Эта книга написана давно (большинство записей сделаны в 1915–1916 гг.). Написана она плохо: в ней много невзыскательного лиризма и сомнительного резонерства. Но не следует видеть в ней «искусство». Это отчет современника. Дурная живопись непереносима. Дурные «любительские» фотографии могут пригодиться, тем более когда это — съемки злых дел и темных мест.
Я переиздаю эту книгу, потому что среди дурных художественных эффектов читатель найдет в ней знакомые черты сошедшей с ума Европы.
Я переиздаю эту книгу также потому, что у людей плохая память. Меня принято ругать «циником». Люди не любят, чтобы им напоминали об их подлости, глупости, трусости. А с того знойного душного дня прошло десять лет. «Война?» «Нет! Расскажите нам о чем-нибудь новом, хотя бы о гробнице фараона»…
Конечно, я «циник»! Ведь люди не любят также, чтобы им говорили: завтра вы сделаете то же самое. Вы способны на любую подлость и на любую глупость.
«Нет! Ведь та война была последней». Гляжу сейчас в окно. Маршируют немецкие бойскауты. Они поют: «Германия превыше всего». Старший кричит: «будьте готовы» и младшие отвечают ему: «всегда готовы». Дорогие читательницы «Задушевного слова», во всех частях света, скажите, встречали ли вы молодых людей, которые поют эти весьма однообразные песни и готовы ли они?..
Готовы! «Всегда готовы!» Готовы на новый знойный душный день. Ведь прошло уже десять лет…
Когда я писал эту книгу, я был весьма молод и наивен. Я глядел на различные породы деревьев и слишком много думал о «душе» человека. Вероятно, лучше было бы глядеть на копи Лотарингии и думать о столкновении нефтяных трестов. Жизнь меня многому научила. Я узнал об угле Рура и о месопотамской нефти. Я узнал об интернационализме и об империализме. Узнав все это, я не утешился. Я видел, как радовались английские рабочие развалу германской индустрии. И меня ничуть не удивил Макдональд, когда он начал строить новые дредноуты. Что же, он тоже «готов».
Разумеется, лозунги меняются. Я удивляюсь, почему все коллекционируют почтовые марки, почему никто не занялся собиранием этих лозунгов. Подумайте — какое разнообразие! Здесь вы обязательно найдете и «За интернационал!» и «Долой войну!» и неподражаемый лозунг «Война войне». Нет, за лозунгами дело не станет!
Север Франции 1914–1924
Ипр. Ланс. Суасонэ. Истерзанная земля хранит свои незалеченные болячки, как паршивая собака. Поля не засеяны. Дома не отстроены. В жалких бараках, в мокрых землянках до сих пор ютятся жители погибших сел и городков. Недавно состоялось в некотором роде юбилейное трехсотпятидесятое заседание репарационной комиссии.
Министерство изящных искусств тщательно обсуждает проекты домов, в строго национальном стиле.
Отчеты о хищениях крупных подрядчиков идут в газетах вместо уголовных романов: экономия на авторских гонорарах.
Крестьянам предоставляется дрожать в землянках. Однако, в порядке возвеличения чистого идеализма, спешу заверить, что со дня подписания перемирия и по ноябрь 1923 г. во Франции воздвигнут 6831 памятник героям войны.
Пусть фабрики не отстроены. Открылся новый вид доходов. В учебниках географии следует отметить: департаменты Нор, Эн, Мез и др., торговавшие прежде батистом, мылом и вином, торгуют теперь предпочтительно патриотизмом. Это очень выгодная торговля. В Париже и в Брюсселе до сих пор функционируют бюро экскурсий на поля битв. Весной в пригожий денек целые табуны раскормленных боков и задов, снабженных головами лишь по необходимости — вроде как паспортами, в комфортабельных «фордах» отбывают к Вердену или к Ипру. Среди развалин уже построены шикарные бары и рестораны.
— Знаменитый Морт-Ом! Здесь погибло свыше сорока тысяч человек, — выкрикивает добросовестный гид. И, зады любопытно поворачиваются: сорок тысяч! Это что-нибудь да значит, ради этого стоит повернуться. Хорошо бы именно отсюда послать карт-носталь…
По паршивой земле ползают инвалиды — куски мяса, без рук, без ног, часто без глаз, лица, обожженные горящей жидкостью или полуудушенные газами. Они продают открытки с видами тех мест, где оставили свои руки, ноги или глаза. Но задам жарко. И, отгоняя калек, гарсон кафе приносит ледяные коктайли.
Потом — кладбища. Их тоже посещают. Чорт возьми, это же импозантно — 6000 крестов, выстроенных в правильные ряды! Это же почти как Юнгфрау или как океан.
Кости неизвестных солдат выкопаны и вновь зарыты посреди площади Этуаль в Париже и площади Конгресса в Брюсселе. Делегации. Флаги. Венки. Сегодня «О-во лавочников Венсена», завтра военный атташе Уругвая, послезавтра сам г. Пуанкаре. Здесь столько пошлости, что она становится великолепной. В Брюсселе, например, к этим костям провели газовые трубы. Неугасимая лампада. Что вы хотите: лавочники Венсена в душе поэты.
Что касается буколических англичан, то они занимаются главным образом постановкой памятников лошадям убитых на войне.
Брюссель. Кавалькада автомобилей. В них самые страшные из инвалидов: не лица — плохо зарубцевавшиеся куски мяса. Светские дамы с кружечками щебечут. Все это, конечно, весьма обыкновенно. Но, погодите! На автомобилях большие плакаты:
«Пейте Тоник-Кампи!»
«Курите папиросы Мисс!»
«Лучшее мыло Кадум!»
Пусть покатаются! Это реклама чего-нибудь да стоит.
Это даже не жестокость. Это попросту быт. Возле Вердена гид восклицает:
— Внимание! До восемнадцати тысяч черепов! Кости защитников форта Домон!
Подходит любопытный.
— А почему это не пахнет?…
— О, господин, все прекрасно оборудовано. И потом… уж прошло четыре года.
Вот и все. Когда-то нас удивлял крестьянин Золя, наспех перепахивающий поле битвы. Как же он вял по сравнению с европейским торгашом, который готов торговать черепами!
«Восемнадцать тысяч! Прекрасно оборудовано!»
«Курите папиросы „Мисс“!»
«Слава героям!»
«Билет на экскурсию — десять франков с завтраком!»
«Справедливость победила!»
«Мыло Кадум! Не забудьте только Кадум! Остальное подделки!»
Итак, все в порядке. Можно начинать сызнова. Достаточно осталось неразрушенных городов и непокалеченных людей.
В Англии, конечно, рабочее правительство. Контрольные пакеты акций различных немецких предприятий перешли к французам. Только та затасканная «душа человека», о которой я слишком много думал десять лет тому назад, осталась той же. Впрочем, ей очень много лет, даже тысячелетий, этой «душе».
Значит, мне незачем спрашивать тебя, читатель, — готов ли ты? Кто б ты ни был, я знаю — готов. «Всегда готов!»
Илья Эренбург
Берлин 13 мая 1924