Разговоръ.

-- Нѣтъ, батенька, по настоящимъ временамъ одно горе съ вашимъ "пластическимъ" искуствомъ, вотъ что я вамъ доложу!

Эти слова выкрикнулъ художникъ N и громко стукнулъ объ столъ опорожненнымъ стаканчикомъ. Взъерошенный мальчуганъ, съ заспанными глазами, мгновенно вытянулся въ дверяхъ. "Не надо! ничего не надо!" сердито сказалъ ему N и запустилъ обѣ руки въ свою пышную, изрядно уже посѣдѣвшую шевелюру.

-- Но какъ же не надо, почему не надо... торопливо заговорилъ близорукій господинъ, безпрестанно дергаясь на стулѣ, поправляя золотое pince-nez, съѣзжавшее съ переносицы, и всѣмъ своимъ существомъ, какъ бы желая улетѣть въ пространство.-- Это надо доказать. Жизнь есть движеніе, а всякое движеніе состоитъ изъ моментовъ. Бери и рисуй. Рисуйте моментъ, а ужь тамъ не безпокойтесь: онъ уяснитъ что нужно... Не такъ ли? Все дѣло въ томъ, чтобы моментъ выбрать удачно, и разъ это сдѣлано -- суть постигнута. Помилуйте!.. И вообще подумайте, что вы говорите. Я совершенно отказываюсь понимать. Вы вотъ растравляете себя и, на мой взглядъ, совершенно напрасно. Это даже не нормально. Почему "не надо"? Это несправедливо! Я вамъ очень много могу сказать... И какъ же это можно -- вы хотите вычеркнуть "пластику"... Это, наконецъ, антисоціально! Почему одна литература должна изображать текущую жизнь? Какъ такъ? Все должно служить единому прогрессу, помилуйте-съ! И все служитъ. Пейзажи! Это что такое? Это -- баловство... Распяливать природу надобности нѣтъ. Ваша обязанность -- жанръ и вы должны, должны...

-- Да на какого дьявола онъ нуженъ? раздражительно отозвался художникъ.

Господинъ закрутился, какъ кубарь, и даже ногами задрыгалъ.

-- Какъ не нуженъ? И литература не нужна? И Тургеневъ не нуженъ?.. И Гоголь не нуженъ?..

-- Такъ развѣ они жанристы?

-- Они жизнь изображали, изображали "моменты" вѣчнаго, ни на мигъ не останавливающагося движенія. А вы!.. "Эти же моменты" и въ вашемъ распоряженіи... Возьмите, наконецъ, Рѣпинскихъ "Бурлаковъ"... вотъ!

И господинъ до того обрадовался, когда языкъ его произнесъ эти слова, что даже утихъ и пересталъ кривляться. Онъ, впрочемъ, вообще становился спокойнымъ, когда не говорилъ; казалось, языкъ его сообщался какимъ-то шнуркомъ съ руками и ногами, и лишь начиналъ болтать -- двигались руки и ноги.

-- Рѣпинскихъ бурлаковъ! повторилъ за нимъ N: -- прекрасная картина! Превосходная картина! Прелестная этнографическая коллекція! Ну, и потрудитесь мнѣ изъяснить, что это такое? Съ чего тутъ завѣса-то сдернута? Какая внутренняя "суть" обнаружена? Никакой сути не обнаружено. Преотличная этнографическая коллекція!

-- Но она заставляетъ васъ задумываться! кипятился дрыгающій человѣкъ.

-- Ни мало. Что же тутъ задумываться? Народы, Россію населяющіе, разнообразны. Это въ картинѣ и обозначено. Среди этихъ народовъ есть бѣдные. Бѣдные заработываютъ себѣ хлѣбъ, между прочимъ, бурлачествомъ. Лямку тянуть требуются усилія, отражающіяся въ мускулахъ лица, въ походкѣ. Все это и есть въ картинѣ. Что же дальше? Да я и безъ Рѣпина довольно объ этомъ знаю. Дальше-то что?

-- Этакъ и Некрасова по боку!

-- Это вы насчетъ бурлаковъ? Нѣтъ съ, Некрасова мы оставимъ. Помните: "Выдь на Волгу, чей стонъ раздается"... Э, батенька, тамъ совсѣмъ не то, тамъ сквозь пластику-то льется такой мучительно-горячій свѣтъ, что у васъ на душѣ ключемъ закипитъ. Сила въ этомъ и состоитъ; и никогда этой силы въ пластическихъ искуствахъ не обрящется...

N помолчалъ, посвисталъ себѣ въ бороду какой-то дикій мотивъ, и снова, какъ бы досадуя, возвратился къ разговору.

Но надо разсказать, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ. Прежде всего -- въ Петербургѣ. Представьте себѣ "верхнюю" комнату шикарнаго питейнаго заведенія, гдѣ торгуютъ отечественнымъ "шампанскимъ" и подается "настоящее" токайское изъ крымскихъ лозъ. Въ окно доносится смутный шумъ уличной суеты, а если посмотрѣть въ это окно -- блестятъ экипажи, пестрѣютъ назойливыя вывѣски, мчатся освирѣпѣвшіе рысаки, снуетъ, затопляя тротуары, публика. Въ комнаткѣ же тихо и даже до провинціальнаго просто. Это дѣлаетъ особое впечатлѣніе. Какъ будто нарочно устроилъ добрый человѣкъ такую тихую пристань, чтобъ было куда вырваться изъ кипящей уличной суеты, чтобъ была возможность одуматься, остаться "въ сторонѣ", отдохнуть, отогнать на малое время удручающія впечатлѣнія, какъ отгоняютъ надоѣдливыхъ мошекъ въ жаркій майскій день, и въ юнцѣ-то концовъ, разумѣется, "выпить".

-- Дѣло, сердечный мой, въ томъ, что мы, художники, постоянно принуждены твердить зады. Всякій жанръ есть иллюстрація -- иллюстрація вещей всѣмъ понятныхъ и никому неинтересныхъ. И, наконецъ, всякій жанръ есть забава. Не перебивайте, не перебивайте! ваша рѣчь впереди!.. Пока явленіе интересно, сложно, знаменательно, и, что главнѣе всего, пока оно важно вотъ для нынѣ живущихъ, намъ одинъ конецъ -- пасовать.

Но человѣкъ въ пенснэ не выдержалъ: его точно съ своры спустили.

-- Неправда! закричалъ онъ:-- возмутительная неправда!

И, задыхаясь, проглатывая слова, размахивая руками, началъ выбрасывать изъ себя названія картинъ, фамиліи художниковъ, упоминать выставки галлерей, студіи...

-- Забавы! круто и жолчно отрѣзалъ N:-- а чтобъ покончить съ вами, вотъ вамъ прямой и простой вопросъ: какъ я, жанристъ и художникъ "не безъ таланта", долженъ изобразить мужика?

-- То есть какъ же мужика?

-- Очень просто. Мужика, котораго "пластически" изобразилъ Тургеневъ въ образѣ сфинкса... Мужика, который заполонилъ наши мечтанія и насѣлъ на насъ, какъ камень... отъ котораго ни проходу, ни проѣзду нѣтъ.

-- Но все таки я не понимаю...

-- Вотъ вы сказали: выбирай моментъ. Такъ порекомендуйте такой моментъ, гдѣ бы мужикъ возможенъ былъ въ правдивомъ "пластическомъ" изображеніи. Въ такомъ изображеніи, чтобъ внесъ въ сознаніе зрителя нѣчто новое и, опять повторяю, значительное, а не одну только игру красокъ, и не одни этнографическія свѣдѣнія.

-- Но почему же не этнографическія? вильнулъ нѣсколько обезпокоенный господинъ въ пенснэ.

Художникъ злобно посмотрѣлъ на него.

-- Да потому, что скучно, сказалъ онъ:-- потому что отъ макулатурныхъ матеріаловъ и безъ того дѣваться не куда, потому наконецъ, почему и Глѣбъ Успенскій не хочетъ быть этнографомъ.

-- Ну, ладно, поспѣшно согласился господинъ въ pince-nez:-- ну, вотъ вамъ моментъ: сходъ; бѣднота настаиваетъ, чтобы поля передѣлить, ибо надѣлы страшно неравномѣрны, а богачи не хотятъ... Вотъ моментъ. Озлобленная голытьба; истомленная баба, за которой сироты безъ надѣла; пропойца мужикъ, заложившій надѣлъ міроѣду, фабричный, которому нѣтъ большого интереса въ передѣлѣ, но который радъ случаю пофорсить и поглумиться, многосемейный мужикъ обстоятельный и мрачный, и потомъ эта кучка сытыхъ, расчесанныхъ, "честныхъ", солидныхъ крѣпышей, цѣпко отстаивающихъ старый порядокъ... Вотъ моментъ!

-- Ну, и что же вы имъ укажете?

-- Характеръ деревенскихъ отношеній укажу.

-- Да, въ лучшемъ случаѣ, представите иллюстрацію къ наблюденіямъ Златовратскаго, иллюстрацію, которую никто и не пойметъ, не прочитавши Злотовратскаго, и опять она вызоветъ старыя восклицанія: какъ типиченъ этотъ старикъ! Не правда ли, сколько движенія въ этой толпѣ! А посмортите, фабричный -- что за бахвалъ! Делисьё! Сюпербъ!-- Это въ лучшемъ случаѣ! Забава, милостивый государь, забава!

-- Не правда, не правда, упрямо и горячо повторялъ господинъ въ pince-nez:-- ужь это одно доказательство вашей неправды, что я, не художникъ, могу намѣчать темы такихъ картинъ. Напротивъ, вы сильнѣе литературы. Писателю понадобилась цѣлая книга, чтобъ изобразить "власть земли", а вы тоже самое могли сдѣлать одной небольшой картиной.

-- Какъ это такъ? съ нѣкоторымъ даже интересомъ освѣдомился N.

-- А вообразите необозримую пологую равнину. Кругомъ залегла свѣжая, рыхлая, смоченная недавнимъ дождемъ пашня. На былинкахъ сверкаетъ роса... И вотъ вдоль полосы крѣпкая, косматая лошадка тащитъ соху. Широкою грудью впередъ бодро шагаетъ за ней царь этого взрытаго поля -- пахарь. На лицѣ -- толковомъ и свѣтломъ -- нѣтъ ни утомленія, ни пошлѣйшей фабричной изношенности; оно полно сознаніемъ достоинства и силы. Онъ какъ бы играючи держится за соху; въ умныхъ глазахъ свѣтится серьёзная внимательность... Онъ, если хотите, священнодѣйствуетъ... Онъ точно Груберъ въ анатомическомъ театрѣ... Онъ... однимъ словомъ, онъ владыка этой разрыхленной равнины, свѣжей, сочной, подобной рытому бархату...

-- Микула Селяниновичъ! насмѣшливо подхватилъ художникъ.

-- Пусть Селяниновичъ, но тутъ идея скажется. Вы увидите органическую связь между землею и Селяниновичемъ. Вы найдете во всей этой аграрной красотѣ, если можно такъ выразиться, неизбѣжность здоровья, простоты, честности, правды. Оборотная сторона медали немыслима здѣсь...

-- Вотъ ужь не пойму, почему немыслима? съ тонкой улыбкой возразилъ N.

-- Невозможна! Потому и немыслима, что невозможна.

-- А я вамъ скажу, что ваша картина не будетъ имѣть смысла. Она можетъ быть только красивой, и значитъ опять забава! Я вамъ, кстати, разскажу анекдотъ одинъ, коли на то пошло. Такую картину, представьте себѣ, я хотѣлъ было писать, и именно такъ, какъ вы проэктируете. То есть, нѣсколько иначе въ подробностяхъ, но это все равно.

-- Ахъ, вотъ видите!

-- Да, да, это все равно. И вообразите, какой кавардакъ у меня вышелъ... Облюбовалъ я мужичка одного въ Тамбовской деревнѣ, Андреемъ его звали. Вотъ именно, какъ говорите вы, ужасно онъ походилъ на "владыку", когда съ грудью, распахнутою на-голо, шествовалъ за сохою. И все въ немъ тогда было, и "ясность", и "простота", и "честная", трезвая серьёзность... Нѣтъ спора, онъ былъ очень красивъ, когда подъ нимъ широко и плавно разступалась мать сыра-земля, и въ каждомъ его мускулѣ напрягалось какое-то крѣпкое желѣзо. Сталъ я даже этюдъ набрасывать: помню, сидѣлъ на межѣ и все просилъ его скинуть лапти -- очень ужь выразительны были его ноги, точно вылитыя изъ бронзы.

-- Именно -- босой! именно босого его писать! восторженно воскликнулъ господинъ въ пенснэ.

-- Да, да. Но тутъ, представьте себѣ, среди кропаній моихъ, подошелъ къ намъ мужичонко. Не походилъ онъ на владыку. Самъ темный, глаза запуганные, шея точно у птицы, и лохмотья, лохмотья такъ и болтаются на тщедушномъ тѣлѣ... Ну, совершеннѣйшій мизерабль! "Къ твоей милости, Андрей Савичъ!" сказалъ онъ жалобно. Чего тебѣ, Климушка? благостно вопросилъ Селянинычъ.-- Да что, ужь выручи меня изъ бѣды-то.-- "Насчетъ земельки?" -- Ослобони!-- "Съ чего не ослобонить -- могимъ! земельку бери, я не стою; а что насчетъ приросту -- никакъ невозможно. Другъ ты мой, мы тоже какъ ни какъ трудимся. Ты на новыя мѣста шелъ? я тебѣ вызволилъ? Я тебѣ ровнымъ счетомъ двѣ четвертныхъ отсыпалъ -- они, братъ, у меня тоже вотъ гдѣ! а ежели есть теперь такое твое желанье на старыя мѣста сѣсть -- десятину въ яровомъ приросту съ тебя. По совѣсти другъ, по божьему!" Мизерабль вздрогнулъ и низко опустилъ голову. "Въ чемъ дѣло?" спросилъ я Андрея. "Да что, баринъ, на старости лѣтъ въ благодѣтели пустился, скромно усмѣхаясь, отвѣтилъ онъ:-- вотъ мужичокъ пахалъ, пахалъ, да и надумалъ кисельныхъ озеръ искать. Онъ надумалъ, а Андрей выручай! Ну, нечего дѣлать -- выручилъ".-- Надѣлъ съ меня снялъ Андрей Савичъ, грустно пояснилъ мизерабль:-- три десятинки.-- "Въ чемъ же теперь у васъ дѣло?" спросилъ я.-- А дѣло теперь у насъ въ приростѣ, кротко вымолвилъ Андрей: -- только касательно прироста и состоитъ заминка. Климушка, видишь, пообнищалъ, да и воротился. Хочетъ теперь на старыя мѣста сѣсть. А былъ у насъ уговоръ держать мнѣ землю до передѣла. Теперь суди -- землю мнѣ держать до передѣла, а ему земля нужна. Въ такомъ разѣ я и взыскиваю съ него десятину въ яровомъ"...-- Ослобони, Андрей Савина! взмолился мизерабль: -- вѣкъ буду Богу молить...-- "А вотъ ты десятинку-то мнѣ приспособь, съ добродушнымъ смѣхомъ отвѣтствовалъ Андрей: -- я и помолюсь ему, Милосердому, да еще, можетъ, ежели Богъ грѣхамъ потерпитъ, къ святителю отче Тихону по осени схожу"...-- Андрей Савичъ! грѣхъ! упрекнулъ мизерабль:-- ты съ трехъ то десятинъ хлѣбецъ снялъ, малъ мало выручилъ сто цѣлковыхъ... Грѣхъ! "А ужь это ты напрасно, Климушка! хлѣбецъ Богъ уродилъ, не ты. Извѣстно, я купилъ на корню, но все-жь-таки Господь и граду могъ наслать, и червяка... Все въ волѣ божіей!.. Онъ и морозу нашлетъ, и съ морозомъ ничего не подѣлаешь".-- Такъ-то такъ... печально согласился Климъ. "За сколько же ты купилъ у него три десятины посѣяннаго хлѣба?" спросилъ я.-- Недешево, родимый, сказалъ Андрей: -- ты сочти: четвертная деньгами, полведра на винѣ пропоилъ, да четвертная въ долгъ ему, до отдачи.-- "И пользоваться, кромѣ того, надѣломъ до передѣла? воскликнулъ я, не смогши скрыть своего ужаса.-- Что жь, надѣломъ! За надѣлъ я деньги плачу -- подати.-- "За надѣлъ -- подати, согласился и Климъ.-- Ну, а теперь ты возвращаешь ему надѣлъ?-- "То-то вотъ насчетъ приросту у насъ заминка. Никакой возможности мнѣ нѣтъ безъ прироста отдать. Я ихъ много выручалъ, дворовъ съ десять. Какъ же безъ прироста? Пить ѣсть надо. Они мнѣ тоже вотъ гдѣ! (онъ указалъ на шею). Ну, а долгу-то 25 р. когда съ него получишь? поинтересовался я.-- "Долгъ я получилъ, это нечего грѣха таить, получилъ"... "Двадцать восемь цѣлковыхъ"... въ полголоса пробормоталъ Климъ.-- "Вѣрно, другъ, подхватилъ Андрей:-- какъ купецъ разжился деньгами, такъ и отсыпалъ мнѣ твои заработанныя, четвертную далъ, да трешницу... Вѣрно!" -- А подожданья всего отъ Егорія до Успенья было... еще тише вымолвилъ Климъ. Андрей и съ этимъ согласился. Въ концѣ концовъ, мизерабль отдалъ "приростъ". Но этимъ дѣло не кончилось. "Ты ужь насчетъ деньжонокъ-то... Будь отецъ родной... обнищалъ... Стану на ноги -- первымъ долгомъ тебѣ... Хоть десятку!" -- Охъ, ужь это вотъ боязно! въ задумчивости сказалъ Андрей:-- станешь ли на ноги-то, другъ! Силовъ-то хватитъ ли, пороху то... Не пропали бы деньги-то за тобой?.. Вотъ они у меня гдѣ, деньги то!" Но Климъ разсыпался въ убѣжденіяхъ. Андрей сдался и согласился дать 10 рублей до Покрова (дѣло было въ маѣ), но съ тѣмъ, чтобы вмѣсто прироста Климъ далъ бы ему годовалую ярку.

Когда Климъ ушелъ, "владыка" долго хвалилъ его. "Трезвенный, обстоятельный мужикъ, говорилъ онъ:-- одно, обнищалъ съ этими новыми мѣстами! И вдругъ прибавилъ, засіявъ отъ внутренняго удовольствія:-- эхъ, въ батраки бы этакаго мужика! Вотъ батракъ!.. Кажись, игралъ бы съ нимъ на полосѣ; косить примется -- сущій огонь. А какой вѣдь? Точно задавленный изъ себя. Весь -- мухортый!-- Лошадь отдохнула во время разговора. "Ну ка, трогай, Сивушка!" любовно сказалъ Андрей и, широко перекрестившись, зашагалъ вдоль пашни. Земля точно полилась у него изъ-подъ ногъ, теплая и мягкая. Пройдя нѣсколько загоновъ, онъ и меня вспомнилъ. "Ай, разуться?" закричалъ онъ, посмѣиваясь, но я взялъ подъ мышку свои принадлежности и съ поспѣшностью удалился.

-- Что же это доказываетъ? спросилъ господинъ въ pince-nez.

-- А то, что наше "пластическое" искуство ни къ чорту не годится, если оно возъимѣетъ претензію тягаться съ литературой. То, что мы присуждены быть отмѣтчиками вчерашнихъ интересовъ, интересовъ такихъ, которые уже успѣли застыть, и всѣмъ до ниточки извѣстны...

-- Извѣстны?

-- Всѣмъ до ниточки извѣстны, благодаря искуствамъ не пластическимъ. Мы, такъ-называемые жанристы, точно шакалы, бродимъ за тѣми счастливцами, которые бросаютъ намъ свои объѣдки (это опять-таки искуство не пластическое -- намъ бросаетъ "объѣдки"). И что пуще всего горько, какъ бы ни были мы талантливы -- мы вѣчные рабы "застывшихъ" сюжетовъ.

-- Значитъ, жанръ по боку? ядовито спросилъ господинъ: -- или даже все "пластическое искуство"?

-- По боку, по боку, кто имѣетъ претензію послужить настоящему "моменту". А если нѣтъ -- пусть пишетъ для "будущаго". Въ будущемъ наше искуство тоже будетъ забава -- это ужь границы ему такія, но тогда все человѣчество будетъ наслаждаться забавой, а не одни "избранники". Будутъ общедоступные музеи, выставки, будетъ общее пониманіе, потому что стряхнутъ же, наконецъ, съ себя люди эти мучительныя заботы недающія отдыха...

Помолчали.

-- А зачѣмъ же вы пейзажи-то пишете? вдругъ съ необычайной ироніей выпалилъ господинъ въ пенснэ. N даже покраснѣлъ.

-- Вчерашніе интересы изображать не могу, отрѣзалъ онъ грубо: -- не могу, потому что претитъ; сегодняшніе -- не умѣю, ибо сложны и недоступны палитрѣ, а въ природѣ -- съ одной стороны мое я, а съ другой -- ясная несокрушимая, постоянная правда. Потому и пишу природу. Вотъ гдѣ ужь нѣтъ "оборотной медали!" И тутъ я уже не шакалъ, обирающій литературныя темы, я такой же "владыка", какъ и Тургеневъ. Лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ вторымъ въ Римѣ!

Собесѣдники позвали мальчика, отдали деньги и вышли на улицу. Художникъ былъ нахмуренъ, господинъ въ пенснэ юлилъ по панели и глазѣлъ на вывѣски. Оба были недовольны другъ другомъ.