ЗАГОРОДНЫЙ КУТЕЖ
-- Благодарю вас, Наглушевич, -- сказала она, возвращаясь в гостиную, -- что вы дали толчок для того, чтобы я вытолкнула этого щенка... Видите, я иду по вашим стопам -- острю!.. Он -- хозяин?!. Действительно, он купил мне обстановку и заплатил за мою квартиру за год вперед, но разве я не искупила всего этого? Один час обладания мной стоит и не таких еще жертв... Он со слезами на глазах просил меня... Я же, как вы знаете, женщина добрая и пожалела "богатенького манекенчика"!
-- Вы известная благотворительница, -- ласково произнес Наглушевич, зная, что его вольность Клавдии понравится.
-- Что правда, то правда, мой дорогой "четверг"! -- воскликнула весело Клавдия. -- Бросим говорить об этом соре, я не горюю о ссоре... Напротив, в награду за это, поедемте сегодня смотреть венскую оперетку, а оттуда за город -- кутить!..
Представление третьего акта "Прекрасной Елены" оканчивалось. Изображающая древнюю героиню, "из-за пышного стана которой цари так упорно сражались", артистка-немка должна была участвовать в избитой пьеске: "Цыганские песни в лицах" и петь на русском языке разухабистые русские мотивы.
-- Это будет очень пикантно, ведь она ни одного слова по-русски правильно вымолвить не может, -- говорил полушепотом Наглушевич, сидя вдвоем с Клавдией в дорогой, закрытой ложе.
-- Точь-в-точь один публицист из "Доброго старого времени"! -- не мог и тут утерпеть фельетонист, чтобы не сказать чего-либо про кого-нибудь из своих собратьев. -- Родился он в Германии, учился в Вене и вдруг попал в руководители газеты и о русском самосознании хлопочет. Ну, не шарлатанство ли! Он даже и книгами торгует, приноровленными, по его понятию, к просвещению русского "духа". Поль де Коком или "Тайнами гарема", например. Одной моей знакомой старушке он даже от работы отказал за то, что она не согласилась с его мнением, что для развития русского народа "Тайны гарема" совсем не лишни!
-- Уж вы сочините! -- недоверчиво воскликнула Клавдия. -- Сами-то вы хороши! Знаю, что вы в одном некрологе написали про недавно умершего почтенного деятеля... Вы вспомнили, что познакомились с ним в "веселом доме" и описали, как он там "убежденно" отплясывал.
-- Вы возражаете, как всякая женщина... При чем я здесь? Я -- другой коленкор. Я не руководитель старейшей газеты, а бесструнная балалайка, как вы метко изволили прозвать меня. Господин же Асмус -- не я! Он охранительный столп и человек правдивый. Правда его простирается до того, что он одну, тоже старушку, переводящую ему также "Тайны гарема" другого автора, хотел для большей правдивости перевода в Турцию отослать с предписанием: "В баядерки поступить". Там, говорят, старух, в особенности толстых, очень любят. Для силы контраста, стало быть...
-- А, ну вас! -- сказала Клавдия. -- Вы вечно с глупостями. Будем лучше слушать "Цыганские песни".
Увлеченные болтовней, они действительно не заметили, как пролетело время и началась другая пьеса.
"Декорация" действительно представляла из себя черт знает что, а не русскую обстановку.
-- Редакция старейшей "русской" газеты, -- ядовито прошептал вновь неугомонный фельетонист.
Наконец, выбежала "русская" красавица. На нее без смеха нельзя было смотреть.
-- Гоюбка моия! -- затянула она, одетая в коротенькую балетную юбочку. -- Пожмемся в гоя...
-- Что, неправду я вам говорил?! -- делился Наглушевич с Клавдией впечатлениями, сидя с ней в пролетке, запряженной парой бешено несущих их за город лошадей.
На подмостках ресторана, изображающих из себя что-то вроде сцены, голосили какую-то неприличную песенку девицы, когда Клавдия и фельетонист проходили главную залу кабачка, чтобы скрыться в кабинете.
Навстречу им попался какой-то моложавый, удивительно стройный, с оригинальным красивым лицом богатырь.
-- Декадент Рекламский! -- сказал Клавдии Наглушевич. -- Хотите, я его для "курьеза" позову к нам, в кабинет? Он нас повеселит...
-- Пожалуйста, -- отвечала Льговская. Поэт ее очень заинтересовал. -- Я с удовольствием с ним познакомлюсь... Я много про него слышала.
Фельетонист исполнил ее "приказание".
Поэт Рекламский не заставил себя долго ждать. Он всегда был не прочь "сойтись" с новой, хорошенькой женщиной.
Не успел лакей подать все нужное для "кутежа", как Рекламский уже жал руку Клавдии.
-- Я всегда пребываю в этих злачных местах, -- начал сразу он. -- Я жить не могу без новизны. А где найдете ее, как не здесь? Тут постоянный ввоз нового женского тела...
-- Ну, пошел с места в карьер, -- воскликнул Наглушевич. -- Пожалуйста, будь поскромней... Расскажи лучше, как на тебя г. Волынкин, как на "дичь", охотился...
-- Я думаю, это неинтересно, хотя и сверх-нетактично.
-- Тогда не надо! -- корча из себя умышленно невинность, проговорила Клавдия.
Рекламский инстинктивно понял, что она заинтересовалась им, и отложил свою повесть, щадя "стыд" Клавдии, до другого раза, хотя он и прекрасно знал, кто она.
-- Я несчастный человек! -- перевел он разговор на прежнюю тему. -- Тело женщины, какая бы она ни была, я люблю только один раз. Потом оно наскучивает мне.
-- Какой женщины? -- многозначительно "бросила" Клавдия.
-- Всякой, -- настаивал на своем убеждении декадент.
-- Неправда!..
"Однако, Клавдия им порядочно обворожилась", -- подумал Наглушевич. И, обращаясь к поэту, фельетонист сказал:
-- Прочти что-нибудь нам, да позабористей. Ты мастер, я знаю, на заборах писать!
Рекламский не обратил на "шута" никакого внимания и начал:
Я бесстыдство люблю только раз,
Прелесть тела я раз созерцаю,
А потом, тело, скройся из глаз,
Я тебя, как добро, отрицаю.
Я бесстыдство люблю только раз...
Я другого ищу сочетанья,
Незнакомых созвучий груди,
И за эти за все очертанья
По кровавому еду пути...
Я другого ищу сочетанья...
Новых жертв я ищу, как гипноза,
Жить без новых красот не могу,
Жизнь моя есть сплошная угроза:
Подарить ее можно врагу.
Жить без новых красот не могу...
-- Ну, с такими стихами далеко не уедешь! Разве в сумасшедший дом, -- буркнул фельетонист, когда декадент кончил.
Но Клавдии стихи понравились. Потом, они прочитаны были с такой безысходной мукой голоса, с таким тонким сладострастием, что она решила пригласить к себе необыкновенного поэта.
Рекламский поблагодарил Клавдию за внимание и как-то загадочно улыбнулся.
После чтения стихов разговор что-то не клеился и все приналегли, по выражению фельетониста, на другие "куплеты" -- на свиные и прочие котлеты, хотя "сего лакомства" на столе и не имелось.
У Клавдии изрядно шумело в голове от выпитого шампанского, когда они, простившись с Рекламским, садились с фельетонистом в коляску.
-- Хорошо, хорошо! -- шептала Льговская в ответ на страстные просьбы Наглушевича. -- Поедем ко мне ночевать без очереди... Только, пожалуйста, мне особенно не надоедай своими глупостями и дай покойно поспать...