Изо дня в день — кафе. Кафе утром, днем, вечером. Те же люди, те же разговоры. Мы, дошли до того, что появление нового знакомого вызывает у нас ненависть к нему. Мы чувствуем себя, как зараженные одной и той же болезнью. Мы бережем свою болезнь и стараемся, чтобы она не вышла за пределы нашего круга.
Изредка Крессон, наш учитель жизни, зевая, объявляет, что весь завтрашний день мы его не увидим, — он будет, наконец, работать. Но в следующий вечер он ищет нас по всем кафе и радуется, найдя нас.
Энергичнее всех оказалась Габи. Правда, она ходит в кафе, но как-то не так уныло, и главное, она не все время с нами.
У нее новые друзья. Она катается с ними на автомобилях, ее часто видят в танцульках.
С Сабиной совсем плохо. Она сейчас в госпитале, парализована. Она и там, тайком, продолжает принимать героин. Месяц назад для того, чтобы достать на героин деньги, она подделала подпись матери на чеке в тысячу франков. Мать узнала и выгнала ее. Сабина переехала к Марсиане — муж той не знал, что делать. Он пожаловался родителям Марсиаиы. Сабину выгнали. Она стала ночевать, где попало. Денег на героин не было. Она отдала продавцу наркотиков свое кольцо.
Однажды Сабину подобрали на улице: она валялась без сознания. Марсиана присылает ей порошки героина в письмах, приклеивая их к подкладке конверта.
Я видела Сабину. Это двадцатитрехлетняя старуха. Ее катают в кресле. У нее не действуют правая рука и нога.
Из госпиталя я пошла в «Капуляд». Здесь опять, развалясь, сидели Бельмон, Рауль, Жоржетт. Они пили пиво и обсуждали, сколько шансов выдержать экзамен.
Выпускные экзамены через месяц.
Если мы не выдержим, все начнется сначала. Мы станем «вечными клиентами «Капуляда», как тот бородатый студент, который каждый вечер играет здесь в шахматы.
Мы с Жоржетт пошли в библиотеку Святой Женевьевы.
Холодный и мрачный зал.
Даже днем горит электричество. За столами тесно сидят посетители.
Сюда впускают всех. Здесь не нужно иметь студенческой карточки, поэтому никогда не хватает места…
У выдачи книг очередь. Я отучилась усидчиво работать и невольно отвлекаюсь от книг, наблюдая за соседями.
Я затеяла игру сама с собой: сначала по внешнему виду стараюсь угадать, что они читают, а потом через плечо подглядывала в их книги.
Здесь не все читают. Напротив меня сидят две парочки. Они переписываются между собой, а то и просто шепчутся.
Приходя, я брала толстую психологию Дюма, но, прозевав над ней час, просила Мопассана или Бальзака и остальное время читала.
Через три дня мы решили, что невозможно заниматься в такой большой библиотеке, и пошли в университетскую. Здесь были только студенты, по углам сидели «библиотечные крысы», прилежно составляя конспекты учебных пособий. Некоторые покачивались, заткнув уши и не глядя по сторонам. Но многие и здесь не работали, они назначали друг другу свидания в библиотечном зале, читали журналы, приставали к девушкам. Вся наша банда тоже стала приходить сюда.
Придя, чинно усаживались за столом и, положив перед собой несколько книг, начинали что-то выписывать.
Проходило десять минут. У всех были задумчивые и напряженные лица. Мы делали вид, что обдумываем только что прочитанное.
Еще четверть часа. Один за другим все выходили покурить. Обратно шли неохотно. Меняли книги, простаивали в очереди и радовались, что время идет.
…Началась предэкзаменационная паника, такая же, как во времена Лотарингской школы. Все поняли, что ничего не знают, что выдержать можно только чудом или жульничая.
— Неглупый человек всегда выкарабкается, особенно в философии, — говорил Мартэн.
Пуарэ также был уверен в себе. Он знал все предметы, не занимаясь.
Крессон трусил.
Жоржетт и я, проболтавшись целый день без дела, снова, как в школе, пили черный кофе и старались догнать пропущенное. Я спала три-четыре часа в сутки. Днем ходила в «Капуляд» и в библиотеки. Ночью работала.
У меня поднялась температура.
Я пошла к доктору.
— В этот месяц у всех студентов Парижа, барышня, та же болезнь, что и у вас, — сказал мне врач.
Габи ходила тоскливая. Она не хотела мне рассказать, в чем дело.