Темнота вскоре покрыла все. Была густая мгла. Тучи медленно тащились по небу и закрывали бледный месяц. Мертвое молчание воцарилось в природе. Только порой зарычит вдали дикий зверь, да ветер прошумит между деревьями. Напрасно наши три друга напрягали зрение; повсюду была непроглядная тьма. Изредка какой-то шум достигал площадки и еще более увеличивал их беспокойство. Чтоб избежать внезапного нападения, никто и не думал ложиться спать.
Дон Тадео еще днем заметил, что хотя скала, где они засели, и высока, но гора, у подошвы которой она возвышалась, еще выше. И если искусные стрелки взберутся на гору, то перестреляют их совершенно спокойно. Теперь он передал это замечание своим товарищам, и те нашли, что оно вполне справедливо. Со стороны долины они были хорошо защищены, взобраться отсюда на скалу было невозможно, и они могли из-за камней стрелять в нападающих. Но другое дело со стороны горы. Надо было укрепиться и тут. Они воспользовались тьмою и, наложив камни один на другой, устроили стену в восемь футов высотою. Далее, так как в этой земле весьма сильные росы, то при помощи копий Курумилы и Жоана, которое тот не взял с собою, они устроили род палатки из двух связанных пончо. Сюда они спрятали снаряжение и попоны. Таким образом, они не только были защищены с двух сторон от неприятеля, но еще устроили себе убежище от ночного холода и дневного зноя -- весьма полезное, если им придется пробыть долго на скале. В палатке можно было также сохранять порох и съестные припасы, и им не повредит ни сырость, ни жара. Эти работы заняли большую часть ночи. Около трех часов, когда начало чуть-чуть светлеть и небо на востоке стало белесоватым -- признак, что скоро солнце взойдет, Курумила подошел к своим товарищам, которые тщетно боролись со сном и усталостью.
-- Пусть мои братья соснут часа два, -- сказал он. -- Курумила станет сторожить.
-- Но вы, предводитель, -- возразил дон Тадео, -- вы также нуждаетесь в отдыхе.
-- Курумила -- предводитель, -- отвечал ульмен, -- когда он на тропе войны, он не спит.
Белые слишком хорошо знали своего друга, чтоб противиться его решению. В глубине души они были очень довольны, что смогут отдохнуть, а потому тотчас улеглись и заснули.
Когда Курумила удостоверился, что его товарищи крепко заснули, он потихоньку сполз со скалы и притаился у ее подножия. Мы уже говорили, что гора была покрыта густой и высокой травой. В некоторых местах посреди этой сожженной летним солнцем травы росли смолистые кустарники. Курумила пополз в гору и, достигнув одной такой купы кустов, спрятался в ней и стал прислушиваться. Все было тихо. Все спало или казалось, что спит, на равнине и на горе. Затем предводитель снял свое пончо, положил на землю, лег на него и завернулся. Потом вынул огниво и кремень из-за пояса и выбил огня. Ни одной искры не было видно во тьме, так плотно он завернулся в пончо. Добыв огня, он набрал в кустах сухих листьев, легко раздул огонь, затем быстро пополз назад и взобрался на скалу. Никто из бесчисленных часовых, вероятно стороживших наших друзей, не заметил, что делал предводитель. Его товарищи спали.
-- Ну, -- сказал он про себя с видимым удовольствием, -- теперь нам нечего бояться, что стрелки взберутся на гору выше нашей скалы и станут стрелять в нас из-за кустов.
Он стал внимательно глядеть на то место, где зажег листья. Скоро красноватый отблеск прорезал тьму. Свет увеличивался все больше. И вот пламенный столб поднялся к небу, разбрасывая искры. Пламя быстро распространилось, и через несколько минут вся вершина горы была в огне. Раздался страшный крик, и при свете пожара видно было, как толпа индейцев бежала с тех мест, где стояла на страже; длинные тени их мелькали в дыму. Но не вся гора была покрыта кустами, а потому пожар не мог далеко распространиться. Тем не менее цель Курумилы была достигнута: кусты, за которыми могли скрыться стрелки, сгорели. При крике индейцев дон Тадео и Луи вскочили, думая, что начался приступ; они бросились к предводителю и увидели, что тот любуется пожаром, потирая руки и смеясь про себя.
-- Кто это зажег кусты? -- спросил дон Тадео.
-- Я! -- отвечал Курумила. -- Поглядите, как улепетывают эти полуобгорелые разбойники.
Белые разделили радость предводителя.
-- Дивное дело сделали вы, предводитель, -- сказал граф. -- Вы нас избавили от соседей, которые нельзя сказать, чтобы были нам по душе.
Скоро все кусты сгорели. Наши друзья поглядели на равнину. Они вскрикнули от удивления и досады. Солнце начало всходить, и на равнине ясно теперь был виден большой укрепленный стан индейцев, окруженный широким рвом и укрепленный по всем правилам арауканской фортификации. В середине этого стана возвышалось большое число палаток, устроенных из бычьих шкур, натянутых на вкопанные в землю шесты. Нашим друзьям предстояло выдержать правильную осаду. Хорошо, что Курумила сжег кусты.
-- Гм, -- заметил граф, -- не знаю, как мы отсюда выберемся.
-- Глядите, -- дон Тадео указал рукой на индейский стан, -- они, кажется, хотят вступить в переговоры.
-- Да, -- подтвердил Курумила, прицеливаясь, -- не выстрелить ли?
-- Постойте, предводитель, -- поспешно вскричал дон Тадео, -- узнаем сперва условия, может быть, можно будет принять их.
-- Сомневаюсь, -- отвечал граф, -- но все-таки послушаем, что-то они скажут.
Курумила спокойно опустил ружье к ноге и оперся на него. Несколько человек вышли из стана, они были безоружны. Один из них вертел над головою флажком. Двое из них были одеты по-чилийски. Приблизясь почти к подножию естественной крепости, они остановились. Высота была значительная, так что голос еле-еле доходил до осажденных.
-- Пусть один из вас сойдет, -- кричал чей-то голос, в котором дон Тадео узнал голос генерала Бустаменте, -- мы предложим вам условия!
Дон Тадео хотел отвечать, но граф быстро отстранил его.
-- С ума вы сошли, любезный друг! -- сказал он несколько резко. -- Они не знают, кто здесь засел, да и ни к чему им это знать. Позвольте мне переговорить с ними.
И, встав на краю площадки, он закричал:
-- Если кто-нибудь из нас сойдет вниз, то будет ли ему позволено воротиться к товарищам, если условия не будут приняты?
-- Да, -- отвечал генерал, -- даю честное слово солдата, переговорщик вне опасности и может свободно возвратиться к товарищам.
Луи поглядел на дона Тадео.
-- Ступайте, -- сказал последний с благородством, -- хотя он мой враг, но я сам положился бы на его слово.
Молодой человек снова обратился лицом к равнине и закричал:
-- Я иду!
Сняв оружие, он ловко стал спрыгивать с уступа на уступ и через пять минут был лицом к лицу с неприятельскими предводителями. Их было, как мы уже заметили, четверо: Антинагуэль, Черный Олень, генерал Бустаменте и сенатор дон Рамон Сандиас. Один только сенатор не имел ран. Генерал и Антинагуэль были ранены в грудь и голову, у Черного Оленя правая рука висела на перевязи. Граф, подойдя к ним, вежливо поклонился и, сложив руки на груди, ждал, пока те заговорят.
-- Кавалер, -- сказал ему дон Панчо Бустаменте с принужденной улыбкой, -- здесь на солнце жарко. Как видите, я ранен, не угодно ли вам пойти за мною в стан? Не бойтесь.
-- Сеньор, -- надменно отвечал француз, -- я ничего не боюсь, это доказывает мой приход сюда. Я пойду за вами, куда вам будет угодно.
-- Милости просим, -- отвечал тот, поклонившись. Все пятеро направились к стану и вошли в него, переходя по очереди по доске, положенной через ров.
-- Гм, -- пробормотал француз про себя, -- наружность этих молодцов не совсем приличная. Не попасть бы мне в западню.
Генерал, который смотрел в это время на него, кажется, отгадал его мысли. Он остановил француза, когда тот ступал на доску, и сказал:
-- Сеньор, если вы боитесь, вы можете воротиться. Молодой человек вздрогнул. Ему стало стыдно своих недавних мыслей и досадно, что генерал отгадал их.
-- Генерал, -- отвечал он, -- вы дали мне честное слово, и мне нечего бояться. Проходите, сделайте милость, или позвольте мне пройти вперед.
-- Благодарю за доверие, -- сказал генерал, протягивая руку французу. -- Клянусь, если вы останетесь недовольны переговорами, то это будет не моя вина.
-- Благодарю, сеньор, -- отвечал Луи, пожимая ему руку.
Индейцы между тем спокойно ожидали окончания этого разговора. Затем все пятеро молча пошли по стану и через несколько минут достигли палатки большей, чем прочие, при входе в которую пучок длинных копий, украшенных красными знаками, был всажен в землю -- знак, что это палатка предводителя. Они вошли. Внутри не было никакой мебели, несколько бычьих черепов заменяли стулья. Все уселись на этих не совсем удобных сиденьях. Наконец генерал, подумав немного, посмотрел на графа и сказал ему довольно резко:
-- Ну-с, сеньор, на каких условиях вы согласны сдаться?
-- Извините, сеньор, -- отвечал молодой человек, -- мы не согласны сдаваться ни на каких условиях. Вы, кажется, изволили забыть, что именно вы вызвали меня сюда и" хотели предложить некоторые условия. Не угодно ли вам будет изложить их?
За этими словами последовало молчание. Дон Панчо Бустаменте был сам слишком храбр, чтоб не уважать этого качества в другом. Гордый и уверенный вид молодого человека понравился ему, и он сказал ему с поклоном:
-- Ваше замечание совершенно справедливо, сеньор?..
-- Граф де Пребуа-Крансе, -- отвечал француз также с поклоном.
В Америке, этой стране равенства, дворянства не существует, по крайней мере, по мнению людей, там никогда не бывавших. Титулы там совершенно не известны. Но вряд ли есть другая страна, где столь прельстительно это дворянство и эти титулы. На графа или маркиза, путешествующих по Америке, жители смотрят как на людей высшей касты, чем прочие смертные. И сказанное нами относится не только к Южной Америке, где по установившемуся закону всякий кастилец -- дворянин, а потомки испанцев имеют право на дворянство. Нет, в Соединенных Штатах особенно сильно это влияние титулов. Бессмертный Фенимор Купер раньше нас заметил это. Он рассказывает, какой эффект произвел один из героев его рассказа, который, бежав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект был невероятный, и Купер простодушно прибавляет, что янки гордились этим.
Генерал и сенатор почтительно посмотрели на молодого человека, и дон Панчо, после небольшого молчания, сказал:
-- Прежде всего позвольте, граф, спросить вас, как случилось, что вы находитесь между теми, кого мы осаждаем?
-- По очень простой причине, сеньор, -- отвечал граф с легкой улыбкой. -- Я путешествую с несколькими друзьями и довольно большим числом слуг. Вчера мы услышали шум битвы. Я, понятно, захотел узнать, что такое случилось. В это время довольно много испанских солдат взобрались на скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если таковыми окажутся арауканцы, -- народ, как я слышал, свирепый, без законов и религии. Что ж сказать еще? Битва, начавшись в ущелье, продолжалась на равнине. Солдаты, увидев врагов, не удержались и выстрелили в них. Это было неблагоразумно -- убежище наше открыли.
Генерал и сенатор отлично понимали, насколько этот рассказ правдив, но в качестве светских людей не показали виду, что сомневаются. Антинагуэль и Черный Олень поверили рассказу графа -- и немудрено: он говорил так спокойно и уверенно.
-- Итак, граф, -- спросил генерал, -- вы начальник гарнизона?
-- Да, сеньор?..
-- Генерал дон Панчо Бустаменте.
-- Ах, извините, генерал, я не знал, с кем имею честь говорить, -- поспешно сказал граф с видимым изумлением, хотя прекрасно знал, кто перед ним.
Дон Панчо гордо улыбнулся.
-- А велик ли ваш гарнизон? -- продолжал он.
-- Да, порядочный, -- небрежно отвечал граф.
-- Человек тридцать? -- вкрадчиво спросил генерал.
-- Да, около этого, -- самоуверенно отвечал граф. Генерал встал.
-- Как, граф, -- вскричал он с притворным гневом, -- и вы с тридцатью солдатами думаете защищаться против пятисот арауканских воинов?
-- А почему же нет? -- холодно отвечал молодой человек.
Он это сказал столь просто и твердо, что все присутствующие с удивлением поглядели на него.
-- Но это безумие! -- вскричал генерал.
-- Или храбрость, -- отвечал граф. -- Бог мой! Я уверен, что все вы люди решительные и на моем месте поступили бы точно так же.
-- Да, -- сказал Антинагуэль, -- мой брат мурух хорошо говорит. Он великий воин своего народа. Аукасы будут гордиться победой над ним.
Генерал нахмурил брови. Оборот разговора не понравился ему.
-- Что ж, предводитель, -- гордо сказал граф, -- попробуйте. Но помните, что скала высока и мы решили умереть, но не сдаваться.
-- Послушайте, граф, -- начал генерал тоном соглашения, -- все это просто недоразумение. Насколько мне известно, Чили в дружественных отношениях с Францией?
-- Совершенно справедливо, -- отвечал Луи.
-- Мне кажется, нам легче договориться, чем вы думаете?
-- Бог мой! Я уже вам говорил, и совершенно откровенно, что приехал в Америку путешествовать, а не драться. И если б я мог избежать случившегося вчера, то сделал бы это очень охотно.
-- Итак, нам легко покончить все миром?
-- Я буду очень рад.
-- И я точно так же, а вы, предводитель? -- прибавил генерал, обращаясь к Антинагуэлю.
-- Хорошо. Пусть мой брат поступает, как знает. Все, что он сделает, будет хорошо.
-- Отлично, -- сказал генерал. -- Вот мои условия: вы, граф, и все сопровождающие вас французы могут хоть сейчас спокойно отправиться дальше. Но чилийцы и аукасы, кто бы они ни были, находящиеся в вашем отряде, должны быть немедленно выданы.
Граф вспыхнул. На лбу у него показались красные пятна. Однако, сдержавшись, он встал и, вежливо раскланявшись со всеми, вышел из палатки. Остальные четверо поглядели с удивлением друг на друга и потом все сразу быстро вышли вслед за ним. Граф спокойным шагом направился к скале. Генерал нагнал его в нескольких шагах от рва.
-- Куда вы уходите, сеньор? -- сказал он ему. -- Отчего вы не удостоили нас ответом?
Молодой человек остановился.
-- Сеньор, -- резко отвечал он, -- на такое предложение не может быть иного ответа.
-- Мне, однако, казалось... -- заметил дон Панчо.
-- О, сеньор! Оставьте меня в покое и позвольте мне вернуться к своим. Знайте, что все признавшие меня своим руководителем до конца разделят со мною мою участь, а я точно так же -- их. Было бы низостью, если бы я оставил кого-либо из них. Эти два аукасских предводителя, которые слышали нас, я уверен, люди с сердцем и понимают, что я должен прервать всякие сношения.
-- Мой брат хорошо говорит, -- сказал Антинагуэль, -- но есть убитые воины. Пролитая кровь кричит о мщении.
-- Я не намерен спорить, -- отвечал молодой человек, -- к тому же честь не велит мне оставаться дольше и выслушивать предложения, которых я не могу принять.
И, говоря это, граф продолжал идти. Таким образом, все пятеро незаметно очутились недалеко от скалы.
-- Однако, сеньор, -- отвечал генерал, -- прежде, чем так решительно отвергать наши предложения, вы должны известить о них своих товарищей.
-- Совершенно справедливо, -- насмешливо отвечал граф.
Он вынул свою записную книжку, написал несколько слов, вырвал листок и сложил его вчетверо.
-- Вы сейчас же получите ответ, -- сказал он и, повернувшись к скале, сложил руки у рта, на манер переговорной трубы, и крикнул: -- Бросьте лассо!
Немедленно в одну из бойниц этой крепости сбросили длинный ремень. Граф взял камень, завернул его в листок и привязал к концу лассо. Камень подняли. Молодой человек скрестил руки на груди и, обращаясь к окружающим, сказал:
-- Сейчас получите ответ.
В это время среди аукасов возникло некоторое движение. Какой-то индеец подбежал к Антинагуэлю и шепнул ему на ухо несколько слов, видимо взволновавших его. Генерал и предводитель обменялись многозначительными взглядами. Вдруг укрепления на скале раздвинулись, точно вследствие волшебства, и показалась площадка, покрытая чилийскими солдатами, вооруженными ружьями. Немного впереди стоял Валентин и подле него неразлучный Цезарь. Не было видно только дона Тадео и индейских предводителей. Валентин стоял, опершись на ружье. Граф не хотел верить своим глазам. Он не понимал, откуда на площадке столько солдат. Но ничем не обнаружил своего удивления и, спокойно обратившись к окружавшим его, сказал с насмешливой улыбкой:
-- Видите, сеньоры, я был прав, ответ не замедлил.
-- Граф, -- вскричал Валентин громовым голосом, -- от имени ваших товарищей я уполномочен сказать, что вы отлично сделали, отвергнув постыдные предложения наших неприятелей! Нас здесь полтораста человек, и мы решили скорей умереть, чем принять эти предложения.
Число "полтораста" произвело сильное впечатление на аукасских предводителей. Тем более что они получили известие, его-то и шепнул воин на ухо Антинагуэлю, что испанским пленникам с оружием и припасами удалось бежать и соединиться с осажденными. Граф, который столь надменно говорил от имени нескольких человек, составлявших гарнизон, теперь стал еще надменнее, когда счастье улыбнулось ему.
-- Это решено и подписано! -- кричал Валентин предводителям. -- Видите, мои товарищи все того же мнения.
-- Что станет делать мой брат? -- спросил Антинагуэль.
-- О, -- отвечал Луи, -- это и так ясно: я соединюсь с моими товарищами. Но вот что, господа: к чему нам напрасно проливать кровь? Договоримся так: вы со всеми своими воинами войдете в стан и дадите мне честное слово, что не выйдете из него прежде чем пройдет три часа. В это время я уйду со всем своим отрядом, захватив оружие и припасы. Я даю слово не спускаться в равнину. Через три часа вы можете идти куда вам угодно, но не станете преследовать меня во время отступления. Согласны ли вы на эти условия?
Антинагуэль, Черный Олень и генерал стали потихоньку совещаться. Генералу вовсе не хотелось терять времени на бесполезную, по его мнению, осаду. Надо было торопиться, чтобы противники не усилились еще больше.
-- Мы принимаем ваши условия, -- сказал Антинагуэль. -- У моего бледнолицего брата великое сердце. Он и его мозотоны могут удалиться куда угодно.
-- Хорошо, -- отвечал граф, с чувством пожимая руку токи, -- вы храбрый воин, и я от души благодарю вас. Но у меня есть еще к вам просьба.
-- Пусть мой брат говорит, и, если я смогу, я исполню его просьбу, -- отвечал Антинагуэль.
-- Дело вот в чем: вчера вечером вы захватили в плен нескольких испанцев -- отпустите их со мною.
-- Эти пленники свободны, -- сказал токи с принужденной улыбкой. -- Они соединились со своими братьями на скале.
Тут Луи понял, отчего гарнизон его так сильно увеличился.
-- Мне остается только уйти, -- отвечал он.
-- Позвольте, позвольте! -- вскричал сенатор, который воспользовался случаем, чтобы развязаться с генералом. -- Я также был в числе пленников.
-- Правда, -- заметил дон Панчо, -- что скажет мой брат?
-- Ну, хорошо, -- отвечал Антинагуэль, презрительно пожимая плечами, -- пусть и этот человек уйдет.
Дон Рамон не заставил повторять этого позволения и поспешно подбежал к Луи. Молодой человек вежливо раскланялся с предводителями и весело полез на скалу, сопровождаемый доном Рамоном.