Передние комнаты в доме князя Петра Васильевича Лопухина наполнялись просителями с самого утра. Терпеливо стояли и сидели здесь люди, перешептываясь, вздыхая и провожая завистливыми глазами тех немногих счастливцев, которые, едва появившись, сейчас же почему-то получали доступ во внутренние покои. А между тем, часто это были просто длиннобородые купцы в длиннополых кафтанах или евреи с огромными пейсами в традиционных лапсердаках. Секретарь князя и два его помощника то и дело появлялись в передних и, опытным взглядом окинув собрание, к одним подходили и что-то шептали им на ухо, после чего лица последних вытягивались, и они, вздыхая и сгорбившись, удалялись. Других постоянно тщательно обходили, несмотря на умоляющие взгляды.
Время шло. Кареты вельмож одна за другой подкатывались к парадному подъезду, загромождая набережную. В гостиных происходило другое собрание. Там прохаживались военные и штатские, сидели, ведя приятное "козри", разодетые дамы Но и там одни немедленно получали доступ к князю другие ждали его выхода, третьи не знали, удостоит ли он заметить их и подойти.
Князь в это время сидел в уборной перед трехстворчатым большим зеркалом, завешанный пудромантелем. В то время как парикмахер чесал его волосы, устраивал "гарбейтель" и укреплял по обеим сторонам его шишковатого объемистого черепа искусственные крупные букли на проволочных каркасах, секретарь докладывал дела ожидавших просителей, и именно этот доклад определял их дальнейшую судьбу. В то же время поминутно камердинер князя, итальянец в белоснежном жабо и малиновом кафтане -- мальтийский цвет был дан самим императором князю для ливрей -- докладывал о прибывших вельможах и дамах. Одних князь просил немедленно пожаловать, других -- подождать Перед князем сменялись униженные, низко кланяющиеся фигуры допущенных к нему просителей и полные достоинства, с разной, однако, степенью независимости, разодетые фигуры вельможных посетителей, садившихся с табакеркой в одной руке и надушенным платком в другой в кресла около князя и сообщающих новости двора и света. Некоторых князь встречал легким криком и поднимался и шел им навстречу, причем вокруг головы его носилось белое облако пудры, и так же приветливо провожал. Другим только кланялся в зеркало.
Принимая дам, князь рассыпался в извинениях за домашний костюм, целовал их ручки, а нередко и уста, порой увлекая для интимной беседы в маленький, смежный с уборной кабинетик, убранный зеркалами и картинами игривой французской школы, с мягкой, прихотливо изогнутой мебелью.
Через несколько дней после монастырского праздника князь на утреннем приеме волновался и сердился. К нему привели дурака Иванушку, дерзким поведением навлекшего гнев императора и уже лишенного своеобразного придворного звания.
-- Дурак, болван! -- кричал князь, потрясая сжатыми кулаками перед носом старичишки, однако, не смея его ударить. Княжна Анна Петровна покровительствовала старому шуту и просила за него самого государя. Только это избавило Иванушку от более чувствительного наказания.
-- Как смел ты столь дерзко говорить перед лицом монаршим! -- кричал Лопухин.
-- А зачем же вы мне, дураку, поручали перед ним говорить! -- дерзко ответил старый шут.
-- Молчать! С глаз моих долой! Отошлю в Москву с обозом в собачей клетке! -- кричал князь.
-- Что ж, псам-то у бар лучше житье, нежели людям! -- сказал шут.
-- Вон! -- завопил князь.
Шут поклонился и вышел, не торопясь.
-- Какова дерзость, -- отдуваясь, сказал князь секретарю.
-- Дураки и сумасшедшие у всех народов находились всегда на особливом положении, ваше сиятельство, -- почтительно заметил секретарь, бледный молодой человек из духовного звания.
-- Да, это так! Для дураков закон не писан, хотя бывало в истории, что и дураки законы писывали, а умные должны были их исполнять. Ха, ха! -- сам своей остроте засмеялся князь.
Секретарь тоже засмеялся тоненьким голоском, выразив восхищение остроумным замечанием князя на бледном лице.
-- К тому же мы, ученые... Nous autres savants, -- любимой поговоркой князя были слова -- "мы, ученые...". Он считал себя ученым, потому что имел богатое книгохранилище, каталог коего составил собственноручно.
-- Мы, ученые, -- продолжал он, -- должны показывать пример снисходительности к лишенным просвещения. Ах, любезнейший, -- продолжал князь важно и в нос, -- философу тяжела суета дворской жизни. Я не знаю счастья выше, как уйти в мою библиотеку, зарыться в фолианты... Эти приемы, празднества, выходы, выезды! Эти надутые вельможи! Сколь питательнее для ума и сердца беседа с ученым мужем, хотя бы и простого звания. Bonheur d'aller couler des jours paisibles et consacrés aux Muses, á l'ombre du laurier de Virgile! Да, да! Счастье в том, чтобы дни текли в тиши, посвященные музам, под тенью Виргилиева лавра!. Но, докучная суета стучится в дверь! Много у нас дел решенных и подписанных? -- озабоченным тоном спросил князь.
-- Есть-таки достаточно-с! -- отвечал секретарь.
-- Вылеживаются?
-- Так точно, ваше сиятельство, вылеживаются.
-- Ах, братец, что же ни одно не вылежалось, что ли? Как бы не зачичкали! А мне, братец, необходимо... Ну... понимаешь!..
-- Точно так, ваше сиятельство, понимаю. Но дела решены, подписаны и просители по ним уже вызывались мной и побывали в передних вашего сиятельства.
-- Так зачем же дело стало? Ведь знают, что без подорожной не отпущу от себя, хоть три года ходи. Что же не представляют подорожные?
-- Сейчас многим представил дела для просмотра. Надо думать, ваше сиятельство, снабдили подорожными, -- невозмутимо сказал секретарь и достал из папки кипу дел. Он подавал их одно за другим князю, который встряхивал их за корешок, причем из листов дождем сыпались крупные ассигнации и кредитивы и скоро кругом князя весь пол был ими усыпан.
-- Постой, постой, -- отстраняя оставшиеся в руках секретаря дела, сказал князь. -- Мне пришла в голову счастливая мысль... Мы, ученые... Nous autres savants... воспитанные на образцах классической поэзии... Помнишь, как Юпитер сошел к прелестной смертной золотым дождем? Вот и мне, глядя на эти "подорожные", пришла в голову удачная мысль... Сними пудромантель и подай мне шлафрок, -- приказал князь парикмахеру. -- Да поднимите же эти листочки! -- небрежно носком узорной туфли отпихнув несколько кредитивов, валявшихся на полу, продолжал он.
Парикмахер, секретарь и камердинер бросились поднимать "подорожные". Собрав их, они совокупи ли пачку довольной толщины. Секретарь выколотил из нее приставшую пудру и с низким поклоном подал князю.
Лопухин небрежно сунул пачку за подкладку шлафрока.
-- Теперь эти дела можешь отправить просителям без замедления, -- приказал он секретарю. -- А эти подай мне.
И, взяв пачку дел под мышку, князь удалился из уборной, пощелкивая туфлями.
Секретарь, парикмахер и камердинер-итальянец посмотрели ему вслед и многозначительно переглянулись.