Граф дю Люк и капитан Ватан, разговаривая между собой, вышли из театра Марэ и пошли по старой улице Вьей-Рю-дю-Тампль; дойдя до угла улицы Де-Пули, капитан вдруг сделал удивленное движение, которое, однако, сейчас же подавил. -- Что с вами, мой друг? -- спросил его граф.
-- Ничего, хотя, впрочем... -- отвечал авантюрист, -- я вспомнил, что мне здесь непременно нужно зайти по одному делу, и я хочу воспользоваться случаем.
-- А! Верно, утешить какую-нибудь красавицу, -- посмеялся Оливье.
-- О, полноте! -- сказал капитан, победоносно закручивая усы.
-- Ну, да уж не скрывайте! Ступайте, ступайте, милый капитан, только не забудьте, что мы с вами условились быть сегодня в десять часов вечера у Дубль-Эпе.
-- О, я приду раньше! Вы разве не будете обедать в "Единороге"?
-- Право, еще не знаю. Я пойду потихоньку к Новому мосту и часам к шести непременно буду у Дубль-Эпе. Если хотите отобедать вместе, очень рад, мой друг!
-- Отчего нет!
-- Как хотите, я не буду вас дожидаться.
-- Хорошо, до свидания.
Они пошли в разные стороны. Граф дю Люк продолжал лениво идти по улице Вьей-Рю-дю-Тампль, а капитан, повернув за угол улицы Де-Пули, надвинул шляпу на глаза, закутался до носу плащом и зашагал не хуже любого рысака.
На улице Де-Пули никого почти не было, только у домов торопливо шли двое-трое буржуа да ехал какой-то господин верхом.
-- Вот он! -- прошептал капитан своим насмешливым тоном. -- Morbleu! Уж на этот раз я точно узнаю, куда он едет, черт подери!
Он пошел тише, подделываюсь к шагу, которым ехал господин верхом, чтоб не дать ему заметить, что за ним следят.
Граф дю Люк ошибся, предположив, что друг его спешит на любовное свидание.
Долго капитан шел за проезжим, ехавшим, опустив голову и почти не управляя лошадью. Он, видимо, никуда не торопился.
Это был человек невысокого роста, почти мальчик по фигуре; несмотря на торчавший из-под плаща конец шпаги, его можно было скорей принять за пажа, чем за взрослого мужчину.
На Королевской площади он остановился и оглянулся, как бы ища кого-то глазами. Почти в ту же минуту к нему быстро подошел высокий слуга с медным цветом лица и нахальным взглядом, карауливший лошадь, привязанную к кольцу одной из арок. Низко поклонившись, он ждал приказаний.
Незнакомец наклонился к слуге, обменялся с ним шепотом несколькими словами, потом легко и грациозно соскочил с лошади. Плащ его при этом на минуту раскинулся.
-- Morbleu! Я не ошибся, это она! -- тихо произнес капитан, с любопытством следивший из-за дерева. -- Что она тут делает?
Незнакомец между тем, снова закутавшись в плащ, бросил поводья слуге и большими шагами пошел под арки, сказав ему:
-- Не уходи отсюда, Магом, пока я не вернусь!
-- Будьте спокойны, -- отвечал слуга.
Капитан сейчас же отправился за незнакомцем. Тот миновал площадь, прошел между деревьями, сворачивая несколько раз то вправо, то влево, вероятно чтобы сбить с толку тех, кто вздумал бы за ним шпионить, и вдруг, как призрак, скрылся под темным сводом крыльца великолепного особняка.
Но капитана было не так легко провести подобными хитростями. От него не ускользнуло ни одно движение незнакомца, но ему все-таки поневоле пришлось остановиться в нескольких шагах от подъезда особняка, у которого толпились слуги.
Авантюристу нужно было узнать две вещи: чей это был особняк и зачем вошла туда особа, за которой он следил. Первое было легко, второе, напротив, очень трудно. Но капитан много видал и не таких затруднений на своем веку. Прислонившись к дереву, он опустил голову и глубоко задумался.
Вдруг кто-то хлопнул его по плечу.
-- Что это вы, капитан, -- прозвучал веселый голос, -- не спите ли?
-- Конечно нет, друг Клер-де-Люнь, но, признаюсь, я в большом затруднении.
-- Ба! Что же это с вами?
-- Скажи мне прежде всего, какой черт занес тебя сюда? Ты разве знаешь тут кого-нибудь?
-- Да у меня обширное знакомство, моя профессия требует этого.
-- Так ты можешь, пожалуй, сказать мне, чей это особняк?
-- Parbleu! Да кто его не знает? Тут живет его преосвященство епископ Люсонский, протеже королевы-матери.
-- А-а! Вот как! -- протянул капитан.
-- Да, а вам что-нибудь нужно в этом особняке?
-- В том-то и дело; и, признаюсь, Клер-де-Люнь, я в большом затруднении: не знаю, как бы мне туда попасть!
-- О, это пустяки! Я вас проведу, если хотите.
-- Да ты разве знаком с епископом Люсонским? -- насмешливо спросил капитан.
-- Не то что знаком, а некоторые из его слуг у меня на пенсии.
-- Вот еще что! Так ты платишь пенсии, Клер-де-Люнь?
-- Dame! Без этого нельзя, капитан, иначе я не знал бы все, что мне нужно.
-- Это правда. Так ты берешься провести меня в особняк?
-- Конечно, тем более что епископ Люсонский уже больше недели как уехал в Сен-Жермен.
-- Ах, черт возьми!
-- Это вам неприятно?
-- Нет, но сильно меня беспокоит.
-- Отчего же?
-- Ну, да я тебе лучше уж все расскажу.
-- Конечно, капитан; я ведь вам вполне предан, во-первых, а во-вторых, сейчас бы узнал ваши секреты, если б захотел.
-- Я всегда говорил, что ты замечательно логичный человек, Клер-де-Люнь. Слушай же, вот в чем дело. Сейчас в этот особняк вошла одна переодетая особа, которую я подозреваю во вражде к графу дю Люку.
-- И вы хотите знать, зачем эта особа пришла в особняк епископа Люсонского?
-- Вот именно отсутствие-то его преосвященства и ставит меня в тупик.
-- А! Видно, вы не знаете частной жизни епископа. Его нет дома, это правда, но вместо него здесь его правая рука, распоряжающаяся всем, -- отец Жозеф дю Трамблэ.
-- Я его не знаю.
-- Тем хуже и тем лучше, капитан. Особа, за которой вы следите, теперь, наверное, говорит с ним.
-- Может быть; так ты все-таки берешься...
-- Непременно, капитан; ступайте за мной, только закройтесь хорошенько плащом; не надо, чтоб кто-нибудь узнал вас.
-- Ты рассудительный человек, Клер-де-Люнь; я целиком вверяюсь тебе.
-- И не раскаетесь, капитан.
Они вошли в прихожую. Капитана очень удивило, что ни один из человек двадцати слуг, зевавших на дворе и в прихожей, не остановил их, ничего у них не спросил, даже, по-видимому, не заметил их. Вероятно, им заранее так было наказано.
Клер-де-Люнь прошел весь двор; капитан следовал за ним по пятам. Но, вместо того чтоб подняться по парадной лестнице, они взяли немножко влево; Клер-де-Люнь отворил маленькую дверь, пропустил сначала капитана, вошел за ним сам и запер дверь.
Перед ними в глубине узкого, довольно темного коридора была лестница; они поднялись по ней в первый этаж; Клер-де-Люнь отворил тщательно обитую дверь, за которой была другая, из цельного дуба, обитая железом и очень напоминавшая дверь тюрьмы.
Клер-де-Люнь вытащил свой кинжал и концом его тихонько постучал; дверь сейчас же приотворилась, и выглянуло хитрое лицо какого-то человека, глядевшего исподлобья.
-- А! Это вы, начальник? -- вполголоса произнес он, скорчив радостную гримасу.
-- Я, мой милый Флер-де-Суфр, -- отвечал Клер-де-Люнь.
-- Что прикажете?
-- Слушай, -- сказал Клер-де-Люнь и начал шептать ему на ухо.
Они несколько минут так разговаривали; несмотря на всю тонкость слуха, капитан не мог разобрать ни слова.
-- Я не ошибся, -- сообщил наконец Клер-де-Люнь, наклонившись к уху авантюриста, -- особа, которую вы отыскиваете, сидит у отца Жозефа. У них какое-то важное совещание.
-- А!
-- Флер-де-Суфр, камердинер отца Жозефа, ни в чем мне не отказывает и по моей просьбе согласен провести вас в такое место, откуда вы не только услышите, но даже увидите все, что будет происходить между отцом Жозефом и его гостем.
-- Да, -- подтвердил Флер-де-Суфр, -- только с одним условием, чтоб вы ни одним словом, ни одним жестом не выдали своего присутствия, иначе и вы пропадете, и нас погубите.
-- Черт возьми! Сохрани меня Бог! -- вскричал капитан, сунув камердинеру несколько пистолей, которые тот с довольной гримасой опустил в карман.
-- Пожалуйте, господа, -- пригласил он, -- но, ради Бога, не шумите!
Извилистыми, темными коридорами, пробитыми, по всей вероятности, в самой стене, они пришли в крошечную комнатку, где трое едва могли поместиться.
-- Самому отцу Жозефу ничего не известно о существовании этой комнаты и коридора, -- проговорил камердинер. -- Его преосвященство монсеньор епископ Люсонский нарочно велел устроить их, чтобы незаметно слушать разговоры своего доверенного с являющимися к нему людьми и лично удостоверяться таким образом в его верности.
-- Morbleu! -- шепотом воскликнул капитан. -- Не очень-то доверяет почтенный епископ тем, кто ему служит. Но как же вы, мой друг, знаете эту страшную тайну?
-- Я вполне предан его преосвященству; епископ сам дал мне место при отце Жозефе.
-- И как счастливо выбрал!
-- Только один человек оказывает на меня большее влияние, чем его преосвященство, -- объявил камердинер, -- это Клер-де-Люнь.
Авантюрист вежливо поклонился.
Флер-де-Суфр без шума отодвинул доску в стене; на месте ее очутилось круглое отверстие величиной побольше луидора; с другой стороны стены оно, вероятно, скрывалось под украшавшей ее инкрустацией.
-- Посмотрите! -- сказал он капитану. Авантюрист заглянул.
Действительно, на дрянненьком табурете сидел незнакомец, за которым капитан следил; отец Жозеф стоял в двух шагах от него, прислонясь к большому камину, в котором трещали, вспыхивали два-три полена. Чадившая на столе лампа тускло освещала комнату.
Это была довольно большая, но грязная, убого меблированная комната, скорей походившая на келью нищего монаха, нежели на спальню или кабинет секретаря епископа.
На черных, сальных стенах без всяких обоев висели только два-три грубо намалеванных изображения святых. В углу стояла жалкая кровать, обтянутая кожей, с поленом вместо подушки и рваным, грязным одеялом.
В изголовье возле распятия из пожелтевшей слоновой кости висела плеть, покрасневшие концы которой говорили о частом употреблении. Кроме кровати, в комнате были еще
только стол, табурет, на котором сидел незнакомец, и громадный сундук с преинтересной резьбой, а главное, плотно запертый. Из комнаты несло отвратительным запахом, гадкая обстановка ее леденила душу.
Франсуа Леклерку дю Трамблэ, больше известному под именем отца Жозефа, прозванному впоследствии народом Серым Кардиналом в отличие от Ришелье, которого звали Красным Кардиналом, было в это время под сорок четыре.
Он был сын президента Парижского парламента, венецианского посланника при Генрихе IV, и Марии де Лафайет, происходившей по прямой линии от маршала Франции.
Это была довольно древняя дворянская фамилия. Франсуа Леклерк был военный, служил под начальством маршала Монморанси и под именем барона де Мафле, как его тогда звали, отличался не только храбростью на поле битвы, но и волокитством.
В 1599 году, двадцати двух лет от роду, вследствие какого-то страшного любовного похождения, о котором так никто толком ничего и не узнал, блестящий офицер вдруг оставил свет, ушел в монастырь и постригся под именем отца Жозефа.
Отец Жозеф был высок и худ, как скелет, с красновато-смуглым цветом лица, изрытого оспой, с низким лбом, глубоко лежавшими в орбитах глазами, довольно мягкими, но косившими немного, всегда опущенными, и с густыми, мохнатыми бровями, сходившимися у носа; улыбка его тонких губ была хитра и даже страшна; длинная, жиденькая борода на концах была рыжеватая; он всеми средствами старался подчернить ее, но это не удавалось.
На нем был костюм францисканского монаха во всем его ужасном виде, с грязными сандалиями какого-то неопределенного цвета и босыми ногами, которые он нарочно держал в самой отвратительной нечистоте.
По отзывам всех историков, он был христианином лишь по названию; он всякого умел только обмануть, ненавидеть, презирать, начиная с кардинала Ришелье, которому служил с таким остервенением.
Когда капитан начал слушать, отец Жозеф говорил несколько глухим, вкрадчивым, казалось, кротким голосом, нараспев, как говорит большая часть духовенства.
-- Его преосвященство монсеньор епископ Люсонский всем обязан ее величеству королеве-матери, да благословит ее Бог! -- ясно расслышал капитан. -- Это добрый, простой, признательный человек, единственная цель которого -- по мере собственных слабых сил упрочить счастье своей благодетельницы. Предполагать в нем какие-нибудь честолюбивые замыслы значило бы совершенно не иметь понятия о прямоте его характера и, главное, его любви к уединению. Однако, несмотря на это, мой юный друг, -- продолжал хитрый монах, притворяясь, что не догадывается, кто его гость, -- монсеньор так предан королю, что ничего не пожалеет для разоблачения козней его врагов. Все, что вы мне передали, молодой человек, имело бы огромное значение, если б упомянутые вами факты могли быть подтверждены не нравственными, как вы говорите, а материальными доказательствами. Гугеноты всегда были заклятыми врагами королевства, но с некоторого времени они, по-видимому, смирились и отказались от своих мятежных замыслов. Вы утверждаете противное. Я не могу вам верить. Особенно в настоящую минуту -- вожди партии слишком убеждены в могуществе короля, чтоб решиться поднять голову. Кроме того, уж два месяца, как они все оставили двор, разъехались по своим владениям и не делают никаких попыток к новым бунтам.
Монах опустил голову и, исподлобья поглядывая на гостя, лукаво улыбнулся.
-- Очень жаль, отец мой, -- сказал гость нежным, как у женщины, голосом, -- что вы так упорно стоите на своем, тогда как я вам повторяю еще раз, что страшная опасность грозит монархии и, следовательно, всем, кто за нее.
-- О ком вы говорите?
-- О герцоге де Люине, первом министре, отец мой, и о его преосвященстве монсеньоре епископе Люсонском, самом влиятельном члене государственного совета.
-- Но чем же, однако, вы можете подтвердить свои показания? Какой-нибудь незначительный заговор, затеваемый где-нибудь за углом несколькими особами, вещь весьма обычная, существовавшая при всех правлениях. Как бы ни был добр, справедлив, снисходителен король, все-таки найдутся недовольные; но верьте мне, они ничего не могут против него сделать.
-- Этих нескольких недовольных в одном Париже больше пятидесяти тысяч, отец мой, -- гордо отвечал незнакомец. -- Я два месяца слежу за ними и не раз, переодетый, присутствовал на их совещаниях.
-- Надо признаться, что вы чудесно умеете переодеваться, молодой человек, -- лукаво заметил монах.
-- Смейтесь, отец мой, а я все-таки знаю замыслы заговорщиков.
-- Назовите мне их главного вождя.
-- Их не один, отец мой; это ведь обширный замысел; целая протестантская лига с более прочными основаниями, нежели была Лига католическая, которую с таким трудом удалось разрушить покойному Генриху Четвертому. Вы погибните, если не примите мер, полагаясь на свою кажущуюся безопасность. Растянутая под вашими ногами сеть запутает вас наконец так, что вы из нее не выпутаетесь. Вы требуете доказательств?.. Я бы тысячи мог дать их вам!
-- Дайте!
-- Так уж все вам сказать, отец мой?
-- Говорите все, мадам, -- произнес монах со зловещей улыбкой, сделав ударение на последнем слове. -- Разве я не духовный отец?
-- Ну, пожалуй, я вам все скажу! Сегодня же у меня будут в руках доказательства. Сегодня вечером в одном известном мне месте будет собрание главных вождей; один из них, не самый влиятельный, может быть, но лучше всех знающий тайны своих сообщников, собирается изменить им. Для этого он требует двух вещей.
-- Каких, скажите? -- вкрадчиво спросил отец Жозеф.
-- Во-первых, полного прощения за все, что он до сих пор делал против короля.
-- Религия, -- гнусливо протянул монах с фальшивой улыбкой, -- велит нам принимать заблудших овец, возвращающихся в недра церкви. Я не вижу препятствий к этому
прощению.
-- Кроме того, сильно опасаясь мщения своих собратьев, он хочет как можно скорее уехать к себе на родину и просит пятьсот пистолей, которые дадут ему возможность скрыться от преследований.
-- Пятьсот пистолей!
-- Немного, кажется, в сравнении с тем, что я вам предлагаю и что может принести такую огромную выгоду монсеньору епископу Люсонскому.
-- Еще раз говорю вам, что его преосвященство не желает вмешиваться в эти вещи. Монсеньор де Ришелье вовсе не политик; он смиренный, скромный, милосердный священник, которого больше смущают, нежели удовлетворяют, высокие милости короля и королевы-матери, но он так горячо предан королю, что, хотя и не богат -- ведь все его состояние уходит на бедных, -- никогда не пожалеет денег, если дело идет о разоблачении разных темных замыслов врагов его величества. Его преосвященство в разных случаях показывал большую благосклонность к вам. И теперь, в его отсутствие, я согласен исполнить ваше желание; но берегитесь, монсеньор не такой человек, с которым можно шутить безнаказанно; если эти деньги пойдут на то же, на что уже пошли, то есть на кутежи в трактирах вашего братца, очень красивого господина, надо отдать ему справедливость, но слишком шибко мотающего деньги, вам придется раскаяться, именно вам лично, в неисполнении обещаний.
-- О, отец мой, будьте уверены, что только судьба может помешать мне сдержать данное вам слово!
-- Очень желал бы, чтоб это было так. Вы предупреждены теперь.
Отец Жозеф снял с шеи висевший на стальной цепочке ключ, открыл сундук, достал мешок с деньгами и подал гостю.
-- Вот тысяча пистолей, -- сказал он, улыбаясь, -- пятьсот вам, а пятьсот на то, что вы знаете. Теперь поступайте и вы так же, но помните, о чем я вас предупреждал; вы можете сильно поплатиться.
-- Я не допущу себя до этого, отец мой, -- отвечал незнакомец, опуская мешок в карман.
-- Когда я получу от вас какое-нибудь известие?
-- По всей вероятности, завтра, если мне удастся, отец мой.
-- А если нет?
-- Тогда через три-четыре дня; но я надеюсь, что мне удастся: я слишком хорошо принял меры.
Монах недоверчиво покачал головой.
-- Часто именно те меры и не удаются, которые бывают слишком хорошо приняты, -- произнес он. Ну, да что Бог даст! Не забудьте, когда придете еще, всегда спрашивать Лавердюра; это имя незаметнее. Ступайте, дитя мое, и да просветит вас Господь!
Незнакомец поклонился и ушел.
Оставшись один, отец Жозеф улыбнулся своей страшной улыбкой.
-- Только женщины умеют затевать интриги, -- проговорил он, -- этой дело удастся, если я не грубо ошибаюсь; ею ведь руководит страсть. Но что мог ей сделать граф дю Люк де Мовер? Тут кроется какая-нибудь любовная измена... Ба-а! Да что мне до этого! Лишь бы ей удалось!
Капитан с отвращением отошел.
-- Уедем, -- сказал он, -- нам, слава Богу, больше нечего здесь делать.
Через пять минут они с Клер-де-Люнем снова были под арками Королевской площади.
-- Ну, что, капитан, довольны ли вы? -- спросил, смеясь, tire -- laine.
-- Я думаю! -- отвечал капитан. -- Ты дал мне возможность, не раскрывая кошелька, узнать тайну, за которую я не задумался бы заплатить двадцать тысяч ливров!
-- Черт возьми!.. Так это очень важная тайна?
-- Важнее, нежели ты предполагаешь, приятель. Кстати, не знаешь ли ты адреса нашего друга графа де Сент-Ирема?
-- Нет, капитан, но могу узнать, если он вас интересует.
-- Не только интересует, Клер-де-Люнь, но я горю желанием с ним подружиться.
-- Так не беспокойтесь, адрес будет вам доставлен, капитан.
-- Скоро?
-- Надеюсь. Что вы осматриваетесь кругом?
-- Да хочу знать, куда уехал наш незнакомец.
-- И его найдем, капитан, если вам так нужно это.
-- Отчего же! Не отпираюсь, что нужно. Клянусь душой, Клер-де-Люнь, ты чудесный товарищ!
-- О, капитан, вы мне льстите!
-- Да нет же, уверяю тебя, я говорю то, что думаю. Но куда это ты так бежишь?
-- Я-то? Обедать; признаюсь, что умираю с голоду. А вы?
-- И я тоже. Пойдем вместе, Клер-де-Люнь, и за обедом потолкуем. Хочешь?
-- Очень рад, капитан. Куда мы пойдем?
-- Parbleu! К Дубль-Эпе. Нигде так хорошо не поешь, как у него.
-- А вы любите поесть, капитан?
-- Когда придет фантазия. Они посмеялись и ушли.