуально, Валентин в три различных приема стал подражать крику филина. Тот же сигнал был повторен тотчас же впереди лагеря и на горе.
-- Хорошо! -- прошептал Валентин, -- наши друзья на своих постах! Внимание, товарищи!
И, поставив двух индейцев, вооруженных ружьями, сторожить баррикады, он, став во главе остального отряда, принялся с воинами ползти, как змея, в темноте, приближаясь незаметно к эмигрантам.
Тот же маневр был исполнен Бенито Рамиресем и Анимики.
Вдруг, по данному сигналу Валентина Гиллуа, вскочили краснокожие и охотники и с ужасным криком бросились, как стая тигров, на лагерь эмигрантов.