Жители Европы, привыкшие к способу ведения войны, принятому в Старом Свете, где на поле битвы встречаются армии по несколько сот тысяч человек, кавалерия достигает до шестидесяти или восьмидесяти тысяч всадников, а артиллерия считает свои орудия сотнями и тысячами, едва ли могут составить себе правильное понятие о том, как ведутся войны в Америке.
Мексика, например, насчитывавшая несколько миллионов человек населения, едва могла собрать армию в десять тысяч воинов -- это уже была огромная цифра для этих стран.
Различные республики, образовавшиеся из обломков испанских колоний: Перу, Чили, Новая Гренада, Боливия, Парагвай и другие -- могли собрать под свои знамена по две -- три тысячи человек, и то ценою страшных жертв и усилий. Это происходило оттого, что все эти страны, из которых самая малая в несколько раз превосходила размерами Францию, были почти совершенно необитаемы, а утвердиться в них населению мешали беспрестанные междоусобицы, подобно проказе умерщвлявшие в них всякое пробуждение Развития и жизни. С головокружительной быстротой сменявшие друг друга правительства нисколько не заботились о приведении в порядок расстроенного управления и только стремились к собственному обогащению.
Эти правительства сменялись иногда раньше, чем успевал узнать о них народ. На все благое они были бессильны вследствие кратковременности своего существования, зато на все дурное -- всемогущи и пользовались этим для создания колоссальных богатств своих приверженцев. Они нисколько не беспокоились о том, что тем самым они с каждым днем все глубже открывают пропасть, зияющую под ногами их родины и готовую поглотить все. Увы! Близок, страшно близок день гибели для всех этих случайно появившихся в мировой истории народностей, но они не видят его, ибо еще до рождения своего они были не только слепы, но уже и мертвы! Они только слышали постоянно слова: свобода, свобода... но никогда не могли ни вкусить, ни оценить ее.
Техас в эпоху десятилетней борьбы, в которой он отстаивал так упорно и геройски свою независимость, насчитывал на всей своей безграничной территории около шестисот тысяч населения -- цифра ничтожная в сравнении с семью миллионами людей, составляющих конфедерацию мексиканских штатов.
Надо прибавить, однако, что это население состояло по большей части из североамериканцев -- людей энергичных, предприимчивых, беззаветно храбрых. Раздраженные постоянными придирками близорукого федерального правительства, теснившего их отчасти по причинам национально-религиозным, они решились наконец, чтобы обеспечить себе сносное существование и личную безопасность, добиться во что бы то ни стало свободы и взялись за оружие.
Борьба длилась десять лет -- сначала неуверенно, глухо и робко. Затем, ободряемая постоянными потерями мексиканского правительства, она расширилась и, наконец, подобно всякой борьбе, вступила в решающую стадию, когда возникает роковой вопрос: победить или умереть!
Захват каравана с серебром, так удачно осуществленный Ягуаром, был тою электрической искрой, которая должна была воспламенить всю страну, заставить угнетенных напрячь все свои силы для последнего героического усилия.
При первом известии об этом неожиданном успехе предводители разрозненных отрядов, действовавшие независимо по границам Техаса, собрали свои отрады, единодушно, без всяких предварительных уговоров, собрались под знамя счастливого победителя мексиканцев и дали клятву беспрекословно повиноваться ему, пока не взойдет над родиной чудное солнце свободы.
Благодаря этой великодушной готовности всех командиров повстанцев, Ягуар оказался во главе значительных для того времени и страны сил -- тысячи ста человек.
Да не улыбнется читатель при этой цифре, не достигающей и половины современного полка. Никогда еще Техас не видал столько воинов под предводительством одного вождя. Все в мире, в конце концов, относительно, и не всегда огромные массы людей совершают великие подвиги.
Малочисленная армия Ягуара состояла из людей, привыкших к битвам, горевших желанием помериться с мексиканцами силами и добиться свободы! Больше ничего не требовалось, чтобы совершать чудеса храбрости.
Молодой командующий к тому же хорошо знал характер людей, которых он вел за собой. Он знал, что от них надлежало требовать одного -- невозможного, и вот на это невозможное он и хотел дерзнуть.
Ягуар собрал всех капитанов отрядов на военный совет для того, чтобы совместно с ними выработать план действий.
Каждый мог откровенно высказывать свое мнение. Споры были непродолжительны: все были того мнения, что следует как можно скорее завладеть асиендой дель-Меските, разорвать связь мексиканской армии с арьергардом, прекратить доступ к ней подкреплений из других штатов республики и, опираясь на взятую крепость, поражать разрозненные мексиканские отряды, рассеянные по территории Техаса.
План этот был прост, Ягуар решился немедленно начать приводить его в исполнение. Он оставил отряд в сто пятьдесят всадников для охранения тыла, а сам с главными силами ускоренным маршем двинулся к асиенде дель-Меските в надежде достигнуть ее и овладеть ею раньше, чем мексиканцы успеют поставить там гарнизон и возвести окопы.
К сожалению, несмотря на все усилия Ягуара привести в исполнение свой план, мексиканцы, благодаря опытности и предусмотрительности генерала Рубио, оказались быстрее его, и асиенда была уже занята и за два дня вполне укреплена, когда техасская армия появилась под ее стенами.
Эта неудача опечалила Ягуара, но не привела его в отчаяние; он стал готовиться к осаде.
Окружение крепости было произведено им в глубокой ночной темноте, равно как и возведены нужные траншеи для прикрытия осаждающих. Особенно Ягуар старался скрыть малочисленность своих войск. Американцы чрезвычайно способны к рытью траншей: одной ночи было достаточно для окончания всех земляных работ. Мексиканцы не подавали и признака жизни и позволили инсургентам укрепиться на занятых ими позициях. К восходу солнца все было готово.
Странное зрелище представляла эта горстка людей, без всякой артиллерии, отважно обложившая крепость, прочно возведенную, удивительно удобно расположенную для выдерживания осады и защищенную к тому же многочисленным гарнизоном, решившим не сдаваться.
Но что окончательно поражало во всем этом безумно-отважном предприятии, так это та глубокая уверенность, разделявшаяся всеми осаждавшими, что в конце концов они должны овладеть крепостью. Эта уверенность удваивала их силы и делала их способными на подвиги.
Прибыв на заходе солнца, когда мрак уже достаточно сгустился, инсургенты не могли составить себе понятия о состоянии крепости и о мерах, принятых для ее защиты. С рассветом они поспешили насколько возможно точно ознакомиться с врагом, с которым им придется иметь дело.
Утро принесло им неутешительные вести. Они должны были признаться, что взялись почти за невозможное для их сил, что укрепления, которыми они намереваются овладеть, неприступны. Это разочарование уже готово было перейти в отчаяние, когда на башне гордо взвилось мексиканское знамя и несколько пушечных выстрелов прогремели, салютуя ему. Несколько ядер упали в середину лагеря инсургентов и убили и ранили человек пятнадцать.
Но колебание и слабость длились недолго, и с криками радости инсургенты развернули знамя независимости Техаса. Они не подкрепили появление его пушечными выстрелами за неимением пушек, но приветствовали его таким метким залпом из карабинов, что вполне отомстили осажденным за смерть, принесенную в их лагерь ядрами.
Ягуар, внимательно осмотрев укрепления, решил действовать по всем правилам и сначала потребовать сдачи крепости, а потом перейти к правильной осаде.
Вследствие этого он приказал водрузить на валу белый флаг и стал ждать ответа.
Через несколько минут белый флаг появился на одном из наружных укреплений.
Ягуар, предшествуемый трубачом и в сопровождении трех командиров квадриллос [квадрилло - бригада, группа], вышел из лагеря и стал подниматься на холм, увенчанный стенами асиенды.
Из ворот тотчас вышли четыре офицера и направились ему навстречу. Ягуар стал ждать их посередине между обеими вражескими линиями. Через несколько минут мексиканские парламентеры подошли. Во главе их находился дон Фелисио Пас.
После первых приветствий, которыми изысканно вежливо обменялись обе стороны, дон Фелисио начал:
-- С кем имею честь говорить?
-- С главнокомандующим техасской армии, -- отвечал Ягуар.
-- Мы не знаем никакой техасской армии, -- сухо отвечал мажордом. -- Техас составляет нераздельную часть Мексики и армия его, если только можно говорить о его армии, есть единая мексиканская армия.
-- Если вы и не слыхали до сих пор о той армии, которой я имею честь командовать, -- с улыбкой и гордой иронией отвечал Ягуар, -- то, по милости Божьей, в последнее время она столько заставила говорить о себе, что едва ли вы не знаете о ней теперь.
-- Очень может быть, но в настоящее время мы все-таки не признаем ее.
-- Стало быть, вы не желаете вступать и в переговоры?
-- С кем?
-- Senor caballero, так мы никогда не выйдем из замкнутого круга. Будем откровенны, откроем карты. Угодно вам?
-- Именно этого я и хочу.
-- Вы не хуже меня знаете, что мы боремся за свою независимость.
-- Отлично; следовательно, вы восстаете против правительства.
-- Да, и мы гордимся этим.
-- Гм! Мы не можем вступать в переговоры с возмутившимися против закона и потому не имеющими возможности дать нам гарантию твердости и святости договора.
-- Senor caballero! -- воскликнул Ягуар с плохо сдерживаемым негодованием. -- Я должен указать вам, что вы наносите мне оскорбление.
-- К сожалению, может быть и так, но скажите, какой другой ответ я могу дать вам?
С минуту царило молчание. Сопротивление, которое очевидно решили оказать Ягуару, волновало его.
-- Вы командуете крепостью?
-- Нет.
-- Зачем же вы явились?
-- Потому что мне было приказано.
-- Гм! А кто же командует крепостью?
-- Полковник.
-- Почему же он сам не вышел ко мне?
-- Вероятно потому, что он считал это несовместимым со своим положением.
-- Гм! Такой способ действия я считаю неприличным. Война имеет свои законы, которые обязаны соблюдать все.
-- Совершенно верно. Но то, что переживаем мы в настоящее время, -- вовсе не война, не следует забывать этого.
-- А что же это такое, по вашему мнению?
-- Возмущение против законного порядка.
-- Во всяком случае, я желаю говорить с вашем начальником, с ним только я могу оговорить определенные условия. Угодно вам дать мне возможность видеть его?
-- Это зависит не от меня.
-- А от кого же?
-- От него самого.
-- Могу я попросить вас передать ему мою просьбу?
-- Передать вашу просьбу я считаю вполне возможным.
-- Будьте так добры вернуться теперь в крепость. Я буду ждать вас на этом месте -- если только вы не дозволите войти туда мне.
-- Это невозможно.
-- Как вам будет угодно, я подожду вашего ответа здесь.
-- Я буду тотчас же к вашим услугам.
Оба они опять обменялись вежливейшими приветствиями и расстались. Дон Фелисио Пас возвратился в крепость, тогда как Ягуар присел на пень срубленного дерева и стал внимательно рассматривать укрепления асиенды, которые с этого места были видны гораздо лучше.
Затем молодой вождь техасцев оперся локтями о колени, положил на руки голову и стал бесцельно блуждать грустным взглядом по окрестностям. Мало-помалу им овладела глубокая тоска, он перестал обращать внимания на внешние предметы, весь ушел в себя и отдался наплыву горьких воспоминаний, далеко унесших его от его настоящего положения.
Долго он находился в состоянии такого оцепенения, из которого его вывел знакомый голос. Ягуар быстро очнулся, поднял голову и с крайним удивлением увидал перед собою дона Хуана Мелендеса.
Так вот о каком полковнике говорил первый парламентер!
Ягуар поднялся и, обращаясь к сопровождавшим его капитанам, сказал:
-- Господа, прошу вас отойти, никто не должен слышать того, о чем мы будем говорить с полковником.
Техасцы удалились на почтительное расстояние.
Полковник был один. Узнав Ягуара, он оставил свой конвой у укреплений.
-- Так это я вас должен был встретить здесь, друг мой? -- сказал Ягуар печально.
-- Да, судьба, кажется, непременно хочет, чтобы мы встречались друг с другом на поле брани.
-- Я уже составил себе понятие о силе вашей крепости, -- начал Ягуар, -- и, признаюсь, вполне оценил трудность выпавшего на мою долю предприятия. Я почти готов признать сейчас, что оно не только трудно, но и невозможно.
-- Увы! Мой друг, так распорядилась судьба. Мы не можем не подчиняться всем ее капризам. С болью в сердце, но я решился исполнить долг мой, как следует честному человеку, и умереть, если будет надо, на развалинах крепости, лицом к вам.
-- Брат мой! Я знаю это, но не могу желать вам этого. Я тоже хочу до конца исполнить то дело, которое предстоит мне.
-- Да, таково ужасное положение, создаваемое междоусобной войной, что два человека, любящие друг друга, расположенные один к другому и взаимно уважающие один Другого, вынуждены быть врагами.
-- Бог и наша родина будут судить нас, совесть же наша будет чиста. Здесь сражаемся не мы, но сталкиваются те начала, которые мы выражаем и проводим в жизнь.
-- Я не знал, что вы командуете инсургентами, осадившими крепость, но какое-то тайное предчувствие говорило мне о вашем присутствии.
-- Это удивительно, подобное предчувствие было и у меня: мне также говорило что-то, что вы близко и я увижу вас -- вот поэтому-то я и настаивал так на свидании с комендантом крепости.
-- Вот это самое обстоятельство и заставило меня не показываться, но вы требовали этого -- и вот я перед вами. Уверяю вас, что я хотел избегнуть этого свидания, которое, как видите, весьма тягостно для нас обоих.
-- Но все-таки хорошо, что оно произошло, теперь мы ясно переговорили обо всем и получили новые силы для выполнения своего долга.
-- Вы правы, мой друг, быть может, так лучше. Позвольте мне пожать вашу честную руку, и возвратимся каждый к своей роли.
-- Вот вам моя рука, -- отвечал молодой предводитель техасцев.
Оба они горячо пожали друг другу руки и, разойдясь на несколько шагов, дали знак сопровождавшим их подойти.
Когда это было исполнено, Ягуар велел трубачу проиграть призыв. Трубач повиновался. Мексиканская труба отвечала техасской.
Тогда Ягуар выступил вперед на два шага и с изысканной вежливостью снял перед полковником шляпу, поклонился и спросил:
-- С кем имею честь говорить?
-- Я, -- сказал дон Хуан, отвечая на приветствие, -- полковник дон Хуан Мелендес де Гонгора и назначен генералом доном Хосе-Мария Рубио, командующим мексиканскими войсками в Техасе, комендантом асиенды дель-Меските, превращенной в силу обстоятельств в первоклассную крепость. А кто вы, senor caballero?
-- Я, -- отвечал Ягуар, надевая шляпу, -- избран командующим соединенной техасской армии.
-- Люди, которые составляют эту армию, и тот, кто предводительствует ими, -- изменники отечеству и зачинщики возмущения, иначе я не могу смотреть на них.
-- Все равно, полковник, пусть как хотят называют нас и смотрят на нас. Мы взялись за оружие, чтобы добиться независимости для нашей страны, и не положим его, пока не совершим своего великого, доблестного подвига. Вот условия, которые я хочу предложить вам.
-- Я не хочу идти ни на какие условия бунтовщиков, -- сухо отрезал полковник.
-- Действуйте как вам будет угодно, полковник, но долг человеколюбия повелевает вам избегнуть, по возможности, пролития крови, и поэтому вы обязаны выслушать, что я вам скажу.
-- Ну хорошо, я выслушаю вас и посмотрю, что следует ответить вам. Только покороче.
Ягуар оперся саблей о землю, бросил спокойный проницательный взгляд на стоявший перед ним штаб мексиканского гарнизона и начал громким, твердым голосом, словно отчеканивая каждое слово:
-- Я, командир войска, сражающегося за свободу Техаса, предлагаю вам, полковнику войск мексиканской республики, подданными которой мы себя более не признаем, сдать нам асиенду дель-Меските, комендантом которой вы объявляете себя, так как вы заняли ее безо всякого права и основания. Если в течение двадцати четырех часов упомянутая асиенда будет передана нам со всем, что в ней находится: пушками, провиантом, огнестрельным материалом и прочим, -- то гарнизон выйдет из нее с воинскими почестями, при звуках труб и бое барабанов. Затем, сложив оружие, он будет волен вернуться в Мексику, поклявшись, что в продолжение одного года и еще одного дня он не будет служить в Техасе против сражающихся за его освобождение войск.
-- Вы закончили? -- спросил с явным нетерпением полковник.
-- Нет еще, -- холодно отвечал Ягуар.
-- Кончайте же поскорее.
При виде этих двух людей, враждебно бросавших друг на друга гневные взгляды, никто не мог бы подумать, что они любят друг друга и глубоко сокрушаются, что судьба заставила их против воли играть столь трудную для них обоих роль. Но у одного убеждение в святости присяги, а у другого всепоглощающая любовь к родине заглушили все остальные чувства, кроме одного -- чувства долга.
Ягуар холодно и спокойно продолжал тем же твердым, решительным голосом:
-- Если же, против ожидания, условия мои будут отвергнуты и гарнизон окажет сопротивление, техасские войска осадят крепость и будут стараться как можно скорее ее взять. Когда же, наконец, асиенда будет взята, с нею поступят, как со всяким взятым приступом городом: гарнизон будет лишен оружия и воинских почестей и останется в плену до конца войны.
-- Пусть будет так, -- с иронией отвечал полковник, -- как бы ни были тяжелы последние условия, но мы предпочитаем их первым, и если счастье изменит нам, то мы беспрекословно подчинимся всему, что наложит на нас враг-победитель.
Ягуар чинно наклонил голову и затем спросил:
-- Мне остается, значит, только удалиться?
-- Еще немного, -- живо перебил его полковник. -- Вы изложили свои условия, теперь вам, в свою очередь, можно выслушать мои.
-- Какие же условия вы можете предложить мне, если отказываетесь сдаться?
-- А вот вы сейчас узнаете.
-- Я слушаю.
Полковник обвел всех присутствующих решительным взглядом, скрестил на груди руки, отступил немного назад с выражением бесконечного презрения к тем, к кому он хотел обратиться, и начал надменным, небрежным голосом:
-- Я, дон Хуан Мелендес де Гонгора, полковник войск мексиканской республики, комендант крепости дель-Меските, видя, что большинство из собравшихся сейчас под нашими стенами инсургентов не более, как бедные, необразованные люди, вовлеченные дурным примером, злонамеренным подстрекательством в смуту, против которой они сами протестуют в глубине души своей; зная, что мексиканское правительство в отеческой заботе об их благосостоянии относилось к ним всегда мягко и справедливо; принимая затем во внимание, что, быть может, многих удерживает страх сурового наказания, которое, как они сами вполне сознают, вполне заслуженно, и они только поэтому остаются в рядах бунтовщиков, -- я, пользуясь данными мне полномочиями коменданта неприступной крепости и в качестве командующего отдельной частью мексиканской армии, обещаю им, что если они немедленно же сложат свое оружие и в виде знака искреннего раскаяния предоставят мне вожаков, которые обманно вовлекли их в возмущение, то я обещаю им полное прощение и забвение совершенных ими до сегодня проступков, но только на высказанных мною условиях. Они должны сделать это до захода солнца настоящего дня. После же этого срока они будут считаться закоренелыми бунтовщиками и как с таковыми с ними и будут поступать, то есть их будут ловить и вешать где попало безо всякого суда, лишь только будет доказано участие их в восстании. При этом они будут лишены, как недостойные этого, утешения религии. Что же касается вожаков, то они как изменники будут расстреляны в спину; затем они будут повешены за ноги и останутся в таком положении на съедение хищным птицам и на страх тем, кто не побоялся следовать за ними. Подумайте, следовательно, и раскайтесь, других условий вы от меня не услышите [Вся эта сцена исторически верна. (Примеч. автора.) ]. А теперь, господа, -- добавил полковник, обращаясь к своим офицерам, -- вернемся к себе, нам нечего более делать здесь.
Присутствующие со все возрастающим удивлением слушали эту речь, произнесенную тоном надменного презрения и едкого сарказма. Спутники Ягуара были возмущены ею, а мексиканские офицеры пересмеивались между собой.
Ягуар жестом дал знак замолчать своим капитанам и церемонно поклонился полковнику.
-- Пусть будет по-вашему! -- сказал он. -- Бог рассудит нас. Пусть падет пролитая кровь на вашу голову.
-- Принимаю на себя эту ответственность, -- презрительно отвечал на это дон Хуан.
-- Итак, вы не откажетесь от своих слов?
-- Нет.
-- Так именно, как вы сказали, вы и будете поступать с нами?
-- Конечно.
-- Решение ваше неизменно?
-- Непоколебимо.
-- Будем, в таком случае, сражаться!
И Ягуар воскликнул с воодушевлением:
-- Да здравствует свободная родина! Да здравствует независимость!
Спутники Ягуара поддержали это восклицание, оно было услышано в лагере техасцев и повторено там.
-- Да здравствует Мексика! -- воскликнул полковник.
Затем он удалился в сопровождении своей свиты. Возвратился в лагерь и Ягуар, твердо решившись продолжать осаду.
С обеих сторон начали готовиться к страшной борьбе, которая неминуемо должна была разразиться, неумолимая, беспощадная, между членами одной семьи, борьба братоубийственная, преступная, во сто раз более ужасная, чем война с иностранным государством.