I.

Въ первый день Пасхи въ Леріи стало извѣстно, что священникъ мѣстнаго собора Жозе Мигейшъ внезапно скончался утромъ отъ удара. Это былъ полнокровный и сильно упитанный человѣкъ, прозванный приходскимъ духовенствомъ обжорою изъ обжоръ. Про его жадность къ ѣдѣ разсказывались самыя невѣроятныя исторіи. Аптекарь Карлосъ, ненавидѣвшій его, говорилъ обыкновенно, когда тотъ выходилъ изъ дому послѣ обѣда, наѣвшись до отвалу, съ краснымъ отъ прилива крови лицомъ:

-- Вонъ удавъ перевариваетъ пищу. Скоро, навѣрно, лопнетъ.

Онъ и дѣйствительно лопнулъ въ одинъ прекрасный день, плотно поужинавъ рыбою. Никто не пожалѣлъ о немъ, и похороны его привлекли очень мало народу. Вообще онъ не пользовался въ приходѣ большимъ уваженіемъ, такъ какъ былъ крестьяниномъ и сохранилъ грубыя манеры и неряшливую внѣшность.

Дамы изъ его прихода не любили его. Онъ икалъ, исповѣдуя ихъ, и, прослуживъ почти всю жизнь въ деревенскихъ приходахъ, не могъ понять нѣкоторыхъ утонченныхъ и сантиментальныхъ привычекъ. Вслѣдствіе этого онъ лишился почти, всѣхъ своихъ исповѣдницъ, которыя перешли къ отцу Гусмао, отличавшемуся: самымъ изысканнымъ обращеніемъ.

Жозе Мигейшъ былъ мигелистомъ по убѣжденіямъ, и либеральныя партіи, ихъ мнѣнія и періодическія изданія приводили его всегда въ бѣшенство:

-- Драть надо этихъ негодяевъ, драть ихъ!-- бранился онъ, потрясая своимъ огромнымъ краснымъ зонтикомъ.

Въ послѣдніе годы онъ сдѣлался домосѣдомъ и жилъ одинъ, со старой прислугой и собакой. Единственнымъ другомъ его былъ, настоятель Валладаресъ, управлявшій въ то время епископскимъ приходомъ, по болѣзни епископа, удалившагося для поправленія здоровья въ свою виллу. Жозе Мигейшъ очень уважалъ настоятеля; это былъ сухой, близорукій человѣкъ съ огромнымъ носомъ, поклонникъ Овидія, любившій шуточки и ссылки на миѳологію.

Настоятель называлъ своего друга Братомъ Геркулесомъ.

-- Геркулесомъ за силу, а Братомъ за- обжорство,-- пояснялъ онъ.

На похоронахъ священника настоятель самъ окропилъ святою водою могилу друга. И, бросая на гробъ первую пригоршню земли, онъ сказалъ шопотомъ остальнымъ священникамъ, намекая на свою привычку предлагать другу каждый день табаку изъ своей золотой табакерки:

-- Это моя послѣдняя щепотка ему.

Черезъ нѣсколько дней послѣ похоронъ на площади города появилась собака, священника. Прислуга заболѣла и слегла въ больницу. Домъ заперли, а собака выла съ голоду у всѣхъ дверей. Это былъ маленькій, невѣроятно толстый пудель, отчасти напоминавшій фигурою своего хозяина. Привыкши къ рясамъ, онъ бросался къ каждому встрѣчному священнику и шелъ за нимъ съ жалобнымъ воемъ. Но никто не нуждался въ несчастномъ животномъ; его били и прогоняли зонтиками. Бѣдная собака, гонимая, словно претендентъ на престолъ, выла цѣлыя ночи напролетъ. Однажды утромъ ее нашли мертвою около церкви и увезли на телѣгѣ для нечистотъ. Больше она уже не показывалась на площади, и священникъ Жозе Мигейшъ былъ окончательно забытъ.

По прошествіи двухъ мѣсяцевъ въ Леріи разнеслась вѣсть, что въ приходъ назначенъ другой священникъ. Говорили, что это очень молодой человѣкъ, только-что окончившій семинарію. Звали его Амаро Віера. Назначеніе его объяснялось протекціей, и мѣстная оппозиціонная газета "Областной Голосъ " помѣстила на своихъ страницахъ статью возмущеннаго тона о фаворитизмѣ при дворѣ и о клерикальной реакціи. Нѣкоторые священники пришли въ ужасъ отъ этой статьи.

-- Ну, что тамъ разговаривать!-- сказалъ на это настоятель.-- Какая тамъ протекція! Просто у человѣка хорошіе крестные. Мнѣ написалъ объ этомъ назначеніи министръ юстиціи Брито Коррена, Онъ пишетъ, между прочимъ, что новый священникъ -- красивый мужчина. Такимъ образомъ,-- добавилъ онъ съ довольною улыбкою,-- на смѣну Брату Геркулесу явится, пожалуй, Братъ Аполлонъ.

Во всей Леріи былъ только одинъ человѣкъ, знавшій новаго священника. Это былъ каноникъ Діасъ, преподававшій въ прежніе годы въ семинаріи, гдѣ Амаро Віера былъ его ученикомъ по классу морали. Въ то время, по словамъ Діаса, Амаро былъ худымъ и застѣнчивымъ молодымъ человѣкомъ.

-- Я какъ сейчасъ вижу его передъ собою въ потертой рясѣ и съ такимъ лицомъ, точно у него глисты. Но въ общемъ это славный малый и очень смѣтливый.

Каноникъ Діасъ пользовался въ Леріи большою извѣстностью. За послѣднее время онъ очень располнѣлъ, и животъ его такъ торчалъ, что выпиралъ рясу. Головою съ просѣдью, мѣшками подъ глазами и толстыми губами онъ напоминалъ сладострастныхъ монаховъ-обжоръ изъ старыхъ анекдотовъ.

Діасъ жилъ со старухою-сестрою, сеньорою доною Жозефою Діасъ, и прислугою, которую тоже всѣ знали въ Леріи. Каноникъ слылъ богачемъ: въ окрестностяхъ Леріи у него были земли, сдававшіяся въ аренду; на его званыхъ обѣдахъ подавалась на жаркое индѣйка, и вино его 1815 года пользовалось заслуженною славою. Но самымъ выдающимся явленіемъ въ его жизни (явленіемъ, вызывавшимъ немало толковъ и сплетенъ) была его давнишняя дружба съ сеньорою Августою Каминьа, которую называли обыкновенно сеньорою Жоаннера, такъ какъ она была родомъ изъ Санъ-Жоана-да-Фосъ. Сеньора Жоаннера жила на улицѣ Милосердія и сдавала комнаты. У нея была дочь Амелія, двадцати трехъ лѣтъ, хорошенькая, здоровая дѣвушка, пользовавшаяся большимъ успѣхомъ у молодежи.

Каноникъ Діасъ былъ очень доволенъ назначеніемъ Амаро Віера въ Лерію. Всюду -- въ аптекѣ, на улицѣ, въ ризницѣ собора -- онъ расхваливалъ его за успѣхи въ семинаріи, за скромность и послушаніе. Даже голосъ у молодого священника былъ, по словамъ Діаса, "одна прелесть".

Наконецъ, однажды онъ съ удовольствіемъ показалъ прислужнику собора, подобострастному и молчаливому, человѣку, письмо, полученное имъ отъ Амаро Віера.

Это было въ августѣ. Они гуляли вечеромъ вмѣстѣ у Новаго моста. Отсюда открывался широкій и красивый видъ. Вверхъ по рѣкѣ тянулись низкіе холмы, покрытые темно-зелеными сосновыми рощами. У подножья ихъ были разбросаны бѣлые, привѣтливые домики, оживлявшіе пейзажъ. По направленію къ морю, куда рѣка несла свои воды среди двухъ рядовъ блѣдныхъ ивъ, разстилались широкія плодородныя, залитыя солнцемъ поля. Города почти не было видно съ моста. Только одинъ уголъ мрачнаго зданія іезуитскаго собора и часть кладбищенской стѣны съ темными, остроконечными кипарисами открывались изъ за крутой горы, поросшей густою растительностью, среди которой виднѣлись развалины стараго замка.

Отъ моста тянулся вдоль рѣки Старый Бульваръ. Это было тихое, тѣнистое мѣсто. Діасъ и прислужникъ медленно прогуливались здѣсь, и каноникъ спрашивалъ у прислужника совѣта относительно письма Амаро Віера. Дѣло въ томъ, что ему пришла въ голову блестящая мысль. Амаро просилъ его въ письмѣ пріискать для него помѣщеніе въ центрѣ города, недорогое и по возможности съ мебелью; а главное, чтобы хозяева были почтенные люди. "Вы, навѣрно, понимаете, дорогой отецъ-наставникъ" -- писалъ Амаро,-- что именно мнѣ нужно. Мнѣ не надо роскоши; спальни и маленькой пріемной вполнѣ достаточно. Хозяева должны быть тихіе, приличные люди, чтобы не было скандаловъ и непомѣрныхъ претензій. Я вполнѣ полагаюсь на вашу опытность и буду глубоко признателенъ за всѣ ваши хлопоты и труды".

-- И вотъ, другъ мой Мендесъ, планъ мой таковъ: поселить его на квартирѣ у сеньоры Жоаннеры,-- закончилъ каноникъ съ самодовольнымъ видомъ.-- Блестящая идея, неправда-ли?

-- Поистинѣ блестящая!-- согласился прислужникъ подобострастнымъ тономъ.

-- У нея свободна комната внизу, смежная съ нею гостиная и еще одна комнатка, которая можетъ служить кабинетомъ. Мебель прекрасная, постельное бѣлье тоже... И дѣло это для сеньоры Жоаннеры выгодное. За комнаты, бѣлье, столъ и прислугу она смѣло можетъ спросить шестьсотъ рейсъ {600 рейсъ -- около 1 рубля 20 коп. Прим. пер. } въ день. Кромѣ того, пріятно, что въ домѣ будетъ священникъ.

-- Видите-ли, я не знаю, хорошо-ли это будетъ изъ-за Амеліи,-- робко замѣтилъ прислужникъ.-- Пойдутъ, пожалуй, сплетни. Дѣвушка, вѣдь, молодая. Новый священникъ, говорятъ, тоже молодъ...

Діасъ остановился.

-- Все это ерунда! А развѣ отецъ Іоакимъ не живетъ подъ одною крышею съ крестницею матери? А у священника Педрозо не живутъ развѣ невѣстка и ея сестра, девятнадцатилѣтняя дѣвушка? Я не вижу въ этомъ никакой бѣды. Сеньора Жоаннера сдаетъ комнаты, какъ всякая квартирная хозяйка. Вѣдь жилъ же у нея одинъ чиновникъ нѣсколько мѣсяцевъ.

-- Да, но это не священникъ,-- возразилъ Мендесъ.

-- Тѣмъ болѣе, тѣмъ болѣе!-- воскликнулъ каноникъ. И, остановившись, онъ добавилъ конфиденціальнымъ тономъ:-- Кромѣ того, это дѣло было-бы очень удобно для меня. Мнѣ это выгодно, другъ мой.

Наступило краткое молчаніе. Прислужникъ сказалъ, понизивъ голосъ:

-- Конечно, вы дѣлаете много добра сеньорѣ Жоаннерѣ...

-- Я дѣлаю, что могу, дорогой мой,-- возразилъ каноникъ и, помолчавъ немного, продолжалъ нѣжнымъ, добродушно-веселымъ тономъ:-- Она стоитъ этого, вполнѣ стоитъ. Это воплощенная доброта. Если я не явлюсь къ ней утромъ ровно въ девять часовъ, она уже мнѣ себя отъ безпокойства. А когда я былъ боленъ въ прошломъ году, она даже похудѣла отъ горя. И какъ она внимательна ко мнѣ! Когда у нея рѣжутъ свинью, то лучшіе куски идутъ мнѣ -- святому отцу, какъ она меня называетъ.

И глаза его засверкали глупымъ довольствомъ.

-- Притомъ это очень красивая женщина,-- сказалъ Мендесъ.

-- Еще-бы!-- воскликнулъ каноникъ, снова останавливаясь.-- И какъ хорошо она сохранилась. Вѣдь она -- не дѣвочка, а на головѣ ни одного сѣдого волоса. А кожа, какая!-- И, понизивъ голосъ, онъ прошепталъ со сладострастною улыбкою, указывая на верхнюю часть груди и медленно проводя рукою по этому мѣсту.-- Это одно очарованіе! Притомъ она опрятна необычайно и такъ внимательна ко мнѣ! Дня не проходитъ безъ того, чтобы она не прислала мнѣ какого-нибудь подарочка -- то вазочку желе, то тарелочку сладкаго риса. Вчера она прислала мнѣ яблочный тортъ, да такой вкусный, что даже сестра Жозефа сказала: "Яблоки таютъ во рту, точно они сварены въ святой водѣ". Такое вниманіе трогаетъ до глубины души, Мендесъ.

Прислужникъ слушалъ, угрюмо насупившись отъ зависти.

-- Я прекрасно знаю,-- сказалъ каноникъ, растягивая слова:-- что здѣсь ходятъ про меня разныя сплетни. Но это все клевета. Вѣрно только то, что я очень привязанъ къ этой семьѣ. Но это началось еще при жизни мужа сеньоры Жоаннеры. Она честная женщина, вполнѣ честная.

-- Извѣстное дѣло, злые языки никого не пожалѣютъ, падре -- замѣтилъ прислужникъ плаксивымъ голосомъ и, помолчавъ немного, добавилъ:-- А въ общемъ вамъ должно-быть дорого обходится эта дружба.

-- И какъ еще! Подумайте только, съ отъѣзда чиновника комнаты стояли пустыя, и мнѣ приходилось давать ей на хозяйство.

-- Но вѣдь у нея, кажется, есть имѣньице,-- замѣтилъ Мендесъ.

-- Ну, это крошечный клочокъ земли, мой дорогой. Да и повинности и налоги очень велики. Потому-то я и говорю, что Амаро Віера -- золотое дно. Получая съ него по шестьсотъ рейсъ въ день, да при моей помощи и маленькомъ доходѣ съ имѣнія отъ продажи овощей, она будетъ сводить концы съ концами. Мнѣ будетъ много легче тогда,

-- Конечно, легче, конечно, падре,-- согласился прислужникъ.

Они замолчали. Вечеръ былъ тихій и ясный, воздухъ неподвиженъ. На сильно обмелѣвшей рѣкѣ блестѣлъ сухой песокъ; вода, сладко журча, медленно текла по мелкимъ камнямъ. На холмы спускался полумракъ,-- а красныя и оранжевыя облака надъ моремъ сплетались въ причудливую декорацію.

-- Какой славный вечеръ!-- сказалъ Мендесъ.

Когда черезъ нѣсколько минутъ они поднимались по лѣстницѣ собора, каноникъ остановился и обратился къ спутнику:

-- Итакъ рѣшено, другъ Мендесъ, я поселю Амаро на квартирѣ у сеньоры Жоаннеры. Это выгодно для всѣхъ.

-- Очень выгодно,-- почтительно согласился прислужникъ.-- Безусловно очень выгодно.

И они вошли въ соборъ, творя крестное знаменіе.

II.

Черезъ недѣлю разнеслась вѣсть о томъ, что новый священникъ пріѣзжаетъ вечеромъ съ почтовымъ дилижансомъ. Съ шести часовъ каноникъ Діасъ и прислужникъ гуляли уже по площади Фонтана въ ожиданіи Амаро.

Это было въ концѣ августа. На длинномъ бульварѣ вдоль рѣки между двумя рядами старыхъ тополей гуляли дамы въ свѣтлыхъ платьяхъ. Съ другой стороны, въ бѣдномъ кварталѣ, старухи сидѣли съ пряжею у дверей, грязныя дѣти играли и валялись на землѣ, обнажая при этомъ огромные животы, куры жадно рылись въ уличныхъ отбросахъ.

Было уже темно, когда дилижансъ съ зажженными фонарями съѣхалъ съ моста и остановился у фонтана около гостиницы Креста. Путешественникъ въ высокой шляпѣ и длинномъ священническомъ плащѣ, сидѣвшій рядомъ съ кучеромъ, осторожно спустился со своего мѣста, придерживаясь за желѣзныя перила, и оглядѣлся по сторонамъ.

-- Эй, Амаро!-- окликнулъ его каноникъ, подходя ближе.-- Здравствуйте, плутяга.

-- Ахъ, отецъ-наставникъ!-- отвѣтилъ пріѣзжій весело. И они обнялись въ то время, какъ прислужникъ стоялъ въ сторонѣ, почтительно наклонившись, со шляпою въ рукѣ.

Было уже почти девять часовъ, совсѣмъ темно. Въ домахъ на площади все уже спало. Въ лавкахъ подъ аркадами виднѣлся печальный свѣтъ керосиновыхъ лампъ, тускло освѣщавшихъ сонныя фигуры разговаривавшихъ у прилавка людей. Выходившія на площадь извилистыя мрачныя улицы съ мерцавшими кое-гдѣ фонарями казались необитаемыми.

Каноникъ Діасъ объяснялъ пріѣзжему, какъ онъ устроилъ его. Квартиры онъ не нанималъ: пришлось бы покупать мебель, брать прислугу и тратить много лишняго. Онъ предпочелъ занять для него комнаты въ приличномъ комфортабельномъ домѣ; этимъ требованіямъ отвѣчаютъ какъ нельзя болѣе комнаты у сеньоры Жоаннеры. Онѣ хорошо меблированы и очень чисты, изъ кухни не пахнетъ. Сеньора Жоаннера славная, богобоязненная женщина, очень экономная и предупредительная...

-- А какъ насчетъ главнаго, отецъ-наставникъ?-- Какая цѣна?-- перебилъ его Амаро Віера.

-- Шестьсотъ рейсъ въ день. Это очень дешево. У васъ будетъ спальня, гостиная...

-- Великолѣпная гостиная,-- почтительно вставилъ Мендесъ.

-- А это далеко отъ собора?-- спросилъ Амаро.

-- Въ двухъ шагахъ. Можно ходить служить обѣдню въ мягкихъ туфляхъ. Въ домѣ есть молодая дѣвушка, дочка сеньоры Жоаннеры, двадцати трехъ лѣтъ. Хорошенькая, немного капризная, но съ хорошею душою... А вотъ и ваша улица

Это была узкая улица съ низкими, жалкими домами и тусклымъ фонаремъ въ концѣ.

-- А тутъ и вашъ дворецъ!-- оказалъ каноникъ, стучась въ узкую дверь.

Изъ вестибюля шла наверхъ лѣстница со старинными чугунными перилами. Внизу и на площадкѣ лѣстницы цвѣли кусты розмарина въ деревянныхъ кадкахъ.

Сеньора Жоаннера ждала гостей на верху. Блѣдная, худая прислуга съ веснушчатымъ лицомъ держала въ рукахъ керосиновую лампу, и фигура сеньоры Жоаннеры ясно выдѣлялась на фонѣ выбѣленной стѣны. Это была полная, грузная, высокаго роста, женщина съ очень бѣлой кожей. Вокругъ черныхъ глазъ виднѣлись уже морщинки. Вьющіеся волосы съ краснымъ бантомъ порѣдѣли надъ висками и у пробора, но руки и шея были красиво округлы, и платье очень опрятно.

-- Вотъ вашъ новый жилецъ, сеньора,-- сказалъ Діасъ, поднимаясь по лѣстницѣ.

-- Спасибо за честь, падре, большое спасибо. Вы, вѣрно, очень устали съ дороги. Сюда, пожалуйста. Осторожно, тутъ ступенечка внизъ.

Она провела его въ маленькую комнату съ желтыми обоями. У стѣны стоялъ широкій, мягкій диванъ, а съ другой стороны письменный столъ съ зеленымъ сукномъ.

-- Это ваша гостиная, падре,-- сказала сеньора Жоаннера.-- Тутъ вы можете принимать гостей. А здѣсь,-- продолжала она, открывая дверь въ сосѣднюю комнату,-- ваша спальня. Вотъ комодъ, шкафъ для платья.-- Она выдвинула нѣсколько ящиковъ, похвалила постель, хлопнувъ рукою по упругимъ матрацамъ.-- Здѣсь звонокъ. Требуйте прислугу всегда, когда вамъ угодно... Пожалуйте, вотъ ключики отъ комода... Можетъ быть, желаете еще подушку? Одѣяло только одно, но если вамъ угодно...

-- Благодарю васъ, не безпокойтесь, все прекрасно, сеньора,-- отвѣтилъ священникъ мягкимъ, тихимъ голосомъ.

-- Вы только скажите. Все, что можно, будетъ сейчасъ же исполнено.

-- Ахъ, сударыня,-- перебилъ ее Діасъ добродушнымъ тономъ.-- Развѣ вы не понимаете, что ему прежде всего хочется поужинать теперь?

-- Слушаюсь... ужинъ готовъ.

И она вышла поторопить прислугу.

Каноникъ тяжело опустился на диванъ и понюхалъ щепотку табаку.

-- Славныя комнаты, голубчикъ. Лучше и не найти.

-- Мнѣ всюду хорошо, отецъ-наставникъ,-- сказалъ Амаро, надѣвая мягкія туфли.-- Въ семинаріи было много хуже. А въ Ферао во время дождя у меня текло на постель.

Со стороны площади послышались звуки рожка. Амаро открылъ окно. Ночь стояла темная. Въ городѣ было зловѣще-тихо, точно подъ каменнымъ сводомъ. Вдали у казармъ били въ барабанъ, со стѣнъ церкви Милосердія непрерывно слышался рѣзкій крикъ филиновъ.

-- Какъ это все печально,-- сказалъ Амаро.

Но сеньора Жоаннера крикнула сверху, зовя ихъ.

-- Пожалуйте ужинать. Супъ на столѣ.

-- Пойдемте, пойдемте, вы, вѣрно, на ногахъ еле держитесь отъ голода, Амаро,-- сказалъ каноникъ, съ трудомъ поднимаясь съ дивана.

И, придержавъ Амаро за рукавъ рясы, онъ добавилъ:

-- Вы увидите сейчасъ сами, какой чудный куриный бульонъ готовить эта дама. Хоть пальчики облизывай.

Посреди столовой, оклеенной темными обоями, стоялъ накрытый бѣлою скатертью столъ, съ красивою посудою и стаканами, сверкавшими при яркомъ свѣтѣ лампы подъ зеленымъ абажуромъ. Отъ миски пріятно пахло куринымъ бульономъ, а на блюдѣ дымилась жирная курица съ бѣлымъ, сочнымъ рисомъ и рѣпою. Въ стеклянномъ шкафу виднѣлся свѣтлый фарфоръ. У окна стоялъ рояль, покрытый атласною выцвѣтшею салфеткою. На кухнѣ что-то жарили, и, почувствовавъ пріятный запахъ, Амаро съ наслажденіемъ потеръ руки.

-- Сюда, сюда пожалуйте. Тамъ сквозитъ,-- сказала сеньора Жоаннера, закрывъ ставни у оконъ.-- А вы, падре, не откушаете ли съ нами, за компанію,-- обратилась она къ Діасу.

-- Да ужъ развѣ за компанію,-- весело отвѣтилъ онъ и, сѣвъ за столъ, развернулъ салфетку.

Сеньора Жоаннера поглядывала все время на пріѣзжаго. Онъ сидѣлъ съ опущенною головою и молча ѣлъ, дуя на ложку. Волосы у него были черные, слегка вьющіеся, лицо смуглое, овальное, глаза большіе, черные, съ длинными рѣсницами.

Діасъ, не видѣвшій его послѣ семинаріи, находилъ его возмужавшимъ и окрѣпшимъ.

-- Какой вы были худенькій тогда...

-- Меня поправилъ горный воздухъ.-- И онъ принялся разсказывать о своей печальной жизни въ первомъ приходѣ, въ маленькомъ горномъ мѣстечкѣ, гдѣ приходилось жить въ зимнюю, суровую пору одному среди пастуховъ. Каноникъ наливалъ ему вино, высоко поднявъ бутылку, чтобы вино пѣнилось въ стаканѣ.

-- Пейте, голубчикъ, пейте. Такого винца вы, небось, не пивали въ семинаріи.

Сеньора Жоаннера поставила на столъ блюдо съ печеными яблоками.

-- Экая прелесть! Печеныя яблоки! Этому блюду мы окажемъ должную честь. Наша сеньора Жоаннера -- чудная хозяйка, мой другъ, идеальная хозяйка.

Сеньора Жоаннера смѣялась, обнажая крупные, пломбированные зубы. Она принесла графинчикъ съ портвейномъ, положила съ жеманнымъ благоговѣніемъ Діасу на тарелку мягкое яблоко, посыпанное мелкимъ сахаромъ, и сказала, похлопывая его по плечу полною, рыхлою рукою:

-- Это у насъ святой, падре, поистинѣ святой человѣкъ. Я многимъ обязана ему.

-- Ну, ну, что объ этомъ говорить,-- возразилъ Діасъ, и на лицѣ его появилось выраженіе глупаго самодовольства.-- Чудное вино!-- добавилъ онъ, съ наслажденіемъ потягивая портвейнъ.

-- Оно прекрасно вылежалось. Вѣдь оно отъ того года, когда Амелія родилась.

-- А гдѣ она сегодня?

-- Она поѣхала съ доною Маріею въ усадьбу, а оттуда къ знакомымъ.

-- Да, вѣдь вы знаете, эта дама -- помѣщица. У нея настоящее графское имѣніе...-- пояснилъ каноникъ, лаская блестящимъ взглядомъ полную фигуру сеньоры Жоаннеры.

-- Ну, полно, падре, какое-же это имѣніе! Маленькій клочокъ земли, больше ничего,-- остановила она его, но, услышавъ мучительный кашель прислуги, которая стояла, прислонившись къ стѣнѣ, обратилась къ ней недовольнымъ тономъ:

-- Ну, ну, ступай кашлять на кухню. Здѣсь не мѣсто, Руса.

Дѣвушка вышла, закрывъ ротъ передникомъ.

-- Она, повидимому, больна, бѣдная,-- замѣтилъ Амаро.

-- Да, она очень плоха. Это моя крестница, сирота... Я взяла ее къ себѣ изъ жалости, а также потому, что моя прежняя прислуга слегла въ больницу: эта безстыжая баба связалась съ солдатомъ.

Отецъ Амаро конфузливо потупилъ глаза и спросилъ, много-ли больныхъ въ городѣ въ это лѣто.

-- Много желудочныхъ заболѣваній отъ сырыхъ фруктовъ,-- проворчалъ въ отвѣтъ Діасъ.-- Наѣдаются арбузовъ и запиваютъ ихъ кружками воды. Ходитъ здѣсь и лихорадка.

Они заговорили, о мѣстной лихорадкѣ и о климатическихъ условіяхъ въ Леріи.

-- Я теперь значительно окрѣпъ сравнительно съ прежнимъ,-- оказалъ отецъ Амаро.-- Благодаря Господу нашему Іисусу Христу я чувствую себя вполнѣ хорошо.

-- И да сохранитъ вамъ Господь здоровье! Люди рѣдко цѣнятъ это счастье,-- замѣтила сеньора Жоаннера и принялась разсказывать о томъ, что у нея въ домѣ живетъ шестидесятилѣтняя, разбитая параличемъ сестра, наполовину потерявшая разсудокъ. Зимою она простудилась и съ тѣхъ поръ, не переставая, худѣла и слабѣла.

Сеньора Жоаннера говорила спокойно, скатывая пальцами шарики изъ хлѣба. У Діаса смыкались глаза. Все въ столовой засыпало, казалось. Лампа гасла понемногу.

-- Однако, пора спать,-- сказалъ вдругъ каноникъ, встрепенувшись.-- Поздно уже.

Отецъ Амаро всталъ и прочиталъ съ опущенными глазами послѣобѣденную молитву.

-- Не угодно-ли захватить съ собою лампу, падре?-- спросила сеньора Жоаннера предупредительнымъ тономъ.

-- Нѣтъ, благодарю васъ; мнѣ не нужно. Покойной ночи.

И онъ медленно ушелъ, ковыряя въ зубахъ зубочисткою.

Сеньора Жоаннера вышла на площадку лѣстницы посвѣтитъ ему. Но священникъ остановился на первой ступенькѣ и спросилъ, обернувшись:

-- Завтра вѣдь пятница -- постный день... Неправда-ли, сеньора?

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- перебилъ его каноникъ:-- завтра вы обѣдаете у меня. Я зайду за вами утромъ, и мы отправимся вмѣстѣ къ настоятелю, въ соборъ и повсюду.

Сеньора Жаонпера поспѣшила успокоить священника.

-- Вы не безпокойтесь о постныхъ дняхъ, падре. Я соблюдаю посты очень аккуратно.

-- Я потому сказалъ,-- объяснилъ Амаро,-- что въ наши времена никто не хочетъ соблюдать постовъ...

-- Вы правы, падре,-- согласилась она.-- Но я не изъ такихъ. Я забочусь прежде всего о спасеніи своей души.

Раздался громкій звонокъ.

-- Это, вѣрно, Амелія,-- сказала сеньора Жоаннера.

-- Ступай, открой дверь, Руса.

Внизу хлопнули дверью, затѣмъ послышался говоръ и тихій смѣхъ.

Чей-то голосъ сказалъ до свиданья, и Амелія взбѣжала по лѣстницѣ, слегка подобравъ спереди юбку. Это была красивая, здоровая, хорошо сложенная дѣвушка высокаго роста. На голову ея былъ накинутъ бѣлый шарфъ, а въ рукахъ она держала вѣтку розмарина.

-- Иди, иди, дочка. Вотъ новый падре, онъ пріѣхалъ сегодня вечеромъ.

Амелія остановилась въ нѣкоторомъ смущеніи, глядя наверхъ, гдѣ стоялъ Амаро, прислонившись къ периламъ. Она тяжело дышала и раскраснѣлась, поднимаясь бѣгомъ по лѣстницѣ. Ея живые, черные глаза ярко блестѣли, и отъ всего ея существа пахло свѣжестью полей.

Амаро сошелъ внизъ, прижимаясь къ периламъ, чтобы пропустить дѣвушку, и пробормотавъ невнятное привѣтствіе. Каноникъ, тяжело выступавшій сзади него, остановился посреди лѣстницы и преградилъ Амеліи путь.

-- Вы что гуляете до такого поздняго часу, плутовка?

Она засмѣялась и проскользнула мимо него наверхъ въ то время, какъ онъ выходилъ, отгоняя прислугу отъ двери.

-- Ладно, ладно, уходи, голубушка, разболѣешься. Значитъ, завтра въ восемь утра, Амаро. Будьте готовы къ этому времени.

Амаро заперъ за собою дверь спальни. Постель была открыта, и отъ чистаго бѣлья пріятно пахло стираннымъ полотномъ. Надъ изголовьемъ висѣлъ старинный образъ Христа на крестѣ. Амаро открылъ молитвенникъ, опустился на колѣни у кровати и перекрестился. Но онъ чувствовалъ себя такимъ усталымъ, что скоро началъ зѣвать. И среди обычныхъ молитвъ, которыя онъ читалъ машинально, ему были слышны наверху надъ его спальнею шаги Амеліи и шуршанье крахмальныхъ юбокъ, которыя она встряхивала, раздѣваясь.

III.

Амаро Віера родился въ Лиссабонѣ въ домѣ маркизы д'Алегросъ. Отецъ его былъ лакеемъ маркиза, мать горничною и довѣреннымъ лицомъ при маркизѣ. У Амаро сохранился дагерротипъ матери. Это была здоровая женщина съ густыми бровями, толстыми, чувственными губами и прекраснымъ цвѣтомъ лица. Отецъ Амаро умеръ отъ удара, а мать, отличавшаяся всю жизнь завиднымъ здоровьемъ, умерла черезъ годъ отъ горловой чахотки. Амаро исполнилось тогда шесть лѣтъ. У него была сестра, жившая съ ранняго дѣтства у бабушки въ Коимбрѣ, и дядя, зажиточный торговецъ въ кварталѣ Эстрелла. Но маркиза привязалась къ Амаро, оставила его у себя въ домѣ послѣ смерти родителей и занялась его воспитаніемъ.

Маркиза д'Алегросъ овдовѣла въ сорокъ три года и стала жить большую часть года въ своемъ имѣніи. Это была добрая и лѣнивая женщина, благоговѣвшая передъ духовными лицами и вѣчно занятая церковными дѣлами; при ея домѣ даже была устроена часовня. Обѣ дочери ея, воспитанныя въ страхѣ Божіемъ и въ поклоненіи послѣднимъ модамъ, были ханжами и говорили съ одинаковымъ жаромъ о христіанскомъ смиреніи и о послѣднихъ модныхъ журналахъ. Одинъ журналистъ того времени оказалъ про нихъ:-- Онѣ думаютъ каждый день о туалетахъ, въ которыхъ явятся въ рай.

Маркиза предназначила Амаро къ духовной карьерѣ. Его худенькая, блѣдная фигурка вполнѣ соотвѣтствовала этому назначенію. Онъ любилъ атмосферу церквей и часовенъ и лучшимъ удовольствіемъ было для него сидѣть среди женщинъ, прижавшись, къ теплымъ юбкамъ, и слушать ихъ разсказы о святыхъ. Маркиза не пожелала отдать его въ школу, опасаясь вліянія скверныхъ товарищей и духа невѣрія. Домашній капелланъ преподавалъ ему латынь, а старшая дочь маркизы, дона-Луиза давала ему уроки французскаго языка и географіи.

Амаро былъ очень тихимъ ребенкомъ; онъ никогда не игралъ и не бѣгалъ, былъ очень трусливъ и даже спалъ при свѣтѣ лампы рядомъ со старою прислугою. Женская прислуга маркизы очень портила его; его находили хорошенькимъ мальчикомъ, цѣловали, щекотали постоянно, и онъ привыкъ вертѣться среди юбокъ, близко соприкасаясь съ женскими тѣлами, что доставляло ему большое удовольствіе. Иной разъ, когда маркизы не было дома, горничныя наряжали его въ женское платье, забавляясь вмѣстѣ, съ нимъ. Амаро позволялъ имъ дѣлать съ собою все, что угодно. Глаза его затуманивались, на щекахъ появлялся нехорошій румянецъ. Прислуга посвящала его, кромѣ того, во всѣ свои сплетни и интриги. Амаро поневолѣ сдѣлался лгуномъ и сплетникомъ, рылся въ чужихъ вещахъ, вертѣлся среди грязныхъ юбокъ и фальшивыхъ волосъ. Онъ былъ невѣроятно лѣнивъ и утромъ подолгу валялся въ постели, плотно закутавшись въ одѣяло и обнявъ подушку.

Однажды въ воскресенье, вернувшись утромъ съ обѣдни, маркиза упала на террасѣ и скоропостижно скончалась. Въ завѣщаніи она распорядилась отдать Амаро въ пятнадцать лѣтъ въ семинарію, чтобы онъ сдѣлался священникомъ. Обязанности исполнить это распоряженіе возлагалась на отца Лизета. Амаро было въ то время тринадцать лѣтъ.

Дочери маркизы переселились по смерти матери къ теткѣ, а Амаро отправили къ его дядѣ-торговцу. Это былъ толстякъ, женатый на дочери бѣднаго чиновника, которая вышла за него, чтобы уйти изъ родительскаго дома, гдѣ ей приходилось жить въ бѣдности. Она ненавидѣла мужа, его ласку, его волосатыя руки и бѣдный кварталъ, гдѣ они жили. Мужъ, наоборотъ, обожалъ ее, осыпалъ дорогими подарками и называлъ своею герцогинею.

Амаро не встрѣтилъ въ домѣ дяди ласковаго женскаго элемента, окружавшаго его у маркизы. Тетка почти не обращала на него вниманія. Она сидѣла цѣлыми днями у окна, напудренная и разодѣтая въ шелкъ, читая романы или театральную хронику и ожидая, когда пройдетъ подъ окномъ ея ухаживатель. Дядя воспользовался мальчикомъ и поставилъ его за прилавокъ, заставляя вставать въ пять часовъ утра. Оба ненавидѣли племянника, жалѣя каждый кусокъ хлѣба, который онъ съѣдалъ у нихъ. Амаро худѣлъ и плакалъ цѣлыя ночи напролетъ. Онъ зналъ, что долженъ поступить пятнадцати лѣтъ въ семинарію, и ждалъ этого времени, какъ освобожденія отъ тяжелаго ига.

Никто никогда не спрашивалъ его о вкусахъ и наклонностяхъ. Ему навязывали священническую рясу, и пассивная натура мальчика покорно принимала ее. Правда, онъ ничего не имѣлъ противъ того, чтобы сдѣлаться священникомъ. Онъ видѣлъ много отцовъ церкви въ домѣ маркизы. Это были все изящные, холеные господа, обѣдавшіе за однимъ столомъ съ гидальгами и нюхавшіе табакъ изъ золотыхъ табакерокъ. Ему нравилась профессія, благодаря которой онъ могъ жить среди женщинъ, шептаться съ ними, чувствовать близко пріятную теплоту ихъ тѣла и получать подношенія на серебряныхъ подносахъ.

За годъ до поступленія въ семинарію дядя сталъ посылать его къ учителю для усовершенствованія въ латинскомъ языкѣ и освободилъ отъ прилавка. Въ первый разъ въ жизни Амаро почувствовалъ себя свободнымъ. Онъ ходилъ къ учителю одинъ, гулялъ по улицамъ, видѣлъ городъ, смотрѣлъ на ученье солдатъ, заглядывалъ въ двери кофеенъ, читалъ афиши. Особенно привлекали его вниманіе женщины. Онъ сталъ мечтателенъ, и по ночамъ ему часто чудились во мракѣ женскія фигуры или отдѣльныя части ихъ тѣла: то ножка въ лакированной ботинкѣ и бѣломъ чулкѣ, то округлая рука въ короткомъ рукавѣ. Въ это время перспектива быть священникомъ перестала привлекать его, потому что онъ не могъ жениться. Товарищи, занимавшіеся съ нимъ вмѣстѣ у учителя, успѣли оказать на него дурное вліяніе. Онъ сталъ курить потихоньку, похудѣлъ и пожелтѣлъ.

Когда онъ поступилъ въ семинарію, длинные, сыроватые коридоры, тусклое освѣщеніе, черныя рясы и благоговѣйная тишина произвели на него сперва подавляющее впечатлѣніе. Но онъ скоро подружился съ нѣкоторыми товарищами. Они перешли съ нимъ на ты и допустили въ свой кружокъ, гдѣ разсказывались анекдоты о преподавателяхъ, взводилась всевозможная клевета на ректора, и высказывались жалобы на затворническій образъ жизни въ семинаріи. Почти всѣ семинаристы скучали по своей прежней вольной жизни. Дворъ для рекреацій съ жалкими деревьями и высокими, скучными стѣнами казался имъ слишкомъ тѣснымъ; они задыхались въ узкихъ коридорахъ и въ залѣ Святого Игнатія, гдѣ они учили вечеромъ уроки. Всѣ скучали по дому и завидовали свободнымъ людямъ, какъ-бы бѣдны и несчастны тѣ ни были. Амаро не оставилъ дома никого и ничего близкаго. Дядя былъ грубый человѣкъ, тетка сидѣла цѣлый день недовольная и напудренная. Но невольно и онъ сталъ скучать по воскреснымъ прогулкамъ и по ярко освѣщеннымъ улицамъ.

Однако его пассивная натура покорилась понемногу, и онъ втянулся въ семинарскій распорядокъ, какъ послушная овца. Онъ старательно готовилъ уроки, аккуратно исполнялъ всѣ духовныя обязанности и достигъ хорошихъ отмѣтокъ.

Ему было совершенно непонятно, какъ можетъ нравиться семинарская жизнь. Нѣкоторые изъ это товарищей блаженствовали, шепча съ опущенною головою тексты изъ Священнаго Писанія, и блѣднѣли въ экстазѣ, молясь въ часовнѣ. Онъ не понималъ также тщеславныхъ товарищей, которые жаждали получить аристократическій приходъ или мечтали о профессіяхъ внѣ церкви. Амаро не мечталъ ни о какой карьерѣ.

-- Я, право, не знаю,-- отвѣчалъ онъ на вопросы о его будущемъ.

Разговоры нѣкоторыхъ товарищей, считавшихъ семинарію тюрьмою, сильно волновали его иногда. Эти мальчики рвались на волю и порывались даже бѣжать, строя планы бѣгства и измѣряя высоту оконъ. Ихъ привлекали трактиры, бильярдъ, женщины. Эти разговоры волновали Амаро и дѣйствовали на его воображеніе. Онъ ворочался по ночамъ на жесткой постели, и его сны и мечты были проникнуты горячимъ желаніемъ женщины. Ему казалось иногда, что во мракѣ кельи сверкаютъ глаза Искусителя. Онъ кропилъ свою постель святою водою, но не рѣшался признаться въ этихъ искушеніяхъ на исповѣди.

И вокругъ себя онъ чувствовалъ подобные же случаи возмущенія природы. Усиленныя занятія, посты и покаянія могли обуздать тѣло и привить ему машинальныя привычки, но подъ спокойною внѣшностью тихо волновались страсти, какъ змѣй въ гнѣздѣ. Больше всѣхъ страдали отъ воздержанія сангвиники; когда они оставались одни, темпераментъ прорывался наружу: они боролись, дѣлали гимнастику, устраивали безпорядокъ. У слабыхъ и болѣзненныхъ учениковъ семинарская атмосфера вызывала безпредѣльную печаль и молчаливость. У нихъ развивались мелкіе пороки: страсть къ картамъ, къ чтенію романовъ, къ куренію. Это были прелести грѣха.

При всемъ этомъ Амаро былъ набоженъ, горячо молился, безгранично вѣрилъ въ нѣкоторыхъ святыхъ, очень боялся Бога. Но онъ ненавидѣлъ затворническій режимъ семинаріи. Ему казалось, что на волѣ, внѣ семинарскихъ стѣнъ, онъ былъ бы добрымъ, чистымъ, глубоко вѣрующимъ. Онъ худѣлъ и даже заболѣлъ въ послѣдній годъ пребыванія въ семинаріи нервною горячкою.

Въ посту Св. Матѳея Амаро принялъ, наконецъ, священническій санъ. Вскорѣ послѣ этого онъ получилъ, еще въ семинаріи, слѣдующее письмо отъ отца Лизета:

"Дорогой мой сынъ и молодой коллега! Теперь, когда вы приняли священный санъ, я считаю своимъ долгомъ дать вамъ отчетъ въ оставленномъ вамъ наслѣдствѣ, такъ какъ желаю исполнить до конца возложенную на меня нашею драгоцѣнною маркизою обязанность. Сообщаю вамъ поэтому, дорогой мой сынъ, что сумма, оставленная вамъ маркизою, истрачена вся до послѣдняго, гроша. Я пользуюсь также настоящимъ случаемъ, чтобы сообщить вамъ кое-что о вашихъ родныхъ. Тетка ваша, по смерти дяди, продала его торговое дѣло и пошла по. такому постыдному пути, о которомъ скромность не позволяетъ мнѣ распространяться. Въ настоящее время она живетъ тѣмъ, что сдаетъ меблированныя комнаты. Сестра ваша, какъ вы, вѣроятно, уже знаете, вышла замужъ за богатаго человѣка и живетъ въ Коимбрѣ. Хотя въ бракѣ слѣдуетъ цѣнить выше всего не богатство, а другія блага, я считаю, однако, важнымъ для будущаго, чтобы вы, мой дорогой сынъ,-- знали объ этомъ обстоятельствѣ. Продолжайте итти по пути добродѣтели и вѣрьте, что наша святая профессія даетъ истинное счастье, когда мы понимаемъ, какой бальзамъ вливаетъ въ душу служеніе Богу. Затѣмъ прощайте, мой дорогой сынъ и молодой коллега.-- Лизетъ.

P. S. Фамилія мужа вашей сестры -- Тритозо".

Черезъ два мѣсяца по полученіи этого письма Амаро получилъ приходъ въ мѣстечкѣ Ферао, въ горахъ, и пробылъ тамъ отъ октября до весны. Это былъ маленькій поселокъ, гдѣ жили одни пастухи. Амаро провелъ зиму въ бездѣльѣ, зѣвая у камина и прислушиваясь въ завыванію вѣтра. Весною онъ написалъ сестрѣ, жалуясь на бѣдность; та прислала ему двѣнадцать золотыхъ на поѣздку въ Лиссабонъ для хлопотъ о переводѣ въ другой приходъ. Амаро немедленно отправился въ путь. Свѣжій горный воздухъ благотворно подѣйствовалъ на его здоровье; онъ окрѣпъ, загорѣлъ и сталъ держаться прямѣе.

По пріѣздѣ въ Лиссабонъ онъ розъискалъ тетку. Она сильно постарѣла и стала ханжею (хотя продолжала пудриться), и потому приняла Амаро съ радостнымъ благоговѣніемъ.

-- Какъ ты похорошѣлъ! Господи, какъ ты измѣнился.

Амаро отправился на слѣдующій день къ отцу Лизету, но тотъ находился въ отъѣздѣ. Тогда Амаро вспомнилъ про младшую дочь маркизы дону Жоанну, вышедшую замужъ за графа де-Рибамаръ, вліятельнаго человѣка, который занималъ уже два раза постъ министра внутреннихъ дѣлъ и много работалъ на пользу отечества.

Амаро подалъ прошеніе о переводѣ въ другой приходъ и пошелъ къ графинѣ де-Рибамаръ. Когда онъ явился, у подъѣзда, ее ждала карета.

-- Ея сіятельство уѣзжаютъ сейчасъ,-- сказалъ ему лакей въ бѣломъ галстухѣ, ожидавшій выхода своей госпожи.

Въ это время двери распахнулись, и на улицу вышла дама въ свѣтломъ туалетѣ. Это была высокая, худая блондинка съ большимъ носомъ и въ золотыхъ очкахъ.

-- Вы не узнаете меня, графиня?-- спросилъ Амаро, почтительно кланяясь и держа въ рукѣ шляпу. Я -- Амаро.

-- Амаро?-- повторила она, словно припоминая, кто это.-- Ахъ, Господи, это вы! Я не узнала... Вы теперь взрослый. И какъ перемѣнились! Вы живете въ Лиссабонѣ?

Амаро разсказалъ о своей жизни въ Ферао и о бѣдности въ приходѣ.

-- Я пріѣхалъ хлопотать о переводѣ, графиня.

Она слушала его, опираясь на свѣтлый, шелковый зонтикъ. Амаро чувствовалъ, что отъ нея пахнетъ рисовою пудрою и чистымъ батистомъ.

-- О, не безпокойтесь объ этомъ. Мой мужъ замолвитъ за васъ слово. Я берусь устроить это. Зайдите ко мнѣ на этихъ же дняхъ. Постойте-ка, когда я буду дома?.. Завтра я ѣду въ Синтру. Въ воскресенье мнѣ неудобно... Лучше всего, если вы придете утромъ ровно черезъ двѣ недѣли.

Она подала ему руку въ шведской перчаткѣ, побрякивая золотыми браслетами, и сѣла въ карету.

Амаро сталъ ждать. Время было лѣтнее, жаркое. Утромъ онъ служилъ обѣдню въ церкви Св. Домингоса, а днемъ лѣниво бродилъ по комнатамъ или валялся въ халатѣ и мягкихъ туфляхъ. По вечерамъ онъ ходилъ иногда прогуляться, но было очень душно, и тяжело дышалось. Амаро рано возвращался домой, заваливался на кровать и курилъ, мечтая о пріятныхъ перспективахъ. Въ ушахъ его постоянно звучали слова графили: "Не безпокойтесь, мой мужъ замолвить, за васъ слово". Онъ уже видѣлъ себя священникомъ въ хорошемъ городѣ, въ домѣ съ огородомъ; богатыя дамы подносили ему сласти, и онъ игралъ видную роль въ городѣ.

Настроеніе Амаро было очень хорошее и спокойное въ это время. Возбужденіе, вызванное строгимъ воздержаніемъ въ семинаріи, улеглось, благодаря связи съ толстою, здоровенною пастушкою, которая замѣняла въ Ферао звонаря. Теперь онъ былъ спокоенъ и уравновѣшенъ, аккуратно исполнялъ духовныя обязанности и мечталъ о выгодномъ приходѣ.

Черезъ двѣ недѣли онъ снова явился къ графинѣ и поднялся наверхъ по красному ковру. На площадкѣ лѣстницы сидѣлъ на скамейкѣ, обитой краснымъ сукномъ, лакей и спалъ, прислонившись, къ стѣнѣ. Амаро простоялъ минуту въ колебаніи и уже собирался уходить,- когда услышалъ за перегородкою громкій мужской смѣхъ. Онъ смахнулъ носовымъ платкомъ пыль съ сапогъ, оправилъ манжеты и вошелъ, весь красный отъ волненія, въ большую залу съ желтыми драпировками. Посреди комнаты стояли, разговаривая, трое мужчинъ. Амаро приблизился къ нимъ, бормоча извиненія.

Высокій человѣкъ съ сѣдоватыми усами и въ золотыхъ очкахъ обернулся въ изумленіи. Это былъ графъ де-Рибамаръ.

-- Я -- Амаро,-- сказалъ священникъ.

-- Ахъ, отецъ Амаро!-- отвѣтилъ графъ.-- Какъ же, я знаю! Жена разсказывала мнѣ о васъ.

И онъ обратился къ полному, почти лысому господину въ бѣлыхъ брюкахъ.

-- Это тотъ священникъ, о которомъ я говорилъ вамъ. Это министръ,-- пояснилъ онъ, обернувшись къ Амаро.

Амаро подобострастно поклонился.

-- Отецъ Амаро,-- сказалъ графъ де-Рибамаръ: -- воспитывался съ дѣтства въ въ домѣ моей жены. Мать ея, очень набожная женщина, сдѣлала изъ него священника. Гдѣ вы служили, падре?

-- Въ Ферао, ваше сіятельство.

-- Гдѣ это, Ферао?-- спросилъ министръ.

-- Въ Гральерскихъ горахъ,-- сообщилъ поспѣшно стоявшій рядомъ господинъ въ синемъ сюртукѣ, съ прекрасными густочерными бакенбардами и блестящими, напомаженными волосами, раздѣленными безукоризненнымъ проборомъ.

-- Тамъ ужасная жизнь,-- заявилъ графъ.-- Приходъ бѣдный, развлеченій никакихъ, климатъ отвратительный...

-- Я уже подалъ прошеніе о переводѣ въ другой приходъ, ваше сіятельство,-- робко замѣтилъ Амаро.

-- Хорошо, хорошо,-- сказалъ министръ.-- Это можно будетъ устроить.

-- Оно будетъ вполнѣ справедливо. Болѣе того, это необходимо. Молодые и дѣятельные люди очень нужны въ трудныхъ приходахъ, въ городахъ. Это ясно.

-- Вы правы,-- сказалъ министръ:-- но подобныя назначенія въ хорошіе приходы должны служить наградою за соотвѣтственныя услуги.

-- Конечно,-- возразилъ графъ:-- но эти услуги должны носить профессіональный характеръ, т. е. оказываться церкви, а не правительству.

Господинъ съ черными бакенбардами сдѣлалъ жестъ протеста.

-- Вы не согласны съ этимъ?-- обратился къ нему графъ.

-- Я глубоко уважаю ваше мнѣніе, графъ, но позвольте мнѣ высказать и свое. Священники въ городахъ оказываютъ большое вліяніе на выборы въ парламентъ. Они очень полезны намъ. Почему, напримѣръ, потерпѣли мы пораженіе въ Томарѣ? Изъ-за враждебнаго отношенія къ намъ духовенства; это было единственною причиною.

-- Но это неправильно,-- перебилъ его графъ,-- священники не должны оказывать давленія на выборы.

-- Извините...-- попробовалъ было перебить его собесѣдникъ.

Но графъ остановилъ его рѣшительнымъ жестомъ.

-- Духовныя лица,-- сказалъ онъ тономъ, проникнутымъ глубокимъ сознаніемъ собственнаго достоинства,-- могутъ и даже обязаны помогать правительству, дѣйствуя, такъ сказать, въ видѣ тормаза, но отнюдь не должны впутываться въ интриги... Извините, мой другъ, но, по моему, это недостойно христіанъ.

-- Но я -- истинный христіанинъ, ваше сіятельство!-- воскликнулъ господинъ съ черными бакенбардами.-- Я -- также либералъ, но считаю, что при выборномъ правительствѣ необходимо... однимъ словомъ, при болѣе солидныхъ гарантіяхъ...

-- Послушайте,-- перебилъ его графъ,-- неужели же вы не понимаете, что это дискредитируетъ духовенство и правительство?...

Отецъ Амаро молча слушалъ споръ.

-- Моя жена, навѣрно, желаетъ видѣть васъ,-- обратился къ нему графъ и приподнялъ ближайшую драпировку.-- Войдите пожалуйста. Это отецъ Амаро, Жоанна.

Священникъ вошелъ въ гостиную съ бѣлыми обоями и мебелью, обитою свѣтлымъ кашемиромъ. Пріятный полусвѣтъ придавалъ всей обстановкѣ нѣжный оттѣнокъ прозрачности. Амаро увидѣлъ въ углу дивана свѣтлые, завитые волосы и золотые очки графини. Какой-то полный молодой человѣкъ сидѣлъ передъ нее на низкомъ креслѣ, опираясь локтями о широко разставленныя колѣни и раскачивая черепаховое пенснэ, словно маятникъ. Графиня держала на колѣняхъ собаченку и гладила ее своею худою, красивою рукою по бѣлой, какъ ватта, шерсти.

-- Какъ вы поживаете, сеньоръ Амаро?-- Собаченка заворчала.-- Тише, Брильянтъ... Знаете, я уже говорила о васъ. Министръ какъ разъ здѣсь.

-- Я знаю, сеньора,-- отвѣтилъ Амаро стоя.

-- Садитесь, пожалуйста, падре.

Амаро присѣлъ на край кресла и замѣтилъ только тогда, что въ гостиной была еще одна дама, которая стояла у рояля и разговаривала съ молодымъ блондиномъ.

-- Что вы подѣлывали, эти дни, сеньоръ Амаро?-- Опросила графиня.-- И скажите пожалуйста, гдѣ ваша сестра?

-- Она замужемъ и живетъ въ Коимбрѣ.

-- Ахъ, вотъ какъ!-- сказала графиня, вертя кольца на рукахъ.

Наступило молчаніе. Амаро сидѣлъ съ опущенными глазами и смущенно проводилъ пальцами по губамъ.

-- Отца Лизета нѣтъ сейчасъ въ Лиссабонѣ?-- спросилъ онъ.

-- Онъ во Франціи. У него сестра очень плоха. Онъ все такой же, какъ раньше, очень любезенъ и привѣтливъ.

-- Онъ уже очень старъ, кажется?-- спросилъ Амаро.

-- Да, конечно, но онъ прекрасно сохранился.

И, обращаясь къ стоявшей у рояля дамѣ, графиня спросила:

-- Неправда-ли, Тереза?

Амаро взглянулъ тогда на эту даму, и она показалась ему не то богинею, не то королевою. Контуры ея плечъ и груди были великолѣпны, черные, слегка волнистые волосы красиво обрамляли бѣлое лицо съ властнымъ профилемъ, какъ у Маріи-Антуанетты. Шея и руки были покрыты чернымъ газомъ, подъ которымъ виднѣлась бѣлая кожа. Она говорила тихимъ голосомъ на непонятномъ для Амаро языкѣ, и красивый блондинъ слушалъ ее, покручивая холеные усы.

-- Что, въ вашемъ приходѣ былъ набожный народъ, сеньоръ Амаро?-- спросила священника графиня.

-- Очень набожный.

-- Только въ деревняхъ можно теперь найти истинную вѣру,-- замѣтила она тономъ искренняго сожалѣнія и стала жаловаться на непріятную необходимость жить въ городѣ. Ей хотѣлось бы жить въ имѣніи покойной матери, молиться въ маленькой, старинной часовнѣ, болтать со славными, добрыми крестьянами ихъ деревни.

Полный молодой господинъ засмѣялся.

-- Что вы говорите, кузина, развѣ это такъ пріятно!

Красивый блондинъ подошелъ къ графинѣ и попрощался съ нею. Амаро пришелъ въ восторгъ отъ его стройной фигуры и голубыхъ глазъ; замѣтивъ, что онъ уронилъ перчатку, Амаро подобострастно наклонился поднять ее. Когда онъ вышелъ, Тереза, подошедшая было къ окну и выглянувшая на улицу, усѣлась въ креслѣ въ лѣнивой позѣ и флегматично спросила полнаго господина:

-- Не пора-ли намъ уходить, Жоанъ?

-- Ты знаешь, что отецъ Амаро воспитывался вмѣстѣ со мною?-- спросила ее графиня.

Амаро покраснѣлъ, почувствовавъ, что Тереза устремила на него свои черные, влажные глаза.

-- Вы живете теперь въ провинціи?-- спросила она, позѣвывая.

-- Да, сеньора, я недавно пріѣхалъ.

-- Представь себѣ, какая ужасная тамъ жизнь,-- сказала графиня.-- У церкви испорчена крыша, постоянно все занесено снѣгомъ, приходъ состоитъ изъ однихъ пастуховъ. Я уже просила министра, чтобы отца Амаро перевели куда-нибудь. Попроси и ты тоже.

-- А знаешь, на кого похожъ падре?-- перебила ее Тереза.

Графиня стала пристально разглядывать Амаро, а полный господинъ даже надѣлъ пэненэ.

-- По моему, онъ похожъ на прошлогодняго піаниста? Я не помню сейчасъ его имени.

-- Ахъ, да, на Жадеита. Это вѣрно, только волосы у него не такіе.

-- Еще бы. У того не было тонзуры.

Амаро покраснѣлъ до ушей. Тереза встала, подобравъ роскошный шлейфъ, и сѣла за рояль.

-- Вы умѣете играть на роялѣ?-- спросила она, обращаясь къ Амаро.

-- Въ семинаріи насъ учили немного, сеньора.

Она быстро пробѣжала рукою по клавишамъ и заиграла отрывокъ изъ Риголетто. Амаро былъ очарованъ. Роскошная гостиная со свѣтлою обстановкою, страстная игра, бѣлая шея Терезы подъ чернымъ газомъ, ея божественные волосы, все это окружало его особенною, романическою атмосферою; ему чудилось, что онъ провелъ всю жизнь на дорогихъ коврахъ, въ каретахъ, обитыхъ шелкомъ, слушая чудную музыку и наслаждаясь упоительною любовью.

Тереза кончила отрывокъ изъ Риголетто и запѣла старинную арію Гайдна.

-- Браво, браво!-- воскликнулъ министръ, появляясь у двери и апплодируя.-- Прелестно, прелестно, очаровательно.

-- У меня просьба къ вамъ, сеньоръ Коррена,-- обратилась къ нему Тереза, вставая.

Министръ галантно подошелъ къ ней.

-- Чѣмъ я могу быть полезенъ вамъ, сеньора?

Графъ тоже вошелъ въ гостиную, продолжая разговоръ съ господиномъ съ бакенбардами.

-- Мы съ Жоанною рѣшили обѣ обратиться къ вамъ.

-- Но въ чемъ же дѣло?-- спросилъ министръ, удобно усаживаясь въ креслѣ, съ довольнымъ выраженіемъ на лицѣ.-- Это что-нибудь серьезное? Боже мой, даю вамъ торжественное обѣщаніе....

-- Ну-ка, скажите,-- перебила его Тереза,-- какой изъ свободныхъ сейчасъ приходовъ вы считаете лучшимъ?

-- Ахъ, такъ вотъ въ чемъ дѣло!-- протянулъ министръ, понявъ просьбу дамъ и переводя взглядъ на Амаро, который густо покраснѣлъ.

Господинъ съ бакенбардами поспѣшилъ вмѣшаться въ разговоръ и дать справку.

-- Лучшимъ свободнымъ приходомъ слѣдуетъ считать теперь Лерію, главный городъ области и мѣстожительство епископа.

-- Лерія?-- сказала Тереза.-- Тамъ еще есть какія то развалины?

-- Старый замокъ, сеньора.

-- Лерія вполнѣ подойдетъ.

-- Но позвольте пожалуйста. Это вѣдь городъ и вдобавокъ епархіальный. Отецъ Амаро еще молодъ.

-- А вы сами, сеньоръ Коррена, развѣ вы не молоды?-- спросила Тереза.

Министръ поклонился ей съ любезной улыбкою.

-- Замолви-же и ты словечко,-- попросила графиня мужа.

-- Мнѣ кажется, что это излишне. Бѣдный Коррена побѣжденъ. Кузина Тереза назвала, его молодымъ.

-- Но позвольте,-- запротестовалъ министръ,-- вѣдь это вовсе не комплиментъ. Я, кажется, дѣйствительно не старъ.

-- О, несчастный!-- воскликнулъ графъ.-- Припомни хорошенько, вѣдь въ 1820 году ты участвовалъ въ заговорѣ.

-- Ахъ, ты, клеветникъ! То былъ мой отецъ.

Всѣ засмѣялись.

-- Итакъ, сеньоръ Коррена, вопросъ рѣшенъ,-- объявила Тереза.-- (=Отецъ Амаро переводится въ Лерію.

-- Хорошо, хорошо, я подчиняюсь вамъ,-- сказалъ министръ съ жестомъ покорности.-- Но это деспотизмъ.

-- Thank you,-- отвѣтила Тереза, протягивая ему руку.

Графъ подошелъ къ Амаро; тотъ всталъ.

-- Ваше назначеніе рѣшено,-- сказалъ онъ.-- Коррена самъ переговоритъ съ епископомъ. Черезъ недѣлю вы получите офиціальное извѣщеніе о переводѣ. Можете быть вполнѣ спокойны.

Амаро поклонился и подобострастно подошелъ къ министру, стоявшему у рояля.

-- Благодарю васъ, ваше превосходительство...

-- Я тутъ не причемъ. Это все графиня,-- отвѣтилъ тотъ, улыбаясь.

-- Ваше сіятельство, благодарю васъ,-- обратился онъ къ графинѣ, низко кланяясь.

-- Что вы! Поблагодарите Терезу. Она, повидимому, хочетъ замолить грѣхи.

-- Сеньора...-- обратился Амаро къ Терезѣ.

-- Не забывайте меня въ своихъ молитвахъ, отецъ Амаро,-- отвѣтила она и снова сѣла за рояль.

Черезъ недѣлю Амаро узналъ офиціально о своемъ новомъ назначеніи. Проведенное имъ въ домѣ графини утро неизгладимо запечатлѣлось въ его памяти. Въ ушахъ его постоянно звучала арія изъ Риголетто, а воображеніе рисовало бѣлыя руки Терезы подъ чернымъ газомъ. У него стучало въ вискахъ при мысли, что ему придется, можетъ быть, исповѣдывать такую божественную женщину и чувствовать прикосновеніе ея чернаго шелковаго платья къ его старой потертой рясѣ, въ полумракѣ и пріятной близости исповѣдальни.

Въ одно прекрасное утро онъ попрощался съ теткою и уѣхалъ на мѣсто службы.

IV.

На другой день послѣ его пріѣзда, въ Леріи только и гогорили, что о новомъ священникѣ. Всѣ знали уже, что онъ высокаго роста и называетъ каноника Діаса отцомъ-настазнивомъ.

Ближайшія пріятельницы сеньоры Жоаннеры -- дона Марія и двѣ сестры Гансозо -- явились къ ней съ утра разспросить обо всемъ подробно... Было девять часовъ утра. Амаро ушелъ уже съ каноникомъ. Сеньора Жоаннета вышла навстрѣчу гостямъ, сіяя отъ удовольствія, и принялась немедленнно разсказывать имъ про то, какъ прошелъ вечеръ...

-- Но пойдемте, я покажу вамъ его комнаты...

И она провела ихъ въ спальню священника и показала ею сундукъ и этажерку, которую она приготовила ему для книгъ.

-- Какъ все хорошо, какъ все удобно!-- говорили старухи, медленно и благоговѣйно ходя по комнатамъ, точно въ церкви.

-- Какой хорошій плащъ!-- замѣтила дона Жоакина Гансозо, щупая сукно висѣвшаго на вѣшалкѣ плаща. Навѣрно, онъ стоилъ не меньше двухъ золотыхъ.

-- А поглядите-ка на бѣлье!-- сказала сеньора Жоаннера, приподнимая крышку сундука.

Старухи съ любопытствомъ наклонились надъ сундукомъ.

Сеньора Жоаннера показала имъ еще нѣсколько интересныхъ вещей, принадлежавшихъ священнику -- распятіе, завернутое въ старую газету, альбомъ для фотографіи, гдѣ красовался на первомъ мѣстѣ портретъ папы, благословляющаго христіанскій міръ. Пріятельницы пришли въ восторгъ.

-- Это прекрасно, это чудесно!-- говорили онѣ.

И, прощаясь съ сеньорою Жоаннерою, онѣ поздравили ее съ такимъ хорошимъ жильцомъ.

-- Вы вѣдь придете сегодня вечеромъ?-- крикнула она имъ вслѣдъ.

-- Обязательно.-- отвѣтила дона Марія.-- Мы хотимъ сами посмотрѣть на него.

Въ полдень зашелъ Либаниньо, ханжа, вѣчно о чемъ-то хлопотавшій и бѣгавшій по Леріи съ утра до вечера.

-- Ну что-же, пріѣхалъ новый падре? Каковъ онъ?

Сеньора Жоаннера снова принялась расхваливать Амаро и разсказывать о его внѣшности, набожности, бѣлыхъ зубахъ.

-- Какъ славно, какъ славно!-- говорилъ Либаниньо, проникаясь благоговѣйною нѣжностью къ новому священнику.-- Но мнѣ пора дальше. Прощай, милая, прощай. Ты все полнѣешь. Я прочиталъ за тебя "Богородицу", какъ ты просила.

-- Ты придешь къ намъ вечеромъ, Либаниньо?

-- Охъ, не могу, голубушка, не могу. Завтра вѣдь день Св. Варвары. У меня очень много дѣла.

Амаро отправился утромъ съ каноникомъ Діасъ къ настоятелю собора и передалъ ему рекомендательное письмо отъ графа де-Рибамаръ.

-- Я хорошо зналъ графа де-Рибамаръ въ Опорто, когда былъ священникомъ въ церкви Св. Ильдефонса. Мы съ нимъ хорошіе пріятели. Давно уже это было.

И, развалившись въ старомъ, покойномъ креслѣ, настоятель сталъ съ наслажденіемъ вспоминать былыя времена, разсказывая при этомъ анекдоты, критикуя своихъ бывшихъ сослуживцевъ и подражая ихъ голосу и манерамъ (это была его спеціальность). Слушатели весело смѣялись. У Амаро сразу установились съ обоими священниками дружескія отношенія, и онъ вышелъ отъ настоятеля очень довольный.

Каноникъ Діасъ позвалъ его къ себѣ обѣдать, а послѣ обѣда они отправились вмѣстѣ гулять въ окрестности города. Поля были залиты мягкимъ, пріятнымъ свѣтомъ, холмы на фонѣ голубого неба дышали тихимъ спокойствіемъ. Вдали слышался звонъ колокольчиковъ- возвращавшагося домой скота. Амаро остановился т моста.

-- Я думаю, что мнѣ понравится здѣшняя жизнь,-- сказалъ онъ.

-- Несомнѣнно,-- вы увидите, какъ здѣсь хорошо,-- сказалъ каноникъ.

Въ восемь часовъ они явились къ сеньорѣ Жоаннерѣ. Ея старыя пріятельницы сидѣли уже въ столовой. Амелія шила у лампы.

Дона Марія, богатая вдова, была одѣта по воскресному въ черное шелковое платье; ея бѣлокурые волосы были скрыты подъ черною кружевною наколкою, а худыя руки въ кольцахъ и митенкахъ мирно покоились на животѣ. Она сидѣла прямо и чопорно, слегка склонивъ голову на-бокъ.

-- Вотъ новый падре, дона Марія,-- сказала ей сеньора Жоаннера.

Она привстала и поклонилась.

-- А это сеньоры Гансозо. Вы, вѣроятно, уже слышали про нихъ.

Амаро робко поздоровался съ ними. Это были двѣ сестры. Онѣ считались зажиточными, но сдавали комнаты. Старшая, дона Жоакина Гансозо, была худая женщина съ огромною головою, маленькими, живыми глазами и вздернутымъ кверху носомъ. Она вѣчно всѣхъ критиковала и вся отдавалась церкви.

Сестра ея, дона Анна, была совсѣмъ глуха. Она никогда, не разговаривала въ обществѣ и сидѣла спокойно съ опущенными глазами, сложивъ руки и вертя большими пальцами. О ней можно было бы легко забыть, даже, если бы она не напоминала изрѣдка о своемъ присутствіи глубокими вздохами. Говорили, что она пылаетъ злополучною любовью къ одному почтовому чиновнику.

Тутъ была и сеньора Жозефа, сестра каноника Діаса. Это было маленькое, сухое созданіе съ морщинистою желтою кожею и рѣзкимъ голосомъ. Она постоянно находилась въ состояніи раздраженія; глаза ея сверкали злымъ упрямствомъ, лицо нервно подергивалось. Вся она, казалось, была пропитана желчью и внушала страхъ всему городу. Острякъ докторъ Годиньо называлъ ее "центральною станціею интригъ въ Леріи".

-- Ну, хорошо-ли вы прогулялись, падре?-- спросила она у Амаро, творя крестное знаменіе.

-- Мы дошли почти до Марразесъ,-- отвѣтилъ за него каноникъ, грузно опускаясь на стулъ позади сеньоры Жоаннеры.

Они заговорили объ окрестностяхъ Леріи, о красивыхъ видахъ. Дона Жозефа очень любила прогулку по берегу рѣки, дона Жоакина Гансозо предпочитала высокій холмъ съ церковью Зачатія.

-- Оттуда такой чудный видъ.

-- А мнѣ нравится больше всего мѣсто подъ плакучими ивами у моста,-- сказала Амелія, улыбаясь.

Амаро взглянулъ на нее тогда въ первый разъ. На ней было надѣто голубое платье, плотно облегавшее красивый бюстъ. Бѣлая, округлая шея красиво выдѣлялась надъ отложнымъ воротничкомъ. Зубы сверкали бѣлизною между свѣжими, красными губами. Легкій пушокъ бросалъ нѣжную, прелестную тѣнь около угловъ рта.

-- А странно, отчего нѣтъ до сихъ поръ отца Брито?-- спросила дона Жоакина Гансозо.

-- Я видѣлъ его сегодня. Онъ ѣхалъ верхомъ по дорогѣ въ Барроза,-- замѣтилъ молодой человѣкъ, стоявшій около буфета.

-- Удивительно, какъ это вы замѣтили его,-- съязвила сестра каноника.

-- Почему же?-- спросилъ молодой человѣкъ, подходя ближе къ старухамъ.

Онъ былъ высокаго роста, весь въ черномъ. На бѣломъ, нѣсколько утомленномъ лицѣ его красиво выдѣлялись черные усики, которые онъ имѣлъ привычку покусывать.

-- А вы еще спрашиваете?-- воскликнула дона Жозефа.-- Коли вы не кланяетесь ему!

-- Я-то?

-- Ну, да, вы. Онъ самъ сказалъ мнѣ.-- заявила она рѣзкимъ тономъ.-- О, падре,-- продолжала она, обращаясь къ Амаро съ недоброю усмѣшкою:-- вамъ придется немало потрудиться, чтобы наставить сеньора Жоана Эдуарда на путь истины.

-- Но я не чувствую, что иду по дурному пути,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардъ, смѣясь. Взглядъ его постоянно устремлялся на Амелію.

-- Ну ужъ вамъ нечего говорить,-- вставила дона Жоакина Гансозо.-- Вспомните только, что вы сказали на-дняхъ про Святую въ Аррегассѣ. Это не откроетъ вамъ вратъ Царствія Небеснаго.

-- Это еще что за новость!!-- вспылила сестра каноника, рѣзко оборачиваясь къ Жоану Эдуардо.-- Что вы осмѣлились оказать про Святую? Вы, пожалуй, не вѣрите въ ея святость?

-- Нѣтъ, я ручаюсь, что сеньоръ Жоанъ Эдуардо неспособенъ сказать подобную вещь,-- важно рѣшилъ каноникъ, развертывая красный носовой платокъ.

-- А кто эта Святая изъ Аррегассы?-- спросилъ Амаро.

-- Неужели вы не слышали о ней, падре?-- воскликнула дона Марія съ изумленіемъ.

-- Не можетъ быть, чтобы не слышали,-- заявила дона Жозефа Діасъ авторитетнымъ тономъ.-- Говорятъ, Лиссабонскія газеты полны этимъ.

-- Это дѣйствительно необычайное явленіе,-- глубокомысленно замѣтилъ каноникъ.

-- Это чудо, въ полномъ смыслѣ слова, чудо!-- замѣтила сеньора Жоаннера.

-- Да, конечно. Нечего и говорить,-- согласились пріятельницы.

-- Но... собственно въ чемъ же дѣло?-- спросилъ Амаро съ любопытствомъ.

-- А вотъ въ чемъ, падре,-- начала дона Жоакина Гансозо, торжественно выпрямляясь въ креслѣ:-- Святая -- это одна женщина въ сосѣднемъ приходѣ, которая лежитъ въ постели уже двадцать лѣтъ... Она разбита параличемъ. Руки у нея тонки, какъ, мизинецъ. Чтобы понять, что она говоритъ, приходится прикладывать ухо къ ея губамъ.

-- Она живетъ одною милостью Божіею, бѣдненькая,-- благоговѣйно сказала дона Марія.

Старухи растроганно замолчали.

-- Но доктора говорятъ, что это нервная болѣзнь, падре,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо, стоявшій позади старухъ, положивъ руки въ карманы.

Эти слова вызвали у старыхъ богомолокъ взрывъ негодованія. Дона Марія даже перекрестилась на всякій случай.

-- Пожалуйста не смѣйте говорить при мнѣ подобныхъ вещей!-- закричала дона Жозефа.-- Это оскорбленіе. Вы, видно, невѣрующій человѣкъ и не уважаете ничего святого. Ни за что бы не отдала я за васъ свою дочь,-- добавила она, переводя взглядъ на Амелію.

Амелія покраснѣла, Жоанъ Эдуардо тоже.

-- Я повторяю только то, что говорятъ врачи,-- возразилъ онъ язвительно.-- Кромѣ того, я не имѣю ни малѣйшаго желанія жениться на комъ-нибудь изъ вашихъ родныхъ и даже на васъ лично, дона Жозефа.

Каноникъ громко расхохотался.

-- Уходите отъ меня подальше. Вы -- безобразникъ,-- закричала старая ханжа въ бѣшенствѣ.

-- Но что же дѣлаетъ Святая?-- спросилъ отецъ Амаро, желая возстановить миръ и тишину.

-- Все, что хотите, падре,-- отвѣтила дона Жоакина Гансозо.-- Она знаетъ молитвы противъ всѣхъ бѣдъ и призываетъ, милость Божію на того, кто обращается къ ней за помощью. А когда она причащается, то приподнимается на постели и сидитъ, почти не прислонявшись къ подушкамъ, и такъ закатываетъ глаза къ небу, что даже страшно становится.

-- Мой привѣть почтенному собранію,-- раздался въ этовремя голосъ у двери; и въ комнату вошелъ необычайно высокій, блѣдный господинъ съ изможденнымъ, больнымъ лицомъ и почти беззубымъ ртомъ. Въ его тусклыхъ впалыхъ глазахъ отражалась идіотическая сантиментальность. Въ рукахъ онъ держалъ гитару.

-- Ну, какъ вы себя чувствуете сегодня?-- спросили у него всѣ.

-- Плохо,-- отвѣтилъ онъ съ грустью.-- Все грудь болитъ и кашель...

-- Вамъ бы на Мадеру надо поѣхать. Это единственное средство,-- рѣшила дона Жоакина Гансозо авторитетнымъ тономъ.

Онъ засмѣялся.

-- На Мадеру. Это недурно. Какая блестящая мысль! Бѣдный чиновникъ, получающій триста шестьдесятъ {360 рейсъ около 70 коп.} рейсъ въ день при женѣ и четырехъ дѣтяхъ, долженъ поѣхать на Мадеру.

-- А какъ поживаетъ Жоаннита?

-- Ничего, спасибо, она здорова.-- И, повернувшись къ сеньорѣ Жоаннерѣ, онъ хлопнулъ ее по колѣну.

-- А какъ поживаетъ наша мать-настоятельница?

Всѣ засмѣялись. Дона Жоакина Гансозо шепнула Амаро,-- что этотъ молодой человѣкъ Артуръ Косеро -- большой шутникъ и прелестно поетъ.

Руса подала чай.

-- Пожалуйте, пожалуйте къ столу, господа,-- попросила сеньора Жоаннера, разливая чай.

Старухи сѣли пить чай, сливая его на блюдечки и потягивая маленькими глоточками. Къ чаю подали бутерброды. Всѣ аккуратно разложили за колѣняхъ платки, чтобы не закапать платье.

-- Не угодно ли вамъ печенья, падре?-- предложила Амелія, подавая Амаро тарелочку со сластями.-- Оно очень свѣжее.

-- Спасибо.

-- Возьмите вотъ эту штучку. Она съ небеснымъ кремомъ.....

-- Ахъ, если съ небеснымъ, то надо взять,-- сказалъ Амаро, весело смѣясь, взялъ печенье кончиками пальцевъ и взглянулъ на нее.

Сеньоръ Артуръ обыкновенно услаждалъ общество пѣніемъ послѣ чая. Какъ только Руса унесла подносъ, Амелія сѣла за рояль и быстро пробѣжала пальцами по желтымъ клавишамъ.

-- Спойте что-нибудь чувствительное,-- попросила дона Жоакина Гансозо.

-- Да, да, это лучше всего,-- присоединились къ ней остальные.

Артуръ прочистилъ горло, сплюнулъ и, придавъ лицу печальное выраженіе, запѣлъ, тоскливымъ голосомъ. Пѣсня называлась Прощаніе; въ ней говорилось о томъ, какъ двое влюбленныхъ разстаются навсегда, въ лѣсу, въ тихій осенній вечеръ.

Отецъ Амаро стоялъ у окна съ папиросою и смотрѣлъ на Амелію. Ея тонкій, правильный профиль ярко освѣщался стоявшею на роялѣ свѣчею, грудь нѣжно вздымалась. Священникъ слѣдилъ взглядомъ за ея длинными рѣсницами, которыя то поднимались... то опускались надъ роялемъ. Жоанъ Эдуардо стоялъ рядомъ съ нею и перелистывалъ страницы.

-- Браво, браво!-- воскликнули всѣ, когда музыка кончилась..

Наступила очередь для лото. Каждый выбралъ себѣ карточку; дона Жозефа Діасъ стала побрякивать большимъ мѣшкомъ съ номерами, и глаза ея загорѣлись алчностью.

-- Здѣсь есть свободное мѣсто, падре,-- сказала Амелія.

Амаро сѣлъ рядомъ съ ней, слегка покраснѣвъ. Воцарилось молчаніе. Каноникъ сталъ соннымъ голосомъ выкликать номера. Дона Анна Гансозо спала въ уголкѣ, слегка похрапывая.

-- Мнѣ не хватаетъ только No 21,-- сказалъ кто-то.

-- Встряхните мѣшокъ, братецъ,-- попросила дона Жозефа каноника, съ дрожью алчности въ голосѣ.

-- Вытащите-ка мнѣ номеръ сорокъ восемь,-- попросилъ. Артуръ Косеро, подпирая голову руками.

Наконецъ каноникъ выигралъ.

-- А что же вы не играете, сеньоръ Жоанъ Эдуардо?-- спросила Амелія, ища его взоромъ.

Молодой человѣкъ вышелъ изъ-за драпировки у окна.

-- Возьмите эту карточку, играйте.

-- И кстати, собирайте деньги, разъ вы не сидите,-- попросила сеньора Жоаннера.

Жоанъ Эдуардо обошелъ играющихъ съ блюдечкомъ. Подсчитавъ деньги, онъ увидѣлъ, что кто-то не положилъ причитающихся съ каждаго игрока десяти рейсъ.

-- Я уже далъ! Я уже дала!-- воскликнули всѣ взволнованно. Жоанъ Эдуардо былъ почти увѣренъ, что виновницею недочета была сестра каноника.

Онъ наклонился къ ней.

-- Мнѣ кажется, что вы забыли сдѣлать свой взносъ, дона Жозефа.

-- Я!-- воскликнула она въ бѣшенствѣ.-- Да я первая положила, Двѣ монеты по пять рейсъ. Какъ вы смѣете такъ говорить?

-- Хорошо, значить, я самъ забылъ сдѣлать взносъ. Вотъ мои десять рейсъ. Ханжа и воровка,-- добавилъ онъ сквозь зубы.

-- Я хотѣла посмотрѣть, удастся-ли этому жулику провести насъ. Бога, онъ не боится,-- прошептала сестра каноника на ухо донѣ Маріи.

-- Кому не везетъ сегодня, такъ это отцу Амаро.

Священникъ улыбнулся. Онъ былъ разсѣянъ и чувствовалъ себя усталымъ. Нѣсколько разъ онъ даже забывалъ отмѣчать у себя номера, и Амелія толкала его подъ локоть и заставляла исправлять ошибку.

Шла уже третья игра. Обоимъ имъ -- Амеліи и Амаро -- не хватало только тридцать шестого номера, чтобы заполнить карточки.

Всѣ кругомъ замѣтили это.

-- Ну-ка, посмотримъ, не выиграютъ-ли они оба одновременно,-- оказала дона Марія, ласково поглядывая на нихъ глуповатыми глазами.

Но No 36 все не выходилъ. Амелія боялась, какъ бы не выиграла дона Жоакина Гансозо, которая безпокойно ерзала на стулѣ, ожидая No 48. Амаро смѣялся, заинтересовавшись игрою.

-- Чего бы я только не дала, чтобы вышелъ No 36!-- прошептала Амелія съ загорѣвшимися глазами.

-- А, вотъ и онъ! No 36!-- сказалъ каноникъ.

-- Мы выиграли,-- воскликнула она торжествующимъ тономъ и, поднявъ обѣ карточки, стала съ гордостью показывать ихъ окружающимъ, слегка покраснѣвъ.

-- Да благословитъ васъ Господь!-- весело сказалъ каноникъ, подвигая къ нимъ блюдечко съ монетами.

-- Это просто чудо,-- замѣтила дона Марія благоговѣйнымъ тономъ.

Но пробило уже одиннадцать часовъ, и старухи стали собираться домой. Амелія сѣла за рояль и заиграла польку. Жоанъ Эдуардо подошелъ къ ней.

-- Поздравляю васъ,-- прошепталъ онъ.-- Вы выиграли вмѣстѣ съ отцомъ Амаро. Какое счастье, какой восторгъ!

Амелія хотѣла отвѣтить что-то.

-- Прощайте,-- отрѣзалъ онъ сухо и закутался въ плащъ. Руса посвѣтила гостямъ на лѣстницѣ. Когда всѣ ушли, Амаро отправился въ свою спальню и взялъ молитвенникъ. Но мысли его были заняты другимъ; передъ нимъ вставали фигуры старухъ, гнилые зубы Артура, и особенно отчетливо -- прелестный профиль Амаліи, ея прическа, маленькія ручки и нѣжный пушокъ на губахъ...

Послѣ сытнаго обѣда и портвейна его мучила жажда, но въ комнатѣ не было воды. Онъ вспомнилъ, что видѣлъ въ столовой кувшинъ со свѣжею ключевою водою, надѣлъ мягкія туфли, взялъ свѣчку и медленно отправился наверхъ. Въ столовой былъ свѣтъ, но драпировка была спущена. Амаро приподнялъ ее, но сейчасъ же отступилъ, вскрикнувъ отъ неожиданности. Онъ увидѣлъ въ комнатѣ Амелію; она уже сняла платье и расшнуровывала корсетъ. Она стояла у самой лампы, и пламя ярко освѣщало ея голыя руки, бѣлую шею и прелестную грудь. Услышавъ возгласъ священника, она тоже вскрикнула и побѣжала къ себѣ въ комнату.

Амаро стоялъ неподвижно, и на лбу его выступилъ холодный потъ. Она могла принять его невольный поступокъ за оскорбленіе. Священникъ ожидалъ услышать черезъ драпировку слова возмущенія. Но вмѣсто этого голосъ Амеліи спокойно спросилъ изъ-за двери ея комнаты:

-- Что вамъ угодно, падре?

-- Я пришелъ за водою...-- пробормоталъ онъ.

-- Ахъ, эта Руса! Какая забывчивая! Извините, падре, извините. Посмотрите, въ столовой на столѣ есть кувшинъ съ водою. Нашли?

-- Нашелъ, нашелъ.

Онъ медленно спустился къ себѣ въ спальню съ полнымъ стаканомъ. Руки его дрожали, и вода расплескалась на блюдечко и на пальцы.

Онъ легъ, не прочитавъ на ночь молитвъ. Уже поздно ночью Амелія слышала, какъ онъ возбужденно ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ.

V.

Амелія тоже никакъ не могла заснуть въ этотъ вечеръ. На комодѣ медленно гасла лампа, отравляя воздухъ сквернымъ запахомъ масла; на полу бѣлѣли сброшенныя нижнія юбки. Глаза кошки сверкали въ темнотѣ фосфорическимъ зеленоватымъ блескомъ.

Въ сосѣдней квартирѣ непрерывно плакалъ грудной ребенокъ. Амелія слышала, какъ мать укачиваетъ его, напѣвая пѣсенку:

"Спи, малютка, спи..."

Это была бѣдная прачка Катерина, которую поручикъ Сова бросилъ беременную и съ груднымъ ребенкомъ. Она была прежде хорошенькою блондинкою, а теперь обратилась въ изможденную, поблекшую женщину.

"Спи, малютка, спи..."

Амелія хорошо знала эту колыбельную пѣсенку. Когда ей было семь лѣтъ, мать постоянно напѣвала ее въ длинныя зимнія ночи маленькому, давно умершему сыночку.

Амелія прекрасно помнила это время. Они жили тогда на другой квартирѣ. Подъ окномъ спальни росло лимонное дерево, и на его пышныхъ вѣтвяхъ мать развѣшивала пеленки малютки Жоана для просушки. Отца дѣвочка никогда не знала. Онъ былъ военнымъ и умеръ молодымъ; мать иногда вспоминала, вздыхая, о его статной, красивой фигурѣ въ блестящей формѣ кавалериста.

Восьми лѣтъ Амелія начала учиться у пухлой, бѣлой старушки, хорошо знавшей монастырскую жизнь; любимое занятіе учительницы состояло въ томъ, чтобы сидѣть съ шитьемъ у окна и разсказывать про монахинь. Амелія страстно любила слушать эти разсказы. Въ это время ее такъ привлекали церковныя торжества и монастырская жизнь, что ей хотѣлось быть тоже "монахинею, но очень хорошенькою, подъ бѣлою вуалькою".

Къ матери ея часто приходили въ гости священники. Настоятель Карвальоза, коренастый старикъ, задыхавшійся отъ астмы на лѣстницѣ и говорившій гнусавымъ голосомъ, навѣщалъ сеньору Жоаннеру ежедневно, какъ другъ дома. Амелія называла его крестнымъ. Возвращаясь по вечерамъ съ урока, она всегда заставала его съ матерью въ гостиной за болтовнею. Онъ сидѣлъ удобно, разстегнувъ рясу, подзывалъ ее къ себѣ и спрашивалъ уроки.

Вечеромъ приходили еще гости -- отецъ Валенте, каноникъ Крусъ, пріятельницы матери съ вѣчнымъ вязаньемъ, и капитанъ Косеро, всегда приносившій съ собою гитару. Но въ девять часовъ дѣвочку посылали спать; она видѣла въ щелку двери свѣтъ, слышала громкіе голоса; потомъ наступало молчаніе, и капитанъ начиналъ пѣть,-- аккомпанируя себѣ на гитарѣ.

Такъ росла Амелія среди священниковъ. Но нѣкоторые изъ нихъ были антипатичны ей, особенно отецъ Валенте, жирный, вѣчно мокрый отъ пота, съ мягкими, пухлыми руками. Онъ часто бралъ ее на колѣни, пощипывалъ ея румяныя щечки и обдавалъ противнымъ дыханіемъ, пропитаннымъ запахомъ лука и табаку. Зато она была въ большой дружбѣ съ каноникомъ Крусомъ, худымъ, совершенно сѣдымъ и очень опрятнымъ старикомъ. Онъ входилъ въ комнату медленно, кланялся, прижимая руку къ груди, и говорилъ мягкимъ голосомъ, слегка шепелявя.

Въ то время Амелія знала уже катехизисъ. И дома, и на урокахъ, ей твердили постоянно о гнѣвѣ Божіемъ, и Богъ представлялся ея дѣтскому уму существомъ, умѣющимъ посылать людямъ только страданія и смерть; она считала, что его необходимо ублажать и умиротворять постомъ, молитвою и преклоненіемъ передъ священниками. Поэтому, если она забывала иногда помолиться съ вечера, то налагала на себя на другой день покаяніе изъ боязни, что Господь Богъ пошлетъ ей болѣзнь или заставитъ поскользнуться на лѣстницѣ.

Лучшее время наступило для нея, когда ее стали учить музыкѣ. Въ углу столовой стоялъ старый рояль, покрытый потрепанною зеленою салфеткою и служившій давно буфетнымъ столикомъ. Амелія часто напѣвала, расхаживая по дому, и пріятельницы посовѣтовали матери учить дѣвочку музыкѣ.

Настоятель рекомендовалъ хорошаго учителя, бывшаго органиста въ соборѣ города Эвора. Это былъ очень бѣдный и несчастный человѣкъ; его единственная дочь, хорошенькая, молодая дѣвушка, убѣжала изъ дому съ офицеромъ, а черезъ два года одинъ знакомый увидѣлъ ее въ Лиссабонѣ на улицѣ, разряженную и напудренную, съ англійскимъ матросомъ. Старикъ-отецъ впалъ въ глубокую меланхолію и въ крайнюю нужду. Ему дали изъ жалости мѣсто въ духовной консисторіи. Онъ былъ очень высокаго роста, худъ, какъ щепка, носилъ сѣдые волосы до плечъ; его усталые глаза постоянно слезились, а въ доброй, попарной улыбкѣ было что-то трогательное. Въ Леріи его прозвали за худобу и грустный видъ Дядюшкою Аистомъ. Однажды Амелія тоже назвала его такъ, но сейчасъ-же закусила губы, покраснѣвъ отъ стыда.

Старикъ печально улыбнулся.

-- Ничего, голубушка, ничего. Чтоже тутъ дурного? Дядюшка Аистъ... Я вѣдь и вправду аистъ одинокій.

Это было зимою. Дожди и юго-восточный вѣтеръ не прекращались, причиняя бѣднымъ людямъ много страданій. Дядюшка Аистъ приходилъ всегда въ полдень на урокъ къ Амеліи, дрожа отъ холода, садился съ ученицею за рояль и пряталъ подъ себя ноги, чтобы никто не увидѣлъ грязныхъ, рваныхъ башмаковъ. Особенно жаловался онъ на то, что стынуть руки, и онъ не можетъ ни писать въ канцеляріи, ни играть на роялѣ.

Но когда сеньора Жоанера уплатила ему за первый мѣсяцъ, старикъ явился на урокъ съ довольнымъ видомъ и въ шерстяныхъ перчаткахъ.

-- Ахъ, Дядюшка Аистъ, теперь вы не такъ мерзнете,-- оказала ему Амелія.

-- Это на ваши деньги куплено, дѣточка. Теперь я буду копить деньги на шерстяные чулки. Благослови васъ Господь, моя дорогая, спасибо вамъ.

Постепенно между учителемъ и ученицею возникла большая дружба. Старикъ повѣрялъ ей свои горести, разсказывалъ о дочери, о службѣ въ Эворскомъ соборѣ.

Амелія не забыла о шерстяныхъ чулкахъ дядюшки Аиста и обратилась къ настоятелю съ просьбою подарить ихъ ей. Тотъ далъ ей двѣ серебряныхъ монеты, и на слѣдующій день она поднесла учителю теплые чулки.

Однажды старикъ явился еще желтѣе и печальнѣе обыкновеннаго.

-- Дядюшка Аистъ,-- спросила вдругъ дѣвочка,-- сколько вы получаете на службѣ въ канцеляріи?

-- Что я моту получать, голубушка! Конечно, пустяки. Восемьдесятъ рейсъ {Восемьдесятъ рейсъ составляютъ около 16 коп. Прим. перев.} въ день...

-- А вамъ хватаетъ этого на прожитіе?

-- Конечно, нѣтъ. Развѣ можно прожить на это?

Въ сосѣдней ікомнатъ послышались шаги матери, и Амелія принялась за урокъ.

Въ этотъ день она такъ пристала къ матери, что та согласилась приглашать Дядюшку Аиста къ завтраку и обѣду во дни урока. Постепенно между старикомъ и дѣвочкою установились теплыя, близкія отношенія.

Амелія занималась музыкою очень старательно, находя въ этомъ большое наслажденіе. Вскорѣ она стала уже играть легкія пьески старыхъ композиторовъ. Дона Марія удивилась однажды, что учитель не даетъ ей играть "Трубадура".

-- Это такъ красиво,-- сказала оніа.

Но Дядюшка Аистъ зналъ только классическую музыку -- наивныя и нѣжныя аріи Люлли, менуэты и незатѣйливыя пьески старыхъ временъ.

Однажды старикъ засталъ дѣвочку очень печальною и блѣдною. Она жаловалась на какое-то неопредѣленное недомоганіе. Учитель предложилъ уйти, чтобы не утомлять ее урокомъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не уходите. Сыграйте мнѣ лучше что-нибудь хорошенькое.

Онъ сбросилъ плащъ, сѣлъ за рояль и сыгралъ простую, но очень грустную мелодію.

-- Какая прелесть!-- сказала Амелія, когда онъ кончилъ играть.-- Что это такое?

Старикъ объяснилъ, что это начало Элегіи, написанной однимъ монахомъ, его пріятелемъ.

-- Это былъ несчастный страдалецъ,-- добавилъ онъ.

Амелія попросила, разсказать ей про этого человѣка, закуталась поплотнѣе въ платокъ и стала слушать.

Несчастный влюбился въ молодости въ монахиню; она умерла въ монастырѣ отъ злополучной любви, а онъ постригся въ монахи отъ горя...

-- Онъ былъ красивъ?

-- О, да, поразительно красивъ. И очень богатъ. Однажды онъ пришелъ ко мнѣ въ соборъ. Я сидѣлъ за органомъ. Послушайте, что я сочинилъ,-- сказалъ онъ мнѣ, сѣлъ и заигралъ. Ахъ, дѣточка, какая чудная это была вещь! Къ сожалѣнію, я не помню продолженія.

Амелія думала цѣлый день объ этой исторіи. Ночью у нея сдѣліался сильный жаръ и бредъ. Она видѣла во снѣ несчастнаго монаха въ полумракѣ Эворскаго собора; его глубокіе глаза сверкали на изможденномъ лицѣ. Неподалеку лежала на каменномъ полу въ монастырѣ блѣдная монахиня, надрываясь отъ рыданій. По длинной галлереѣ шли въ церковь францисканскіе монахи.. Въ туманной атмосферѣ раздавался похоронный звонъ колокола.

Жаръ спалъ у Амеліи на слѣдующее-же утро, и докторъ Гувеа успокоилъ сеньору Жоаннеру простыми словами:

-- Не путайтесь, сударыня, дѣвочкѣ просто уже пятнадцатьлѣтъ. Скоро у нея можетъ появиться головокруженіе и тошнота.. А потомъ все войдетъ въ норму, и она будетъ взрослою.

Сеньора Жоаннера поняла доктора.

-- У нея, повидимому, страстная натура,-- добавилъ опытный старикъ, улыбаясь и понюхивая табакъ.

Вскорѣ послѣ итого настоятель Карвальоза скончался внезапно отъ удара. Это было большимъ несчастьемъ для сеньоры Жоаннеры. Она заперлась въ комнатѣ, не выходила изъ нея два дня, рыдая и причитая. Пріятельницы пришли утѣшить ее въ горѣ, и дона Жозефа Діасъ сумѣла лучше всѣхъ выразить ихъ общую мысль:

-- Перестань, голубушка, нечего убиваться. Ты всегда найдешь себѣ покровителя.

Это было въ началѣ сентября. Дона Марія ѣхала на морскія купанья въ Віеру, гдѣ у нея была собственная дача, и пригласила къ себѣ сеньору Жоаннеру съ Амеліей, чтобы развлечь ихъ немного.

-- Большое тебѣ спасибо, голубушка,-- отвѣтила бѣдная женщина.-- Мнѣ такъ тяжело здѣсь. Вотъ тутъ онъ ставилъ всегда зонтикъ, приходя... тутъ садился, когда я шила.

-- Ну, ну, забудь это. Будешь купаться въ морѣ, гулять, кушать, и все пройдетъ понемногу. Вѣдь онъ уже не молодъ былъ. Слава Богу, шестьдесятъ лѣтъ...

-- Охъ, милая моя, не за возрастъ любишь человѣка, а за дружбу.

Амеліи было тогда пятнадцать лѣтъ, но она успѣла уже обратиться въ высокую, стройную дѣвушку. Поѣздка въ Віеру доставила ей огромное наслажденіе. Она никогда не видала прежде моря и просиживала теперь часами на песчаномъ берегу, не отрывая глазъ отъ голубого, залитаго солнцемъ пространства.

По утрамъ она вставала рано и шла купаться. Переодѣвшись въ кабинетѣ на берегу во фланелевый купальный костюмъ, она -- входила въ воду, дрожа отъ холода и страха и съ трудомъ подвигаясь впередъ среди большихъ волнъ. Вода пѣнилась кругомъ. Амелія погружалась въ воду, выскакивала, прыгала, задыхаясь и выплевывая соленую воду. Но какъ хорошо чувствовала она себя по выходѣ изъ воды!

По вечерамъ устраивались длинныя прогулки на берегу моря. Амелія собирала раковины, смотрѣла, какъ рыбаки вытаскивали сѣти, въ которыхъ трепетали серебристыя сардинки, и любовалась роскошнымъ закатомъ солнца.

Къ донѣ Маріи пріѣхалъ въ гости ея дальній родственникъ Агостиньо, студентъ пятаго курса, стройный, красивый, молодой человѣкъ съ черными усиками и острою бородкою. Онъ декламировалъ стихи, игралъ на гитарѣ, разсказывалъ анекдоты, устраивалъ пикники и славился въ Віерѣ умѣньемъ занимать дамъ.

Амелія замѣтила съ первыхъ же дней, что глаза Агостиньо Брито почти не отрываются отъ нея. Дѣвушка краснѣла, и грудь ея высоко вздымались отъ волненія.

Молодой человѣкъ нравился ей; она находила его очень милымъ и воспитаннымъ.

Вскорѣ онъ сталъ ходить за нею по пятамъ... Утромъ на купаньѣ, днемъ -- на прогулкѣ. Онъ сложилъ даже въ честь нея стихи, и Амелія повторяла ихъ вечеромъ вполголоса, наединѣ.

Октябрь приходилъ къ концу. Однажды вечеромъ гости доны Маріи собрались погулять при свѣтѣ луны. Но только успѣли они дойти до небольшой сосновой рощи, какъ поднялся сильный вѣтеръ, и закапалъ дождь. Дамы поспѣшили укрыться подъ деревьями. Агостиньо, шедшій съ Амеліей подъ руку, отвелъ ее въ сторону и прошепталъ, стискивая зубы:

-- Я схожу во тебѣ съ ума, знаешь-ли ты это?

-- Такъ я и повѣрю,-- пробормотала она.

Агостиньо перешелъ тогда въ серьезный тонъ.

-- Ты слыхала, что мнѣ придется можетъ быть уѣхать завтра? Послѣ завтра у меня экзаменъ.

-- Поѣзжайте,-- вздохнула Амелія.

Онъ схватилъ ее безъ дальнѣйшихъ разговоровъ за плечи и жадно поцѣловалъ въ губы нѣсколько разъ.

-- Оставьте меня, оставьте,-- закричала она, вырываясь, но скоро перестала сопротивляться и тихо застонала, какъ вдругъ издалека послышался рѣзкій голосъ доны Жоакины Гансозо:

-- Идите, идите скорѣе. Начинается ливень.

Амелія вырвалась и побѣжала къ матери.

Агостиньо уѣхалъ на другой день. Скоро наступило дождливое время, и Амелія вернулась съ матерью и доною Маріею въ Лерію.

Прошла зима.

Однажды вечеромъ, придя въ гости къ сеньорѣ Жоаннерѣ, дона Марія сообщила., что Агостиньо Брито женится на барышнѣ Вимеро.

-- Вотъ-то ловкій парень!-- воскликнула дона Жоакина Гансозо.-- Онъ беретъ вѣдь за нею не меньше тридцати милліоновъ {1.000.000 рейсъ -- около 2.000 рублей. Прим. перев.}. Молодецъ, нечего сказать.

Амелія не выдержала и расплакалась на глазахъ у всѣхъ. Она любила Агостиньо и не могла забыть его горячихъ поцѣлуевъ въ сосновой рощѣ.

Вслѣдъ за этимъ у нея начался періодъ болѣзненной набожности; она читала цѣлыми днями молитвенникъ и житія святыхъ, увѣшала стѣны своей комнаты литографированными изображеніями святыхъ, проводила долгіе часы въ церкви за молитвою, причащалась каждую недѣлю. Подруги матери находили ее "образцовою христіанкою".

Оюоло этого времени каноникъ Діасъ и его сестра дона Жозефа стали часто бывать въ домѣ у сеньоры Жоаннеры. Каноникъ сдѣлался скоро "другомъ семьи". Послѣ завтрака онъ неизмѣнно являлся со своею собачкою, какъ прежде настоятель съ зонтикомъ.

-- Я чувствую къ нему большую симпатію,-- говорила сеньора Жоаннера:-- и все-таки не проходить дня, чтобы я не вспоминала о сеньорѣ настоятелѣ.

Такъ прошло нѣсколько лѣтъ. Амелія очень измѣнилась -- выросла и обратилась въ красивую дѣвушку двадцати двухъ лѣтъ съ бархатными глазами и свѣжими, розовыми губками. Она смотрѣла теперь на свою любовь къ Агостиньо, какъ на ребячество. Набожность сохранилась въ ней, но носила теперь иной характеръ; она полюбила внѣшній блескъ церкви -- торжественное, праздничное богослуженіе, вышитыя золотомъ одѣянія, тысячи зажженныхъ свѣчей, серебряныя кадила, хорошее пѣніе, органъ. Соборъ замѣнялъ ей оперу, и вѣра сдѣлалась для нея развлеченіемъ.

Ей было, двадцать три года, когда она познакомилась съ Жоаномъ Эдуардо, секретаремъ нотаріуса Нуниша Ферраля. Амелія пошла съ матерью и доною Жозефою къ нотаріусу, въ день праздника Тѣла Господня, чтобы посмотрѣть на парадную процессію духовенства съ балкона въ квартирѣ Нуниша. Жоанъ Эдуардо скромно стоялъ тутъ-же, весь въ черномъ, съ серьезнымъ видомъ. Амелія знала его и раньше, но обратила на него вниманіе впервые въ этотъ день. Онъ показался ей симпатичнымъ молодымъ человѣкомъ.

Вечеромъ послѣ чаю начались танцы. Жоанъ Эдуардо подошелъ къ Амеліи.

-- Спасибо, я не танцую,-- отвѣтила она,-- Я слишкомъ стара для этого.

-- Вы всегда такъ солидны и серьезны?

-- Иногда я смѣюсь, если есть чему,-- возразила она, гладя въ сторону.

-- Напримѣръ, надо много?

-- Какъ, надъ вами? Почему-бы я стала смѣяться надъ вами?-- И она нервно завертѣла въ рукахъ вѣеръ.

Онъ помолчалъ немного, словно собираясь съ мыслями.

-- Такъ ты серьезно не танцуете?

-- Я уже сказала вамъ, что нѣтъ. Почему вы спрашиваете такъ настойчиво?

-- Потому, что я интересуюсь вами.

-- Ну, полно говорить,-- остановила она его жестомъ недовѣрія.

-- Честное слово.

Но тутъ къ нимъ подошла съ грознымъ видомъ дона Жозефа, наблюдавшая за ними издалека. Жоанъ Эдуардо робко отошелъ въ сторону.

Черезъ двѣ недѣли въ Лерію пріѣхала на гастроли оперная труппа. Дона Марія взяла ложу и пригласила сеньору Жоаннеру съ Амеліей. Дѣвушка просидѣла два дня за шитьемъ бѣлаго кисейнаго платья съ голубыми лентами. Жоанъ Эдуардо взялъ себѣ мѣсто въ партеръ и не отрывалъ отъ нея глазъ во время дѣйствія. У выхода изъ театра онъ встрѣтилъ ее, раскланялся съ дамами и пошелъ провожать ихъ до дому. Сеньора Жоаннера и дона Марія отстали отъ молодежи, и Жоанъ Эдуардо могъ свободно поговорить съ Амеліей.

-- Какъ понравилось вамъ сопрано, сеньоръ?

-- Правду сказать, я не слушалъ пѣнія.

-- Отчего-же?

-- Я глядѣлъ на васъ,-- отвѣтилъ онъ рѣшительнымъ тономъ и заговорилъ о своей горячей любви.

Амелія была возбуждена послѣ театра, и теплая звѣздная ночь тоже располагала къ любви. Она тихо вздохнула.

-- Вы любите меня, неправда-ли?-- спросилъ онъ.

-- Да,-- отвѣтила она, пожимая его руку.

Но черезъ нѣсколько дней, присмотрѣвшись немного къ молодому человѣку, она рѣшила, что это была "лишь мимолетная вспышка". Жоанъ Эдуардо былъ очень симпатиченъ, хорошъ собою, могъ быть прекраснымъ мужемъ, но сердце ея оставалось спокойнымъ. Вскорѣ онъ сталъ бывать у нихъ почти каждый вечеръ. Сеньора Жоаннера уважала его за честность и солидность. Но Амелія часто относилась къ нему холодно и видѣла въ его любви только развлеченіе для себя.

Въ одинъ прекрасный день онъ попросилъ у сеньоры Жоаннеры руки дочери.

-- Какъ хочетъ Амелія... Я ничего не имѣю противъ,-- отвѣтила сеньора Жоаннера.

Когда спросили Амелію, она дала уклончивый отвѣтъ:

-- Можетъ быть попозже. Пока я довольна своею судьбою.

Въ результатѣ было рѣшено подождать, пока женихъ получитъ мѣсто секретаря въ губернскомъ правленіи, обѣщанное ему адвокатомъ Годиньо.

Такъ жила Амелія до пріѣзда отца Амаро.

Въ эту ночь старыя воспоминанія отрывочно проносились у нея въ головѣ. Она заснула поздно и проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Изъ столовой послышался голосъ Русы:

-- Вонъ падре выходитъ съ сеньоромъ каноникомъ. Они идутъ въ соборъ.

Амелія соскочила съ кровати, подбѣжала въ рубашкѣ къ окну, приподняла край кисейной занавѣски и заглянула на улицу. Утро стояло чудное, солнечное. Отецъ Амаро въ рясѣ изъ тонкаго чернаго сукна шелъ посреди улицы, весело разговаривая съ каноникомъ и сморкаясь въ бѣлый платокъ.

VI.

Амаро почувствовалъ себя очень хорошо съ первыхъ-же дней своего пребыванія въ Лоріи. Сеньора Жоаннера относилась къ нему съ чисто материнскою заботливостью, держала въ порядкѣ его бѣлье, угощала вкусными блюдами, не терпѣла въ комнатѣ "дорогого падре" ни малѣйшей пылинки. Амелія была съ нимъ очень мила и нѣсколько фамильярна, какъ хорошенькая родственница. Дни проходили для Амаро быстро и пріятно, среди полнаго комфорта и женскаго общества. Послѣ печальной жизни въ домѣ дяди, унылаго затворничества въ семинаріи и суровой зимы въ горной деревушкѣ, жизнь въ Леріи была дня него настоящимъ раемъ.

Утромъ рано онъ уходилъ каждый день въ соборъ служить обѣдню, плотно закутавшись въ большой плащъ. Въ эти ранніе часы было еще очень холодно, и лишь немногіе богомольцы рѣшались выйти въ церковь, молясь тамъ и сямъ передъ маленькими алтарями.

Амаро входилъ въ ризницу и быстро переодѣвался, постукивая отъ холода ногами по полу, въ то время, какъ прислужникъ разсказывалъ ему "новости дня". Затѣмъ онъ бралъ чашу со св. дарами и шелъ съ опущенными глазами въ соборъ. Теперь онъ служилъ обѣдню равнодушно, безо всякаго благоговѣнія, не такъ, какъ прежде. Я привыкъ,-- говорилъ онъ. Свѣжій воздухъ возбуждалъ его аппетитъ, и онъ торопился служить, бормоча еле внятно молитвы и глотая слова Священнаго Писанія. Какъ только служба кончалась, онъ поспѣшно прикладывался губами къ алтарю, благословлялъ молящихся и шелъ домой пить чай съ бутербродами. Амелія поджидала его въ столовой; отъ ея свѣжей кожи пахло миндальнымъ мыломъ.

Около полудня Амаро снова поднимался въ столовую, гдѣ сеньора Жоаннера съ Амеліей сидѣли за шитьемъ.-- Мнѣ стало скучно внизу одному; захотѣлось поболтать,-- говорилъ онъ всегда. Сеньора Жоаннера сидѣла въ низенькомъ креслѣ у окна и шила, сдвинувъ очки на кончикъ носа; Амелія работала у стола, склонивъ хорошенькую головку. Ея пышные волосы были расчесаны на проборъ; крупныя, золотыя серьги бросали на бѣлую шею легкую тѣнь, густо-черныя рѣсницы опускались нѣжно надъ румяными щеками. Подъ мягкой, смуглой кожей чувствовалась здоровая кровь. Полная грудъ вздымалась ровно и спокойно. Иногда дѣвушка оставляла работу, лѣниво потягивалась и улыбалась.

-- Какъ вы, однако, лѣнивы!-- шутилъ Амаро.-- Изъ васъ не выйдетъ хорошей хозяйки.

Она смѣялась. Сеньора Жоаннера разсказывала городскія сплетни. Руса заходила временами въ столовую за тарелкою или ложкою. Разговоръ сводился на то, какой будетъ обѣдъ. Сеньора Жоанінера перечислила блюда и спрашивала священника, любитъ-ли онъ то или другое кушанье. Амаро не привередничалъ въ ѣдѣ и ѣлъ все безъ разбора.

Амелія обращались съ нимъ все фамильярнѣе; однажды она даже попросила его подержать мотокъ шерсти, чтобы помочь ей мотать клубокъ.

-- Полно, полно, не безпокойтесь, падре,-- воскликнула мамаша.-- Какъ тебѣ не стыдно, Амелія? Что это за неделикатность?

Но Амаро высказалъ полную готовность услужить дѣвушкѣ.-- Отчего-же? Я очень радъ. Приказывайте безъ церемоніи.-- И обѣ женщины весело разсмѣялись, растроганныя милою любезностью священника.

Иногда случалось, что сеньора Жоаннера уходила въ комнату къ больной сестрѣ или на кухню. Амаро оставался тогда одинъ съ дѣвушкою; они не разговаривали, но Амелія напѣвала что-нибудь вполголоса. Амаро зажигалъ сигару и слушалъ ея пѣніе.

-- Какъ славно вы поете!-- говорилъ онъ.

Иногда она выпрямлялись надъ работою, внимательно разглядывала ее и проводила длиннымъ ногтемъ по рубцу. Амаро очень нравились ея холеные ногти, какъ и вообще все ея существо, походка, манеры, жесты. Никогда еще не приходилось ему жить въ такой близости съ женщиною. Проходя мимо ея комнаты, онъ заглядывалъ всегда жаднымъ взоромъ въ пріоткрытую дверь, стискивая зубы и блѣднѣя при видѣ брошенной на стулъ юбки или подвязки. Красота дѣвушки заставляла его забывать, что онъ -- священникъ. Иной разъ онъ возмущался самимъ собою, ругалъ себя, старался овладѣть собою, углублялся въ чтеніе молитвенника. Но сверху слышался веселый голосъ Амеліи или стукъ ея ботинокъ... и всѣ благія намѣренія священника мгновенно исчезали, а картины искушенія снова начинали кружиться передъ нимъ, словно стая назойливыхъ птицъ.

Обѣденное время было всегда самымъ счастливымъ для Амаро. Руса кашляла съ каждымъ днемъ сильнѣе и плохо служила за столомъ. Амелія часто вставала, чтобы достать изъ буфета ножикъ или тарелку; Амаро вскакивалъ со стула, желая помочь ей, но она останавливала его, кладя руку ему на плечо и прося не безпокоиться.

Амаро чувствовалъ себя великолѣпно въ теплой столовой за сытнымъ обѣдомъ. Второй стаканчикъ вина развязывалъ ему языкъ; онъ начиналъ шутитъ и говорить даже иногда, что "былъ-бы радъ имѣть такую сестрицу, какъ Амелія".

Наставали сумерки, и Руса приносила лампу. Блескъ посуды и хрусталя приводилъ Амаро въ еще болѣе радостное настроеніе. Онъ называлъ сеньору Жоаннеру мамашею; Амелія улыбалась, опустивъ глаза и покусывая бѣлыми зубками апельсинныя коржи. Послѣ обѣда подавали кофе, и Амаро долго сидѣлъ за чашкою, отряхая пепелъ сигары на край блюдечка.

Въ это время появлялся всегда и каноникъ Діасъ съ собачкою. Онъ поднимался тяжелою поступью по лѣстницѣ и спрашивалъ изъ-за двери:

-- Разрѣшается войти?

-- Пожалуйте, падре, пожалуйте,-- торопливо отвѣчала сеньора Жоаннера.-- Не выкушаете-ли съ нами кофейку?

Онъ усаживался та кресло, пыхтя и отдуваясь, получалъ чашку кофе и спрашивалъ у хозяйки, похлопывая Амаро по плечу:

-- Ну, какъ поживаетъ вашъ мальчикъ?

Всѣ весело смѣялись. Каноникъ приносилъ съ собою обыкновенно газету. Амелія интересовалась романами въ фельетонахъ, сеньора Жоаннера -- хроникою преступленій на романической подкладкѣ.

-- Господи, какъ вамъ не стыдно!-- говорила она.

Амаро принимался разсказывать о Лиссабонѣ, о тамошнихъ свѣтскихъ скандалахъ, о благородномъ обществѣ, которое онъ видѣлъ въ домѣ графа де-Рибамаръ. Амелія заслушивалась его разсказами, опершись локтями о столъ.

Послѣ обѣда всѣ ходили вмѣстѣ навѣстить бѣдную тетку, разбитую параличемъ. Маленькая лампа тускло освѣщала ея комнатку; несчастная старушка съ крошечнымъ, сморщеннымъ, какъ яблоко, лицомъ лежала неподвижно, испуганно устремляя на гостей слезящіеся глаза.

-- Это, тетя Гертруда, падре,-- кричала ей Амелія на ухо.-- Онъ пришелъ узнать о твоемъ здоровьѣ.

Старуха дѣлала надъ собою усиліе и говорила, еле слышно:

-- Ахъ, этотъ мальчикъ...

-- Да, да, этотъ мальчикъ,-- повторяли всѣ, смѣясь.

-- Бѣдная!-- говорилъ Амаро.-- Пошли ей, Господи, легкую смерть.

Затѣмъ всѣ возвращались въ столовую. Каноникъ усаживался въ мягкое кресло, складывалъ руки на животѣ и говорилъ Амеліи:

-- Ну-ка, сыграйте намъ теперь что-нибудь, голубушка.

Она садилась за рояль и начинала пѣть, аккомпанируя себѣ.

Амаро попыхивалъ сигарою и предавался пріятному чувству сантиментальныхъ мечтаній.

Но по понедѣльникамъ и средамъ, когда Жоанъ Эдуардо приходилъ провести вечеръ съ Амеліею и ея матерью, священнику приходилось переживать тяжелыя минуты. Въ эти дни онъ не выходилъ изъ комнаты до девяти часовъ; тогда же онъ поднимался въ столовую къ чаю, видъ молодого человѣка, сидѣвшаго подлѣ Амеліи, приводилъ его всегда въ бѣшенство.

-- Эти двое болтаютъ цѣлый вечеръ, какъ двѣ сороки,-- говорила ему сеньора Жоаннера.

Амаро угрюмо улыбался, не поднимая глазъ надъ чашкою. Амелія никогда не была съ нимъ фамильярна въ присутствіи Жоана Эдуардо и даже рѣдко отрывалась отъ работы въ эти вечера. Молодой человѣкъ молча покуривалъ сигару. Часто наступало неловкое молчаніе, и въ комнатѣ было слышно, какъ на улицѣ завываетъ вѣтеръ.

Присутствіе ухаживателя Амеліи раздражало Амаро, ненавидѣвшаго его за недостатокъ благочестія и за черные усики. Въ эти минуты онъ особенно сильно чувствовалъ всю тяжесть своего положенія.

-- Сыграй что-нибудь, дочка,-- говорила сеньора Жоаннера.

-- Я устала, мама,-- вяло отвѣчала дѣвушка, вздыхая и усаживаясь въ креслѣ поудобнѣе.

Мать предлагала тогда поиграть въ карты, чтобы оживить немного молодежь. Отецъ Амаро бралъ свою лампу и спускался внизъ, чувствуя себя очень несчастнымъ.

Въ эти вечера онъ почти ненавидѣлъ Амелію, находя ее упрямой и непривѣтливой. Частые визиты Жоана Эдуардо казались ему неприличными, и ему хотѣлось даже поговорить съ сеньорою Жоаннерою о томъ, что "любовь такого неблагочестиваго человѣка не можетъ быть угодна Богу". Но, успокоившись немного, онъ старался позабыть объ этомъ, рѣшалъ переѣхать на другую квартиру и даже перевестись въ другой городъ. Воображеніе рисовало ему Амелію въ подвѣнечномъ нарядѣ и Жоана Эдуардо въ парадномъ сюртукѣ... они возвращались изъ собора послѣ вѣнчанія... брачная постель сіяла ослѣпительною бѣлизною...

-- Чертъ съ ними, пусть женятся!-- бормоталъ онъ сквозь зубы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Однажды Амаро обѣдалъ въ гостяхъ у доны Маріи и, вернувшись домой поздно вечеромъ, засталъ дверь дома открытою; на порогѣ, въ сторонкѣ стояли мягкія туфли Русы.

-- Какая глупая дѣвчонка!-- подумалъ священникъ.-- Она, вѣрно, пошла за водою и забыла запереть дверь.

Онъ вспомнилъ, что Амелія должна была поѣхать въ этотъ день съ доною Жоакиною въ имѣніе Ганстео въ окрестностяхъ города, а сеньора Жоаннера собиралась въ гости къ сестрѣ каноника. Амаро заперъ дверь и поднялся въ кухню зажечь себѣ лампу. На улицахъ было мокро послѣ дождя; онъ забылъ снять внизу резиновыя галоши, и шаги его не были слышны въ домѣ, проходя мимо спальни сеньоры Жоаннеры, онъ услышалъ за ситцевою занавѣской чей-то кашель. Это такъ удивило его что онъ приподнялъ край драпировки и заглянулъ въ пріоткрытую дверь. Боже мой! Сеньора Жоаннера въ одномъ бѣльѣ зашнуровывала корсетъ, а каноникъ Діасъ сидѣлъ полураздѣтый на краю кровати и громко пыхтѣлъ.

Амаро спустился внизъ, неслышно притворилъ за собою дверь и пошелъ бродить около собора. Тучи заволокли небо, и сталъ накрапывать мелкій дождикъ.

-- Такъ вотъ оно что!-- повторялъ онъ про себя въ изумленіи.

Это былъ невѣроятный скандалъ. Флегматичная сеньора Жоаннера и каноникъ Діасъ, бывшій преподаватель Морали! Если старикъ, свободный отъ порывовъ юности, смогъ вести себя такимъ постыднымъ образомъ, то какъ жили молодые священники, въ которыхъ кипѣла горячая кровь! Недаромъ говорилось въ семинаріи, что, всѣ созданы изъ одного "тѣста". Духовныя лица поднимались по лѣстницѣ церковной іерархіи, стояли во главѣ семинаріи, управляли душами своихъ прихожанъ и ходили по вечерамъ въ укромныя улицы къ полнымъ, спокойнымъ женщинамъ покурить дорогія сигары и пощупать пухлыя, бѣлыя руки.

Соображенія иного рода тоже приходили Амаро на умъ. Что за особы были сеньора Жоаннера съ дочерью, жившія на содержаніи у стараго развратника? Мать была, повидимому, недурна собою и хорошо сложена въ прежнія времена. Сколько любовниковъ смѣнила она прежде, чѣмъ попасть въ объятія слюняваго старика? Дочь была, навѣрно, не лучше матери; она ходила всюду одна и едва-ли была чиста и невинна съ такими чудными черными глазами. Амаро представлялъ себѣ уже картину пріятной возможности: толстая сеньора Жоаннера цѣлуетъ наверху своего пыхтящаго каноника, а Амелія спускается къ нему въ комнату неслышными шагами, накинувъ платокъ на голыя плечи... Съ какимъ наслажденіемъ поджидалъ бы онъ ее каждый разъ!

Дождь усилился, и Амаро вернулся домой. Когда онъ вошелъ въ столовую, лампа была уже зажжена.

-- О, какъ вы озябли!-- сказала Амелія, пожимая его холодную руку.

Она сидѣла у стола за шитьемъ. Жоанъ Эдуардо игралъ тутъ же въ карты съ мамашею.

Амаро почувствовалъ себя нѣсколько неловко. Присутствіе молодого человѣка сразу вернуло его къ дѣйствительности, и надежды, кружившіяся въ его душѣ бурнымъ вихремъ, исчезли при видѣ Амеліи въ обществѣ ея поклонника. Сеньора Жоаннера могла быть любовницею каноника, но Амелія съ ея свѣжими губками и длинными рѣсницами, несомнѣнно, не подозрѣвала о постыдномъ поведеніи матери. Ей, видно, хотѣлось устроиться своимъ домомъ, выйти замужъ и отдаться, съ чистою душою и тѣломъ, этому идіоту, улыбавшемуся съ глупымъ видомъ надъ картами. Амаро ненавидѣлъ ено всею душою за черные усики и за право любить...

-- Вамъ нездоровится, падре?-- опросила Амелія, увидя,-- что онъ заерзалъ на стулѣ.

-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ сухо.

Жоанъ Эдуардо сталъ разсказывать о квартирѣ, которую онъ собирался нанять, и разговоръ перешелъ на хозяйство.

-- Подай мнѣ лампу,-- крикнулъ Амаро Русѣ.

Онъ спустился къ себѣ въ мрачномъ отчаяніи. Зеркало на комодѣ отразило его фигуру, и онъ показался самъ себѣ безобразнымъ и смѣшнымъ. Бритое лицо и тонзура были особенна противны въ сравненіи съ черными усиками и пышными волосами соперника.-- И чего я терзаюсь?-- думалъ Амаро.-- Отъ можетъ быть ея мужемъ, дасть ей имя, домашній очагъ, материнство. Я же могу только вовлечь ее въ грѣхъ. Она, можетъ бытъ, и расположена ко мнѣ, несмотря на мой духовный санъ, но прежде всего хочетъ выйти замужъ. Да это и понятно.

Чувство ненависти поднялось въ немъ, онъ предпочелъ, чтобы она была вольнаго поведенія, какъ мать; но ему стало стыдно этикъ мыслей.

-- Однако, мнѣ хочется, чтобы она обратилась чуть ли не въ уличную дѣвку,-- подумалъ онъ.-- Это недурно. Мы, священники, не смѣемъ мечтать о приличныхъ женщинахъ и должны довольствоваться продажными. Хороша наша судьба!

Онъ задыхался и открылъ окно. Дождь прекратился, но небо не прояснилось. Тишина нарушалась лишь криками совъ вдали.

О, какимъ хорошимъ мужемъ могъ бы онъ быть, если бы не этотъ проклятый священническій санъ! Онъ обожалъ бы жену и дѣтей. Картины семейнаго счастья вызывали на его глазахъ слезы. Дура маркиза, сдѣлавшая изъ него служителя церкви, погубила его навѣки.

У дверей послышались шаги Жоана Эдуардо и шуршанье платья Амеліи. Амаро подошелъ къ замочной скважинѣ, кусая губы отъ бѣшенства. Дверь захлопнулась, Амелія побѣжала наверхъ, напѣвая пѣсенку, а священникъ легъ спать, страстно желая обладать прелестною дѣвушкою.

VII.

Черезъ нѣсколько дней послѣ этого отецъ Амаро и каноникъ Діасъ получили приглашеніе къ обѣду отъ аббата деревни Кортетасса. Это былъ веселый, добрый старичокъ, жившій въ приходѣ уже тридцать лѣтъ и слывшій лучшимъ поваромъ въ овруіѣ. Онъ праздновалъ въ этотъ день свои именины и пригласилъ, кромѣ каноника и Амаро, еще двухъ священниковъ -- отца Натаріо и отца Брито. Отецъ Натаріо былъ маленькій, сухой человѣкъ съ ястребиными глазами и прыщавымъ лицомъ, необычайно злой и раздражительный. У него была репутація прекраснаго латиниста и очень логичнаго человѣка. Онъ жилъ съ двумя племянницами-сиротами, постоянно говорилъ о своей любви и заботливости къ нимъ, расписывалъ ихъ, какъ образецъ всѣхъ добродѣтелей, и называлъ своими розочками. Отецъ Брито считался самымъ глупымъ и самымъ сильнымъ священникомъ въ епархіи. Внѣшностью и манерами онъ напоминалъ мужика прямо отъ сохи; у него была огромная голова и жесткіе волосы, спускавшіеся почти до бровей. Смуглая кожа отливала на лицѣ синевою отъ тщательныхъ усилій бритвы; мелкіе, прекрасные зубы сверкали бѣлизною каждый разъ, каікъ онъ заливался своимъ идіотскимъ смѣхомъ.

Когда священники садились за столъ, въ комнату вбѣжалъ впопыхахъ Либаниньо съ мокрою лысиною.

-- Охъ, голубчики мои, извините,-- затараторилъ онъ визгливымъ тономъ:-- я опоздалъ немножечко. Въ церкви Пресвятой Богородицы въ Эрмидѣ отецъ Нунишъ служилъ какъ разъ обѣдню по заказу. Я зашелъ послушать. Такъ уже хорошо было...

Гертруда, старая, дородная прислуга аббата, принесла миску съ куринымъ бульономъ. Либаниньо сталъ вертѣться вокругъ нея съ глупыми шуточками.

-- Ахъ, Гертрудочка, жестокая женщина, какое счастье ты могла бы дать одному человѣку!

Старушка добродушно засмѣялась, и ея рыхлая грудь затряслась отъ смѣха.

-- Что же это за поклонникъ явился у меня на старости лѣтъ?

-- Ахъ, голубушка, женщины хороши, какъ груши, только когда онѣ созрѣваютъ. Вотъ какъ нальются хорошенько, тутъ и наслаждаешься ими во-всю.

Священники захохотали и весело усѣлись за столъ.

Обѣдъ былъ состряпанъ самимъ аббатомъ. Похвалы его искусству начались съ перваго же блюда.

-- Замѣчательно вкусно, восхитительно, сеньоръ... Такой стряпни и въ раю не найти. Удивительно, чудесно...

Добрый аббатъ даже краснѣлъ отъ удовольствія. Онъ былъ, по словамъ настоятеля -- "божественнымъ мастеромъ своего дѣла", прочиталъ много книгъ по кулинарному искусству, постоянно изобрѣталъ новыя кушанья и гордился тѣмъ, что "изъ его головы вышло немало вкусныхъ вещей". Жизнь это протекала мирно и счастливо въ обществѣ старой Гертруды, добродушной и болтливой женщины, и его единственною мечтою было страстное желаніе угостить какъ-нибудь обѣдомъ самого епископа.

-- Кушайте пожалуйста, падре,-- говорилъ онъ Амаро, передавая ему блюдо.-- Я уже такъ старался... Не угодно-ли откушать греночковъ подъ соусомъ? Не буду хвалиться, но соусъ, кажется, вышелъ у меня недурно сегодня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Обѣдъ былъ дѣйствительно приготовленъ такъ хорошо, что, по словамъ каноника Діаса, Даже Святой Антоній могъ соблазниться имъ въ пустынѣ. Всѣ гости сбросили плащи и сидѣли въ. однѣхъ рясахъ, медленно прожевывая пищу и почти не разговаривая. Полуденное солнце весело играло на пузатыхъ стаканахъ со старымъ виномъ, посудѣ и блюдечкахъ со свѣжими оливками, а славный аббатъ внимательно рѣзалъ на тонкіе ломтики бѣлую грудинку фаршированнаго каплуна, сіяя отъ искренняго удовольствія.

Окна столовой выходили на дворъ. У самыхъ подоконниковъ, росли цвѣтущіе кусты камелій, за ними виднѣлось нѣсколько яблонь на фонѣ голубого неба. Вдали слышался скрипъ норіи.

Либаниньо ѣлъ за четверыхъ, не переставая подшучивать надъ Гертрудою.

-- Дай-ка мнѣ блюдо съ зеленью, цвѣточекъ мой прелестный. И не гляди на меня такъ, плутовка, ты губишь меня совсѣмъ.

-- Экій болтунъ!-- отвѣчала старуха весело.-- Вы бы поухаживали за мною тридцать лѣтъ тому назадъ.

Священники давились отъ смѣха. Двѣ бутылки портвейна были уже выпиты, и отецъ Брито разстегнулъ рясу.

Къ двери, со стороны двора, подошелъ старый нищій, жалобно бормоча молитву. Гертруда, подала ему хлѣба, и священники заговорили о томъ, что въ окружающей мѣстности появилось за послѣднее время очень много нищихъ и бродягъ.

-- Бѣдность большая, что ужъ и говоритъ!-- говорилъ мягкосердечный аббатъ.-- Голубчикъ Діасъ, скушайте еще кусочекъ, каплуна.

-- Да, бѣдность здѣсь велика, но лѣнь еще больше,-- сухо возразилъ отецъ Натаріо.-- Я знаю, что во многихъ имѣніяхъ нехватаетъ работниковъ; это не мѣшаетъ, однако, здоровымъ и молодымъ парнямъ бродить изъ деревни въ деревню и просить милостыню. Все это мерзавцы и негодяи.

-- Полно, полно, батюшка,-- перебилъ его аббатъ.-- Въ нашей мѣстности дѣйствительно очень много бѣдноты. Я знаю семьи, гдѣ отецъ, мать и нѣсколько человѣкъ дѣтей спятъ на полу въ повадку, какъ свиньи, и питаются однѣми овощами.

-- А чѣмъ же имъ больше питаться, по твоему мнѣнію?-- воскликнулъ каноникъ Діасъ, обгладывая косточку жирнаго каплуна и обсасывая свои пальцы.-- Не индѣйкой же? Какъ ты полагаешь? Каждый ѣсть, какъ ему подобаетъ по положенію.

Аббатъ усѣлся поудобнѣе, поправилъ на животѣ салфетку и сказалъ тономъ глубокаго убѣжденія:

-- Бѣдность угодна Господу Богу.

-- Хорошо, когда находятся богатые люди, оставляющіе наслѣдство церкви на дѣла благочестія,-- замѣтилъ отецъ Амаро съ серьезнымъ видомъ.

-- Собственность должна непремѣнно находиться въ рукахъ у церкви,-- произнесъ Натаріо авторитетнымъ тономъ.

Каноникъ Діасъ громко икнулъ и добавилъ:

-- Да, ради блеска культа и укрѣпленія вѣры.

-- Но главная причина нужды это -- страшная распущенность нравовъ,-- сказалъ Натаріо.

-- Да, ужасная!-- воскликнулъ аббатъ съ отвращеніемъ.-- Въ моемъ маленькомъ приходѣ въ настоящее время не меньше двѣнадцати беременныхъ дѣвушекъ. И представьте себѣ, если я пробую дѣлать имъ выговоръ, онѣ хохочутъ мнѣ прямо въ глаза.

Отецъ Брито разсказалъ объ одномъ ужасномъ случаѣ въ его приходѣ: нѣсколько дѣвушекъ семнадцати-восемнадцати лѣтъ забрались разъ на сѣновалъ и провели тамъ ночь съ цѣлой компаніей молодыхъ парней.

-- Я не знаю, что происходитъ въ твоемъ приходѣ, Брито,-- лукаво замѣтилъ Натаріо, которому вино развязало языкъ:-- но что бы тамъ ни было, у нихъ передъ глазами живой примѣръ. Говорятъ, что ты и жена мэра...

-- Это ложь!-- закричалъ Брито, краснѣя, какъ ракъ.

-- Однако, Брито, однако,-- заговорили всѣ кругомъ.

-- Это ложь, это ложь,-- повторялъ онъ.

-- Правду сказать, господа.-- замѣтилъ каноникъ, понизивъ голосъ и лукаво подмигивая:-- это очень симпатичная женщина. У Брито вкусъ недуренъ.

-- Я знаю, кто распускаетъ про меня эти слухи,-- волновался Брито.-- Это подлецъ -- Куміадскій помѣщикъ. Онъ злится на меня за то, что тотъ не провелъ его въ депутаты на послѣднихъ выборахъ. Подождите, переломаю я ребра этому негодяю.-- Глаза его налились кровью, и онъ повторялъ, потрясая кулаками:-- Переломаю я ему ребра...

-- Ну, полно. Нечего такъ волноваться, Брито,-- успокоивалъ его Натаріо.

Этотъ помѣщикъ въ Куміадѣ находился въ то время въ оппозиціи и располагалъ на выборахъ двумя стами голосовъ. Священники заговорили объ избирательной кампаніи. Всѣ они, кромѣ отца Амаро, умѣли, какъ выражался Натаріо, "состряпать депутата". Каждый сталъ разсказывать о своихъ подвигахъ на этомъ поприщѣ.

Отецъ Натаріо сообщилъ, что доставилъ на послѣднихъ выборахъ восемьдесятъ голосовъ кандидату правительства.

-- Чортъ возьми!-- воскликнули остальные.

-- И знаете какимъ путемъ? Я устроилъ чудо.

-- Какъ такъ?

-- Я уговорился съ однимъ миссіонеромъ, и наканунѣ выборовъ въ нашемъ приходѣ были получены письма съ неба за подписью Пресвятой Богородицы, въ которыхъ требовалось, подъ угрозой наказанія свыше, голосовать за правительственнаго кандидата. Тонко задумано, неправда-ли?

-- Геніально,-- согласились всѣ.

Одинъ Амаро былъ пораженъ этимъ откровеніемъ.

-- Исповѣдь -- тоже прекрасное орудіе въ нашихъ рукахъ.-- продолжалъ Натаріо.-- Футъ мы дѣйствуемъ черезъ женщинъ, но зато навѣрняка. Изъ исповѣди можно извлекать огромную пользу.

-- Но вѣдь исповѣдь -- настолько серьезный актъ, что, помоему, она не должна служить дѣлу выборовъ,-- сказалъ Амаро тономъ убѣжденія.

У отца Натаріо, сильно разгоряченнаго отъ вина и обѣда, вырвались неосторожныя слова.

Неужели же вы принимаете исповѣдь въ серьезъ, отецъ Амаро?

Эти слова вызвали всеобщее изумленіе.

-- Какъ? Вы спрашиваете, принимаю ли я исповѣдь въ серьезъ?-- закричалъ Амаро, уставившись на него въ ужасѣ.

-- Что вы, Натаріо? Что вы, побойтесь Бога!-- накинулись на него остальные.

Натаріо сталъ выпутываться изъ неловкаго положенія.

-- Постойте, выслушайте меня. Я вовсе не хочу сказать, что исповѣдь -- ерунда. Слава Богу, я не франкмасонъ. Смыслъ моихъ словъ тотъ, что исповѣдь есть лишь средство знать, что происходитъ въ приходѣ, и направлять стадо прихожанъ въ ту или иную сторону. И разъ это служить Богу, то это хорошее орудіе... Вотъ что, значитъ, я хочу сказать: что исповѣдь -- хорошее оружіе въ нашихъ рукахъ. Понимаете ля?

-- Ну, нѣтъ, Натаріо, ну, нѣтъ, что вы говорите, полно!-- закричали священники.

Натаріо разсердился.

-- Такъ неужели вы хотите убѣдить меня въ томъ, что мы дѣйствительно облечены отъ Бога властью отпускать грѣхи?-- закричалъ онъ гнѣвно.

-- Конечно, безусловно!

-- Quorum remiseris peccata, remittuntur eis,-- сказалъ каноникъ Діасъ, уплетая бобы.-- Такова формула. А формула это все мой дорогой.

-- Исповѣдь, по-моему -- самое существенное въ нашей дѣятельности,-- заявилъ Амаро тономъ ученика.-- Почитайте Святого Игнатія, почитайте Святого Ѳому.

-- Хорошо, такъ я попрошу васъ отвѣтить мнѣ на одинъ вопросъ,-- закричалъ Натаріо въ бѣшенствѣ.-- Вотъ вы, напримѣръ, сытно позавтракали, напились кофе, выкурили сигару и усѣлись послѣ этого исповѣдовать кого-нибудь. Ваши мысли заняты въ это время семейными или денежными дѣлами, у васъ болитъ голова или животъ... И вы воображаете, что можете отпускать грѣхи, какъ самъ Богъ?

Этотъ доводъ поразилъ всѣхъ присутствующихъ.

Каноникъ Діасъ положилъ вилку, поднялъ руки кверху и воскликнулъ съ комичною торжественностью.

-- Hereticus est! Онъ -- еретикъ.

-- Hereticus est! Это и мое мнѣніе,-- проговорилъ отецъ Амаро.

Въ это время Гертруда подала на столъ блюдо сладкаго рису.

-- Ну, ну, довольно объ этомъ, господа,-- сказалъ осторожный аббатъ, пользуясь удобнымъ случаемъ перемѣнить разговоръ.-- Попробуйте-ка лучше моего рису. Гертрудушка, дай сюда еще графинчикъ портвейна.

Но Натаріо не мотъ успокоиться и продолжалъ убѣждать Амаро въ своей правотѣ.

-- Отпускать грѣхи значитъ являть людямъ милость Божію. А это присуще лишь самому Богу...

-- Я могу выставитъ противъ этого два возраженія,-- закричалъ Амаро, торжественно поднимая палецъ.

-- Ну, ну, успокойтесь-же, господа,-- уговаривалъ ихъ аббатъ искренно огорченнымъ тономъ,-- откушайте-ка лучше рису. Вотъ и винцо 1815 года. Такое не каждый день пьешь.

Гости полюбовались сверкавшимъ въ хрустальныхъ рюмкахъ портвейномъ и усѣлись поудобнѣе въ обитыхъ кожею креслахъ. Начались тосты. Первый былъ провозглашенъ за аббата. Онъ пробормоталъ нѣсколько словъ благодарности и чуть не расплакался отъ удовольствія.

-- За Его Святѣйшество папу Пія IX!-- закричалъ Либаниньо, поднимая стаканъ.-- За несчастнаго мученика.

Всѣ вышили за Пія IX, чувствуя себя глубоко растроганными, Натаріо смягчился, заговорилъ о своихъ "розочкахъ" и сталъ цитировать Виргилія. Амаро откинулся назадъ въ креслѣ, засунулъ руки въ карманы и уставился машинальнымъ взоромъ на окна, мечтая объ Амеліи.

Аббатъ предложилъ перейти въ бесѣдку пить кофе.

Было три часа. Всѣ пошатывались немного и икали, весело смѣясь. Одинъ Амаро держался на ногахъ вполнѣ твердо, но и тотъ чувствовалъ себя настроеннымъ очень нѣжно и сантиментально.

-- А теперь, господа,-- предложилъ аббатъ, допивъ послѣднюю каплю кофе:-- не прогуляться-ли намъ въ мое имѣньице?

-- Ладно, пойдемте, для пищеваренія,-- пробормоталъ каноникъ, съ трудомъ поднимаясь со стула.-- Посмотримъ имѣніе аббата.

Они пошли по узкой проѣзжей дорогѣ. День былъ ясный, и солнце пріятно грѣло. Дорога вилась лентой между живыми изгородями, среди широкихъ полей. Мѣстами попадались группы оливковыхъ деревьевъ; вдали, на горизонтѣ, тянулась цѣпь холмовъ, поросшихъ темно-зеленымъ сосновымъ лѣсомъ. Кругомъ стояла полная тишина. Только вдали, на большой дорогѣ, слышался временами скрипъ телѣти. Священники шли медленно, слегка пошатываясь, перебрасывались шуточками и находили, что жизнь -- очень, хорошая вещь.

Каноникъ взялъ подъ руку аббата; Брито шелъ рядомъ съ Амаро и клялся, что онъ, изобьетъ до крови Куміадскаго помѣщика.

-- Полно, успокойтесь, Брито, не надо такъ волноваться изъ-за пустяковъ,-- уговаривалъ Амаро, попыхивая сигарою.

Отецъ Натаріо шелъ впереди всѣхъ, неся на рукѣ волочившійся по пыли плащъ. Ряса его была разстегнута, изъ-подъ нея виднѣлся грязный жилетъ. Ноги въ дырявыхъ чулкахъ частенько подкашивались, заставляя священника шататься изъ стороны въ сторону.

Внезапно всѣ остановились. Натаріо ругался, не помня себя отъ бѣшенства,

-- Оселъ, не видишь ты, что-ли, куда прешь? Животное!

Оказалось, что онъ натолкнулся у поворота дороги на старика, ведшаго овцу, и чуть не свалился въ пьяномъ видѣ.

-- Простите, падре, Бога ради,-- робко взмолился старикъ.

-- Животное, одно слово животное!-- ревѣлъ Нотаріо, потрясая кулаками.-- Учить надо такихъ негодяевъ.

Старикъ бормоталъ слова извиненія и почтительно снялъ шляпу. У него были совсѣмъ сѣдые волосы. Судя по внѣшности, это былъ работникъ, состарившійся на тяжелой полевой работѣ. Онъ. склонился, покраснѣвъ отъ стыда, и прижался къ изгороди, чтобы пропустить по узкой дорогѣ веселыхъ и подвыпившихъ служителей, церкви.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амаро не пожелалъ итти съ коллегами въ усадьбу аббата. Въ концѣ деревни онъ распрощался съ ними и повернулъ назадъ въ сторону Леріи.

Дорога шла вдоль каменной ограды какой-то усадьбы. У воротъ, посреди дороги, стояла бурая корова. Амаро захотѣлось подурачиться, и онъ ткнулъ ее зонтикомъ въ бокъ. Она медленно сошла съ мѣста, и Амаро, обернувшись, увидѣлъ у воротъ, къ своему великому удивленію, весело смѣющуюся Амелію.

-- Что это вы пугаете мнѣ скотъ, падре?

-- Амелія! Какимъ чудомъ очутились вы здѣсь?

Она покраснѣла слегка.

-- Я пріѣхала съ доною Маріею. Надо взглянуть на овощи.

Около Амеліи стояла дѣвушка, укладывавшая въ большую корзину кочни капусты.

-- Значитъ, это усадьба доны Маріи?

Амаро вошелъ въ садъ. Отъ воротъ тянулась тѣнистая аллея изъ старыхъ пробковыхъ деревьевъ. Въ концѣ ея виднѣлся бѣлѣющій на солнцѣ домъ.

-- Да. А рядомъ наша усадьба. Но входъ тоже отсюда. Ступай теперь, Жоанна.

Дѣвушка подняла корзину на голову, попрощалась и пошла по дорогѣ.

-- Гм... гм... кажется, это недурное имѣніе,-- замѣтилъ священникъ.

-- Пойдемте посмотримъ наши владѣнія,-- сказала Амелія.-- Это маленькій клочокъ земли, но взглянуть стоитъ. Зайдемте только сперва поздороваться съ доною Маріею.

-- Хорошо, пойдемте.

Они отправились, молча, по аллеѣ.

Земля была усѣяна сухими листьями. Между старыми стволами росли кусты гортензій, печально поникшихъ подъ частыми дождями. Аллея замыкалась старымъ, неуклюжимъ, одноэтажнымъ домомъ.

Мимо нихъ прошелъ молодой работникъ съ ведромъ.

-- Гдѣ барыня, Жоанъ?-- спросила Амелія.

-- Она въ оливковой рощѣ,-- отвѣтилъ тотъ вяло.

Оливковая роща находилась далеко, на другомъ концѣ усадьбы. Туда нельзя было пройти иначе, какъ въ галошахъ, потому что дорога была сырая и грязная.

-- Вы перепачкаете сапоги, падре, если пойдете. Лучше отправимтесь къ намъ. Пожалуйте сюда...

Они остановились у старой, поросшей вьющимися растеніями ограды. Амелія открыла небольшую зеленую калитку, и они спустились по тремъ каменнымъ ступенькамъ на дорожку, шедшую вдоль стѣны. Съ одной стороны ея росли розовые кусты, цвѣтущіе круглый годъ.

Амелія останавливалась на каждомъ шагу, поясняя, гдѣ что будутъ сѣять. Амаро слушалъ, поглядывая на нее искоса. Голосъ дѣвушки казался ему въ деревенской тишинѣ еще нѣжнѣе и пріятнѣе, щеки ея разгорѣлись на свѣжемъ воздухѣ, глаза, заблестѣли ярче обыкновеннаго.

Въ концѣ дорожки начиналась ихъ усадьба. Но калитка была заперта.

-- Вѣрно работникъ унесъ ключъ съ собою?

Она перегнулась черезъ калитку и закричала громко:

-- Антоніо, Антоніо...

Но никто не откликался на ея зовъ.

-- Онъ ушелъ должно быть въ конецъ,-- сказала она съ досадою.-- Но здѣсь по близости можно пролѣзть черезъ изгородь. Въ дѣтствѣ я никогда не пользовалась калиткою, а лазила всегда тутъ.

Амаро улыбался. Ему было трудно говорить. Вино аббата разгорячило его, а присутствіе Амеліи разжигало въ немъ страстное желаніе обладать ею.

-- Вотъ это мѣсто,-- сказала Амелія, останавливаясь.-- Лѣзьте впередъ.

-- Ладно.

Онъ подобралъ рясу, пролѣзъ въ отверстіе и соскочилъ внизъ на лужайку, но поскользнулся въ сырой травѣ и упалъ. Амелія захлопала въ ладоши, весело смѣясь.

-- А теперь прощайте, падре, я пойду къ донѣ Маріи. Вамъ не выбраться оттуда. Калитка заперта, а черезъ изгородь вамъ не пролѣзть обратно -- слишкомъ высоко. Теперь вы пойманы...

-- Ахъ, вы насмѣшница!

Она не переставала хохотать, поддразнивая его. Священникъ былъ очень возбужденъ.

-- Прыгайте ко мнѣ,-- сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.

Она сдѣлала видъ, будто ей страшно.

-- Прыгайте скорѣе.

-- Ладно,-- крикнула она вдругъ, соскочила сверху и упала ему на грудь, вскрикнувъ слегка. Амаро пошатнулся, но удержалъ ее, крѣпко прижалъ къ своей груди и быстро поцѣловалъ въ шею.

Амелія высвободилась изъ его объятій, задыхаясь и густо покраснѣвъ, но не убѣжала, а стала поправлять на себѣ дрожащими руками волосы и платье.

-- Амелія, дорогая!..-- сказалъ Амаро.

Тогда она приподняла юбку и побѣжала вдоль изгороди. Амаро пошелъ за ней слѣдомъ, стараясь догнать. Но когда онъ добрался до калитки, Амелія разговаривала съ работникомъ, принесшимъ ключъ.

-- Антоніо,-- сказала она,-- проводите падре къ воротамъ. Прощайте, падре.

И она убѣжала по мокрой травѣ въ оливковую рощу къ донѣ Маріи. Та сидѣла на большомъ камнѣ, наблюдая за работой поденщицъ, сбивавшихъ съ деревьевъ оливки.

-- Что съ тобою, голубушка? Откуда ты прибѣжала? Ты, кажется, съ ума спятила?

-- Я просто запыхалась,-- отвѣтила она, вся раскраснѣвшись, и сѣла рядомъ со старухой. Грудь ея тяжело вздымалась, губы были полуоткрыты, глаза устремлены въ одну точку. Въ головѣ вертѣлась одна неотвязная, радостная мысль:

-- Онъ любитъ меня, онъ любить меня...

VIII.

Отецъ Амаро вернулся домой въ ужасномъ состояніи.

-- Что мнѣ дѣлать теперь?-- спрашивалъ онъ себя, и сердце его сжималось отъ волненія.

Надо было прежде всего уѣхать отъ сеньоры Жоаннеры на другую квартиру. Нельзя было оставаться жить подъ одною крышею съ дѣвушкой, послѣ того, что случилось.

Онъ видѣлъ, правда, что Амелія не разсердилась на него. Можетъ быть, она сдержала свой гнѣвъ изъ уваженія къ его сану или изъ вниманія къ нему, какъ къ другу каноника. Но она могла, разсказать все матери или Жоану Эдуардо. Какой ужасъ! Это пахло большимъ скандаломъ, можетъ быть даже переводомъ въ деревенскій приходъ. Что сказала бы графиня де-Рибамаръ?

Амаро рѣшилъ переговорить съ каноникомъ Діасъ. При своемъ слабомъ характерѣ онъ чувствовалъ во всѣхъ трудныхъ случаяхъ потребность обратиться за помощью къ чужой волѣ. Кромѣ того, ему было бы трудно найти себѣ квартиру и прислугу безъ содѣйствія каноника, знавшаго Лерію, какъ свои пять пальцевъ.

Придя къ Діасу, онъ засталъ его въ столовой. Старикъ сидѣлъ у стола въ покойномъ креслѣ съ молитвенникомъ на колѣняхъ и дремалъ. Услышавъ шаги Амаро, онъ лѣниво пріоткрылъ, глаза и пробормоталъ:

-- Я, кажется, заснулъ слегка.

-- Я зашелъ къ вамъ по дѣлу...-- началъ Амаро.

-- А славнымъ обѣдомъ угостилъ насъ аббатъ,-- перебилъ его каноникъ и забарабанилъ пальцами по молитвеннику.

-- Знаете, отецъ-наставникъ,-- сказалъ Амаро и чуть было не добавилъ:-- со мною случилось нѣчто ужасное,-- по удержался и сказалъ вмѣсто этого:-- сегодня я чувствую себя прекрасно, но послѣднее время мнѣ все что-то нездоровилось...

-- Вы дѣйствительно блѣдноваты, голубчикъ,--отвѣтилъ каноникъ, пристально разглядывая его.-- Примите-ка разокъ слабительнаго.

Амаро помолчалъ нѣсколько времени, уставившись на слабое пламя лампы.

-- Знаете, я собираюсь перемѣнить квартиру.

Каноникъ поднялъ голову и поглядѣлъ на него та недоумѣніи.

-- Перемѣнить квартиру? А почему?

Отецъ Амаро подвинулъ свой стулъ ближе къ канонику и заговорилъ тихимъ голосомъ:

-- Видите ли, мнѣ приходитъ въ голову, что неловко жить въ домѣ, гдѣ есть молодая дѣвушка...

-- Что за ерунда! Вы -- жилецъ и живете, какъ въ гостиницѣ. Не говорите глупостей.

-- Нѣтъ, нѣтъ, отецъ-наставникъ, повѣрьте, что я правъ...

И онъ вздохнулъ. Ему хотѣлось, чтобы каноникъ вызвалъ его на откровенность.

Тотъ поглядѣлъ на него пристально.

-- Скажите откровенно -- вы находите плату слишкомъ высокой?

-- Нѣтъ,-- возразилъ Амаро нетерпѣливо.

-- Такъ въ чемъ же дѣло? Должна же быть какая-нибудь причина для этого. Мнѣ кажется, что лучше такого дома трудно найти.

-- Конечно, конечно,-- согласился Амаро, возбужденно шагая по комнатѣ.-- Но мнѣ неловко оставаться. Не поможете ли вы мнѣ найти недорогую, скромно меблированную квартирку? Вы лучше меня знаете толкъ въ такихъ дѣлахъ.

Каноникъ помолчалъ, медленно поглаживая подбородокъ.

-- Гм... недорогую квартирку...-- проворчалъ онъ, наконецъ.-- Что же, надо будетъ подумать... Можетъ быть, оно и, правда, лучше.

-- Понимаете ли вы?-- началъ было Амаро, наклоняясь къ канонику.-- Домъ сеньоры Жоаннеры...

Но въ это время отворилась дверь, и въ комнату вошла дона Жозефа. Начался общій разговоръ объ обѣдѣ у аббата, о болѣзни полнаго каноника Саншиша, и въ результатѣ Амаро ушелъ отъ Діаса даже довольный, что онъ "не открылся ему".

Каноникъ остался сидѣть у стола. Рѣшеніе Амаро уѣхать отъ сеньоры Жоаннеры было въ сущности даже пріятно старику. Устроивъ молодого священника на квартирѣ на улицѣ Милосердія, онъ уговорился съ хозяйкою, что перестанетъ давать ей обычную сумму, которую онъ аккуратно приносилъ ей въ концѣ каждаго мѣсяца въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ. Но онъ скоро пожалѣлъ объ этомъ поступкѣ. Когда не было жильцовъ, сеньора Жоаннера спала одна въ первомъ этажѣ, и каноникъ могъ спокойно наслаждаться ласками своей старой подруги. Съ пріѣзда же Амаро сеньора Жоаннера перешла спать наверхъ рядомъ съ комнатою дочери, и каноникъ сразу понялъ все неудобство этой перемѣны. Приходилось выбирать время, когда Амелія обѣдаетъ гдѣ-нибудь въ гостяхъ, а прислуга уходитъ за водою. Въ результатѣ важный каноникъ, сдѣлавшійся на старости лѣтъ порядочнымъ эгоистомъ, былъ лишенъ правильнаго гигіеническаго удовлетворенія своихъ потребностей и попалъ въ положеніе школьника, который любитъ учительницу. Если бы Амаро уѣхалъ теперь, сеньора Жоаннера перешла бы снова спать внизъ, и каноникъ получилъ бы возможность наслаждаться прежними удобствами. Правда, пришлось бы опять давать нѣкоторую сумму на хозяйство, но ничего не подѣлать! Лучше ужъ давать деньги, чѣмъ терпѣть неудобство.

-- По крайней мѣрѣ буду жить всласть,-- закончилъ онъ вслухъ свои размышленія.

-- О чемъ это вы разговариваете сами съ собой, братецъ?-- спросила дона Жозефа, начавшая дремать въ креслѣ рядомъ съ нимъ.

-- Я обдумывалъ, какъ мнѣ обуздать плоть во время поста.-- отвѣтилъ онъ, смѣясь густымъ басомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амаро былъ уже дома въ это время и шелъ наверхъ пить чай, ожидая увидѣть въ столовой грозно настроенную сеньору Жоаннеру. Но онъ засталъ за чаемъ одну Амелію; услышавъ его шаги на лѣстницѣ, она быстро схватила работу и склонилась надъ шитьемъ, вся красная, какъ ракъ.

-- Добрый вечеръ, Амелія!

-- Добрый вечеръ,-- отвѣтила она сухо.

Ея тонъ поразилъ священника.

-- Амелія,-- сказалъ онъ тономъ мольбы,-- прошу васъ, простите меня. Я совсѣмъ забылся. Я самъ не понимаю, что дѣлаю. Но повѣрьте, я рѣшилъ исправить это и попросилъ уже сеньора каноника найти мнѣ другую квартиру.

Онъ говорилъ съ опущеннымъ лицомъ и не могъ видѣть, какъ Амелія подняла на него глаза, полные удивленія и отчаянія. Но въ этотъ моментъ въ комнату вошла сеньора Жоаннера и закричала при видѣ его:

-- Я уже знаю, я уже знаю все. Отецъ Натаріо разсказалъ мнѣ, какимъ чуднымъ обѣдомъ васъ накормили. Ну-ка, разскажите еще разъ все по порядку.

Амаро пришлось подробно описать всѣ блюда и повторить дословно всѣ разговоры. Потомъ стали говоритъ объ имѣніи, и священникъ спустился къ себѣ, не рѣшившись сказать хозяйкѣ, что онъ уѣзжаетъ отъ нея.

На слѣдующее утро каноникъ явился къ Амаро рано утромъ. Тотъ сидѣлъ у окна и брился.

-- Знаете, я, кажется, нашелъ для васъ квартирку. Недалеко отъ меня есть домикъ маіора Нуниша. Его переводятъ въ другой городъ.

Эта поспѣшность непріятно, поразила Амаро.

-- Это меблированная квартира?-- спросилъ онъ съ огорченіемъ въ голосѣ.

-- Да, меблированная, и съ посудой, и съ постельнымъ,= бѣльемъ.

-- Какъ же мнѣ быть?

-- Какъ же быть? Переѣхать поскорѣе. И я долженъ признать, Амаро, что вы нравы. Я тоже пришелъ къ убѣжденію, что вамъ слѣдуетъ жить одному. Одѣвайтесь скорѣе и пойдемте посмотрѣть квартиру.

Домикъ находился на улицѣ Созасъ. Это было старое одноэтажное зданіе съ покривившимися полами и выбитыми стеклами въ нѣсколькихъ окнахъ. Мебель въ квартирѣ была самая допотопная. Тѣмъ не менѣе Амаро согласился переѣхать. Каноникъ досталъ ему въ тотъ же день прислугу, бывшую кухарку адвоката Годиньо, очень набожную и тихую женщину. Она была сестрою знаменитой Діонизіи, которая славилась въ Леріи тѣмъ, что была прежде любовницею всѣхъ важныхъ лицъ въ городѣ и причинила немало горя многимъ женамъ и мамашамъ. Теперь она уже состарилась, открыла прачешное заведеніе, брала вещи въ закладъ и занималась акушерствомъ и сводничествомъ.

Каноникъ сообщилъ сеньорѣ Жоаннерѣ о рѣшеніи Амаро въ этотъ же день. Она очень удивилась и назвала священника неблагодарнымъ, но каноникъ успокоилъ ее, объяснивъ, почему это удобнѣе, и обѣщавъ снова давать ей на хозяйство.

Амаро уложилъ свои вещи, печально оглядывая комнаты, мягкую постель, столикъ съ бѣлою салфеткою, большое кресло., въ которомъ онъ сидѣлъ такъ часто, читая молитвенникъ и прислушиваясь къ пѣнію Амеліи наверху.

-- Кончено, кончено все,-- думалъ онъ съ отчаяніемъ, возмущаясь своимъ поспѣшнымъ рѣшеніемъ. Ему было ясно, что Амелія любила его и никому ничего не сказала. Къ чему же было затѣвать переѣздъ на другую квартиру?

Обѣдъ прошелъ очень печально. Амелія жаловалась на головную боль, чтобы объяснить какъ-нибудь свою блѣдность. Каноникъ, всталъ и сказалъ, что проводитъ Амаро на новую квартиру.

Священникъ подошелъ къ хозяйкѣ.

-- Благодарю васъ, сеньора, я крайне признателенъ вамъ за все. Повѣрьте, что...

Но волненіе сдавливало ему горло. Сеньора Жоаннера поднесла бѣлый передникъ къ глазамъ.

-- Полно, полно, сеньора,-- добродушно засмѣялся каноникъ:-- вѣдь падре не въ Индію уѣзжаетъ.

-- Тяжело разставаться съ друзьями,-- всхлипывала сеньора Жоаннера.

Амаро попробовалъ было шутить, но это плохо удалось ему. Амелія была блѣдна, какъ полотно, и кусала губы отъ волненія.

Наконецъ, Амаро ушелъ. Жоанъ Русо, принесшій ему чемоданъ на улицу Милосердія, когда онъ пріѣхалъ въ Лерію, понесъ его теперь на улицу Созасъ, подвыпивши, какъ и въ первый разъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Очутившись вечеромъ одинъ на новой, мрачной квартирѣ, Амаро впалъ въ черную меланхолію. Онъ оглядывался въ комнатѣ, и взоръ его съ отвращеніемъ останавливался на маленькой желѣзной кровати съ жесткимъ матрацемъ, на мутномъ зеркалѣ, на умывальной чашкѣ съ кувшиномъ, стоявшихъ прямо на подоконникѣ, такъ какъ въ комнатѣ не было умывальника. Все кругомъ было пропитано сыростью и покрыто плѣсенью. На темной улицѣ шелъ мелкій, непрерывный дождь. Боже, что за жизнь!

Его гнѣвъ обрушился тогда на Амелію. Она была виновата въ томъ, что онъ лишился удобствъ, очутился въ одиночествѣ, долженъ былъ платить дороже за такую гадость. Если бы у нея было сердце, она пришла бы къ нему въ комнату и сказала:-- Отецъ Амаро, почему вы уѣзжаете? Я не сержусь, оставайтесь.-- Она вѣдь возбудила въ немъ желаніе своими нѣжными взорами и чрезмѣрной любезностью. Такъ нѣтъ, она не сказала ему теперь ни слова, а предоставила уложиться и уйти.

Онъ поклялся не ходить больше къ сеньорѣ Жоаннерѣ и сталъ обдумывать способъ унизить и наказать Амелію. Но какъ? Надо было укрѣпить свое положеніе въ высшемъ набожномъ обществѣ Леріи, сойтись поближе съ настоятелемъ собора, отвлечь отъ улицы Милосердія каноника и сестеръ Гансозо, дать понять дамамъ хорошаго круга, что сеньора Жоаннера -- проститутка, забросать мать и дочь грязью... Амаро возненавидѣлъ весь свѣтскій міръ за то, что многія преимущества и наслажденія этого міра были недоступны ему. Ненависть ко всему мірскому побуждала его увлекаться мечтами о своемъ духовномъ превосходствѣ надъ людьми. Жалкій чиновникъ Жоанъ Эдуардо могъ жениться на Амеліи, но что представлялъ онъ собой въ сравненіи со священникомъ, облеченнымъ властью отъ Бога награждать людей райскимъ счастьемъ или карать ихъ муками ада? Это сознаніе наполняло душу Амаро гордостью. Онъ жалѣлъ только о томъ, что лучшія времена церкви прошли, и она не располагаетъ больше кострами инквизиціи, тюрьмами и палачами.

Жизнь Амаро потекла очень однообразно. На улицѣ было холодно и сыро. Отслуживъ утромъ обѣдню, онъ возвращался домой, снималъ грязные сапоги, надѣвалъ мягкія туфли и начиналъ скучать. Въ три часа ему подавали обѣдъ, и онъ ни разу не поднялъ съ миски разбитую крышку безъ того, чтобы не вспомнить веселыхъ обѣдовъ на улицѣ Милосердія. Прислуга Висенсія была больше похожа на. солдата, въ юбкѣ, чѣмъ на женщину, и постоянно сморкалась въ передникъ. Притомъ она была очень неопрятна и часто подавала грязную посуду. Амаро былъ такъ мрачно настроенъ, что не жаловался ни на что, ѣлъ всегда на-спѣхъ и сидѣлъ часто часами одинъ, покуривая сигару и отчаянно скучая.

По вечерамъ ему бывало всегда особенно тяжело. Онъ попробовалъ было читать, но книги скоро надоѣдали ему; отвыкнувъ отъ чтенія, онъ часто даже не понималъ смысла книги. Стоять у окна и глядѣть на темную ночь было тоже скучно. Онъ ходилъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину, и ложился спать, не помолившись. Ему казалось, что отказавшись отъ Амеліи, онъ принесъ огромную жертву и могъ не утруждать себя молитвою.

Каноникъ никогда не заходилъ къ нему, увѣряя, что "у него начинаетъ болѣть животъ, какъ только онъ попадаетъ въ такой мрачный домъ". Амаро дулся, страдалъ, но не шелъ ни къ Діасу, ни къ сеньорѣ Жоаннерѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сердце Амеліи начинало сильно биться каждый разъ, какъ она слышала звонокъ у двери. Но на лѣстницѣ скрипѣли сапоги Жоана Эдуардо, или шлепали галоши старыхъ богомолокъ. Она закрывала глаза въ нѣмомъ отчаяніи, обманувшись въ своихъ ожиданіяхъ. Иной разъ, часовъ въ десять, когда ей становилось ясно, что Амаро не придетъ, рыданія сдавливали ей горло, и ей становилось такъ тяжело, что она уходила къ себѣ, жалуясь на головную боль.

Первые дни послѣ его переѣзда на новую квартиру домъ показался ей пустымъ и зловѣще-мрачнымъ. Она въ бѣшенствѣ прижала къ груди полотенце, которымъ Амаро вытеръ руки въ послѣдній разъ передъ уходомъ, и прильнула губами къ подушкѣ на его кровати. Днемъ она постоянно видѣла передъ собою его лицо, ночью онъ являлся ей во снѣ. Любовь къ священнику разгоралась въ ней все сильнѣе и сильнѣе, несмотря на разлуку съ нимъ.

Однажды вечеромъ она отправилась навѣстить родственницу, служившую сидѣлкою въ больницѣ. Дойдя до моста, она увидала кучку народа, собравшагося вокругъ растрепанной дѣвушки въ ярко-красномъ платьѣ, ругавшей на чемъ свѣтъ стоить какого-то солдата.

-- Что тутъ случилось?-- спросила Амелія, узнавъ въ толпѣ одного знакомаго торговца.

-- Ничего, барышня. Солдатъ швырнулъ дѣвчонкѣ дохлую крысу въ лицо, а она подняла цѣлый скандалъ. Просто гулящая дѣвка.

Амелія вглядѣлась поближе въ лицо скандалистки и узнала въ ней свою подругу дѣтства Жоанну Гомишъ. Она сошлась со священникомъ Абиліо; его перевели въ худшій приходъ, а она уѣхала въ Опорто, стала вести распутную жизнь, впала въ нужду и, вернувшись въ Лерію, поселилась около казармъ.

Эта случайная встрѣча произвела на Амелію очень глубокое впечатлѣніе. Она тоже любила священника и плакала отъ разлуки съ нимъ. Куда могла привести ее эта любовь? Къ судьбѣ Жоанны. Она живо представила себѣ, какъ, на нее будутъ показывать пальцами, какъ отецъ Амаро броситъ ее, да еще, пожалуй, не одну, а съ ребенкомъ и безъ куска хлѣба. Эта встрѣча подѣйствовала на нее очень благотворно; она рѣшилась воспользоваться разлукою и постараться забыть Амаро, а также поторопить свадьбу съ Жоаномъ Эдуардо.

Въ теченіе нѣсколькихъ дней Амелія дѣлала все возможное, чтобы оживить въ себѣ интересъ къ жениху, и даже принялась вышивать ему туфли, но это длилось недолго. Мысль объ Амаро скоро вернулась къ ней съ новой силой, и образъ его сталъ преслѣдовать ее всюду. Что онъ дѣлалъ? Почему онъ не приходилъ? Не любилъ ли ужъ онъ другую? Муки ревности стали жестоко терзать ея душу. Всѣ честныя намѣренія исчезали понемногу въ пожиравшемъ ее пламени. Если воспоминаніе о Жоаннѣ и возвращалось къ ней иногда, она отгоняла его съ сердцемъ и признавала только безумные доводы въ пользу любви къ Амаро. Ея единственнымъ желаніемъ было броситься ему на шею и цѣловать его... хотя-бы пришлось заплатить за это жизнью.

Одновременно съ этимъ ей стало очень непріятно ухаживанье Жоана Эдуарда. Она находила его глупымъ и раздражалась каждый разъ, какъ на лѣстницѣ слышались его шаги.

По ночамъ ее мучили всегда кошмарные сны, а днемъ она терзалась ревностью, впадала въ меланхолію, раздражалась изъ-за каждаго пустяка. Характеръ ея сильно испортился.

-- Что съ тобою, Амелія?-- спрашивала иногда мать.

-- Мнѣ нездоровится.

Она была, дѣйствительно, блѣдна и потеряла аппетитъ. Однажды утромъ у нея открылся жаръ, и пришлось даже остаться въ постели. Мать испугалась и послала за докторомъ Гувеа. Старый, опытный врачъ осмотрѣлъ дѣвушку и вышелъ изъ ея комнаты съ довольнымъ видомъ, спокойно нюхая табакъ.

-- Ну, что-же съ нею, докторъ?-- спросила сеньора Жоаннера.

-- Выдайте ее поскорѣе замужъ, сеньора, больше ничего. Я ужъ не первый разъ говорю вамъ это.

-- Но какъ же, докторъ?

-- Говорю я вамъ, выдайте ее скорѣе замужъ,-- повторилъ онъ, прощаясь, и спустился внизъ, слегка прихрамывая.

Амелія скоро поправилась къ большой радости Жоана Эдуардо, который очень скорбѣлъ душою во время ея болѣзни и глубоко сожалѣлъ о томъ, что не можетъ ухаживать за нею.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ слѣдующее воскресенье, войдя въ алтарь, чтобы служить обѣдню, Амаро увидѣлъ въ соборѣ Амелію съ матерью. Онъ закрылъ глаза, и руки его такъ задрожали, что онъ чуть не выронилъ изъ рукъ чаши со Св. Дарами. Амелія не спускала съ него глазъ во время службы. Когда Амаро произнесъ Benedicat yоs, протянувъ впередъ правую руку, вся ея душа устремилась къ алтарю, словно передъ нею стоялъ самъ Богъ, подъ благословеніемъ котораго склонялись головы вѣрующихъ въ соборѣ.

Когда обѣдня кончилась, и народъ сталъ расходиться, пошелъ дождь. Амелія остановилась у выхода съ матерью и нѣсколькими дамами, выжидая, когда дождь прекратится.

-- Здравствуйте.-- обратился къ нимъ Амаро, блѣдный, какъ, смерть, тоже выходя изъ собора.

-- Мы пережидаемъ дождь, падре,--сказала сеньора Жоаннера, оборачиваясь.-- А что это васъ такъ давно не видать? Развѣ мы провинились чѣмъ-нибудь передъ вами? Знаете, это даже обидно.

-- Я былъ очень занятъ все время,-- пробормоталъ священникъ.

-- Ну, хоть бы вечеркомъ зашли на минутку. Мнѣ очень непріятно, что вы совсѣмъ забыли насъ. И всѣ рѣшительно замѣтили это. Право, падре, это даже неблагодарно съ вашей стороны.

Амаро покраснѣлъ.

-- Хорошо. Я приду сегодня вечеромъ и заглажу свою вину.

Амелія тоже покраснѣла и пристально разглядывала пасмурное небо, чтобы скрытъ волненіе. Амаро предложилъ дамамъ свой зонтикъ; въ то время, какъ сеньора Жоаннера раскрывала его и тщательно подбирала шлейфъ шелковаго платья, Амелія шепнула священнику:

-- Такъ приходите вечеромъ непремѣнно. Я такъ тосковала безъ васъ, чуть съ ума не сошла! Пожалуйста приходите.

По дорогѣ изъ собора домой Амаро съ трудомъ удерживался отъ того, чтобы не побѣжать по улицамъ отъ радости. Онъ вспоминалъ лицо Амеліи, ея круглыя плечи, слова: "я путь съ ума не сошла". Въ его душѣ ярко вспыхнула увѣренность въ томъ, что онъ любимъ, и это сознаніе наполнило все его существо глубокимъ чувствомъ отрады.

За обѣдомъ онъ почти не ѣлъ, съ нетерпѣніемъ поджидая вечера и ежеминутно поглядывая на часы. Передъ уходомъ онъ открылъ молитвенникъ и внимательно прочиталъ нѣсколько молитвъ изъ суевѣрнаго страха, какъ бы Богъ или Святые не разсердились на него за недостатокъ благочестія и не помѣшали его любви къ Амеліи.

Когда, онъ вошелъ въ столовую на улицѣ Милосердія, его встрѣтилъ взрывъ бурнаго восторга.

-- Наконецъ-то! Мы уже думали, что вы умерли. Какимъ чудомъ вы попали сюда?

Стулья раздвинулись, священника усадили и осыпали его вопросами. Что онъ дѣлалъ это время? Отчего онъ такъ похудѣлъ?

Амелія молчала, но лицо ея горѣло, и влажные глаза не отрывались отъ Амаро, удобно сидѣвшаго въ креслѣ каноника, и смѣшившаго дамъ разсказати о своей неопытной и неловкой прислугѣ Висенсіи.

Жанъ Эдуардо стоялъ въ сторонѣ и перелистывалъ старый альбомъ.

IX.

Такъ возобновились близкія отношенія Амаро съ Амеліей и сеньорою Жоаннерою. Онъ обѣдалъ рано, читалъ молитвенникъ и, какъ только часы на соборной колокольнѣ били семь, закутывался въ плащъ и спѣшилъ на улицу Милосердія. При видѣ освѣщеннаго окна столовой въ немъ вспыхивала яркимъ пламенемъ любовь, но часто къ этому чувству примѣшивался страхъ, что мать встрѣтитъ его съ подозрѣніемъ, или Амелія будетъ холодна съ нимъ. Не имѣя увѣренности, онъ даже входилъ въ столовую не иначе, какъ съ правой ноги.

На улицѣ Милосердія собирались каждый вечеръ сестры Гансозо, дона Жозефа Діасъ и каноникъ, часто обѣдавшій теперь у сеньоры Жоаннеры. Когда Амаро входилъ, каноникъ потягивался въ креслѣ, гдѣ дремалъ послѣ обѣда, и спрашивалъ, сладко позѣвывая:

-- Ну, какъ поживаетъ нашъ красавчикъ?

Амаро садился рядомъ съ Амеліей, занятой какимъ-нибудь рукодѣльемъ. Выразительные взгляды, которыми они обмѣнивались, служили нѣмою клятвою въ томъ, что ихъ любовь лишь возросла съ послѣдней встрѣчи. Начинался общій разговоръ. Темою служили всегда мелкія городскія сплетни: что сказалъ настоятель, почему каноникъ Кампешъ отпустилъ свою прислугу, что говорилось про жену Новаиша....

-- Мало у васъ всѣхъ любви къ ближнимъ,-- ворчалъ каноникъ Діасъ, ворочаясь въ креслѣ, икалъ и снова закрывалъ глаза.

Какъ только на лѣстницѣ слышались шаги Жоана Эдуардо, Амелія немедленно готовила карточный столикъ, и Амаро садился играть съ доною Жозефою и одною изъ сестеръ Гансозо. Священникъ игралъ плохо, и Амелія садилась всегда позади его стула, чтобы "руководить" имъ. Иной разъ онъ оборачивался къ дѣвушкѣ лицомъ, и они оказывались такъ близко другъ къ другу, что дыханіе ихъ смѣшивалось.

-- Этой ходить?-- спрашивалъ онъ, иногда, указывая взоромъ на карту.

-- Нѣтъ, нѣтъ, постойте, дайте разобраться,-- говорила она, краснѣя отъ удовольствія.

Рука ея касалась плеча священника, Амаро чувствовалъ сильный запахъ о-де-колона, которымъ она душилась.

Жоанъ Эдуардо стоялъ по-близости, покусывая усы отъ бѣшенства. Амеліи скоро надоѣло видѣть вѣчно устремленный на нее взглядъ, и она сказала жениху, что "неприлично такъ глазѣть на нее весь вечеръ, да еще въ присутствіи священника".

Послѣ чаю она садилась за рояль и пѣла, аккомпанируя себѣ. Въ Леріи была очень модна въ то время мексиканская пѣснь Chiquita {Chiquita значитъ по-испански молодая дѣвушка и малютка. Прим. перев.}. Амаро находилъ ее прелестною и улыбался, обнажая бѣлые зубы, какъ только Амелія начинала пѣть ее.

По пятницамъ въ домѣ сеньоры Жоаннеры устраивались болѣе парадные пріемы. Дона Марія являлась въ черномъ шелковомъ платьѣ и шуршала имъ, жеманясь и важничая. Передъ чаемъ сеньора Жоаннера уводила ее всегда къ себѣ въ спальню, гдѣ у нея была припрятана бутылочка стараго вина, и пріятельницы долго болтали вдвоемъ, сидя въ низкихъ креслахъ. Артуръ Косеро и Либаниньо тоже никогда не пропускали этихъ вечеровъ. Либаниньо дурачился и дѣлалъ видъ, что ухаживаетъ за доною Маріею, старуха прикидывалась недовольною, но бросала на него медовые взгляды изъ-за вѣера. Потомъ онъ исчезалъ на минуту и возвращался въ столовую въ юбкѣ Амеліи и въ наколкѣ мамаши, разыгрывая роль барышни, безумно влюбленной въ Жоана Эдуардо. Тотъ краснѣлъ и дулся, а старыя ханжи громко смѣялись. Порою приходили и Натаріо съ Брито. Амаро и Амелія проводили весь вечеръ вмѣстѣ, не разлучаясь ни на минуту, красные отъ возбужденія.

Амаро шелъ домой, всегда сознавая, что любовь разгорается въ немъ съ каждымъ днемъ сильнѣе. Онъ шелъ по улицѣ медленно, перебирая въ умѣ пріятныя воспоминанія и доказательства ея любви. Его самолюбію льстило, что выборъ самой хорошенькой дѣвушки въ городѣ остановился на немъ, несмотря на то, что онъ былъ священникомъ, и къ его страстной любви примѣшивалось тогда еще чувство благодарности.

Но порою въ немъ вспыхивало раздраженіе на то, что его сдѣлали священникомъ. Онъ самъ и не думалъ отказываться отъ радостей жизни. Это была мысль "старой дуры", маркизы де-Алегросъ. Ему навязали духовный санъ противъ его воли.

Иногда онъ заходилъ дальше въ своихъ обвиненіяхъ и нападалъ на церковь. Почему она запрещаетъ своимъ служителямъ удовлетворять самыя естественныя потребности? И кто придумалъ такую нелѣпость? совѣтъ старыхъ, еле живыхъ епископовъ, выползшихъ изъ своихъ монастырей и высохшихъ, какъ муміи. Что знали они о природѣ и ея искушеніяхъ? Если бы они посидѣли два-три часа рядомъ съ Амеліей, то въ нихъ, навѣрно, тоже зашевелилось бы желаніе, несмотря на всю ихъ святость.

Амаро часто задумывался надъ тремя врагами человѣческой души: міромъ, діаволомъ и плотью. Воображеніе живо рисовало ему три образа: красивую женщину, черную фигуру съ горящими глазами и козлиными ногами, и міръ -- нѣчто весьма туманное и привлекательное (роскошь, хорошія лошади, чудные дворцы), воплощеніемъ чего являлся въ его глазахъ графъ де Рибамаръ. Но какой же вредъ принесли эти три врага его душѣ? Діавола онъ никогда не видалъ,-- красивая женщина любила его и была единственнымъ утѣшеніемъ въ его жизни, а міръ, т. е. графъ де Рибамаръ, покровительствовалъ ему, устроилъ мѣсто въ хорошемъ приходѣ и трогательно пожималъ ему руку при встрѣчѣ. И какъ же избѣжать искушеній міра и плоти? Уйти въ пустыню къ дикимъ животнымъ, какъ святые въ прежнія времена? Но въ семинаріи его учили, что онъ принадлежитъ къ воинствующей церкви. Значитъ, аскетизмъ былъ грѣхомъ, позорнымъ бѣгствомъ отъ службы святому дѣлу. Какъ же разобраться въ этой путаницѣ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Жоанъ Эдуардо замѣтилъ симпатію Амеліи къ священнику съ первыхъ же дней. Но зная благочестивый духъ семьи, онъ приписывалъ вниманіе дѣвушки къ Амаро ея уваженію къ рясамъ и къ высокому сану исповѣдника.

Однако, это объясненіе не помѣшало ему инстинктивно возненавидѣть Амаро. Онъ и раньше никогда не любилъ священниковъ, считая ихъ "опасными врагами цивилизаціи и свободы", развратниками, интриганами, мечтающими возстановить мрачный времена среднихъ вѣковъ. У него была своя, особая вѣра: онъ не любилъ богослуженія, постовъ и молитвъ, но преклонялся передъ поэтическимъ образомъ революціонера-Христа, друга бѣдныхъ людей, и передъ "духомъ Божіимъ, наполняющимъ всю вселенную'". Только полюбивъ Амелію, онъ началъ ходить въ церковь, чтобы угодить сеньорѣ Жоаннерѣ.

Ему хотѣлось поспѣшить со свадьбою, чтобы отстранить Амелію отъ общества священниковъ и старыхъ богомолокъ, иначе онъ рисковалъ получить жену, которая проводить цѣлые часы въ ооборѣ и ходитъ на исповѣдь къ священникамъ, "вывѣдывающими у своихъ прихожанокъ тайны алькова".

Жоанъ Эдуардо былъ очень непріятно пораженъ новымъ появленіемъ Амаро на улицѣ Милосердія, но каково было его огорченіе, когда онъ замѣтилъ, что Амелія обращается со священникомъ нѣжно-фамильярно, оживляется въ его присутствіи, слушаетъ его съ восхищеніемъ, садится всегда рядомъ съ нимъ! Однажды утромъ онъ явился къ ней и, воспользовавшись минутою, когда сеньора Жоаннера была занята на кухнѣ, обратился къ дѣвушкѣ безъ всякихъ обиняковъ:

-- Знаете, Амелія, мнѣ страшно непріятно ваше отношеніе къ отцу Амаро.

Дѣвушка подняла на него испуганный взоръ.

-- Мое отношеніе къ отцу Амаро? Это еще что за новость? Какъ же мнѣ относиться къ нему? Онъ -- другъ дома и жилъ у насъ...

-- Это все такъ, но...

-- Хорошо, если вамъ это непріятно, то я буду держатьси подальше отъ него.

Жоанъ Эдуардо успокоился и рѣшилъ, что между Амеліей и священникомъ "ничего нѣтъ". Она просто преклонялась передъ духовнымъ саномъ изъ ханжества.

Амелія рѣшила тогда скрывать свои чувства. Она всегда считала Жоана Эдуардо недалекимъ человѣкомъ; если даже онъ замѣтилъ ея отношеніе къ священнику, то что думали проницательныя сестры Гансозо и сплетница дона Жозефа Діасъ! Поэтому, заслышавъ на лѣстницѣ шаги Амаро, она стала напускать на себя самый равнодушный видъ. Но стоило ему заговорить съ нею ласковымъ голосомъ или взглянуть своими черными, красивыми глазами, какъ ея холодность таяла, словно тонкій слой снѣга подъ теплыми лучами солнца. Иной разъ она даже забывала о присутствіи Жоана Эдуардо и удивленно оборачивалась, услышавъ вдругъ его грустный голосъ гдѣ-нибудь въ углу.

Пріятельницы матери относились къ ея "склонности къ священнику" съ нѣмымъ и ласковымъ одобреніемъ, и Амелія прекрасно замѣчала это. Каноникъ называлъ Амаро хорошенькимъ мальчикомъ, а старухи всегда такъ восторгались имъ, что создавали благопріятную атмосферу для развитія ея любви къ нему. Дона Марія даже говорила иногда дѣвушкѣ:

-- Погляди-ка на него. Онъ поистинѣ дѣлаетъ честь духовенству. Другого такого не найти.

Что же касается Жоана Эдуардо, то рѣшительно всѣ находили его "никчемнымъ" человѣкомъ. Амелія перестала скрывать свое равнодушіе къ нему, и туфли, которыя она начала вышивать, исчезли изъ ея рабочей корзинки. Жоанъ Эдуардо пришелъ къ твердой увѣренности, что между Амеліей и Амаро что-то есть, и къ его горю прибавился страхъ за честь любимой дѣвушки.

Однажды вечеромъ онъ подождалъ ее у выхода изъ собора и прямо приступилъ къ дѣлу:

-- Мнѣ надо поговорить съ вами, Амелія... Такъ нельзя жить дальше... Я не могу... Вы влюблены въ отца Амаро...

Она поблѣднѣла и закусила губу.

-- Вы оскорбляете меня, сеньоръ.-- И она сдѣлала движеніе, чтобы пройти мимо него.

Онъ удержалъ ее за рукавъ пальто.

-- Послушайте, Амелія, я не желаю оскорблять васъ, но вы не понимаете, что дѣлаете... Я такъ настрадался...-- и голосъ его задрожалъ отъ волненія.

-- Вы ошибаетесь,-- пробормотала она.

-- Поклянитесь мнѣ тогда, что между вами и отцомъ Амаро нѣтъ ничего дурного.

-- Клянусь вамъ, что между нами нѣтъ ничего. Но прошу васъ помнить также, что я не желаю слышать подобныхъ глупостей. Иначе я все разскажу мамѣ, и она запретить вамъ бывать у насъ.

-- Амелія!..

-- Довольно. Тутъ нельзя разговаривать. Вонъ дона Мишаэла уже смотритъ на насъ.

Дона Мишаэла была старая сплетница, жившая противъ собора. Она приподняла кисейную занавѣску у окна и прижалась лицомъ къ стеклу, уставившись съ жаднымъ любопытствомъ на молодого человѣка и дѣвушку. Они разошлись при видѣ ея, и старуха съ сожалѣніемъ опустила занавѣску.

Амелія улучила въ тотъ же вечеръ удобную минутку и шепнула Амаро:

-- Мы должны быть осторожнѣе. Не глядите постоянно на меня и не садитесь такъ близко. Нѣкоторые уже замѣтили это.

Амаро передвинулъ свое кресло поближе къ донѣ Маріи; но, несмотря на просьбу Амеліи, глаза его постоянно устремлялись на нее съ нѣмою тревогою. Послѣ чаю онъ воспользовался минутою, когда всѣ гости шумно подвигали свои стулья къ карточному столу, и быстро спросилъ:

-- Кто замѣтилъ?

-- Никто. Просто мнѣ самой страшно. Надо быть осторожнѣе.

Они перестали съ этихъ поръ бросать другъ на друга пламенные взоры, садиться рядомъ за столомъ и секретничать; но тѣмъ пріятнѣе было имъ сознавать, что подъ внѣшнею холодностью скрывается страстная любовь. Амеліи доставляло глубокое наслажденіе слушать болтовню Амаро съ дамами въ то время, какъ она сидѣла въ сторонкѣ, невинно склонивъ глаза надъ вышиваньемъ туфель для Жоана Эдуардо, предусмотрительно положенныхъ снова въ рабочую корзинку.

Но, несмотря на это, молодой человѣкъ не успокоился вполнѣ. Ему было тяжело видѣть священника въ домѣ Амеліи каждый вечеръ въ кругу старыхъ идіотокъ, обожавшихъ его. Въ Амеліи онъ былъ увѣренъ теперь, но ему было ясно, что священникъ жаждетъ обладать ею. Ему страстно хотѣлось вырвать ее изъ этого дома, но это зависѣло отъ полученія мѣста секретаря губернскаго управленія, а это дѣло очень затягивалось. Онъ уходилъ, поэтому, всегда съ улицы Милосердія, терзаясь ревностью и ругая мысленно духовенство. Съ этого времени у него завелась привычка гулять по ночамъ, когда онъ возвращался домой отъ Амеліи, и заходить либо въ ресторанъ поиграть на бильярдѣ, либо въ редакцію Областного Голоса.

X.

Редакторъ Областного Голоса Агостиньо Пиньеро приходился ему родственникомъ и былъ извѣстенъ въ Леріи подъ прозвищемъ Рахитика за свою маленькую чахоточную фигурку и огромный горбъ на спинѣ. Онъ былъ невѣроятно неопрятенъ, и его желтое, женственное лицо съ косыми глазами ясно говорило о гадкихъ порокахъ. Въ Леріи знали, что онъ занимался прежде разными нечистыми дѣлами; про него такъ часто говорили: "если бы онъ не былъ рахитикомъ, ему давно переломали бы всѣ кости", что онъ увидѣлъ въ своемъ горбѣ защиту отъ нападокъ и сдѣлался невѣроятнымъ нахаломъ.

Областной Голосъ былъ основанъ нѣсколькими людьми, считавшимися въ Леріи оппозиціей губернатору и правительству вообще. Адвокатъ Годиньо былъ главою этой группы и нашелъ въ Агостиньо именно такого человѣка, какой былъ нуженъ ему, т. е. безпринципнаго мошенника, владѣвшаго стилемъ и облекавшаго въ литературную форму клевету, сплетни и грязные намеки, съ которыми члены группы являлись въ редакцію. Агостиньо получалъ за свой трудъ пятнадцать тысячъ рейсъ {15.000 рейсъ составляетъ около 30 рублей. Прим. перев.} въ мѣсяцъ и квартиру въ помѣщеніи редакціи. На его обязанности лежало составленіе передовой статьи, мѣстная хроника и корреспонденція изъ Лиссабона, а молодой журналистъ Пруденсіо писалъ фельетоны подъ заглавіемъ " Толки и слухи въ Леріи ". Пруденсіо былъ очень честный и порядочный человѣкъ и питалъ глубокое отвращеніе къ Агостиньо, но жажда литературной славы была такъ сильна въ немъ, что онъ соглашался работать вмѣстѣ съ этимъ негодяемъ.

Жоанъ Эдуардо прекрасно понималъ, что Агостиньо -- "неприличный человѣкъ", и не рискнулъ бы никогда показаться днемъ на улицѣ въ его обществѣ. Но вечеромъ онъ охотно ходилъ въ редакцію поболтать съ Агостиньо, выкурить парочку сигаръ и послушать его разсказы о Лиссабонѣ, гдѣ тотъ работалъ въ двухъ редакціяхъ, въ маленькомъ театрѣ, въ ломбардѣ и въ другихъ мѣстахъ. Конечно, эти ночныя посѣщенія сохранялись имъ въ глубокой тайнѣ.

Глава оппозиціи, адвокатъ Годиньо, относился всегда враждебно къ духовенству; онъ страдалъ печенью, и церковь постоянно напоминала ему о смерти. Поэтому онъ особенно ненавидѣлъ "поповъ" за то, что отъ нихъ какъ бы пахло кладбищемъ. По его наущенію, Агостиньо писалъ самые грязные пасквили на духовенство.

Явившись однажды вечеромъ въ редакцію, Жоанъ Эдуардо засталъ Агостиньо заканчивающимъ статью на излюбленную тему. Онъ былъ очень доволенъ своею работою и въ восторгѣ прочиталъ гостю послѣднія строки своего произведенія:

"Вы не желаете войны? Такъ мы согласны выступить противъ васъ, высоко поднявъ знамя общественной свободы и крича не только передъ лицомъ Леріи, но предъ лицомъ всей Европы: Сыны XIX вѣка! Беритесь за оружіе, сражайтесь за прогрессъ!"

-- Что, недурно? Согнемъ ихъ въ бараній рогъ!

Жоанъ Эдуардо помолчалъ немного и выразилъ вслухъ свои чувства, вполнѣ гармонировавшія со звучною прозою Агостиньо:

-- Духовенство старается вернуть насъ къ страшнымъ временамъ обскурантизма.

Литературный стиль молодого человѣка поразилъ редактора. Онъ взглянулъ на него и спросилъ:

-- Почему бы тебѣ не написать тоже чего-нибудь?

Тотъ улыбнулся.

-- Я охотно написалъ бы статейку про поповъ. Этотъ народъ хорошо извѣстенъ мнѣ, и я могъ-бы написать кое-что интересное.

Агостиньо присталъ къ нему, чтобы онъ немедленно принялся за дѣло. Адвокатъ Годиньо повторилъ ему еще наканунѣ:-- Расписывайте въ мрачныхъ краскахъ все, что пахнетъ попами. Если найдете что-нибудь скандальное, не жалѣйте красокъ; если не найдете ничего, изобрѣтайте.

И Агостиньо добавилъ, обращаясь къ Жоану Эдуардо:

-- Стилемъ, пожалуйста, не стѣсняйся, я тебѣ раздѣлаю его.

-- Тамъ увидимъ,-- пробормоталъ тотъ.

Съ этихъ поръ Агостиньо спрашивалъ пріятеля при каждой встрѣчѣ:

-- А что же твоя статья, голубчикъ? Неси ее скорѣе.

Онъ возлагалъ особыя надежды на нее, такъ какъ зналъ, что Жоанъ Эдуардо встрѣчается часто съ "поповскимъ отродьемъ" у сеньоры Жоаннеры и можетъ быть въ курсѣ разныхъ грязныхъ исторій, неизвѣстныхъ остальному міру.

Но Жоанъ Эдуардо никакъ не могъ рѣшиться; онъ боялся, какъ бы не узнали, что онъ -- авторъ статьи.

-- Полно, батенька,-- успокаивалъ его Агостиньо.-- Она пойдетъ, какъ статья отъ редакціи. Всѣ будутъ думать, что я написалъ ее. Какого чорта ты боишься?

Въ слѣдующій вечеръ Жоанъ Эдуардо замѣтилъ, что отецъ Амаро сунулъ Амеліи тайкомъ записочку въ руку. Этого было достаточно, чтобы онъ явился на другой день въ редакцію съ пятью мелко исписанными листами бумаги.

Статья была озаглавлена "Современные Фарисеи" и содержала, послѣ краткаго изложенія обстоятельствъ, приведшихъ къ распятію Христа, рядъ бѣшеныхъ нападокъ на каноника Діаса, отца Брито, отца Амаро и отца Натаріо. Ихъ имена не были приведены, но личности были обрисованы такъ ярко, что ни у кого не могло оставаться сомнѣній относительно ихъ.

-- Когда она выйдетъ?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.

Агостиньо подумалъ.

-- Она нѣсколько сильно написана. Всѣхъ можно узнать безошибочно. Но погоди, я устрою это.

У него хватило осторожности показать статью сеньору Годиньо. Тотъ нашелъ, что она черезчуръ ядовита. Дѣло въ томъ, что между адвокатомъ Годиньо и церковью не было открытой борьбы, а только натянутыя отношенія. Адвокатъ вполнѣ признавалъ необходимость религіи для народа, а жена его, красавица дона Кандида, отличалась глубокимъ благочестіемъ и даже поговаривала, что нападки газеты на духовенство были ей очень непріятны. Годиньо не желалъ поэтому возбуждать противъ себя ярой ненависти священниковъ, предвидя, что любовь къ семейному очагу и долгу христіанина скоро принудятъ его къ примиренію, "хотя противъ его убѣжденій, но..."

Въ результатѣ онъ сухо отвѣтилъ Агостиньо:

-- Это не можетъ пойти, какъ статья отъ редакціи. Пустите ее въ "мѣстную жизнь".

И Агостиньо сообщилъ автору, что его статья пойдетъ въ отдѣлѣ "Мѣстная жизнь" и будетъ подписана Либералъ. Только Жоанъ Эдуардо заканчивалъ ее словами: "Берегите своихъ дочерей, мамаши!" а Агостиньо предпочелъ замѣнить это заключеніе словами: "Берегитесь, черныя рясы!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ ближайшее воскресенье произведеніе Жоана Эдуардо появилось въ Областномъ Голосѣ за подписью Либералъ.

Отслуживъ въ воскресенье обѣдню въ соборѣ, отецъ Амаро вернулся домой, и сѣлъ писать Амеліи письмо. Ему надоѣло ограничиваться ласковыми взорами и рукопожатіями, и онъ рѣшилъ изложить свои чувства въ пространномъ письмѣ, чтобы выяснить отношенія. Послѣ обѣда онъ переписалъ письмо синими чернилами, аккуратно сложилъ его, спряталъ въ карманъ и отправился на улицу Милосердія. Поднимаясь по лѣстницѣ, онъ услышалъ рѣзкій, возбужденный голосъ Натаріо.

-- Есть уже кто-нибудь изъ гостей?-- спросилъ Амаро у Русы.

-- Да, нѣсколько человѣкъ.

Онъ быстро поднялся по лѣстницѣ и, остановившись у дверей столовой, крикнулъ со шляпою въ рукѣ:

-- Нижайшій поклонъ всѣмъ присутствующимъ, а дамамъ въ особенности.

Натаріо вскочилъ со стула и спросилъ его рѣзкимъ тономъ:

-- Ну, что вы скажете объ этомъ?

-- О чемъ?-- спросилъ Амаро, изумленно обводя глазами собравшихся.-- Что случилось?

-- Да развѣ вы не читали, падре,-- Областного-то Голоса?-- посыпались возгласы.

Онъ отвѣтилъ, что никогда и не видалъ этой газеты.

-- Это безобразіе, это ужасное нахальство!-- закричали дамы.

Натаріо стоялъ, заложивъ руки въ карманы и глядя на Амаро съ насмѣшливой улыбкой.

-- Ахъ, вы не читали?-- процѣдилъ онъ сквозь зубы.-- Что же вы дѣлали?

Амаро увидѣлъ, что Амелія очень блѣдна, и глаза у нея заплаканы. Онъ испугался. Каноникъ тяжело поднялся съ кресла.

-- Голубчикъ, насъ здорово пробрали въ газетѣ.

-- Не можетъ быть!-- воскликнулъ Амаро.

-- О, и какъ еще!

Каноникъ принесъ съ собою номеръ газеты. Его попросили прочитать вслухъ.

Сеньора Жоаннера подбавила огня въ лампѣ. Діасъ сѣлъ за столъ, разложилъ газету, тщательно поправилъ очки на носу и началъ читать вялымъ, однообразнымъ голосомъ.

Начало было неинтересно. Оно состояло изъ упрековъ Либерала фарисеямъ по поводу казни Христа.-- "За что вы убили его? Отвѣчайте!" -- А фарисеи отвѣчали:-- "Мы убили его за то, что онъ воплощалъ свободу, эмансипацію, зарю новой эры". Либералъ описывалъ въ общихъ чертахъ ночь на Голгоѳѣ и переходилъ очень ловко отъ Іерусалима къ Леріи.-- "Вы думаете, читатели, что фарисеи умерли? Какъ вы ошибаетесь! Они живы, и мы знаемъ ихъ. Лерія полна фарисеевъ, и мы представимъ ихъ сейчасъ нашимъ читателямъ"...

-- Теперь пойдетъ самое интересное,-- сказалъ каноникъ, оглядывай присутствующихъ поверхъ очковъ.

Дѣйствительно, "интересная" часть началась. Это была серія портретовъ священниковъ въ грубой формѣ. Первымъ былъ изображенъ отецъ Брито. "Тучный, какъ быкъ, трясется онъ на своей пѣгой кобылѣ"...

-- Господи, даже масть кобылы не забыли!-- пробормотала возмущеннымъ тономъ дона Марія.

-- "...онъ глупъ, какъ пробка, и не знаетъ даже латыни",--продолжалъ каноникъ.

Отецъ Амаро въ изумленіи издавалъ какіе-то неопредѣленные звуки, а отецъ Брито, красный, какъ ракъ, ерзалъ на стулѣ, медленно потирая колѣни.

-- "...Этотъ дюжій дѣтина",-- продолжалъ каноникъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:-- "не чуждъ, однако, чувства нѣжной любви и избралъ себѣ въ Дульсинеи законную супругу своего мэра"...

Отецъ Брито не выдержалъ.

-- Я ему всѣ кости переломаю!-- воскликнулъ онъ, приподнимаясь и тяжело падая обратно на кресло.

-- Перестаньте, успокойтесь,-- сказалъ Натаріо.

-- Чего тутъ успокаиваться! Я переломаю ему всѣ ребра,

-- Но какъ же вы сдѣлаете это, когда вы не знаете, кто этотъ либералъ?

-- Какой тамъ либералъ? Я изобью адвоката Годиньо. Онъ вѣдь издатель газеты. Переломаю я ему всѣ кости!

Голосъ его звучалъ хрипло, и онъ бѣшено стучалъ кулакомъ по столу. Ему напомнили, что каждый христіанинъ обязанъ прощать наносимыя ему обиды. Сеньора Жоаннера вспомнила маслянымъ голосомъ о пощечинѣ, на которую Іисусъ Христосъ отвѣтилъ полнымъ смиреніемъ. Отецъ Брито долженъ былъ брать примѣръ съ Христа.

-- При чемъ тугъ Христосъ?-- закричалъ Брито, не помня себя отъ бѣшенства.

Это богохульство привело въ ужасъ всѣхъ присутствующихъ

-- Полно, отецъ Брито, что вы говорите!-- воскликнула, сестра каноника, отодвигаясь отъ него. Даже Амелія возмутилась, а отецъ Амаро произнесъ съ вѣсомъ:

-- Брито, вы совсѣмъ забылись.

-- Что же мнѣ дѣлать, если меня забрасываютъ грязью?

-- Послушайте, никто не забрасываетъ васъ грязью,-- строго возразилъ Амаро и продолжалъ тономъ педагога:-- Я только напомню вамъ, что въ подобныхъ случаяхъ богохульства уважаемый отецъ Скамелли совѣтуетъ немедленно исповѣдаться во грѣхахъ и питаться въ теченіе двухъ дней только хлѣбомъ и водою.

Отецъ Брито проворчалъ что-то невнятное.

-- Ну, ладно,-- рѣшилъ Натаріо,-- отецъ Брито совершилъ крупное прегрѣшеніе, но слѣдуетъ испросить прощеніе у Бога; милосердіе Божіе неистощимо.

Всѣ растроганно замолчали; только дона Марія прошептала, что "въ ней не осталось ни капли крови". Каноникъ поправилъ снова очки на носу и невозмутимо продолжалъ чтеніе.

-- "...Вы знаете еще одного священника. У него ястребиные глаза..."

Взоры всѣхъ устремились на Натаріо.

-- "...Не довѣряйте ему. Если представится случай предать васъ, когда это выгодно ему, онъ ни минуты не будетъ колебаться. Онъ интриганъ и ядовитая змѣя, но въ то же время охотно занимается садоводствомъ и культивируетъ въ своемъ саду двѣ розочки".

-- Я долженъ объяснить вамъ это,-- оказалъ Натаріо, блѣдный, какъ полотно, вставая со своего мѣста.-- Вы знаете, что я называю въ разговорѣ своихъ племянницъ розочками. Конечно, это шутка. Но я узнаю завтра же, кто написалъ этотъ пасквиль. Вотъ увидите,-- закончилъ онъ съ злобной улыбкой.

Каноникъ продолжалъ чтеніе. Теперь пришелъ его чередъ.

-- "...Каноникъ, пузатый обжора, выгнанный изъ прихода въ Оремѣ, бывшій преподаватель морали въ семинаріи, а въ настоящее время насадитель безнравственности въ Леріи..."

-- Это подло!-- воскликнулъ Амаро возбужденно.

Каноникъ положилъ газету и обратился къ нему обычнымъ флегматичнымъ тономъ:

-- Вы думаете, что это задѣваетъ меня? Ничуть! Пусть себѣ лаютъ.

-- Что вы, братецъ!-- перебила его дона Жозефа.-- Развѣ можно относиться равнодушно къ такимъ вещамъ?

-- Послушайте, сестрица, никто не спрашиваетъ вашего мнѣнія,-- возразилъ каноникъ слегка раздраженнымъ тономъ.

-- Я и не жду, чтобы у меня спросили мнѣнія,-- закричала она, крестясь.-- Я высказываю его, когда хочу и какъ хочу. Если вы не знаете стыда, такъ мнѣ стыдно за васъ.

-- Полно, полно,-- заговорили всѣ, усюжоивая ее.

-- Придержите языкъ, сестрица, а не то вывалятся изо рта фальшивые зубы,-- сказалъ каноникъ, складывая очки.

-- Нахалъ!...

Она хотѣла добавить еще что-то, но волненіе сдавило ей горло, и она застонала. Дона Жоакина Гансозо и сеньора Жоаннера увели ее внизъ, умоляя успокоиться.

-- Ничего, ничего, пройдетъ,-- проворчалъ каноникъ.-- Это у нея бываетъ.

Амелія бросила печальный взглядъ на отца. Амаро и тоже ушла внизъ съ доною Маріею и глухою Гансозо. Священники остались одни.

-- Теперь вашъ чередъ,-- сказалъ каноникъ, обращаясь къ Амаро, прочистилъ горло, подвинулъ лампу поближе и продолжалъ:-- "но опаснѣе всѣхъ молодые священники, получающіе приходъ по протекціи столичныхъ графовъ. Они поселяются въ приличныхъ, семьяхъ, гдѣ есть молодыя, неопытныя дѣвушки, и, пользуясь своимъ духовнымъ саномъ, зажигаютъ невинныя души пламенемъ преступной любви".

-- Негодяй!-- пробормоталъ Амаро, поблѣднѣвъ.

-- "...Скажите,-- служитель Христа,-- куда ты хочешь увлечь чистую дѣвушку? На путь грѣха и порока? Что ты дѣлаешь въ этой почтенной семьѣ? Зачѣмъ ты кружишься вокругъ своей жертвы, какъ ястребъ вокругъ невинной голубки? Ты нашептываешь ей слова соблазна и сбиваешь съ честнаго пути. Ты обрекаешь на горе и отчаяніе работящаго, молодого человѣка, собирающагося предложить ей свою руку и сердце. И для чего все это? Для того, чтобы удовлетворить порывы твоей преступной похоти!..."

-- Мерзавецъ!-- пробормоталъ сквозь зубы отецъ Амаро.

-- "Но берегись, развратный служитель Бога! Общественное мнѣніе просвѣщенной Леріи уже видятъ твои безобразія. И мы, сыны труда, готовы вступить съ тобою и съ твоими сообщниками въ борьбу, вывести васъ на чистую воду и заклеймить вопіющее безстыдство. Берегитесь, черныя рясы!".

-- Здорово!-- закончилъ каноникъ, складывая газету.

Глаза Амаро были затуманены злостью; онъ медленно провелъ платкомъ по лбу и сказалъ дрожащимъ голосомъ:

-- Я даже не знаю, что сказать, господа. Видитъ Богъ, все это ложь и клевета.

-- Подлая клевета...-- поддержали остальные.

-- По моему, мы должны обратиться къ властямъ,-- посовѣтовалъ Амаро.

-- Я тоже считаю, что мы должны обратиться къ правителю канцеляріи,-- согласился Натаріо.

-- Этакій негодяй!-- заревѣлъ Брито.-- Надо обязательно пойти къ властямъ. Я готовъ переломать ему всѣ ребра, выпить всю кровь его!

Каноникъ поглаживалъ подбородокъ въ раздумьи.

-- Лучше всего будетъ, если вы пойдете къ правителю канцеляріи, Натаріо,-- рѣшилъ онъ.-- Вы умѣете говорить и краснорѣчиво и логично.

-- Если вы желаете, господа, то я пойду,-- отвѣтилъ Натаріо, поклонившись.-- Не бойтесь, я сумѣю расписать властямъ всю картину клеветы и безобразія.

Но на лѣстницѣ послышался голосъ доны Жоакины Гансозо, и каноникъ немедленно предупредилъ коллегъ, чтобы они не слишкомъ распространялись передъ дамами О: случившемся.

Какъ только Амелія вошла въ столовую, Амаро всталъ и попрощался подъ предлогомъ головной боли.

-- Какъ онъ блѣденъ!-- замѣтила сеньора Жоаннера сострадательнымъ тономъ.

-- Не бѣда, возразилъ каноникъ.-- Сегодня блѣденъ, а завтра порозовѣетъ. И теперь я вамъ скажу вотъ что: эта статья полна гнуснѣйшей клеветы. Я не знаю, кто написалъ ее и зачѣмъ, но несомнѣнно, что онъ -- дуракъ и мерзавецъ. Мы достаточно поговорили объ этомъ и знаемъ, что предпринять. А потому давайте пить чай, и довольно объ этомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Правитель канцеляріи, сеньоръ Гувеа Ледесма, бывшій журналистъ, замѣщалъ губернатора во время его отсутствія.

Это былъ еще молодой холостякъ, пользовавшійся репутаціею талантливаго человѣка. Онъ окончилъ университетъ въ Коимбрѣ и спустилъ затѣмъ въ Лиссабонѣ небольшое состояніе на ужинахъ со всякими Лолами, Карменъ и литераторами сомнительной репутаціи. Въ тридцать лѣтъ онъ былъ бѣденъ, насыщенъ ртутью и пользовался въ Лиссабонѣ извѣстностью, во-первыхъ, какъ авторъ двухъ десятковъ романтическихъ фельетоновъ въ газетѣ "Цивилизація", во-вторыхъ, какъ постоянный посѣтитель кафе и домовъ терпимости, гдѣ его знали подъ милою кличкою Биби. Рѣшивъ тогда, что онъ достаточно знаетъ жизнь, Биби отпустилъ себѣ бороду, сталъ бывать на засѣданіяхъ въ парламентѣ, и съ этого началась его административная карьера. Республика, которую онъ яро отстаивалъ въ Коимбрѣ, стала для него теперь нелѣпою химерою, а самъ Биби сдѣлался столпомъ существующаго порядка.

Онъ ненавидѣлъ Лерію и говорилъ на вечерахъ у депутата Новаиша, что "усталъ отъ жизни". Въ городѣ ходили слухи, что жена депутата сходитъ по немъ съ ума, и, дѣйствительно, Биби написалъ одному пріятелю въ столицу: "Пока еще я не могу похвалиться побѣдами; только эта дуреха, жена Новаиша, втюрилась въ меня".

Онъ вставалъ обыкновенно поздно и сидѣлъ въ это утро за чаемъ, въ халатѣ, съ завистью читая въ газетѣ отчетъ о первомъ представленіи въ Санъ-Карлосѣ {Санъ-Карлосъ -- большой оперный театръ въ Лиссабонѣ. Прим. перев.}, когда лакей доложилъ, что его желаетъ видѣть какой-то священникъ.

-- Священникъ? Такъ попроси его скорѣе сюда.-- И онъ самодовольно пробормоталъ:-- Государство не должно заставлять Церковь ждать.

Отецъ Натаріо вошелъ съ серьезнымъ, сдержаннымъ видомъ. Правитель канцеляріи вскочилъ со стула и протянулъ ему обѣ руки.

-- Присядьте, падре. Не угодно ли чайку? Какая сегодня чудная погода, неправда ли? Я какъ разъ думалъ о васъ, т. е. о духовенствѣ вообще... Въ сегодняшней газетѣ помѣщена большая статья о паломничествѣ къ Лурдской Богоматери. Какой прекрасный примѣръ! Сколько тысячъ народу и изъ какого чуднаго общества! Такъ пріятно видѣть, что вѣра возрождается въ людяхъ... Но не угодно ли чашечку чайку? О, это чудный бальзамъ!

-- Нѣтъ, спасибо, я уже пилъ.

-- Ахъ, вы не поняли меня. Я говорю бальзамъ не про чай, а про вѣру. Ха... ха... ха...

Онъ засмѣялся, желая быть пріятнымъ Натаріо, такъ какъ держался принципа: "кто желаетъ заниматься политикою, тотъ долженъ жить въ ладу съ попами".

-- Я пришелъ поговорить съ вами относительно статьи въ Областномъ Голосѣ,-- началъ Натаріо.

-- Какъ же, я читалъ,-- перебилъ его правитель канцеляріи.-- Какой грязный пасквиль!

-- А что вы предполагаете предпринять, сеньоръ?

Сеньоръ, Гувеа Ледесма въ изумленіи откинулся на спинку стула.

-- Какъ, что предпринять?

-- Власти обязаны защищать государственную религію и особенно ея служителей,-- возразилъ Натаріо, отчеканивая слова.-- Имѣйте въ виду, сеньоръ, я пришелъ къ вамъ не отъ имени духовенства, а какъ частное лицо, и желаю знать, допустить ли господинъ правитель канцеляріи, чтобы уважаемые служители Церкви подвергались подобнымъ оскорбленіямъ.

-- Конечно, мнѣ очень жаль, что газета...

Натаріо перебилъ его и возмущенно перекрестился.

-- Эту газету давно слѣдовало закрыть, господинъ правитель канцеляріи.

-- Закрыть газету? Что вы говорите, падре! Вы, кажется, хотите вернуться къ временамъ обскурантизма?.. Не забывайте, что свобода печати -- священный принципъ. Нельзя даже привлекать газету къ отвѣтственности за то, что она помѣщаетъ на своихъ страницахъ двѣ-три глупости про духовенство. Иначе намъ пришлось бы привлекать къ суду почти всю періодическую печать въ Португаліи. Куда дѣвались бы тогда свобода мысли, тридцать лѣтъ прогресса и всѣ принципы правового государства? Мы желаемъ свѣта, какъ можно больше свѣта!

Натаріо откашлялся слегка.

-- Отлично,-- сказалъ онъ:-- но въ такомъ случаѣ, если власти попросятъ у насъ помощи во время выборовъ, мы попросту отвѣтимъ, что ничего не дожемъ сдѣлать, разъ онѣ не желаютъ вступаться за насъ.

-- Такъ неужели же вы думаете, падре, что мы измѣнимъ дѣлу культуры и цивилизаціи ради нѣсколькихъ голосовъ, получаемыхъ при посредствѣ священниковъ?

И прежній Биби принялъ гордую осанку и изрекъ съ важностью:

-- Мы -- дѣти свободы и не предадимъ свою мать.

-- Но вѣдь адвокатъ Годиньо, издатель газеты, состоитъ въ оппозиціи,-- замѣтилъ Натаріо.-- Щадя газету, вы покровительствуете ему.

Правитель канцеляріи улыбнулся.

-- Дорогой падре, вы, видно, не посвящены въ тайны политики. Между адвокатомъ Годиньо и правительствомъ нѣтъ ни борьбы, ни вражды, а только натянутыя отношенія. Это очень умный человѣкъ. Онъ цѣнитъ по достоинству политику правительства, а правительство цѣнитъ его.

И, проникшись глубиною государственныхъ тайнъ, онъ добавилъ:

-- Это тонкая политика, дорогой мой.

Натаріо всталъ.

-- Итакъ значитъ...

-- Это немыслимо,-- сказалъ правитель канцеляріи.-- Повѣрьте, падре, какъ частное лицо, я возмущенъ этой статьей, но, какъ представитель власти, я долженъ уважать свободу мысли. Можете передать всему здѣшнему духовенству, что у католической церкви, несомнѣнно, нѣтъ второго такого преданнаго сына, какъ я. Но я -- приверженецъ либеральной религіи, гармонирующей съ прогрессомъ и наукой, и считаю, что въ виду высшихъ политическихъ соображеній, нельзя привлекать къ отвѣтственности адвоката Годиньо.

-- Прощайте, сеньоръ,-- сказалъ Натаріо, кланяясь.

-- Вашъ покорный слуга. Мнѣ очень жаль, что вы не выпили чашечку чаю. Осторожно, здѣсь ступенька.

Натаріо поспѣшилъ въ соборъ, бормоча себѣ подъ носъ ругательства. Амаро ждалъ его, гуляя взадъ и впередъ по террасѣ у собора. У него были круги подъ глазами, и лицо его поблѣднѣло.

-- Ну, что же?-- спросилъ онъ, быстро идя навстрѣчу отцу Натаріо.

-- Ничего!

Амаро закусилъ губы. И въ то время, какъ Натаріо возбужденно передавалъ ему свой разговоръ съ правителемъ канцеляріи, лицо Амаро дѣлалось все мрачнѣе, и онъ въ бѣшенствѣ выбивалъ зонтикомъ траву, росшую въ щеляхъ между плитами террасы.

-- При посредствѣ властей ничего не подѣлать,-- закончилъ Натаріо.-- Но теперь я возьмусь за это дѣло лично и не успокоюсь, пока не узнаю имя Либерала и не сотру этого негодяя съ лица земли.

XI.

Жоанъ Эдуардо торжествовалъ. Его статья надѣлала много шуму, и Агостиньо сообщилъ ему, что, по мнѣнію постоянныхъ посѣтителей аптеки на главной площади. " либералъ превосходно зналъ поповъ и хорошо излагалъ свои мысли". Адвокатъ Годиньо встрѣтилъ его на улицѣ, остановился и сказалъ:

-- Ну, ваша статья вызвала много толковъ. Здорово вы пишете! Особенно хорошо отдѣлали вы отца Брито. Я и не зналъ... Говорятъ, что жена мэра недурна собою...

-- А вы развѣ не знали этого, сеньоръ?

-- Нѣтъ, не зналъ и съ удовольствіемъ прочиталъ. Какой вы молодецъ! Я сказалъ только Агостиньо, чтобы онъ помѣстилъ вашу статью въ отдѣлѣ "Мѣстной жизни". Видите ли, мнѣ не хотѣлось бы обострять своихъ отношеній съ духовенствомъ... И жена моя очень щепетильна на этотъ счетъ... Это понятно; она -- женщина, а женщины должны быть набожны. Но въ душѣ я былъ въ восторгѣ. Особенно понравился мнѣ портретъ Брито. Этотъ негодяй надѣлалъ мнѣ много непріятностей на послѣднихъ выборахъ... Ахъ, да, я и забылъ. Ваше дѣло устраивается. Въ этомъ мѣсяцѣ вы получите мѣсто въ губернскомъ управленіи.

-- О, неужели, сеньоръ!

-- Что же, вы вполнѣ заслужили это.

Жоанъ Эдуардо попрощался съ Годиньо и побѣжалъ къ сеньорѣ Жоаннерѣ. Она сидѣла у окна за шитьемъ. Амеліи не было дома.

-- Знаете, сеньора,-- закричалъ онъ еще у двери:-- я говорилъ сейчасъ съ адвокатомъ Годиньо. Онъ сказалъ, что я получу въ этомъ мѣсяцѣ мѣсто въ губернскомъ управленіи.

Сеньора Жоаннера сняла очки и опустила руки на колѣни.

-- Да неужели?

-- Правда, правда...

Онъ радостно потиралъ руки и смѣялся отъ возбужденія.

-- Я такъ счастливъ! Если Амелія согласна теперь, то я...

-- Ахъ, мой дорогой, у меня точно гора съ плечъ свалилась,-- сказала сеньора Жоаннера со вздохомъ облегченія.-- Я даже спать не могла отъ волненія послѣдніе дни.

Жоанъ Эдуардо понялъ, что она заговоритъ сейчасъ объ его статьѣ, положилъ шляпу на стулъ и спросилъ, какъ ни въ чемъ не бывало:

-- Почему же?

-- Да изъ-за этихъ мерзостей въ Областномъ Голос ѣ. Что вы скажете про такую клевету? Я даже постарѣла за нѣсколько дней. Особенно огорчила меня статья изъ-за васъ. Вы могли повѣрить этимъ гадостямъ, разстроить свадьбу, и сколько было бы тогда непріятностей! А я могу поручиться, какъ мать и какъ порядочная женщина, что между Амеліей и отцомъ Амаро нѣтъ ровно ничего. Она просто очень довѣрчива, а падре всегда милъ и привѣтливъ.

-- Конечно, я не сомнѣваюсь,-- сказалъ молодой человѣкъ, покусывая усы.

-- И знаете, она искренно любитъ васъ,-- добавила мамаша, кладя ему руку на плечо.

Сердце его радостно забилось.

-- А я-то! Если бы вы знали, какъ я люблю ее! И статья эта ничуть не безпокоитъ меня.

Сеньора Жоаннера вытерла глаза бѣлымъ передникомъ.

-- Какъ я рада! Я всегда говорила, что вы лучше всѣхъ молодыхъ людей въ Леріи.

Онъ всталъ въ шутливо-торжественную позу и произнесъ самымъ офиціальнымъ тономъ:

-- Сеньора, честь имѣю просить у васъ руки дочери...

Она засмѣялась, и Жоанъ Эдуардо поцѣловалъ ее въ голову, какъ нѣжный сынъ.

-- Такъ поговорите пожалуйста съ Амеліей, когда она вернется,-- сказалъ онъ, уходя.-- Я зайду завтра за отвѣтомъ и надѣюсь, что все рѣшится къ общему благополучію.

Какъ только Амелія вернулась вечеромъ изъ имѣнія, мать сказала ей:

-- Жоанъ Эдуардо былъ здѣсь.

-- Зачѣмъ онъ приходилъ?-- спросила дѣвушка, краснѣя.

-- Какъ зачѣмъ? Онъ разсказывалъ, что въ городѣ много говорятъ о статьѣ въ Областномъ Голосѣ и прекрасно понимаютъ, что неопытная дѣвушка -- это ты. Бѣдному Жоану было очень тяжело, но онъ не рѣшался изъ деликатности поговорить съ тобою.

-- Но что же мнѣ дѣлать, мама?-- воскликнула Амелія, я глаза ея наполнились слезами.

-- Поступай, какъ хочешь. Я прекрасно понимаю, что все это клевета. Но ты знаешь, какъ безпощадны злые языки. Я могу только сказать, что Жоанъ Эдуардо не повѣрилъ газетѣ, любить тебя попрежнему и торопитъ со свадьбою. На твоемъ мѣстѣ я заставила бы всѣхъ сплетниковъ замолчать тѣмъ, что вышла бы поскорѣе замужъ за него. Я прекрасно знаю, что ты не влюблена въ него, но это придетъ потомъ. Жоанъ -- славный малый и получаетъ теперь мѣсто...

-- Какъ, онъ получаетъ мѣсто?

-- Ну да, онъ зашелъ оказать мнѣ объ этомъ. Адвокатъ Годиньо обѣщалъ дать ему мѣсто въ этомъ же мѣсяцѣ. Конечно, поступай, какъ хочешь... Но не забудь, что я стара и моту умереть со дня на день.

Амелія ничего не отвѣтила, но мысли закружились въ ея головѣ бурнымъ вихремъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она жила съ воскресенья въ ужасномъ состояніи, прекрасно понимая, что неопытная дѣвушка это она, Амелія. Ее мучило, что любовь ея къ Амаро попала въ газеты и разносилась сплетниками по всему городу. Неужели заслужила она такое тяжелое наказаніе за нѣсколько рукопожатій и нѣжныхъ взглядовъ?

Мать не говорила съ нею открыто, а сказала только, что не стоитъ безпокоиться, разъ совѣсть у нея чиста. Но Амелія видѣла по ея печальному лицу и тяжкимъ вздохамъ, что по городу ходитъ много сплетенъ, передаваемыхъ сеньорѣ Жаоннерѣ ея пріятельницами. Любовь къ священнику, казавшаяся дѣвушкѣ до сихъ поръ вполнѣ естественною, представлялась ей теперь чѣмъ-то чудовищнымъ. Тѣмъ не менѣе она съ тревогою поджидала каждый вечеръ прихода Амаро. Но онъ не являлся, и это наполняло ея душу отчаяніемъ. Въ среду, вечеромъ, она не выдержала и спросила, покраснѣвъ надъ рукодѣліемъ:

-- А что отецъ Амаро совсѣмъ пропалъ?

Каноникъ, дремавшій въ креслѣ, откашлялся и проворчалъ:

-- У него много дѣла эти дни... Не ждите его скоро.

Амелія сильно поблѣднѣла. У нея явилась увѣренность, что священникъ испугался сплетенъ и старается держаться подальше отъ нея, чтобы спасти свою репутацію. Она провела тяжелую ночь. Ея любовь къ священнику разгоралась еще ярче отъ всѣхъ препятствій, и въ то же время она возненавидѣла его за трусость. Онъ испугался гласности и не рѣшался даже притти повидать ее, забывая, что ея репутація тоже пострадала въ этой исторіи. А вѣдь онъ увлекъ ее своими нѣжными словами и любезностями! Негодяй! И въ ея душѣ вспыхнуло желаніе отомстить ему.

Тутъ только замѣтила она впервые, что Жоанъ Эдуардо тоже пересталъ бывать у нихъ послѣ газетнаго скандала.-- Онъ тоже отвернулся отъ меня,-- подумала она съ горечью. Въ сущности, она была равнодушна къ ухаживанію молодого человѣка, но ей было досадно, что его отсутствіе лишаетъ ее возможности возбуждать ревность Амаро и приводить его въ бѣшенство.

Узнавъ отъ матери, что Жоанъ Эдуардо получаетъ мѣсто и попросилъ ея руки, Амелія съ наслажденіемъ подумала объ отчаяніи священника, когда онъ услышитъ оглашеніе въ соборѣ ея брака. Практическій совѣтъ сеньоры Жоаннеры тоже возымѣлъ свое дѣйствіе. Мѣсто въ губернскомъ управленіи давало 25.000 рейсъ {25.000 рейсъ составляетъ около 50 рублей. Прим. перев.} въ мѣсяцъ; выйдя замужъ, она сразу дѣлалась почтенной дамой и, въ случаѣ смерти матери, могла жить вполнѣ прилично на жалованье мужа и на доходы съ имѣнія.

-- Что вы скажете объ этомъ, мамаша?-- спросила она вдругъ. Ей было ясно самой, что замужество является наилучшимъ исходомъ изъ создавшагося положенія, но, по слабости характера, она не могла рѣшиться безъ приказанія извнѣ.

-- Я вышла бы замужъ на твоемъ мѣстѣ,-- отвѣтила сеньора Жоаннера.

-- Конечно, такъ лучше,-- прошептала Амелія.-- Но мнѣ было бы непріятно входить въ объясненія съ Жоаномъ Эдуардо. Не написать ли ему письмо?

-- Конечно, напиши. Руса снесетъ его завтра. Да напиши полюбезнѣе.

Амелія долго просидѣла въ столовой, трудясь надъ черновикомъ. Въ концѣ-концовъ письмо было готово:

"Сеньоръ Жоанъ Эдуардо,

мама передала мнѣ вашъ разговоръ съ нею. Я неоднократно имѣла случай убѣдиться въ искренности вашей любви и согласна на ваше предложеніе. Мои же чувства вамъ извѣстны. Ждемъ васъ завтра къ чаю, чтобы поговоритъ обо всѣхъ формальностяхъ и о приданомъ. Мама очень довольна этимъ бракомъ, и я надѣюсь, что все сложится къ общему благополучію съ помощью Божіей. Привѣтъ отъ мамы.

Любящая васъ

Амелія Каминьа".

Руса отнесла жениху письмо, и Амелія съ матерью просидѣли все утро у окна, разговаривая о предстоящей свадьбѣ. Амеліи не хотѣлось разставаться съ матерью, и онѣ рѣшили, что молодые поселятся въ первомъ этажѣ, а сеньора Жоаннера -- во второмъ. Каноникъ, навѣрно, помогъ бы сдѣлать приданое; медовый мѣсяцъ можно было провести на дачѣ у доны Маріи. Амелія даже раскраснѣлась отъ пріятнаго разговора, а мать радовалась, глядя на нее съ блаженной улыбкой.

Около четырехъ часовъ сеньора Жоаннера ушла внизъ и оставила Амелію одну "объясняться съ женихомъ". Дѣйствительно, скоро раздался звонокъ внизу. Жоанъ Эдуардо явился надушенный, въ черныхъ перчаткахъ, очень взволнованный. Въ столовой не было еще огня. Онъ положилъ плащъ на стулъ и подошелъ къ ней, потирая руки.

-- Я получилъ ваше письмо, Амелія.

-- Я послала его пораньше, чтобы оно застало васъ дома,-- оказала дѣвушка, и щеки ея запылали.

Они замолчали. Онъ нѣжно взялъ ее за руки.

-- Такъ вы согласны?

-- Да,-- прошептала Амелія.

-- И какъ можно скорѣе, неправда ли?

-- Да.

Онъ вздохнулъ отъ счастья и обнялъ ее.

-- Мама говоритъ, что мы могли бы жить вмѣстѣ,-- сказала дѣвушка, стараясь казаться спокойною.

-- Конечно,-- отвѣтилъ онъ, прижалъ ее внезапно къ своей груди и крѣпко поцѣловалъ въ губы. Она вскрикнула слегка, но не сопротивлялась.

На лѣстницѣ послышались шаги матери. Амелія быстро подошла къ буфету зажечь лампу. Сеньора Жоаннера остановилась у двери и сказала матерински-добродушнымъ тономъ:

-- Что же вы сидите тутъ въ темнотѣ, дѣти?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амаро узналъ о свадьбѣ Амеліи отъ каноника. Тотъ встрѣтилъ его однажды утромъ въ соборѣ и сообщилъ ему эту новость.

-- Я очень радъ,-- добавилъ старикъ.--И дѣвушка довольна, и для матери это облегченіе.

-- Конечно, конечно,-- пробормоталъ Амаро, поблѣднѣвъ.

Каноникъ откашлялся.

-- Теперь все въ порядкѣ, и вы можете снова ходить туда. Что было, то прошло.

-- Да, да, понятно,-- проворчалъ Амаро, быстро запахнулся въ плащъ и ушелъ изъ собора.

Послѣ того ужаснаго воскресенья онъ жилъ два дня, точно въ кошмарѣ, поджидая отца Салданьа, который явится и скажетъ медовымъ голосомъ: "сеньоръ настоятель проситъ васъ пожаловать къ нему". Амаро обдумывалъ уже заранѣе отвѣты и хитрыя, льстивыя объясненія настоятелю. Но по прошествіи нѣсколькихъ дней онъ убѣдился въ томъ, что на всю эту исторію "рѣшено смотрѣть сквозь пальцы", и, успокоившись немного, снова вернулся къ мысли о своей злополучной любви. Страхъ сдѣлалъ его осторожнымъ. и онъ рѣшилъ не ходить нѣкоторое время на улицу Милосердія. чтобы дать бурѣ улечься. Черезъ двѣ-три недѣли онъ могъ снова появиться тамъ,-- но держаться съ дѣвушкою холодно и добиться, черезъ одну изъ старыхъ богомолокъ, чтобы она стала исповѣдываться у него вмѣсто отца Сильверіо. На исповѣди они прекрасно могли уговориться на счетъ тайныхъ свиданій, и никто не узналъ бы объ ихъ любви. Амаро предвкушалъ уже настоящее удовольствіе, какъ вдругъ его точно громомъ поразило -- дѣвушка сдѣлалась невѣстой!

Послѣ первыхъ порывовъ отчаянія, онъ сталъ обдумывать положеніе и рѣшилъ, что все устраивается къ лучшему. Эта любовь могла привести только къ скандалу и къ несчастью. Съ ея замужествомъ онъ возвращался къ своему дѣлу, она -- къ правильной семейной жизни. Конечно, вполнѣ счастливымъ онъ не могъ быть безъ нея, и будущая жизнь представлялась ему скучной и однообразной.

Узнавъ о замужествѣ Амеліи, онъ не выдержалъ и пошелъ на улицу Милосердія. Сеньора Женни едва сидѣла внизу въ гостиной съ каноникомъ Діасъ.

-- Ахъ, падре, наконецъ-то!-- воскликнула она при видѣ его.-- Я только чгго вспомнила о васъ. Что это вы не показываетесь, когда у насъ такая радость въ домѣ?

-- Да, какъ же, я слыхалъ,-- смущенно пробормоталъ Амаро.

-- Надѣюсь, что Господь пошлетъ имъ счастье. Только бы было поменьше дѣтей! Теперь все дорожаетъ,-- весело сказалъ каноникъ.

Амаро улыбнулся, прислушиваясь къ звукамъ рояля. Амелія играла наверху вальсъ, а Жоанъ Эдуардо стоялъ рядомъ и перелистывалъ ноты.

-- Кто пришелъ, Руса?-- спросила дѣвушка, услышавъ шаги прислуги на лѣстницѣ.

-- Отецъ Амаро.

Лицо Амеліи густо покраснѣло, и сердце ея забилось такъ сильно, что пальцы остановились на клавишахъ.

-- Никто не просилъ его являться,-- проворчалъ Жоанъ Эдуардо сквозь зубы.

Амелія закусила губы. Женихъ сталъ сразу противенъ ей, и она рѣшила сохранить любовь къ Амаро во что бы то ни стало. Ей хотѣлось даже, чтобы женихъ догадался по ея лицу, какія муки она переживаетъ.

-- Будьте добры, отодвиньтесь немного,-- сказала она съ раздраженіемъ.-- Вы такъ навалились на меня, что я не могу играть.

Амаро дрожалъ всѣмъ тѣломъ, поднимаясь по лѣстницѣ. Когда онъ вошелъ въ столовую, ярко освѣщенная фигура Амеліи у рояля показалась ему такою красивою, какъ никогда. Онъ пожалъ руку и ей, и жениху, и сказалъ, не глядя на нихъ:

-- Поздравляю... поздравляю...

Каноникъ тяжело опустился въ кресло, жалуясь на усталость и требуя поскорѣе чаю. Амаро подошелъ къ нему. Его холодность глубоко оскорбляла Амелію; она была увѣрена, что онъ старается отдалиться отъ нея изъ трусости, и это такъ возмущало ее, что она. принялась нѣжно шептаться съ женихомъ, посмѣиваясь и дѣлая видъ, что у нихъ секреты. Они попробовали даже играть въ четыре руки; она ущипнула его, онъ вскрикнулъ. Сеньора Жоаннера сіяла, каноникъ дремалъ къ креслѣ, а отецъ Амаро перелистывалъ старый альбомъ, какъ Жоанъ Эдуардо въ прежнія времена.

Громкій звонокъ заставилъ ихъ всѣхъ встрепенуться; черезъ минуту явилась Руса и сказала, что пришелъ отецъ Натаріо, но не желаетъ подниматься въ столовую, а просить сеньора каноника сойти къ нему внизъ.

-- Нашелъ время являться!-- проворчалъ каноникъ, съ трудомъ поднимаясь съ кресла.

Амелія закрыла рояль, а сеньора Жоаннера положила вязанье и пошла на цыпочкахъ на площадку лѣстницы послушать, о чемъ говорятъ каноникъ съ отцомъ Натаріо. На улицѣ завывалъ сильный вѣтеръ.

Снизу раздался голосъ Діаса:

-- Эй, Амаро.

-- Что, отецъ-наставникъ?

-- Подите-ка сюда и скажите сеньорѣ Жоаннерѣ, чтобы она тоже сошла къ намъ.

Та испугалась и поспѣшила внизъ. Амаро рѣшилъ, что отцу Натаріо удалось узнать имя Либерала.

Въ маленькой гостиной, плохо освѣщенной крошечною лампою, было очень холодно. Діасъ сидѣлъ въ углу дивана, нюхая табакъ; Натаріо возбужденно ходилъ по комнатѣ.

-- Здравствуйте, сеньора,-- крикнулъ онъ при видѣ ея.-- А вотъ и Амаро. Я принесъ много новостей. Мнѣ не хотѣлось подниматься къ вамъ изъ-за Жоана Эдуардо. Ему незачѣмъ знать это. Такъ вотъ: ко мнѣ заходилъ отецъ Салданьа и сказалъ кое-что интересное.

Отецъ Салданьа былъ довѣреннымъ лицомъ настоятеля собора. Амаро испугался.

-- Это касается насъ?-- спросилъ онъ взволнованнымъ тономъ.

Натаріо торжественно поднялъ руку.

-- Во-первыхъ, отецъ Брито переводится въ деревенскій приходъ около Алкобасы, чортъ знаетъ въ какую глушь...

-- Неужели?-- воскликнула сеньора Жоаннера.

-- Это все дѣло рукъ Либерала. Нашъ почтенный настоятель очень долго обдумывалъ его статью въ Областномъ Голосѣ, но зато и придумалъ кое-что хорошее. Бѣдный Брито внѣ себя отъ бѣшенства.

-- И все это изъ-за сплетенъ про жену мэра...-- пробормотала сеньора Жоаннера-.

-- Пожалуйста, забудьте объ этомъ,-- строго остановилъ ее каноникъ.-- Нечего повторять глупыя сплетни. Продолжайте, отецъ Натаріо.

-- Во-вторыхъ, настоятель твердо рѣшилъ, какъ говорить Салданьа, "преобразовать нравы мѣстнаго духовенства". Ему особенно не нравится постоянное общеніе священниковъ съ дамами, и онъ желаетъ знать, кто именно соблазняетъ хорошенькихъ дѣвушекъ. Однимъ словомъ, по точному выраженію отца настоятеля, онъ рѣшилъ "очистить Авгіевы конюшни". А въ переводѣ на португальскій языкъ это значить, что все будетъ перевернуто вверхъ дномъ.

Наступило тяжелое молчаніе. Каноникъ заговорилъ первый.

-- Надо надѣяться, однако, что все обойдется, въ концѣ концовъ. А вы, сеньора, не печальтесь пожалуйста и прикажите лучше подать чай.

-- Я сказалъ отцу Салданьа...-- началъ было Натаріо, но каноникъ перебилъ его:

-- Отецъ Салданьа глупъ. Пойдемте-ка наверхъ пить чай. И, пожалуйста, молчаніе передъ молодежью.

Чай прошелъ очень печально. Каноникъ сидѣлъ, нахмурившись и часто пыхтѣлъ. Хозяйка почти не говорила. Натаріо ходилъ по столовой большими шагами.

-- Ну, а когда же свадьба?-- спросилъ онъ вдругъ, останавливаясь передъ Амеліей и Жоаномъ Эдуардо, которые пили чай у рояля.

-- Теперь скоро,-- отвѣтила дѣвушка, улыбаясь.

Амаро всталъ и сказалъ, что ему пора уходить.

-- Мнѣ тоже пора,-- сказалъ каноникъ.-- Покойной ночи, господа. Идемте, Амаро.

Амаро молча пожалъ руку Амеліи и спустился съ каноникомъ и Натаріо. Діасъ зашелъ въ гостиную за зонтикомъ, позвалъ къ себѣ двухъ остальныхъ и закрылъ за ними дверь.

-- Знаете, господа,-- сказалъ онъ:-- мнѣ не хотѣлось пугать бѣдную сегьору Жоаннеру, но эти мѣры настоятеля и сплетни въ городѣ -- чертовски скверная штука!

-- Надо быть осторожнѣе впредь,-- посовѣтовалъ Натаріо, понижая голосъ.

-- Это очень и очень серьезно,-- согласился Амаро угрюмымъ тономъ.

-- Мнѣ-то лично все равно,-- сказалъ каноникъ:-- но надо поддерживать престижъ нашего класса.

-- А если появится еще статья, то, несомнѣнно, намъ всѣмъ придется очень плохо,-- проворчалъ Натаріо.

-- Да, бѣдный. Брито уже отправленъ въ глушь,-- добавилъ Амаро.

Сверху послышался веселый смѣхъ жениха.

-- Ишь, какъ они веселятся тамъ,-- злобно проворчалъ Амаро.

Священники направились къ выходу. Когда Натаріо открывалъ дверь, порывъ вѣтра ударилъ ему въ лицо мелкимъ дождемъ. Зонтикъ былъ только у каноника. Онъ открылъ его и предложилъ спутникамъ итти рядомъ. Сверху, изъ освѣщенной столовой, слышались веселые звуки пѣнія подъ аккомпаниментъ рояля. Каноникъ пыхтѣлъ, съ трудомъ удерживая въ рукахъ зонтикъ подъ напоромъ вѣтра. Натаріо шелъ, плотно закутавшись въ плащъ и стиснувъ зубы въ бѣшенствѣ, а Амаро безсильно отпустилъ голову, чувствуя себя глубоко подавленнымъ. И мелкій, пронизывающій дождь безжалостно хлесталъ трехъ священниковъ, сжавшихся подъ однимъ зонтикомъ и шлепавшихъ по лужамъ въ темную ночь.

XII.

Черезъ нѣсколько дней постоянные посѣтители аптеки съ изумленіемъ увидѣли отца Натаріо мирно бесѣдующимъ на площади съ адвокатомъ Годиньо. Податной инспекторъ, пользовавшійся большимъ авторитетомъ въ вопросахъ иностранной политики, внимательно поглядѣлъ на нихъ черезъ стеклянную дверь аптеки и заявилъ глубокомысленнымъ тономъ, что "его менѣе удивило бы если бы Викторъ-Эмануилъ пошелъ гулять подъ руку съ папой Піемъ IX".

Но хирургъ возразилъ на это, что его ничуть не удивляетъ подобная дружба. По его мнѣнію, изъ послѣдней статьи въ Областномъ Голомъ, написанной, судя по стилю и спеціальной эрудиціи, адвокатомъ Годиньо, ясно вытекало, что группа оппозиціи желаетъ пойти навстрѣчу духовенству. Заключительныя слова статьи были особенно выразительны: "мы отнюдь не желаемъ мѣшать служителямъ церкви въ исполненіи ихъ божественныхъ обязанностей".

-- Я не знаю, заключенъ ли миръ,-- замѣтилъ одинъ полный господинъ, по фамиліи Пимента:-- но переговоры о немъ несомнѣнно уже начаты. Вчера рано утромъ я видѣлъ собственными глазами, какъ отецъ Натаріо вышелъ изъ редакціи Областного Голоса.

-- Что вы говорите, сеньоръ Пимента? Вѣрно ли вы видѣли?

Тотъ уже собирался обидѣться, но податной инспекторъ поддержалъ его:

-- Нѣтъ, господа, сеньоръ Пимента правъ. Я самъ видѣлъ на-дняхъ, какъ этотъ негодяй Агостиньо согнулся въ три погибели при встрѣчѣ съ отцомъ Натаріо. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Натаріо затѣялъ какую-то грязную исторію. Онъ постоянно шныряетъ теперь по площади и подружился съ отцомъ Сильверіо. Они появляются очень часто вмѣстѣ на улицѣ... А у Сильверіо исповѣдуется жена адвоката Годиньо. Навѣрно, Натаріо завелъ какія-нибудь сношенія съ группой оппозиціи...

Недавняя дружба двухъ священниковъ -- Сильверіо и Натаріо -- возбуждала много толковъ въ городѣ. Пять лѣтъ тому назадъ между ніими произошла ссора въ ризницѣ собора, и Натаріо бросился съ зонтикомъ на противника, но каноникъ Сарненто удержалъ его за рясу. Съ тѣхъ поръ они долго не разговаривали, къ великому огорченію Сильверіо, добродушнаго толстяка, являвшагося, по словамъ его прихожанокъ, "воплощеніемъ любви и снисходительности къ людямъ". Но Натаріо былъ желченъ и злопамятенъ. Когда-же настоятелемъ собора былъ назначенъ Валладаресъ, онъ призвалъ ихъ къ себѣ, краснорѣчиво объяснилъ, что "необходимо сохранять миръ въ церкви", и подтолкнулъ Натаріо въ объятія Сильверіо. Тотъ прижалъ его къ своей широкой груди и къ жирному животу и растроганно пробормоталъ:

-- Всѣ мы -- братья, всѣ мы -- братья.

Тѣмъ не менѣе Натаріо не пересталъ злиться на противника и еле кланялся ему на улицѣ. Каково-же было всеобщее изумленіе, когда Натаріо зашелъ къ Сильверіо, вскорѣ послѣ статьи въ Областномъ Голосѣ, подъ предлогомъ, что "его засталъ на улицѣ сильный дождь!" Толстый добрякъ былъ въ восторгѣ и высказалъ коллегѣ свое искреннее удовольствіе по поводу того, что видитъ его у себя.

Примиреніе оказалось настолько полнымъ, что можно было часто видѣть теперь на улицѣ маленькую, но сухую фигурку оживленно жестикулировавшаго Натаріо. рядомъ съ тучною массою флегматичнаго Сильверіо.

Однажды утромъ служащіе полицейскаго участка, находившагося противъ собора, съ удовольствіемъ увидѣли, какъ священники оживленно разговариваютъ о чемъ-то, гуляя взадъ и впередъ по прилегающей къ собору террасѣ. Натаріо былъ сильно возбужденъ и, повидимому, старался убѣдить въ чемъ-то Сильверіо. Онъ останавливался передъ нимъ, энергично жестикулируя, хваталъ за руку, тащилъ къ краю террасы, снова останавливался и широко разводилъ руками, словно желая показать, что все кругомъ -- они сами, соборъ, городъ, весь міръ -- обречены на погибель. Сильверіо слушалъ внимательно, и глаза его были широко открыты отъ изумленія. Они снова стали ходить по террасѣ. Но Натаріо ежеминутно останавливался, тыкая длиннымъ пальцемъ въ толстый животъ Сильверіо и топая ногами въ бѣшенствѣ. Вдругъ онъ опустилъ руки въ безсиліи и замолчалъ. Сильверіо сказалъ тогда нѣсколько словъ, прижавъ руку къ груди. Натаріо просіялъ, радостно крикнулъ что-то, трепля коллегу по плечу, и священники вошли въ соборъ, весело смѣясь.

-- Экіе негодяи!-- сказалъ писарь Боржишъ, ненавидѣвшій духовенство.

-- Это они толкуютъ по поводу газеты,-- отвѣтилъ ему другой служащій.-- Натаріо не успокоится, пока не узнаетъ, кто написалъ статью противъ духовенства. А черезъ Сильверіо это легче всего устроить, потому что у него исповѣдуется всегда жена адвоката Годиньо.

-- Канальи!-- проворчалъ Боржишъ презрительно и снова принялся за работу, согнувшись надъ бумагою. Онъ писалъ приказъ о пересылкѣ въ другой городъ заключеннаго, который сидѣлъ между двумя солдатами, тутъ-же въ комнатѣ, съ измученнымъ, впалымъ лицомъ и съ кандалами на рукахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нѣсколько дней въ соборѣ служили панихиду у гроба богатаго помѣщика Мораиша, которому вдова устроила очень пышныя похороны. Послѣ службы Амаро снималъ облаченіе въ ризницѣ, при свѣтѣ одинокой свѣчки, какъ вдругъ дверь скрипнула, и послышался возбужденный голосъ Натаріо:

-- Амаро, вы здѣсь?

-- Что случилось?

Отецъ Натаріо закрылъ дверь и воскликнулъ, потрясая руками:

-- Знаете новость? Это Жоанъ Эдуардо!

-- Что?

-- Либералъ оказался Жоаномъ Эдуардо. Это онъ написалъ пасквиль про насъ.

-- Не можетъ быть!-- изумленно воскликнулъ Амаро.

-- Я видѣлъ своими глазами написанный имъ черновикъ. Пять листовъ бумаги!

Амаро глядѣлъ на Натаріо, выпучивъ глаза.

-- Немалыхъ трудовъ стоило мнѣ узнать это! Подумайте, цѣлыхъ пять листовъ. И онъ собирается писать еще. Хорошъ сеньоръ, нечего сказать! Это нашъ-то пріятель Жоанъ Эдуардо!

-- Какъ-же вы узнали это, Натаріо?

Тотъ склонилъ голову на-бокъ и пожалъ плечами.

-- Знаете, коллега... въ такихъ случаяхъ надо молчать,-- возразилъ онъ многозначительнымъ тономъ.-- Вы понимаете меня, неправдами? Sigillus magnus.

Онъ заходилъ большими шагами по ризницѣ, говоря рѣзкимъ, торжествующимъ тономъ:

-- Но все это -- еще пустяки. Сеньоръ Жоанъ Эдуардо -- закоренѣлый негодяй. Онъ -- близкій другъ Агостинъо и просиживаетъ у него въ редакціи очень часто чуть не до утра. Тамъ у нихъ устраиваются попойки съ бабами. Онъ не былъ у исповѣди уже шесть лѣтъ и хвастается тѣмъ, что не вѣритъ въ Бога. Насъ всѣхъ онъ честилъ канальями и мерзавцами. И притомъ онъ -- республиканецъ по убѣжденіямъ. Однимъ словомъ, это настоящее чудовище, дорогой мой.

-- А что-же намъ дѣлать теперь?-- спросилъ Амаро дрожащимъ голосомъ.

-- Что дѣлать?-- воскликнулъ Натаріо.-- Стереть этого негодяя съ лица земли.

Амаро провелъ носовымъ платкомъ по сухимъ губамъ.

-- Это безобразіе,-- пробормоталъ онъ.-- И бѣдная дѣвушка погибнетъ, выйдя за него замужъ. Онъ отъявленный мерзавецъ.

Священники пристально поглядѣли другъ на друга. Натаріо вынулъ изъ кармана табакерку, взялъ щепотку и сказалъ съ холодною улыбкою, не спуская глазъ съ собесѣдника:

-- А не разстроить-ли намъ эту свадьбу?

-- Вы полагаете?-- съ жадностью спросилъ Амаро.

-- Дорогой коллега, это вопросъ совѣсти. Я смотрю на это, какъ на священную обязанность. Мы не можемъ допустить, чтобы бѣдная дѣвушка вышла замужъ за негодяя, франкмасона, атеиста...

-- Конечно, конечно,-- пробормоталъ Амаро.

-- Это удачно, неправда-ли?-- спросилъ Натаріо и съ наслажденіемъ понюхалъ табакъ.

Но въ ризницу вошелъ прислужникъ. Пора было запирать соборъ.

-- Погодите минуточку, сеньоръ Доминтосъ.

Прислужникъ ушелъ запирать двери, выходившія во дворъ. Священники склонились поближе другъ къ другу и заговорили шопотомъ.

-- Вы должны взяться за сеньору Жоаннеру,-- сказалъ Натаріо.-- Впрочемъ, нѣтъ, пусть лучше Діасъ поговоритъ съ нею. Онъ вѣрнѣе насъ добьется цѣли. А вы поговорите только съ дѣвушкою и скажите ей, чтобы перестала принимать этого подлеца. Можете добавить, что онъ живетъ съ продажной бабою.

-- Послушайте,-- возразилъ Амаро, отступая на шагъ:-- можетъ быть, это и неправда.

-- Все равно. Онъ способенъ на все. Кромѣ того, это поможетъ намъ отвратить отъ него дѣвченку.

Они вышли изъ ризницы и отправились вслѣдъ за прислужникомъ, гремѣвшимъ связкою огромныхъ ключей. Посреди собора стоялъ на возвышеніи гробъ помѣщика Мораиша подъ большимъ бархатнымъ покровомъ. У изголовья на крышкѣ гроба лежалъ вѣнокъ изъ иммортелей.

Отецъ Натаріо остановился и взялъ Амаро за рукавъ.

-- А вѣдь я приготовилъ нашему пріятелю еще одинъ сюрпризъ,-- сказалъ онъ съ радостью въ голосѣ.

-- Какой?

-- Мы лишимъ его средствъ къ существованію. Онъ долженъ получить мѣсто секретаря въ губернскомъ управленіи, неправда-ли? Такъ мы разстроимъ это дѣло. А кромѣ того, Нунишъ Феррадъ -- знаете, нотаріусъ, у котораго онъ служитъ теперь, выгонитъ его изъ своей конторы. Пустъ пишетъ тогда пасквили на насъ.

Амаро не одобрилъ такихъ злостныхъ намѣреній.

-- Прости Господи, Натаріо, но это значить вѣдь погубить человѣка.

-- Я не могу успокоиться, пока не увижу, что онъ протягиваетъ руку на улицѣ, никакъ не могу,-- возразилъ тотъ.

-- О, Натаріо, это вѣдь безжалостно, не по-христіански. Такіе поступки неугодны Богу.

-- Пожалуйста не безпокойтесь объ этомъ, мой другъ. Безбожники не заслуживаютъ состраданія. Инквизиція карала ихъ огнемъ, а мы караемъ ихъ голодомъ. Кто служитъ святому дѣлу, тому все разрѣшается. Пусть оставятъ насъ въ покоѣ.

Они приближались къ выходу. Натаріо обернулся и, увидавъ гробъ, указалъ на него зонтикомъ.

-- Кто тамъ лежитъ?

-- Помѣщикъ Мрраишъ,-- отвѣтилъ Амаро.

-- Ахъ, такой толстый, прыщавый?

-- Да.

-- Знаю. Настоящее животное!

Они помолчали немного.

-- Значитъ, панихида служилась по немъ,-- продолжалъ Натаріо.-- А я былъ такъ занять своимъ дѣломъ, что и не обратилъ на него вниманія. Вдова осталась. съ большими средствами. Говорятъ, что она очень щедра... Кажется, Сильверіо исповѣдуетъ ее всегда? У этого бегемота, исповѣдуются всѣ богатыя прихожанки Леріи.

Они вышли изъ собора. На площади Натаріо опять остановился -- Значитъ, мы условились: Діасъ поговоритъ съ сеньорою Жоаннерою, а вы съ дѣвушкою. Я же беру на себя хлопоты о губернскомъ управленіи и о Нунишѣ Ферралѣ. Это значитъ, сразу убить двухъ зайцевъ:! разбить его сердце и оставить безъ гроша. Но до-свиданья, дѣвочки ждутъ меня къ ужину. У бѣдняжки Розы -- насморкъ. Она слаба здоровьемъ, и это очень безпокоитъ меня. Я даже спать не могу, когда ей нездоровится. Что подѣлать! Сердце -- не камень. До-свиданья, Амаро.

-- До-свиданья, Натаріо.

И священники разстались. Часы на соборной колокольнѣ пробили девять.

Амаро вернулся доімой въ возбужденномъ, но радостномъ состояніи. Передъ нимъ разстилалась пріятная перспектива. Онъ зашагалъ взадъ и впередъ по комнатѣ, стараясь проникнуться сознаніемъ священнаго долга.

Въ качествѣ христіанина, священника и друга дома онъ былъ обязанъ пойти къ Амеліи и объяснить ей спокойно и безпристрастно, что за личность этотъ Жоанъ Эдуардо, за котораго она собиралась замужъ. Этотъ человѣкъ оклеветалъ друзей дома -- ученыхъ священниковъ, занимающихъ видное положеніе,-- опозорилъ ее, невинную дѣвушку, безобразно проводилъ ночи въ обществѣ негодяя Агостиньо, хвастался своимъ невѣріемъ, не былъ уже шесть лѣтъ у исповѣди. Не могла же она выйти замужъ за такого человѣка. Онъ не позволилъ бы ей ни молиться, ни поститься, ни исповѣдаться, заставилъ бы ея душу погрязнуть во грѣхѣ. Нѣтъ, Амелія не должна была ни въ какомъ случаѣ выходить замужъ за него.

Сердце Амаро сильно билось отъ радостнаго чувства надежды. Онъ могъ взяться теперь за дѣвушку, снова завладѣть ея душою... Статья въ Областномъ Голосѣ была забыта, настоятель успокоился. Амаро могъ безпрепятственно ходить на улицу Милосердія, попрежнему проводить тамъ вечера, видѣть дѣвушку, наставлять ее на путь истины...

И видитъ Богъ, онъ дѣлалъ это не изъ злого чувства и не для того, чтобы разбить бракъ дѣвушки. Случайно, правда, его интересы совпадали съ долгомъ священника, но если-бы Амелія была безобразна, глупа и косоглаза, онъ все-таки отправился бы на улицу Милосердія и сорвалъ бы маску притворства съ клеветника и атеиста Жоана Эдуардо.

Эти разсужденія успокоили Амаро, и онъ легъ спать съ чистой душой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ слѣдующій вечеръ, подходя къ дому сеньоры Жоаннеры, Жоанъ Эдуардо былъ очень удивленъ при видѣ священника со Св. Дарами, показавшагося на углу улицы, со стороны собора.

Процессія направлялась къ дому его невѣсты. Подъ балдахиномъ блестѣло золотое облаченіе отца Амаро; впереди шелъ мальчикъ съ колокольчикомъ. Въ темной ночи разливался непрерывный звонъ большого колокола,

Жоанъ Эдуардо побѣжалъ въ испугѣ къ дому невѣсты и узналъ, что священникъ идетъ соборовать передъ смертью разбитую параличомъ тетку Амеліи.

На лѣстницѣ дома стояла на стулѣ керосиновая лампа. Священникъ вошелъ въ домъ, а балдахинъ остался у двери. Жоанъ Эдуардо послѣдовалъ за Амаро въ сильномъ возбужденіи; его пугала мысль, что изъ-за смерти тетки и изъ-за траура придется отложить свадьбу на неопредѣленное время. Присутствіе Амаро и его видная роль въ данный моментъ были тоже непріятны молодому человѣку, и онъ спросилъ съ досадою и волненіемъ у попавшейся ему въ гостиной Русы:

-- Какъ-же это случилось?

-- Послѣ обѣда ей стало совсѣмъ плохо. Докторъ пришелъ и сказалъ, что она кончается. Тогда барыня, послала за священникомъ.

Жоанъ Эдуардо счелъ своимъ долгомъ присутствовать "на церемоніи". Комната старухи находилась рядомъ съ кухнею и выглядѣла зловѣще-мрачною въ этотъ моментъ. Голова больной безжизненно покоилась на подушкѣ, и ея блѣдное, восковое лицо почти не отличалось отъ бѣлой наволочки. Глаза были сильно расширены и безсмысленно глядѣли впередъ, одна рука медленно и непрерывно натягивала кверху одѣяло.

Сеньора Жоаннера и Амелія молились, стоя на колѣняхъ у кровати. Дона Марія, зашедшая къ нимъ случайно на обратномъ пути изъ имѣнія, въ испугѣ остановилась, бормоча молитвы. Жоанъ Эдуардо безшумно опустился на колѣни рядомъ съ нею.

Отецъ Амаро наклонился къ самому уху умирающей, прося ее исповѣдаться во грѣхахъ. Но видя, что она не понимаетъ его словъ, онъ быстро прочиталъ Misereatur и, бормоча обычныя формулы, помазалъ ей св. елеемъ глаза, грудь, губы и руки. Затѣмъ онъ опустился на колѣни и застылъ неподвижно, склонивъ глаза надъ молитвенникомъ.

Жоанъ Эдуардо вышелъ на цыпочкахъ въ столовую и сѣлъ около рояля. Теперь, очевидно, Амелія долго не будетъ играть... Ему стало очень грустно. Неожиданная смерть старухи нарушила его планы и пріятныя мечты.

Въ столовую вошли дона Марія и Амелія съ заплаканными глазами.

-- Ахъ, хорошо, что вы еще здѣсь, сеньоръ Жоанъ Эдуардо,-- сказала старуха взволнованнымъ тономъ.-- Окажите мнѣ услугу, проводите меня домой. Я вся дрожу отъ испуга и волненія. Это вышло такъ неожиданно... Господь простить мнѣ, но я не могу видѣть умирающихъ... Бѣдняжка умираетъ, какъ птичка... Грѣховъ у нея нѣтъ... Ты ужъ извини меня, голубушка, но я не могу оставаться. Охъ, какія страсти! Знаете, для меня даже лучше, что она умираетъ... Ахъ, Господи, какъ мнѣ нехорошо!

Амеліи пришлось увести старуху внизъ, въ спальню сеньоры Жоаннеры, и даже налить ей рюмочку стараго вина для подкрѣпленія.

-- Амелія, голубушка,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо:-- если я нуженъ здѣсь для чего-нибудь, пожалуйста...

-- Нѣтъ, спасибо. Бѣдняжка доживаетъ послѣднія минуты.

-- Не забудь поставить ей двѣ свѣчки у изтоловья, милая,-- сказала дона Марія, уходя.-- Это очень помогаетъ въ агоніи. До свиданья. Охъ, батюшки, какъ тяжело!

-- У дверей стоялъ балдахинъ и около него люди съ зажженными свѣчами. При видѣ ихъ старуха схватила Жоана Эдуардо подъ руку и прижалась къ нему въ испугѣ, а можетъ быть, и въ порывѣ нѣжности, послѣ рюмочки стараго вина.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амаро обѣщалъ вернуться поздно вечеромъ, чтобы не оставлять дамъ однѣхъ "въ тяжелую минуту". Каноникъ явился, когда процессія со Св. Дарами возвратилась въ соборъ, и, узнавъ о любезномъ вниманіи отца Амаро, заявилъ, что онъ воспользуется этимъ и пойдетъ домой отдыхать.

-- Подобныя волненія подрываютъ мнѣ здоровье, сеньора,-- сказалъ онъ.-- А вы вѣдь навѣрно не желаете, чтобы я разболѣлся?

-- Боже упаси,-- сеньоръ каноникъ!-- воскликнула она, хныча.

-- Ну, такъ прощайте. И не огорчайтесь пожалуйста. Такъ лучше для всѣхъ. До свиданія; что-то нездоровится мнѣ сегодня...

Сеньора Жоаннара тоже чувствовала себя неважно. Послѣ перваго потрясенія у нея началась мигрень, и, когда Амаро вернулся около одиннадцати часовъ вечера, Амелія открыла ему дверь и сказала, поднимаясь въ столовую:

-- Вы ужъ извините, падре, но у мамы началась мигрень, и она легла отдохнуть... Кажется, она даже заснула...

-- Пусть спитъ, не безпокойте ее.

Они вошли въ комнату умирающей. Голова ея была повернута къ стѣнѣ, изъ полуоткрытыхъ губъ вырывался слабый, почти непрерывный стонъ. Толстая свѣчка тускло освѣщала комнату. У кровати сидѣла съ запуганнымъ видомъ Руса и читала молитвы по приказанію сеньоры Жоаннеры.

-- Докторъ сказалъ, что она сама не почувствуетъ, какъ умретъ,-- прошептала Амелія.-- Она будетъ стонать, стонать и вдругъ замолкнетъ.

-- Да будетъ воля Господня!-- пробормоталъ Амаро.

Они вернулись въ столовую. Въ домѣ стояла полнѣйшая тишина. На улицѣ завывалъ вѣтеръ. Амаро въ смущеніи подошелъ къ окну, Амелія прислонилась къ буфету. Они давно уже не оставались наединѣ.

-- Дождь,-- видно, не прекратится всю ночь,-- сказалъ священникъ.

-- Да, и какъ холодно!-- отвѣтила она, закутываясь въ платокъ.-- Сколько страху натерпѣлись мы сегодня!

-- Вы никогда не видали умирающихъ?

-- Никогда.

Они замолчали. Онъ продолжалъ неподвижно стоять у окна, она -- у буфета,-- съ опущенными глазами.

-- Въ кухнѣ топится плита. Не лучше-ли пойти туда, въ тепло?-- спросила Амелія.

-- Конечно, пойдемте.

Амелія взяла съ собою керосиновую лампу; они перешли въ кухню и сѣли на низкихъ стульяхъ у плиты. Амелія видѣла, какъ Амаро молча пожираетъ ее глазами. Онъ собирался, очевидно, говорить. Руки ея задрожали; она не рѣшалась пошевелиться или поднять взоръ, но жаждала его словъ, какія-бы они ни были -- нѣжныя или непріятныя.

Онъ заговорилъ, наконецъ, и очень серьезнымъ тономъ:

-- Амелія, я не ожидалъ, что мы останемся сегодня наединѣ. Это вышло случайно. Но, видно, такова воля Божія. Ваше отношеніе ко мнѣ сильно измѣнилось за послѣднее время.

Она быстро подняла голову, покраснѣла, и губы ея задрожали.

-- Вы прекрасно знаете, почему я измѣнилась,-- сказала она, чуть не плача.

-- Знаю. Если бы не эта подлая клевета въ газетѣ, ничего бы не случилось, и наши отношенія остались бы прежними. Я желаю поговорить съ вами именно объ этомъ.

Онъ подвинулъ стулъ ближе и продолжалъ очень спокойно и мягко:

-- Вы помните, навѣрно, статью съ низкою клеветою на всѣхъ близкихъ вамъ людей? Помните, неправда-ли? А знаете, кто написалъ ее?

-- Кто?-- спросила Амелія съ удивленіемъ.

-- Сеньоръ Жоанъ Эдуардо!-- возразилъ священникъ, скрестивъ руки на груди и пристально глядя на нее.

-- Не можетъ быть.

Она встала со стула, но Амаро заставилъ ее снова сѣсть.

-- Выслушайте меня. Онъ написалъ эти гадости. Я узналъ все вчера. Натаріо видѣлъ черновикъ, написанный его рукою; онъ навелъ справки и разузналъ все -- конечно, хорошимъ путемъ... Видно, Богу было угодно, чтобы истина была обнаружена. Слушайте теперь. Вы не знаете этого человѣка.-- И Амаро передалъ ей шопотомъ все, что слышалъ о Жоанѣ Эдуардо отъ Натаріо -- объ это оргіяхъ съ Агостиньо, нападкахъ на духовенство, атеизмѣ....

-- Спросите-ка его, когда онъ исповѣдывался послѣдній разъ. Пусть покажетъ вамъ свидѣтельства объ исповѣди за эти шесть лѣтъ!

-- Господи, Боже мой!-- прошептала, дѣвушка, безсильно опустивъ руки на колѣни.

-- Я счелъ своимъ долгомъ поставить васъ въ извѣстность, какъ другъ дома, священникъ, христіанинъ... Какъ мнѣ ни тяжело, но я вынужденъ сказать: "Человѣкъ, за котораго вы собираетесь замужъ, обманулъ ваше довѣріе. Онъ явился къ вамъ въ домъ подъ видомъ честнаго труженика, а на самомъ дѣлѣ это..."

И Амаро всталъ, словно въ порывѣ неудержимаго возмущенія.

-- Амелія, этотъ человѣкъ написалъ подлую ложь въ газетѣ. Изъ-за него бѣдный Брито переведенъ въ глушь. Онъ назвалъ меня соблазнителемъ, сеньора каноника -- развратникомъ, бросилъ тѣнь на отношенія вашей мамаши съ каноникомъ, обвинилъ васъ въ томъ, что вы поддаетесь гадкому соблазну! Скажите на милость, желаете вы быть женою такого человѣка?

Она не отвѣтила, неподвижно уставившись на свѣтъ лампы. По щекамъ ея медленно покатились двѣ слезы.

Амаро сердито прошелъ два-три раза по кухнѣ и, вернувшись къ ней, снова заговорилъ дружескимъ тономъ.

-- Но предположимъ даже, что онъ не писалъ ничего въ газетѣ и не оскорблялъ вашей мамаши, сеньора каноника и другихъ... Все-таки онъ -- безбожникъ. Подумайте, какая судьба ждетъ васъ въ случаѣ, если вы выйдете за него замужъ. Либо пришлось бы подчиниться его требованіямъ, отойти отъ церкви, порвать съ матерью и всѣми близкими, къ ужасу всѣхъ порядочныхъ людей, либо встать противъ него и обратить свой домъ въ настоящій адъ. Изъ-за каждой мелочи у васъ возникали-бы споры: изъ-за поста по пятницамъ, изъ-за посѣщенія церкви въ торжественные дни... Отецъ Натаріо говоритъ, что Жоанъ Эдуардо сидѣлъ какъ-то недавно съ Агостиньо въ ресторанѣ и заявилъ громогласно: "Не слѣдуетъ крестить дѣтей въ раннемъ возрастѣ. Пусть каждый выбираетъ себѣ, какую хочетъ, религію. Нельзя заставлять людей быть христіанами, когда они еще ничего не понимаютъ". Что вы скажете на это? Я говорю вамъ все это, какъ другъ... Лучше умереть, чѣмъ связать себя съ такимъ негодяемъ... Это значитъ прогнѣвать Бога.

-- Боже мой, Боже мой!-- прошептала Амелія, въ отчаяніи сжимая руками голову.

Амаро подвинулся къ ней совсѣмъ близко.

-- Притомъ подобные люди не могутъ быть хорошими мужьями. Кто не вѣрить въ Бога, тотъ не можетъ быть хорошимъ человѣкомъ. Какъ только уляжется вспышка любви, онъ сдѣлается раздражительнымъ, злымъ, начнетъ снова ходить къ Аностиньо и къ женщинамъ... Подумайте, какія страданія ожидаютъ васъ. Невѣрующіе люди не признаютъ никакихъ порядочныхъ принциповъ: они лгутъ, крадутъ, клевещутъ на другихъ... Посудите сами: этотъ безобразникъ встрѣчается здѣсь съ сеньоромъ каноникомъ, пожимаетъ ему руку и въ то же время пишетъ въ газетѣ, что онъ развратникъ. Совѣсть замучила-бы васъ въ предсмертный часъ, если бы вы стали это женою...

-- Ради Христа, довольно, замолчите,-- перебила его Амелія, заливаясь слезами.

-- Не плачьте,-- оказалъ Амаро, нѣжно взявъ ее за руку.-- Откройтесь мнѣ. Не все еще погублено. Оглашенія брака въ церкви еще не было. Скажите ему попросту, что вы не желаете выходить замужъ, знаете все, ненавидите его...

Онъ медленно гладилъ руку Амеліи и вдругъ спросилъ рѣзкимъ, страстнымъ голосомъ:

-- Вы равнодушны къ нему, неправда-ли?

-- Да,-- прошептала она, склонивъ голову на грудь.

-- Наконецъ-то!-- воскликнулъ онъ возбужденно.-- А скажите, вы любите другого?

Она ничего не отвѣтила. Грудь ея часто вздымалась отъ волненія, глаза были сильно расширены.

-- Вы любите другого? Скажите, скажите!

Онъ обнялъ ее за плечи и привлекъ къ себѣ. Амелія не сопротивлялась. Она молча подняла на него затуманенные отъ слезъ глаза и протянула дрожащія губы, вся блѣдная и безсильная.

Амаро прижалъ ее крѣпче къ себѣ, и губы ихъ слились въ долгій, безконечный поцѣлуй.

-- Барышня, барышня!-- раздался изъ сосѣдней комнаты испуганный голосъ Русы.

Амаро оторвался отъ дѣвушки и побѣжалъ къ умирающей. Амелія такъ дрожала всѣмъ тѣломъ, что прислонилась на минуту къ двери кухни, прижавъ руку къ сердцу. Оправившись немного, она пошла разбудить мать.

Когда онѣ вернулись вдвоемъ въ комнату старухи, Амаро стоялъ на колѣняхъ у кровати и молился. Женщины тоже опустились на колѣни. Все тѣло умирающей вздрагивало отъ тяжелаго, прерывистаго дыханія. Стоны дѣлались все болѣе и болѣе хриплыми и скоро затихли. Всѣ окружающіе встали. Старуха лежала неподвижно. Зрачки ея потемнѣли и закатились. Она была мертва.

Отецъ Амаро увелъ Амелію съ матерью въ столовую. Сеньора Жоаннера разрыдалась, вспоминая времена, когда покойная сестра была молода и здорова. Амелія подошла, къ окну и стала глядѣть на темную ночь.

Внизу раздался звонокъ. Амаро спустился открыть дверь со свѣчкою въ рукѣ. Это былъ Жоанъ Эдуардо. Увидя священника въ такой необычный часъ, онъ остановился у открытой двери, непріятно пораженный, и съ трудомъ пробормоталъ:

-- Я зашелъ узнать, нѣтъ-ли чего новаго...

-- Бѣдная сеньора только-что скончалась.

-- Ахъ, вотъ какъ!

Они пристально потлядѣли другъ на друга.

-- Можетъ быть, я могу быть полезенъ чѣмъ-нибудь?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.

-- Нѣтъ, спасибо. Дамы ложатся отдыхать сейчасъ.

Молодой человѣкъ поблѣднѣлъ отъ злости, глядя, какъ Амаро разыгрываетъ роль хозяина. Онъ постоялъ немного въ нерѣшительности, во видя, что священникъ накрываетъ свѣчу отъ вѣтра, сухо попрощался и ушелъ.

Отецъ Амаро поднялся наверхъ, попрощался съ Амеліей и сеньорою Жоаанерою, ложившимися спать вмѣстѣ въ одной комнатѣ, вернулся къ покойницѣ и, усѣвшись въ кресло, принялся читать молитвенникъ.

Позже, когда все въ домѣ затихло, онъ отправился въ столовую, досталъ изъ буфета бутылку портвейна и сѣлъ курить, потягивая вино. На улицѣ подъ окномъ послышались чьи-то быстрые, нетерпѣливые шаги. Ночь была темная, и священникъ не могъ разглядѣть лица полунощника. Это былъ Жоанъ Эдуардо, въ бѣшенствѣ бродившій около дома.

XIII.

На другой день утромъ дона Жозефа Діасъ только-что вернулась съ ранней обѣдни, какъ прислуга, мывшая лѣстницу, крикнула ей снизу:

-- Сеньора, падре Амаро пришелъ.

Священникъ заходилъ къ канонику очень рѣдко, и въ домѣ Жозефѣ сильно разгорѣлось любопытство по поводу его неожиданнаго прихода.

-- Попросите его подняться прямо наверхъ,-- крикнула она поспѣшно.-- Онъ, вѣдь, свой человѣкъ.

Она стояла въ столовой у стола, укладывая на блюдо мармеладъ овоето изготовленія. На носу ея были надѣты синіе очки, голова была повязана чернымъ платкомъ. Она поспѣшила на площадку лѣстницы, шлепая мягкими туфлями и стараясь придать лицу любезное выраженіе ради милаго гостя.

-- Добро пожаловать,-- крикнула они издали.-- А я ужъ успѣла побывать въ церкви. Какая благодать послушать отца Висенте! Присядьте, пожалуйста. Только не сюда, здѣсь дуетъ. Такъ наша бѣдная больная умерла. Разскажите все по порядку, падре...

Священнику пришлось подробно описать агонію несчастной и горе сеньоры Жоаннеры.

-- Знаете, между нами будь сказано, это большое облегченіе для сеньоры Жоаннеры,-- сказалъ священникъ и сразу перешелъ къ другой темѣ:-- А что вы скажете про сеньора Жоана Эдуардо? Вы, вѣдь, знаете уже? Это онъ написалъ пасквиль въ газетѣ.

-- Охъ, ужъ и не говорите мнѣ про него!-- воскликнула старуха, сжимая руками голову.-- Я чуть не заболѣла, узнавъ это.

-- А кто вамъ сказалъ?

-- Отецъ Натаріо -- спасибо ему -- зашелъ вчера и разсказалъ мнѣ все. Ахъ, какой негодяй! Совсѣмъ погибшая душа!

-- А знаете ли вы, что онъ дружитъ съ Агостиньо, пьянствуетъ съ нимъ вмѣстѣ въ редакціи до поздней ночи, бранитъ христіанство, сидя въ ресторанѣ...

-- Охъ, ужъ и не говорите, падре. Вчера, когда отецъ Натаріо разсказывалъ мнѣ все, я даже подумала, не грѣшно ли выслушивать всѣ эти мерзости. Спасибо отцу Натаріо, что онъ зашелъ сейчасъ же разсказать мнѣ всѣ подробности. Какой любезный человѣкъ! И знаете, мнѣ все казалось, что этотъ Жоанъ Эдуардо -- негодяй. Только я не желала никогда говорить объ этомъ; вы сами знаете, какъ я не люблю вмѣшиваться въ чужія дѣла. Но подозрѣніе не покидало меня. Онъ ходилъ въ церковь и постился, а мнѣ всегда казалось, что онъ обманываетъ Амелію съ матерью. Такъ все и вышло.-- Глаза ея засверкали вдругъ злобной радостью.-- И знаете, свадьба разстроилась.

Отецъ Амаро откинулся въ креслѣ и произнесъ съ вѣсомъ:

-- Согласитесь, сеньора, возможно-ли, чтобы дѣвушка съ хорошими принципами вышла замужъ за франкмасона, который не былъ у исповѣди шесть лѣтъ?

-- Еще-бы, падре! Пусть лучше умретъ, чѣмъ выйдетъ замужъ за этого подлеца. Надо сказать ей все...

Отецъ Амаро торопливо подвинулъ свое кресло поближе къ собесѣдницѣ.

-- Я зашелъ поговорить съ вами именно объ этомъ. Правда, я самъ говорилъ вчера съ дѣвушкою... Но вы понимаете, у нихъ въ домѣ было такое горе -- бѣдная тетушка только-что скончалась,-- и я не могъ очень настаивать, а только, напомнилъ ей, какъ христіанкѣ и воспитанной дѣвушкѣ, что она должна порвать съ женихомъ.

-- А что она отвѣтила на это?

Отецъ Амаро сдѣлалъ недовольное лицо.

-- Она не отвѣтила ни да, ни нѣтъ, а только заплакала... Правда, всѣ въ домѣ были разстроены неожиданною смертью... Мы всѣ знаемъ, что она не влюблена въ жениха, но замужъ ей, конечно, хочется. Понятно, она боится, что останется одна послѣ смерти матери. Но какъ ни какъ, по моему, будетъ лучше всего, если вы поговорите съ нею. Вы -- ея крестная мать и близкій человѣкъ въ домѣ.

-- Отлично, падре, я сдѣлаю это. О, не безпокойтесь, я ужъ отпою ей все.

-- Амелія очень нуждается въ человѣкѣ, который умѣлъ-бы строго руководить ею. Она исповѣдуется у отца Сильверіо, но, надо сказать правду, онъ не годится ей въ руководители. Посудите сами, онъ исповѣдуетъ по заповѣдямъ... Ясное дѣло, что дѣвушка не крадетъ, не убиваетъ, не желаетъ жены ближняго своего! Подобная исповѣдь не приноситъ ей никакой пользы. Ей нуженъ строгій, суровый исповѣдникъ, который приказывалъ-бы: "дѣлай такъ безъ возраженій". Она слабохарактерна и не можетъ думать и дѣйствовать самостоятельно. Духовникъ долженъ командовать ею съ палкою въ рукѣ. Пусть боится и слушается его безпрекословно...

-- Вотъ, падре, вы превосходно подошли-бы къ этой роли...

Амаро скромно улыбнулся.

-- Возможно. Я постарался-бы вліять на нее какъ можно лучше. Она -- хорошая дѣвушка и достойна милости Божіей. Но вы понимаете, что я не могу сказать ей: "Приходите ко мнѣ исповѣдываться". Мнѣ неловко говорить ей это.

-- Я скажу за васъ, падре. Будьте покойны, я берусь сказать ей это.

-- Спасибо, это очень любезно съ вашей стороны. Вы поможете мнѣ спасти ея душу. А когда вы думаете поговорить съ нею?

Дона Жозефа считала грѣхомъ откладывать такое важное дѣло и рѣшила поговорить съ Амеліею въ этотъ-же вечеръ.

-- Сегодня вамъ не удастся, сеньора. Во-первыхъ, это неудобно сейчасъ-же послѣ похоронъ, во-вторыхъ, Жоанъ Эдуардо, навѣрно, будетъ тамъ вечеромъ.

-- Что вы говорите, падре! Не станемъ-же мы -- мои близкіе и я -- проводить вечеръ вмѣстѣ съ этимъ еретикомъ!

-- Иначе нельзя. Онъ считается пока членомъ семьи. Конечно, и вы, дона Жозефа, и дона Марія, и сестры Гансозо -- очень добродѣтельныя особы, но нельзя гордиться своею добродѣтелью. Смиреніе угодно Богу, и мы должны встрѣчаться иногда съ дурными людьми. Лучшее служеніе Богу состоитъ въ томъ, чтобы быть кроткими и смиренными.,

Дона Жозефа слушала его съ глупою, восторженною улыбкою.

-- Ахъ, падре, васъ только послушать, такъ сдѣлаешься хорошимъ человѣкомъ.

Амаро поклонился.

-- Господь Богъ въ своемъ безконечномъ милосердіи внушаетъ мнѣ иногда разумныя мысли. Но я не желаю задерживать васъ дольше, сеньора. Итакъ рѣшено.... вы поговорите съ Амеліей завтра и приведете мнѣ ее въ соборъ на исповѣдь въ субботу въ восемь утра.. И, пожалуйста, будьте съ нею построже, сеньора.

-- Не извольте безпокоиться, падре. А что-же вы не откушаете моего мармелада?

-- Спасибо. Я попробую съ удовольствіемъ,-- отвѣтилъ Амаро и съ достоинствомъ откусилъ кусочекъ мармелада.

-- Это изъ айвы. Кажется, хорошо вышло; лучше, чѣмъ у Гансозо...

-- Такъ до-свиданья, дона Жозефа. Ахъ, да, а что говоритъ сеньоръ каноникъ о Жоанѣ Эдуардо?

Въ это время кто-то бѣшено дернулъ звонокъ у входной двери.

-- Это, вѣроятно, братецъ,-- сказала дона Жозефа.-- Видно, онъ сердится на что-то.

Каноникъ, дѣйствительно, вернулся изъ своего маленькаго имѣнія въ дикомъ бѣшенствѣ, ругая арендатора, мѣстнаго мэра, правительство и людскую испорченность вообще. У него украли немного луку съ грядки, и онъ изливалъ свой гнѣвъ, ежеминутно упоминая имя врага рода человѣческаго.

-- Полно, братецъ, это, вѣдь, грѣшно!-- успокаивала дона Жозефа.

-- Ладно, оставь свои глупые страхи на великій постъ. Я говорю: черти они вс ѣ! И еще разъ повторяю: черти! И арендатору я сказалъ, чтобы стрѣлялъ, какъ только увидитъ воровъ на огородѣ.

-- Это возмутительный недостатокъ уваженія къ чужой собственности,-- сказалъ Амаро.

-- Ничего-то не уважаетъ этотъ людъ!-- воскликнулъ каноникъ.-- Надо было видѣть мой лукъ... такъ слюнки и текли. Это настоящее святотатство, ужасное святотатство!

Кража лука у него, каноника, казалась ему такимъ-же безбожнымъ поступкомъ, какъ ограбленіе собора.

-- Бога не боятся эти люди, вѣры у нихъ нѣтъ,-- замѣтила дона Жозефа.

-- Причемъ тутъ вѣра?-- возразилъ каноникъ въ негодованіи.-- Полиціи у насъ мало, вотъ что. Но надо итти. Сегодня, вѣдь, хоронятъ старуху, неправда-ли, Амаро? Ступай, сестра, пришли мнѣ сюда мягкія туфли.

Амаро снова заговорилъ о томъ, что заботило его больше всего въ эти дни.

-- А мы какъ разъ говорили съ доною Жозефою о Жоанѣ Эдуардо и его статьѣ, въ газетѣ.

-- Вотъ тоже негодяй!-- воскликнулъ каноникъ.-- Господи, какъ много мерзавцевъ на свѣтѣ.-- И онъ скрестилъ руки на груди, выпучивъ глаза, словно видѣлъ передъ собою цѣлый легіонъ чудовищъ, посягающихъ на добрую репутацію порядочныхъ людей, на честь семействъ, принципы церкви и лукъ канониковъ.

Прощаясь съ нимъ, Амаро еще разъ повторилъ наставленія донѣ Жозефѣ, пришедшей проводить его до двери:

-- Значитъ, сегодня оставьте Амелію въ покоѣ, а завтра поговорите съ нею и приведите ее въ концѣ недѣли ко мнѣ въ соборъ. А вы, сеньоръ каноникъ, потолкуйте съ сеньорою Жоаннерою.

-- Хорошо, хорошо, все будетъ сдѣлано.

-- Аминь,-- сказалъ Амаро.

Въ этотъ вечеръ, дѣйствительно, донѣ Жозефѣ "не удалось ничего сдѣлать". На улицѣ Милосердія собрались послѣ похоронъ друзья дома. Лампа съ темно-зеленымъ абажуромъ тускло освѣщала маленькую гостиную. кеньора Жоаннера и Амелія въ глубокомъ траурѣ печально сидѣли въ серединѣ на диванѣ, а старыя пріятельницы, тоже въ черномъ, расположились кругомъ на стульяхъ застывъ въ неподвижности, съ похороннымъ выраженіемъ на лицѣ. Изрѣдка слышался чей-нибудь вздохъ или шептанье.

Руса была тоже въ траурѣ и входила нѣсколько разъ, принося чай и подносъ со сластями. Абажуръ приподнимался; старухи подносили платки къ глазамъ, вздыхали и угощались пирожнымъ.

Жоанъ Эдуардо сидѣлъ въ углу рядомъ съ глухою сеньорою Гансозо, спавшею съ открытымъ ртомъ. Взоръ его тщетно устремлялся весь вечеръ на Амелію, которая сидѣла, не двигаясь, опустивъ голову и перебирая въ рукахъ батистовый платокъ. Отецъ Амаро и каноникъ Діасъ пришли въ девять часовъ. Амаро подошелъ къ сеньорѣ Жоаннерѣ и сказалъ серьезнымъ тономъ:

-- Сеньора, васъ постигло тяжелое горе. Но утѣшайтесь мыслью о томъ, что ваша дорогая сестрица лицезрѣетъ теперь Іисуса Христа.

Среди окружающихъ послышались рыданія. Въ комнатѣ не было свободныхъ стульевъ, и священники сѣли по краямъ дивана, рядомъ съ плачущею Амеліею и ея матерью. Ихъ считали теперь членами семьи, и дона Марія шепнула даже на ухо донѣ Жоакинѣ Гансозо:

-- Какъ пріятно видѣть ихъ всѣхъ четверыхъ вмѣстѣ!

Собраніе длилось до десяти часовъ. Всѣмъ было скучно и непріятно. Тишина нарушалась только непрерывнымъ кашлемъ Жоана Эдуардо, простудившагося на-дняхъ. По мнѣнію доны Жозефы Діасъ, "онъ кашлялъ только, чтобы дѣлать всѣмъ непріятность и подрывать уваженіе къ покойникамъ".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ субботу въ восемь часовъ утра дона Жозефа Діасъ вошла съ Амеліею въ соборъ. День былъ пасмурный, и въ церкви стоялъ полумракъ. Лицо Амеліи было мертвенно-блѣдно подъ черною кружевною косынкою. Дѣвушка опустилась на колѣни передъ алтаремъ Скорбящей Божіей Матери и замерла неподвижно, склонивъ голову надъ молитвенникомъ. Дона Жозефа преклонила на минуту колѣни передъ главнымъ алтаремъ и медленно отворила дверь въ ризницу. Отецъ Амаро гулялъ тамъ взадъ и впередъ, заложивъ руки за спину.

-- Ну, что-же?-- опросилъ онъ при видѣ старухи, и въ глазахъ его вспыхнуло безпокойство.

-- Она здѣсь,-- отвѣтила та торжествующимъ голосомъ.-- Я зашла за нею сама и поговорила строго, безъ церемоній. Теперь очередь за вами.

-- Спасибо, спасибо, дона Жозефа,-- сказалъ священникъ, крѣпко пожимая ей обѣ руки.-- Господь вознаградитъ васъ за это.

Онъ нервно оглядѣлся кругомъ, заперъ за собою дверь въ ризницу и спустился въ церковь. Амелія все еще стояла на колѣняхъ, выдѣляясь чернымъ, неподвижнымъ пятномъ на фонѣ бѣлой колонны.

-- Поди сюда,-- шепнула ей крестная.

Дѣвушка медленно встала, вся красная отъ волненія, и поправила дрожащими руками косынку на головѣ.

-- Я оставляю ее вамъ, падре, и пойду къ Ампаро, женѣ аптекаря,-- сказала старуха.-- На обратномъ пути я зайду за нею. Ступай, голубушка, ступай, и да просвѣтить Господь Богъ твой разумъ..

Она вышла съ этими словами, крестясь на пути передъ всѣми алтарями.

Аптекарь Карлосъ нанималъ у каноника Діаса помѣщеніе и запаздывалъ иногда со взносомъ платы. Поэтому онъ очень любезно расшаркался передъ доною Жозефою, какъ только та вошла въ аптеку, и проводилъ ее наверхъ въ гостиную, гдѣ Ампаро шила у окна.

-- Не безпокойтесь, пожалуйста, сеньоръ Карлосъ,-- сказала старуха.-- Напрасно вы бросаете аптеку. Я оставила крестницу въ соборѣ и зашла къ вамъ на минуточку отдохнуть.

-- Пожалуйста, пожалуйста, очень рады... А какъ поживаетъ сеньоръ каноникъ?

-- Ничего, боли не возобновлялись, но недавно было головокруженіе.

-- Это часто бываетъ въ началѣ весны,-- сказалъ Карлосъ съ важнымъ видомъ.-- Я тоже чувствую себя неважно послѣднее время. Съ такими полнокровными людьми, какъ мы съ сеньоромъ каноникомъ, это нерѣдко случается весною. Но извините, я слышу, что мой помощникъ разговариваетъ съ кѣмъ-то въ аптекѣ... Я вернусь черезъ минутку. Нижайшій поклонъ сеньору канонику. Передайте ему, чтобы принималъ побольше магнезіи.

Дона Жозефа усѣлась рядомъ съ Ампаро у окна и стала сплетничать съ нею. Разговоръ скоро перешелъ на Жоана Эдуардо. Ампаро ничего не знала, и старуха получила огромное удовольствіе, разсказавъ ей всю исторію съ газетной статьей въ мельчайшихъ подробностяхъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ остановилась она на личности молодого человѣка, на его безбожіи и дикихъ оргіяхъ... Считая, какъ христіанка, своимъ долгомъ доканать атеиста, она даже намекнула на то, что нѣкоторыя кражи, недавно совершенныя въ Леріи, были "дѣломъ рукъ Жоана Эдуардо".

Ампаро заявила, что она подавлена и ошеломлена этимъ неслыханнымъ безобразіемъ. Значитъ, свадьба съ Амеліей...

-- Это отошло въ область преданій,-- торжествующе объявила старуха.-- Ему откажутъ отъ дому. Этотъ негодяй долженъ еще радоваться, что не попалъ на скамью подсудимыхъ... Этимъ онъ обязанъ мнѣ, и братцу и отцу Амаро. Иначе онъ сидѣлъ бы теперь въ кандалахъ!

-- Но Амелія, повидимому, любила его.

Дона Жозефа пришла въ негодованіе. Амелія была очень умна и порядочна; узнавъ всю правду, она первая сказала, что ненавидитъ негодяя и не сдѣлается его женою. И дона Жозефа понизила голосъ, разсказывая по секрету, что "Жоанъ Эдуардо живетъ съ какою-то мерзавкою около казармъ".

-- Отецъ Натаріо самъ говорилъ мнѣ это. А вы знаете, что онъ не способенъ ни на какую ложь. Съ его стороны было очень любезно зайти ко мнѣ сейчасъ-же, какъ только онъ узналъ все. Ему хотѣлось услышать мое мнѣніе.

Но Карлосъ снова пришелъ снизу. Въ аптекѣ не было посѣтителей, и онъ воспользовался свободною минутою, чтобы поболтать съ дамами.

-- Вы уже слыхали про пасквиль въ газетѣ и про Жоана Эдуардо?-- спросила дона Жозефа.

Аптекарь вытаращилъ глаза отъ удивленія. Что могло быть общаго между подлою статьею и такимъ приличнымъ молодымъ человѣкомъ?

-- Приличнымъ!?.-- завизжала дона Жозефа.-- Да это онъ написалъ пасквиль, сеньоръ Карлосъ!

Карлосъ закусилъ губы отъ изумленія. Дона Жозефа въ восторгѣ повторила всю исторію съ "подлымъ безобразіемъ".

-- Что вы скажете на это, сеньоръ Карлосъ?

Аптекарь высказалъ свое мнѣніе самымъ авторитетнымъ тономъ:

-- Я могу только сказать, что это позоръ для Леріи, и всѣ порядочные люди, несомнѣнно, согласятся со мною. Я говорилъ уже, читая статью: общество основано на религіи, и подрывать ее -- значитъ разрушать основы зданія. Весьма печально, что въ нашемъ городѣ тоже появились сторонники республики и матеріализма, старающіеся разрушить весь существующій порядокъ. Они требуютъ себѣ права безпрепятственно являться ко мнѣ въ домъ и брать себѣ все, что я нажилъ въ потѣ лица... Авторитетовъ они не признаютъ никакихъ и готовы, кажется, наплевать на Св. Дары...

Дона Жозефа слегка вскрикнула отъ ужаса.

-- Знаете, я -- тоже либеральнаго направленія, но изъ этого не слѣдуетъ, что я -- фанатикъ. Конечно, нельзя сказать про каждаго священника, что онъ -- святой человѣкъ. Напримѣръ, мнѣ всегда былъ антипатиченъ отецъ Мигейшь, и я говорилъ ему въ лицо, что онъ удавъ. Но все-таки ряса священника должна пользоваться уваженіемъ. И, повторяю, эта газетная статья -- позоръ для Леріи, и подобные атеисты и республиканцы не заслуживаютъ никакого снисхожденія.

Но часы на соборной колокольнѣ медленно пробили одиннадцать, и дона Жозефа поспѣшила въ соборъ за Амеліей, очевидно, ожидавшей ее уже давно. Когда она вошла въ церковь, Амелія еще не кончила исповѣди. Старуха кашлянула умышленно громко, опустилась на колѣни и, закрывъ лицо руками, углубилась въ молитву Пресвятой Богородицѣ. Въ церкви стояла полнѣйшая тишина. Дона Жозефа обернулась и заглянула сквозь пальцы въ исповѣдальню: Амелія попрежнему стояла на колѣняхъ, сдвинувъ косынку на лицо. Старуха снова, принялась молиться. По ближайшему окну барабанилъ мелкій дождь. Наконецъ въ исповѣдальнѣ послышалось шуршанье платья, и дона Жозефа увидѣла передъ собою Амелію съ раскраснѣвшимся лицомъ и блестящими глазами.

-- Вы давно ждете меня, крестная?

-- Нѣтъ, недавно. А ты готова?

Она встала, перекрестилась и вышла съ дѣвушкою изъ собора. Дождь не прекращался, но сеньоръ Артуръ Косеро, проходившій случайно по площади, проводилъ ихъ подъ своимъ зонтикомъ до дому.

XIV.

Жоанъ Эдуардо только что собрался итти вечеромъ на улицу Милосердія и забралъ подъ мышку нѣсколько свертковъ обоевъ, чтобы предоставить Амеліи выборъ, когда къ нему явилась Руса.

-- Что тебѣ надо, Руса?

-- Барыня съ барышней не будутъ вечеромъ дома. И вотъ намъ письмо отъ барышни.

Сердце его болѣзненно сжалось, и онъ изумленно поглядѣлъ вслѣдъ удалявшейся Русѣ. На столѣ стояла лампа. Онъ подошелъ поближе и прочиталъ письмо:

"Сеньоръ Жоанъ Эдуардо,

Я согласилась на предложеніе быть вашею женою въ увѣренности, что вы -- порядочный человѣкъ и сдѣлаете меня счастливою. Но теперь мы узнали, что вы -- авторъ ужасной статьи въ Областномъ Голосѣ, полной клеветы на близкихъ мнѣ людей и оскорбленій для меня лично. Вы -- настолько дурной человѣкъ, что я не моту быть спокойна за свое счастье въ будущемъ, и поэтому прошу васъ считать, что все кончено между нами. Надѣюсь также, что у васъ хватитъ такта не являться больше къ намъ въ домъ и не подходить къ матери или ко мнѣ на улицѣ. Сообщаю вамъ все это по приказанію мамаши.

Амелія Каминья".

Жоанъ Эдуардо уставился, какъ идіотъ, на стѣну передъ собою и остался стоять со свертками обоевъ подъ мышкой. Руки его сильно дрожали. Онъ еще разъ прочиталъ письмо и опять уставился на стѣну. Ему казалось, что вся жизнь остановилась вокругъ него. Въ головѣ мелькали воспоминанія о пріятныхъ вечерахъ на улицѣ Милосердія, и мысль о томъ, что Амелія потеряна для него навсегда, кольнула его сердце, словно холодный кинжалъ. Онъ въ ужасѣ сжалъ виски руками. Что дѣлать, что дѣлать? Написать ей, обратиться въ судъ, уѣхать въ Бразилію, узнать, какимъ образомъ открылось, что онъ -- авторъ статьи? Послѣдняя мысль была наиболѣе осуществима въ данный моментъ, и онъ побѣжалъ въ редакцію Областного Голоса.

Агостиньо валялся на диванѣ, съ наслажденіемъ читая Лиссабонскія газеты. Увидя Жоана Эдуардо въ сильномъ возбужденіи, онъ испугался.

-- Что случилось?

-- То, что ты погубилъ меня, негодяй.

И онъ злобно упрекнулъ горбуна въ томъ, что тотъ предалъ его.

Агостиньо медленно приподнялся съ дивана.

-- Послушай, успокойся прежде всего. Даю тебѣ честное слово, что я никому не говорилъ ни слова о тебѣ.

-- Но кто же сдѣлалъ это тогда?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.

Тотъ пожалъ плечами.

-- Я знаю только, что священники рыскали по всему городу, вынюхивая имя автора. Натаріо заходилъ сюда какъ-то утромъ подать публикацію для вдовы, обратившейся къ общественной помощи, но объ этой статьѣ онъ даже не заговаривалъ. Адвокатъ Годиньо знаетъ, что ты написалъ ее. Ступай, поговори съ нимъ. Но что же они сдѣлали тебѣ?

-- Они убили меня,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо зловѣщимъ голосомъ.

Онъ постоялъ минутку, разбитый и подавленный, и пошелъ бродить по улицамъ. Въ вискахъ у него стучало, грудь ныла отъ боли. Несмотря на сильный вѣтеръ, ему казалось, что кругомъ царить полнѣйшая тишина. Онъ вернулся къ собору, когда било одиннадцать часовъ, и, самъ того не сознавая, очутился на улицѣ Милосердія, тлядя на освѣщенное окно столовой. Въ спальнѣ Амеліи тоже появился свѣтъ; она ложилась, очевидно... Въ немъ вспыхнуло бѣшеное желаніе обладать красивою дѣвушкою, прильнуть къ ея устамъ... Онъ побѣжалъ домой, бросился на постель, разрыдался и, наплакавшись вдоволь, заснулъ крѣпкимъ сномъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день рано утромъ Амелія шла изъ дому на площадь, какъ вдругъ изъ-за угла улицы вышелъ Жоанъ Эдуардо.

-- Мнѣ надо поговорить съ вами, Амелія.

Она отступила въ испугѣ и отвѣтила дрожащимъ голосомъ:

-- Намъ не о чемъ разговаривать.

Но онъ остановился передъ ней въ рѣшительной позѣ, и глаза его засверкали дикимъ огнемъ.

-- Я желаю сказать вамъ... Статью въ газетѣ написалъ я, это вѣрно. Но вы истерзали меня ревностью... А дурнымъ человѣкомъ я не былъ никогда, это клевета...

-- Отецъ Амаро знаетъ васъ достаточно. Будьте добры пропустить меня...

Услышавъ имя священника, Жоанъ Эдуардо поблѣднѣлъ отъ злости.

-- Ахъ, значить это онъ! Негодяй! Хорошо, посмотримъ. Не послушайте...

-- Будьте добры пропустить меня,-- сказала она въ раздраженіемъ въ голосѣ и такъ громко, что какой-то прохожій остановился и удивленно поглядѣлъ на нихъ.

Жоанъ Эдуардо отступилъ на шагъ и приподнялъ шляпу, а Амелія быстро вошла въ ближайшую лавку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отчаяніе заставило его вспомнить объ адвокатѣ Годиньо. Онъ служилъ у него прежде секретаремъ, поступилъ по его рекомендаціи въ контору нотаріуса Нуниша и ждалъ теперь отъ него же мѣста въ губернскомъ управленіи. Адвокатъ игралъ въ его жизни роль добраго провидѣнія. Кромѣ того, послѣ появленія злополучной, статьи въ Областномъ Голосѣ, Жоанъ Эдуардо считалъ себя членомъ редакціи и сторонникомъ оппозиціи. Теперь, когда духовенство начало противъ него кампанію, онъ естественно рѣшилъ искать покровительства у главы оппозиціи, адвоката Годиньо.

Когда онъ явился, тотъ сидѣлъ въ своемъ роскошномъ кабинетѣ, развалившись въ покойномъ креслѣ и съ наслажденіемъ покуривая сигару.

-- Что скажете, мой другъ?-- спросилъ онъ величественно.

-- Я пришелъ по семейнымъ дѣламъ, сеньоръ.

И онъ подробно разсказалъ всю исторію, начиная съ появленія статьи въ газетѣ и кончая послѣднею встрѣчею съ Амеліей. Подлый священникъ разбилъ его жизнь, и онъ пришелъ къ адвокату за совѣтомъ. Правда, онъ не получилъ университетскаго образованія, но все-таки былъ твердо увѣренъ въ томъ, что существуютъ законы, карающіе священника, который втирается въ довѣріе порядочной семьи, соблазняетъ невинную дѣвушку и заставляетъ ее, путемъ разныхъ интригъ, порвать съ женихомъ.

Адвокатъ нахмурился.

-- Какіе тутъ могутъ быть законы?-- спросилъ онъ, покачивая ногою.-- Вы хотите подать на священника жалобу? Но на какомъ основаніи? Развѣ онъ побилъ васъ, или укралъ у васъ часы, или выбранилъ васъ въ печати? Нѣтъ. Такъ чего же вы хотите?

-- Но онъ оклеветалъ меня передъ невѣстою самымъ гнуснымъ образомъ, сеньоръ! Я никогда не дѣлалъ ничего дурного.

-- У васъ есть свидѣтели?

-- Нѣтъ.

-- Такъ что же вы можете предпринять?

Сеньоръ Годиньо оперся локтями о столъ и заявилъ, что не можетъ ничего сдѣлать для него, какъ адвокатъ. Судъ не разбираетъ подобныхъ вопросовъ, т. е. нравственныхъ драмъ, разыгрывающихся въ семьяхъ... А какъ частный человѣкъ, онъ тоже ничего не можетъ сдѣлать, такъ какъ не знаетъ ни отца Амаро, ни Амелію съ матерью. Конечно, ему очень жаль молодого человѣка, но не надо было влюбляться въ глупую ханжу...

Жоанъ Эдуардо перебилъ его.

-- Она не виновата, сеньоръ. Виноватъ тутъ негодяй-священникъ и всѣ прочія канальи -- соборный причтъ.

Сеньоръ Годиньо строго поднялъ руку и посовѣтовалъ молодому человѣку не употреблять подобныхъ выраженій. Гадкая роль священника не была доказана. Возможно, что онъ вліялъ на дѣвушку только, какъ опытный духовникъ. И вообще не слѣдовало говорить вещей, подрывающихъ престижъ духовенства, безъ котораго невозможно обойтись въ благоустроенномъ обществѣ. Это можетъ привести только къ анархіи.

Жоанъ Эдуардо стоялъ неподвижно у стола, и лицо его приняло глубоко разочарованное выраженіе. Это разсердило адвоката, и онъ сказалъ сухо, подвигая къ себѣ какую-то толстую книгу:

-- Итакъ, чего-же вы хотите еще отъ меня? Вы видите, что я не могу помочь вамъ.

-- Я думалъ, что вы дадите мнѣ хорошій совѣть,-- возразилъ Жоанъ Эдуардо въ отчаяніи.-- Все это произошло отъ того, что я напасалъ статью. Вѣдь, мы условились о томъ, чтобы хранить мою подпись въ тайнѣ. Агостиньо никому ничего не сказалъ, а кромѣ него только вы, сеньоръ, были посвящены въ эту тайну.

Адвокатъ даже привскочилъ отъ негодованія на своемъ важномъ креслѣ.

-- Вы, кажется, желаете сказать, что я разболталъ вашъ секреть? Я никому ничего не говорилъ... т. е. только сказалъ своей женѣ, потому что въ дружной семьѣ не должно быть секретовъ между супругами. Она спросила, я и сказалъ. Но предположимъ даже, что я самъ разболталъ это. Въ такомъ случаѣ либо ваша статья полна гнусной клеветы, и тогда я долженъ привлечь васъ къ отвѣтственности за оскверненіе честной газеты, либо это истина, и тогда вы поступаете позорно, стыдясь открыто признавать то, что написали потихоньку.

На глазахъ несчастнаго навернулись слезы. Годиньо смягчился.

-- Хорошо, не будемъ ссориться изъ-за этого. Мнѣ искренно жаль васъ, на вы не должны падать духомъ. Въ Леріи немало хорошенькихъ дѣвушекъ со здравыми взглядами, не подчиненныхъ, вліянію поповъ. Утѣшьтесь и учитесь сдерживать себя. Несдержанность можетъ очень повредить вамъ въ общественной дѣятельности.

Жоанъ Эдуардо вышелъ изъ комнаты въ негодованіи, мысленно называя адвоката "предателемъ".

-- Подобныя вещи случаются только со мною, потому что я бѣденъ, не имѣю права голоса на выборахъ, не бываю на вечерахъ у Новаиша, не жертвую на клубъ.... О, какъ скверно устроенъ свѣтъ! Боже, если-бы у меня были деньги!

У него явилось бѣшеное желаніе отомстить священникамъ, богатымъ людямъ и религіи, оправдывающей ихъ поступки. Онъ вернулся рѣшительными шагами назадъ и спросилъ, пріоткрывая дверь:

-- Не разрѣшите-ли мнѣ, по крайней мѣрѣ, сеньоръ, описать все это въ газетѣ? Я продернулъ-бы хорошенько эту шайку мошенниковъ...

Эта дерзость возмутила адвоката. Онъ строго выпрямился въ. креслѣ и внушительно скрестилъ руки на груди.

-- Вы совсѣмъ забываетесь, сеньоръ Жоанъ Эдуардо! Если я вѣрно понимаю, то вы желаете обратить идейную газету въ бульварный пасквильный листокъ. Пожалуйста, бросьте эти надежды. Я не стану подрывать принциповъ религіи, или повторять глупостей Ренана, или нападать на основные государственные законы, или оскорблять короля... Вы, вѣрно, пьяны!

-- О, что вы говорите, сеньоръ!

-- Вы пьяны. Но берегитесь, вы стали на скользкій путь. Еще шагъ, и вы потеряете уваженіе ко всякому авторитету, къ закону и ко всему святому. Отсюда недалеко и до преступленія... Пожалуйста, не закатывайте глазъ... До преступленія, говорю я. У меня двадцатилѣтняя судебная практика. Возьмите себя въ руки, одумайтесь! Сколько вамъ лѣтъ?

-- Двадцать шесть.

-- Въ вашемъ возрастѣ непростительно держаться подобнаго образа мыслей. И, пожалуйста, не вздумайте писать пасквиль въ какой-нибудь другой газетѣ. Я вижу по лазамъ, что вы собираетесь сдѣлать это... Но вамъ-же хуже будетъ. Лучше не дѣлайте этого.

Онъ принялъ величественную позу и важно продолжалъ:

-- Чего вы желаете добиться своимъ матеріализмомъ и атеизмомъ? Если-бы вамъ удалось разрушить религію нашихъ предковъ, что бы вы предложили взамѣнъ ея? Объясните, пожалуйста.

Смущеніе Жоана Эдуардо (у котораго не было ничего въ запасѣ для замѣны религіи (предковъ) позволило адвокату продолжать нападеніе:

-- Видите, вы ничѣмъ не можете замѣнить религію. Вся ваша болтовня -- сплошная ерунда. И пока я живъ, святая вѣра и общественный порядокъ будутъ пользоваться уваженіемъ, по крайней мѣрѣ, въ Леріи. Пусть вся Европа подвергнется опустошенію огнемъ и мечомъ, но въ Леріи никто не посмѣетъ поднять голову. Здѣсь я стою на стражѣ и клянусь, что раздавлю каждаго, кто посягнетъ на общественный порядокъ и религію.

Жоанъ Эдуардо слушалъ, эти угрозы, понуривъ голову и ничего не понимая. Какое отношеніе имѣла его статья къ соціальнымъ катастрофамъ и религіознымъ революціямъ? Строгость адвоката дѣйствовала на него подавляюще. Онъ могъ потерять его расположеніе и мѣсто секретаря въ губернскомъ управленіи, а поэтому постарался смягчить его гнѣвъ.

-- Но, вѣдь, вы сами видите, сеньоръ...

Годиньо остановилъ его величественнымъ жестомъ.

-- Да, я прекрасно вижу, что жажда мести влечетъ васъ на дурной путь. Надѣюсь, мои совѣты удержатъ васъ отъ гадкихъ поступковъ. Прощайте теперь. И закройте за собою дверь. Слышите, закройте дверь за собою.

Жоанъ Эдуардо ушелъ совсѣмъ подавленный. Что мотъ сдѣлать такой бѣдный, мелкій чиновникъ, какъ онъ, противъ отца Амаро, за котораго стояло горою все духовенство -- настоятель, мѣстный причтъ, епископы, папа,-- сплоченный солидарный классъ, производившій на него впечатлѣніе грозной, несокрушимой цитадели? Это они всѣ заставили Амелію принять жестокое рѣшеніе, написать ему отказъ, обойтись съ нимъ рѣзко. Онъ былъ жертвою интригъ священниковъ и старыхъ богомолокъ. Если-бы ему удалось вырвать дѣвушку изъ этой подлой породы, она снова обратилась бы въ милое, любящее существо и краснѣла-бы, видя, какъ онъ проходитъ подъ ея окномъ. Она несомнѣнно любила его... Но ей сказали, что онъ авторъ мерзкой статьи, безбожникъ, развратникъ, и бѣдная дѣвушка, напуганная бандою поповъ и старыхъ вѣдьмъ, уступила въ безсиліи. Можетъ быть, она и дѣйствительно думала, что онъ -- дурной человѣкъ. И на свѣтѣ не было законовъ, карающихъ людей за подобную клевету! Даже въ печати нельзя было надѣлать шуму, разъ Годиньо не позволялъ ему писать въ Областномъ Голосѣ. Это было поистинѣ ужасно.

Какой-то крестьянинъ съ желтымъ, какъ лимонъ, лицомъ и подвязанною рукою остановилъ Жоана Эдуардо и спросилъ, гдѣ живетъ докторъ Гувеа.

-- Въ первой улицѣ налѣво, зеленый подъѣздъ у фонаря,-- отвѣтилъ тотъ, и въ душѣ его вспыхнула вдругъ надежда: докторъ могъ спасти его. Они были большими друзьями; Гувеа выдечилъ его три года тому назадъ отъ воспаленія легкихъ, говорилъ ему ты и очень одобрялъ бракъ съ Амеліей. Его очень уважали и боялись на улицѣ Милосердія. Онъ лечилъ всѣхъ пріятельницъ сеньоры Жоаннеры, и онѣ покорно слѣдовали его совѣтамъ, несмотря на то, что возмущались его безбожіемъ. Кромѣ(того, докторъ Гувеа вообще ненавидѣлъ "поповское отродье", и эта подлая интрига должна была глубоко возмутить его. Жоанъ Эдуардо представлялъ уже себѣ, какъ онъ явится на улицу Милосердія вмѣстѣ съ докторомъ, тотъ сдѣлаетъ строгое внушеніе сеньорѣ Жоаннерѣ, сорветъ маску съ Амаро, пристыдитъ старухъ,-- и счастье снова вернется къ нему, и на этотъ разъ навсегда.

-- Господинъ докторъ дома?-- спросилъ онъ почти радостнымъ голосомъ у прислуги, развѣшивавшей бѣлье въ саду.

-- У него пріемъ, сеньоръ Жоанъ. Зайдите, пожалуйста.

Въ базарные дни къ доктору приходило всегда очень много больныхъ изъ деревни. Но въ этотъ часъ (когда деревенскіе кумовья и сосѣди собираются въ кабакахъ) въ пріемной ждали только старикъ, женщина съ ребенкомъ и человѣкъ съ подвязанной рукой.

Жоанъ Эдуардо вошелъ и сѣлъ въ уголкѣ.

Прошло уже двѣнадцать часовъ, и женщина стала жаловаться на то, что приходится долго ждать пріема. Она пріѣхала изъ дальней деревни, оставила на рынкѣ сестру, а докторъ разговаривалъ цѣлый часъ съ какими-то двумя дамами. Ребенокъ плакалъ ежеминутно, она укачивала его. Наступало молчаніе. Старикъ спускалъ чулокъ и съ удовольствіемъ разглядывалъ завязанную грязною тряпкою язву на ногѣ. Человѣкъ съ больной рукой зѣвалъ во весь ротъ, и это придавало его желтому лицу еще болѣе скучающее выраженіе.

Наконецъ, дамы вышли изъ пріемной. Женщина съ ребенкомъ схватила свою корзину и поспѣшно ушла къ доктору въ кабинетъ. Старикъ немедленно пересѣлъ на ея мѣсто у двери и сказалъ довольнымъ тономъ:

-- Ну, теперь и намъ скоро.

-- А вамъ надо долго говорить съ докторомъ?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.

-- Нѣтъ, сеньоръ, только получить рецептъ.

И онъ подробно разсказалъ исторію своей язвы. Ему упало на ногу бревно; онъ не обратилъ вниманія на такой пустякъ., но рана стала болѣть, и теперь онъ еле ходилъ.

-- А у васъ что-нибудь серьезное, сеньоръ?-- спросилъ онъ.

-- Я здоровъ,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо.-- У насъ съ докторомъ другія дѣла.

Оба больныхъ поглядѣли на него съ завистью.

Вскорѣ пришла очередь старика, дотомъ человѣка съ больной рукой. Жоанъ Эдуардо ходилъ нервными шагами по комнатѣ. Ему казалось теперь очень неудобнымъ притти и просить у доктора защиты. По какому праву обращался онъ къ нему? Не лучше-ли пожаловаться сперва на боль въ груди или разстройство желудка и перейти потомъ, какъ бы случайно, къ разсказу о своихъ горестяхъ?

Но дверь открылась. Докторъ стоялъ передъ нимъ съ длинной, сѣдоватой бородою, ниспадавшей на черную, бархатную куртку, и въ шляпѣ безъ полей, натягивая перчатки.

-- Ахъ, это ты, пріятель. Здравствуй. Что новаго на улицѣ Милосердія?

Жоанъ Эдуардо покраснѣлъ.

-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами наединѣ, сеньоръ.

Докторъ провелъ его въ свой знаменитый кабинетъ, получившій въ Леріи прозвище "кельи алхимика". Книги валялись въ безпорядкѣ по всей комнатѣ, на стѣнѣ висѣло нѣсколько стрѣлъ дикарей и два чучела цапель; общій видъ комнаты былъ мрачный и непривѣтливый.

Докторъ вынулъ изъ кармана часы.

-- Безъ четверти два! Говори скорѣе.

На лицѣ молодого человѣка отразилось замѣшательство; онъ не зналъ, какъ изложить всѣ свои торести въ сжатой формѣ.

-- Ладно, разсказывай, какъ можешь,-- сказалъ докторъ Гувеа.-- Я понимаю, что очень трудно говорить сжато и ясно. Въ немъ же дѣло?

Жоанъ Эдуардо разсказалъ прерывающимся голосомъ свою скорбную исторію, особенно напирая на низкую роль отца Амаро и на невинность Амеліи.

Докторъ слушалъ его, медленно поглаживая бороду.

-- Я понимаю, въ чемъ дѣло,-- сказалъ онъ, когда Жоанъ Эдуардо кончилъ:-- ты и священникъ, вы оба любите дѣвушку. Онъ опытнѣе и энергичнѣе тебя, и она досталась ему. Это законъ природы. Болѣе сильный подавляетъ и оттѣсняетъ болѣе слабаго; самка и добыча достаются первому.

Жоанъ Эдуардо принялъ эти слова за насмѣшку.

-- Вамъ смѣшно, сеньоръ,-- сказалъ онъ взволнованно:-- а у меня сердце разрывается на части.

-- Послушай, голубчикъ,-- добродушно возразилъ старикъ:-- я философствую, а вовсе не смѣюсь надъ тобою. Но скажи, чего же ты хочешь отъ меня?

-- Я увѣренъ, что вы можете уговорить дѣвушку...

Докторъ улыбнулся.

-- Я могу прописать ей то или иное лѣкарство, но не могу приказать, чтобы она взяла себѣ того или иного мужчину. Развѣ я могу явиться къ ней и сказать: "Будьте добры предпочесть Жоана Эдуардо священнику?" Или явиться къ подлецу-священнику, котораго я никогда въ жизни не видалъ, и объявить: "Не смѣйте соблазнять дѣвушку!"

-- Но меня оклеветали, господинъ докторъ, меня расписали ей, какъ очень дурного человѣка, отъявленнаго негодяя...

-- Нѣтъ, тебя не оклеветали. Съ точки зрѣнія священника и старухъ, играющихъ въ лото на улицѣ Милосердія, ты и есть негодяй. Человѣкъ, ругающій въ печати аббатовъ, канониковъ и прочихъ лицъ, служащихъ для общенія людей съ Богомъ и для спасенія души,-- подлецъ и мерзавецъ въ ихъ глазахъ. На тебя никто не клеветалъ, ты ошибаешься...

-- Но какъ же, сеньоръ?..

-- Послушай. Если дѣвушка отказываетъ тебѣ, подчиняясь требованіямъ того или иного священника, то она поступаетъ лишь, какъ хорошая католичка. Вся жизнь правовѣрнаго католика -- это мысли, чувства, слова, распредѣленіе времени днемъ и ночью, семейныя связи и знакомства -- все это регулируется духовными властями (аббатомъ, каноникомъ или епископомъ) и одобряется или осуждается духовникомъ. Католикъ не принадлежитъ себѣ; священникъ думаетъ, чувствуетъ, желаетъ, рѣшаетъ за него. Его единственное право и единственная обязанность состоятъ въ томъ, чтобы слѣпо подчиняться такому руководителю. Если требованія священника противорѣчатъ его образу мыслей, онъ долженъ думать, что его мысли неправильны; если эти требованія идутъ въ разрѣзъ съ влеченіемъ его сердца, онъ обязанъ считать, что его любовь грѣховна. Въ виду всего этого, если священникъ сказалъ дѣвушкѣ, что она не должна выходить замужъ за тебя и даже разговаривать, съ тобою, она поступаетъ, подчиняясь ему, лишь какъ хорошая католичка, слѣдующая указаніямъ своего наставника. Извини за проповѣдь, но это такъ и есть.

-- Хорошо,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо:-- я понялъ бы все это, если бы былъ дѣйствительно дурнымъ человѣкомъ. Но я занимаюсь честнымъ трудомъ, не хожу по трактирамъ, не пьянствую, не играю въ карты, провожу вечера либо на улицѣ Милосердія, либо у нотаріуса за вечерними занятіями.

-- Дорогой мой, ты можешь бытъ самымъ добродѣтельнымъ человѣкомъ въ общественномъ смыслѣ, но, по религіи нашихъ предковъ, всѣ не-католическія добродѣтели вредны и безполезны. Я не спорю, что трудолюбіе, честность, чистота души, правдивость -- великія достоинства; но для церкви они не идутъ въ счетъ. Если ты самый добродѣтельный человѣкъ, но не ходишь въ церковь, не постишься, не снимаешь шляпы передъ священникомъ, то ты попросту негодяй. Католическая мораль не совпадаетъ съ моралью естественною и соціальною. Хочешь, я докажу это примѣромъ? По католической доктринѣ, я считаюсь однимъ изъ послѣднихъ мерзавцевъ въ городѣ, а мой сосѣдъ Пешото, забившій жену до смерти и продѣлывающій теперь то-же самое съ десятилѣтнею дочкою, слыветъ среди духовенства за прекраснаго человѣка, потому что исполняетъ всѣ церковныя обязанности и играетъ на органѣ во время обѣдни. Такъ вотъ какъ обстоитъ дѣло, мой другъ. И какъ это ни странно, а милліоны порядочныхъ людей считаютъ, что такъ и надо, и правительство тратитъ огромныя деньги на поддержаніе существующаго порядка, заставляя насъ уважать его. Я вотъ говорю тебѣ все это, а самъ плачу ежегодно порядочную сумму на то, чтобы это безобразіе продолжалось въ прежнемъ видѣ. Мои деньги идутъ на церковь, которая считаетъ меня разбойникомъ въ жизни, а послѣ смерти приготовила мнѣ на томъ свѣтѣ первоклассный адъ. Ну, мы, кажется, поговорили достаточно. Чего тебѣ еще?

Жоанъ Эдуардо былъ очень подавленъ.

-- Такъ вы ничего не можете сдѣлать для меня?-- спросилъ енъ въ отчаяніи.

-- Я могу вылечить тебя еще разъ отъ воспаленія легкихъ. Ты боленъ? Нѣтъ? Такъ чего-же тебѣ еще?

Жоанъ Эдуардо вздохнулъ.

-- Я -- жертва, сеньоръ.

-- Очень жаль. Жертвъ не должно быть на свѣтѣ; развѣ только въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ,-- сказалъ докторъ, поправляя шляпу на головѣ.

-- Но, вѣдь, самое важное то, что этотъ подлецъ-священникъ, стремится лишь завладѣть дѣвушкою!-- воскликнулъ Жоанъ Эдуардо, искавшій поддержки доктора съ отчаяніемъ утопающаго.-- Если-бы она была уродомъ, онъ не сталъ бы разбирать, безбожникъ я или нѣтъ. Онъ жаждетъ только обладать дѣвушкою.

Докторъ пожалъ плечами.

-- Это естественно,-- сказалъ онъ, взявшись за ручку двери.-- У него такіе-же органы для любви къ женщинѣ, какъ и у тебя, и у всякаго другого мужчины. А какъ духовникъ, онъ облеченъ еще властью отъ Бога. Очевидно, онъ пользуется своимъ вліяніемъ для удовлетворенія желаній, прикрывая свое поведеніе служеніемъ Богу. Это вполнѣ естественно.

-- Канальи!-- пробормоталъ Жоанъ Эдуардо, видя, что послѣдняя надежда ускользаетъ отъ него.-- Я всегда ненавидѣлъ поповъ. Охъ, если-бы можно было стереть это поганое отродье съ лица земли!

-- Ты говоришь глупости,-- возразилъ докторъ, покорно стоя у двери.-- Разсуди самъ: ты вѣришь въ Бога, въ того, который управляетъ міромъ съ неба и считается источникомъ всякой истины и справедливости?

-- Да, вѣрю,-- въ изумленіи отвѣтилъ молодой человѣкъ.

-- И въ первородный грѣхъ?

-- Тоже...

-- И въ будущую жизнь, въ спасеніе души и такъ далѣе?

-- Да, я воспитанъ въ этой вѣрѣ.

-- Зачѣмъ-же ты хочешь тогда стереть духовенство съ лица земли? Наоборотъ, тебѣ должно казаться, что у насъ слишкомъ мало поповъ. Я вижу, что ты -- человѣкъ либеральнаго направленія, но въ предѣлахъ конституціи... Кто вѣритъ въ Бога, въ первобытный грѣхъ и въ будущую жизнь, тотъ нуждается въ священникахъ для объясненія ученія о Богѣ, для помощи въ очищеніи отъ первороднаго грѣха, для приготовленія мѣста въ раю. Тебѣ тоже нужны священники. Съ твоей стороны даже нелогично ругать ихъ въ печати.

-- Но вы, сеньоръ, вѣдь, не нуждаетесь въ священникахъ въ этомъ мірѣ?-- пробормоталъ Жоанъ Эдуардо въ изумленіи.

-- Нѣтъ, ни здѣсь, ни на томъ свѣтѣ. Я не нуждаюсь въ священникахъ, потому что не нуждаюсь и въ небесномъ Богѣ. Мой Богъ живетъ во мнѣ самомъ и управляетъ моими поступками и мыслями. Это моя Совѣсть... Ты, кажется, не понимаешь этого... Я развиваю передъ тобою странныя мысли, неправда-ли? Но уже три часа, мнѣ пора итти. Не извиняйся, пожалуйста, не въ чемъ. И пошли улицу Милосердія къ чорту!..

Жоанъ Эдуардо перебилъ его съ жаромъ.

-- Вамъ хорошо говорить, сеньоръ, но я-то терзаюсь любовью.

-- О, любовь -- великое дѣло!-- возразилъ докторъ.-- Хорошо направленная любовь можетъ всколыхнуть цѣлый міръ и привести къ моральной революціи. Но дѣло въ томъ, что любовью часто называютъ нѣчто совсѣмъ иное и замѣняютъ въ обыденномъ языкѣ сердцемъ другой органъ, чисто изъ приличія. Это-то сердце и заинтересовано въ большинствѣ любовныхъ вопросовъ. А въ такихъ случаяхъ огорченіе длится недолго. Ну, прощай, желаю тебѣ утѣшиться поскорѣе.

XV.

Жоанъ Эдуардо шелъ по улицѣ, свертывая сигару. Онъ чувствовалъ себя очень возбужденнымъ и усталымъ послѣ тяжелой ночи и разговоровъ съ адвокатомъ Годиньо и докторомъ Гувеа.

-- Теперь все пропало,-- думалъ онъ:-- я ничего не моту исправить. Приходится покориться.

Душа его была истерзана страданіями, надеждами и гнѣвомъ, и ему хотѣлось только одного: уйти куда-нибудь далеко отъ адвокатовъ, женщинъ и священниковъ и заснуть крѣпкимъ сномъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Но было уже три часа, и онъ ускорилъ шаги, торопясь въ контору къ Нунишу и ожидая выговора за опозданіе. Да, печальна была его жизнь!

Но, завернувъ за уголъ, онъ увидѣлъ у трактира Озоріо молодого человѣка въ свѣтломъ костюмѣ, съ черными, какъ смоль, усами на блѣдномъ лицѣ.

-- Ахъ, Жоанъ Эдуардо! Здравствуй, дружище.

Это былъ Густаво, наборщикъ изъ типографіи Областного Голоса, только что вернувшійся изъ Лиссабона. Агостиньо считалъ его "человѣкомъ очень умнымъ, но съ чертовскими идеями въ головѣ". онъ писалъ иногда статьи объ иностранной политикѣ, проклиная въ высокопарномъ стилѣ Наполеона III, и прочихъ угнетателей народа и оплакивая рабское состояніе Польши и нужду пролетаріата. Симпатіи между нимъ и Жоаномъ Эдуардо возникла вслѣдствіе ихъ разговоровъ о религіи, въ которыхъ выяснилась ихъ одинаковая ненависть къ духовенству и преклоненіе передъ личностью Христа. Революція въ Испаніи такъ воодушевила Густаво, что онъ рѣшилъ примкнуть къ Интернаціоналу и поѣхать въ Лиссабонъ, чтобы пожить въ крупномъ рабочемъ центрѣ. Ему удалось найти въ столицѣ работу и хорошихъ товарищей, но на его попеченіи была старая, больная мать, и онъ поневолѣ вернулся въ Лерію, гдѣ было дешевле жить вмѣстѣ. Кромѣ того, время выборовъ въ парламентъ приближалось, и Областной Голосъ такъ процвѣталъ, что увеличилъ заработную плату своимъ тремъ наборщикамъ.

-- И вотъ я опять работаю у рахитика...

Онъ шелъ обѣдать и пригласилъ Жоана Эдуардо съ собою.-- Міръ не погибнетъ, если ты пропустишь службу одинъ разъ!

Жоанъ Эдуардо вспомнилъ, что не ѣлъ уже цѣлыя сутки, и охотно согласился зайти въ трактиръ и отвести душу съ товарищемъ, особенно съ такимъ, который тоже ненавидѣлъ поповъ.

-- Отлично,-- сказалъ онъ съ жаромъ.-- Вотъ пріятная встрѣча! Жизнь -- такая подлая штука, что стоило-бы отправиться на тотъ свѣтъ, если бы не хорошіе друзья!

Слова скромнаго и мирнаго юноши глубоко поразили наборщика.

-- Почему ты такъ говоришь? Развѣ твои дѣла плохи? Ты, можетъ быть, поссорился съ этимъ животнымъ Нунишомъ?

-- Нѣтъ, просто тоска напала -- сплинъ.

-- Сплинъ -- англійская штука; оставь ее въ покоѣ. Пойдемъ лучше, выпьемъ и закусимъ.

Онъ взялъ пріятеля за руку и вошелъ съ нимъ въ трактиръ.

-- Здравствуйте, дядя Озоріо. Нижайшій вамъ поклонъ.

Хозяинъ трактира, дядя Озоріо, полный и довольный жизнью человѣкъ съ хитрымъ, одутловатымъ лицомъ, стоялъ у прилавка съ засученными рукавами и поздравилъ Густаво съ возвращеніемъ въ Лерію.

Тотъ остановился передъ прилавкомъ и отпустилъ шутку, приведшую его въ восторгъ въ Лиссабонѣ:

-- Дядя Озоріо, дайте намъ королевской печенки и поджаренныхъ поповскихъ почекъ.

Трактирщикъ не остался въ долгу и отвѣтилъ спокойно, проведя тряпкою по прилавку:

-- У насъ нѣтъ этого кушанья. Это столичное угощенье.

-- Какіе вы отсталые люди! Въ Лиссабонѣ я ѣлъ эти блюда къ завтраку каждый день. Ну, ладно, давайте намъ бычьей печенки съ картофелемъ, да повкуснѣе.

-- Будьте покойны, постараюсь.

Молодые люди усѣлись за столикомъ между двумя деревянными перегородками, съ ситцевою занавѣскою впереди. Трактирщикъ высоко цѣнилъ образованность и простоту Густаво и подалъ ему самъ графинчикъ краснаго вина и маслины.

-- Ну, что дѣлается въ столицъ, сеньоръ Густаво?-- спросилъ онъ, вытирая стаканы мятымъ передникомъ.

Наборщикъ сдѣлалъ серьезное лицо, провелъ рукою по волосамъ и произнесъ нѣсколько загадочныхъ фразъ:

-- Страшно!.. Въ политикѣ полное безстыдство... Рабочій классъ начинаетъ шевелиться, но пока не хватаетъ единства... Надо посмотрѣть, какъ пойдутъ дѣла въ Испаніи... Тамъ ожидается кое-что хорошее. Все зависятъ отъ Испаніи.

Но дядя Озоріо сколотилъ немного денегъ, купилъ себѣ маленькое имѣніе и боялся всякихъ волненій и безпорядковъ. Страна нуждалась прежде всего въ спокойствіи, по его мнѣнію... Особенно непріятно было вліяніе испанцевъ... Извѣстное дѣло, отъ Испаніи нельзя ожидать ничего хорошаго!

-- Люди всѣхъ народностей -- братья!-- воскликнулъ Густаво.-- когда надо низвергнуть Бурбоновъ, проучить камарилью или дворянъ, то не должно существовать ни португальцевъ, ни испанцевъ. Всѣ люди -- братья, дядя Озоріо!

-- Ну, такъ пейте за ихъ здоровье, пейте побольше. Для моихъ дѣлъ это даже лучше,-- спокойно отвѣтилъ трактирщикъ, и его полная фигура медленно укатилась за занавѣску.

-- Бегемотъ!-- проворчалъ наборщикъ, возмущаясь его равнодушіемъ къ братству народовъ. Впрочемъ, чего можно ожидать отъ землевладѣльца и агента правительства на выборахъ!

Онъ запѣлъ Марсельезу, налилъ вина въ стаканы и спросилъ Жоана Эдаурдо, когда его свадьба. Тотъ покраснѣлъ и отвѣтилъ уклончиво:

-- Еще ничего не рѣшено. У насъ вышла маленькая ссора.

-- Ерунда!-- выпалилъ наборщикъ, пожимая плечами въ знакъ презрѣнія къ любовнымъ огорченіямъ.

-- Ерунда? Ну, не знаю,-- возразилъ Жоанъ Эдуардо.-- Мнѣ это доставило много непріятностей.

И онъ замолчалъ, закусивъ губы и стараясь подавить волненіе.

Но наборщикъ находилъ всѣ исторіи съ бабами нелѣпыми. Теперь было не время для любви. Человѣкъ изъ народа, рабочій, который бѣгалъ за юбкою, былъ безполезный человѣкъ. Надо было работать для освобожденія народа, для введенія республики въ Португаліи.

Жоанъ Эдуардо слушалъ собесѣдника и вспоминалъ время, когда тотъ былъ влюбленъ въ булочницу Юлію и вздыхалъ на всю типографію.

-- Не тебѣ бы говорить!-- оказалъ онъ поэтому.-- Ты не лучше другихъ. Болтать вздоръ ты мастеръ, а когда приходитъ твой чередъ, ты -- такой же, какъ другіе.

Наборщикъ обидѣлся, считая себя выше дамскихъ юбокъ.

-- Ты очень ошибаешься,-- проворчалъ онъ сердито и молча принялся уплетать печенку.

Жоану Эдуардо стало жалко пріятеля.

-- Послушай, Густаво, надо-же говорить разумно: человѣкъ можетъ держаться своихъ принциповъ, работать для опредѣленной цѣли и обзавестись семьей, несмотря на все это.

-- Никогда!-- воскликнулъ наборщикъ съ живостью.-- Разъ женился, такъ пропалъ для дѣла. Женатые люди заботятся только о наживѣ, дѣлаются неповоротливы, няньчатъ ребятъ... Это пропащіе люди. А бабы ничего не понимаютъ въ политикѣ и боятся, какъ бы мужья не впутались въ какое-нибудь дѣло и не попали на замѣчаніе у полиціи. Женись только -- и будешь связанъ по рукамъ и по ногамъ. Дайте-ка еще маслинъ, дядюшка Озоріо.

Толстый животъ Озоріо снова появился между перегородками.

-- О чемъ это разговариваете вы здѣсь, сеньоры? Послушать васъ, такъ кажется, будто группа оппозиціи говорить въ уѣздномъ совѣтѣ.

-- Посудите сами, дядя Озоріо,-- сказалъ Густаво, развалившись на скамейкѣ.-- Можете-ли вы перемѣнитъ свои политическія убѣжденія въ угоду женѣ?

Трактирщикъ погладилъ бороду.

-- Правду сказать, сеньоръ Густаво,-- отвѣтилъ онъ лукаво:-- женщины умнѣе насъ. Кто слушается ихъ въ политикѣ или въ дѣлахъ торговыхъ, тому всегда везетъ. Я совѣтуюсь съ женою во всемъ рѣшительно вотъ уже двадцать лѣтъ и, право, могу только поблагодарить судьбу.

Густаво привскочилъ на скамьѣ.

-- У васъ продажная душа!-- крикнулъ онъ въ бѣшенствѣ.

Но дядя Озоріо зналъ, что это одно изъ любимыхъ выраженій наборщика, и не только не обидѣлся, а даже отвѣтилъ шуточкою:

-- Душа у меня, положимъ, не продажная, а прочимъ товаромъ я торгую, это вѣрно. Но знаете, сеньоръ Густаво, женитесь, только и тогда посмотримъ.

-- А я вамъ вотъ что скажу: когда у насъ будетъ революція, я явлюсь сюда съ оружіемъ въ рукѣ и заставлю васъ предстать передъ военнымъ судомъ, капиталистъ вы этакій!

-- А пока революціи нѣтъ, пейте себѣ спокойно, да побольше,-- сказалъ дядюшка Озоріо флегматично и укатилъ свой животъ къ прилавку.

-- Бегемотъ!-- снова проворчалъ наборщикъ и, возвращаясь, къ прежней темѣ, сталъ разсказывать объ одномъ передовомъ человѣкѣ, который постился по пятницамъ и ходилъ въ церковь съ молитвенникомъ ради семейнаго спокойствія.

-- То же самое будетъ и съ тобою... Я еще увижу тебя въ религіозной процессіи со свѣчкой въ рукѣ. Всякая философія и атеизмъ ничего не стоятъ въ теплой компаніи за бильярдомъ, но проводить ихъ въ жизнь, когда ты женатъ на хорошенькой, набожной женщинѣ, дѣло вовсе нелегкое.

Жоанъ Эдуардо покраснѣлъ отъ негодованія. Подобное обвиненіе возмутило-бы его даже въ счастливыя времена, когда онъ считалъ свой бракъ съ Амеліей рѣшеннымъ. Но теперь это была особенно непріятно.

-- Ты не знаешь того, что случилось со мною, Густаво,-- сказалъ онъ.-- Если-бы ты зналъ, то не говорилъ-бы такъ.

И онъ разсказалъ наборщику исторію со своею статьею въ Областномъ Голосѣ, умолчавъ, однако, о томъ, что поступокъ его былъ вызванъ чувствомъ ревности и представивъ свое выступленіе въ печати чисто принципіальнымъ дѣломъ.

-- И замѣть,-- закончилъ онъ свое повѣствованіе:-- я собирался въ то время жениться на набожной дѣвушкѣ изъ дома, гдѣ бываетъ, кажется больше священниковъ, чѣмъ въ ризницѣ собора.

-- И ты подписалъ статью своимъ именемъ?-- спросилъ Густаво испуганно.

-- Нѣтъ, сеньоръ Годиньо не позволилъ,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо, слегка покраснѣвъ.

-- Что-же, ты здорово пробралъ поповъ?

-- Да, съ перцемъ.

Наборщикъ наполнилъ стаканы краснымъ виномъ и выпилъ за здоровье друга.

-- Чортъ возьми, я хочу прочитать это и послать въ Лиссабонъ. Какое-же впечатлѣніе произвела твоя статья?

-- Цѣлый скандалъ.

-- А попы что?

-- Взъѣлись, конечно.

-- Но какъ-же они узнали, что это ты?

Жоанъ Эдуардо пожалъ плечами.

-- Агостиньо несомнѣнно хранилъ тайну. Я подозрѣваю жену адвоката Годиньо; она узнала отъ мужа и сказала, вѣроятно, на исповѣди своему духовнику, отцу Сильверіо.

-- Ахъ, этому жирному, толстому?

-- Да.

-- Знаю. Животное,-- проворчалъ наборщикъ сердито и поглядѣлъ на Жоана Эдуардо съ уваженіемъ, увидя въ немъ неожиданно защитника свободы мысли.

-- Пей, дружище, пей,-- сказалъ онъ, наливая ему вина, какъ-будто тотъ нуждался въ особомъ подкрѣпленіи послѣ своего геройскаго поступка.-- И разскажи, какъ все случилось. Что сказали тебѣ на улицѣ Милосердія?

Участіе наборщика глубоко тронуло Жоана Эдуардо, и онъ выложилъ всю исторію однимъ духомъ, показавъ пріятелю даже письмо Амеліи, написанное ею, очевидно, въ адскомъ страхѣ, подъ давленіемъ взбѣсившихся поповъ.

-- Видишь, какая я жертва, Густаво.

Наборщикъ глядѣлъ на него съ восхищеніемъ. Жоанъ Эдуардо былъ теперь въ его глазахъ жертвою преслѣдованій, и онъ втайнѣ завидовалъ ему. Поведеніе священниковъ глубоко возмущало его. Канальи! Изъ чувства мести къ человѣку либеральныхъ воззрѣній, они затѣяли противъ него походъ и отняли невѣсту! И забывъ свои насмѣшки надъ семьей и бракомъ, Густаво сталъ метать громъ и молнію противъ духовенства, разрушавшаго всегда этотъ общественный, прекрасный институтъ божественнаго происхожденія.

-- Надо придумать способъ отомстить имъ, да пострашнѣе, пріятель! Надо проучить ихъ.

Жоанъ Эдуардо и самъ жаждалъ мести, но не зналъ, какъ исполнить это.

-- Какъ? Да помѣстить громкую статью въ Областномъ Голос ѣ!

Жоанъ Эдуардо повторилъ другу слова, адвоката Годиньо. Областной Голосъ былъ закрытъ отнынѣ для господъ вольнодумцевъ.

-- Черти проклятые!-- заревѣлъ наборщикъ.-- Но погоди, у меня блестящая идея. Надо издать брошюру страницъ въ двадцать въ высокомъ стилѣ (это я беру на себя) и расписать въ ней всю истину про духовенство.

Жоанъ Эдуардо пришелъ въ восторгъ и, растроганный живымъ участіемъ Густаво, выложилъ всю подкладку своей печальной исторіи, т. е. любовь отца Амаро къ дѣвушкѣ и его стремленіе завладѣть ею. Врагъ, негодяй, палачъ былъ ни кто иной, какъ священникъ!

Наборщикъ схватился на голову въ ужасѣ. Этотъ случай казался ему такимъ ужаснымъ, что онъ отказывался вѣрить. Но Жоанъ Эдуардо привелъ нѣсколько доказательствъ въ подкрѣпленіе своихъ словъ; Густаво, бывшій уже навеселѣ отъ нѣсколькихъ стакановъ краснаго вина, ударилъ кулаками по столу и закричалъ хриплымъ голосомъ:

-- Долой религію!

Чей-то насмѣшливый голосъ пробормоталъ за перегородкою:

-- Да здравствуетъ Пій IX!

Густаво всталъ, чтобы пойти проучить нахала, но Жоанъ Эдуардо удержалъ его. Наборщикъ сѣлъ снова, оперся локтями о столъ, и они стали обсуждать брошюрку шопотомъ, подвинувшись поближе другъ къ другу и поставивъ графинъ съ виномъ между собою. Дѣло казалось имъ совсѣмъ простымъ: они могли написать брошюру вмѣстѣ, а наборщикъ брался напечатать ее безплатно, работая по вечерамъ. Все затрудненіе было въ бумагѣ. Гдѣ взять ее? Она стоила девять или десять тысячъ рейсъ {1000 рейсъ составляютъ около 2 рублей. Прим. перев.}, а такой крупной суммы не было ни у нихъ, ни у пріятелей, которые одолжили бы имъ эти деньги изъ сочувствія.

-- Попроси у Нуниша впередъ въ счетъ жалованья,-- посовѣтовалъ Густаво.

Жоанъ Эдуардо печально почесалъ затылокъ. Нунишъ дружилъ съ настоятелемъ собора и пришелъ бы въ бѣшенство, прочитавъ брошюру. А если бы онъ узналъ, что авторъ -- его собственный секретарь и напечаталъ свое произведеніе на полученныя изъ конторы деньги, онъ несомнѣнно выставилъ бы немедленно вольнодумца со службы.

-- Этакъ я останусь не только безъ невѣсты, но и безъ куска хлѣба,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо.

Соображенія друга заставили наборщика подумать и о владѣльцѣ типографіи, адвокатѣ Годиньо. Послѣ примиренія съ постоянными посѣтителями улицы Милосердія онъ публично занялъ положеніе столпа церкви и защитника религіи.

-- Чортъ возьми, это можетъ дѣйствительно обойтись намъ очень дорого,-- сказалъ Густаво.

-- Да, приходится отказаться отъ этого плана,-- согласился Жоанъ Эдуардо, и оба крѣпко выругались. Имъ было досадно потерять такой удобный случай пробрать поповъ съ пескомъ. Эти вѣчныя препятствія и затрудненія бѣдныхъ людей -- недостатокъ денегъ и зависимость отъ хозяина возбудили въ нихъ чувство негодованія противъ общественнаго порядка.

-- Нѣтъ, положительно революція необходима,-- объявилъ наборщикъ.-- Надо перевернуть все вверхъ дномъ.-- И онъ изобразилъ широкимъ жестомъ, какъ все будетъ разрушено -- церкви, дворцы, банки, казармы и имущество людей, подобныхъ Годиньо.-- Дайте-ка еще вина, дядя Озоріо.

Но трактирщикъ не явился на зовъ. Густаво застучалъ было ручкою ножа о столъ, но, не дождавшись никого, отправился къ прилавку "распороть животъ этой продажной душѣ".

Трактирщикъ стоялъ съ сіяющимъ лицомъ и почтительно разговаривалъ съ барономъ де-Віанклара, обходившимъ трактиры передъ выборами, чтобы побесѣдовать съ хозяевами по-душамъ. Баронъ былъ поистинѣ великолѣпенъ въ трактирной обстановкѣ, съ очками въ золотой оправѣ и въ лакированныхъ ботинкахъ, покашливая отъ ѣдкаго запаха уксуса и отъ винныхъ испареній. При видѣ его Густаво скромно вернулся къ своему столу.

-- Онъ разговариваетъ тамъ съ барономъ,-- прошепталъ онъ почтительно.

Но видя, что Жоанъ Эдуардо сидитъ совсѣмъ подавленный, опустивъ голову на рри, наборщикъ попросилъ его не падать духомъ. Чортъ возьми! По крайней мѣрѣ, онъ избавился отъ брака съ ханжой, нечего горевать.

-- Тосподи, и подумать только, что я не могу отомстить этому негодяю!-- перебилъ его Жоанъ Эдуардо, отталкивая отъ себя тарелку.

-- Не огорчайся, недалеко время мести,-- сказалъ Густаво въ утѣшеніе другу и сталъ разсказывать ему шопотомъ о томъ, что "готовилось въ Лиссабонѣ". Тамъ былъ уже основанъ республиканскій клубъ... Кромѣ того, рабочій классъ шевелился понемногу. Его самого приглашали вступить въ одну изъ группъ Интернаціонала, которую пріѣзжій изъ Мадрида испанецъ долженъ былъ основать въ Лиссабонѣ. Правда, Густаво никогда не видалъ этого испанца, такъ какъ ему приходилось скрываться отъ полиціи... Дѣло не состоялось, кромѣ того, по недостатку средствъ. Но въ столицѣ говорили, что скоро все наладится вновь, потому что нашелся человѣкъ, обѣщавшій пожертвовать сто тысячъ рейсъ. Войско тоже было посвящено въ эти дѣла; онъ самъ видалъ на одномъ собраніи полнаго, господина, про котораго говорили, что онъ -- майоръ... Онъ, дѣйствительно, выглядѣлъ, какъ майоръ. Однимъ словомъ, ввиду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, Густаво былъ твердо увѣренъ въ томъ, что черезъ нѣсколько мѣсяцевъ все полетитъ къ чорту -- правительство, король, дворяне, капиталисты, епископы и всѣ прочія чудовища.

-- Тогда мы будемъ господами, голубчикъ, и засадимъ въ тюрьму и Годинъо, и Нуйиша, и всю остальную свору. Я примусь особенно охотно за Годиньо... Попамъ тоже наложимъ по заслугамъ. И народъ вздохнетъ тогда, наконецъ!

-- Да, но до тѣхъ поръ еще далеко,-- вздохнулъ Жоанъ Эдуардо, съ горечью думая о томъ, что революція придетъ слишкомъ поздно, чтобы вернуть ему Амелію.

Изъ-за занавѣски появился дядя Озоріо съ графиномъ краснаго вина.

-- Наконецъ-то вы явились, важный фидалго,-- насмѣшливо встрѣтилъ еіго наборщикъ.

-- Я не принадлежу къ этому класісу, но баронъ все-таки очень любезенъ со мною,-- возразилъ трактирщикъ, у котораго животъ, казалось, сталъ еще больше отъ удовольствія.

-- Онъ любезенъ съ вами за какія-то полдюжины голосовъ.

-- Нѣтъ, не поддюжины, а восемнадцать и,-- можетъ быть, даже девятнадцать. Но не прикажете-ли еще чего-нибудь, господа? Нѣтъ? Ну, очень жаль. Пейте, пейте на здоровье.

И онъ ушелъ къ прилавку, оставивъ двухъ- друзей передъ полнымъ графиномъ за обсужденіемъ грядущей революціи, которая дала-бы возможность одному изъ нихъ вернуть себѣ Амелію, а другому -- проучить хозяина Годиньо.

Было уже пять часовъ, когда они встали, наконецъ, изъ-за стола. Дядя Озоріо сразу замѣтилъ изъ-за прилавка, что они навеселѣ, особенно Жоанъ Эдуардо съ раскраснѣвшимся лицомъ и шляпой на затылкѣ.-- Должно быть, пьяница,-- подумалъ трактирщикъ. Густаво, наоборотъ, сіялъ послѣ выпитыхъ трехъ литровъ и бросилъ на прилавокъ широкимъ жестомъ двѣ серебряныхъ монеты.

-- На, получи, бочка ненасытная!

-- Жаль, что только двѣ, сеньоръ Густаво.

-- Ахъ, ты, грабитель! Ты вообраіжаешь, что народъ долженъ набивать твой толстый животъ своими трудовыми деньгами? Погоди, въ день великой расправы самъ Биби придетъ проткнуть твой чемоданъ... А Биби, это -- я... Неправда-ди, Жоанъ? Скажи, что Биби это -- я...

Но Жоанъ Эдуардо не слушалъ его, глядя подозрительно на одного пьянаго, сидѣвшаго въ углу передъ пустымъ графиномъ, съ трубкою во рту, и не сводившаго глазъ съ двухъ пріятелей. Онъ молча смотрѣлъ нѣкоторое время, затѣмъ поднялся съ трудомъ, подошелъ, громко икая, къ наборщику и, остановившись передъ нимъ, протянулъ дрожащую руку; чтобы поздороваться.

Густаво поглядѣлъ на него свысока.

-- Чего вамъ нужно? Я увѣренъ, что это вы крикнули не давно: "Да здравствуетъ Пій IX!" Продажная душа! Убирайтесь-ка лучше по-добру, по-здорову.

Пьяный сердито заворчалъ и протянулъ руку Жоано Эдуардо.

-- Пошелъ вонъ, животное!-- рѣзко сказалъ тотъ.

-- Я по дружбѣ, все по дружбѣ,-- забормоталъ пьяный, не отступая и обдавая Жоана Эдуардо вонючимъ дыханіемъ. Тотъ сердито оттолкнулъ его къ прилавку вмѣсто отвѣта.

-- Не смѣйте пускать руки въ ходъ!-- строго крикнулъ дядя Озоріо.-- Это еще что за нахальство?

-- Пусть не пристаетъ ко мнѣ,-- проворчалъ молодой человѣкъ.-- Я и васъ такъ же угощу, если...

-- Смотрите, я вышвырну васъ на улицу, если вы не умѣете держать себя,-- возразилъ дядя Озоріо серьезнымъ тономъ.

-- Только попробуйте, только попробуйте,-- зарычалъ молодой человѣкъ, наступая на него къ кулаками.-- Повторите-ка еще разъ, что вы вышвырнете меня на. улицу. Вы, видно, совсѣмъ забылись!

Дядя Озоріо ничего не отвѣчалъ и только выставилъ на показъ огромныя, мускулистыя руки, внушавшія уваженіе всѣмъ посѣтителямъ его заведенія. Но Густаво всталъ съ рѣшительнымъ видомъ между спорящими и заявилъ, что надо быть джентльменами. Между порядочными людьми могутъ быть шуточки и разговоры, но никакихъ споровъ и дурныхъ словъ.

-- Я отвѣчаю за него, дядя Озоріо. Онъ -- воспитанный человѣкъ. У него много непріятностей за послѣднее время, и лишній стаканъ вина тоже сдѣлалъ свое дѣло. Но онъ хорошій человѣкъ. Извините, дядя Озоріо.... Я отвѣчаю за него.

Онъ заставилъ друга пожать руку дядѣ Озоріо. Трактирщикъ заявилъ, что онъ вовсе не желалъ оскорблять молодого человѣка. Наборщикъ заказалъ три графина бѣлаго вина для подкрѣпленія мира, Жоанъ Эдуардо не захотѣлъ оставаться въ долгу и угостилъ друга и трактирщика коньякомъ. Всѣ трое чокались, пили и говорили другъ другу комплименты въ то время, какъ пьяный сидѣлъ въ своемъ углу забытый, склонивъ голову на руки въ идіотскомъ раздумьи.

Въ трактиръ вошли два солдата. Густаво вспомнилъ тогда, что пора итти въ типографію. Иначе они не разставались бы цѣлый день, даже всю жизнь... Ничего не подѣлать, каждый человѣкъ обязанъ работать,-- это необходимо.

Они ушли, наконецъ, еще разъ пожавъ руку дядѣ Озоріо. Густаво поклялся товарищу въ братской дружбѣ, заставилъ его принять кисетъ и исчезъ за поворотомъ улицы.

Жоанъ Эдуардо отправился одинъ на улицу Милосердія. Дойдя до дома сеньоры Жоаянеры, онъ тщательно потушилъ сигару о собственную подошву и дернулъ изо вісей мочи за шнурокъ звонка.

Руса сбѣжала сверху.

-- Гдѣ Амелія? Я желаю поговорить съ нею.

-- Барышня ушла къ барыней,-- отвѣтила Руса, испуганная видомъ молодого человѣка.

-- Вы лжете, дрянь этакая!-- закричалъ онъ,

Дѣѣушка въ страхѣ попятилась назадъ и съ шумомъ захлопнула дверь передъ его носомъ.

Жоанъ Эдуардо перешелъ къ противоположной стѣнѣ и остановился тамъ, скрестивъ руки и глядя на домъ сеньоры Жоаннеры. Окна были заперты, кисейныя занавѣски спущены; на перилахъ балкона сушились два носовыхъ платка каноника.

Онъ снова подошелъ къ двери и бѣшено дернулъ звонокъ. Но никто не явился, и онъ ушелъ въ негодованіи въ сторону собора. Площадь передъ соборомъ была пуста; только у аптеки Карлоса сидѣлъ на ступенькѣ мальчикъ, держа за поводъ осла, нагруженнаго травою. Жоанъ Эдуардо собирался уже итти дальше на бульваръ,-- какъ вдругъ на террасѣ собора, со стороны ризницы, показались отецъ Сильверіо и Амаро. Они шли медленно, разговаривая о чемъ-то. На колокольнѣ пробило четверть, и Сильверіо вынулъ свои часы, чтобы свѣрить время. Затѣмъ оба священника лукаво взглянули на окно полицейскаго управленія, гдѣ виднѣлась въ полумракѣ фигура комиссара съ биноклемъ, устремленнымъ на домъ портного Теллша, у котораго была красивая жена. Священники весело засмѣялись надъ извѣстнымъ всему городу увлеченіемъ комиссара и опустились по лѣстницѣ на площадь,

Амаро замѣтилъ Жоана Эдуардо только, когда былъ уже внизу. Онъ обернулся, повидимому, желая войти въ соборъ и избѣжать встрѣчи, но входная дверь была заперта, и онъ пошелъ впередъ съ опущенными глазами рядомъ съ толстякомъ Сильверіо. Жоанъ Эдуардо бросился впередъ, не говоря ни слова, и ударилъ Амаро изо всей силы кулакомъ по плечу.

Священникъ испуганно поднялъ кверху зонтикъ, а Сильверіо сталъ звать на помощь, пятясь назадъ. Изъ полицейскаго управленія выбѣжалъ какой-то человѣкъ и схватилъ Жоана Эдуардо за горло.

-- Вы арестованы!-- закричалъ онъ.-- Вы арестованы.

-- Помогите, помогите!-- кричалъ Сильверіо издали.

Нѣсколько оконъ распахнулось поспѣшно. Амларо, жена аптекаря, показалась на балконѣ въ нижней юбкѣ. Карлосъ выскочилъ изъ аптеки въ мягкихъ туфляхъ, полицейскій комиссаръ, высунулся изъ окна, размахивая биноклемъ.

Въ концѣ-жонцовъ писарь полицейскаго управленія Домингошъ явился на площадь и увелъ въ участокъ Жоана Эдуардо, который былъ очень блѣденъ и совсѣмъ не сопротивлялся.

Карлосъ поспѣшилъ увести отца Амаро въ аптеку, далъ ему выпить воды, крикнулъ женѣ, чтобы приготовила постель, и предложилъ батюшкѣ осмотрѣть больное плечо.

-- Спасибо, пройдетъ и такъ,-- сказалъ Амаро, весь блѣдный отъ испуга,-- это пустяки. Довольно двухъ глотковъ воды.

Но Ампаро полагала, что портвейнъ полезнѣе въ подобныхъ случаяхъ, и побѣжала за нимъ наверхъ, опрокидывая попадавшихся ей на пути малышей и объясняя на пути прислугѣ, что на отца Амаро было сдѣлано покушеніе.

У дверей аптеки столпился народъ, заглядывая внутрь. Одинъ изъ каменщиковъ, работавшихъ въ сосѣднемъ домѣ, утверждалъ, что священника "пырнули ножомъ", и какая-то старуха стала ломиться впередъ, желая видѣть кровь. Наконецъ, по просьбѣ Амаро, опасавшагося скандала, Карлосъ вышелъ на площадь и торжественно потребовалъ, чтобы толпа разошлась. Отецъ Амаро чувствовалъ себя уже лучше. Его не ранили, а только ударили слегка. Онъ, Карлосъ, отвѣчалъ за драгоцѣнное здоровье священника.

Затѣмъ Карлосъ посовѣтовалъ обоимъ священникамъ подняться наверхъ въ гостиную, чтобы "не возбуждать любопытства народа". Ампаро появилась въ это время съ двумя рюмочками портвейна для Амаро и Сильверіо, который тоже былъ взволнованъ и сидѣлъ на диванѣ блѣдный и подавленный.

-- Мнѣ пятьдесятъ пять лѣтъ,-- сказалъ онъ, высосавъ послѣднюю каплю портвейна:-- но я впервые попалъ въ такую исторію.

Отецъ Амаро уже нѣсколько успокоился и рѣшилъ даже пошутить надъ коллегой:

-- Вы приняли это слишкомъ трагически, мой дорогой. И не разсказывайте, пожалуйста, что это случается съ вами впервые. Всѣмъ извѣстно, что вы подрались съ Натаріо.

-- Да, конечно,-- воскликнулъ Сильверіо:-- но то было между священниками.

Ампаро налила имъ еще по рюмочкѣ и высказала желаніе узнать "всѣ подробности происшествія".

-- Никакихъ подробностей нѣтъ, сеньора. Мы шли съ коллегой и разговаривали, а этотъ негодяй подошелъ ко мнѣ и ударилъ внезапно по плечу.

-- Но за что-же? За что?-- воскликнула добрая женщина, всплеснувъ руками.

Карлосъ высказалъ свое мнѣніе. Онъ говорилъ еще на-дняхь, что идіотскій матеріализмъ и атеизмъ приводятъ молодежь къ самымъ дурнымъ и вреднымъ эксцессамъ... И его слова оправдались на сегодняшнемъ примѣрѣ.

-- Да, къ несчастью, это такъ,-- вздохнулъ отецъ Сильверіо.

Но Ампаро была равнодушна къ философскимъ причинамъ преступленія и горѣла желаніемъ узнать, что происходитъ въ полицейскомъ управленіи, что сказалъ Жоанъ Эдуардо, заковали ли его въ кандалы... Карлосъ вызвался пойти разузнать все немедленно. Онъ считалъ своимъ долгомъ, какъ человѣкъ науки, просвѣтить правосудіе относительно послѣдствій удара въ нѣжную область ключицы (еще слава Богу, что дѣло обошлось безъ перелома и безъ опухоли), а главное, открыть властямъ, что покушеніе было вызвано не личною местью. Что могъ сдѣлать священникъ собора секретарю нотаріуса Нуниша? Нѣтъ, это былъ цѣлый заговоръ атеистовъ и республиканцевъ противъ служителей Христа.

-- Вѣрно, вѣрно,-- согласились оба священника съ серьезнымъ видомъ.

-- Я пойду докажу это сеньору комиссару.

Онъ былъ такъ одушевленъ пыломъ консерватора, что собрался итти въ полицейское управленіе въ мягкихъ туфляхъ и рабочемъ костюмѣ. Но Амяаро догнала его въ коридорѣ.

-- Послушай, голубчикъ, одѣнь хоть сюртукъ. Сеньоръ комиссаръ -- вѣдь, должностное лицо.

Она сама помогла ему надѣть сюртукъ въ то время, какъ Карлосъ обсуждалъ свою будущую рѣчь въ полицейскомъ управленіи, которая должна была надѣлать много шуму въ городѣ.

-- Я докажу имъ строго логично, что вся эта исторія -- результатъ заговора раціоналистовъ. Можешь быть увѣрена, Ампаро, что все это результатъ заговора раціоналистовъ,-- повторялъ онъ, застегивая сюртукъ.

-- Замѣть, будутъ-ли тамъ говорить объ Амеліи или о сеньорѣ Жоаннерѣ...

-- Хорошо, замѣчу. Но дѣло не въ нихъ. Это политическій процессъ.

Онъ торжественно прошелъ по площади, увѣренный, что сосѣди говорятъ, глядя на него въ окна.-- Вонъ Карлосъ идетъ давать свидѣтельскія показанія,-- открывая дверь, онъ пріостановился на минуту, чтобы не выказать поспѣшности и не ударить лицомъ въ грязь. Жоанъ Эдуардо сидѣлъ на краю скамейки съ раскраснѣвшимся лицомъ, уставившись въ полъ идіотскимъ взоромъ. Артуръ Косеро, служившій въ полицейскомъ управленіи и смущенный присутствіемъ знакомаго сеньоры Жоаннеры въ такомъ мѣстѣ, уткнулъ носъ въ огромную книгу, снявъ съ нея газету отъ предыдущаго дня. Писарь Домингошъ дѣятельно писалъ что-то карандашомъ. Карлосъ рѣшилъ, что онъ составляетъ протоколъ, а по этому пора давать показанія...

-- Господа, можно видѣть сеньора комиссара?

Но изъ сосѣдней комнаты послышался какъ-разъ голосъ его превосходительства.

-- Сеньоръ Домингошъ!

Тотъ вскочилъ со стула и сдвинулъ очки съ носа -- Что прикажете, сеньоръ комиссаръ?

-- Есть у васъ спички?

Домингошъ сталъ поспѣшно рыться у себя въ карманахъ, въ ящикѣ стола, въ бумагахъ.

-- Можетъ быть, у кого-нибудь изъ васъ найдется коробка спичекъ?

Всѣ стали дѣятельно шарить по столамъ, но спички не находились...

-- Сеньоръ Карлосъ, нѣтъ ли у васъ?

-- Нѣтъ, сеньоръ Домингошъ. Я крайне сожалѣю.

Въ дверяхъ появился самъ комиссаръ съ биноклемъ въ рукахъ.

-- Что, ни у кого нѣтъ спичекъ? Какъ это странно! Здѣсь никогда ни у кого нѣтъ спичекъ? Подумайте, полицейское управленіе и безъ спичекъ! Что-же вы дѣлаете съ ними, господа? Пошлите немедленно за полдюжиной коробокъ!

Служащіе сконфуженно переглянулись между собою, пристыженные такимъ безпорядкомъ. Карлосъ воспользовался присутствіемъ сеньора комиссара, чтобы привлечь къ себѣ его вниманіе.

-- Сеньоръ комиссаръ, я пришелъ сюда, такъ сказать, по доброй волѣ...

-- Скажите, пожалуйста, сеньоръ Карлосъ,-- перебилъ его представитель власти:-- священники еще у васъ въ аптекѣ?

-- Да, отецъ Амаро и отецъ Сильверіо остались съ моей супругой отдохнуть отъ перенесеннаго волненія...

-- Будьте добры передать имъ, что ихъ присутствіе необходимо здѣсь...

-- Хорошо, я сейчасъ исполню ваше приказаніе.

-- Скажите, чтобы поторопились... Теперь уже половина шестого, и мы хотимъ уходить поскорѣе. Сегодня было столько непріятностей. Обыкновенно полицейское управленіе закрывается въ три часа.

И, повернувшись на каблукахъ, его превосходительство вернулся къ окну въ своемъ кабинетѣ, откуда онъ разглядывалъ ежедневно съ одиннадцати до трехъ красавицу-жену портного Теллша.

Карлосъ уже направился къ двери, какъ его остановилъ вдругъ голосъ Домингоша.

-- Голубчикъ Карлосъ,-- и въ смущенной улыбкѣ писаря отразилась трогательная мольба:-- ужъ вы извините меня, но захватите, пожалуйста, съ собою коробочку спичекъ.

Въ это время въ дверяхъ показался отецъ Амаро, а за нимъ огромная фигура Сильверіо.

-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ сеньоромъ комиссаромъ наединѣ,-- сказалъ Амаро.

Всѣ служащіе встали. Жоанъ Эдуардо тоже поднялся со скамьи, мертвенно-блѣдный. Амаро прошелъ черезъ комнату мелкими, мягкими шагами, а добрякъ Сильверіо описалъ изъ осторожности большой полукругъ передъ виновникомъ преступленія. Комиссаръ любезно поспѣшилъ принять посѣтителей, и дверь кабинета плотно затворилась.

-- Ну, видно, снюхаются,-- проворчалъ опытный Домингошъ, подмигивая сослуживцамъ.

Карлосъ присѣлъ на стулъ. Онъ былъ очень недоволенъ. Стоило являться сюда съ твердымъ намѣреніемъ просвѣтить власти объ опасности, грозившей Леріи, всей провинціи и обществу, когда его оставляли сидѣть здѣсь на одной скамейкѣ съ преступникомъ и вовсе не интересовались его мнѣніемъ! Ему даже не предложили кресла! Недаромъ говорили въ городѣ про комиссара, что онъ идіотъ.

Но дверь кабинета отворилась.

-- Сеньоръ Домингошъ, будьте добры притти къ намъ,-- сказалъ его превосходительство.

Писарь прошелъ къ нему, и дверь снова затворилась. Эта закрытая дверь приводила Карлоса въ негодованіе. Онъ обѣщалъ женѣ откровенно высказать свое мнѣніе комиссару, а вмѣсто этого долженъ былъ сидѣть здѣсь съ низшими служащими! Но его негодованіе еще возросло, когда Артуръ Косеро фамильярно подошелъ къ преступнику и принялся утѣшать его.

-- Ахъ, Жоанъ, и мальчишка-же ты! Но увидишь, все обойдется.

Жоанъ печально пожалъ плечами. Онъ сидѣлъ неподвижно на скамейкѣ уже цѣлыхъ полчаса, не поднимая глазъ съ пола и чувствуя такую пустоту въ головѣ, точно изъ нея вынули всѣ мозги. Опьянѣніе, возбуждавшее въ немъ дикое желаніе отомстить священнику, исчезло почти сразу. Онъ чувствовалъ только сильную усталость во всемъ тѣлѣ и сидѣлъ безсильно, думая о томъ, что ему придется попасть въ тюрьму, спать на соломѣ и никогда больше не видѣть Амеліи...

Домингошъ вышелъ изъ кабинета его превосходительства и заперъ за собою дверь съ торжествующимъ видомъ.

-- Что я вамъ говорилъ? Снюхались, конечно. Все устроилось.

И онъ обратился къ Жоану Эдуардо:

-- Повезло-же вамъ! Поздравляю, поздравляю.

Карлосъ рѣшилъ мысленно, что это невѣроятный скандалъ, и собирался уйти въ негодованіи, когда сеньоръ комиссаръ появился вдругъ на порогѣ своего кабинета. Всѣ снова поднялись.

Его превосходительство сдѣлалъ два шага въ комнатѣ и произнесъ съ вѣсомъ, отчеканивая слова и устремивъ строгій взоръ на преступника.

-- Отецъ Амаро, искренно добрый и сострадательный служитель церкви, пришелъ просить меня не давать хода этому дѣлу. Онъ справедливо не желаетъ, чтобы его имя трепалось по судамъ... Кромѣ того, религія требуетъ, какъ онъ говоритъ... чтобы люди прощали обиды. Онъ признаетъ, что вашъ поступокъ отвратителенъ, но вамъ не удалось привести свое намѣреніе въ исполненіе... При этомъ вы были пьяны, сеньоръ.

Глаза всѣхъ устремились на Жоана Эдуардо, который густо покраснѣлъ. Ему было бы, кажется, легче выслушать приговоръ о тюремномъ заключеніи.

-- Однимъ словомъ, по соображеніямъ высшаго порядка, я беру ваше освобожденіе на свою отвѣтственность. Но будьте осторожны. Мы будемъ слѣдить за вами. А теперь ступайте съ Богомъ.

Его превосходительство удалился въ свой кабинетъ. Жоанъ Эдуіардо продолжалъ стоять, какъ вкопанный.

-- Можно уходить?-- пробормоталъ онъ.

-- Хоть въ Китай! Идите, куда желаете!-- воскликнулъ Домингошъ, ненавидѣвшій духовенство и довольный такимъ окончаніемъ дѣла.

Жоанъ Эдуардо взглянулъ на служащихъ и на нахмурившагося Карлоса, схватилъ вдругъ шляпу и выбѣжалъ изъ комнаты.

-- Слава Богу, меньше работы,-- сказалъ Домингошъ, потирая руки отъ удовольствія.

Всѣ стали поспѣшно собирать бумаги и распихивать ихъ наскоро по ящикамъ. Было уже очень поздно. А Карлосъ все еще ждалъ у окна, мрачно глядя на площадь.

Священники вышли, наконецъ, изъ кабинета въ сопровожденіи комиссара, снова обратившагося, по окончаніи служебнаго долга, въ свѣтскаго человѣка. Онъ высказалъ имъ свое искреннее удовольствіе по поводу благополучнаго исхода дѣла и любезно расшаркался передъ обоими...

Возвращаясь, однако, въ кабинетъ, онъ остановился у стола Домингоша и сказалъ, снова напустивъ на себя важность:

-- Все обошлось благополучно. Довольно ужъ нападокъ на духовенство въ газетахъ... Надо было потушить эту исторію, иначе виновный могъ сказать, что дѣйствовалъ изъ ревности, такъ какъ священникъ смущаетъ покой дѣвушки... А вѣдь видно, что онъ просто пьяница и негодный человѣкъ!

Въ сердцѣ Карлоса кипѣли гнѣвъ и возмущеніе. Комиссаръ давалъ объясненія Домингошу, а онъ стоялъ у окна всѣми забытый. Но нѣтъ, его превосходительство прошелъ въ кабинетъ и таинственно поманилъ его пальцемъ къ себѣ.

Наконецъ-то! Карлосъ бросился впередъ, сіяя отъ удовольствія и сразу примирившись съ представителемъ власти.

-- Я собирался зайти къ вамъ въ аптеку,-- прошепталъ комиссаръ, передавая ему сложенную бумажку:-- чтобы заказать это лекарство. Докторъ Гувеа прописалъ мнѣ его... Но разъ ужъ вы сами явились сюда...

-- Я пришелъ дать показанія...

-- Это дѣло кончено!-- съ живостью перебилъ аптекаря его превосходительство.-- пожалуйста, не забудьте, пришлите мнѣ лекарство на домъ не позже шести. Я долженъ непремѣнно принять его на ночь. До-свиданья. Такъ не забудьте, пожалуйста.

-- Не забуду, не безпокойтесь,-- сухо отвѣтилъ Карлосъ.

Онъ былъ внѣ себя отъ бѣшенства,-- возвращаясь въ аптеку, и твердо рѣшилъ послать ругательное письмо въ редакцію мѣстной газеты. Дома Ампаро накинулась на него съ разспросами:

-- Ну, что тамъ было? Преступника отпустили, повидимому? Что онъ сказалъ? Какъ все обошлось?

Карлосъ пристально поглядѣлъ, на нее, и глаза его засверкали гнѣвомъ.

-- Я не виноватъ, но матеріализмъ восторжествовалъ. Они поплатятся еще за это!

-- А ты что сказалъ?

Ампаро и помощникъ такъ впились въ аптекаря глазами, что Карлосъ рѣшилъ спасти свой хозяйскій авторитетъ и супружеское превосходство, а поэтому отвѣтилъ кратко:

-- Я твердо высказалъ свое мнѣніе.

-- А что сказалъ на это комиссаръ?

Карлосъ вспомнилъ тутъ о полученномъ отъ комиссара рецептѣ, взглянулъ на него, и негодованіе связало ему языкъ,-- вотъ къ какому результату привелъ его важный разговоръ съ представителемъ власти!

-- Что это такое?-- спросила Ампаро съ жаднымъ любопытствомъ.

Что такое? Карлосъ былъ такъ взбѣшенъ, что не пощадилъ добраго имени его превосходительства и выдалъ профессіональную тайну:

-- Это лекарство для сеньора, комиссара. Возьмите рецептъ, сеньоръ Августо.

Ампаро, имѣвшая нѣкоторое понятіе о фармакологіи, знала о благотворномъ вліяніи ртути въ нѣкоторыхъ случаяхъ, и лицо ея сдѣлалось такимъ-же краснымъ, какъ пунцовый бантъ въ ея прическѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ этотъ вечеръ въ городѣ только и говорили что о "покушеніи на жизнь отца Амаро". Нѣкоторые осуждали комиссара за то, что онъ оставилъ дѣло безъ послѣдствій, и группа оппозиціи говорила, что правительство ведетъ страну къ гибели, держа у себя на службѣ такихъ бездѣятельныхъ чиновниковъ. Что же касается отца Амаро, то его поведеніе выбывало всеобщій восторгъ. Онъ поступилъ, какъ святой человѣкъ. Настоятель собора призвалъ его вечеромъ къ себѣ и встрѣтилъ словами: "Здравствуйте, мой пасхальный агнецъ!"

Когда-же Амаро явился отъ настоятеля къ сеньорѣ Жоаннерѣ, его приняли, какъ святого, вырвавшагося изъ когтей дикихъ животныхъ въ древнемъ циркѣ. Амелія не скрывала своего волненія и крѣпко пожала священнику обѣ руки со слезами на глазахъ. Пострадавшаго усадили въ кресло каноника, какъ въ торжественные дни. Дона Марія потребовала даже, чтобы ему подложили подушку подъ больное плечо. Затѣмъ его заставили разсказать всю исторію подробно съ того момента, какъ онъ увидалъ преступника на площади съ палкою въ рукѣ... Ужасныя подробности привели дамъ въ негодованіе. Жоанъ Эдуардо казался имъ преступникомъ хуже Пилата. Отецъ Амаро долженъ былъ прикончить его на мѣстѣ. О, онъ былъ святой человѣкъ, разъ простилъ такому негодяю.

-- Я поступилъ такъ, какъ мнѣ подсказало сердце,-- сказалъ Амаро, скромно потупивъ глаза -- Іисусъ Христосъ велѣлъ подставлять лѣвую щеку, когда бьютъ по правой...

Каноникъ громко прочистилъ горло.

-- Ну, я не такого мнѣнія,-- замѣтилъ онъ.-- Если меня ударятъ по правой щекѣ... Конечно, разъ Іисусъ Христосъ велѣлъ, то я подставлю лѣвую щеку; это приказаніе свыше. Но, исполнивъ долгъ священнослужителя, я разобью морду негодяю!

-- Охъ, какое это чудовище!-- воскликнула дона Жозефа Діасъ, вспомнивъ, что кулакъ Жоана Эдуардо опустился на святое плечо отца Амаро.-- Я желаю отъ всей души, чтобы онъ попалъ на каторгу. Меня онъ никогда не могъ провести. Я всегда находила, что у него лицо убійцы -- онъ просто выпилъ лишнее сегодня,-- робко произнесла сеньора Жоаннера.

Ея слова вызвали взрывъ негодованія. Для такого негодяя не могло быть извиненій. Онъ совершилъ святотатство. И негодованіе смѣнилось искреннимъ восторгомъ, когда явился Артуръ Косеро и сообщилъ послѣднюю новость, прокричавъ ее еще изъ-за двери: нотаріусъ Нунишъ послалъ за Жоаномъ Эдуардо и сказалъ ему (подлинныя слова): "Я не терплю у себя на службѣ негодяевъ и безбожниковъ. Убирайтесь вонъ!"

Сеньора Жоаннера искренно пожалѣла несчастнаго:

-- Бѣдный, онъ остался безъ куска хлѣба...

-- Пусть пьетъ! Онъ это умѣетъ,-- закричала дона Марія.

Всѣ засмѣялись. Только Амелія поблѣднѣла надъ шитьемъ при мысли, что Жоану Эдуардо придется, можетъ быть, голодать.

-- Ну, знаете, по моему, тутъ нѣтъ ничего смѣшного,-- сказала сеньора Жоаннера.-- Подумайте: у несчастнаго, можетъ быть, не будетъ гроша на кусокъ хлѣба. Это же ужасно. Ужъ вы извините меня, отецъ Амаро...

Но Амаро тоже не желалъ, чтобы несчастный впалъ въ нужду. Онъ всегда прощалъ обиды, и, если бы Жоанъ Эдуардо явился къ его двери просить милостыню, онъ далъ бы ему двѣ-три серебряныхъ монеты (больше онъ не могъ дать, потому что былъ небогатъ), но три-четыре далъ бы отъ чистаго сердца.

Святая кротость Амаро привела старыхъ фанатичекъ въ глубокое восхищеніе, и онѣ уставились на него съ глупымъ обожаніемъ. Но въ это время явился сіяющій Натаріо. Онъ весело поздоровался со всѣми и спросилъ торжествующимъ тономъ:

-- Вы уже знаете? Негодяя выгнали отовсюду, какъ собаку. Нунишъ выставилъ его изъ своей конторы, а адвокатъ Годиньо только что сказалъ мнѣ, что не позволитъ ему и показать носъ въ губернское управленіе. Доканали его, наконецъ! Порядочные люди могутъ вздохнуть теперь свободно!

-- И всѣмъ этимъ мы обязаны вамъ, отецъ Натаріо,-- воскликнула дона Жозефа Діасъ.

Всѣ согласились съ нею. Отецъ Натаріо открылъ подлость Жоана Эдуардо, благодаря своей ловкости и упорству, спасши такимъ образомъ Амелію, Лерію и общество.

-- И что бы ни затѣялъ этотъ подлецъ, онъ всюду встрѣтитъ меня на своемъ пути. Пока онъ останется въ Леріи, я не упущу его изъ вида,-- закончилъ Натаріо.

Его злое лицо сіяло торжествомъ. Онъ удобно развалился въ креслѣ, наслаждаясь заслуженнымъ отдыхомъ послѣ трудной побѣды, и обратился къ Амеліи:

-- Теперь все кончено. Поздравляю васъ съ освобожденіемъ отъ такого негодяя.

Старухи поддержали его и стали хвалить Амелію (что онѣ, впрочемъ, неоднократно дѣлали и раньше съ тѣхъ поръ, какъ она порвала съ негодяемъ).

-- Однимъ словомъ, это святая Амелія,-- сказалъ каноникъ, которому надоѣла болтовня старухъ.-- Мнѣ кажется, что мы достаточно поговорили о негодяѣ. Нельзя ли получить теперь чаю?

Амелія сидѣла молча и быстро шила, бросая изрѣдка безпокойный взглядъ на Амаро. Она думала о Жоанѣ Эдуардо, объ угрозахъ Натаріо, и представляла себѣ несчастнаго съ исхудавшимъ, изголодавшимся лицомъ, безъ крова и безъ пристанища. Когда старухи усаживались пить чай, она улучила минуту и шепнула отцу Амаро:

-- Меня страшно безпокоитъ мысль, что бѣдняга будетъ нуждаться... Я прекрасно знаю, что онъ -- гадкій человѣкъ, но все-таки очень жалко его.

-- Милая моя, все это глупости,-- сказалъ отецъ Амаро добродушно, съ христіанскимъ милосердіемъ въ голосѣ.-- Никто не умираетъ съ голода въ Португаліи. Жоанъ Эдуардо молодъ, здоровъ, неглупъ и несомнѣнно устроится такъ или иначе. Не думайте объ этомъ. Онъ, навѣрно, уѣдетъ изъ Леріи, и мы больше не услышимъ о немъ. Я простилъ ему, и Господь Богъ не оставитъ его.

Эти великодушныя слова, сказанныя тихо и ласково, успокоили Амелію вполнѣ. Послѣ чаю она осталась сидѣть рядомъ со священникомъ. Ею овладѣло безконечно радостное чувство; все, что безпокоило и пугало ее раньше -- женихъ, свадьба, обязанности -- исчезло, наконецъ, изъ ея жизни. Женихъ уѣзжалъ изъ Леріи, а отецъ Амаро оставался и любилъ ее безъ памяти. Ихъ ноги соприкасались нѣсколько разъ подъ столомъ во время игры въ лото, и они просидѣли до поздней ночи рядомъ, обуреваемые оба однимъ и тѣмъ же страстнымъ желаніемъ.

Когда старухи одѣвались уже, чтобы уходить, изъ столовой послышался вдругъ строгій голосъ Натаріо:

-- Кто это оставляетъ валяться здѣсь такую книгу?

Всѣ обернулись, въ изумленіи глядя на большую книгу въ переплетѣ, на которую Натаріо указывалъ зонтикомъ, словно на предметъ отвращенія.

-- Это же переплетенный журналъ Панорама,-- сказала Амелія, удивляясь замѣчанію священника.

-- Я и самъ вижу, что это Панорама,-- возразилъ Натаріо рѣзко.-- Но я вижу еще кое-что.-- Онъ открылъ томъ и прочелъ надпись на первой страницѣ: -- Эта книга принадлежитъ мнѣ, Жоану Эдуардо Барбоза. Развѣ вы не понимаете этого? Что же, дѣло очень просто! Вы же должны знать, что этотъ человѣкъ, разъ онъ поднялъ руку на священника, тѣмъ самымъ обрекъ себя на отлученіе отъ церкви, а вмѣстѣ съ тѣмъ подверглись проклятію и всѣ принадлежащія ему вещи.

Всѣ женщины инстинктивно попятились отъ стола, задрожавъ отъ ужаса при мысли о проклятіи и отлученіи отъ церкви, представлявшихся имъ въ видѣ страшныхъ катастрофъ, ниспосылаемыхъ Мстительнымъ Богомъ. Онѣ остановились полукругомъ около Натаріо, который стоялъ въ плащѣ. Скрестивъ руки на груди, и наслаждался впечатлѣніемъ, произведеннымъ его словами.

Сеньора Жоаннера рѣшилась заговорить первая.

-- Неужели вы сказали это серьезно, отецъ Натаріо?

Натаріо возмутился.

-- Какъ же не серьезно? Это мнѣ нравится! Вы думаете, что я стану шутить по вопросу объ отлученіи отъ церкви, сеньора? Спросите-ка у сеньора каноника, шучу ли я!

Глаза всѣхъ устремились на каноника, пользовавшагося репутаціей свѣточа богословской науки. Онъ напустилъ на себя видъ опытнаго педагога и объявилъ авторитетнымъ тономъ, что Натаріо совершенно правъ. Человѣкъ, поднявшій руку на священника, считается отлученнымъ отъ церкви.

-- Но мы не можемъ же терпѣть здѣсь присутствіе вещей, принадлежащихъ человѣку, отлученному отъ церкви!-- воскликнула дона Жозефа Діасъ.-- Нельзя-же подвергать свою душу риску быть проклятой.

-- Надо уничтожить эти вещи!-- воскликнула дона Марія.-- Въ огонь ихъ скорѣе, въ огонь!

Дона Жоакина Гансозо отвела Амелію къ окну и спросила, нѣтъ ли у нея еще вещей, принадлежащихъ негодяю. Амелія призналась, что у нея есть гдѣ-то (она сама не помнила -- гдѣ) носовой платокъ, старая перчатка и соломенный, плетеный портсигаръ Жоана Эдуардо.

-- Надо сжечь все это скорѣе!-- закричала взволнованнымъ голосомъ дона Жоакина.

Столовая огласилась возбужденными возгласами старухъ, охваченныхъ порывомъ фанатизма. Дона Жозефа Діасъ и дона Марія съ инквизиторскимъ пыломъ говорили объ уничтоженіи вещей огнемъ, произнося это слово съ особеннымъ удовольствіемъ. Амелія и дона Жоакина рылись въ ящикахъ, въ бѣльѣ, въ лентахъ и въ перчаткахъ, нервно отыскивая "отлученныя отъ церкви вещи", а сеньора. Жоаннера молчала и испуганно терпѣла духъ ауто-да-фе, ворвавшійся неожиданно въ ея тихую квартирку.

-- Пусть знаютъ, что неуваженіе къ рясѣ не проходитъ даромъ,-- прошепталъ Натаріо на ухо отцу Амаро.

Священникъ молча кивнулъ головою въ отвѣть, радуясь гнѣву старыхъ богомолокъ, въ которомъ отражалась ихъ любовь къ нему.

Но дона Жозефа Діасъ начала терять терпѣніе, схватила Панораму кончикомъ своей шали, чтобы не прикасаться къ гадкой вещи, и закричала Амеліи и донѣ Гансозо, яростно продолжавшимъ розыски въ спальнѣ:

-- Ну, что, нашли наконецъ?

-- Нашли, нашли!

И дона Жоакина торжествующе принесла въ столовую портсигаръ, рваную перчатку и батистовый платокъ.

Дамы помчались въ кухню съ дикими криками, и даже кроткая сеньора Жоаннера послѣдовала за ними, какъ хорошая хозяйка, чтобы помочь раздуть огонь. Три священника остались одни, переглянулись... и расхохотались.

-- Въ этихъ бабахъ, вѣрно, черти сидятъ,-- философски рѣшилъ каноникъ.

-- Нѣтъ, отецъ-наставникъ,-- возразилъ Натаріо, сразу дѣлаясь серьезнымъ.-- Я смѣюсь, потому что вся эта исторія дѣйствительно производитъ впечатлѣніе балагана. Но чувства и побужденія у нихъ безусловно хорошія и служатъ доказательствомъ искренней преданности священному сану и ужаса передъ атеизмомъ... Чувство безусловно прекрасное!

-- Да, чувство это, прекрасное,-- согласился Амаро также серьезно.

Каноникъ всталъ.

-- И знаете, если бы самъ виновникъ попался имъ въ руки, онѣ съ удовольствіемъ сожгли бы и его. Я вовсе не шучу, у моей сестры вполнѣ хватило бы духу на это. Она -- настоящій Тарквемада въ юбкѣ...

-- О, да, совершенно вѣрно,-- согласился Натаріо.

-- А я не откажу себѣ въ удовольствіи взглянуть на аутода-фе,-- сказалъ каноникъ.-- Мнѣ хочется видѣть это собственными глазами.

Три священника подошли тогда къ двери кухни. Женщины стояли у плиты, освѣщенныя яркимъ свѣтомъ пламени; Руса опустилась на колѣни и раздувала огонь изо всей мочи. Переплетъ Панорамы былъ разрѣзанъ кухоннымъ ножомъ, и черные, обгорѣвшіе листы бумаги извивались на языкахъ пламени, разбрасывая кругомъ искры. Только кожаная перчатка упорно не поддавалась огню. Тщетно совали ее щипцами дальше въ огонь; она чернѣла, коробилась, но не горѣла, и ея упорство возбуждало искренній ужасъ старухъ.

-- Она, вѣрно, съ правой руки, которою онъ совершилъ преступленіе!-- говорила въ бѣшенствѣ дона Марія.

-- Дуй на нее, Руса, дуй сильнѣе,-- весело совѣтовалъ каноникъ, стоя у двери и наслаждаясь зрѣлищемъ.

-- Будьте добры не смѣяться надъ серьезными дѣлами, братецъ,-- закричала дона Жозефа.

-- О, сестрица, вы воображаете, кажется, что знаете лучше меня, священника, какъ сжечь вещи еретика? Какое самомнѣніе! Дуй, Руса, дуй хорошенько!

Дона Жоакина Гансозо и дона Марія послѣдовали совѣту каноника, встали на корточки и принялись помогать Русѣ. Остальныя глядѣли съ безмолвной улыбкой и блестящимъ, злораднымъ взоромъ на угодное Господу Богу уничтоженіе гадкихъ вещей. Огонь разгорался съ веселымъ трескомъ; и въ концѣ концовъ на горячей золѣ не осталось ни слѣда отъ Панорамы, перчатки, платка и портсигара безбожника.

А самъ безбожникъ Жоанъ Эдуардо сидѣлъ въ это время въ своей комнатѣ и рыдалъ, думая объ Амеліи и о своей неопредѣленной будущности и спрашивая себя, за что ему приходится страдать такъ сильно, когда онъ не дѣлалъ никому зла, работалъ изо всѣхъ силъ и обожалъ Амелію.

XVI.

Въ слѣдующее воскресенье въ соборѣ была торжественная обѣдня, и сеньора Жоаннера съ Амеліей пошли за доною Маріею, которая не любила выходить одна въ праздничные или базарные дни изъ боязни, что ее обокрадутъ или посягнутъ на ея честь.

На улицахъ было уже много народу. Женщины шли въ церковь съ серьезными лицами, разряженныя по-праздничному; подъ арками на площади мужчины разговаривали и курили дорогія сигары, наслаждаясь воскреснымъ отдыхомъ.

Хорошенькое личико Амеліи привлекало всеобщее вниманіе, и обѣ онѣ съ матерью ускорили шаги, но ихъ остановилъ вдругъ Либаниньо въ черныхъ перчаткахъ и съ гвоздикой въ петлицѣ. Онъ не видалъ ихъ еще послѣ безобразнаго "приключенія на площади собора" и разсыпался въ соболѣзнованіяхъ.-- Ахъ, милыя мои. какое несчастье! Вотъ негодяй-то! У меня было столько дѣла въ эти дни, что я выбралъ минутку только въ это утро, чтобы забѣжать къ отцу Амаро. Тотъ принялъ меня превосходно. Я захотѣлъ непремѣнно видѣть больное мѣсто и моту засвидѣтельствовать, слава Богу, что на плечѣ не осталось ни слѣда отъ удара... И еслибы вы могли видѣть, какая у отца Амаро нѣжная, бѣлая кожа! Совсѣмъ, какъ у архангела...

-- Но знаете, голубушки, я засталъ его въ большомъ огорченіи.

Обѣ женщины испугались.-- Отчего, Либаниньо?

-- Его прислуга Висенсія заболѣла и легла въ больницу. Нашъ бѣдный святой остался безъ прислуги. Подумайте только! Сегоднч не бѣда, онъ обѣдаетъ у каноника, но что будетъ завтра? Правда, къ нему уже пришла сестра Висенсіи Діонизія, но вы, вѣдь, сами знаете, какая у нея репутація. Хуже нея, кажется, нѣтъ женщины во всей Леріи.

Амелія и сеньора Жоаннера согласились, что Діонизія совсѣмъ, не подходитъ отцу Амаро.

-- А знаешь, милая моя Жоаннера, что подошло-бы ему лучше всего?-- сказалъ Либаниньо.-- Я уже говорилъ ему объ этомъ сегодня утромъ. Лучше всего переѣхать обратно къ тебѣ. Вы обѣ заботитесь о немъ, держите въ порядкѣ его вещи, знаете его вкусы. Онъ не отвѣтилъ мнѣ ни да, ни нѣтъ, но по лицу было видно, что ему страсть какъ хочется этого. Ты-бы поговорила съ нимъ, голубушка!

Амелія покраснѣла до корня волосъ, а сеньора Жоаннера отвѣтила уклончиво:

-- Мнѣ неловко говорить... Я очень щепетильна въ подобныхъ вопросахъ; ты и самъ, вѣрно, понимаешь это.

-- Да, конечно, но отецъ Амаро -- святой человѣкъ, а такого пріятно имѣть въ домѣ,-- возразилъ Либаниньо съ жаромъ.-- Я увѣренъ, что это было-бы угоднр Господу Богу. А пока прощайте, мои дорогія, мнѣ пора. Не опоздайте въ соборъ, обѣдня скоро начинается.

Женщины молча отправились дальше. Ни одна не рѣшилась заговорить первая о неожиданномъ планѣ возвращенія къ нимъ священника. Только дергая звонокъ у двери доны Маріи, сеньора Жоаннера сказала:

-- Да, отецъ Амаро не можетъ ни въ коемъ случаѣ остаться въ квартирѣ вдвоемъ съ Діонизіей.

-- Еще-бы! Даже страшно подумать объ этомъ!

Дона Марія сказала то же самое, когда ей разсказали про болѣзнь Висенсіи и переселеніе къ отцу Амаро Діонизія. Сеньоръ Жоаннера передала пріятельницѣ разговоръ съ Либаниньо. Дона Марія рѣшила немедленно, что этотъ планъ былъ внушенъ ему самимъ Господомъ Богомъ. Отцу Амаро отнюдь не слѣдовало уѣзжать изъ дома сеньоры Жоаннеры. Дѣйствительно, какъ только онъ уѣхалъ, Господь отнялъ свою милость отъ жителей дома. Непріятности посыпались одна за другою: статья въ газетѣ, смерть больной, разбитой параличемъ тетушки, злополучная свадьба (разстроившаяся чуть-ли не въ послѣднюю минуту), скандалъ на площади Собора... Можно было подумать, что надъ домомъ виситъ проклятіе! Кромѣ того, предоставить такому святому человѣку, какъ отецъ Амаро, жить въ обществѣ скверной прислуги, значитъ брать на душу тяжелый грѣхъ.

-- Ему нигдѣ не можетъ быть такъ хорошо, какъ у тебя въ домѣ, дорогая... А для тебя это великая честь. Если-бы я не была одинока, я непремѣнно предложила-бы ему поселиться у меня. Здѣсь-то хорошо, это вѣрно! Моя гостиная прекрасно подошла-бы ему, неправда-ли?

И ея глаза сіяли отъ удовольствія при видѣ всѣхъ окружающихъ драгоцѣнностей.

Гостиная, дѣйствительно, представляла цѣлый магазинъ бездѣлокъ религіознаго характера. На двухъ этажеркахъ изъ чернаго дерева высились на цоколяхъ фигуры Божіей Матери въ голубомъ шелку, курчаваго младенца Іисуса съ толстымъ животомъ, Святого Антонія, Святого Севастіана и многихъ другихъ. Дона Марія особено гордилась экзотическими святынями, которыхъ ей изготовляли въ сосѣднемъ городкѣ. Столики и этажерки утопали подъ образками, четками, пожелтѣвшими кружевами отъ духовныхъ облаченій, сердцами изъ краснаго стекла и освященными пальмовыми листьями. Стѣны были увѣшаны изображеніями Божіей Матери во всѣхъ видахъ.

-- Неправда-ли, ему было-бы хорошо здѣсь?-- спросила добрая женщина, съ сіяющимъ отъ удовольствія взоромъ.-- Тутъ у него, такъ сказать, небо подъ рукою!

Амелія и сеньора Жоаннера согласились съ нею. Дона Марія была богата и могла устраивать свой домъ, какъ хорошая христіанка.

-- Да, да, я истратила на свою гостиную нѣсколько сотъ тысячъ {100.000 рейсъ составляютъ около 200 рублей. Прим. перев.} рейсъ. Недешево обошлась мнѣ эта комната.

Но было уже поздно, и женщины отправились втроемъ въ соборъ, чтобы успѣть занять мѣста у главнаго алтаря.

На площади онѣ увидали, дону Жозефу Діасъ, которая чуть не бѣжала, боясь опоздать къ обѣднѣ; накидка ея съѣхала на-бокъ, перо на шляпѣ сломалось и безсильно висѣло. Она волновалась все утро изъ-за прислуги! Надо было приготовить все къ обѣду... Охъ, она-была такъ возбуждена, что даже обѣдня, кажется, не могла успокоить ее...

-- У насъ обѣдаетъ сегодня отецъ Амаро. Вы, вѣдь, знаете, у него заболѣла прислуга. Ахъ, я и забыла: братецъ просилъ, чтобы ты тоже пришла къ обѣду, Амелія. Онъ сказалъ: пусть будутъ двѣ дамы и два кавалера.

Амелія радостно засмѣялась.

-- А ты, сеньора Жоаннера, приходи за нею вечеромъ. Охъ, Господи, я такъ быстро одѣлась, что, кажется, юбка сейчасъ упадетъ!

Когда четыре женщины вошли, соборъ былъ уже полонъ народу. Служба была очень торжественная, и, несмотря на то, что это не полагалось по ритуалу, въ соборѣ игралъ оркестръ изъ скрипокъ, віолончели и флейты. Алтарь былъ разукрашенъ по-праздничному и сіялъ бѣлизною. Въ вазахъ возвышались огромные букеты цвѣтовъ и вѣтвей; пламя двадцати большихъ свѣчей поднималось до самой дарохранительницы.

Амелія слушала обѣдню въ какомъ-то оцѣпенѣніи, не спуская глазъ съ отца Амаро. Каноникъ недаромъ говорилъ, что Амаро служилъ обѣдню, какъ великій артистъ. Съ какимъ достоинствомъ и благородствомъ склонялся онъ передъ діаконами! Съ какимъ благоговѣніемъ простирался онъ передъ алтаремъ, чувствуя себя презрѣннымъ рабомъ предъ лицомъ Бога и его небеснаго двора! Но особенно хорошъ былъ онъ, благословляя народъ; онъ медленно проводилъ рукою по алтарю, словно собирая съ него милосердіе Христа, и простиралъ ее надъ моремъ склонявшихся головъ. Въ такія минуты Амелія особенно любила его, вспоминая, какъ пожимала потихоньку эти святыя руки подъ столомъ во время игры въ лото. А голосъ, которымъ онъ называлъ ее голубушка и дорогая, произносилъ теперь святыя слова и казался ей нѣжнѣе и пріятнѣе пѣнія скрипокъ и звуковъ органа.

Лицо ея озарилось счастливою улыбкою, и она не отрывала глазъ отъ тонкаго профиля, красивой головы и золотыхъ одѣяній Амаро. Ей вспомнилось, какъ она увидѣла его первый разъ на улицѣ Милосердія съ сигарой во рту. Какой романъ начался у нихъ съ того дня! Она перебрала въ умѣ прыжокъ черезъ изгородь въ имѣніи, сцену смерти тетки, поцѣлуй въ кухнѣ... Господи, какъ кончится все это? У нея являлось желаніе молиться; она перелистывала молитвенникъ, но въ головѣ ея всплывали слова Либаниньо: "у отца Амаро такая бѣлая кожа, какъ у архангела"... Она сгорала отъ безумнаго желанія, но рѣшала, что это искушеніе діавола, и старалась отогнать его, устремляя взоръ на алтарь, гдѣ отецъ Амаро кадилъ ѳиміамъ... Нѣжная дымка поднималась, словно знаменіе съ неба, окутывая алтарь бѣлою пеленою, и священникъ являлся въ глазахъ Амеліи преобразившимся, божественнымъ существомъ... О, какъ обожала она его въ такія минуты!

Церковь дрожала отъ громкихъ звуковъ органа, хорѣ пѣлъ полнымъ голосомъ, а наверху, передъ оркестромъ капельмейстеръ отчаянно размахивалъ вмѣсто палочки сверткомъ нотъ, въ пылу музыкальнаго возбужденія.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амелія вышла изъ церкви очень блѣдная и усталая.

За обѣдомъ у каноника дона Жозефа сколько разъ принималась бранить ее за то, что она не открываетъ рта. Амелія дѣйствительно молчала, но ея нога подъ столомъ не переставала тереться и прижиматься къ ногѣ Амаро. Было уже темно, и на столѣ стояли зажженныя свѣчи. Каноникъ открылъ бутылочку вина -- правда, не 1815 года, но все-таки 1847-го. Амаро произнесъ тостъ за здоровье дорогой и уважаемой хозяйки, къ великому удовольствію доны Жозефы, которая выглядѣла чудовищемъ въ своемъ зеленомъ платьѣ. Ей было очень жаль, что обѣдъ не удался въ этотъ день... Гертруда стала готовить спустя рукава и чуть не пережарила утку...

-- Ахъ, что вы, сеньора! Утка была восхитительна!-- успокоилъ ее отецъ Амаро.

-- Это очень любезно съ вашей стороны, падре. Хорошо, что я во время присмотрѣла за уткой. Не скушаете-ли еще ложечку лапши?

-- Нѣтъ, спасибо, довольно, сеньора.

-- Ну, такъ еще стаканчикъ моего вина 1847 года,-- сказалъ каноникъ.

Онъ медленно отпилъ самъ большой глотокъ, вздохнулъ съ наслажденіемъ и усѣлся въ креслѣ поудобнѣе.

-- Хорошее винцо! Для такого, стоитъ жить.

Лицо его покраснѣло уже, и грузная фигура казалась еще полнѣе въ толстомъ фланелевомъ халатѣ.

-- Хорошее винцо!-- повторилъ онъ.-- Такого вамъ не пришлось, небось, отвѣдать сегодня за обѣднею!

-- Полно, братецъ, не говорите такихъ вещей,-- остановила дона Жозефа, возмущаясь его безбожіемъ.

Но тотъ только презрительно пожалъ плечами въ отвѣтъ.

-- Приберегите свою щепетильность къ обѣднѣ, сестрица.-- Вы вѣчно хотите рѣшать вопросы, которыхъ не понимаете! Знайте-же, что вопросъ о качествѣ вина за обѣдней крайне важенъ. Вино должно быть обязательно хорошаго качества...

-- Да, это необходимо ради святости службы,-- добавилъ Амаро серьезно, лаская колѣномъ ногу Амеліи подъ столомъ.

Каноникъ съ наслажденіемъ отпилъ изрядную порцію вина изъ стакана. На него напала болтливость въ этотъ вечеръ, и, икнувъ нѣсколько разъ, онъ снова обратился къ донѣ Жозефѣ, поражая ее своею ученостью:

-- А скажите-ка, пожалуйста, сестрица, разъ вы такая ученая: вино за обѣдней должно быть бѣлое или красное?

Дона Жозефа полагала, что красное, такъ какъ оно напоминало цвѣтомъ кровь Іисуса Христа.

-- А вы что скажете?-- проговорилъ басомъ каноникъ, обращаясь къ Амеліи.

Та отказалась отвѣчать, смѣясь. Ола, вѣдь, не прислужникъ и не можетъ знать...

-- А вы, падре?

Амаро тоже засмѣялся. Если было неправильно употреблять красное вино, то, значитъ, надо было подавать бѣлое...

-- А почему?

Амаро слыхалъ, что такъ дѣлается въ Римѣ.

-- А почему?-- спросилъ опять каноникъ ворчливымъ тономъ.

Амаро не зналъ.

-- Потому что Іисусъ Христосъ взялъ бѣлое вино, когда благословилъ его впервые. И причина этого крайне проста. Въ Іудеѣ тѣхъ временъ не существовало краснаго вина. Пожалуйста, дайте мнѣ еще лапши, сестрица.

Разговоръ о винѣ и чистотѣ церковныхъ чашъ напомнилъ Амаро о неряшливости прислужника Бенто. Одѣваясь утромъ въ ризницѣ, онъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ за скверную стирку церковныхъ облаченій. Сперва ихъ отдавали стирать какой-то Антоніи, жившей внѣ брака съ каменщикомъ и недостойной даже прикасаться къ святымъ вещамъ. А потомъ ихъ стала брать въ стирку какая-то другая женщина, но она гладила такъ скверно, что позорно было одѣвать ихъ въ церкви.

-- Ахъ, падре, присылайте-же ихъ мнѣ,-- съ живостью сказала дона Жозефа:-- Я дамъ своей прачкѣ; она -- прекрасная женщина и стираетъ превосходно. А для меня это даже великая честь! Я сама буду гладить. Можно освятить утюгъ...

Но громкій звонокъ перебилъ ихъ разговоръ:

-- Это сеньора Жоаннера,-- оказала дона Жозефа.

Гертруда принесла въ столовую пальто и шаль.

-- Это вамъ прислали изъ дому, барышня. Сеньора просила очень кланяться и передать, что не можетъ придти сама -- ей нездоровится.

-- Господи, какъ же я пойду одна вечеромъ?-- сказала Амелія съ безпокойствомъ.

Каноникъ добродушно похлопалъ ее но рукѣ.

-- Въ крайнемъ случаѣ, вашъ покормый слуга проводить васъ до дому. Можете быть покойны: ваша добродѣтель не пострадаетъ... ваша добродѣтель не пострадаетъ...

-- Не стыдно ли вамъ говорить подобныя вещи, братецъ?-- закричала на него старуха.

-- Полно, сестрица. Изъ устъ святыхъ людей исходятъ только святыя слова.

-- Вѣрно, вѣрно,-- подхватилъ отецъ Амаро съ искреннимъ одобреніемъ.-- Изъ устъ святыхъ людей исходятъ только святыя слова. За ваше здоровье, сеньоръ каноникъ.

-- Спасибо. За ваше тоже.

И они чокнулись, лукаво улыбаясь.

Но Амелія была напугана неожиданною вѣстью.

-- Что это можетъ быть съ мамой!-- сказала она.

-- Что можетъ быть? Просто, полѣнилась придти,-- отвѣтилъ каноникъ, смѣясь.

-- Не безпокойся, голубушка,-- сказала дона Жозефа.-- Я сама провожу тебя домой. Мы даже всѣ пойдемъ вмѣстѣ.

-- Однимъ словомъ, устроится пѣлая процессія,-- проворчалъ каноникъ, чистя себѣ грушу, но вдругъ опустилъ ножъ и провелъ рукою по животу:

-- Знаете, я тоже чувствую себя что-то неважно...

-- Что съ вами? Что о?

-- Боли начались. Но ничего, теперь уже прошло.

Дона Жозефа испуганно попросила брата не ѣсть груши. Послѣдній разъ у:него начались боли именно отъ фруктовъ.

Но каноникъ не послушался и откусилъ кусокъ груши.

-- Ничего, ничего, прошло,-- проворчалъ онъ.

-- Это отъ симпатіи къ вашей мамашѣ,-- прошепталъ Амаро на ухо Амеліи.

Каноникъ отодвинулся вдругъ отъ стола и скрючился весь на-бокъ.

-- Охъ, какъ больно! Іисусе Христе! Охъ, чортъ возьми, охъ, проклятіе! Умираю, умираю.

Всѣ всполошились. Дона Жозефа провела его подъ руку въ спальню, крикнувъ прислугѣ, чтобы сбѣгала за докторомъ. Амелія поспѣшила въ кухню нагрѣть фланель для живота больного. Но фланели нигдѣ не находилось. Гертруда растерянно натыкалась на мебель, ища свой платокъ, чтобы бѣжать за врачомъ.

-- Ступайте же безъ платка, глупая!-- крикнулъ Амаро.

Дѣвушка убѣжала. Каноникъ кричалъ и стоналъ отъ боли.

Амаро серьезно испугался и пошелъ къ нему въ комнату. Дона Жозефа стояла на колѣняхъ передъ изображеніемъ Скорбящей Божіей Матери и шептала молитвы въ отчаяніи, а бѣдный отецъ-наставникъ лежалъ на животѣ поперекъ кровати и кусалъ подушку отъ боли.

-- Но теперь не время молиться, сеньора,-- строго сказалъ отецъ Амаро.-- Надо помочь больному чѣмъ-нибудь. Что вы дѣлаете, обыкновенно, въ подобныхъ случаяхъ?

-- Ахъ, падре, что тутъ дѣлать? Ничего не помогаетъ,-- захныкала старуха.-- Эти боли приходятъ у него неожиданно и длятся нѣсколько минутъ. Тутъ ничего и не успѣешь сдѣлать! Иногда ему помогаетъ линовый чай. Но, къ несчастью, сегодня нѣтъ дома и этого. Ахъ, Господи!

Амаро побѣжалъ домой за липовымъ чаемъ и скоро вернулся въ сопровожденіи Діонизіи, которая пришла предложить своя услуги.

Но канонику сдѣлалось, къ счастью, много лучше сразу.

-- Спасибо, спасибо, падре,-- сказала дона Жозефа.-- Прекрасный чай. Какъ вы добры! Онъ, навѣрно, уснетъ теперь; это бываетъ у него всегда послѣ приступа боли. А я посижу у его кровати, ужъ вы меня извините... Этотъ разъ было хуже обыкновеннаго... А все отъ фруктовъ прокл...-- Она въ ужасѣ удержалась отъ сквернаго слова.-- Все отъ плодовъ Господнихъ. На то Его святая воля... Такъ вы не обидитесь на меня, неправда-ли?

Амелія осталась въ столовой одна съ отцомъ Амаро. Въ глазахъ обоихъ сейчасъ-же вспыхнуло желаніе броситься другъ другу въ объятія, но дверь была открыта, и въ сосѣдней комнатѣ слышались шаги старухи. Отецъ Амаро заговорилъ тогда громко:

-- Бѣдный отецъ-наставникъ! Какъ онъ настрадался!

-- Это случается съ нимъ каждые три мѣсяца,-- отвѣтила Амелія.-- Мама говорила мнѣ еще третьяго дня: я боюсь, какъ-бы у сеньора каноника не появились опять боли на-дняхъ...

Священникъ вздохнулъ.

-- Бѣдный я! Обо мнѣ никто такъ не думаетъ,-- прошепталъ онъ.

Амелія поглядѣла на него долгимъ, нѣжнымъ взоромъ.

-- Зачѣмъ вы говорите такъ?

Они чуть было не пожали другъ другу руки черезъ столъ; но дона Жозефа вошла въ столовую, закутанная въ шаль. Каноникъ уснулъ, а она была такъ утомлена, что еле держалась на ногахъ. Охъ, ужъ эти потрясенія! Она поставила двѣ свѣчи Святому Іоакиму и дала обѣтъ Божіей Матери, уже второй за этотъ годъ...

-- Небо всегда услышитъ молитвы искренно вѣрующихъ людей, сеньора,-- сказалъ льстивымъ голосомъ Амаро.

Большіе стѣнные часы гулко пробили восемь. Амелія снова высказала безпокойство по поводу здоровья матери. Кромѣ того, становилось очень поздно.

-- Да, и дождь начался, когда я ходилъ домой,-- сказалъ Амаро.

Амелія испуганно заглянула въ окно. Троттуаръ передъ домомъ былъ, дѣйствительно, совсѣмъ мокрый, и небо было пасмурно.

Дона Жозефа высказала сожалѣніе, что не можетъ проводить Амелію сама. Гертруда ушла за докторомъ и еще не вернулась. Очевидно, доктора не было дома, и она бѣгала по городу, розыскивая его.

Священникъ предложилъ тогда, чтобы Амелію проводила Діонизія, пришедшая съ нимъ вмѣстѣ и дожидавшаяся на кухнѣ. До дому сеньоры Жоаннеры было два шага. Онъ самъ мотъ дойти съ ними до площади. Но надо было поторопиться, потому что дождь становился все сильнѣе.

Дона Жозефа принесла зонтикъ для Амеліи и неоднократно повторила, чтобы она разсказала все матери.

-- Скажи ей,-- крикнула она еще вслѣдъ дѣвушкѣ съ площадки лѣстницы:-- что мы сдѣлали все, что могли, но боль прошла очень быстро и сама.

-- Хорошо, скажу. Прощайте.

На улицѣ шелъ сильный дождь. Амелія предложила переждать его, но священникъ схватилъ ее за руку и заторопилъ.

-- Не стоитъ ждать. Все равно не скоро перейдетъ.

Они отправились по пустынной улицѣ оба подъ однимъ зонтикомъ; Діонизія скромно шла рядомъ, закутавшись съ головою въ платокъ. Всѣ окна были темны. Вода шумѣла въ водостокахъ.

-- Божіе, какая ночь!-- прошептала Амелія.-- Я боюсь, какъ-бы мое платье не испортилось подъ дождемъ.

Они шли теперь по улицѣ Созасъ.

-- Это не дождь, а цѣлый ливень,-- сказалъ Амаро.-- Не лучше-ли намъ зайти во дворъ моего дома и переждать минуту?

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- взмолилась Амелія испуганно.

-- Глупости,-- возразилъ Амаро нетерпѣливо.-- Ваше платье испортится отъ дождя. Зайдемте на минутку. Вонъ съ той стороны небо уже свѣтлѣетъ. Дождь пройдетъ скоро. Полно, глупости. Мамаша, навѣрно, разсердилась-бы -- и вполнѣ справедливо -- если бы вы промокли.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу.

Но Амаро остановился, быстро открылъ дверь и втолкнулъ Амелію въ подворотню.

-- Пустяки, черезъ минуту перестанетъ.

Они остались стоять въ темной подворотнѣ, глядя на потоки воды, блестѣвшей при свѣтѣ фонаря противъ дома. Амелія находилась въ какомъ-то странномъ оцѣпенѣніи. Мракъ и тишина пугали ее, но она испытывала наслажденіе, стоя въ темнотѣ рядомъ съ Амаро. Ее инстинктивно влекло къ нему, и она то прижималась къ его плечу, то безпокойно отступала, пугаясь его взволнованнаго, порывистаго дыханія. Позади нихъ лѣстница вела наверхъ въ комнату Амаро, и Амеліи страстно хотѣлось пойти посмотрѣть его обстановку. Ее очень смущало присутствіе молча стоявшей у двери Діонизіи, и, несмотря на это, она ежеминутно поглядывала на нее искоса, боясь, какъ-бы та не исчезла во мракѣ.

Амаро сталъ постукивать ногами по землѣ и потирать руки отъ холода.

-- Мы еще простудимся здѣсь,-- оказалъ онъ.-- Земля совсѣмъ холодная. Не лучше ли подождать наверху въ столовой?

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразила она.

-- Глупости! Мамаша, навѣрно, разсердится на васъ. Ступай, Діонизія, зажги лампу въ столовой.

Та мигомъ помчалась по лѣстницѣ, шагая черезъ ступеньку.

Амаро схватилъ Амелію за руку.

-- Почему ты не хочешь?-- прошепталъ онъ.-- Чего ты боишься? Пережди только дождь. Слышишь?..

Амелія не отвѣчала, но дыханіе ея стало глубокимъ и прерывистымъ. Амаро ласково провелъ рукою по ея плечу, по груди и прижалъ ее къ себѣ. Дѣвушка задрожала всѣмъ тѣломъ и безвольно пошла за нимъ слѣдомъ по лѣстницѣ, спотыкаясь на каждой ступенькѣ.

-- Войди сюда, въ спальню,-- прошепталъ онъ ей на ухо и побѣжалъ на кухню, гдѣ Діонизія зажигала лампу.

-- Діонизія, голубушка, ты понимаешь... Я хочу исповѣдать барышню. Это очень серьезный случай. Вернись черезъ полчаса. На, возьми.-- И онъ сунулъ ей въ руку три серебряныхъ монеты.

Діонизія спустилась внизъ на цыпочкахъ и заперлась въ кладовой.

Амаро вернулся въ спальню, неся лампу. Амелія стояла ненодвижно посреди комнаты, мертвенно-блѣдная. Священникъ заперъ за собою дверь и молча направился къ дѣвушкѣ, стиснувъ зубы и пыхтя, какъ быкъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ полчаса на лѣстницѣ послышался кашель Діонизіи. Амелія немедленно вышла изъ спальни, закутавшись съ головой въ платокъ. Когда открыли дверь со двора, по улицѣ проходили двое пьяныхъ, громко распѣвая пѣсни. Амелія быстро отступила назадъ, въ темноту. Діонизія выглянула черезъ минуту на улицу.

-- Можно итти, милая барышня, путь свободенъ,-- сказала она, видя, что никого нѣтъ больше.

Амелія закуталась еще плотнѣе и направилась быстрыми шагами на улицу Милосердія. Дождь пересталъ, на небѣ выглянули звѣзды, и суровый холодъ предвѣщалъ сѣверный вѣтеръ и хорошую погоду.

XVII.

Взглянувъ утромъ на часы и видя, что приближается часъ обѣдни, Амаро весело соскочилъ съ постели. Онъ накинулъ на плечи старое пальто, служившее ему халатомъ, и вспомнилъ то утро въ Ферао, когда онъ проснулся въ ужасномъ состояніи, согрѣшивъ наканунѣ, впервые послѣ посвященія въ духовный санъ, на соломѣ въ конюшнѣ съ крестьянкой Жоанной. У него не хватило духу служить въ то утро обѣдню съ тяжелымъ грѣхомъ на душѣ; онъ считалъ себя опозореннымъ, отвратительнымъ человѣкомъ, заслужившимъ адъ своимъ гадкимъ поступкомъ. О, это было во времена его невинности и чрезмѣрной щепетильности! Теперь онъ прозрѣлъ и видѣлъ, что аббаты, каноники и кардиналы грѣшили не на соломѣ въ конюшнѣ, а въ удобныхъ альковахъ, съ ужиномъ подъ рукою. И церкви не рушились, и никому не посылалась кара съ неба.

Отца Амаро безпокоило теперь вовсе не это, а Діонизія, ходившая b кашлявшая на кухнѣ. Онъ не рѣшался попросить теплой воды для бритья, не желая видѣть передъ собой физіономіи этой бабы, невольно узнавшей его тайну. Въ ея умѣніи молчать онъ не имѣлъ основанія сомнѣваться, такъ какъ подобныя дѣла составляли ея профессію, и нѣсколькихъ золотыхъ было бы вполнѣ достаточно, чтобы обезпечить себѣ ея молчаніе. Но священника тяготило сознаніе того, что сожительница чуть-ли не всѣхъ перебывавшихъ въ Леріи представителей гражданской и военной власти знаетъ о его слабости, о страстной любви, зажигавшей его тѣло подъ рясою. Ему было бы менѣе непріятно, если бы свидѣтелемъ его любовнаго порыва наканунѣ былъ отецъ Натаріо или Сильверіо. По крайней мѣрѣ, такое дѣло не вышло бы изъ круга священниковъ.

-- Ничего не подѣлать! Дамъ ей золотой и заставлю молчать,-- рѣшилъ Амаро.

Кто-то осторожно постучался въ дверь спальни.

-- Войдите!-- крикнулъ Амаро, быстро наклоняясь надъ письменнымъ столомъ, словно онъ былъ очень занять своими бумагами.

Діонизія вошла, поставила кувшинъ съ водою на умывальникъ, откашлялась и заговорила, стоя позади Амаро:

-- Знаете, падре, такъ дольше нельзя дѣлать. Прохожіе видѣли вчера, какъ барышня вышла отъ васъ. Это очень серьезно, голубчикъ мой... Для общаго спокойствія необходимо соблюдать глубокую тайну!

Нѣтъ, онъ не могъ принуждать ее къ чему-нибудь, брать верхъ надъ нею! Она сама втиралась въ его интимныя дѣла и въ довѣріе, хотѣлось ему этого или нѣтъ. Самыя слова ея, произнесенныя тихимъ шопотомъ, обнаруживали профессіональную осторожность и убѣдили отца Амаро въ крупныхъ выгодахъ ея сообщничества.

Онъ обернулся къ ней, густо покраснѣвъ.

-- Развѣ ее видѣли вчера?

-- Да, видѣли. Это были двое пьяныхъ, но можетъ случиться, что увидятъ и другіе.

-- Это вѣрно.

-- А подумайте только, какъ это было бы непріятно! При вашемъ-то положеніи, да и для самой барышни... Надо дѣлать подобныя дѣла тайкомъ... Даже стѣны не должны знать. Я требую крайней осторожности, когда помогаю кому-нибудь.

Амаро рѣшился тогда сразу принять помощь Діонизіи, порылся въ ящикѣ и подалъ ей золотую монету.

-- Да благословитъ васъ Господь, голубчикъ,-- прошептала она.

-- А какъ вы полагаете, что дѣлать теперь, Діонизія?-- спросилъ онъ, откидываясь въ креслѣ и ожидая хорошаго совѣта.

-- По моему, вамъ было бы удобнѣе всего, видѣться съ барышней въ домѣ звонаря,-- отвѣтила она просто, безъ малѣйшаго лукавства или таинственности.

-- Въ домѣ звонаря?!

Она спокойно объяснила ему всѣ выгоды этого мѣста для свиданій. Одна изъ комнатъ около ризницы выходила на маленькій внутренній дворикъ, гдѣ былъ недавно выстроенъ большой сарай. У самаго сарая находился черный ходъ квартиры звонаря... Отцу Амаро стоило только выйти изъ ризницы и пройти черезъ дворъ въ кухню звонаря дяди Эшгельаша.

-- А она какъ-же попадетъ туда?

-- Она будетъ ходить съ другой стороны, съ главнаго двора. Тамъ никогда нѣтъ, ни души, точно въ монастырѣ. А если даже кто-нибудь увидитъ барышню, то подумаетъ, что она идетъ къ звонарю... Конечно, это только общій планъ, а подробности надо еще обдумать...

-- Конечно, я понимаю, это только набросокъ,-- отвѣтилъ Амаро, задумчиво ходя по комнатѣ.

-- Я хорошо знаю это мѣсто, падре, и повѣрьте, для духовнаго лица нельзя придумать ничего удобнѣе дома дяди Эшгельаша.

Амаро остановился передъ нею, фамильярно смѣясь.

-- Скажите-ка, Діонизія, вы, вѣрно не первый разъ рекомендуете этотъ домъ для свиданій?

Но Діонизія отвѣтила отрицательно. Она даже не знала звонаря лично. Эта мысль пришла ей въ голову ночью, когда она ворочалась на постели отъ безсонницы; утромъ, чуть свѣтъ, она вскочила съ кровати и сбѣгала посмотрѣть мѣсто. По ея мнѣнію, трудно было найти что-нибудь болѣе подходящее.

Она кашлянула, безшумно подошла къ двери и обернулась еще разъ дать послѣдній совѣть:

-- Все зависитъ теперь отъ того, какъ вы условитесь со звонаремъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этотъ вопросъ заботилъ теперь отца Амаро больше всего.

Дядя Эшгельашъ считался среди соборнаго причта угрюмымъ человѣкомъ. Онъ лишился одной ноги, упавъ разъ съ лѣстницы при подъемѣ на колокольню, и ходилъ на костыляхъ. Нѣкоторые священники полагали даже, что онъ не долженъ служить въ церкви съ такимъ недостаткомъ, и когда Амаро получилъ назначеніе въ Лерію, хромому пришлось обратиться къ покровительству сеньоры Жоаннеры и Амеліи, чтобы сохранить за собою веревку колокола, какъ онъ выражался. Дядя Эшгельашъ, вдовецъ, жилъ одинъ съ пятнадцатилѣтней дочерью, съ дѣтства разбитой параличомъ. "Діаволъ не терпитъ здоровыхъ ногъ въ нашей семьѣ", говорилъ обыкновенно звонарь. Несчастье сдѣлало его угрюмымъ и молчаливымъ; въ городѣ говорили, что дочь Антонія (отецъ называлъ ее Тото) изводила его ужасными капризами, плачемъ и крикомъ. Докторъ Гувеа называлъ ее истеричкою, но люди здравомыслящіе были увѣрены въ томъ, что Тото одержима бѣсомъ. Ее окропили какъ-то разъ святою водою, но безрезультатно. По правдѣ сказать, никто въ городѣ не зналъ, въ чемъ проявляется одержимость больной. Донѣ Маріи кто-то сказалъ, что Тото воетъ волкомъ, а дона Жоакина Гансозо увѣряла, что она раздираетъ себѣ тѣло ногтями. Когда спрашивали отца о здоровья дочери, онъ только отвѣчалъ сухо:

-- Ничего.

Звонарь проводилъ обыкновенно все свободное время съ дочерью, уходя лишь изрѣдка въ аптеку за лекарствомъ или въ кондитерскую за пирожными. Во всемъ этомъ уголкѣ во внутреннемъ дворѣ, сараѣ, у высокой ограды, поросшей вьющимися растеніями, и въ домикѣ звонаря въ глубинѣ -- царила день и ночь полнѣйшая тишина. Дядя Эшгельашъ неизмѣнно сидѣлъ у плиты съ трубкою во рту, печально сплевывая въ сторону

Каждое утро онъ почтительно и благоговѣйно слушалъ обѣдню, которую служилъ Амаро. Одѣваясь въ это утро въ ризницѣ и услышавъ стукъ костылей на каменныхъ плитахъ дворика, Амаро принялся обдумывать свой планъ. Нельзя было попросить у дяди Эшгельаша его домикъ иначе, какъ для религіозныхъ цѣлей.?. А какая цѣль метла быть лучше, чѣмъ приготовленіе, вдали отъ мірской суеты, нѣжной души къ святой монастырской жизни?

Когда звонарь вошелъ въ ризницу, Амаро поздоровался съ нимъ очень привѣтливо и сказалъ, что онъ прекрасно выглядитъ. Во время службы, оборачиваясь къ молящимся, онъ неизмѣнно смотрѣлъ на звонаря, словно служилъ обѣдню для него одного, и закончилъ точно такъ-же, медленно повернувшись въ сторону дяди Эшгельаша и какъ бы изливая на него одного все милосердіе Божіе.

-- А теперь, дядя Эшгельашъ,-- сказалъ священникъ шопотомъ, войдя въ ризницу:-- ступайте, подождите меня во дворѣ. Намъ надо поговорить.

И онъ скоро вышелъ къ нему съ серьезнымъ лицомъ, произведя этимъ сильное впечатлѣніе на звонаря.,

-- Надѣньте шляпу, полно, полно, дядя Эшгельашъ. Мнѣ надо поговорить съ вами объ одномъ серьезномъ дѣлѣ... попросить у васъ услуги...

-- Пожалуйста, падре... Чѣмъ могу служить?

-- Строго говоря, это не услуга, а обязанность съ вашей стороны. Когда рѣчь идетъ о дѣлахъ, угодныхъ Богу, каждый человѣкъ обязанъ помогать по мѣрѣ своихъ силъ. Видите-ли, одна молодая дѣвушка хочетъ поступить въ монастырь. Я такъ довѣряю вамъ, что даже назову ея имя. Это Амелія, дочь сеньоры Жоаннеры.

-- Неужели, падре?

-- У нея, безусловно, есть призваніе къ монастырской жизни. Здѣсь виденъ перстъ Божій. Это замѣчательный случай.

И онъ разсказалъ звонарю пространную исторію. Дѣвушка разочаровалась въ жизни, разойдясь съ женихомъ. Но мать была стара, нуждалась въ ея помощи для веденія хозяйства и считала желаніе дѣвушки простымъ капризомъ. Но Амаро твердо зналъ, что это не капризъ, а истинное призваніе. Къ несчастью, его положеніе, какъ священника, было очень трудно и щекотливо. Безбожныя газеты (а, къ сожалѣнію, онѣ были въ большинствѣ; только и знали, что кричать противъ вліянія духовенства. Свѣтскія власти были еще безбожнѣе, чѣмъ газеты, и чинили всякія препятствія духовенству. Законы были прямо ужасны. Если-бы узнали, что онъ собирается готовить дѣвушку къ поступленію въ монастырь, его, несомнѣнно, посадили бы въ тюрьму. Между тѣмъ ему непремѣнно надо было часто видѣть дѣвушку, чтобы испытать ее и узнать, къ чему у нея больше склонности: къ одиночеству-ли, или къ уходу за больными, или къ вѣчному поклоненію Христу, или къ преподаванію. Однимъ словомъ, надо было изучить ея душу вдоль и поперекъ.

-- Но гдѣ-же мнѣ дѣлать это?-- воскликнулъ онъ, широко разводя руками и какъ бы негодуя на невозможность исполнить святой долгъ.-- Въ домѣ матери это немыслимо; тамъ уже относятся ко мнѣ съ подозрѣніемъ. Въ соборѣ, это то же самое, что на улицѣ. У меня на дому неудобно; дѣвушка, вѣдь, молода...

-- Конечно, конечно.

-- И вотъ, дядя Эшгельашъ, я вспомнилъ о вашемъ домѣ и надѣюсь, что вы не откажете мнѣ...

-- О, падре, мой домъ, обстановка, я самъ -- все къ вашимъ услугамъ.

-- Видите-ли, вы спасете душу дѣвушки, а это угодно Господу Богу...

-- И для меня это большое счастье, падре, огромное счастье! Я только боюсь, что мой домъ недостаточно удобенъ.

-- Полно,-- улыбнулся священникъ, великодушно отказываясь отъ всѣхъ земныхъ благъ.-- Намъ довольно двухъ стульевъ и стола для того, чтобы положить молитвенникъ.

-- Зато въ смыслѣ спокойнаго положенія лучше моего дома вамъ не найти,-- сказалъ звонарь.-- Мы съ дочкой живемъ, какъ отшельники въ пустынѣ. Когда вы будете приходить, я, конечно, же буду оставаться дома. Въ кухнѣ вамъ неудобно сидѣть, потому что она рядомъ съ комнатою бѣдной Тото, но моя спальня наверху,-- въ вашемъ распоряженіи.

Отецъ Амаро ударилъ себя рукою по лбу. Онъ совсѣмъ забылъ о больной дочери звонаря.

-- Это портитъ все дѣло, дядя Эшгельашъ!-- воскликнулъ онъ.

Но звонарь сталъ съ живостью успокаивать его. Онъ глубоко заинтересовался обращеніемъ дѣвушки въ невѣсты Христовы и желалъ, чтобы душа ея приготовлялась къ спасенію не иначе, какъ подъ его кровлей. Тото не могла помѣшать своимъ присутствіемъ; она не вставала съ постели. Священникъ могъ входить въ домъ черезъ кухню, Амелія -- со стороны главнаго двора; они поднимаются наверхъ и запираются въ спальнѣ...

-- А что дѣлаетъ Тото цѣлый день?-- спросилъ отецъ Амаро, все еще колеблясь.

-- Она лежитъ, бѣдняжка, цѣлый день... то играетъ въ куклы съ увлеченіемъ, то угрюмо молчитъ съ утра до вечера, уставившись въ стѣну. Иногда на нее нападаетъ болтливость, тогда она говоритъ безъ умолку, смѣется...

-- Ей слѣдовало-бы заняться чѣмъ-нибудь, напримѣръ, читать,-- сказалъ отецъ Амаро, стараясь выказать участіе къ чужому горю.

Звонарь вздохнулъ. Дѣвочка не умѣла читать. Она даже не желала учиться. Онъ не разъ говорилъ ей:-- Если бы ты умѣла читать, тебѣ жилось бы легче.-- Но она упорно отказывалась. О, если бы отецъ Амаро былъ такъ добръ и постарался убѣдить ее въ необходимости учиться!...

Но священникъ не слушалъ звонаря, углубившись въ свои мысли. Лицо его озарилось радостною улыбкою. Онъ нашелъ простое и ясное объясненіе для посѣщенія Амеліей дома звонаря: научить больную дѣвочку читать, воспитывать ее, открыть ея душѣ красоты священныхъ книгъ, обучить ее молитвамъ.

-- Отлично, дядя Эшгельашъ,-- воскликнулъ Амаро, потирая руки отъ удовольствія. Такъ рѣшено,-- душа Амеліи приготовится къ святой жизни въ вашемъ домѣ. Но я попрошу васъ,-- и голосъ его зазвучалъ въ высшей степени серьезно:-- хранить по этому вопросу строжайшую тайну.

-- О, что вы, падре!-- отвѣтилъ звонарь, даже обидѣвшись слегка.

-- Хорошо, я полагаюсь на васъ,-- сказалъ Амаро и пошелъ прямо въ ризницу писать Амеліи записку о томъ, что "устроилъ все", и они могутъ теперь "наслаждаться божественнымъ счастьемъ". Онъ предупреждалъ дѣвушку также, что предлогомъ для посѣщенія ею дома звонаря будетъ служить обученіе больной Тото, о чемъ онъ поговорить въ этотъ-же вечеръ съ мамашей. "Въ этомъ есть доля правды,-- писалъ онъ,-- потому-что религіозное просвѣщеніе души несчастной, несомнѣнно, угодно Богу. Такимъ образомъ, мой ангелъ, мы сразу убьемъ двухъ зайцевъ!".

Вернувшись домой, онъ радостно сѣлъ завтракать, довольный собою и всѣми прелестями жизни. Ревность, сомнѣнія, мучительное желаніе, физическая неудовлетворенность -- все, что терзало его въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, исчезло сразу. Онъ достигъ, наконецъ, счастья! За завтракомъ онъ углубился въ пріятныя мысли, перебирая въ памяти всѣ подробности вчерашняго божественнаго получаса и упиваясь сознаніемъ успѣха, подобно тому, какъ крестьянинъ оглядываетъ съ наслажденіемъ пріобрѣтенную землю, на которую онъ смотрѣлъ съ завистью въ теченіе долгихъ дѣть. Правда, онъ былъ священникомъ... но, вѣдь, поведеніе духовнаго лица -- если только оно приводитъ въ негодованіе вѣрующихъ -- нисколько не подрываетъ величія, пользы, дѣйствительности религіи. Святые дары сохраняютъ свою силу вполнѣ, такъ какъ дѣйствуютъ достоинствомъ и заслугами не священника, а Іисуса Христа. Души вѣрующихъ ничего не теряютъ отъ недостойнаго поведенія духовнаго лица, а если священникъ еще раскается въ предсмертный часъ, то врата неба даже остаются открытыми для него. Однимъ словомъ, все кончается къ общему благополучію... И, разсуждая такимъ образомъ, отецъ Амаро съ наслажденіемъ потягивалъ свой кофе.

Въ концѣ завтрака Діонизія пришла изъ кухни и весело спросила, поговорилъ-ли онъ съ дядей Эшгельашъ.

-- Поговорилъ, но только въ общихъ чертахъ,-- отвѣтить Амаро уклончиво.-- Пока еще ничего не рѣшено.

-- Ахъ, вотъ какъ!-- произнесла она и вернулась въ кухню, рѣшивъ, что священникъ лжетъ, какъ еретикъ. Эта исторія была непріятна ей... Она не любила имѣть дѣло съ духовными лицами. Они вознаграждали за труды плохо и относились всегда подозрительно. Услышавъ, что Амаро уходить, она даже выбѣжала на лѣстницу сказать, что ей нужно вернуться къ себѣ домой, и потому, когда отецъ Амаро найдетъ другую прислугу...

-- Дона Жозефа Діасъ подыскиваетъ мнѣ дѣвушку. Я надѣюсь, что завтра уже будетъ кто-нибудь. Но вы навѣдайтесь все-таки завтра. Мы, вѣдь, теперь друзья.

-- Пожалуйста, когда нужно, только крикните мнѣ въ окно черезъ дворъ,-- отвѣтила она сверху.-- Я всегда готова служить вамъ и знаю немного толкъ во всемъ, даже въ выкидышахъ и въ родахъ. Въ этомъ отношеніи я могу даже сказать...

Но священникъ не слушалъ ея. Онъ въ бѣшенствѣ захлопнулъ за собою дверь и ушелъ, возмущаясь грубымъ предложеніемъ подобныхъ услугъ..

Въ одинъ изъ ближайшихъ дней отецъ Амаро поговорилъ въ домѣ сеньоры Жоаннеры о дочери звонаря.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наканунѣ онъ передалъ тайкомъ свою записку Амеліи; и въ этотъ вечеръ, воспользовавшись минутою, когда въ комнатѣ шелъ громкій разтоворъ, онъ подошелъ къ Амеліи, лѣниво перебиравшей пальцами клавиши, и прошепталъ, склоняясь къ свѣчѣ, чтобы зажечь ситару:

-- Читали?

-- Превосходно!

Амаро вернулся немедленно къ группѣ дамъ, гдѣ дона Жоакина Гансозо разсказывала о вычитанной въ газетѣ катастрофѣ, происшедшей въ Англіи. Угольная шахта обрушилась, похоронивъ заживо сто двадцать рабочихъ. Старухи пришли въ ужасъ; дона Марія призналась, что всѣ эти шахты и иностранныя машины внушаютъ ей адскій страхъ. Она была одинъ разъ на фабрикѣ въ Алкобасѣ и вынесла оттуда впечатлѣніе настоящаго ада. Господь Богъ, навѣрно, смотрѣлъ косо на подобныя изобрѣтенія и новшества.

-- Это какъ съ желѣзными дорогами,-- сказала дона Жозефа.-- Я увѣрена, что это внушеніе діавола. Серьезно, тутъ нѣтъ ничего смѣшного. Эти свистки, завыванье, пламя, дымъ, шумъ, трескъ! У-у... какой ужасъ!

Отецъ Амаро засмѣялся и сталъ весело увѣрять дону Жозефу, что желѣзныя дороги представляютъ самый удобный и быстрый способъ передвиженія.

-- Во всякомъ случаѣ,-- добавилъ онъ болѣе серьезно:-- нельзя отрицать, что въ современной наукѣ много дьявольскаго. Поэтому-то наша Святая Церковь и благословляетъ паровозы, чтобы демонъ не могъ воспользоваться ими для своихъ цѣлей.

Дона Марія попросила объяснить, какимъ образомъ врагъ рода человѣческато пользуется желѣзными дорогами для своихъ цѣлей. Отецъ Амаро съ готовностью исполнилъ ея просьбу. У діавола было много способовъ для этого, по большею частью онъ поступалъ слѣдующимъ образомъ: устраивалъ крушеніе, такъ, чтобы пассажиры погибли; а такъ какъ души ихъ не были приготовлены къ смерти, то демонъ, трахъ! тутъ-же и овладѣвалъ ими.

-- Ишь, какой негодяй!-- проворчалъ каноникъ, втайнѣ восхищаясь ловкостью врага рода человѣческаго.

Но дона Марія стала томно обмахиваться вѣеромъ, и лицо ея озарилось блаженною улыбкою.

-- Да, мои милыя,-- сказала она, торжественно оглядывая пріятельницъ:-- съ нами-то, слава Богу, не можетъ случиться ничего подобнаго. Мы всегда насторожѣ противъ діавола!

Это было вѣрно, и всѣ старухи засіяли отъ пріятной увѣренности, что онѣ ежеминутно готовы войти въ Царство Небесное и перехитрить лукаваго Искусителя.

Отецъ Амаро рѣшилъ, что надо ловить удобный моментъ, откашлялся и заговорилъ тономъ проповѣдника, положивъ обѣ руки на столъ:

-- Надо, дѣйствительно, всегда быть насторожѣ, чтобы неотдать душу діаволу. Еще сегодня я думалъ объ этомъ по поводу одного очень печальнаго случая, и притомъ, у самаго собора... Это дочь звонаря.

Дамы придвинулись близко къ священнику, впившись въ него глазами и съ любопытствомъ ожидая услышать какую-нибудь пикантную исторію про продѣлки сатаны. Священникъ продолжалъ говорить торжественнымъ голосомъ среди глубокой тишины:

-- ...И несчастная дѣвочка лежитъ день-деньской прикованная къ кровати. Читать она не умѣетъ, къ молитвѣ и размышленію не пріучена. Это въ полномъ смыслѣ беззащитная душа, какъ говоритъ Святой Климентъ. Что-же слѣдуетъ изъ этого? Діаволъ, который безъ устали ищетъ себѣ добычи и не пропускаетъ ни одного удобнаго случая, устраивается въ такихъ мѣстахъ, какъ въ своемъ домѣ. Отсюда и происходятъ тѣ печальныя явленія, о которыхъ разсказывалъ мнѣ дядя Эштельашъ: дѣвочка кричитъ безъ причины, бѣснуется, изводитъ несчастнаго отца...

-- И это еще въ двухъ шагахъ отъ церкви Господней!-- воскликнула дона Марія, возмущаясь нахальствомъ сатаны.

-- Вы совершенно правы, дона Марія,-- поспѣшно согласился съ нею Амаро.-- Это страшное безобразіе. Но что-же дѣлать? Дѣвочка не умѣетъ читать, не знаетъ молитвъ; никто не наставляетъ ее и не ограждаетъ отъ врага.

Дамы печально переглянулись. Ихъ искренно огорчало тяжелое состояніе несчастной души -- особенно потому, что оно, повидимому, печалило милаго отца Амаро.

-- Можетъ-быть, вы скажете, сеньоры, что рѣчь идетъ только о дочери звонаря. Но, вѣдь, у нея такая-же душа, какъ у насъ всѣхъ.

-- Всѣ имѣютъ право на милость Божію,-- сказалъ каноникъ серьезнымъ тономъ, признавая равенство классовъ тамъ, гдѣ шло дѣло не о матеріальныхъ благахъ, а только о небесной наградѣ.

-- Для Бога нѣтъ ни богатыхъ, ни бѣдныхъ,-- вздохнула сеньора Жоаннера.-- Бѣдные люди даже угоднѣе Богу; ихъ ждетъ Царствіе Небесное.

-- Нѣтъ, извините, богатые люди угоднѣе Богу, чѣмъ бѣдные,-- остановилъ ее каноникъ, протягивая руку и поправляя такое невѣрное пониманіе божественнаго закона.-- Вы плохо понимаете слова Господни, сеньора. Блаженны нищіе,-- значить, что бѣдные должны довольствоваться своею участью, не желать себѣ благъ богатыхъ людей и не стремиться къ завладѣнію чужимъ богатствомъ. Иначе они перестаютъ бытъ блаженными. И знайте твердо, сеньора: эти канальи и негодяи, утверждающіе, что рабочіе и низшіе классы должны жить лучше, чѣмъ живутъ, дѣйствуютъ безусловно противъ воли Церкви и Господа Бога и заслуживаютъ только кнута! еретики окаянные! Уфъ!

И онъ отвалился на спинку кресла, уставъ отъ такой длинной рѣчи. Отецъ Амаро сидѣлъ молча у стола, медленно почесывая голову и собираясь изложить свой планъ въ видѣ неожиданнаго божественнаго вдохновенія и предложить, чтобы Амелія навѣщала больную дѣвочку и воспитывала ее въ духѣ религіи. Но ему было трудно начать, и онъ сидѣлъ въ нерѣшимости, почесывая затылокъ и даже раскаиваясь въ томъ, что заговорилъ о Тото.

-- А знаете, падре,-- предложила дона Жоакина Гансозо:-- не послать-ли бѣдняжкѣ книгу съ картинками -- Житія Святыхъ? Это было-бы очень хорошо. У тебя, кажется, есть такая книга, Амелія?

-- Нѣтъ,-- возразила та, не поднимая головы надъ шитьемъ.

Амаро взглянулъ на дѣвушку; онъ почти забылъ о ней. Она сидѣла съ другой стороны стола, подрубляя пыльную тряпку. Длинныя, черныя рѣсницы бросали тѣнь на ея смуглыя, розовыя щеки; платье красиво облегало пышный бюстъ, вздымавшійся отъ ровнаго дыханія. Бѣлая грудь дѣвушки прельщала Амаро больше всего; онъ представлялъ себѣ ее полной, атласной, бѣлоснѣжной. Правда, Амелія уже отдалась ему, но тогда она была одѣта, и его жадныя руки нащупали только холодный шелкъ. Въ домѣ же звонаря всѣ эти прелести должны были достаться ему безпрепятственно, и онъ могъ прильнуть губами къ ея чудному тѣлу. И притомъ это ничуть не мѣшало имъ спасать душу бѣдной Тото. Колебанія его сразу прекратились.

-- Нѣтъ, господа,-- сказалъ имъ громко:-- дѣвочка не научится ничему изъ книгъ. Знаете, что приходитъ мнѣ въ голову? Одинъ изъ насъ, наиболѣе свободный отъ занятій и обязанностей, долженъ научить больную словамъ Господнимъ и воспитать ея душу.-- И онъ добавилъ съ улыбкою:

-- По моему мнѣнію, изъ всѣхъ насъ наименѣе занятой человѣкъ -- Амелія.

Эти слова вызвали всеобщее удивленіе. Глаза старухъ зажглись благоговѣйнымъ возбужденіемъ при мысли о милосердной миссіи, исходившей изъ этого самаго дома. Дона Жоакина Гансозо объявила съ живостью, что она завидуетъ Амеліи, и возмутилась, когда та расхохоталась вдругъ безъ причины.

-- Ты думаешь, я не могла-бы исполнять эту, обязанность съ такимъ-же благоговѣніемъ, какъ ты? Вотъ ты уже гордишься своимъ добрымъ дѣломъ. Смотри, этимъ умаляются твои заслуги!

Но Амелія продолжала заливаться нервнымъ смѣхомъ, откинувшись на спинку стула и стараясь подавить невольную веселость.

Маленькіе глазки доны Жоакины заискрились гнѣвомъ.

-- Это неприлично, наконецъ!-- закричала она. Но ее успокоили, а Амелію заставили поклясться на Евангеліи, что она смѣялась только отъ нервнаго возбужденія.

-- Въ сущности, она справедливо гордится,-- сказала дона Марія.-- Это великая честь для всего дома. Если кто-нибудь узнаетъ...

Но Амаро строго перебилъ ее:

-- Никто не долженъ знать этого, дона Марія. Добрыя дѣла перестаютъ быть угодными Багу, если человѣкъ гордится и чванится ими!

Дона Марія смущенно потупила глаза отъ стыда, и всѣ единогласно рѣшили, что Амелія будетъ ходить раза два въ недѣлю къ разбитой параличомъ дѣвочкѣ, чтобы читать ей Житія Святыхъ, учить молитвамъ и наставлять на путь истины.

-- Однимъ словомъ,-- закончила дона Марія, обращаясь къ Амеліи:-- я могу сказать тебѣ только одно: тебѣ повезло, какъ никому изъ насъ.

Руса вошла съ подносомъ среди всеобщаго смѣха, вызваннаго "глупостью доны Маріи", какъ сказала покраснѣвшая Амелія. И такимъ образомъ она и отецъ Амаро получили возможность видѣться безпрепятственно, во славу Божію и на зло врагу рода человѣческаго.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они встрѣчались каждую недѣлю одинъ или два раза. Отецъ Амаро предупреждалъ наканунѣ дядю Эшгельаша о своемъ приходѣ, и тотъ оставлялъ дверь дома еле притворенной, подметалъ аккуратно весь домъ и готовилъ свою комнату -- къ приходу дорогихъ гостей. Амелія вставала рано въ такіе дни; ей всегда надо было починить или подгладить что-нибудь въ своемъ туалетѣ. Мать очень удивлялась ея небывалому кокетству, но Амелія объясняла всегда, что должна "пріучить Того къ чистотѣ и аккуратности". Одѣвшись, она садилась ждать одиннадцати часовъ, съ лихорадочнымъ румянцемъ на щекахъ, разсѣянно отвѣчая на вопросы матери и не сводя глазъ съ часовъ. Наконецъ, старые часы глухо скрипѣли, били одиннадцать, и Амелія уходила, на-скоро поцѣловавъ мать и заглянувъ мимоходомъ въ зеркало.

Она шла всегда осторожно, боясь, что ее замѣтятъ. Если по дорогѣ встрѣчался бѣднякъ, она непремѣнно подавала ему милостыню, чтобы задобрить Господа Бога -- друга нищихъ и бродягъ. Особенно пугала ее площадь передъ соборомъ, гдѣ Ампаро, жена аптекаря, сидѣла съ шитьемъ у окна, точно на наблюдательномъ посту. Амелія закутывалась плотнѣе въ накидку, опускала зонтикъ ниже и проходила черезъ соборъ въ домъ звонаря. Если Амаро не было еще, она шла прямо въ кухню, не заглядывая къ Тото, и останавливалась у окна, не сводя глазъ съ двери ризницы.

Амаро являлся, наконецъ. Это было въ началѣ марта; ласточки уже прилетѣли и весело чирикали въ окружающей тишинѣ. Священникъ галантно срывалъ иногда цвѣточекъ для Амеліи; она стучала по стеклу отъ нетерпѣнія. Онъ шелъ скорѣе и останавливался у двери, пожимая ей руку и пожирая ее глазами. Затѣмъ они отправлялись къ Тото и угощали ее пирожнымъ, которое приносилъ священикъ.

Кровать больной дѣвочки стояла въ комнатѣ рядомъ съ кухней, и худенькое тѣльце несчастнаго, чахоточнаго существа совсѣмъ исчезало въ сѣнникѣ подъ сбитымъ одѣяломъ. Съ тѣхъ поръ, какъ отецъ Амаро сталъ бывать въ домѣ звонаря, у дѣвочки явилась странная манія "казаться человѣкомъ", какъ говорилъ дядя Эшгельашъ. Она одѣвала бѣлую кофточку, помадила волосы и не разставалась съ маленькимъ зеркаломъ и гребенкой, спрятанными подъ подушкой.

Амелія присаживалась на минутку у кровати, спрашивая азбуку и заставляя дѣвочку назвать ту или другую букву. Затѣмъ Тото должна была повторить молитву, которой учила ее Амелія. Священникъ ждалъ на порогѣ, засунувъ руки въ карманы и чувствуя себя неловко подъ любопытнымъ взоромъ дѣвочки; она не спускала съ него блестящихъ глазъ, оглядывая éro фигуру съ изумленіемъ и живѣйшимъ интересомъ. Онъ не чувствовалъ теперь состраданія къ бѣдной Тото, находилъ ее дикою и упрямою, ненавидѣлъ самый домъ звонаря. Амеліи было также тяжело просидѣть нѣсколько минутъ подлѣ больной, но она боялась прогнѣвать Господа Бога. Тото ненавидѣла ее, повидимому, отвѣчала рѣзко, а иногда сердито молчала, отвернувшись къ стѣнѣ. Однажды Она даже разорвала азбуку. Если-же Амелія хотѣла поправить ей шаль на плечахъ или одѣяло, она вся съеживалась отъ злости.

Амаро терялъ, наконецъ, терпѣніе и дѣлалъ Амеліи знакъ. Она немедленно подавала больной иллюстрированныя Житія Святыхъ.

-- Посмотри теперь картинки... Прощай, я пойду наверхъ съ отцомъ Амаро помолиться Богу, чтобы Онъ послалъ тебѣ здоровья. Не разорви только книжку, это грѣшно.

И они поднимались наверхъ въ то время, какъ больная съ жадностью вытягивала шею и слѣдила за ними мысленно, прислушиваясь къ скрину ступенекъ; ея лихорадочно-блестящіе глаза затуманивались слезами бѣшенства. Спальня звонаря наверху была очень низенькая комнатка безъ обоевъ, съ потолкомъ изъ почернѣвшихъ досокъ, прямо покрытыхъ черепицами. Амаро смѣялся каждый разъ надъ приготовленіями, которыя дѣлалъ дядя Эштельашъ къ ихъ приходу -- у стола, передъ Евангеліемъ и стаканомъ съ водою, стояло рядомъ два стула...

-- Это для нашей бесѣды, чтобы я внушилъ тебѣ обязанности монахини,-- говорилъ онъ, закатываясь веселымъ смѣхомъ.

-- Ну, такъ внушай,-- шептала она, становясь передъ священникомъ съ распростертыми объятіями, и страстная улыбка обнажала ея бѣлые, блестящіе зубы.

Онъ осыпалъ горячими поцѣлуями ея шею и волосы, кусалъ иногда ухо; она вскрикивала, и оба молча прислушивались, не безпокоится ли больная внизу. Амаро запиралъ ставни и дверь. Дѣвушка медленно раздѣвалась и, когда юбки падали на полъ къ ея ногамъ, стояла минуту неподвижно, вся бѣлая въ окружающемъ мракѣ. Священникъ готовился тѣмъ временемъ, громко пыхтя. Она быстро творила крестное знаменіе и ложилась въ постель.

Но ей можно было оставаться только до двѣнадцати часовъ. Когда они не слышали боя часовъ съ соборной колокольни, Амелія все-таки знала время по пѣнію пѣтуха по сосѣдству.

-- Мнѣ пора, голубчикъ,-- говорила она утомленнымъ голосомъ.

Они лежали еще нѣсколько минутъ молча, тѣсно прижавшись другъ къ друту. Въ щели между балками потолка проникали тамъ и сямъ лучи свѣта; иной разъ кошка мягко переступала по крышѣ, расшатывая черепицы.

-- Охъ, пора,-- говорила Амелія.

Священникъ удерживалъ ее, цѣлуя безъ конца въ прелестное ушко.

-- Лизунъ!-- шептала она.-- Отпусти меня.

Она быстро одѣвалась въ темной комнатѣ, открывала ставни, обнимала на прощанье лежавшаго на постели Амаро и нарочно двигала съ шумомъ стульями и столомъ, чтобы возвѣстить больной объ окончаніи религіозной бесѣды,

Амаро не переставалъ цѣловать ее; она убѣгала тогда, хлопнувъ дверью, и отецъ Амаро спускался вслѣдъ за нею, проходилъ быстрыми шагами по кухнѣ, не глядя на Тото, и исчезалъ за дверью ризницы.

Амелія заходила еще на минутку къ больной спросить, понравились-ли ей картинки. Но дѣвочка либо лежала, закутавшись съ головой въ одѣяло и крѣпко уцѣпившись за него, либо сидѣла на кровати и разглядывала Амелію съ порочнымъ любопытствомъ. Ноздри ея расширялись; она обнюхивала ее; та отступала въ безпокойствѣ, краснѣла, говорила, что пора итти, забирала Житія Святыхъ и уходила, проклиная лукавое созданіе.

На площади собора она видѣла каждый разъ Ампаро у окна надъ аптечкой и рѣшила однажды, что слѣдуетъ изъ осторожности разсказать ей по секрету о благочестивыхъ урокахъ Тото. Послѣ этого Ампаро окликала ее при каждой встрѣчѣ, свѣшиваясь надъ перилами балкона:

-- Ну, какъ-же поживаетъ Тото?

-- Ничего.

-- Она уже выучилась читать?

-- Разбираетъ по складамъ.

-- А молитву Богородицѣ?

-- Знаетъ.

-- Ахъ, ты -- святой человѣкъ, голубушка!

Амелія скромно опускала глаза. Карлосъ тоже былъ посвященъ въ ея тайну и подходилъ къ двери, чтобы высказать свои искреннее одобреніе и симпатію.

-- Вы -- настоящій апостолъ,-- говорилъ онъ.-- Это великое дѣло. Ступайте, святая женщина, кланяйтесь мамашѣ.

И онъ возвращался въ аптеку и затоваривалъ съ помощникомъ:

-- Вотъ, поглядите, сеньоръ Аугусто. Вмѣсто того, чтобы проводить время въ разныхъ глупостяхъ, съ кавалерами, какъ другія дѣвушки, она дѣлается ангеломъ-хранителемъ и проводитъ лучшее время своей жизни у постели дѣвочки, разбитой параличомъ. Посудите сами: развѣ философія, матеріализмъ и прочія свинскія ученія могутъ внушать людямъ подобные поступки? Никогда! Только религія способна на это!

XVIII.

Это была самая счастливая пора въ жизни Амаро.

-- Господь Богъ очень милостивъ ко мнѣ,-- думалъ онъ иной разъ вечеромъ передъ сномъ, перебирая въ умѣ, по свойственной священникамъ привычкѣ, все, что произошло съ нимъ за день. Дѣйствительно, жизнь его протекала тихо и спокойно, доставляя ему много наслажденій. По службѣ все шло вполнѣ благополучно. Дона Жозефа Діасъ достала ему очень дешево прекрасную кухарку, по имени Схоластика. На улицѣ Милосердія у него была цѣлая свита покорныхъ почитательницъ. Разъ или два въ недѣлю онъ проводилъ часъ блаженства въ домикѣ дяди Эшгельаша. И къ довершенію полнаго счастья погода стояла такая чудесная, что стали, распускаться розы.

Но пріятнѣе всего было то, что ни старухи, ни священники, ни кто-либо изъ постороннихъ не подозрѣвали о его свиданіяхъ съ Амеліей. Старухи спрашивали иногда у дѣвушки, какъ поживаетъ больная. Амелія отвѣчала, что Тото очень измѣнилась и начинаетъ понимать Законъ Божій; тогда онѣ скромно мѣняли разговоръ. Въ виду неограниченной вѣры въ ея добродѣтель, Амелія предложила однажды отцу Амаро сказать пріятельницамъ, что онъ приходитъ иногда посмотрѣть, какъ она занимается съ Тото.

-- Тогда, по крайней мѣрѣ, если кто-нибудь увидитъ, какъ ты входишь въ домъ дяди Эшгельаша, это не возбудитъ никакихъ подозрѣній.

-- По-моему, это лишнее,-- возразилъ онъ.-- Господь Богъ милостивъ къ намъ, не будемъ-же вмѣшиваться въ Его планы желанія. Онъ дальновиднѣе насъ.

Амелія согласилась съ нимъ, по обыкновенію. Съ первой-же встрѣчи въ домѣ звонаря она отдалась ему тѣломъ и душой; ея малѣйшія мысли, малѣйшія чувства принадлежали священнику. Это произошло въ ней не постепенно, а сразу, съ тото момента, какъ сильныя руки отца Амаро сомкнулись вокрутъ нея. Казалось, что онъ вытянулъ изъ нея своими поцѣлуями всю душу, и она обратилась въ безвольное, зависимое отъ него существо. Да она и не скрывала этого. Наоборотъ, ей нравилось унижаться, отдаваться ему, чувствовать себя его рабою.

Амаро наслаждался своею властью въ полной мѣрѣ; она вознаграждала его за тяжелое прошлое, полное зависимости,-- въ домѣ дяди, въ семинаріи, въ гостиной графа де-Рибамаръ... Должности священника тоже постоянно требовала отъ него покорности; онъ подчинялся епископу, духовному совѣту, канонамъ, уставу церкви, не разрѣшавшимъ ему ни малѣйшаго проявленія собственной воли, хотя бы въ отношеніяхъ съ прислужникомъ. И вотъ онъ видѣлъ у своихъ ногъ это тѣло, эту душу, это живое существо, которымъ онъ управлялъ деспотично. Если профессія требовала, чтобы онъ восхвалялъ Бога и курилъ Ему ѳиміамъ цѣлыми днями, то самъ онъ былъ теперь Богомъ для созданія, боявшагося его и проявлявшаго по отношенію къ нему полную покорность. Въ глазахъ Амеліи онъ былъ красивѣе и лучше -- графовъ и герцоговъ. Однажды она даже сказала ему, задумавшись на минутку:

-- Ты могъ-бы, навѣрно, сдѣлаться папой.

-- Конечно, папы пекутся изъ такого тѣста, какъ я,-- отвѣтилъ онъ серьезно.

Она повѣрила ему вполнѣ, боясь только, какъ бы высокій санъ и почести не отдалили его отъ нея. Страстная любовь, охватившая все ея существо, сдѣлала ее глупой и безчувственной ко всему, что не имѣло отношенія къ предмету ея обожанія. Впрочемъ, Амаро и не позволялъ ей интересоваться чѣмъ-нибудь или кѣмъ-нибудь, кромѣ него, запрещая даже чтеніе романовъ и стиховъ. Однажды, когда она заговорила съ оживленіемъ о балѣ въ одной знатной семьѣ Леріи, Амаро оскорбился, точно она измѣнила ему, и сталъ осыпать ее ужасными упреками въ домѣ дяди Эшгельаша.

-- Смотри, не увлекайся тщеславіемъ, дочь сатаны. Иначе я убью тебя, берегись!-- воскликнулъ онъ, схвативъ дѣвушку за руку и впившись въ нее горящими глазами.

Иной разъ ему казалось, что Амеліи долженъ надоѣсть современемъ человѣкъ, не удовлетворяющій ея женскаго самолюбія и одѣтый всегда въ черную рясу, съ бритымъ лицомъ и тонзурой на головѣ. Онъ считалъ, что цвѣтные галстухи, закрученные усы, лихая осанка и блестящая форма обладаютъ большой притягательной силой для женщинъ. Результатомъ этого была глубокая ненависть ко всему свѣтскому, что могло устранить его вліяніе на Амелію. Онъ запрещалъ ей, подъ разными предлогами, всякое общеніе со знакомыми, убѣдилъ мать въ невозможности пускать ее одну по улицамъ и постоянно разсказывалъ всякіе ужасы про молодыхъ людей Леріи. Она спрашивала въ изумленіи, откуда онъ знаетъ все это.

-- Я не могу сказать тебѣ,-- отвѣчалъ онъ сдержанно, давая понять, что ему зажимаетъ ротъ тайна исповѣди.

Въ то-же время онъ постоянно твердилъ ей о величіи духовенства, напыщенно излагая передъ нею свою религіозную ученость и превознося роль священника. У Египтянъ -- великаго народа древнихъ временъ -- только духовное лицо могло быть королемъ. Въ Персіи, въ Эѳіопіи, простой священникъ имѣлъ право свергнуть съ престола, царя и отдагь корону другому. Чья власть равнялась власти священника? Ничья, даже на небѣ. Священникъ стоялъ выше ангеловъ и серафимовъ, потому что они были лишены божественнаго права прощать грѣхи!

Амелія слушала эти разсужденія и бросалась Амаро въ объятія, отдаваясь душой и тѣломъ тому, кто былъ выше всѣхъ архангеловъ.

Божественная власть священника и его близость къ Боту заставляли ее вѣрить въ то, что любовь духовнаго лица привлечетъ къ ней интересъ и милость Божію, которые разсѣютъ всѣ сомнѣнія привратника Святого Петра послѣ ея смерти... А на могилѣ ея вырастутъ самопроизвольно бѣлыя розы, какъ божественное доказательство дѣвственной чистоты, сохранившейся въ неприкосновенности въ святыхъ объятіяхъ священника...

Эта мысль о могилѣ въ бѣлыхъ розахъ дѣлала ее иногда задумчивой; передъ ея глазами развертывались картины мистическаго счастья. Она капризно надувала губки и говорила, что хочетъ умереть.

Амаро весело смѣялся.

-- Тебѣ какъ разъ пристало говорить о смерти, когда ты выглядишь такой здоровой.

Амелія, дѣйствительно, пополнѣла за послѣднее время. Красота ея пышно расцвѣла, выраженіе безпокойства и неудовлетворенности исчезло съ ея лица. Губы были всегда влажны и румяны, глаза улыбались въ счастливой истомѣ. Вся фигура дышала обаяніемъ зрѣлости. Она стала лѣниться, дома постоянно откладывала работу и сидѣла, подчасъ долгое время уставившись въ одну точку, съ нѣмою улыбкою на устахъ... И все, казалось, засыпало вокругъ нея... Она видѣла передъ собою только комнату звонаря, постель и священника въ одномъ бѣльѣ.

Въ восемь часовъ отецъ Амаро являлся ежедневно на улицу Милосердія вмѣстѣ съ каноникомъ. Но эти вечернія встрѣчи были теперь непріятны и тяжелы и Амаро и Амеліи. Амаро требовалъ отъ дѣвушки большой осторожности, и она дѣлала даже больше, чѣмъ съ нея спрашивали -- никогда не садилась рядомъ съ нимъ за чаемъ и даже не угощала пирожнымъ. Ее раздражало присутствіе старухъ, ихъ рѣзкіе, крикливые голоса, постоянная игра въ лото; все на свѣтѣ казалось ей невыносимымъ, кромѣ свиданій съ Амаро наединѣ... Какъ вознаграждали они себя зато въ домѣ звонаря! Лицо Амеліи преображалось подъ ласками Амаро, изъ груди вырывался глухой стонъ... Затѣмъ наступало полное безсиліе. Свящеыникъ пугался иногда и приподнимался на локтѣ въ безпокойствѣ.

-- Тебѣ нездоровится?

Она широко раскрывала изумленные глаза, словно пробуждаясь отъ глубокаго сна, и была ослѣпительно красива, скрестивъ голыя руки на обнаженной груди и отрицательно качая усталой головою.

XIX.

Но одно неожиданное обстоятельство скоро испортило имъ прелесть свиданій въ домѣ звонаря. Это было отношеніе къ нимъ Тото.

Дѣвочка выказывала теперь глубокое отвращеніе къ Амеліи. Стоило той подойти къ постели, какъ она закрывалась одѣяломъ съ головою и приходила въ настоящее бѣшенство отъ одного звука ея голоса. Амелія испуганно уходила, воображая, что вселившійся въ Тото діаволъ чувствуетъ запахъ ѳиміама, продушившаго ея платье въ соборѣ, и корчится отъ ужаса въ тѣлѣ дѣвочки.

Амаро попробовалъ было сдѣлать Тото выговоръ за черную неблагодарность къ Амеліи, которая приходила учить ее общенію съ Богомъ, но съ больною сдѣлалась истерика; потомъ вдругъ она вытянулась неподвижно, закативъ глаза въ потолокъ, и на губахъ ея появилась бѣлая пѣна. Амаро и Амелія очень испугались. Священникъ окропилъ постель святой водой и произнесъ на всякій случай заклинанія противъ злого духа. Дѣвушка рѣшила тогда "оставить дикое животное въ покоѣ" и перестала учить ее азбукѣ и молитвамъ, объявивъ отцу Амаро, что свиданіе съ нимъ не доставляетъ ей никакого удовольствія "послѣ такого ужаснаго зрѣлища".

Съ этихъ поръ она стала подниматься прямо наверхъ, не разговаривая съ Тото. Но вышло еще хуже. Когда она проходила отъ двери на лѣстницу, Тото высовывалась съ постели, ухватившись за край сѣнника, и старалась прослѣдить за нею взглядомъ, приходя въ отчаяніе отъ своей неподвижности. И Амелія слышала злобный смѣхъ или протяжное завыванье, леденившее ей душу.

Это отравляло дѣвушкѣ жизнь; у нея явилась мысль, что Богъ послалъ умышленно, въ мѣсто свиданій со священникомъ, жестокаго демона, въ укоръ ей. Амаро успокаивалъ ее, говоря, что папа римскій объявилъ недавно грѣхомъ вѣрить въ одержимыхъ бѣсомъ людей.

-- Но къ чему-же существуютъ тогда заклинанія и молитвы для такихъ случаевъ?

-- Это перешло къ намъ отъ прежнихъ временъ. Теперь все перемѣнится. Наука беретъ свое.

Амелія догадывалась о томъ, что Амаро обманывалъ ее, и Тото попрежнему отравляла ей счастье. Священникъ нашелъ тогда способъ избавиться отъ "проклятой дѣвчонки": они могли оба входить въ домъ изъ ризницы и, пройдя черезъ кухню, подниматься прямо наверхъ. Кровать Тото была поставлена такимъ образомъ, что дѣвочка не могла видѣть, какъ они проходили на цыпочкахъ мимо ея комнаты. Этотъ планъ былъ тѣмъ болѣе удобенъ, что въ часъ свиданій -- около половины двѣнадцатаго -- ризница бывала всегда пуста.

Но, какъ осторожно ни поднимались они по лѣстницѣ, затаивъ дыханіе, а старыя половицы скрипѣли подъ ихъ ногами, и голосъ Тото кричалъ снизу хрипло и рѣзко,

-- Убирайтесь, собаки! Убирайтесь вонъ!

У Амаро являлось бѣшеное желаніе задушить больную, а Амелія дрожала, вся блѣднѣя. Негодное созданіе продолжало тѣмъ временемъ кричать изъ своей комнаты:

-- Тамъ собаки! Тамъ собаки!

Амелія опускалась на постель, безъ малаго лишаясь сознанія, и клялась что не вернется больше въ этотъ проклятый домъ.

-- Но какого чорта тебѣ нужно?-- говорилъ священникъ въ бѣшенствѣ.-- Гдѣ же намъ видѣться тогда? Можетъ быть, валяться да скамейкахъ въ ризницѣ?

-- Но что я сдѣлала ей? Что я сдѣлала?-- повторяла Амелія, ломая руки въ отчаяніи.

-- Ничего, конечно. Она просто сумасшедшая. Но ее не исправить.

Дѣвушка не отвѣчала. Но дома, когда приближался часъ свиданій, она начинала дрожать при мысли о томъ, что снова услышитъ голосъ больной, звучавшій постоянно въ ея ушахъ. Она спрашивала себя, не совершаетъ ли непоправимаго грѣха, любя Амаро, и увѣренія священника въ полномъ прощеніи Господа Бога не утѣшали ее уже, какъ прежде. Она прекрасно видѣла, что Амаро блѣднѣетъ и дрожитъ отъ ужаса, слыша завыванія Тото.

Въ минуты тяжелыхъ сомнѣній Амелія опускалась на колѣни и долго молилась Пресвятой Богородицѣ, прося освѣтить ея разумъ и сообщить, не есть ли отношеніе дѣвочки страшное предупрежденіе свыше. Но Божія Матерь не отвѣчала ей, и молитва не давала успокоенія. Амелія отчаивалась, ломала руки, обѣщала себѣ не ходить больше въ домъ звонаря. Но когда наступалъ день свиданій, мысль объ Амаро и его страстныхъ поцѣлуяхъ зажигала ее такимъ огнемъ, что у нея не хватало силъ противостоять искушенію. Она одѣвалась, давая себѣ мысленно клятву, что это послѣдній разъ, и, когда часы били одиннадцать, уходила, сгорая отъ желанія броситься въ объятія священнику.

Она не останавливалась въ соборѣ и не молилась изъ страха передъ святыми, а шла прямо въ ризницу подъ крылышко къ Амаро; тотъ видѣлъ, какъ она блѣдна и разстроена, и старался развеселить и успокоить ее, обѣщая подыскать другое мѣсто для свиданій и показывая иногда для развлеченія церковную утварь и облаченія. Фамильярность, съ которой онъ прикасался къ священнымъ вещамъ, должна была возвысить въ ея глазахъ его авторитетъ и доказать, что онъ сохранилъ прежнее значеніе въ небесныхъ сферахъ.

Однажды утромъ онъ показалъ Амеліи плащъ для статуи Богородицы, полученный соборомъ въ видѣ подношенія отъ одной богатой ханжи. Амеліи очень понравился плащъ. Онъ былъ изъ голубого атласа, и изображалъ ясное небо съ вышитыми звѣздами, а въ серединѣ пылало золотое сердце, окруженное розами. Амаро развернулъ его у окна, и звѣзды засверкали подъ лучами солнца.

-- Красивая вещь, неправда-ли? Нѣсколько сотъ тысячъ рейсъ... Вчера мы примѣряли его на статуѣ... сидитъ прекрасно, какъ по ней шитъ. Только, пожалуй, немножко длиненъ...-- сравнивъ на глазъ высокій ростъ Амеліи съ приземистой фигурой Богородицы, онъ добавилъ: -- Тебѣ онъ, навѣрно, пришелся-бы какъ разъ. Посмотримъ-ка...

Она попятилась назадъ въ испугѣ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, это грѣшно.

-- Глупости!-- возразилъ онъ, подходя съ развернутымъ плащомъ и показывая подкладку изъ бѣлоснѣжнаго атласа.-- Онъ еще непосвященъ... значить, точно платье отъ портнихи.

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- повторяла она слабымъ голосомъ, а глаза ея уже засверкали желаніемъ.

Амаро, разсердился. Она знала, должно быть, лучше священника, что грѣшно и что нѣтъ.

-- Не упрямься, примѣрь.

Онъ накинулъ ей плащъ на плечи, застегнулъ на груди серебряную пряжку и отступилъ назадъ полюбоваться его. Амелія стояла неподвижно съ улыбкою благоговѣйной радости на губахъ.

-- Какъ ты красива, моя дорогая!

Она подошла осторожно къ зеркалу и взглянула на себя въ голубомъ шелку, усѣянномъ блестящими звѣздами, словно роскошное небо; и ей показалось, что сама она -- святая на пьедесталѣ или -- еще выше -- на небѣ...

Амаро не могъ наглядѣться на нее...

-- Ненаглядная моя! Ты еще красивѣе Богородицы.

Амелія поглядѣла въ зеркало внимательнѣе. Она была, дѣйствительно, очень хороша собою... Конечно, не такъ, какъ Божія Матерь, но все-таки ея смуглое лицо съ розовыми губками и блестящими глазами, несомнѣнно, заставило-бы съ алтаря сильно забиться сердца вѣрующихъ.

Амаро подошелъ къ ней сзади, прижалъ къ своей груди, откинулъ ея голову назадъ, и губы ихъ слились въ долгій, нѣмой поцѣлуй. Амелія закрыла глаза въ блаженствѣ. Губы священника не отрывались отъ ея устъ, высасывая изъ нея всю душу. Дыханіе ея становилось все чаще, ноги подкашивались, и она упала священнику на плечо со стономъ наслажденія.

Но черезъ минуту она выпрямилась вдругъ, широко раскрывъ глаза, словно пробудилась отъ глубокаго сна, и лицо ея покрылось густою краскою стыда.

-- О, Амаро, какой ужасъ! Это грѣшно.

-- Глупости!-- возразилъ объ.

Но Амелія поспѣшно снимала съ себя плащъ, въ искреннемъ огорченіи.

-- Помоги мнѣ снять, помоги!-- кричала она, какъ-будто шелкъ жегъ ея тѣло.

Лицо Амаро тоже приняло озабоченное выраженіе. Пожалуй, и дѣйствительно, не слѣдовало шутить со священными вещами.

-- Да, вѣдь, плащъ еще не освященъ. Ты не должна смущаться.

Онъ тщательно сложилъ его, завернулъ въ бѣлую тряпку и сложилъ обратно въ ящикъ, не говоря ни слова. Амелія смотрѣла на него, точно окаменѣлая, и только губы ея шевелились, шепча молитву.

Когда-же онъ сказалъ, что пора итти въ домъ звонаря, Амелія отступила въ ужасѣ, словно ее манилъ къ себѣ злой духъ.

-- Нѣтъ, сегодня не надо!-- воскликнула она тономъ горячей мольбы.

Амаро сталъ настаивать.-- Ты прекрасно знала, что не грѣшно одѣвать плащъ, разъ онъ не освященъ... Нельзя-же быть такой щепетильной и глупой! Чортъ возьми! Полчаса въ домѣ звонаря ничего не измѣнятъ...

Она подходила къ двери, ничего не отвѣчая.

-- Такъ ты не желаешь?

Она обернулась и повторила тономъ мольбы:

-- Нѣтъ, сегодня не надо!

Амаро пожалъ плечами, а Амелія быстро прошла черезъ соборъ съ опущенными глазами, словно на нее могли обрушиться съ угрозами статуи разъяренныхъ святыхъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Услышавъ на слѣдующее утро тяжелое дыханіе каноника на лѣстницѣ, сеньора Жоаннера вышла навстрѣчу и заперлась съ нимъ вмѣстѣ въ гостиной.

Ей надо было разсказать другу о своихъ горестяхъ. Амелія проснулась въ это утро, крича, что Божія Матерь топчетъ ее ногами, Тото поджигаетъ сзади, а пламя ада поднимается выше соборной колокольни! Мать застала ее бѣгающей въ одной рубашкѣ по комнатѣ; можно было подумать, что она -- сумасшедшая. Затѣмъ она упала въ истерикѣ. Весь домъ былъ поднятъ на ноги. Теперь бѣдняжка лежала въ постели и не желала принимать пищи.

-- Гм... кошмаръ,-- проворчалъ каноникъ.-- Вѣрно, отъ несваренія желудка.

-- Ахъ, нѣтъ, сеньоръ каноникъ, увѣряю васъ, что это не отъ того,-- воскликнула сеньора Жоаннера, подавленная своимъ горемъ.-- Все происходитъ отъ того, что она навѣщаетъ эту несчастную дочь звонаря.

И она излила свою душу передъ другомъ, выложивъ всѣ огорченія, которыя накопились въ ней за послѣднее время. Она не желала ничего говорить до сихъ поръ, понимая, что Амелія дѣлаетъ доброе дѣло. Но съ того самаго времени, какъ начались уроки съ Тото, въ дѣвушкѣ произошла сильная перемѣна. То она была весела безъ причины, то впадала въ черную меланхолію. По ночамъ она бродила по дому до поздняго часу, открывая окна... Мать боялась иногда даже за ея здоровье. По возвращеніи изъ дома звонаря она была всегда блѣдна, какъ смерть, и чуть не падала отъ усталости... Однимъ словомъ, въ городѣ говорили, что Тото одержима злымъ духомъ, и сеньора Жоаннера полагала, что не слѣдуетъ пускать дѣвушку въ домъ звонаря, пока не будетъ увѣренности, что общеніе съ больной не губитъ ея душу и здоровье. И вотъ надо было, чтобы какой-нибудь опытный и положительный человѣкъ сходилъ посмотрѣть на Тото!...

-- Значитъ, вы желаете, чтобы я навѣстилъ больную и разузналъ, въ чемъ дѣло,-- сказалъ каноникъ, слушавшій съ закрытыми глазами жалобную тираду своей подруги.

-- Это было-бы большимъ облегченіемъ для меня, голубчикъ.

Нѣжное обращеніе, приберегаемое сеньорою Жоаннерою всегда для интимныхъ минуть, растрогало каноника. Онъ ласково потрепалъ свою старушку по полной шеѣ и обѣщалъ добродушно исполнить ея просьбу.

-- Завтра какъ разъ удобно -- Тото будетъ одна,-- попросила сеньора Жоаннера.

Но каноникъ предпочиталъ видѣть дѣвушекъ вмѣстѣ, чтобы посмотрѣть, какъ онѣ ладятъ между собою, и какое вліяніе оказываетъ на Амелію злой духъ.

-- Я сдѣлаю это только для васъ... Мнѣ достаточно и своихъ огорченій, чтобы заниматься добровольно еще дѣлами сатаны.

Сеньора Жоаннера поблагодарила его звонкимъ поцѣлуемъ.

-- Ахъ, сирена, сирена!-- пробормоталъ каноникъ философскимъ тономъ.

Это порученіе было очень непріятно ему; оно нарушало его привычки и заставляло терять цѣлое утро. Кромѣ того, онъ терпѣть не мотъ больныхъ и вообще всего, что напоминало о смерти. Тѣмъ не менѣе онъ исполнилъ обѣщаніе и отправился въ аптеку Карлоса на площади въ ближайшій-же день, когда его предупредили о томъ, что Амелія идетъ къ Тото. Усѣвшись удобно въ аптекѣ, онъ сталъ поглядывать то въ газету, то на дверь, поджидая Амелію. Карлоса не было дома, а помощникъ сидѣлъ за столикомъ, углубившись въ книгу. Площадь быта залита теплыми лучами апрѣльскаго солнца. Амелія что-то замѣшкалась, и глаза каноника стали уже смыкаться въ полуденной тишинѣ, какъ вдругъ въ аптеку вошелъ какой-то священникъ.

-- О, аббатъ Феррао, какими судьбами попали вы въ городъ?-- воскликнулъ каноникъ Діасъ, очнувшись отъ дремоты.

-- Я ненадолго, совсѣмъ ненадолго, коллега,-- отвѣтилъ тотъ, осторожно кладя на стулъ двѣ толстыхъ книги, перевязанныхъ веревкою, и привѣтливо снимая шляпу передъ помощникомъ аптекаря.

Это былъ совсѣмъ сѣдой старикъ, старше семидесяти лѣтъ, но очень бодрый и здоровый; его маленькіе, живые глаза сіяли веселостью, и зубы прекрасно сокращались, благодаря желѣзному здоровью. И только огромный носъ безобразилъ его.

Аббатъ освѣдомился спокойнымъ, добродушнымъ тономъ, не боленъ ли Діасъ, что зашелъ въ аптеку.

-- Нѣтъ, я жду здѣсь. Надо исполнить одно очень щекотливое порученіе...

-- Ахъ, вотъ какъ!-- оказалъ старикъ скромно и, подавъ аптекарю рецептъ, сталъ разсказывать канонику новости изъ своего прихода. Онъ жилъ въ мѣстечкѣ Пояишъ, гдѣ у каноника было имѣніе. Аббатъ очень удивился утромъ, проѣзжая мимо дома Діаса и увидя, что маляры красятъ фасадъ. Развѣ коллега собирается провести лѣто въ своемъ имѣніи?

Но каноникъ отвѣтилъ, что и не думалъ перебираться туда. Просто рабочіе ремонтировали внутренность дома, и онъ велѣлъ заодно выкрасить заново фасадъ, выглядѣвшій скандально. Домъ стоялъ у самой дороги, гдѣ постоянно проѣзжалъ мѣстный помѣщикъ, болтунъ и атеистъ, воображавшій, что кромѣ его виллы нѣтъ ни одного приличнаго дома во всемъ округѣ. Пусть же подавится отъ злости!-- Неправда-ли, коллега?

Аббату очень не нравился духъ тщеславія въ каноникѣ, и чувство христіанскаго милосердія не позволило ему вступить въ споръ, и онъ поспѣшно отвѣтилъ:

-- Конечно, конечно. Чистота и аккуратность первое дѣло.

Аптекарь ушелъ въ лабораторію. Діасъ воспользовался его отсутствіемъ и прошепталъ на ухо аббату:

-- Знаете, какое у меня порученіе? Я долженъ навѣстить дѣвушку, одержимую злымъ духомъ!

-- Ахъ, вотъ какъ!-- отвѣтилъ аббатъ, и лицо его сразу сдѣлалось серьезнымъ.

-- Пойдемте со мною. Это совсѣмъ близко.

Но аббатъ вѣжливо отклонилъ предложеніе по недостатку времени. Каноникъ сталъ настаивать.-- Только на минуточку. Это очень интересный случай.

Аббатъ признался тогда коллегѣ, что не любилъ подобныхъ вещей, потому что онѣ вызывали въ немъ всегда сомнѣнія и недовѣріе.

-- Но, вѣдь, бываютъ-же чудеса!-- возразилъ каноникъ. Онъ и самъ не вполнѣ вѣрилъ въ одержимость людей злымъ духомъ, но сомнѣніе аббата относительно сверхъестественнаго явленія было ему тѣмъ не менѣе непріятно.

-- Конечно, бываютъ чудеса,-- сказалъ аббатъ:-- но замѣтьте, что подобныя вещи случаются только съ женщинами. Онѣ такъ лукавы, что самъ Соломонъ не могъ справиться съ ними, и часто такъ нервны, что даже доктора сплошь и рядомъ не понимаютъ ихъ напастей. Приходилось ли вамъ слышать хоть разъ о томъ, чтобы Божія Матерь являлась, напримѣръ, какому-нибудь, солидному нотаріусу? Или слыхали ли вы о какомъ-нибудь почтенномъ судьѣ, одержимомъ злымъ духомъ? Навѣрно, нѣтъ. А это наводитъ на раздумье. Я держусь того мнѣнія, что все это женское лукавство, или болѣзненное состояніе, или игра воображенія. Развѣ вы не согласны съ этимъ? Я отношусь къ подобнымъ случаямъ всегда очень сдержанно.

Но каноникъ, караулившій Амелію у двери, замахалъ вдругъ зонтикомъ при видѣ ея. Она проходила по площади и остановилась, услышавъ его зовъ, хотя задержка была очень непріятна ей, потому что отецъ Амаро, навѣрно, уже ждалъ въ домѣ звонаря.

-- Значитъ, по-вашему, аббатъ,-- сказалъ каноникъ, открывая зонтикъ:-- когда дѣло пахнетъ чудомъ...

-- Я попросту чую какой-нибудь скандалъ.

Діасъ поглядѣлъ на него съ уваженіемъ уже съ троттуара.

-- Вы, Феррао, пожалуй, мудрѣе самого Соломона.

Онъ приготовилъ для Амеліи цѣлую исторію, въ оправданіе своего визита къ больной. Но во время разговора съ аббатомъ эта исторія безслѣдно вылетѣла изъ его головы, какъ вылетало вообще все, что онъ пытался сохранить въ своей памяти. Поэтому онъ просто сказалъ Амеліи:

-- Я тоже хочу навѣстить Тото сегодня. Мы можемъ пойти вмѣстѣ.

Амелія была какъ громомъ поражена. Амаро, навѣрно, уже ждалъ ее въ домѣ звонаря. Но Божія Матерь всѣхъ Скорбящихъ, къ которой она обратилась съ горячею молитвою, вывела ее изъ затрудненія, и каноникъ былъ очень изумленъ, услышавъ вдругъ ея веселый голосъ и смѣхъ:

-- Отлично, сегодня, значитъ, пріемный день у Тото. Отецъ Амаро сказалъ, что онъ, можетъ быть, тоже зайдетъ навѣстить ее.

-- Ахъ, и онъ тоже? Отлично, отлично. Мы устроимъ цѣлый консиліумъ.

Амелія принялась весело болтать о дѣвочкѣ. Сеньоръ каноникъ увидитъ самъ... это странное созданіе. Она не хотѣла разсказывать дома, но Тото не взлюбила ее, говорила гадкія слова, не желала учить молитвъ, не слушалась...

-- Какой тутъ скверный воздухъ!-- проворчалъ каноникъ, входя въ домъ.

-- Что подѣлать! Дѣвочка -- настоящая свинья и не желаетъ привыкать къ чистотѣ. Отецъ -- тоже неопрятный человѣкъ. Но пожалуйте сюда, сеньоръ каноникъ,-- сказала Амелія, открывая дверь въ комнату Тото.

Дѣвочка полусидѣла на кровати, и глаза ея загорѣлись любопытствомъ при видѣ незнакомаго человѣка.

-- Здравствуй, Тото. Какъ поживаешь?-- произнесъ Діасъ, останавливаясь у двери.

-- Ну, поздоровайся вѣжливо съ сеньоромъ каноникомъ,-- сказала Амелія, принимаясь поправлять ей одѣяло и подушки съ необычайною заботливостью.-- Скажи, какъ ты себя чувствуешь. Не будь-же букой.

Но Тото упорно молчала, пристально разглядывая полнаго, сѣдого священника, совсѣмъ непохожаго на отца Амаро. И глаза ея, блестѣвшіе съ каждымъ днемъ лихорадочнѣе по мѣрѣ того, какъ вваливались ея щеки, переходили, по обыкновенію, съ мужчины на Амелію и обратно, словно она хотѣла знать, зачѣмъ привела дѣвушка сюда этого жирнаго старика, и пойдетъ ли она съ нимъ тоже наверхъ.

Амелія задрожала, отъ страха. Если бы Амаро вошелъ сейчасъ въ комнату, Тото, пожалуй, закричала-бы, въ присутствіи каноника, называя ее и Амаро собаками. Она ушла скорѣе изъ комнаты подъ предлогомъ прибрать немного кухню и стала караулить у окна, чтобы сдѣлать отцу Амаро знакъ, какъ только онъ появится.

Каноникъ только что собрался начать свои наблюденія и спросить Тото, сколько лицъ у Святой Троицы, какъ дѣвочка втянула голову и спросила чуть слышнымъ голосомъ:

-- А гдѣ другой?

Каноникъ не понялъ.

-- Скажи громче. Про кого ты спрашиваешь?

-- Про того, кто приходитъ всегда съ нею.

Каноникъ наклонился ближе, и глаза его засверкали любопытствомъ.

-- А кто приходитъ съ нею?

-- Такой хорошенькій! Отъ уходитъ съ ней наверхъ и щиплетъ ее...

Но Амелія вошла въ этотъ моментъ; больная замолчала, закрыла глаза, опустила голову на подушку, и дыханіе ея стало ровнымъ, словно она испытывала внезапное облегченіе отъ страданій. Каноникъ сидѣлъ неподвижно, не спуская съ нея взволнованнаго взгляда.

-- Ну, что-же, сеньоръ каноникъ, какое впечатлѣніе произвела на васъ моя ученица.?-- спросила Амелія.

-- Ничего, хорошо,-- отвѣтилъ онъ, не глядя на нее.-- Прекрасно. До-свиданья пока.

Онъ ушелъ, бормоча, что его ждутъ, и отправился прямо въ аптеку.

-- Стаканъ воды!-- воскликнулъ онъ, опускаясь въ. изнеможеніи на кресло.

Карлосъ уже былъ въ аптекѣ и заботливо спросилъ, вполнѣ ли онъ здоровъ.

-- Да, только очень усталъ,-- отвѣтилъ Діасъ, взялъ газету со стола и углубился въ чтеніе. Карлосъ пробовалъ заговаривать о политикѣ, объ опасности, угрожавшей обществу со стороны революціонеровъ, о мѣстномъ самоуправленіи, но все было тщетно. Святой отецъ ворчалъ въ отвѣтъ односложно и сердито.

На колокольнѣ пробило часъ дня, когда каноникъ, все время поглядывавшій въ окно однимъ глазомъ, увидѣлъ, какъ Амелія прошла по площади домой. Онъ отложилъ газету и, ни слова не говоря, отправился тяжелою поступью въ домъ звонаря. Тото вздрогнула отъ страха, увидя снова передъ собою полную фигуру старика, но каноникъ засмѣялся, назвалъ ее душечкой, обѣщалъ дать денегъ на пирожное и даже сѣлъ у кровати, ласково разговаривая:

-- А теперь поболтаемъ, моя милочка. Это больная ножка, да? Бѣдненькая! Надо поправиться... Я помолюсь за тебя Богу, можешь положиться на меня.

Дѣвочка то краснѣла, то блѣднѣла, безпокойно оглядываясь по сторонамъ. Ее волновало присутствіе мужчины, сидѣвшаго такъ близко, что она чувствовала на себѣ его дыханіе.

-- Послушай-ка,-- сказалъ онъ, наклоняясь еще ближе:-- скажи, кто этотъ другой человѣкъ? Кто приходитъ съ Амеліей?

Она отвѣтила, быстро, говоря подрядъ, безъ передышки.

-- Это такой красивый, они приходятъ вмѣстѣ, поднимаются наверхъ, запираются, дѣлаютъ, какъ собаки!

Глаза каноника чуть не вылѣзли изъ орбитъ.

-- Но кто-же это? Какъ его зовутъ? Что тебѣ говорилъ отецъ?

-- Это священникъ, отецъ Амаро!-- отвѣтила она нетерпѣливо.

-- И они уходятъ наверхъ, да? А ты что слышишь? Скажи все, дѣточка!

Больная разсказала все -- какъ оба приходили, заглядывали къ ней на минуту, жались другъ къ другу, отправлялись наверхъ и запирались тамъ на цѣлый часъ.

Но въ каноникѣ разгорѣлось порочное любопытство, и онъ сталъ разспрашивать о подробностяхъ.

-- А что ты слышишь тогда, Тото? Какъ кровать скрипитъ, да?

Она кивнула головою утвердительно, вся блѣдная, стиснувъ зубы.

-- А ты видѣла, милочка, какъ они цѣловались и обнимались? Скажи все, я дамъ тебѣ на пирожное.

Дѣвочка не разжимала губъ, и лицо ея приняло дикое выраженіе.

-- Ты ненавидишь ее, неправда-ли?

Та бѣшено кивнула головою.

-- И видѣла, какъ они щиплютъ другъ друга?

-- Они дѣлаютъ, какъ собаки!-- процѣдила Тото свозь зубы.

Каноникъ выпрямился, запыхтѣлъ и крѣпко почесалъ тонзуру.

-- Хорошо,-- сказалъ онъ, вставая.-- Прощай, дѣточка. Закройся хорошенько, а то простудишься.

Онъ вышелъ изъ комнаты и воскликнулъ, захлопнувъ за собою дверь.

-- Какая подлость! Я убью его! Я не пожалѣю себя!

Онъ остановился на минуту, не зная, куда итти, и отправился на квартиру къ Амаро, внѣ себя отъ бѣшенства. Однако, на площади онъ передумалъ, повернулъ обратно въ соборъ и открылъ дверь въ ризницу въ тотъ самый моментъ, какъ Амаро выходилъ изъ нея, тщательно натягивая черныя перчатки.

Разстроенный видъ каноника ошеломилъ его.

-- Что съ вами, отецъ-наставникъ?

-- Что?-- закричалъ тотъ громко.-- Вы -- отъявленный подлецъ, вотъ что!

И онъ замолчалъ, задыхаясь отъ гнѣва.

-- Что вы хотите сказать этимъ, отецъ-наставникъ?

Каноникъ перевелъ духъ.

-- Какой тутъ отецъ-наставникъ? Вы развратили дѣвушку. Это небывалая подлость и мерзость!

Отецъ Амаро пожалъ плечами, какъ будто не принимая словъ каноника въ серьезъ.

-- Какую дѣвушку? Вы, вѣрно, шутите, сеньоръ?-- И онъ даже улыбнулся, стараясь не потерять самообладанія, хотя губы его поблѣднѣли и задрожали.

-- Я знаю все,-- закричалъ каноникъ.-- Тото выдала мнѣ вашу тайну. Я сейчасъ прямо отъ нея. Вы запираетесь съ дѣвушкой наверху на цѣлые часы. Внизу слышно, какъ скрипитъ кровать. Это же безобразіе!

Амаро понялъ, что его накрыли, и рѣшилъ защищаться отчаянно, какъ загнанное и затравленное животное.

-- А скажите мнѣ, пожалуйста: какое вамъ дѣло до этого?

Каноникъ вспылилъ.

-- Какъ такъ какое дѣло? Да какъ смѣете вы говорить мнѣ это? Я сейчасъ отправлюсь разсказать старшему викарію!

Отецъ Амаро, мертвенно-блѣдный, направился къ нему, сжавъ кулаки.

-- Ахъ, вы негодяй!

-- Это что такое!-- крикнулъ каноникъ, поднимая зонтикъ.-- Вы, никакъ, хотите драться?

Отецъ Амаро сдержался, провелъ рукою по вспотѣвшему лбу и заговорилъ, умышленно отчеканивая слова:

-- Послушайте, сеньоръ каноникъ. Я видѣлъ васъ однажды въ постели съ сеньорой Жоантерой.

-- Вы лжете,-- замычалъ Діасъ.

-- Нѣтъ, видѣлъ, видѣлъ своими глазами,-- повторилъ тотъ въ бѣшенствѣ.-- Однажды вечеромъ я вернулся домой... вы были безъ рясы, а она привстала и застегивала корсетъ. Вы еще опросили: "Кто тамъ?" Я видѣлъ васъ, какъ сейчасъ вижу. Скажите про меня только слово, и я прокричу, что вы живете уже десять лѣтъ съ сеньорой Жоанверой, подъ носомъ у всего духовенства. Помните же это твердо!

Каноникъ замолчалъ подъ потокомъ словъ Амаро, точно оглушенный быкъ, и только пробормоталъ слабымъ, угрюмымъ голосомъ:

-- Однако, и подло же вы поступаете со мною!

Амаро понялъ, что ему обезпечено полное молчаніе со стороны каноника, и заговорилъ спокойно и добродушно:

-- Почему же подло? Объясните, пожалуйста. У насъ обоихъ рыльце въ пушку, это вѣрно. И притомъ я не подкупалъ Тото и не разспрашивалъ никого про васъ. Это случилось само собою, когда я вошелъ въ домъ незамѣтно для васъ... И не говорите мнѣ, пожалуйста, о безнравственности моего поведенія. Это просто смѣшно. Мораль хороша только для школы и для проповѣди. Въ жизни каждый изъ насъ устраивается, какъ можетъ. Вы, отецъ-наставникъ.-- не молоды и подобрали себѣ пожилую женщину, я устроился съ дѣвушкою. Это печально, ею что подѣлать? Природа беретъ свое. Всѣ мы -- люди. Единственное, что мы можемъ дѣлать въ подобныхъ случаяхъ, это молчать ради профессіональной чести.

Каноникъ слушалъ, покачивая головою въ знакъ нѣмого согласія; онъ грузно опустился на кресло, отдыхая отъ безполезной вспышки гнѣва, и поднялъ глаза на Аміаро.

-- Но какъ же вы можете постулатъ такъ, въ самомъ началѣ карьеры?

-- А вы, отецъ-наставникъ, какъ же поступаете такъ въ концѣ карьеры?

Оба засмѣялись, и каждый заявилъ, что беретъ назадъ свои оскорбительныя слова. Затѣмъ они пожали другъ другу руки и принялись разговаривать спокойно.

Каноника особенно взбѣсило то, что Амаро устроился съ дочерью сеньоры Жоаннеры. Если бы это была другая, онъ даже одобрилъ бы поступокъ Амаро. Но Амелія!.. Если бы бѣдная мать узнала, она, навѣрное, умерла бы съ горя.

-- Но зачѣмъ же ей знать?-- воскликнулъ Амаро.-- Это должно остаться между нами, отецъ-наставникъ. Я даже не скажу Амеліи того, что произошло сегодня между нами. Все останется попрежнему. Пожалуйста, будьте осторожны и не проболтайтесь сеньорѣ Жоаннерѣ.

Каноникъ положилъ руку на сердце и далъ честное слово благороднаго человѣка и духовнаго лица, что эта тайна навсегда погребена въ его душѣ.

Но на колокольнѣ пробило три часа. Каноника ждали дома съ обѣдомъ. Прощаясь съ Амаро, онъ потрепалъ его по плечу и лукаво подмигнулъ:

-- Однако, вы ловкій парень, мой милый.

-- Что подѣлать? Началось съ пустяковъ, а потомъ...

-- Знаете,-- сказалъ каноникъ нравоучительнымъ тономъ:-- это, вѣдь, лучшее, что есть на свѣтѣ.

-- Вѣрно, отецъ-наставникъ, вѣрно. Это лучшее, что есть на свѣтѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ этого дня Амаро могъ наслаждаться полнымъ спокойствіемъ. До сихъ поръ его волновала иногда мысль о томъ, что онъ заплатилъ неблагодарностью за довѣріе и вниманіе, оказанное ему на улицѣ Милосердія. Но молчаливое одобреніе каноника избавило его и отъ этихъ угрызеній повѣсти. Въ сущности, вѣдь, каноникъ былъ главою семьи, а сеньора Жоаннера лишь его сожительница. Амаро сталъ даже называть иногда Діаса въ шутку дорогимъ тестемъ.

Къ его счастью прибавилось еще одно пріятное обстоятельство: Тото заболѣла вдругъ. На слѣдующій день послѣ прихода каноника у нея хлынула кровь горломъ, и докторъ сказалъ прямо, что у нея скоротечная чахотка, и черезъ нѣсколько недѣль ея не станетъ.

Свиданія въ домѣ звонаря проходили теперь спокойно и безмятежно. Амелія и Амаро входили безъ стѣсненія, хлопали дверьми, говорили громко, зная, что Тото лежитъ въ безсиліи подъ мокрыми отъ постоянной испарины простынями. Впрочемъ, Амелія читала каждый вечеръ молитву Божіей Матери за больную дѣвочку и иногда даже, раздѣваясь въ спальнѣ звонаря, спрашивала Амаро съ печальной миной:

-- Охъ, голубчикъ, не грѣшно ли, что мы наслаждаемся здѣсь, а бѣдная дѣвочка борется со смертью тамъ внизу?

Амаро пожималъ плечами. Что же подѣлать, разъ на то воля Божія?

И Амелія развязывала юбки, покоряясь волѣ Божіей и въ этомъ.

За послѣднее время она бывала часто какая-то странная, и это очень не нравилось Амаро. Иногда она приходила нервная и разстроенная, разсказывала какой-нибудь сонъ, мучившій ее всю ночь и предрекавшій, по ея мнѣнію, наказаніе за грѣхи.

-- Ты очень огорчился бы, если бы я умерла?-- спрашивала она бъ такихъ случаяхъ. Амаро сердился. Не безобразіе ли это? Свиданіе длится всего какой-нибудь часъ, а она отравляетъ его нервничаньемъ!

-- Ты не понимаешь этого,-- отвѣчала она:-- а у меня сердце сжимается отъ мрачнато предчувствія.

Иной разъ ей становилось ни съ того, ни съ сего такъ страшно, что она кричала и чуть не падала въ обморокъ. Мать приходила тогда спать въ ея комнату, потому что она боялась кошмаровъ и страшныхъ видѣній.

-- Правду говоритъ докторъ Гувеа, что ее надо выдать замужъ поскорѣе,-- говорила сеньора Жоаннера канонику.

-- А зачѣмъ?-- ворчалъ онъ въ отвѣтъ.-- Чего ей не достаетъ? По моему, ей прекрасно живется и такъ.

Діасъ считалъ вполнѣ искренно, что Амелія "купается въ счастьѣ". Въ тѣ дни, когда она бывала у Тото, старикъ внимательно разглядывалъ ее тяжелыми, масляными глазами, а, встрѣчая ее одну на лѣстницѣ, любовно трепалъ по румяной щечкѣ. По его требованію, Амелія стала чаще приходить къ нему въ домъ, и въ то время, какъ она оживленно болтала съ доною Жозефою, каноникъ непрерывно вертѣлся около нея съ видомъ стараго пѣтуха. Амелія часто говаривала съ матерью о добромъ отношеніи сеньора каноника, и обѣ были увѣрены, что онъ оставитъ ей хорошее наслѣдство.

-- Да, ловкій вы парень!-- повторялъ онъ часто отцу Амаро, когда они оставались вдвоемъ.-- Подцѣпили себѣ лакомый кусочекъ.

Амаро принималъ гордый видъ.

-- О. да, отецъ-наставникъ, это, дѣйствительно, лакомый кусочекъ!

Похвалы коллегъ красотѣ Амеліи особенно льстили самолюбію священника. Всѣ завидовали ему въ томъ, что дѣвушка исповѣдуется у него. Поэтому онъ постоянно требовалъ, чтобы она приходила въ церковь принаряженная.

Но у Амеліи прошелъ періодъ полной покорности священнику. Она пробудилась почти вполнѣ отъ дремотнаго состоянія физическаго и духовнаго отупѣнія, въ которое она впала, послѣ того, какъ отдалась Амаро. Сознаніе грѣха дѣлалось все яснѣе въ ея головѣ, и во мракѣ рабскаго, куринаго ума появился слабый просвѣтъ. Она понимала теперь, что сдѣлалась сожительницей священника, и эта мысль представлялась ей ужасной во всей своей наготѣ. Ее заботила не потеря чести и дѣвственности,-- она была готова пожертвовать и большимъ ради Амаро; то, что пугало ее, было не осужденіе людей, а месть Божія -- утрата райскаго блаженства, или, что еще хуже, муки, которыя Господь могъ послать ей при жизни, напримѣръ, потеря здоровья или благосостоянія. У нея явилась увѣренность, что Матерь Божія возненавидѣла ее, и Амелія тщетно пыталась умилостивить ее смиренной молитвой, чувствуя, что Пресвятая Дѣва отвернулась отъ нея съ презрѣніемъ. Какъ быть? Амелія охотно отказалась бы отъ связи съ отцомъ Амаро, но у нея не хватало смѣлости порвать съ нимъ, такъ какъ она боялась его гнѣва не меньше мести Божіей. Что бы она сдѣлала, если бы противъ нея пошли и отецъ Амаро, и Божія Матерь? Кромѣ того, она любила священника и забывала въ его объятіяхъ всѣ свои страхи. Чувственное желаніе придавало ей бѣшеную смѣлость, точно крѣпкое вино, и ола страстно прижималась къ Амаро, бросая мысленно рѣзкій вызовъ небу. Но мученія возобновлялись позже, когда она оставалась одна въ своей комнатѣ. Эта борьба такъ терзала ее, что она поблѣднѣла и даже немного постарѣла, что было очень непріятно отцу Амаро.

-- Но что съ тобою?-- спрашивалъ онъ, когда она принимала это поцѣлуи холодно и равнодушно.

-- Я плохо спала ночь... Нервы разстроены.

-- Проклятые нервы!-- ворчалъ Амаро нетерпѣливо.

Она часто ставила ему теперь странные вопросы, приводившіе его прямо въ отчаяніе. Служилъ ли онъ обѣдню съ благоговѣніемъ? Читалъ ли вечеромъ молитвенникъ? Не пропустилъ ли какую-нибудь молитву?

-- Знаешь, что?-- отвѣчалъ онъ въ бѣшенствѣ.-- Ты, видно, воображаешь, что я -- еще семинаристъ, а ты -- отецъ-воспитатель! Не будь дурой.

-- Надо жить въ ладу съ Господомъ Богомъ,-- бормотала Амелія, очень заботясь о томъ, чтобы Амаро исполнялъ хорошенько обязанности священника. Она разсчитывала на его вліяніе при небесномъ дворѣ для спасенія отъ гнѣва Божіей Матери и боялась, какъ-бы онъ не утратилъ своего вліянія по недостатку набожности.

Амаро называлъ подобныя требованія "капризами старой монахини" и ненавидѣлъ ихъ, потому что они отнимали драгоцѣнное время при ихъ свиданіяхъ.

-- Я пришелъ сюда не затѣмъ, чтобы выслушивать твои жалобы,-- отвѣчалъ онъ сухо.-- Закрой дверь, если хочешь.

Она покорялась и дѣлалась прежней Амеліей съ первыхъ-же поцѣлуевъ въ полумракѣ комнаты, дрожа отъ страстей любви въ объятіяхъ Амаро.

Священникъ былъ очень счастливъ. Жизнь доставляла ему массу наслажденій, но лучше всего были часы свиданій въ домѣ звонаря. Впрочемъ, у него были и другія удовольствія: онъ ѣлъ хорошо, курилъ дорогія сигары, носилъ тонкое полотняное бѣлье, купилъ себѣ обстановку и не зналъ недостатка въ деньгахъ, потому что кошелекъ доны Маріи, выбравшей его своимъ духовникомъ, былъ всегда открытъ для него. Въ послѣднее время ему особенно повезло бъ этомъ отношеніи. Какъ-то разъ вечеромъ у сеньоры Жоаннеры дона Марія высказала мнѣніе, что англичане -- еретики.

-- Какъ-же еретики?-- замѣтила дона Жоакина Гансозо.-- Они -- такіе-же христіане, какъ и мы.

-- Конечно, они -- христіане, но развѣ ихъ крещеніе можно сравнить съ нашимъ чудеснымъ таинствомъ?-- Это-же курамъ на смѣхъ.

Каноникъ любилъ изрѣдка, подтрунить надъ старухой и замѣтилъ важно, что она богохульствуетъ. Святой Тридентскій соборъ постановилъ считать отлученнымъ отъ церкви каждаго, кто скажетъ, что крещеніе еретиковъ, совершенное во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, не есть истинное крещеніе! Слѣдовательно, постановленіемъ Тридентскаго собора, дона Марія была отлучена отъ церкви съ сего момента.

Бѣдная старушка что не лишилась чувствъ и бросилась на другой-же день къ ногамъ Амаро, который наложилъ на нее эпитимію въ видѣ трехсотъ молебновъ, беря съ нея по пятисотъ рейсъ за каждый.

Въ результатѣ онъ являлся иногда въ домъ дяди Эшгельаша съ таинственнымъ и радостнымъ видомъ, неся подарокъ Амеліи -- то шелковый платочекъ, то цвѣтной галстухъ, то пару перчатокъ. Она приходила въ восторгъ отъ этого доказательства горячей любви священника, и въ полутемной комнатѣ начиналась настоящая вакханалія любви въ то время, какъ снизу раздавался сиплый, непрерывный кашель умирающей Тото.

XX.

-- Гдѣ сеньоръ каноникъ? Мнѣ надо поговорить съ нимъ. И поскорѣе, пожалуйста.

Прислуга провела отца Амаро въ кабинетъ Діаса и побѣжала наверхъ къ донѣ Жозефѣ разсказать, что священникъ пришелъ очень взволнованный, и, навѣрно, съ нимъ случилось какое-нибудь несчастье.

Амаро рѣзко открылъ тѣмъ временемъ дверь въ кабинетъ каноника и крикнулъ, даже не здороваясь:

-- Амелія забеременѣла.

Каноникъ, сидѣвшій у письменнаго стола, отвалился на спинку кресла, какъ безжизненная масса.

-- Что!?

-- Она беременна!

И полъ затрещалъ подъ бѣшеными шагами отца Амаро, забѣгавшаго по комнатѣ отъ стола къ окну и обратно.

-- Да вполнѣ-ли вы увѣрены въ этомъ?-- спросилъ, наконецъ, каноникъ въ ужасѣ.

-- Вполнѣ. У нея явились подозрѣнія уже нѣсколько дней тому назадъ, и она все плакала... Но теперь нѣтъ больше сомнѣній. Всѣ доказательства налицо... Что мнѣ дѣлать, отецъ наставникъ?

-- Вотъ такъ чертовскій сюрпризъ!-- промычалъ каноникъ въ ошеломленіи.

-- Представьте себѣ, какой можетъ получиться скандалъ, если узнаетъ мать и всѣ остальные! Очень возможно, что подозрѣнія падутъ на меня. Тогда я погибъ. Господи, я не вынесу этого, я убѣгу отсюда!

Каноникъ почесывалъ затылокъ, не зная, что совѣтовать. Ему ясно представились роды Амеліи, крики и отчаяніе въ домѣ, слезы сеньоры Жоаннеры и навѣки утраченное для него спокойствіе.

-- Но cкажите-же что-нибудь!-- закричалъ Амаро въ отчаяніи.-- Посовѣтуйте. Z ничего не могу придумать, всѣ мысли спутались у меня въ головѣ.

-- Это послѣдствіе вашего поступка, дорогой коллега.

-- Да убирайтесь вы къ чорту со своею моралью! Теперь не время для этого... Ясное дѣло, что я поступилъ, какъ оселъ... Но прошлаго не воротишь.

-- Но чего-же вы хотите?-- спросилъ каноникъ.-- Вѣдь, вы же не желаете, навѣрное, дать ей чего-нибудь, чтобы отправить на тотъ свѣтъ ребенка, а, можетъ быть, вмѣстѣ съ нимъ и ее?

Амаро нетерпѣливо пожалъ плечами, негодуя на такую безумную мысль. Отецъ-наставникъ, видно, растерялся не меньше его.

-- Но чего-же вы хотите тогда?-- спросилъ Діасъ глухо.

-- Чего я хочу? Да чтобы не было скандала! Чего-же больше?

-- Сколько времени, какъ она беременна?

-- Сколько времени? Да теперь только начало -- первый мѣсяцъ.

-- Такъ надо выдать ее замужъ за Жоана Эдуардо!-- воскликнулъ каноникъ съ жаромъ.

Отецъ Амаро даже привскочилъ на мѣстѣ.

-- Чортъ возьми! Вы правы. Это блестящая идея.

-- Ну, да! И надо поторопиться, чтобы не упустить время. А потомъ, вы сами знаете: кто мужъ, тотъ и отецъ.

Но дверь пріоткрылась, и изъ-за нея показались синіе очки и черная наколка доны Жозефы. Ей было такъ любопытно узнать, въ чемъ дѣло, что она спустилась изъ кухни внизъ въ мягкихъ туфляхъ и приложила ухо къ замочной скважинѣ въ двери кабинета. Но тяжелая драпировка плотно закрывала отверстіе, а шумъ на улицѣ отъ разгружаемаго воза съ дровами заглушалъ голоса священниковъ. Тогда она рѣшила войти въ кабинетъ и поздороваться съ милымъ отцомъ Амаро.

Но тщетно старались ея маленькіе, острые глаза прочитать что-нибудь на безстрастномъ лицѣ брата и на блѣдномъ лицѣ Амаро. Оба были непроницаемы, словно замкнутыя окна. Амаро посидѣлъ еще немного, болтая о постороннихъ вещахъ, и ушелъ домой обѣдать, сказавъ еще канонику на прощанье:

-- Такъ, значитъ, вечеромъ увидимся у сеньоры Жоаннеры?

-- Да, да, непремѣнно.

Вечеромъ они встрѣтились въ гостиной на улицѣ Милосердія, усѣлись рядомъ на диванъ, съ сигарами во рту, и стали обсуждать свой платъ въ то время, какъ Амелія барабанила наверху вальсъ, терзаясь черными мыслями. Прежде всего надо было отыскать исчезнувшаго изъ Леріи Жоана Эдуардо; это можно было поручить ловкой и опытной Діонизіи... Затѣмъ Амелія должна была немедленно написать ему нѣсколько строкъ, а именно: она узнала, что онъ сдѣлался жертвою интриги, сохранила къ нему прежнія чувства, считала себя обязанною исправить несправедливость по отношенію къ нему и просила придти поскорѣе... Если-бы онъ не захотѣлъ вернуться къ ней, что было довольно невѣроятно, по словамъ каноника, то можно было привлечь его надеждою на мѣсто секретаря въ губернскомъ управленіи. Это было нетрудно сдѣлать черезъ адвоката Годиньо, который подчинялся во всемъ своей женѣ -- покорной рабѣ отца Сильверіо.

-- Но какъ отнесется къ подобной перемѣнѣ Натаріо?-- спросилъ Амаро.-- Онъ, вѣдь, ненавидитъ Жоана Эдуардо.

-- Господи, я совсѣмъ забылъ сказать вамъ!-- воскликнулъ каноникъ, хлопнувъ себя по ногѣ.-- Вы не знаете еще, что случилось съ бѣднымъ Натаріо?

Амаро ничего не зналъ.

-- Онъ упалъ съ лошади и сломалъ себѣ ногу.

-- Когда?

-- Сегодня утромъ. Я узналъ это только сейчасъ. Вѣдь, я всегда говорилъ ему: не сдобровать вамъ съ этою лошадью. Такъ оно и вышло, и теперь ему придется лежать очень долго. Я совсѣмъ забылъ сказать вамъ. Дамы тоже еще ничего не знаютъ.

Извѣстіе о несчастьѣ Натаріо вызвало большой переполохъ наверху среди дамъ. Амелія закрыла рояль. Старухи стали наперерывъ вспоминать разныя благія средства помочь бѣдѣ -- кто повязку, кто мазь, изготовляемую монахинями въ Алкобасѣ, кто ликеръ изъ монастыря около Кордовы. Надо было также обезпечить бѣдному больному помощь съ неба, и каждая ханжа предложила свое заступничество у любимаго, особенно близкаго ей святого.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нѣсколько дней отецъ Амаро сообщилъ Амеліи на свиданіи планъ отца-наставника относительно ея будущности. Онъ началъ съ того, что канонику извѣстно все...

-- Онъ узналъ это подъ секретомъ на исповѣди,-- добавилъ Амаро для успокоенія Амеліи.-- Кромѣ того, онъ такъ же грѣшитъ съ твоей матерью, какъ мы съ тобою... Поэтому не бойся. Наша тайна останется въ семьѣ.

Затѣмъ онъ взялъ ее за руку и нѣжно заглянулъ въ глаза:

-- А теперь послушай, дорогая. Не огорчайся, пожалуйста, это неизбѣжно, иначе мы погибли...

Однако, первыя же его слова о бракѣ съ Жоаномъ Эдуардо вызвали съ ея стороны искреннее негодованіе.

-- Ни за что! Лучше умереть! Ты -- виновникъ моего несчастья, а теперь, какъ намъ пришлось плохо, ты хочешь избавиться отъ меня и спихнуть другому. Развѣ я -- тряпка, которою можно швыряться? Ты заставилъ меня выгнать его изъ дому, а теперь я должна унижаться, призывать его обратно и падать ему въ объятія? О, нѣтъ, я тоже не безъ самолюбія. Невольниковъ продаютъ и обмѣниваютъ, но не здѣсь, а въ Бразиліи!

Амаро поблѣднѣлъ отъ бѣшенства и съ трудомъ удержался отъ того, чтобы не ударить ее.

-- Ты, вѣрно, съ ума сошла, глупая,-- сказалъ имъ дрожащимъ голосомъ,-- посуди сама, могу я жениться на тебѣ? Нѣтъ. Чего-же ты тогда хочешь? Если ты родишь, оставаясь не замужемъ, будетъ огромный скандалъ. Твоя жизнь будетъ разбита навсегда, а меня лишатъ сана, можетъ быть, даже привлекутъ къ суду... На что-же я буду жить тогда? Развѣ тебѣ хочется, чтобы я умеръ съ голоду? Ты, видно, не любишь меня и хочешь заплатить скандаломъ за всю мою любовь и ласку?

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- воскликнула Амелія, рыдая растроганно и бросаясь ему на шею.

Они крѣпко обнялись, дрожа отъ наплыва чувствъ; Амелія обильно орошала слезами плечо священника, Амаро кусалъ губы, чтобы не заплакать.

Онъ нѣжно отстранилъ ее въ концѣ концовъ отъ себя, смахнувъ навернувшуюся слезу:

-- Да, милая, это большое несчастье для насъ, но ничего не подѣлаешь. Если ты страдаешь, то представь себѣ мои мученія. Я долженъ буду спокойно смотрѣть, какъ ты выйдешь замужъ и будешь жить съ другимъ. Лучше оставимъ теперь этотъ разговоръ. Видно, на то Божія воля.

Амелія сидѣла совсѣмъ подавленная на краю кровати и рыдала. Планъ каноника былъ въ ея глазахъ наказаніемъ свыше, местью Пресвятой Дѣвы, давно подготовлявшеюся на небесахъ. Ей приходилось разставаться съ Амаро, жить съ человѣкомъ, отлученнымъ отъ церкви, лишиться, слѣдовательно, навсегда милости Божіей...

-- Но какъ же я могу вѣнчаться съ нимъ, Амаро, если онъ отлученъ отъ церкви?

Священникъ поспѣшилъ успокоить ее. Строго говоря, Жоанъ Эдуардо не былъ отлученъ отъ церкви; Натаріо съ каноникомъ неправильно истолковали церковные каноны. Кромѣ того, можно было снять съ него отлученіе.

-- Ты понимаешь, это зависитъ всецѣло отъ насъ. Онъ отлученъ? Отлично. Такъ снимемъ съ него отлученіе. Онъ будетъ чистъ, какъ прежде. Пожалуйста, не волнуйся только изъ-за такихъ пустяковъ.

-- Но на что-же мы будемъ жить? Онъ, вѣдь, потерялъ службу.

Ты не дала мнѣ договорить. Онъ получаетъ мѣсто въ губернскомъ управленіи. Отецъ-наставникъ устраиваетъ ему это. Все уже обдумано и подготовлено, моя милая.

Амелія ничего не отвѣтила, но двѣ слезинки медленно покатились но ея щекамъ.

-- Скажи, пожалуйста, твоя мать ничего не замѣчаетъ?..

-- Нѣтъ, пока ничего,-- отвѣтила она, вздыхая.

Они замолчали. Амелія утирала слезы, готовясь уходить, священникъ сидѣлъ съ опущенною головою, вспоминая прежнія свиданія, когда они только смѣялись и цѣловались. Все измѣнилось съ тѣхъ поръ. Даже погода была пасмурная, и можно было ожидать дождя.

-- Скажи: видно, что я плакала?-- спросила она, поправляя волосы передъ зеркаломъ.

-- Нѣтъ. Ты уже уходишь?

-- Да. Мама ждетъ дома.

Они печально поцѣловались, и Амелія ушла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Діонизія бѣгала тѣмъ временемъ по всему городу, разыскивая Жоана Эдуардо. Ея рвеніе особенно возросло съ тѣхъ поръ, какъ она узнала, что въ успѣхѣ ея поисковъ заинтересованъ богатый каноникъ Діасъ. Каждый вечеръ она являлась черезъ черный ходъ къ Амаро и сообщала, что было новаго. Но въ результатѣ ей удалось только узнать, что Жоанъ Эдуардо уѣхалъ въ Лиссабонъ. Амаро написалъ тогда своей теткѣ, прося ее отыскать въ столищѣ во что бы то ни стало "нѣкоего Жоана Эдуардо Барбоза". Тетка отвѣтила каракулями на трехъ страницахъ, что спрашивала всѣхъ сосѣдей, но никто не зналъ указаннаго лица.. Тогда каноникъ (которому отецъ Амаро подробно объяснилъ, какъ онъ и сеньора Жоаннера пострадаютъ, если не удастся избѣжать скандала) написалъ одному пріятелю въ Лиссабонъ, прося его обратиться для розысковъ въ полицію и дѣлать необходимыя затраты за его счетъ. Отвѣтъ пришелъ нескоро. Ловкому полицейскому Мендесу удалось найти Жоана Эдуардо, но оказалось, что это не тотъ, котораго ищутъ, а другой изъ Санто-Тирсо... Расходы составляли три золотыхъ.

-- Чортъ возьми! Три золотыхъ!-- закричалъ каноникъ, обрушиваясь на Амаро въ бѣшенствѣ.-- Вы наслаждались, а я порчу себѣ кровь и несу подобные расходы.

Амаро чувствовалъ свою зависимость отъ отца-наставника и покорно склонилъ голову подъ его гнѣвомъ. Но, слава Богу, не все еще было потеряно. Діонизія бѣгала по всему городу, стараясь напасть на слѣдъ Жоана Эдуардо.

Амелія выслушивала всѣ эти новости съ искреннимъ отчаяніемъ. Послѣ первыхъ слезъ она покорилась необходимости и согласилась выйти замужъ. Иного исхода у нея не было. Черезъ два-три мѣсяца ея беременность должна была стать очевидною для всѣхъ. Что-же дѣлать тогда? Бѣжать или пасть въ грязь? Нѣтъ, ужъ лучше выйти замужъ... Черезъ семь мѣсяцевъ у нея родился бы ребенокъ (это часто случалось!), котораго призналъ-бы и законъ, и Господь Богъ; у него былъ бы папаша, онъ получилъ бы хорошее воспитаніе, и все уладилось бы прекрасно.

Съ тѣхъ поръ, какъ Амаро поклялся ей, что Жоанъ Эдуардо въ сущности не отлученъ отъ церкви, и можно исправить все краткою молитвою, колебанія Амеліи исчезли окончательно. Дѣйствительно, всѣ неправильные и нехорошіе поступки Жоана Эдуардо были вызваны ревностью и горячею любовью къ ней. Конечно, она не могла простить ему грубаго нападенія на священника, но понимала, что онъ понесъ за это крайне тяжелое наказаніе: лишился мѣста и невѣсты и исчезъ въ клоакахъ Лиссабона такъ, что даже полиція не могла отыскать его. Бѣдный! И притомъ онъ былъ недуренъ собою и слушалъ обѣдню всегда очень внимательно, несмотря на то, что его считали безбожникомъ. Мѣсто въ губернскомъ управленіи позволило бы имъ обзавестись хозяйствомъ и держать прислугу... Они могли быть очень счастливы вмѣстѣ. Онъ былъ домосѣдъ и скромный человѣкъ, можно было всегда подчинить его своимъ желаніямъ.

Амелія раздумывала надъ этимъ вопросомъ цѣлыми часами за шитьемъ или по дорогѣ въ домъ звонаря. Она заходила на минутку къ Тото, которая лежала теперь почти неподвижно, изнуренная болѣзнью, и уходила затѣмъ наверхъ, спрашивая у Амаро прежде всего:

-- Ну, что новаго?

Онъ отрицательно качалъ головою и ворчалъ:

-- Діонизія хлопочетъ попрежнему... А почему ты спрашиваешь? Тебѣ, видно, не терпится?

-- Конечно, не терпится,-- отвѣчала она серьезно:-- весь позоръ понесла бы я, а никто иной.

Амаро молчалъ, и въ его поцѣлуяхъ было столько же ненависти, сколько любви къ этой женщинѣ, согласившейся такъ легко отдаться другому человѣку.

Чувство ревности вспыхнуло въ его душѣ съ того времени, какъ Амелія покорилась ужасной необходимости выйти замужъ. Теперь, когда она перестала плакать и возмущаться, ея спокойствіе вызывало въ немъ глубокое негодованіе, и мысль, что она предпочитаетъ возстановленіе своей чести съ другимъ позору съ нимъ, приводила его втайнѣ въ отчаянье. Ему хотѣлось даже изъ чувства мести, чтобы Жоана Эдуардо не нашли, и часто, когда Діонизія являлась сообщать о результатахъ своихъ стараній, онъ отвѣчалъ со злобною усмѣшкою:

-- Не безпокойтесь, пожалуйста. Его, видно, не найти. Оставьте это. Не стоитъ разстраивать себѣ здоровье безъ толку.

Но у Діонизіи было желѣзное здоровье, и однажды вечеромъ она прибѣжала съ торжествующимъ видомъ и доложила, что напала на слѣдъ Жоана Эдуардо, а именно: видѣла наборщика Густаво, входящаго въ трактиръ дяди Озоріо. На другой день она собиралась поговорить съ нимъ и узнать все, что нужно.

Это было тяжелымъ ударомъ для Амаро. Бракъ, котораго онъ жаждалъ вначалѣ, какъ спасенія, представлялся ему теперь ужасною катастрофою. Онъ терялъ Амелію навсегда, а человѣкъ, выгнанный и опозоренный имъ, дѣлался ея законнымъ мужемъ. И избѣжать этого брака не было возможности; всѣ жаждали его -- сама Амелія, каноникъ и даже Діонизія въ своемъ позорномъ рвеніи.

На слѣдующее утро онъ встрѣтился съ Амеліей въ домѣ звонаря и крикнулъ прежде всего, захлопнувъ дверь съ сердцемъ:

-- Негодяй нашелся... или вѣрнѣе не онъ самъ, а его пріятель наборщикъ... онъ знаетъ, гдѣ находится это животное.

-- Очень рада, по крайней мѣрѣ, будетъ конецъ моимъ мученіямъ,-- возразила Амелія, чувствовавшая себя въ этотъ день очень подавленною и несчастною.

Амаро злобно усмѣхнулся.

-- Собственно, чего ты боишься? Твоя мать -- дура и потакаетъ тебѣ во всемъ. Значитъ, тебѣ просто хочется выйти замужъ... Наши свиданія утромъ наспѣхъ не устраиваютъ тебя. Пріятнѣе дѣлать это дома со всѣми удобствами. Ты не лучше другихъ и просто желаешь перемѣны.

Амелія топнула ногою въ отчаяніи.

-- Ты же самъ устраиваешь этотъ бракъ, Амаро!

-- Конечно, не губить же мнѣ себя изъ-за твоей глупости Ясное дѣло, что я самъ хочу.-- И онъ добавилъ, глядя на нее свысока съ искреннимъ презрѣніемъ честнаго человѣка:-- Но тебѣ-то должно быть стыдно выказывать такъ откровенно радость и желаніе перемѣнить мужчину. Дѣвка безстыжая!

Амелія, блѣдная, какъ полотно, молча взяла накидку, чтобы уйти. Амаро въ отчаяніи схватилъ ее за руку.

-- Куда ты идешь? Погляди на меня. Признайся, ты жаждешь принадлежать другому?..

-- Хорошо, пусть! Да, жажду!-- возразила она.

Амаро ударилъ ее по щекѣ внѣ себя отъ бѣшенства.

-- Не убивай меня!-- крикнула она.-- Ребенокъ, вѣдь, твой.

Амаро остановился передъ нею, сразу отрезвившись отъ гнѣва. Мысль о ребенкѣ вызвала въ его душѣ вспышку отчаянной любви къ Амеліи, и онъ бросился на нее, такъ сильно сжимая въ своихъ объятіяхъ, точно онъ хотѣлъ поглотить ее всю и высосать страстными поцѣлуями ея душу.

-- Прости, дорогая, прости,-- шепталъ, онъ.-- Прости, я съ ума сошелъ.

Она надрывалась отъ рыданій, и безумная вакханалія любви продолжалась въ домѣ звонаря все утро; мысль о ребенкѣ обязывала ихъ, какъ священная клятва, и возбуждала глубокую нѣжность, заставлявшую съ жадностью бросаться другъ другу въ объятія.

Когда Амелія собралась уходить и стала поправлять волосы передъ крошечнымъ стѣннымъ зеркаломъ, священникъ печально поглядѣлъ на нее и глубоко вздохнулъ.

-- Кончилось для насъ счастливое время, Амелія... Я надѣюсь, что ты вспомнишь не разъ наши счастливыя свиданія.

-- Не говори, пожалуйста, такихъ вещей!-- возразила Амелія, и глаза ея наполнились слезами. Она кинулась внезапно ему на шею въ порывѣ страстной любви, какъ въ прежнія времена, и прошептала:-- Я всегда останусь для тебя такою-же, какъ теперь... даже когда выйду замужъ.

Амаро жадно схватилъ ее за руки.

-- Поклянись, что, это будетъ такъ.

-- Клянусь.

-- Каждый разъ, какъ представится возможность?

-- Каждый разъ.

-- О, Амелія, дорогая, я не промѣнялъ бы тебя на королеву.

Этотъ "договоръ", какъ называлъ его отецъ Амаро, сдѣлался въ ихъ глазахъ такимъ неоспоримымъ, что они спокойно обсуждали всѣ подробности его. Бракъ съ Жоаномъ Эдуардо былъ лишь печальною необходимостью, навязанною имъ нелѣпыми требованіями общества. Но предъ лицомъ Господа Бога настоящимъ мужемъ Амеліи былъ только Амаро, который имѣлъ право на полное повиновеніе ея и на лучшіе поцѣлуи. Жоанъ Эдуардо долженъ былъ получить только холодный трупъ. Иногда они обдумывали даже, какъ организовать тайную переписку и свиданія.

Амелія снова пылала горячею любовью къ священнику. Увѣренность въ томъ, что въ скоромъ времени "все будетъ чисто, какъ снѣгъ", дала ей полное успокоеніе даже въ отношеніи небесной кары. Кромѣ того, пощечина Амаро подѣйствовала на нее, какъ ударъ хлыста на лѣнивую лошадь, и любовь разгорѣлась въ ней снова съ небывалою силою.

Амаро былъ тоже доволенъ. Правда, мысль о Жоанѣ Эдуардо доставляла ему иногда непріятныя минуты, но не мѣшала ему понимать, что всякая опасность исчезла за этимъ путемъ сразу, точно по мановенію волшебнаго жезла. Онъ освобождался отъ всякой отвѣтственности и сохранялъ прелестную женщину.

По его настоянію, Діонизія удвоила старанія, чтобы найти Жоана Эдуардо. Но ей никакъ не удавалось разыскать наборщика -- по крайней мѣрѣ, она говорила такъ, чтобы набить себѣ дѣну за труды.

-- Чортъ возьми, это неладно!-- говорилъ каноникъ.-- Вотъ уже два мѣсяца, какъ ищутъ этого негодяя. Вѣдь, свѣтъ не сошелся клиномъ на немъ. Надо подыскать другого жениха.

Но однажды вечеромъ, когда Діасъ зашелъ ненадолго къ отцу Амаро, Діонизія явилась, вся запыхавшись, и крикнула съ порога столовой, гдѣ священники пили кофе вдвоемъ.

-- Охъ, наконецъ-то!

-- Ну, что-же, Діонизія?

Но она не отвѣчала, стараясь отдышаться, и даже сѣла, съ разрѣшенія господъ, потому что совсѣмъ выбилась изъ силъ... Сеньоръ каноникъ не мотъ представить себѣ, какъ много ей пришлось бѣгать но городу... Проклятый типографъ пропалъ, точно сквозь землю провалился... Но ей удалось, наконецъ, найти его...

-- Ну, говорите-же скорѣе, что вы узнали,-- сердито закричалъ каноникъ.

-- Что узнала? Въ сущности, ничего.

Священники переглянулись въ недоумѣніи.

-- Какъ ничего?

-- Да такъ. Онъ уѣхалъ въ Бразилію.

Густаво получилъ отъ Жоана Эдуардо два письма. Въ первомъ онъ давалъ свой адресъ и сообщалъ о намѣреніи уѣхать въ Бразилію, во второмъ писалъ, что перемѣнилъ квартиру (но не давалъ новаго адреса) и что уѣзжаетъ съ ближайшимъ пароходомъ къ Ріо-де-Жанейро, не упоминая о томъ, зачѣмъ ѣдетъ и на какія деньги. Все это было какъ-то странно и загадочно. Съ тѣхъ поръ -- вотъ уже мѣсяцъ, онъ не писалъ больше наборщику, и тотъ объясняетъ это тѣмъ, что онъ былъ уже на морѣ -- на пути въ Бразилію.

Каноникъ медленно помѣшивалъ свой кофе въ молчаливомъ раздумьи.

-- Вотъ такъ штука, отецъ-наставникъ!-- воскликнулъ Амаро, совсѣмъ блѣдный.

-- Да, недурно.

-- Чортъ-бы побралъ всѣхъ женщинъ! Только въ аду имъ и мѣсто!-- глухо сказалъ Амаро.

-- Аминь!-- серьезно подтвердилъ каноникъ.

XXI.

Сколько слезъ пролила Амелія, узнавъ, что ея честь, спокойствіе и ловко обдуманное счастье погибли и исчезли въ морскомъ туманѣ на пути въ Бразилію! Для нея наступило худшее время въ жизни, и она въ отчаяніи спрашивала священника, что имъ дѣлать теперь. Амаро былъ такъ подавленъ, что не могъ ничего придумать, и шелъ за совѣтомъ къ отцу-наставнику.

-- Мы сдѣлали все, что могли,-- отвѣчалъ каноникъ.-- Теперь надо покориться и ждать терпѣливо. Вы сами виноваты, что заварили такую кашу.

Амаро возвращался къ Амеліи съ подавленнымъ видомъ.

-- Подожди, все устроится. Надо уповать на Бога.

Хорошо было надѣяться на Бога, когда Онъ гнѣвался и посылалъ имъ такое тяжелое испытаніе! Нерѣшительность Амаро приводила Амелію въ отчаяніе, такъ какъ она возлагала всѣ надежды только на его ловкость и жизненный опытъ. Ея любовь къ нему таяла, какъ снѣгъ подъ весенними лучами солнца, уступая мѣсто чувству, въ которомъ проглядывала уже ненависть.

Амаро обвинялъ ее въ томъ, что она смотритъ на положеніе дѣла слишкомъ мрачно. Другая женщина на ея мѣстѣ не убивалась-бы такъ сильно. Но чего-же можно было ожидать отъ истеричной, трусливой, возбужденной ханжи? О, нечего говорить, онъ поступилъ, какъ оселъ!

Амелія соглашалась съ нимъ, въ томъ, что они сдѣлали колоссальную глупость. Жизнь ея была очень печальна теперь. Днемъ ей приходилось сдерживаться въ присутствіи матери, заниматься шитьемъ, разговаривать спокойно. Зато ночью воображеніе терзало ее, суля пытки и наказанія на этомъ и томъ свѣтѣ, нищету, презрѣніе со стороны честныхъ людей и пламя чистилища...

Одно неожиданное обстоятельство внесло пріятное разнообразіе въ ея тяжелую жизнь. Однажды вечеромъ прислуга каноника прибѣжала, запыхавшись, и сообщила, что дона Жозефа заболѣла и находится при смерти.

Наканунѣ старуха почувствовала боль въ боку, но не пожелала пропустить вечерней службы въ церкви. Когда она вернулась домой, боль усилилась, и открылся жаръ; докторъ Гувеа опредѣлилъ сильное воспаленіе легкихъ.

Сеньора Жоаннера немедленно обратилась въ сидѣлку у больной. Все было перевернуто вверхъ днемъ въ спокойномъ домѣ каноника; пріятельницы либо бѣгали по церквамъ, ставя свѣчки и молясь своимъ любимымъ святымъ, либо наполняли домъ каноника, входя въ комнату больной съ мрачнымъ видомъ привидѣній, затепляя лампадки съ образами и приставая къ доктору

Гувеа съ глупѣйшими вопросами. Діасъ печально сидѣлъ въ углу, подавленный неожиданнымъ появленіемъ въ домѣ болѣзни съ ея обычною непріятною обстановкою. Кромѣ того, онъ искренно огорчался за сестру; они жили вмѣстѣ уже пятьдесятъ лѣтъ, и привычка заставила его полюбить сестру.

Но Амеліи эта болѣзнь принесла облегченіе; ея печальное лицо и слезы не удивляли теперь никого. Кромѣ того, заботы о больной занимали почти все ея время. Она была моложе и сильнѣе остальныхъ и проводила ночи у постели доны Жозефы, стараясь изо всѣхъ силъ умилостивить Божію Матерь и Господа Бога своею преданностью больной и заслужить такое-же отношеніе къ себѣ, когда настанетъ для нея тяжелый часъ страданій. У нея являлось теперь часто, подъ впечатлѣніемъ мрачной обстановки, предчувствіе, что она умретъ въ родахъ. Она опускалась тогда на колѣни передъ изображеніемъ Христа, умоляя его принять ее въ рай... Но старуха стонала, ворочаясь на кровати; Амелія подходила къ ней, поправляла подушки и одѣяло, успокаивала ее, подавала лекарство.

Наконецъ, въ одно прекрасное утро, докторъ Гувеа объявилъ, что дона Жозефа находится внѣ опасности. Каждая изъ старыхъ пріятельницъ приписала, конечно, ея выздоровленіе своему любимому святому. Черезъ двѣ недѣли дона Жозефа могла уже сдѣлать два шага по комнатѣ, опираясь на своихъ подругъ. Но, Боже мой, во что она обратилась! Рѣзкій голосъ, постоянно повторявшій злыя сплетни и колкости, такъ ослабѣлъ, что звучалъ еле слышно, когда она просила чашку для сплевыванія мокроты или лекарство. Злобные, острые глаза ввалились глубоко, боясь и свѣта, и темноты, и всего вообще. А сухая, прямая фигура лежала въ креслѣ, какъ безжизненная тряпка.

Тѣмъ не менѣе докторъ Гувеа сказалъ канонику, въ присутствіи старухи, что, хотя и нескоро, дона Жозефа вполнѣ поправится въ концѣ концовъ, благодаря лекарствамъ, хорошему уходу и молитвамъ подругъ и даже сможетъ выйти замужъ...

-- О, докторъ, за нашими молитвами дѣло не станетъ,-- воскликнула дона Марія.

-- И за лекарствами отъ меня тоже,-- оказалъ докторъ.-- Значитъ, можно только поздравить другъ друга.

Веселый тонъ доктора служилъ для всѣхъ ручательствомъ полнаго выздоровленія доны Жозефы.

Черезъ нѣсколько дней каноникъ заговорилъ, въ виду приближенія конца августа, о томъ, чтобы нанять дачу въ Віерѣ на берегу моря, какъ онъ дѣлалъ почти каждый годъ. Въ предыдущемъ году онъ не ѣздилъ туда и хотѣлъ поэтому непремѣнно поѣхать теперь.

Но докторъ Гувеа возсталъ противъ этого плана. Морской воздухъ могъ вредно отозваться на здоровьѣ доны Жозефы; ей было гораздо полезнѣе провести конецъ лѣта и осень въ имѣніи каноника, въ Рикосѣ, гдѣ климатъ былъ много мягче.

Бѣдный каноникъ очень огорчился, услышавъ о непріятной перспективѣ провести лучшее время года въ Рикосѣ. Онъ не купался въ морѣ прошлое лѣто и долженъ былъ снова обойтись безъ купанья. Не ужасно-ли это?

-- Подумайте, что только мнѣ пришлось выстрадать,-- сказалъ онъ отцу Амаро, сидя съ нимъ у себя въ кабинетѣ. Во время болѣзни сестры въ домѣ царилъ полный безпорядокъ; чай подавался не во время, обѣдъ былъ всегда испорченъ. А теперь, какъ я собрался на море, чтобы отдохнуть и подкрѣпиться на купаньяхъ, мнѣ подносятъ сюрпризъ: поѣзжай въ Рикосу, оставь мысль о купаньѣ... И вдобавокъ не я самъ былъ боленъ, а сестра... Страдать-же заставляютъ меня. Легко-ли сказать? Не купаться въ морѣ два года подрядъ?

Амаро воскликнулъ вдругъ, ударивъ кулакомъ по столу:

-- Послушайте, мнѣ пришла въ голову великолѣпная мысль!

Каноникъ посмотрѣлъ на него съ сомнѣніемъ.

-- Какая-же?

-- А вотъ. Вы поѣдете въ Віеру, и сеньора Жоаннера, конечно, тоже. Жить вы будете рядомъ, на сосѣднихъ дачахъ, какъ два года тому назадъ.

-- Ну, дальше.

-- Сестра ваша поѣдетъ въ Рикосу.

-- Какъ-все она можетъ поѣхать одна?

-- Нѣтъ, она поѣдетъ съ Амеліей,-- воскликнулъ Амаро торжествующимъ тономъ.-- Амелія будетъ ухаживать за нею. Онѣ поѣдутъ вдвоемъ, и тамъ, въ этой дырѣ, гдѣ можно жить вѣкъ, не встрѣчая живой души, у нея явится на свѣтъ ребенокъ. Что вы на это скажете?

Діасъ поглядѣлъ на Амаро съ восхищеніемъ.

-- Голубчикъ, это превосходная идея.

-- Да, все устраивается такимъ образомъ. Сеньора Жоаннера, на морѣ, не будетъ знать, что происходитъ здѣсь. Ваша сестра поправится въ деревнѣ. Амелія родитъ втайнѣ отъ всѣхъ. Въ Рикосу никто не явится. Дона Марія и сестры Гансозо тоже уѣзжаютъ въ Віеру. Роды ожидаются въ концѣ ноября, и вы ужъ позаботьтесь о томъ, чтобы никто не возвращался въ городъ ранѣе начала декабря. Когда мы всѣ съѣдемся здѣсь, Амелія будетъ опять вполнѣ здорова.

-- Все это превосходно, но есть одно затрудненіе: надо попросить сестру, чтобы она помогла скрыть беременность и роды Амеліи, а она такъ неумолима въ подобныхъ вопросахъ, что призываетъ всегда на согрѣшившихъ женщинъ небесныя и земныя кары.

-- Ну, ну, посмотримъ, отецъ-наставникъ,-- сказалъ Амаро, увѣренный въ своемъ вліяніи на старую ханжу.-- Я поговорю съ нею и объясню, что на порогѣ смерти необходимо сдѣлать доброе дѣло, чтобы не являться къ дверямъ рая съ пустыми руками.

-- Конечно, можетъ быть, это и удастся вамъ,-- отвѣтилъ каноникъ.-- Бѣдная сестра, слаба теперь и послушна, какъ малый ребенокъ.

Амаро всталъ, радостно потирая руки.

-- Надо скорѣе приступать къ дѣлу.

-- Да, нельзя терять времени. Скандалъ на носу. Еще сегодня утромъ это животное Либаниньо принялся шутить съ Амеліей, говоря, что она пополнѣла въ тальѣ.

-- Экій мерзавецъ!-- прошипѣлъ священникъ.

На слѣдующее утро Амаро явился въ домъ Діаса, чтобы сдѣлать, но выраженію каноника, "аттаку на его сестру".

Предварительно онъ изложилъ отцу-наставнику свой планъ дѣйствія: во-первыхъ, онъ скажетъ донѣ Жозефѣ, что каноникъ не имѣетъ понятія о несчастьѣ Амеліи, и что самъ онъ, Амаро, узналъ объ этомъ не на исповѣди (тайна исповѣди ненарушима), а по секрету отъ обоихъ -- Амеліи и женатаго человѣка, соблазнившаго ее. Соблазнитель выставлялся нарочно женатымъ человѣкомъ, чтобы доказать старухѣ невозможность прикрыть грѣхъ законнымъ бракомъ.

Каноникъ почесалъ голову съ недовольнымъ видомъ.

-- Это неладно,-- сказалъ онъ.-- Сестра прекрасно знаетъ, что на улицу Милосердія не ходятъ женатые люди.

-- А Артуръ Косеро?-- воскликнулъ Амаро, не задумываясь.

Каноникъ весело расхохотался. Бѣдный, беззубый Артуръ съ печальными и тупыми, какъ у теленка, глазами, не могъ погубить честь дѣвушки.

-- Нѣтъ, голубчикъ, этотъ не подходитъ. Давайте другого.

У обоихъ сорвалось тогда съ губъ одно и то-же имя -- Фернандишъ, владѣлецъ суровской лавки, красивый, видный мужчина. Амелія часто ходила къ нему за покупками, и старухи, навѣщавшія постоянно сеньору Жоаннеру, пришли однажды въ ужасъ, узнавъ, что онъ проводилъ какъ-то дѣвушку изъ города до имѣнія.

-- Конечно, надо только намекнуть сестрѣ, что это онъ, а не называть имени.

Амаро быстро поднялся въ комнату къ донѣ Жозефѣ и пробылъ у нея полчаса, Діасу эти полчаса показались необычайно длинными. Онъ пробовалъ прислушиваться къ тому, что происходитъ тамъ наверху, по до его кабинета долеталъ только глухой кашель сестры и временами скрипъ сапогъ Амаро. Каноникъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину, и обдумывалъ всѣ непріятности и расходы, которые ожидали его еще въ будущемъ въ расплату за "развлеченіе милаго падре". Прежде всего надо было продержать Амелію въ имѣніи нѣсколько мѣсяцевъ, потомъ оплатить врача, акушерку, кое-какія тряпки для младенца... И что дѣлать съ ребенкомъ? Очевидно, пристроить куда-нибудь. Впрочемъ, добрый старикъ не очень сердился въ глубинѣ души. Онъ любилъ Амаро, какъ бывшаго ученика, и чувствовалъ къ Амеліи полуотеческую, получувственную слабость. Даже мысль о малышѣ вызывала въ немъ нѣчто похожее на снисходительную любовь дѣдушки.

Дверь открылась, и священникъ вошелъ съ сіяющимъ лицомъ.

-- Все великолѣпно, отецъ-наставникъ. Что я вамъ говорилъ?

-- Она согласилась?

-- Во всемъ. Правда, сперва она разсердилась, но я заговорилъ о женатомъ соблазнителѣ, сказалъ, что дѣвушка въ отчаяніи и хочетъ наложить на себя руки... напомнилъ о близости смерти и о томъ, что ни одинъ священникъ не отпуститъ ей грѣхи, если она возьметъ грѣхъ на душу и допустить Амелію до самоубійства. Теперь важно только увезти скорѣе сеньору Жоаннеру прочь отсюда въ Віеру...

-- Вотъ еще вопросъ,-- перебилъ его каноникъ:-- подумали-ли вы о судьбѣ ребенка?

Священникъ печально потеръ лобъ.

-- Ахъ, отецъ-наставникъ, это тоже очень заботитъ меня. Придется, конечно, отдать его на воспитаніе какой-нибудь женщинѣ въ деревню подальше отсюда. Лучше всего было бы, если-бы ребенокъ родился мертвымъ.

-- Конечно, было бы однимъ ангельчикомъ больше, вотъ и все,-- проворчалъ каноникъ, нюхая табакъ.

Въ этотъ же вечеръ каноникъ поговорилъ съ сеньорою Жоаннерою о поѣздкѣ въ Віеру. Она была внизу въ гостиной и выкладывала на тарелки мармеладъ для просушки, готовя его для доны Жозефы. Каноникъ объявилъ, прежде всего, что нанялъ для нея дачу Ферреро.

-- Но это, вѣдь, кукольный домикъ!-- воскликнула она.-- Гдѣ же я помѣщу тамъ Амелію?

-- Вотъ въ этомъ-то и дѣло. Амелія не поѣдетъ съ нами въ Віеру этотъ разъ.

-- Какъ не поѣдетъ!?

Каноникъ объяснилъ тогда, что дона Жозефа не могла ѣхать въ имѣніе одна съ прислугою, и приходилось отправить ее туда съ Амеліей. Эта мысль пришла ему въ голову только въ это утро.

Сеньора Жоаннера печально понурила голову.

-- Все это хорошо, но, откровенно говоря, мнѣ очень тяжело разставаться съ дочкою. Лучше-бы ужъ я поѣхала въ Рикосу.

-- Это еще что за новость! Нѣтъ, сеньора, вы поѣдете въ Віеру. Я тоже не желаю оставаться тамъ одинъ. Ахъ, вы неблагодарная!-- И онъ добавилъ очень серьезнымъ тономъ:-- Кромѣ того, посудите сами. Жозефа стоитъ уже одною ногою въ могилѣ. Она любитъ Амелію, крестила ее и, навѣрное, оставитъ ей нѣсколько тысчонокъ, если та поухаживаетъ за нею теперь хорошенько.

Сеньора Жоаннера согласилась безъ возраженій, видя, что таково желаніе сеньора каноника.

Амаро поспѣшно разсказывалъ тѣмъ временемъ Амеліи наверху о "новомъ планѣ" и о сценѣ со старухой. Амелія расплакалась. Ее пугала перспектива прожить нѣсколько мѣсяцевъ въ мрачномъ домѣ въ Рикосѣ; она была тамъ только одинъ разъ и вынесла ужасное впечатлѣніе. Домъ былъ такой темный, неуютный, голоса отдавались гулко. Ей казалось, что она непремѣнно умретъ тамъ въ ссылкѣ.

-- Глупости,-- возразилъ Амаро.-- Надо благодарить Бога за то, что онъ внушилъ мнѣ эту благодарную мысль. Ты будешь тамъ не одна, а съ доной Жозефой и съ Гертрудой... Можешь гулять во фруктовомъ саду... Я буду навѣщать тебя каждый день. Увидишь, ты еще останешься очень довольна.

-- А что мама скажетъ?

-- Что она можетъ сказать? Нельзя-же отпуститъ дону Жозефу одну въ имѣніе! Не безпокойся объ этомъ, отецъ-наставникъ обрабатываетъ ее сейчасъ внизу. Я пойду къ нимъ теперь, потому что мы уже долго разговариваемъ тутъ вдвоемъ, а послѣдніе дни надо быть особенно осторожными.

Онъ пошелъ внизъ и встрѣтился на лѣстницѣ съ каноникомъ.

-- Ну, какъ?-- спросилъ Амаро шопотомъ, наклоняясь къ уху отца-наставника.

-- Все устроилось. А какъ у васъ.

-- Тоже.

И священники молча пожали другъ другу руки въ темнотѣ.

Черезъ нѣсколько дней, послѣ обильныхъ слезъ, Амелія уѣхала съ доною Жозефою въ Рикосу въ шарабанѣ.

Для больной устроили удобное сидѣнье изъ подушекъ. Гертруда ѣхала на возу, нагруженномъ ящиками, сундучками, корзинами, мѣшками, посудою, корзиночкою съ кошкою и большимъ пакетомъ образовъ любимыхъ святыхъ доны Жозефы.

Въ концѣ недѣли пришелъ чередъ сеньоры Жоаннеры. Улица Милосердія огласилась скрипомъ телѣги, запряженной быками и увозившей на дачу посуду и мебель, а сеньора Жоаннера и Руса поѣхали въ томъ же шарабанѣ, въ которомъ отвезли въ Рикосу Амелію, и тоже повезли съ собою корзинку съ кошкою.

Каноникъ уѣхалъ еще наканунѣ, и Амаро одинъ провожалъ сеньору Жоаннеру; она расплакалась, садясь въ экипажъ.

-- Полно, полно, что вы, сеньора,-- сказалъ Амаро.

-- Охъ, падре, если бы вы знали, какъ мнѣ тяжело оставлять дочку! Мнѣ кажется, что я никогда не увижу ея. Навѣщайте ее иногда въ Рикосѣ, окажите мнѣ эту милость.

-- Будьте покойны, сеньора,

-- Прощайте, сеньора. Счастливаго пути, кланяйтесь отцу-наставнику. Прощайте, сеньора; прощай, Руса.

Шарабанъ покатился. Амаро медленно пошелъ вслѣдъ за нимъ по дорогѣ въ Фигера. Было уже девять часовъ, и луна ярко свѣтила въ этотъ теплый, августовскій вечеръ. У моста онъ остановился, печально глядя на воду, бѣжавшую по песчаному руслу съ однообразнымъ журчаніемъ. Лунный свѣтъ трепеталъ на ея поверхности, въ видѣ блестящей филиграновой сѣтки. Амаро стоялъ среди полной тишины, куря папиросы и выкидывая окурки въ рѣку. Ему было очень грустно и тяжело.

Когда пробило одиннадцать, онъ медленно поплелся домой и прошелъ по улицѣ Милосердія. Домъ былъ запертъ, окна пусты, безъ занавѣсокъ. Все было кончено. Амаро ушелъ домой со слезами на глазахъ.

Какъ только онъ явился, прислуга выбѣжала на лѣстницу сказать, что дядя Эшгельашъ приходилъ за нимъ уже два раза въ большомъ огорченіи. Тото была при смерти и не желала принимать Св. Причастія иначе, какъ изъ его рукъ.

Амаро пошелъ изъ уваженія къ дядѣ Эшгельашу, хотя ему было очень непріятно возвращаться при такой обстановкѣ въ мѣсто счастливыхъ свиданій.

Дверь дома звонаря была пріоткрыта, и священникъ наткнулся въ темнотѣ на двухъ женщинъ, которыя выходили оттуда, вздыхая. Онъ направился прямо въ спальню умирающей. На столѣ горѣли двѣ большія свѣчи, принесенныя изъ церкви; тѣло Тото было покрыто бѣлою простынею. У кровати сидѣлъ отецъ Сильверіо, призванный, очевидно, какъ дежурный эту недѣлю, и читалъ молитвенникъ, сдвинувъ очки на кончикъ носа. При видѣ Амаро онъ всталъ къ нему.

-- Ну, коллега, васъ искали по всему городу,-- прошепталъ онъ еле слышно.-- Бѣдняжка требовала васъ непремѣнно. Боже, какую сцену она мнѣ закатила, узнавъ, что вы не придете! Я боялся, какъ-бы она не плюнула на распятіе... Такъ она и умерла безъ покаянія.

Амаро приподнялъ край простыни, не говоря ни слова, но сейчасъ же опустилъ ее и поднялся наверхъ въ комнату звонаря, который отчаянно рыдалъ, лежа на кровати, лицомъ къ стѣнѣ. Амаро прикоснулся къ его плечу.

-- Покоритесь судьбѣ, дядя Эшгельашъ... На то, видно, водя Божія... Для нея это даже лучше. Дядя Эшгельашъ обернулся и, узнавъ священника, сквозь туманившія глаза слезы взялъ его за руку, собираясь поцѣловать ее. Амаро попятился назадъ.

-- Полно, полно, дядя Эшгельашъ. Господь милостивъ. Онъ облегчитъ ваши страданія.

Но тотъ не слушалъ словъ утѣшенія. Амаро спустился внизъ и занялъ мѣсто Сильверіо у стола со свѣчами и принялся читать молитвенникъ.

Онъ просидѣлъ такъ до поздней ночи. Весь домъ погрузился въ глубокое безмолвіе, казавшееся еще болѣе зловѣщимъ отъ близости огромнаго собора, Амаро торопливо читалъ молитвы, чувствуя безотчетный страхъ, но не рѣшался пошевельнуться, будучи прикованъ къ стулу сверхъестественною силою. Нѣсколько разъ книга падала ему на колѣни; онъ не поднималъ ея сразу, а сидѣлъ неподвижно, чувствуя за своею спиною присутствіе трупа подъ бѣлою простынею и вспоминая съ горечью тѣ дни, когда солнце весело освѣщало дворъ, ласточки громко чириками, а онъ съ Амеліей поднимался, смѣясь, въ комнату, гдѣ лежалъ теперь, на той самой кровати, рыдая отъ отчаянія, несчастный дядя Эшгельашъ...

XXII.

Каноникъ Діасъ очень просилъ Амаро не ѣздить въ Рикосу, по крайней мѣрѣ, первыя недѣли, чтобы не возбуждать подозрѣній у доны Жозефы и у прислуги. Жизнь Амаро стала еще печальнѣе и унылѣе, чѣмъ первое время послѣ переѣзда на улицу Созасъ. Никого изъ знакомыхъ не оставалось въ Леріи. Послѣ утренней службы въ соборѣ день тянулся всегда томительно медленно; Амаро жилъ въ полномъ одиночествѣ. Только прислужникъ заходилъ къ нему изрѣдка послѣ обѣда, выглядя еще худѣе и мрачнѣе обыкновеннаго. Но Амаро ненавидѣлъ его и старался всячески отдѣлаться отъ его общества.

Иной разъ священникъ заглядывалъ къ Сильверіо, но тотъ дѣйствовалъ ему на нервы своимъ довольнымъ, флегматичнымъ видомъ, вѣчными похвалами адвокату Годиньо и его семьѣ, глупыми шутками и идіотскимъ смѣхомъ. Онъ уходилъ отъ него въ раздраженіи, проклиная судьбу, создавшую его столь непохожимъ на Сильверію. Этотъ человѣкъ былъ счастливъ, по крайней мѣрѣ. Почему же и онъ, Амаро, не былъ тоже хорошимъ, священникомъ, нѣсколько упрямымъ и эгоистичнымъ, со спокойною кровью въ жилахъ?

Амаро бывалъ также у Натаріо, лежавшаго еще въ постели изъ-за перелома ноги. Но ему былъ противенъ видъ комнаты больного съ удушливою атмосферою, пропитанною запахомъ арники и пота, и цѣлымъ эскадрономъ стклянокъ на комодѣ между статуями святыхъ. Натаріо былъ въ ужасномъ настроеніи, и здоровье друзей и знакомыхъ возмущало его, словно личное оскорбленіе.

-- А вы попрежнему чувствуете себя великолѣпно? Чортъ возьми!-- бормоталъ онъ злобно.

Амаро сообщалъ ему новости, напримѣръ, о письмѣ отъ каноника изъ Віеры или о здоровьѣ доны Жозефы. Но Натаріо не интересовался людьми, съ которыми его связывало лишь знакомство; его занимала только судьба враговъ, возбуждавшихъ въ немъ Чувство глубокой ненависти. Онъ спрашивалъ, напримѣръ, сдохъ-ли уже съ голоду Жоанъ Эдуардо.

-- Хоть это дѣло успѣлъ я сдѣлать передъ тѣмъ, какъ лечь въ проклятую постель!

Амаро уходилъ отъ него въ еще болѣе тяжеломъ состояніи и шелъ гулять по лиссабонской дорогѣ. Но стоило ему удалиться отъ городского оживленія, какъ его печаль становилась еще глубже подъ впечатлѣніемъ скучнаго, тоскливаго пейзажа. Жизнь представлялась ему тогда длинною и однообразною, какъ тянувшаяся передъ нимъ и терявшаяся въ вечернемъ туманѣ дорога. На обратномъ пути онъ заходилъ иной разъ на кладбище и бродилъ по кипарисовымъ аллеямъ. Въ самомъ концѣ кладбища, у ограды, ему часто встрѣчался человѣкъ, стоящій на колѣняхъ у простого чернаго креста подъ плакучею ивою. Это былъ дядя Эшгельашъ, съ вѣчнымъ костылемъ, молившійся на могилѣ Тото. Амаро заговаривалъ съ нимъ, и они даже прогуливались вмѣстѣ по аллеямъ, съ фамильярностью, допустимою только въ такомъ мѣстѣ. Отецъ Амаро добродушно утѣшалъ старика: все равно несчастная дѣвушка не жила, а лежала всегда въ постели.

-- Охъ, падре, это была все-таки жизнь... И я остался одинокимъ, какъ перстъ.

-- Всѣ мы одиноки, дядя Эшгельашъ,-- печально отвѣчалъ Амаро.

Звонарь вздыхалъ и спрашивалъ о здоровьѣ доны Жозефы и Амеліи.

-- Онѣ уѣхали въ Рикосу.

-- Бѣдныя, не очень-то тамъ весело.

-- Ничего не подѣлать. Надо нести свой крестъ, дядя Эшгельашъ.

Они шли дальше по обсаженнымъ буксомъ дорожкамъ. Амаро узнавалъ мѣстами могилы, окропленныя имъ при похоронахъ святою водою. Гдѣ были теперь души покойниковъ, которыхъ онъ проводилъ сюда, разсѣянно бормоча слова молитвы и думая только объ Амеліи? Это были могилы мѣстныхъ горожанъ. Амаро зналъ въ лицо близкихъ имъ людей и видѣлъ ихъ сперва горько плачущими на похоронахъ, потомъ весело гуляющими на бульварѣ или за разговорами въ магазинахъ.

Когда онъ возвращался домой, начиналась безконечно-длинная ночь. Онъ пытался читать, но зѣвалъ отъ скуки съ первыхъ же строчекъ. Иногда онъ писалъ канонику. Въ девять часовъ подавали чай; послѣ чаю онъ гулялъ безъ конца по комнатѣ, курилъ, останавливался у окна, глядя во мракъ ночи, читалъ мелькомъ объявленія или два-три извѣстія въ газетѣ и снова ходилъ по комнатѣ, зѣвая такъ громко, что прислуга слышала въ кухнѣ.

Этотъ пустой образъ жизни дѣйствовалъ такъ разслабляюще на его волю, что всякая работа, которая могла бы заполнить долгіе, томительные дни, была ему ненавистна, какъ излишняя, обременительная тяжесть. По утрамъ онъ быстро служилъ обѣдню въ церкви и исполнялъ требы съ досадою и нетерпѣніемъ, обратившись въ отвратительнаго служителя церкви. Единственное, что доставляло ему нѣкоторое утѣшеніе, это колоссальный аппетитъ. Кухарка у него была превосходная, а дона Марія поручила ему, передъ отъѣздомъ въ Віеру, отслужить за ея счетъ полтораста молебновъ по четыреста рейсъ за каждый, и это давало ему возможность угощаться вкусными блюдами, запивая ихъ прекраснымъ виномъ, выбраннымъ для него отцомъ-наставникомъ. Амаро просиживалъ за столомъ цѣлые часы, развалившись на стулѣ, потягивая кофе и жалѣя, что долженъ жить въ разлукѣ съ Амеліей.

-- Что то она тамъ подѣлываетъ, бѣдная!-- думалъ онъ, потягиваясь отъ скуки и лѣни.

Бѣдная Амелія проклинала тѣмъ временемъ свою жизнь въ Рикосѣ.

Еще на пути въ имѣніе дона Жозефа молча дала ей понять, чтобы она не разсчитывала больше на ея прежнюю любовь или на прощеніе. То-же самое отношеніе продолжалось и по пріѣздѣ. Старуха стала прямо невыносима. Она рѣзко гнала Амелію прочь, если та хотѣла поправить ей подушки или шаль, упорно молчала, когда Амелія проводила вечеръ въ ея комнатѣ за шитьемъ, и постоянно вздыхала, намекая на тяжелое бремя, посланное ей Богомъ на послѣдокъ дней.

Амелія обвиняла въ этомъ отца Амаро. Онъ обѣщалъ ей, что крестная мать будетъ обходиться съ нею мягко и снисходительно, а вмѣсто этого она попала въ руки злой, старой дѣвы и ханжи.

Очутившись одна въ большой, холодной комнатѣ съ кроватью подъ балдахиномъ и двумя креслами, обитыми колеей, Амелія проплакала всю ночь. На утро она спустилась въ садъ познакомиться съ арендаторомъ и его женою въ надеждѣ, что найдетъ въ нихъ пріятное общество. Но жена оказалась сухою и мрачною женщиною въ траурѣ со слабымъ, стонущимъ голосомъ, а арендаторъ былъ похожъ на орангутанга и производилъ отталкивающее впечатлѣніе огромными, торчащими ушами, выпяченною нижнею челюстью и впалою грудью, какъ у чахоточнаго. Амелія ушла отъ нихъ поскорѣе и отправилась бродить по фруктовому саду; но дорожки поросли сорною травою, и тѣнь подъ густыми деревьями дѣйствовала на нее угнетающе.

Она предпочла тогда проводить дни дома. Окна ея комнаты выходили на фасадъ, и взглядъ бродилъ часами по печальному пейзажу -- однообразнымъ, безплоднымъ пространствамъ съ отдѣльными чахлыми деревцами.

По утрамъ она помогала донѣ Жозефѣ дѣлать туалетъ и усаживала ее на диванѣ, садясь рядомъ съ нею съ какимъ-нибудь рукодѣліемъ; но старуха угрюмо молчала и хрипѣла или откашливалась. Амеліи пришла въ голову мысль выписать изъ города свой рояль, но старуха разсердилась, услышавъ объ этомъ.

-- Ты, вѣрно, съ ума сошла. У меня разстроено здоровье, а ты собираешься барабанить на роялѣ. Тоже выдумала!

Гертруда также почти не разговаривала съ него, исчезая въ каждую свободную минуту. Она была родомъ изъ этой деревни и уходила болтать съ прежними сосѣдками.

Хуже всего чувствовала себя Амелія по вечерамъ. Уложивъ старуху въ постель, она оставалась въ ея спальнѣ, чтобы читать вечернія молитвы съ нею и Гертрудою. Прислуга зажигала старую, жестяную лампу, съ абажуромъ, и весь вечеръ проходилъ въ зловѣщей тишинѣ, нарушаемой только жужжаніемъ прялки Гертруды.

Прежде чѣмъ ложиться спать, онѣ плотно запирали всѣ двери изъ боязни воровъ, и тогда начиналось для Амеліи самое тяжелое время. Суевѣрный страхъ не давалъ ей спать. Она слышала все время какіе-то непонятные звуки: то скрипѣлъ полъ въ коридорѣ подъ чьими-то быстрыми шагами, то пламя свѣчи склонялось, словно подъ невидимымъ дыханіемъ, то слышалось вдали, около кухни, паденіе какого-то тѣла. Амелія торопливо шептала молитвы, закутавшись съ головою въ одѣяло; но если она засыпала, ее мучили кошмары. Однажды она проснулась внезапно, услышавъ голосъ, простонавшій за высокою спинкою кровати:-- Амелія, готовься, твой конецъ пришелъ.-- Она вскочила въ ужасѣ и побѣжала въ одной рубашкѣ къ старой Гертрудѣ.

Но въ слѣдующую ночь голосъ опять заговорилъ, когда она стала засыпать:-- Амелія, помни о своихъ грѣхахъ! Готовься, Амелія!-- Она закричала и лишилась чувствъ. Къ счастью, Гертруда не успѣла еще лечь, прибѣжала на крикъ и застала дѣвушку, лежащею неподвижно поперекъ кровати съ холодными руками. Она разбудила жену арендатора, и онѣ вдвоемъ привели Амелію въ чувство съ большимъ трудомъ. Съ этихъ поръ Гертруда спала въ ея комнатѣ, и голосъ пересталъ грозить Амеліи изъ-за спинки кровати.

Однако, мысль о смерти и страхъ передъ муками ада не покидали ее ни днемъ, ни ночью. Она впала въ истеричную меланхолію, сразу постарѣла и опустилась, стала ходить грязная и растрепанная, не заботясь о своемъ грѣшномъ тѣлѣ. Всякое движеніе, всякое усиліе, было противно ей. Она даже молилась неохотно, считая это безполезнымъ, и спрятала на дно сундука приданое, которое шила для ребенка; у нея явилась ненависть къ существу, шевелившемуся въ ея животѣ и погубившему ее. Но еще больше ненавидѣла она соблазнившаго ее, негоднаго священника. Мысль о немъ приводила ее въ отчаяніе. Онъ жилъ себѣ спокойно въ Леріи, сладко ѣлъ и пилъ, исповѣдывалъ другихъ, можетъ быть, даже ухаживалъ за ними, а она терзалась тутъ въ одиночествѣ подъ бременемъ грѣха, въ который онъ ввергъ ее.

Это возбужденное состояніе, навѣрно, привело бы ее къ смерти, если бы не аббатъ Феррао, навѣщавшій теперь очень часто сестру каноника.

Амелія слышала еще раньше, что аббатъ Феррао "большой оригиналъ"; но никто не отрицалъ у него жизненнаго опыта и глубокой учености. Онъ служилъ въ этомъ приходѣ уже очень давно и жилъ среди бѣдныхъ людей, въ безплодной мѣстности, питаясь хлѣбомъ и молокомъ. Это былъ такой добрый человѣкъ, что онъ охотно шелъ въ грозу и бурю до полмили, если у какого-нибудь прихожанина болѣли зубы, или у старухи сдохла коза... Въ его карманахъ всегда находилось нѣсколько монетъ на нужды бѣдняковъ; онъ былъ въ большой дружбѣ съ деревенскими ребятишками и плелъ имъ лапти изъ коры.

При всемъ этомъ онъ отличался такою чистотою нравовъ, что его прозвали въ округѣ "красною дѣвицею". Какъ священникъ, онъ тоже пользовался превосходною репутаціею и исполнялъ съ глубокимъ благоговѣніемъ всѣ свои духовныя обязанности. Утромъ онъ готовился къ дневной работѣ горячею молитвою, освѣжавшею его душу; вечеромъ ложился спать не иначе, какъ перебравъ мысленно все, что сдѣлалъ за день. А свободное время уходило у него всегда на чтеніе.

У аббата Феррао былъ только одинъ недостатокъ: онъ любилъ охоту и самъ стыдился этого, считая грѣхомъ убивать бѣдныхъ птицъ, летающихъ по полямъ. Но когда искушеніе брало вверхъ, онъ хваталъ ружье, свистѣлъ своему Франту и шелъ по лугамъ и оврагамъ съ развѣвающимися по вѣтру полами рясы. На обратномъ же пути онъ крался вдоль стѣнъ, съ убитою дичью въ мѣшкѣ, шепча слова молитвы и отвѣчая на привѣтствія встрѣчныхъ людей съ опущенными глазами и виноватымъ видомъ.

Амеліи сразу понравился этотъ человѣкъ, несмотря на его деревенскую внѣшность и огромный носъ; ея симпатія еще усилиласъ, когда она увидала, что дона Жозефа принимаетъ аббата не особенно любезно, несмотря на все уваженіе къ нему ея брата.

Причиною этого было то, что старуха поговорила съ нимъ разъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ и рѣшила, съ авторитетомъ опытной, старой ханжи, что онъ слишкомъ слабъ и снисходителенъ, какъ исповѣдникъ.

Эти двое не поняли другъ друга. Славный Феррао прожалъ всю жизнь въ приходѣ изъ пятисотъ душъ, поклонявшихся безо всякихъ мудрствованій Господу Богу, Пресвятой Дѣвѣ и Святому Викентію, покровителю прихода, и былъ мало опытенъ въ дѣлахъ исповѣди; а тутъ передъ нимъ была сложная душа капризной и упрямой городской ханжи. Выслушивая длинный перечень смертныхъ грѣховъ, бѣдный аббатъ только шепталъ въ изумленіи:

-- Какъ это странно, какъ это странно!

Дона Жозефа подробно разсказывала ему свои грѣхи. Въ первый-же вечеръ по пріѣздѣ въ Рикосу, начавъ читать молитвы Божіей Матери, она вспомнила, вдругъ, что оставила въ городѣ красную фланелевую юбку, такъ хорошо грѣвшую ей ноги во время приступовъ боли. Она начинала молитву снова тридцать восемь разъ, а красная юбка неизмѣнно становилась между него и Богородицею! Она перестала молиться, измучившись и выбившись изъ силъ, я почувствовала сейчасъ-же сильную боль въ ногахъ; внутренній голосъ сказалъ ей, что это Божія Матерь колетъ ей ноги булавками изъ мести...

Аббатъ привскочилъ на стулѣ.

-- Полно, что вы говорите, сеньора!

-- Охъ, это еще не все, сеньоръ аббатъ.

Ее мучилъ еще одинъ грѣхъ; за молитвою она чувствовала иногда, что къ горлу подступаетъ мокрота. И вотъ ей приходилось сплевывать ее съ именемъ Господа Бога или Пресвятой Дѣвы на устахъ. Иной разъ она глотала мокроту, но тогда имя Божіе спускалось съ нею вмѣстѣ въ желудокъ и даже смѣшивалось съ пищею. Что дѣлать въ такихъ случаяхъ?

Аббатъ вытиралъ со лба потъ, вытаращивъ глаза отъ ужаса и изумленія.

Но было кое-что еще похуже; наканунѣ вечеромъ она принялась молиться, вполнѣ спокойно и съ благоговѣніемъ, святому Франциску, и вдругъ -- непонятно почему -- ей стало любопытно узнать, какъ выглядитъ Святой Францискъ голымъ.

Славный Феррао заерзалъ на стулѣ. Дона Жозефа глядѣла на него тревожно, ожидая спасительнаго совѣта.

-- Васъ давно уже мучатъ такія сомнѣнія, сеньора?

-- Всю жизнь, сеньоръ аббатъ.

-- И вамъ приходилось встрѣчаться съ людьми, подверженными подобнымъ страхамъ и мыслямъ?

-- Всѣ мои знакомые, весь свѣтъ подверженъ этому... Врагъ рода человѣческаго не избралъ меня одну... Онъ искушаетъ всѣхъ.

-- А чѣмъ вы спасались всегда отъ этого состоянія?

-- Охъ, сеньоръ аббатъ, наши святые люди въ городѣ -- отцы Амаро, Сильверіо и Гедишъ -- всегда находили выходъ изъ затруднительнаго положенія... о, что это за искусные и добродѣтельные люди!

Аббатъ Феррао молчалъ нѣкоторое время, печально думая о томъ, что цѣлыя сотни священниковъ держатъ свою паству во мракѣ и въ страхѣ передъ небомъ, изображая Бога и Его святыхъ не менѣе испорченными существами, чѣмъ Калигула и его придворные.

Онъ рѣшилъ тогда просвѣтить узкій мозгъ старой ханжи и сказалъ, что всѣ ея сомнѣнія вызваны нелѣпымъ страхомъ оскорбить Бога... Господь вовсе не злой и мстительный повелитель, а любящій отецъ и добрый другъ... Ему надо служить изъ любви, а не изъ страха, и всѣ эти сомнѣнія на счетъ Божіей Матери, колющей ноги булавками, и имени Божія, спускающагося въ желудокъ, вызываются лишь разстроеннымъ воображеніемъ. Въ концѣ концовъ аббатъ посовѣтовалъ ей не утомлять себя чрезмѣрно молитвою и позаботиться о своемъ здоровьѣ, чтобы набраться силъ.

-- А слѣдующій разъ, какъ я приду,-- сказалъ онъ на прощанье:-- мы поговоримъ объ этомъ еще, и, я надѣюсь, душа ваша обрѣтетъ спокойствіе.

-- Благодарю васъ,-- возразила старуха сухо.

И когда Гертруда пришла черезъ нѣсколько минутъ и принесла бутылку съ горячею водою, дона Жозефа воскликнула возмущеннымъ тономъ:

-- Охъ, онъ никуда не годится, никуда не годится! Онъ не понялъ меня. Это очень ограниченный человѣкъ и при томъ франкмасонъ. Гертруда! Какой позоръ для служителя Господня!

Слѣдующій разъ, когда аббатъ попробовалъ, по чувству долга, заняться воспитаніемъ ея души, старуха объявила ему безъ обиняковъ, что исповѣдуется всегда у отца Гусмао и считаетъ неделикатнымъ пользоваться для спасенія души совѣтами другого лица.

Аббатъ покраснѣлъ.

-- Конечно, конечно, сеньора, вы правы: надо быть очень щепетильнымъ въ подобныхъ вопросахъ.

Онъ ушелъ. И впредь, когда онъ являлся, то заходилъ къ старухѣ только на нѣсколько минутъ справиться о здоровьѣ и поговорить о погодѣ и о мѣстныхъ интересахъ, а затѣмъ шелъ на террасу болтать съ Амеліей.

Ея грустный видъ возбудилъ въ немъ сочувствіе; Амелія со гвоей стороны находила удовольствіе и развлеченіе въ разговорахъ съ аббатомъ. Они скоро такъ подружились, что Амелія ходила всегда поджидать его на дорогѣ, у дома кузнеца, въ тѣ дни, когда онъ долженъ былъ придти. Разговоры съ аббатомъ совсѣмъ не походили на сплетни старухъ на улицѣ Милосердія и производила на нее освѣжающее впечатлѣніе, словно широкій, зеленый пейзажъ послѣ четырехъ стѣнъ тѣсной каморки въ городѣ. Аббатъ разговаривалъ обо всемъ -- о морали, о путешествіяхъ, о великихъ людяхъ, о земледѣліи, о житіяхъ святыхъ и даже о хозяйственныхъ вопросахъ.

Болтая съ нимъ однажды во фруктовомъ саду, Амелія заговорила о мучившихъ ее страхахъ и о шумѣ, слышавшемся ей по ночамъ.

-- Какой срамъ!-- сказалъ аббатъ, смѣясь.-- Развѣ можно бояться такой ерунды въ вашемъ возрастѣ?

Она подробно разсказала ему тогда о голосахъ, говорившихъ ночью изъ-за спинки кровати.

Лицо аббата стало очень серьезно.

-- Сеньора,-- сказалъ онъ:-- вы должны непремѣнно побороть въ себѣ разстроенное воображеніе. Конечно, на свѣтѣ случаются чудеса, но Господь никогда не говоритъ ни съ кѣмъ изъ-за спинки кровати и не позволяетъ діаволу дѣлать это. Если васъ терзаютъ тяжкіе грѣхи, то это въ васъ говоритъ голосъ совѣсти, и никакая Гертруда не поможетъ вамъ, несмотря на то, что она теперь спитъ въ вашей комнатѣ... Вы будете слышать ихъ, хотя бы оглохли внезапно. Единственное, что можетъ облегчить васъ, это успокоеніе совѣсти, требующей покаянія и очищенія...

Они поднялись на террасу; Амелія устало спустилась на каменную скамейку, глядя на разстилавшуюся передъ него равнину, крыши сараевъ, гумно и мокрыя отъ утренняго дождя поля. Слова аббата навели ее на мысль о душевномъ покоѣ, который могло дать ей покаяніе, и ей страстно захотѣлось мира и отдыха.

Какая-то птичка запѣла, потомъ замолчала и слова запѣла, черезъ минуту, заливаясь такого веселою, громкою трелью, что Амелія попеволѣ улыбнулась.

-- Это соловей.

-- Соловьи не поютъ въ это время дня,-- сказалъ аббатъ.-- Это черный дроздъ. Вотъ онъ не слышитъ никакихъ голосовъ и не боится привидѣній. Ишь, какъ заливается, плутяга!

Амелія расплакалась вдругъ отъ звонкаго пѣнія веселой птички. какъ бываетъ иногда съ истеричными женщинами, плачущими безо всякой причины.

-- Ну, ну, въ чемъ-же дѣло?-- спросилъ аббатъ съ изумленіемъ, беря ее за руку съ фамильярностью стараго друга.

-- О, какъ я несчастна!-- пробормотала Амелія, надрываясь рыданіями.

Онъ заговорилъ добродушнымъ, отеческимъ тономъ:

-- Вы не имѣете никакого основанія къ тому, чтобы быть несчастною. Каковы бы ни были ваши огорченія, христіанская душа всегда можетъ найти утѣшеніе... Нѣтъ грѣха, котораго Господь не простилъ-бы... Вы не должны только таить горе въ себѣ; оно душитъ васъ и заставляетъ плакать. Если я могу помочь вамъ чѣмъ-нибудь, облегчить ваше горе, то приходите ко мнѣ...

-- Когда?-- опросила она, желая воспользоваться какъ можно скорѣе помощью этого святого человѣка.

-- Когда хотите,-- отвѣтилъ онъ, смѣясь.-- У меня нѣтъ опредѣленныхъ часовъ для утѣшенія. Церковь открыта всегда, и Господь никогда не покидаетъ ея.

На слѣдующее утро, на зарѣ, прежде чѣмъ дона Жозефа проснулась, Амелія отправилась въ церковь и простояла два часа на колѣняхъ въ маленькой исповѣдальнѣ.

XXIII.

Отецъ Амаро кончилъ обѣдать и курилъ, глядя въ потолокъ, чтобы не видѣть изможденнаго лица прислужника, сидѣвшаго передъ нимъ неподвижно уже полчаса и ставившаго по вопросу черезъ каждыя десять минутъ.

-- Вы не подписаны больше на Націю, падре?

-- Нѣтъ, сеньоръ, я читаю теперь Популярную Газету.

Прислужникъ замолчалъ и скоро началъ напряженно готовить губы къ новому вопросу.

-- А что, ничего неизвѣстно про негодяя, написавшаго пасквиль въ газетѣ?

-- Нѣтъ, сеньоръ, онъ уѣхалъ въ Бразилію.

Прислуга вошла въ это время со словами: "къ падре пришли и желаютъ поговорить съ нимъ". Это была ея манера докладывать священнику о приходѣ Діонизіи.

Діонизія не заглядывала уже нѣсколько недѣль, и Амаро съ любопытствомъ вышелъ изъ столовой, заперъ за собою дверь и вызвалъ ее на площадку лѣстницы.

-- Я къ вамъ съ новостью, падре. Жоанъ Эдуардо вернулся.

-- Вотъ тебѣ и на!-- воскликнулъ священникъ.-- А я только что говорилъ о немъ. Подумайте, какое совпаденіе!

-- Ахъ, какъ я удивилась при видѣ его! И знаете, онъ поступилъ гувернеромъ къ дѣтямъ помѣщика въ Пояишѣ. Только я не знаю, живетъ ли онъ тамъ или проводить у нихъ весь день съ утра до вечера... Платье на немъ новое, видъ самый франтоватый... Я прибѣжала сказать вамъ, потому что онъ легко можетъ натолкнуться на Амелію тамъ въ Рикосѣ. Это, вѣдь, на пути въ имѣніе въ Пояишѣ. Какъ по-вашему?

-- Грязное животное!-- проворчалъ Амаро со злобою.-- Является, когда уже больше не нуженъ. Что же, онъ и не былъ бъ Бразиліи?

-- Повидимому, нѣтъ. Я видѣла, какъ онъ выходилъ сегодня изъ лавки Фернандиша такимъ франтомъ и молодцомъ. Все-таки лучше бы предупредить барышню, падре, чтобы она меньше подходила къ окну.

Амаро далъ ей двѣ серебряныхъ монеты и, избавившись отъ прислужника, черезъ четыре часа былъ уже на пути въ Рикосу.

Сердце его сильно билось, когда онъ увидалъ большой, заново выкрашенный домъ съ широкою боковою террасою. Наконецъ-то могъ онъ увидѣть свою Амелію! И онъ уже предвкушалъ удовольствіе заключить ее въ свои объятія и услышать ея радостные возгласы.

Войдя въ домъ, онъ хлопнулъ въ ладоши. Одна изъ дверей открылась, и Амелія выглянула оттуда непричесанная и въ нижней юбкѣ; она вскрикнула, захлопнула дверь, и священникъ услышалъ, какъ она убѣжала внутрь дома. Онъ остался стоять посреди комнаты съ зонтикомъ подъ мышкой, чувствуя себя нѣсколько обиженнымъ, и уже собирался вторично ударить въ ладоши, какъ въ комнату явилась Гертруда.

-- Ахъ, это вы, падре! Войдите, пожалуйста. Наконецъ-то! Барыня, барыня, это отецъ Амаро!-- закричала она, обрадовавшись нежданному гостю въ одиночествѣ Рикосы, и повела его въ комнату доны Жозефы. Старуха лежала на диванѣ, закутанная въ шаль и съ покрытыми пледомъ ногами.

-- Ну, какъ поживаете, дона Жозефа? Какъ ваше здоровье?

Она не смогла ничего отвѣтить, закашлявшись отъ возбужденія.

-- Какъ видите, падре,-- прошептала она очень слабымъ голосомъ.-- Плохо мое здорвье; старость пришла. А вы какъ поживаете? Куда это вы пропали?

Амаро объяснилъ свое долгое отсутствіе дѣлами службы. Ему стало ясно, теперь, при видѣ этого желтаго, впалаго лица подъ противною, черною наколкою, какъ печально жилось тутъ бѣдной Амеліи. Онъ спросилъ, гдѣ она, добавивъ, что видѣлъ ее издали, но она убѣжала.

-- Она не одѣта,-- отвѣтила старуха.-- У насъ сегодня уборка.

Амаро поинтересовался узнать, какъ онѣ проводятъ время въ одиночествѣ.

-- Я лежу здѣсь одна. Амелія живетъ совсѣмъ особо.

Каждое слово, повидимому, утомляло ее и усиливало хрипоту

-- Такъ перемѣна не принесла вамъ, значитъ, никакой пользы?

Она отрицательно покачала головою. Но дверь открылась, и Амелія вошла бъ своемъ старомъ, красномъ капотѣ, съ наскоро причесанными волосами.

-- Извините, падре, сегодня у насъ уборка.

Онъ пожалъ ей руку съ серьезнымъ видомъ, и оба замолчала. Амелія не поднимала глазъ съ полу, крутя дрожащею рукою кончикъ шали, наброшенной на плечи. Амаро нашелъ въ ней нѣкоторую перемѣну: лицо ея опухло слегка, у угловъ рта появились морщины. Надо было сказать что-нибудь, и онъ спросилъ, какъ она поживаетъ.

-- Ничего, спасибо. Здѣсь немного скучно. Аббатъ Феррао правильно говоритъ, что это великое дѣло чувствовать себя дома въ своей семьѣ.

-- Никто не пріѣзжалъ сюда для развлеченія,-- перебила старуха рѣзкимъ голосомъ, въ которомъ не осталось и слѣда прежняго утомленія.

Амелія поблѣднѣла и опустила голову.

Амаро понималъ, что подобное отношеніе мучительно для Амеліи, и сказалъ очень строгимъ тономъ:

-- Это вѣрно, вы пріѣхали сюда не для развлеченія, но также и не для того, чтобы изводить другъ друга. Нельзя отравлять жизнь окружающимъ своимъ сквернымъ настроеніемъ. Это самый тяжелый грѣхъ въ глазахъ Господа Бога. Подобные люди недостойны милосердія Божія.

Старуха захныкала.

-- Охъ, какое испытаніе послалъ мнѣ Господь на старости лѣтъ!

Священникъ сталъ объяснять, что дона Жозефа переносятъ болѣзнь не какъ истинная христіанка. Ничто такъ не гнѣвить Бога, какъ возмущеніе противъ посылаемыхъ Имъ испытаній... Это значитъ возставать противъ Его справедливыхъ требованій.

-- Вы правы, падре,-- пробормотала старуха сконфуженно.-- Я сама не знаю иной разъ, что говорю. Это все отъ болѣзни.

-- Хорошо, сеньора, надо смириться и постараться видѣть все въ розовомъ свѣтѣ. Господу Богу больше всего угодно такое чувство. Я понимаю, что тяжело жить здѣсь взаперти...

-- То же самое говоритъ и аббатъ Феррао,-- вставила Амелія.-- Крестная мамаша не можетъ привыкнуть къ здѣшней обстаровкѣ.

Имя аббата Феррао побудило Амаро спросить, часто ли онъ навѣщаетъ ихъ.

-- О, почти ежедневно, спасибо ему,-- отвѣтила Амелія.

-- Это святой человѣкъ,-- добавила Гертруда.

-- Конечно, конечно,-- пробормоталъ Амаро, непріятно пораженный такимъ восторженнымъ отношеніемъ къ аббату.-- Онъ -- очень добродѣтельный человѣкъ.

-- Охъ, это вѣрно, но...-- и старуха замялась, не рѣшаясь высказать свои сомнѣнія.-- Вотъ, падре, если бы, вы могли навѣщать меня и помочь мнѣ нести тяжелый крестъ...

-- Я буду непремѣнно заходить, сеньора. Вамъ полезно развлекаться иногда и поболтать... Кстати, я получилъ сегодня письмо отъ сеньора каноника.

Онъ вынулъ письмо изъ кармана и прочиталъ нѣсколько мѣстъ изъ него. Отецъ-наставникъ выкупался уже пятнадцать разъ, публики было очень много, погода стояла превосходная, по вечерамъ всѣ знакомые ходили вмѣстѣ гулять и смотрѣть, какъ рыбаки тянутъ сѣти. Сеньора Жоаннера здорова, но постоянно говоритъ о дочери.

-- Бѣдная мама,-- захныкала Амелія.

Но стало быстро темнѣть; Гертруда пошла за лампою. Амаро всталъ.

-- Я долженъ проститься теперь, сеньора. Будьте увѣрены, я зайду непремѣнно на-дняхъ-же. И не падайте духомъ... Берегите себя, и Богъ не оставить васъ своею милостью.

-- Охъ, падре, не забывайте насъ, пожалуйста,

Амелія протянула ему руку, прощаясь тутъ-же въ комнатѣ, но Амаро сказалъ шутливо:

-- Если вамъ не трудно, покажите мнѣ, пожалуйста, дорогу. Я боюсь заблудиться въ этомъ огромномъ домѣ.

Они вышли вдвоемъ, и какъ только за ними закрылась дверь залы. Амаро остановился.

-- Она изводитъ тебя, голубушка, неправда-ли?-- спросилъ онъ.

-- Я не заслуживаю ничего лучшаго,-- отвѣтила она, опуская глаза,

-- Безстыжая! Подожди, я отпою ей это. Ненаглядная моя, если бы ты знала, какъ я истосковался по тебѣ!

Онъ потянулся, чтобы обнять ее, но Амелія испуганно попятилась назадъ.

-- Это что такое?-- спросилъ Амаро съ изумленіемъ.

-- Какъ что?

-- Что это за манера? Ты не хочешь поцѣловать меня, Амелія? Ты съ ума сошла?

Она подняла руки въ тревожной мольбѣ и заговорила дрожащимъ голосомъ:

-- Нѣтъ, падре, оставьте меня. Это кончено. Довольно того, что мы такъ нагрѣшили. Это большое несчастье. Теперь я желаю только душевнаго спокойствія.

-- Ты глупа. Кто внушилъ тебѣ эту ерунду?

И онъ снова направился къ ней съ распростертыми объятіями.

-- Не трогайте меня, ради Христа,-- закричала она, быстро отступая къ двери.

Онъ пристально поглядѣлъ на нее въ нѣмомъ гнѣвѣ.

-- Хорошо, какъ угодно,-- сказалъ онъ рѣзко.-- Во всякомъ случаѣ я долженъ предупредить васъ о томъ, что Жоанъ Эдуардо вернулся и проѣзжаетъ ежедневно мимо дома, а поэтому вамъ лучше не показываться у окна.

-- Что мнѣ за дѣло до Жоана Эдуардо и до всего, что произошло?

-- Конечно,-- возразилъ онъ съ ѣдкимъ сарказмомъ:-- теперь аббатъ Феррао сталъ великимъ человѣкомъ.

-- Я обязана ему очень многимъ, это вѣрно...

Гертруда вошла въ это время съ зажженною лампою, и Амаро удалился, не попрощавшись съ Амеліей и заскрежетавъ зубами отъ бѣшенства.

Однако, длинный путь до города пѣшкомъ успокоилъ его. Амелія просто была одинока въ огромномъ домѣ, терпѣла колкости отъ старухи, подпала вліянію моралиста Феррао и стала склонна къ цѣломудрію. Глупости! Если онъ начнетъ бывать въ Рикосѣ, то вернетъ себѣ прежній авторитетъ и власть черезъ недѣлю... Стоило только приняться за нее, и все устроится.

Онъ провелъ безпокойную ночь, мучась желаніемъ Амеліи больше, чѣмъ когда-либо. На слѣдующій день онъ отправился въ Рикосу, взявъ съ собою букетъ розъ.

Старуха очень обрадовалась его приходу. Если бы не разстояніе, она попросила бы его навѣщать ее ежедневно... Послѣ его прихода наканунѣ она даже молилась съ большимъ благоговѣніемъ.

Амаро разсѣянно улыбался, не спуская глазъ съ двери.

-- А гдѣ-же Амелія?-- спросилъ онъ, наконецъ.

-- Ея нѣтъ дома. Она уходитъ теперь каждый день къ аббату,-- отвѣтила старуха раздраженно.

-- Ахъ, вотъ какъ!-- сказалъ Амаро съ искусственною улыбкою.-- Что-же! Аббатъ очень почтенный человѣкъ.

-- Охъ, нѣтъ, охъ, нѣтъ!-- воскликнула дона Жозефа.-- Онъ не понимаетъ меня. У него очень странный образъ мыслей. Онъ не можетъ внушить добродѣтели.

-- Онъ -- человѣкъ науки,--сказалъ Амаро.

Старуха приподнялась на локтѣ, понизила голосъ, и ея худое, безобразное лицо зажглось ненавистью.

-- Говоря между нами, Амелія поступила очень скверно, я я никогда не прощу ей этого. Она исповѣдалась у аббата. Это крайне неделикатно, разъ она исповѣдуется всегда у васъ и видѣла съ вашей стороны только хорошее. Она -- неблагодарная, измѣнница!

Амаро поблѣднѣлъ.

-- Такъ она ходитъ каждый день къ аббату?

-- Почти каждый день. Она уходитъ сейчасъ послѣ чаю и возвращается всегда въ это время. Охъ, какъ мнѣ непріятно это!

Амаро сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ въ сильномъ возбужденіи и протянулъ старухѣ руку.

-- Мнѣ пора итти, сеньора. Я зашелъ только на минутку. До скораго свиданья.

И, не слушая старухи, просившей его остаться къ обѣду, онъ спустился по лѣстницѣ, какъ стрѣла, и пошелъ быстро не направленію къ дому аббата, неся съ собою букетъ розъ.

Амелія стояла около дома кузнеца и собирала полевые цвѣти у края дороги.

-- Что ты тутъ дѣлаешь?-- закричалъ онъ, подходя къ ней.

Она обернулась, вскрикнувъ отъ неожиданности.

-- Что ты тутъ дѣлаешь?-- повторилъ онъ.

Услышавъ сердитый голосъ и обращеніе на ты, Амелія быстро приложила палецъ къ губамъ. Аббатъ былъ рядомъ, у кузнеца въ домѣ.

-- Послушай,-- сказалъ Амаро съ горящими глазами, хватая ее за руку: -- Ты исповѣдалась аббату?

-- Зачѣмъ вамъ это знать? Да, исповѣдалась... Это не позоръ.

-- И ты призналась во всемъ, во всемъ рѣшительно?-- спросилъ онъ, стиснувъ зубы отъ бѣшенства.

Она смутилась и тоже перешла на ты.

-- Ты-же самъ говорилъ мнѣ много разъ, что нѣтъ тяжелѣе грѣха, какъ скрывать что-нибудь отъ исповѣдника!

-- Негодная!-- заревѣлъ Амаро, пожирая ее глазами. Несмотря на гнѣвъ, туманившій его разсудокъ, онъ находилъ ее похорошѣвшею; тѣло ея округлилось, губы порозовѣли на деревенскомъ воздухѣ и вызывали въ немъ желаніе укусить ихъ.

-- Послушай,-- сказалъ онъ, въ порывѣ животнаго желанія.-- Дѣло сдѣлано. Мнѣ безразлично теперь. Исповѣдуйся самому діаволу, если желаешь. Но ко мнѣ ты должна оставаться такою, какъ была.

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- возразила она энергично и сдѣлала нѣсколько шаговъ по направленію къ дому кузнеца.

-- Подожди, поплатишься ты за это, проклятая,-- процѣдилъ священникъ сквозь зубы, повернувшись и уходя по дорогѣ въ глубокомъ отчаяніи.

Онъ почти бѣжалъ до города въ порывѣ негодованія, обдумывая планы мести, и пришелъ домой измученный, съ букетомъ розъ въ рукахъ. Дома, въ одиночествѣ, ему стало ясно, что онъ безсиленъ. Что дѣлать? Разсказать въ городѣ, что Амелія беременна? Это значило выдать себя самого. Распустить слухъ о томъ, что она въ связи съ аббатомъ Феррао? Но семидесятилѣтній старикъ былъ такъ безобразенъ и славился такою безупречною жизнью, что никто не повѣрилъ-бы этой нелѣпости... А потерять Амелію, отказаться отъ надежды сжимать въ объятіяхъ ея бѣлоснѣжное тѣло, это было выше его силъ. Нѣтъ, надо было упорно преслѣдовать ее и возбудить въ ней то желаніе, которое мучило его теперь больше, чѣмъ когда-либо.

Онъ провелъ всю ночь за письменнымъ столомъ и написалъ Амеліи нелѣпое письмо въ шесть страницъ, полное страстной мольбы, восклицательныхъ знаковъ и угрозъ самоубійства.

Діонизія отнесла это письмо на слѣдующее утро. Отвѣтъ пришелъ только вечеромъ Черезъ мальчика, служившаго въ Рикосѣ. Съ какою жадностью разорвалъ Амаро конвертъ! Но на бумагѣ были написаны только слова: "прошу васъ оставить меня въ покоѣ съ моими грѣхами".

Но Амаро не успокоился и отправился на другой же день навѣстить дону Жозефу. Амелія сидѣла у нея въ комнатѣ, когда онъ вошелъ; она очень поблѣднѣла, но не подняла глазъ надъ шитьемъ все время, пока онъ былъ въ комнатѣ.

Амаро написалъ ей второе письмо; она не отвѣтила на него. Онъ поклялся, что не вернется больше въ Рикосу, но, проведя безсонную ночь и измучившись видѣніемъ обнаженнаго тѣла Амеліи, отправился къ ней на слѣдующій же день, покраснѣвъ при встрѣчѣ съ рабочимъ, чинившимъ дорогу и видѣвшимъ его теперь каждый день.

Шелъ мелкій дождикъ. На порогѣ дома Амаро встрѣтился съ аббатомъ Феррао, открывавшимъ зонтикъ.

-- Вотъ такъ встрѣча, сеньоръ аббатъ!-- сказалъ онъ.

Аббатъ отвѣтилъ безо всякой задней мысли.

-- Это, кажется, не должно бы удивлять васъ, падре. Вы бываете здѣсь ежедневно.

Амаро вспылилъ.

-- А вамъ что за дѣло, бываю я здѣсь или нѣтъ? Развѣ это вашъ домъ?

Его несправедливая грубость оскорбила аббата.

-- Положимъ, для всѣхъ было бы лучше, если бы вы не приходили.

-- А почему, сеньоръ аббатъ, почему?-- закричалъ Амаро, совсѣмъ забывшись.

Добрый старикъ сообразилъ только теперь, что совершилъ самый тяжелый грѣхъ для католическаго священника. Онъ узналъ про любовь Амаро на исповѣди и нарушилъ тайну ея, высказавъ священнику неодобреніе по поводу его упорства въ грѣхѣ. Поэтому онъ низко поклонился и сказалъ со смиреніемъ:

-- Вы нравы, сеньоръ. Прошу васъ извинить меня за необдуманныя слова. Всего хорошаго, падре.

-- Всего хорошаго, сеньоръ аббатъ.

Амаро не вошелъ въ домъ, а вернулся въ городъ подъ дождемъ и написалъ Амеліи длиннѣйшее письмо, изложивъ въ немъ всю сцену съ аббатомъ и ругая его на чемъ свѣтъ стоитъ. Но на это письмо тоже не послѣдовало отвѣта.

Онъ рѣшилъ тогда, что такое упорство не можетъ быть вызвано однимъ раскаяніемъ и страхомъ передъ муками ада.-- Тутъ пахнетъ мужчиною,-- рѣшилъ онъ и сталъ бродить по ночамъ вокругъ дома, въ Рикосѣ. Но ему ни разу не встрѣтилось ничего подозрительнаго; все было тихо въ домѣ. Однажды только, бродя вдоль ограды фруктоваго сада, онъ услышалъ на дорогѣ изъ Пояишъ мужской голосъ, напѣвавшій сантиментальный вальсъ. Въ темнотѣ мелькнулъ блестящій кончикъ сигары, и Амаро поспѣшилъ спрятаться въ сараѣ на краю дороги.

По голосу и походкѣ ему нетрудно было узнать Жоана Эдуардо; но, несмотря на это, онъ вынесъ твердое убѣжденіе, что, если даже къ Амеліи ходилъ ночью мужчина, то это не былъ Жоанъ Эдуардо. Однако, боязнь быть застигнутымъ на мѣстѣ побудила его отказаться отъ ночныхъ прогулокъ въ Рикосу.

Встрѣтившійся ему ночью человѣкъ былъ, дѣйствительно, Жоанъ Эдуардо. Онъ останавливался всегда на минутку, проходя мимо дома въ Рикосѣ, и печально глядѣлъ на стѣны, гдѣ жила Амелія; несмотря на всѣ разочарованія, дѣвушка оставалась для него по-прежнему самымъ драгоцѣннымъ существомъ на свѣтѣ. Эта страстная любовь служила для него какъ бы объясненіемъ всѣхъ его невзгодъ и огорченій и возбуждала въ немъ жалость къ самому себѣ. Онъ приписывалъ все -- потертое пальто, голоданіе, нужду -- своей роковой любви къ Амеліи и преслѣдованію сильнаго класса общества. И когда, наконецъ, онъ получилъ случайно деньги на проѣздъ въ Бразилію, то идеализировалъ свое простое и вполнѣ обыденное приключеніе, твердя себѣ, что его гонитъ изъ родины тиранія священниковъ и властей за любовь къ женщинѣ.

Кто бы сказалъ въ то время, что черезъ нѣсколько недѣль онъ снова будетъ на разстояніи полумили отъ этихъ священниковъ и властей, глядя нѣжными глазами на окна Амеліи! Такъ вышло благодаря помѣщику въ Пояишѣ. Онъ встрѣтился съ Жоаномъ Эдуардо совершенно случайно въ Лиссабонѣ, въ конторѣ, гдѣ тотъ работалъ передъ отъѣздомъ въ Бразилію. Помѣщикъ зналъ исторію съ газетной статьей и скандалъ, къ которому она повела, и питалъ глубокую симпатію къ молодому человѣку.

Помѣщикъ такъ ненавидѣлъ духовенство, что не могъ прочитать въ газетѣ извѣстія о какомъ-нибудь преступленіи безъ того, чтобы не увидѣть въ немъ "рясы". Въ округѣ говорили, что эта ненависть вызвана въ немъ глупою набожностью первой жены. Когда онъ увидалъ Жоана Эдуардо въ Лиссабонѣ и узналъ о его предполагаемомъ отъѣздѣ въ Бразилію, ему сейчасъ же пришла въ голову мысль пригласить молодого человѣка къ себѣ въ имѣніе, поручить ему воспитаніе двухъ сыновей и бросить тѣмъ вызовъ всему духовенству въ округѣ. Онъ считалъ, кстати, Жоана Эдуардо безбожникомъ, и это отвѣчало его намѣренію воспитать дѣтей "отчаянными атеистами". Жоанъ Эдуардо принялъ предложеніе со слезами на глазахъ: онъ пріобрѣталъ сразу прекрасное положеніе, семью, чудное жалованье, и даже честь его возстановлялась благодаря этой перемѣнѣ.

-- О, сеньоръ, я никогда не забуду того, что вы дѣлаете для меня.

-- Это я для своего собственнаго удовольствія. Надо проучить негодяевъ. Завтра мы выѣзжаемъ.

На слѣдующій-же день по пріѣздѣ въ Пояишъ, Жоанъ Эдуардо узналъ о томъ, что Амелія и дона Жозефа живутъ въ Рикосѣ. Ему принесъ эту новость аббатъ Феррао, единственный священникъ, котораго помѣщикъ принималъ у себя въ домѣ, и то, не какъ духовное лицо, а какъ порядочнаго человѣка.

-- Я уважаю васъ, какъ хорошаго человѣка, сеньоръ Феррао, но ненавижу, какъ священника,-- говорилъ онъ обыкновенно. Славный Феррао улыбался, зная, что подъ грубою наружностью упрямаго безбожника скрывается святое сердце.

-- По существу это ангелъ,-- говорилъ аббатъ Жоану Эдуардо.-- Онъ способенъ даже снять съ себя рубашку и отдать ее священнику, если узнаетъ, что тотъ нуждается. Вы попали въ хорошую семью, Жоанъ Эдуардо... Не обращайте вниманія на его причуды.

Аббатъ Феррао искренно полюбилъ молодого человѣка; узнавъ отъ Амеліи объ исторіи съ газетною статьею, онъ пожелалъ познакомиться съ нимъ поближе и, послѣ продолжительныхъ разговоровъ на совмѣстныхъ прогулкахъ, увидѣлъ въ "истребителѣ поповъ", какъ выражался помѣщикъ, только работящаго славнаго малаго съ сантиментальною вѣрою, мечтающаго о домашнемъ очагѣ. Тогда у аббата явилась мысль: женить его на Амеліи. Нѣжное и мягкое сердце, очевидно, побудило бы Жоана Эдуардо простить дѣвушкѣ ея грѣхъ; а бѣдная Амелія нашла бы въ немъ, послѣ всѣхъ перенесенныхъ страданій, тихую пристань. Аббатъ не сказалъ о своемъ планѣ ни одному изъ нихъ; теперь, когда Амелія носила подъ сердцемъ ребенка отъ другого, надо было молчать временно. Но онъ съ любовью подготовлялъ почву для своего плана, особенно съ Амеліей, передавая ей разговоры съ Жіоаномъ Эдуардо, его разумные взгляды или принципы воспитанія по отношенію къ сыновьямъ помѣщика.

-- Это прекрасный молодой человѣкъ и превосходный семьянинъ. Такому, какъ онъ, каждая женщина можетъ довѣрить свое счастье и жизнь. Если-бы у меня была дочь, я съ радостью отдалъ-бы ее ему.

Амелія ничего не отвѣчала и краснѣла. Она не могла даже противопоставить этимъ похваламъ прежняго возраженія насчетъ статьи въ газетѣ, потому что аббатъ Феррао уничтожилъ его нѣсколькими краткими словами:

-- Я читалъ эту статью, сеньора. Она направлена не противъ духовенства, а противъ фарисеевъ.

И, желая смягчить это строгое сужденіе, онъ добавилъ:

-- Конечно, это былъ очень нехорошій поступокъ. Но онъ раскаялся и поплатился за него слезами и голоданіемъ.

Эти слова глубоко тронули Амелію.

Около этого времени докторъ Гувеа тоже сталъ бывать въ Рикосѣ, потому что здоровье доны Жозефы ухудшилось съ наступленіемъ холодныхъ осеннихъ дней. Амелія запиралась сперва у себя въ комнатѣ, передъ пріѣздомъ доктора, дрожа при мысли, что этотъ строгій старикъ увидитъ ея состояніе. Но ей пришлось однажды поневолѣ явиться въ комнату старухи, чтобы выслушать отъ доктора указанія относительно ухода за больною. Когда она провожала его въ прихожую, старикъ остановился, поглядѣлъ на нее, поглаживая длинную сѣдую бороду, и сказалъ, улыбаясь:

-- Правъ я былъ, говоря матери, чтобы выдала тебя замужъ.

На глазахъ Амеліи показались слезы.

-- Полно, полно, голубушка,-- сказалъ онъ отеческимъ толомъ, беря ее за подбородокъ.-- Я даже очень радъ, какъ натуралистъ, что ты оказалась полезною для общаго порядка вещей. Поговоримъ лучше о томъ, что теперь важнѣе для тебя.

Онъ далъ ей нѣсколько совѣтовъ относительно гигіены ея теперешняго положенія и направился внизъ. Но Амелія удержала его,-- говоря испуганнымъ тономъ горячей мольбы:

-- Вы, вѣдь, не разскажете обо мнѣ никому, сеньоръ?

Докторъ Гувеа остановился.

-- Ну, не глупа ли ты? Впрочемъ, все равно, я прощаю тебѣ. Нѣтъ, я никому ничего не скажу, милая. Но скажи, пожалуйста, какой чортъ дернулъ тебя отказать Жоану Эдуардо? Онъ могъ дать тебѣ счастье, какъ и этотъ человѣкъ, съ тою только разницею, что не пришлось бы скрывать ничего. Впрочемъ, для меня это лишь второстепенная подробность. Главное, пошли за мною, когда настанетъ время. Не полагайся чрезмѣрно на своихъ святыхъ. Я понимаю въ такихъ дѣлахъ больше, чѣмъ всѣ они. Ты здорова и дашь родинѣ славнаго гражданина.

Эти слова, произнесенныя тономъ любящаго, снисходительнаго дѣда -- особенно обѣщаніе здоровья и увѣренность въ своихъ познаніяхъ -- придали Амеліи бодрость и усилили чувство надежды и спокойствія, которыя пробудились въ ея душѣ со времени исповѣди у аббата Феррао.

Славный аббатъ не былъ представителемъ жестокаго и строгаго Бога, какъ другіе священники; въ его манерахъ и отношеніи было что-то женственное и материнское, ласкавшее душу. Вмѣсто того, чтобы развертывать передъ глазами Амеліи картины адскихъ мукъ, онъ указалъ ей на милосердное небо съ широко раскрытыми дверьми. Притомъ умный старикъ не требовалъ невозможнаго. Онъ понималъ, что Амелія не можетъ сразу вырвать изъ сердца грѣховную любовь, пустившую въ немъ глубокіе корни, и помогалъ ей самъ очищать душу, съ заботливостью сестры милосердія. Онъ указалъ ей, словно режиссеръ въ театрѣ, какъ она должна держаться при первой встрѣчѣ съ Амаро, и объяснилъ ей съ ловкостью богослова, что въ любви священника не было ничего, кромѣ животнаго чувства. Когда посыпались письма отъ Амаро, онъ сталъ разбирать въ нихъ фразу за фразою и ясно растолковалъ Амеліи все заключавшееся въ нихъ лицемѣріе, эгоизмъ и грубое желаніе...

Благодаря аббату, любовь Амеліи къ священнику таяла понемногу. Но старикъ не пробовалъ отвращать ее отъ законной любви, очищенной святымъ таинствомъ, прекрасно понимая ея страстный темпераментъ; направить ее къ мистицизму значило извратить временно естественный инстинктъ, не обезпечивая ей постояннаго мира и спокойствія. Аббатъ и не пытался отрывать дѣвушку отъ дѣйствительности, отнюдь не мечтая сдѣлать изъ нея монахиню, а только старался направить заложенный въ ея душѣ запасъ любви на радость супругу и на полезную гармонію семейнаго очага.

Велика была его радость, когда ему показалось, что любовь къ Амаро стала угасать въ душѣ Амеліи. Она говорила теперь о прошломъ совершенно спокойно, не краснѣя, какъ прежде, отъ одного имени Амаро. И мысль о немъ не вызывала въ ней прежняго возбужденія. Если она и вспоминала еще иногда о немъ, то только потому, что не могла забыть о домѣ звонаря; ее влекло къ наслажденію, а не къ человѣку.

Благодаря своей хорошей натурѣ, она чувствовала искреннюю благодарность къ аббату и недаромъ сказала Амаро, что "обязана многимъ" старику. То-же чувство возбудилъ въ ней теперь докторъ Гувеа, навѣщавшій дону Жозефу послѣднее время черезъ день. Это были ея добрые друзья -- одинъ обѣщалъ ей здоровье, другой -- милосердіе Божіе.

Покровительство этихъ двухъ стариковъ позволило ей наслаждаться полнымъ душевнымъ покоемъ во второй половинѣ октября. Погода стояла очень ясная и теплая. Амелія охотно сидѣла по вечерамъ на террасѣ, любуясь ясными осенними нолями. Докторъ Гувеа встрѣчался иногда съ аббатомъ Феррао, и, навѣстивъ старуху, оба шли на террасу и начинали нескончаемые разговоры о Религіи и Нравственности.

Дона Жозефа стала безпокоиться тѣмъ временемъ, не понимая, почему отецъ Амаро пересталъ бывать въ Рикосѣ, и послала къ нему въ Лерію арендатора, прося удостоить ее посѣщенія. Арендаторъ вернулся съ удивительною вѣстью: отецъ Амаро уѣхалъ въ Hiеру и долженъ былъ вернуться не ранѣе двухъ недѣль. Старуха захныкала отъ огорченія, а Амелія не сомкнула глазъ всю ночь, думая о томъ, какъ отецъ Амаро развлекается на морскихъ купаньяхъ, не вспоминая о ней и ухаживая за дамами на берегу.

Съ первой недѣли ноября начались дожди. Ракоса производила теперь еще болѣе подавляющее впечатлѣніе подъ сѣрымъ, пасмурнымъ небомъ. Аббатъ Феррао не появлялся, лежа въ постели съ ревматизмомъ. Докторъ Гувеа пріѣзжалъ только на полчаса. Единственное развлеченіе, оставшееся Амеліи, состояло теперь въ томъ, чтобы сидѣть у окна и глядѣть на дорогу; три раза проѣзжалъ мимо дома Жоанъ Эдуардо, но, при видѣ ея, онъ опускалъ глаза или закрывался зонтикомъ.

Діонизія приходила теперь довольно часто. Она должна была помогать при родахъ, несмотря на то, что докторъ Гувеа рекомендовалъ другую акушерку съ тридцатилѣтнимъ опытомъ. Но Амелія не желала "открывать тайну еще одному человѣку"; кромѣ того, Діонизія приносила ей вѣсти отъ Амаро, зная ихъ черезъ его кухарку. Священникъ чувствовалъ себя въ Віерѣ такъ хорошо, что не собирался домой до декабря. Эта "подлость" глубоко возмущала Амелію; она не сомнѣвалась въ томъ, что ему хочется быть подальше, когда настанетъ опасный моментъ. Приданое для ребенка тоже не было начато, и наканунѣ родовъ у нея не было ни тряпки, чтобы завернуть младенца, ни денегъ на покупку необходимаго. Діонизія предложила ей кое-какія дѣтскія вещи, оставленныя у нею одною матерью въ закладѣ, но Амелія отказалась принять для своего ребенка чужія вещи. Писать же Амаро ей мѣшало чувство гордости.

И вотъ, въ одинъ прекрасный день, отецъ Амаро неожиданно появился въ Рикосѣ!

Онъ выглядѣлъ великолѣпно въ новой рясѣ и лакированныхъ ботинкахъ, загорѣвъ на солнцѣ и вольномъ воздухѣ. Его подробные разсказы о Віерѣ, о знакомыхъ, о рыбной ловлѣ, внесли въ печальную атмосферу дома свѣжую струю веселой жизни на морскихъ купаньяхъ. У доны Жозефы появились на глазахъ слезы отъ удовольствія видѣть и слышать милаго падре.

-- А что вы тутъ подѣлываете?-- опросилъ онъ.

Старуха стала горько жаловаться на одиночество. Охъ, она губила свою душу въ этомъ мрачномъ домѣ!

-- А мнѣ было такъ хорошо въ Віерѣ, что я думаю опятъ поѣхать туда,-- сказалъ отецъ Амаро, покачивая ногою.

Амелія не сдержала своего негодованія.

-- Какъ! Опять поѣдете!

-- Да,-- отвѣтилъ онъ.-- если, сеньоръ настоятель дастъ мнѣ отпускъ на мѣсяцъ, я воспользуюсь имъ для поѣздки въ Віеру. Мнѣ дѣлаютъ постель на диванѣ у отца-наставника... Я купаюсь въ морѣ... Лерія наскучила мнѣ... Я больше не могу оставаться тамъ.

Старуха была въ отчаяніи. Неужели онъ уѣдетъ? Онѣ умрутъ здѣсь отъ тоски.

Амаро засмѣялся съ ироніей.

-- Вѣдь, вы обѣ можете обойтись безъ моего общества. У васъ есть здѣсь хорошіе друзья.

-- Не знаю,-- возразила старуха язвительно:-- можетъ быть, друг і е могутъ обойтись безъ васъ, падре, но я нѣтъ... моя душа погибаетъ здѣсь... Отъ здѣшнихъ друзей нѣтъ никакого толку.

Но Амелія перебила старуху, чтобы позлить ее:

-- Притомъ еще аббатъ Феррао боленъ ревматизмомъ послѣднее время. Безъ него чувствуешь себя здѣсь, словно въ тюрьмѣ.

Допа Жозефа злобно усмѣхнулась. Отецъ Амаро всталъ, чтобы уходить, и высказалъ сожалѣніе по поводу болѣзни аббата.

-- Бѣдный! Это святой человѣкъ. Я навѣщу его въ свободную минуту. Такъ, завтра я буду у васъ, дона Жозефа, и мы сдѣлаемъ все возможное, чтобы успокоить вашу душу. Не безпокойтесь, пожалуйста, дона Амелія, я знаю теперь дорогу.

Но Амелія все-таки пошла проводить его... Они молча прошли залу. Амаро натягивалъ черныя лайковыя перчатки. На площадкѣ лѣстницы онъ церемонно снялъ шляпу и поклонился.

-- До свиданья, сеньора.

Амелія стояла, словно окаменѣлая, глядя, какъ онъ невозмутимо опускается по лѣстницѣ, точно совершенно равнодушный человѣкъ.

На слѣдующій день священникъ вернулся пораньше и долго просидѣлъ наединѣ съ доною Жозефою.

Амелія въ нетерпѣніи ходила взадъ и впередъ по залу съ торящими отъ возбужденія глазами. священникъ вышелъ, наконецъ, отъ доны Жозефа, снова натягивая перчатки съ невозмутимымъ видомъ.

-- Вы уже уходите?-- спросила она дрожащимъ голосомъ.

-- Да, ухожу, сеньора. Я поболталъ немного съ доною Жозефою.

Онъ снялъ шляпу и низко поклонился.

-- До-свиданья, сеньора.

-- Подлецъ!-- прошептала Амелія, блѣдная.

Онъ поглядѣлъ на нее, какъ бы изумляясь, и повторилъ:

-- До-свиданья, сеньора.

Затѣмъ онъ медленно спустился, какъ наканунѣ, по широкой, каменной лѣстницѣ. Первою мыслью Амеліи было донести на него главному викарію. Потомъ она просидѣла всю ночь за столомъ и написала Амаро письмо, полное упрековъ и жалобъ. Но Амаро передалъ въ отвѣтъ только на словахъ черезъ посланнаго мальчика, что можетъ быть "зайдетъ ненадолго въ пятницу".

Амелія снова провела всю ночь въ слезахъ, а отецъ Амаро потиралъ тѣмъ временемъ руки отъ удовольствія, у себя дома.

Онъ не самъ придумалъ эту "тактику"; она была случайно внушена ему въ Віерѣ, куда онъ поѣхалъ отвести душу съ отцомъ-наставникомъ. Однажды, въ гостяхъ, онъ услыхалъ, какъ пріѣзжій адвокатъ разсуждалъ о любви:

-- Я, господа, держусь мнѣнія Ламартина. Женщина подобно тѣни. Если вы бѣжите за нею, она убѣгаетъ отъ васъ; если вы убѣгаете отъ нея, она бѣжитъ за вами.

Но священникъ не слушалъ. Эта блестящая идея произвела на него сильное впечатлѣніе. По возвращеніи въ Лерію надо было поступить съ Амеліей, какъ съ тѣнью, и бѣгать отъ нея. И, дѣйствительно, результатъ былъ налицо -- три страницы страстныхъ изліяній со слѣдами слезъ на бумагѣ.

Въ пятницу онъ явился въ Рикосу. Амелія ждала его на террасѣ съ утра, глядя въ бинокль на дорогу изъ города. Когда онъ подошелъ къ дому, она выбѣжала открыть ему калитку фруктоваго сада.

-- Что это вы здѣсь?-- спросилъ священникъ, поднимаясь за нею на террасу.

-- Я одна дома...

-- Какъ одна?

-- Крестная спитъ, а Гертруда ушла въ городъ... Я сижу здѣсь все утро на солнцѣ.

Амаро молча прошелъ въ домъ и остановился у открытой двери, изъ-за которой виднѣлась огромная кровать съ балдахиномъ и около нея монастырскія, обитыя кожей кресла.

-- Это ваша комната, кажется?

-- Да.

Онъ вошелъ развязно, не снимая шляпы.

Амелія закрыла дверь и направилась къ нему съ пылающими глазами.

-- Почему ты не отвѣтилъ на мое письмо?

Амаро засмѣялся.

-- Это мило! А почему ты не отвѣтила на мое? Кто началъ? Ты. Вѣдь, ты сказала, что не желаешь больше грѣшить. Отлично, я тоже не желаю. Все кончено между нами.

-- Я не о томъ говорю,-- воскликнула она, блѣдная отъ негодованія.-- Надо подумать о ребенкѣ, о кормилицѣ, о дѣтскомъ приданомъ. Ты бросаешь меня здѣсь безъ помощи.

Амаро принялъ серьезный видъ.

-- Извини, пожалуйста,-- возразилъ онъ обиженно:-- я -- порядочный человѣкъ. Все это будетъ устроено прежде, чѣмъ я вернусь въ Віеру.

-- Ты не вернешься въ Віеру.

-- Ого! кто мнѣ помѣшаетъ?

-- Я! Я не желаю, чтобы ты уѣзжалъ.

Она крѣпко схватила его за плечи, притягивая къ себѣ, и отдалась ему тутъ же, какъ въ прежнія времена, не обративъ даже вниманія на открытую дверь.

Черезъ два дня въ Рикосу явился аббатъ Феррао, оправившійся отъ болѣзни. Онъ разсказалъ подробно о вниманіи къ нему помѣщика и особенно Жоана Эдуардо, который проводилъ у его постели все свободное время, читая вслухъ, помогая ему поворачиваться и просиживая у него до часу ночи. О, какой чудный молодой человѣкъ!

И, схвативъ вдругъ Амелію за руки, онъ воскликнулъ:

-- Разрѣшите мнѣ разсказать ему все... Я устрою такъ, чтобы онъ простилъ и забылъ... Свадьба состоится, и всѣ будутъ частливы.

Амелія покраснѣла, не злая, что отвѣтить.

-- Такъ сразу... Право, не знаю... Надо подумать.

-- Хорошо, подумайте. И да осѣнитъ васъ Господь!-- сказалъ старикъ горячо.

Въ эту самую ночь Амаро долженъ былъ войти въ домъ черезъ калитку фруктоваго сада, отъ которой Амелія дала ему ключъ. Къ несчастью, они забыли о собакахъ арендатора, и, какъ только Амаро переступилъ порогъ калитки, ночная тишина огласилась такимъ отчаяннымъ лаемъ, что священникъ убѣжалъ, стуча зубами отъ страха.

XXIV.

Утромъ Амаро спѣшно послалъ за Діонизіей. Она была на рынкѣ и пришла поздно, когда онъ кончалъ уже завтракать.

Амаро попросилъ сказать ему точно, когда ожидается событіе.

-- Роды у Амеліи? Черезъ пятнадцать-двадцать дней.

Священникъ заложилъ ногу на ногу.

-- Скажите пожалуйста, Діонизія, что намъ дѣлать съ малышомъ?

Женщина вытаращила глаза отъ изумленія.

-- Я думала, что вы уже устроили все, падре... и что рѣшено отдать ребенка кормилицѣ въ деревню.

-- Конечно, конечно,-- нетерпѣливо перебилъ ее священникъ.-- Если ребенокъ родится живымъ, надо будетъ отдать его въ деревню. Но теперь дѣло въ кормилицѣ. Вотъ для чего я вызвалъ васъ. Пора уже.

Діонизія была въ большомъ затрудненіи; она неохотно занималась такими дѣлами. Одна ея знакомая здоровая женщина съ хорошимъ молокомъ,-- заболѣла неожиданно и слегла въ больницу... Правда, она знала еще одну -- ее звали Жоанна Каррера; но эта не подходила, потому что жила какъ разъ въ Пояишъ, около Рикосы.

-- Отчего же не подходитъ? Экая бѣда, что она живетъ въ Рикосѣ?-- сказалъ священникъ.--Когда Амелія поправится, она вернется съ доной Жозефой въ городъ, и о Рикосѣ не будетъ больше и помину.

Но Діонизія вспомнила еще объ одной. Эта жила въ сторонѣ, около Баррозы. Она тоже брала грудныхъ дѣтей на домъ... Но объ этой нечего и разговаривать...

Діонизія наклонилась къ священнику и прошептала ему на ухо:

-- Знаете, голубчикъ, я не люблю говорить дурное про людей, но тутъ ужъ всѣ знаютъ, что это фабрикантша ангеловъ.

-- Что это значитъ?

Діонизія объяснила. Такъ называли женщинъ, которыя принимали на воспитаніе грудныхъ дѣтей, причемъ эти дѣти неизвѣстно умирали, т. е. отправлялись на небо. Отсюда и выраженіе: фабрикантша ангеловъ.

-- Такъ значитъ дѣти всегда умираютъ у такихъ кормилицъ?

-- Безъ исключенія.

Священникъ медленно зашагалъ по комнатѣ, свертывая папиросу.

-- Скажите откровенно, Діонизія: эти женщины убиваютъ дѣтей?

Но та не пожелала никого обвинять. Она не совала носа въ чужія дѣла и знала только, что дѣти умираютъ всѣ до единаго.

-- А кто-же носитъ дѣтей такимъ женщинамъ?

Діонизія улыбнулась его наивности.

-- О, сеньоръ, носятъ, и дюжинами!

Наступило молчаніе. Священникъ продолжалъ ходить по комнатѣ съ опущенною головою.

-- Но какую-же выгоду извлекаютъ кормилицы изъ этого, если дѣти умираютъ?-- спросилъ онъ вдругъ.-- Онѣ лишаются, вѣдь, платы за воспитаніе...

-- Онѣ берутъ плату впередъ за цѣлый годъ, сеньоръ.

Священникъ остановился у окна, барабаня по стеклу.

-- А что-же дѣлаютъ власти, Діонизія?

Женщина молча пожала плечами въ отвѣтъ. Священникъ сѣлъ, зѣвнулъ и вытянулъ ноги.

-- Хорошо, Діонизія, я вижу, что для насъ единственный исходъ это поговорить съ кормилицей, живущей около Рикосы -- Жоанной Каррера... Я устрою это.

На прощанье онъ остановилъ ее еще и спросилъ, посмѣиваясь:

-- А признайтесь, тетушка, это, навѣрно, выдумки насчетъ фабрикантши ангеловъ?

Діонизія возмутилась. Она знала эту женщину уже восемь лѣтъ и видалась съ нею еще на прошлой недѣлѣ.

-- Вы, кажется, знаете Баррозу, падре? Это въ самомъ началѣ деревни, у обвалившейся ограды. Дорога спускается мимо оврага.. Въ глубинѣ его вы увидите старый колодезь, а сзади маленькій домикъ съ крыльцомъ. Тамъ она и живетъ. Ее зовутъ Карлота. Я хочу только доказать вамъ, что дѣйствительно знаю ее.

Священникъ пробылъ дома нѣсколько часовъ, шагая взадъ и впередъ по комнатѣ и осыпая полъ окурками. Ему предстояло рѣшить трудную задачу -- устроить судьбу ребенка. Онъ сознавалъ, что отдача младенца въ деревню на воспитаніе была связана съ большими неудобствами. Мать, конечно, захотѣла-бы навѣщать его постоянно, кормилица разболтала-бы всю исторію сосѣдямъ, и вся деревня узнала-бы, что отецъ ребенка -- священникъ. Какой-нибудь завистникъ могъ донести на него по начальству. Вышелъ бы скандалъ, и его либо лишили-бы сана, либо сослали-бы въ глухую деревню, какъ отца Брито. Самое лучшее для всѣхъ, если-бы ребенокъ родился мертвымъ.

Но раздумывать было некогда, и отецъ Амаро отправился въ Пояишъ переговорить съ кормилицею Жоанною Каррера.

Когда онъ доѣхалъ до моста, ему пришла вдругъ мысль заглянуть къ фабрикантшѣ просто такъ изъ любопытства... Онъ могъ даже не разговаривать съ нею, а только посмотрѣть, какъ выглядитъ женщина, гдѣ она живетъ и т. д. Кромѣ того, какъ священнику -- представителю духовной власти -- ему слѣдовало знать поближе этотъ видъ организованнаго грѣха, дерзко свившаго себѣ гнѣздо въ нѣсколькихъ шагахъ отъ большой дороги. Можно было даже донести о немъ главному викарію или правителю канцеляріи губернатора.

Доѣхавъ верхомъ до оврага, о которомъ говорила ему Діонизія, онъ соскочилъ съ лошади и повелъ ее за узду. Вечеръ стоялъ превосходный; высоко въ ясной лазури кружилась плавно какая-то большая птица.

Онъ нашелъ среди каштановыхъ деревьевъ старый колодецъ и за нимъ, въ сторонкѣ, домикъ съ крыльцомъ; изъ трубы поднималась къ ясному небу тонкая струя дыму.

Амаро представилъ себѣ мысленно фигуру фабрикантши; онъ воображалъ, самъ не зная почему, что она очень высокаго роста, со смуглымъ лицомъ и глазами старой колдуньи.

Онъ привязалъ лошадь къ забору у дома и заглянулъ въ открытую дверь; комната представляла кухню съ большою плитою. На полкахъ стояла чистая посуда, на стѣнѣ висѣли мѣдныя кастрюли, блестѣли, точно въ богатомъ домѣ. Въ старомъ, полуоткрытомъ шкафу виднѣлось аккуратно сложенное чистое бѣлье. Всюду былъ такой порядокъ, что домъ, казалось, озарялся сіяніемъ чистоты и уютности.

Амаро ударилъ въ ладоши и позвалъ громко:

-- Сеньора Карлота!

Изъ-за дома немедленно показалась женщина съ рѣшетомъ въ рукѣ. Къ изумленію Амаро, у нея была очень пріятная внѣшность: высокій бюстъ, красивая фигура, очень бѣлая шея и черные глаза, напоминавшіе ему глаза Амеліи. На видъ ей можно было дать лѣтъ сорокъ.

-- Я, кажется, ошибся,-- пробормоталъ Амаро.-- Здѣсь живетъ сеньора Карлота?

Нѣтъ, онъ не ошибся; это она и есть... Но Амаро все-таки рѣшилъ, что ужасное созданіе прячется должно быть гдѣ-нибудь въ углу, и спросилъ еще:

-- Вы живете здѣсь одна?

Женщина поглядѣла на него недовѣрчиво.

-- Нѣтъ, сеньоръ,-- сказала она послѣ краткаго молчанія:-- я живу здѣсь съ мужемъ...

Мужъ тоже вышелъ изъ-за дома въ этотъ моментъ. Это было настоящее страшилище:-- крошечнаго роста, почти карликъ, съ короткой шеей и восковымъ лицомъ; на подбородкѣ его торчали рѣдкіе, черные волосы, а изъ глубокихъ впадинъ, безъ бровей, глядѣли налитые кровью глаза, говорившіе о пьянствѣ и безсонныхъ ночахъ.

-- Чѣмъ можемъ служить вамъ, падре?-- спросилъ онъ, держась у самой юбки жены.

Амаро вошелъ въ кухню и разсказалъ, заикаясь, цѣлую исторію. Его родственницѣ предстояло родить. Мужъ былъ боленъ и не могъ самъ искать кормилицу... Имъ надо было хорошую мамку въ домъ.

-- Нѣтъ, въ домъ не годится. Сюда на воспитаніе, пожалуйста,-- сказалъ карликъ, не отходя отъ юбки жены и глядя на священника своими отвратительными глазами.

-- Ахъ, значитъ, мнѣ невѣрно сказали... Очень жаль. Моимъ родственникамъ нужно непремѣнно кормилицу въ домъ.

Онъ медленно направился къ лошади и остановился на пути, застегивая пальто.

-- А на домъ вы берете дѣтей на воспитаніе?-- спросилъ онъ.

-- Смотря по условіямъ,-- отвѣтилъ карликъ, шедшій за нимъ.

Амаро поправилъ стремя и обошелъ вокругъ лошади, чтобы протянуть время.

-- Вамъ, вѣдь, надо принести ребенка сюда, я слыхалъ?

Карликъ обернулся и обмѣнялся многозначительнымъ взглядомъ съ женою, стоявшею у двери дома.

-- Можно также сходить за нимъ.

Амаро похлопалъ ладонью по шеѣ лошади.

-- Но если это случится ночью, можно погубить ребенка по теперешнему холоду...

И мужъ, и жена, заговорили тогда одновременно, увѣряя, что ребенокъ ничуть не пострадаетъ, если укутать его заботливо.

Амаро быстро вскочилъ на лошадь, попрощался и поскакалъ вдоль оврага.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амелія жила послѣднее время въ постоянной тревогѣ; ея мысли были заняты только ожиданіемъ страшнаго событія. Она переносила теперь беременность хуже, чѣмъ въ первые мѣсяцы, страдая то отъ головокруженія, то отъ отвращенія къ ѣдѣ. Докторъ Гувеа неодобрительно качалъ головою. По ночамъ ее мучили кошмары: одну ночь ей снилось, что у нея родилось странное существо -- получеловѣкъ, полукоза, другую -- что изъ ея живота выползаетъ безконечно-длинная змѣя. Но, несмотря на это, она жаждала имѣть ребенка; въ ней пробудилось горячее материнское чувство, и она представляла себѣ его взрослымъ -- кавалерійскимъ офицеромъ. Она придумала ему имя -- Карлосъ -- и мечтала о томъ, какъ онъ будетъ ползать на четверенькахъ...

-- Ахъ, съ какимъ удовольствіемъ я кормила-бы его сама, если-бы не было позорно!-- говорила она.

-- Оставь пожалуйста, ему будетъ отлично и безъ тебя,-- отвѣчалъ Амаро. Онъ успокоилъ ее насчетъ кормилицы, сказавъ, что уговорился съ Жоанной Каррера, крѣпкой, какъ дубъ, женщиной, съ бѣлоснѣжными зубами и очень молочною грудью.

Одно только терзало Амелію при мысли о ребенкѣ: это то, что онъ будетъ незаконный.

Однажды она явилась къ аббату Феррао съ планомъ, "внушеннымъ ей Божіей Матерью": она готова была выйти замужъ за Жоана Эдуардо, но подъ условіемъ, чтобы тотъ усыновилъ малютку Карлоса по закону. И она крѣпко сжимала аббату руки, умоляя его дать ея малышу законнаго отца.

-- Успокойтесь, сеньора, успокойтесь,-- отвѣчалъ аббатъ, пораженный такимъ возбужденіемъ.-- Я уже говорилъ вамъ, что и самъ желаю того-же. Все устроится, только попозже.

Черезъ нѣсколько дней она отказалась отъ этого плана, рѣшивъ, что не должна измѣнять отцу Амаро -- "папашѣ Карлиньоса". Аббатъ покраснѣлъ, несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, слыша, какимъ убѣжденнымъ тономъ она говоритъ о своихъ супружескихъ обязанностяхъ по отношенію къ священнику; онъ не зналъ о томъ, что Амаро бываетъ у нея каждое утро.

Амелія изводила Амаро ребяческою нѣжностью цѣлую недѣлю, постоянно напоминая ему о томъ, что онъ -- "папаша ея Карлиньоса".

-- Знаю, знаю, голубушка,-- отвѣчалъ онъ нетерпѣливо.-- Большое спасибо. Не велика честь.

Однажды утромъ Амелія чувствовала себя особенно плохо и попросила Амаро поводить ее по комнатѣ подъ руку. Она съ трудомъ тащилась, будучи очень грузна теперь, какъ на дорогѣ послышался вдругъ лошадиный топотъ. Оба подошли къ окну, но Амаро быстро отступилъ назадъ, оставивъ Амелію одну у окна. По дорогѣ ѣхалъ на гнѣдой лошади Жоанъ Эдуардо въ бѣломъ пальто и франтовской шляпѣ; рядомъ съ нимъ ѣхали верхомъ его воспитанники -- одинъ на нони, другой на осликѣ, а сзади, на почтительномъ разстояніи -- ливрейный лакей. Амелія молча проводила ихъ глазами, пока они не скрылись изъ виду, затѣмъ опустилась на диванъ, не говоря ни слова. Амаро злобно усмѣхнулся:

-- Хм... такой идіотъ и съ ливрейнымъ лакеемъ!

Амелія покраснѣла и ничего не отвѣтила. Теперь она не огорчалась, если Амаро не- приходилъ по утрамъ, а съ нетерпѣніемъ поджидала аббата Феррао. Какъ только онъ являлся, она усаживала его на диванѣ рядомъ съ собою и разспрашивала подробно, видѣлъ-ли онъ Жоана Эдуардо, что тотъ говорилъ, замѣтилъ-ли ее у окна, какъ ему живется въ домѣ помѣщика, какая тамъ обстановка, сколько человѣкъ прислуги и т. д.

Добрый аббатъ разсказывалъ ей обо всемъ подробно, радуясь, что она забыла, повидимому, о священникѣ и интересуется теперь только Жоаномъ Эдуардо. Амелія старалась даже не упоминать имени Амаро въ разговорѣ и отвѣтила на вопросъ аббата, бываетъ-ли онъ у нихъ:

-- Какъ-же, онъ навѣщаетъ крестную по утрамъ. Но я не выхожу къ нему, неприлично.

Она проводила теперь все свободное время у окна, нарядно одѣтая выше таліи и скрывая нижнюю часть тѣла разными тряпками. Ей доставляло большое удовольствіе видѣть, какъ Жоанъ Эдуардо проѣзжаетъ мимо верхомъ со своими воспитанниками и съ лакеемъ. Молодой человѣкъ и самъ любилъ эти прогулки, не упуская никогда случая заѣхать въ городъ, гарцуя мимо аптеки, конторы Нуниша и полицейскаго управленія.

Возвращаясь однажды съ прогулки черезъ Баррозу, Жоанъ Эдуардо увидѣлъ передъ собою отца Амаро верхомъ на ослѣ. Молодой человѣкъ пустилъ лошадь галопомъ. Дорога была такъ узка въ этомъ мѣстѣ, что они безъ малаго коснулись колѣнями другъ о друга, и это дало Жоану Эдуардо возможность смѣрить надменнымъ взглядомъ, съ высоты своего великолѣпнаго коня, отца Амаро, блѣднаго и злобно скорчившагося на старомъ ослѣ. Жоанъ Эдуардо остановился въ концѣ дороги, повернулся въ сѣдлѣ и увидѣлъ, что священникъ спрыгнулъ съ осла у одинокаго домика, гдѣ сыновья помѣщика еще недавно посмѣялись надъ безобразнымъ карликомъ.

-- Кто тамъ живетъ?-- спросилъ онъ у лакея.

-- Нѣкая Карлота... очень скверные люди, сеньоръ Жоанъ.

Проѣзжая мимо Рикосы, Жоанъ Эдуардо пустилъ лошадь, по обыкновенію, медленною рысью. Но изъ окна не выглядывало этотъ разъ хорошенькое, блѣдное личико Амеліи. Ставни были полузакрыты, а у крыльца стоялъ распряженный шарабанъ доктора Гувеа.

Страшный день насталъ наконецъ. Амаро получилъ въ это утро черезъ молодого работника записку отъ Амеліи съ еле разборчивыми словами: "Присылай скорѣе Діонизію, время пришло". Работникъ получилъ также приказаніе сходить за докторомъ Гувеа. Амаро отправился самъ за Діонизіей.

Нѣсколько дней тому назадъ онъ сказалъ ей, что Дона Жозефа сама достала ему кормилицу, крѣпкую, здоровую женщину. Онъ наскоро условился поэтому теперь съ Діонизіей, что будетъ ждать съ кормилицею вечеромъ у калитки фруктоваго сада, пока она не вынесетъ ему изъ дома ребенка.

-- Ровно въ девять часовъ, Діонизія. И пожалуйста не заставь насъ ждать,-- сказалъ ей Амаро на прощанье.

Онъ вернулся отъ нея прямо домой и заперся въ комнатѣ, обдумывая мучившій его вопросъ: что дѣлать съ ребенкомъ? Время позволяло еще съѣздить въ Пояишь и переговорить съ хорошею кормилицей, знакомою Діонизіи, или отправиться къ Карлотѣ въ Баррозу... Амаро ходилъ по комнатѣ, терзаясь колебаніями, какъ вдругъ съ лѣстницы послышался голосъ Либаниньо:

-- Открывай, открывай, батюшка, я знаю, что ты дома.

Пришлось впустить его и усадить въ кресло. Но къ счастью, Либаниньо не могъ засиживаться и зашелъ только узнать, какъ поживаютъ "святыя женщины въ Рикосѣ".

-- Хорошо, хорошо,-- сказалъ Амаро, принуждая себя улыбнуться.

-- Я не могъ навѣщать ихъ послѣднее время. Очень много дѣла... Я работаю теперь въ казармахъ... Не смѣйся, голубчикъ, я учу солдатиковъ добродѣтели, разсказываю имъ о страданіяхъ Христа...

-- Ты, значитъ, обращаешь весь полкъ на путь истины,-- сказалъ Амаро, шагая по комнатѣ, точно дикій звѣрь въ клѣткѣ.

-- Охъ, это выше моихъ силъ, миленькій! Я несу теперь святой образокъ одному сержанту. Но пора идти. Прощай, голубчикъ. Ты что-то блѣденъ. Я знаю отчего: прочисти желудокъ, и все пройдетъ.

Онъ уже уходилъ, но остановился еще у двери:

-- Послушай-ка: скажи, ты не слыхалъ ничего?

-- О чемъ это?

-- Мнѣ говорилъ отецъ Салданьа... Нашъ настоятель сказалъ, будто-бы, что въ городѣ случился скандалъ съ однимъ священникомъ. Только онъ не сказалъ, кто это и что случилось. Салданьа пробовалъ разспрашивать, но настоятель отвѣтилъ, что получилъ только неопредѣленный доносъ, даже безъ имени священника. Я все думаю, кто это можетъ быть.

-- Не знаю. Навѣрно, все выдумки Салданьи.

-- Охъ, миленькій, хорошо, коли такъ. Только безбожники могутъ грѣшить. Ну, кланяйся нашимъ святымъ въ Рикосѣ.

И онъ сбѣжалъ внизъ по лѣстницѣ, отправляясь въ полкъ учить "солдатиковъ добродѣтели".

Амаро былъ глубоко подавленъ. Очевидно, на него былъ сдѣланъ анонимный доносъ главному викарію за любовь къ Амеліи. А тутъ еще ребенокъ, въ полумилѣ отъ города, могъ послужить живымъ доказательствомъ его вины! Ему казалось чудомъ, что Либаниньо, заглядывавшій къ нему не чаще, чѣмъ разъ въ годъ, явился съ ужасною вѣстью какъ разъ въ то время, когда онъ боролся съ совѣстью. Очевидно, милосердный Богъ не желалъ видѣть на свѣтѣ еще одного незаконнорожденнаго и требовалъ своего ангела къ себѣ.

Колебаніямъ Амаро былъ положенъ конецъ. Онъ съѣздилъ верхомъ къ Карлотѣ, пробылъ у нея до четырехъ часовъ и почувствовалъ большое облегченіе по возвращеніи домой. Все было кончено! Карлота и карликъ получили отъ него деньги за годъ впередъ. Теперь оставалось только ждать вечера.

Но дома, въ одиночествѣ, его стали преслѣдовать ужасныя галлюцинаціи: то Карлота душила краснаго, новорожденнаго младенца, то полиція отрывала трупъ изъ земли, и его вели вмѣстѣ съ карликомъ въ тюрьму. Его подмывало вскочить на лошадь, вернуться въ Баррозу и нарушить договоръ... Но подавленность духа мѣшала ему собраться и привести желаніе въ исполненіе.

Необходимость отвлечься немного отъ гнетущихъ мыслей побудила его пойти навѣстить Натаріо, который вставалъ уже послѣ болѣзни. Какъ только отецъ Амаро вошелъ, Натаріо крикнулъ ему, не вставая съ кресла:

-- Что, видали? Этого-то идіота съ ливрейнымъ лакеемъ!

Жоанъ Эдуардо проѣзжалъ въ это время по улицѣ верхомъ на гнѣдой лошади, вмѣстѣ съ воспитанниками. Натаріо бѣсился отъ безсилія, лишенный возможности, изъ-за болѣзни, снова начать противъ него кампанію и выгнать его путемъ какой-нибудь интриги изъ дома помѣщика.

-- Оставьте его въ покоѣ,-- посовѣтовалъ Амаро.

-- Оставить? О, нѣтъ. Знаете, у меня явилась превосходная мысль: доказать помѣщику документально, что Жоанъ Эдуардо -- ханжа. Что вы на это скажете?

Амаро одобрилъ этотъ планъ. Слѣдовало наказать негодяя, хотя-бы за то, что онъ дерзко смотритъ на порядочныхъ людей со своего гнѣдого коня. И Амаро покраснѣлъ отъ негодованія, вспомнивъ утреннюю встрѣчу на пути въ Баррозу.

-- Конечно, слѣдуетъ наказать его,-- воскликнулъ Натаріо.-- Почему мы считаемся служителями Христа? Потому что внушаемъ бодрость смиреннымъ людямъ и сокращаемъ гордость надменныхъ.

Было уже темно, когда Амаро вернулся домой. Его ждалъ прислужникъ, явившійся предупредить, что на слѣдующее утро въ девять часовъ назначены крестины ребенка нѣкоего Гедиша. Амаро скоро спровадилъ прислужника подъ предлогомъ головной боли и ушелъ пѣшкомъ въ Рикосу. Къ счастью, ночь была темная и теплая. Сердце Амаро сильно билось отъ надежды; онъ мечталъ, что ребенокъ родится мертвымъ. Это было вполнѣ возможно. Но Амелія могла тоже умереть. Ему стало вдругъ очень жаль дѣвушки, мучившейся теперь изъ-за него. Тѣмъ не менѣе онъ сознавалъ, что смерть обоихъ -- и матери и ребенка, могла сразу поставить крестъ на его грѣхи. Онъ остался-бы преспокойно въ Леріи, занимаясь дѣлами церкви и ведя безупречный образъ жизни.

Добравшись до Рикосы, онъ остановился у дорога, около полуразвалившагося сарая, гдѣ условился встрѣтиться съ Карлотой или карликомъ. Онъ не зналъ, кто изъ нихъ придетъ, и боялся увидѣть передъ собою противнаго карлика съ налитыми кровью глазами. Для него было большимъ облегченіемъ услышать ясный голосъ Карлоты, крикнувшій изъ темноты:

-- Я здѣсь.

-- Хорошо, сеньора Карлота. Надо подождать.

Амаро былъ очень доволенъ. Ему казалось, что всѣ его страхи и опасенія исчезнутъ, если эта здоровая и опрятная женщина унесетъ ребенка, прижавъ его къ своей груди.

Онъ сталъ бродить вокругъ дома. Всюду была темнота и полнѣйшая тишина. Ждать пришлось очень долго. Амаро медленно ходилъ вдоль ограды фруктоваго сада и увидѣлъ вдругъ слабый свѣтъ у дверей на террасу. Онъ побѣжалъ туда, и Діонизія молча положила ему на руки небольшой свертокъ.

-- Мертвый?-- спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, живой. Мальчикъ.

И она тихонько закрыла дверь въ тотъ моментъ, когда собаки начали лаять, услышавъ шумъ.

Ребенокъ, прижатый къ груди Амаро, разсѣялъ, словно вихрь, ею преступныя мысли. Не давать-же его этой фабрикантшѣ ангеловъ, которая бросила-бы его въ оврагъ или дома въ отхожее мѣсто. О, нѣтъ, это его родной ребенокъ.

Но что-же дѣлать? Бѣжать въ Пояишь за другою кормилицею было уже поздно... Въ городъ нельзя было унести ребенка... О, какъ бѣшено хотѣлось ему постучать въ дверь, броситься въ комнату Амеліи, положить ей ребенка въ теплую постель и остаться тутъ-же съ ними двумя! Но объ этомъ не могло быть и рѣчи: онъ былъ священникомъ! Проклятая религія губила его!

Изъ свертка послышался слабый пискъ. Амаро побѣжалъ къ сараю и чуть не натолкнулся на Карлоту, немедленно завладѣвшую младенцемъ.

-- Вотъ онъ,-- сказалъ священникъ.-- Но послушайте: теперь все измѣнилось. Я не желаю, чтобы ребенокъ умеръ... Вы должны выростить мнѣ его. Забудьте о нашихъ сегодняшнихъ переговорахъ. Онъ въ вашихъ рукахъ, выходите его.

-- Будьте покойны, будьте покойны,-- поспѣшно возразила женщина.

-- Послушайте: ребенокъ плохо завернутъ. Закутайте его въ мой плащъ.

-- Не безпокойтесь, все хорошо.

-- Вовсе нехорошо, чорта васъ побери! Это мой сынъ. Берите плащъ, я не желаю, чтобы онъ умиралъ.

Онъ насильно накинулъ ей плащъ на плечи и запахнулъ его спереди, укутавъ ребенка. Женщина недовольно повернулась и быстро пошла по дорогѣ.

Амаро остался стоять посреди дороги, глядя, какъ теряется во мракѣ темная фигура. Нервы его не выдержали послѣ напряженія послѣдняго времени, и онъ разрыдался, какъ женщина.

Долго бродилъ онъ вокругъ дома, но зданіе было попрежнему погружено во мракъ и въ ледяное безмолвіе. Затѣмъ, усталый и измученный, онъ вернулся въ городъ, когда на соборныхъ часахъ пробило десять.

Докторъ Гувеа спокойно закусывалъ тѣмъ временемъ въ столовой большого дома въ Рикосѣ послѣ тяжелыхъ трудовъ. Аббата Феррао сидѣлъ тутъ же, явившись со святыми дарами на случай опасности. Но докторъ былъ вполнѣ доволенъ; роды длились восемь часовъ, Амелія перенесла ихъ очень бодро и произвела на свѣта здороваго мальчугана, дѣлавшаго честь своему папашѣ.

Славный аббатъ стыдливо опускалъ глаза, выслушивая эти подробности.

-- А теперь, какъ я помогъ младенцу явиться на свѣтъ,-- сказалъ докторъ, жуя кусокъ жареной куры:-- вы, господа (подъ господами я разумѣю церковь), завладѣйте имъ, не выпускайте до самой смерти. Государство тоже не спуститъ съ него глазъ, но оно оберегаетъ свои права на него менѣе ревниво... И вотъ несчастный начинаетъ свой жизненный путь между священникомъ и полицейскимъ!

Аббатъ наклонился и понюхалъ табаку, готовясь къ возраженію.

-- Церковь начинаетъ свою дѣятельность,-- продолжалъ докторъ:-- когда у малыша нѣтъ еще сознанія жизни. Она прежде всего навязываютъ ему опредѣленную религію, потомъ учитъ его катехизису. Я собственно не понимаю, зачѣмъ она учитъ потомъ ребенка грамотѣ. Для нея вся наука заключается въ катехизисѣ, и, какъ только ребенокъ одолѣетъ его, онъ знаетъ столько же, какъ самъ Богъ.

Аббатъ привскочилъ отъ негодованія.

-- Это шутки на манеръ Вольтера!-- воскликнулъ онъ.-- Надо смотрѣть на подобные вопросы шире.

-- Какъ шутки? Возьмите, напримѣръ, происхожденіе языковъ. Какъ они образовались? По волѣ Бога, недовольнаго Вавилонскою башнею...

Но дверь открылась, и въ комнату заглянула Діонизія. Докторъ сдѣлалъ ей только-что строгій выговоръ въ комнатѣ Амеліи, и она обращалась къ нему теперь не иначе, какъ со страхомъ.

-- Господинъ докторъ,-- сказала она: -- барышня проснулась и требуетъ ребенка.

-- Ребенка? Да онъ-же унесенъ, кажется?

-- Да, унесенъ,-- отвѣчала Діонизія.

-- Такъ о чемъ-же тутъ разговаривать?

Діонизія уже собралась уходить, когда докторъ позвалъ ее обратно.

-- Послушайте, скажите, что ей принесутъ ребенка завтра. Лгите безъ стыда. Сеньоръ аббатъ, навѣрно, разрѣшитъ лгать въ такомъ серьезномъ случаѣ. Пусть только спитъ и отдыхаетъ.

Діонизія ушла. Но споръ не возобновлялся. Старики забыли о Вавилонской башнѣ при мысли о матери, требовавшей ребенка, котораго отняли у нея навсегда. Особенно аббатъ былъ растроганъ. Но докторъ не упустилъ случая безжалостно напомнить ему, что это послѣдствіе положенія священника въ обществѣ. Аббатъ молча опустилъ глаза, нюхая табакъ и дѣлая видъ, будто онъ не знаетъ, что въ этой исторіи замѣшанъ священникъ.

Докторъ продолжалъ свои разсужденія о воспитаніи дѣтей и юношества для духовной карьеры.

-- Посудите сами: священника пріучаютъ съ малолѣтства къ отреченію отъ удовлетворенія самыхъ естественныхъ потребностей и самыхъ возвышенныхъ требованій ума. Готовить человѣка къ священнической дѣятельности значитъ создавать урода, который долженъ вести всю жизнь отчаянную борьбу противъ двухъ непреодолимыхъ фактовъ мірозданія -- силы Матеріи и силы Разума.

-- Что вы говорите? Полно, сеньоръ!-- воскликнулъ аббатъ въ изумленіи.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я говорю правду. Въ чемъ состоитъ воспитаніе священника? Во-первыхъ, въ томъ, чтобы приготовить его къ безбрачію и цѣломудренной жизни, т. е. подавить въ немъ самые естественные инстинкты; во-вторыхъ, въ томъ, чтобы отдалить его отъ всякихъ познаній, противныхъ католической вѣрѣ, т. е. насильственно подавить въ немъ стремленіе къ познанію, ко всякой реальной наукѣ.

Аббатъ вскочилъ въ порывѣ негодованія.

-- Понимаете-ли вы сами, что говорите, сеньоръ? Извините, не сердитесь на меня, но вы не спорите, а утверждаете съ легкомысліемъ журналиста. Почитайте святого Василія, и вы увидите, что онъ говоритъ объ изученіи свѣтской литературы; по его мнѣнію, она служитъ лучше всего для подготовленія къ изученію духовныхъ писателей. Почитайте также Исторію монастырей въ средніе вѣка. Вѣдь, они были хранилищами науки, философіи...

-- Но, какая-же это философія, какая наука, сеньоръ? Вмѣсто философіи -- мистицизмъ, вмѣсто науки -- одна сушь. Настали другія времена, народились новыя науки, между ними и католической доктриной открылась широкая пропасть. Первое время церковь пыталась даже подавить ихъ, искоренить безъ остатку огнемъ и тюрьмою... Да, да, не спорьте, аббатъ... огнемъ и тюрьмою. А теперь она не можетъ больше дѣлать этого и ограничивается осужденіемъ ихъ.

Дверь снова открылась.

-- Барышня плачетъ и требуетъ ребенка,-- сказала Діонизія, входя.

-- Это нехорошо,-- возразилъ докторъ.-- Какъ она чувствуетъ себя? Волнуется? Безпокоится?

-- Да, сеньоръ, она требуетъ ребенка непремѣнно сегодня-же.

-- Поговорите съ нею, развлеките ее. Можетъ быть, она уснетъ.

Діонизія ушла.

-- Скажите, докторъ, волненіе можетъ повредить ей?-- спросилъ аббатъ заботливо.

-- Можетъ вполнѣ.-- отвѣтилъ докторъ, роясь въ своемъ мѣшкѣ.-- Но я постараюсь усыпить ее... Такъ вотъ, аббатъ, какова церковь, теперь. Она -- противница всякой науки.

Аббатъ схватился руками за голову.

-- Не стоитъ спорить, аббатъ. Поглядите, каково ея положеніе въ Португаліи. Пріятно видѣть, въ какомъ она упадкѣ.

И онъ сталъ сравнивать ея теперешнее положеніе съ прежнимъ. Раньше Церковь была нераздѣльна съ народомъ, теперь это было меньшинство подъ покровительствомъ государства. Она царила прежде въ судахъ, въ совѣтахъ короля, въ арміи, отъ нея зависѣли война и миръ; теперь одинъ депутатъ партіи большинства имѣлъ больше власти, чѣмъ все духовенство въ странѣ. Въ прежнія времена церковь была представительницею науки, нынѣ она знала только свою латынь. Раньше она была богата, владѣла цѣлыми областями и цѣлыми улицами въ городахъ, теперь-же ея существованіе зависѣло отъ свѣтскаго министра, и она просила милостыню на паперти.

-- Хорошо, если Церковь такъ несчастна, то она тѣмъ болѣе достойна любви и состраданія!-- сказалъ аббатъ, весь красный отъ возбужденія.

Но Діонизія снова появилась у двери.

-- Ну что еще?

-- Барышня жалуется на тяжесть въ головѣ. Она говоритъ, что у нея темнѣетъ въ глазахъ.

Докторъ вышелъ немедленно вслѣдъ за Діонизіей, не говоря ни слова. Аббатъ зашагалъ по комнатѣ, обдумывая возраженіе и перебирая въ умѣ страшныя имена ученыхъ богослововъ, чтобы обрушиться съ ними на доктора. Но прошло полчаса, лампа стала гаснуть, а докторъ все не возвращался.

Тишина въ домѣ, нарушаемая только шумомъ его шаговъ, дѣйствовала на старика подавляющимъ образомъ. Онъ пріоткрылъ дверь и прислушался, но комната Амеліи находилась въ другомъ концѣ дома и оттуда не было слышно ничего. Ему очень хотѣлось пройти къ больной, но профессіональное цѣломудріе не позволяло ему даже приблизиться къ постели роженицы иначе, какъ со святыми дарами въ случаѣ опасности. Прошелъ часъ тягостнаго, мучительнаго ожиданія. Аббатъ открылъ молитвенникъ и принялся читать.

Въ корридорѣ послышались быстрые шаги Гертруды. Вдалекѣ хлопнула дверь, и въ столовую вошелъ докторъ Гувеа.

Аббатъ поблѣднѣлъ при видѣ его. Докторъ былъ безъ галстуха съ разстегнутымъ воротникомъ; рукава были засучены кверху и запачканы кровью.

-- Положеніе серьезно, докторъ?

Старикъ не отвѣтилъ, ища въ комнатѣ свой мѣшокъ. Лицо его горѣло рѣшимостью борьбы. Онъ собирался уже выйти съ мѣшкомъ, но вспомнилъ про тревожный вопросъ аббата и обернулся.

-- У нея конвульсіи,-- сказалъ онъ.

Аббатъ задержалъ его у двери.

-- Докторъ, прошу васъ, вспомните обо мнѣ, если будетъ опасность,-- сказалъ онъ серьезно, съ сознаніемъ собственнаго достоинства.

-- Конечно, конечно...

Аббатъ снова остался одинъ въ столовой. Всѣ спали въ Рикосѣ -- дона Жозефа, арендаторъ съ семьей, работники. Огромные стѣнные часы пробили двѣнадцать, потомъ часъ. Аббатъ ежеминутно выходилъ въ корридоръ, но изъ комнаты Амеліи слышался только изрѣдка шумъ шаговъ; остальное время все было тихо. Онъ возвращался къ своему молитвеннику и горячо молился за несчастную женщину, стоявшую можетъ-быть на порогѣ вѣчности; въ головѣ его невольно мелькала также мысль о томъ человѣкѣ, который былъ повиненъ въ ея грѣхѣ, а теперь храпѣлъ спокойно на своей постели. И аббатъ молился за него тоже.

Докторъ вошелъ въ столовую, весь красный отъ упорной борьбы со смертью. Онъ пришелъ за какою-то стклянкою, но молча открылъ окно и высунулся на минуту, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ.

-- Какъ она чувствуетъ себя?-- спросилъ аббатъ.

-- Плохо,-- отвѣтилъ докторъ, выходя.

Аббатъ снова склонился надъ молитвенникомъ. Но шаги въ комнатѣ заставили его скоро поднять голову. Діонизія пришла обобрать всѣ салфетки изъ ящиковъ буфета.

-- Ну, что, какъ?-- спросилъ аббатъ.

-- Охъ, сеньоръ аббатъ, она умретъ, навѣрно... Сперва были конвульсіи, да такія ужасныя, что страшно было смотрѣть, а теперь она лежитъ безъ сознанія и, видно, ужъ не очнется.

Но докторъ Гувеа позвалъ ее громкимъ голосомъ, и она исчезла съ охапкою салфетокъ.

Зловѣщіе стѣнные часы пробили сперва два часа, потомъ три. Аббатъ закрывалъ иногда глаза отъ усталости, но боролся со сномъ, подходилъ къ открытому окну, глядѣлъ во мракъ ночи, затѣмъ снова склонялся надъ молитвенникомъ.

Гертруда явилась вся въ слезахъ. Докторъ послалъ ее разбудить кучера, чтобы запрягалъ лошадь.

-- Охъ, сеньоръ аббатъ, бѣдняжка наша какъ плоха! Все шло такъ хорошо, и вдругъ эта бѣда! Навѣрное потому, что у нея отняли ребенка. Я не знаю, кто отецъ его, но, видно, здѣсь кроется какое-то преступленіе.

Аббатъ ничего не отвѣтилъ, шепча молитву за отца Амаро.

Докторъ вошелъ съ мѣшкомъ въ рукѣ.

-- Можете идти, аббатъ, если желаете.

Но аббатъ не торопился, глядя на доктора и не рѣшаясь изъ робости поставить ему одинъ вопросъ. Наконецъ онъ рѣшился и спросилъ со страхомъ.

-- Спасенія нѣтъ, докторъ?

-- Нѣтъ.

-- Видите-ли, мы -- священники -- имѣемъ право подходить къ постели роженицы въ незаконномъ бракѣ только въ случаѣ безнадежности...

-- Это и есть безнадежный случай,-- отвѣтилъ докторъ, одѣвая пальто.

Аббатъ вышелъ, но, дойдя до середины корридора, вернулся обратно.

-- Извините, докторъ -- заговорилъ онъ тревожно:-- но бывали случаи, когда умирающіе приходили въ сознаніе послѣ принятія святыхъ даровъ. Присутствіе врача можетъ быть полезно въ такомъ случаѣ.

-- Я еще не ѣду,-- отвѣтилъ докторъ, невольно улыбаясь при видѣ служителя церкви, требовавшаго помощи медицины въ подкрѣпленіе милости Божіей.

Онъ спустился посмотрѣть, готовъ-ли экипажъ; когда онъ вернулся въ комнату Амеліи, Діонизія и Гертруда молились, стоя на колѣняхъ у кровати. Постель и вообще вся комната были въ полномъ безпорядкѣ, точно послѣ борьбы. Свѣчи догорали. Амелія лежала неподвижно, со сведенными, темно-багровыми руками; лицо ея было тоже багрово-красно и застыло безъ движенія.

Аббатъ стоялъ надъ нею съ распятіемъ въ рукѣ и читалъ отходную. Когда она умерла, онъ опустился на колѣни, шепча Miserere. Докторъ, стоявшій у двери, медленно спустился на улицу, гдѣ его ожидалъ экипажъ.

-- Будетъ дождь, сеньоръ,-- сказалъ кучеръ, зѣвая.

Докторъ Гувеа поднялъ воротникъ пальто, положилъ мѣшокъ на сидѣнье, и экипажъ глухо покатился по дорогѣ подъ первыми каплями дождя, пронизывая ночной мракъ яркимъ свѣтомъ двухъ фонарей.

XXV.

На другой день съ семи часовъ утра отецъ Амаро поджидалъ Діонизію у окна, не спуская глазъ съ угла улицы. Но Діонизія не являлась, и ему пришлось уйти въ соборъ крестить ребенка Гедиша.

Веселая процессія въ мрачномъ соборѣ произвела на него тяжелое впечатлѣніе. Папаша Гедишъ былъ въ сюртукѣ съ бѣлымъ галстухомъ, крестный отецъ -- съ камеліей въ петлицѣ, всѣ дамы въ нарядныхъ платьяхъ, а полная акушерка важно несла свертокъ изъ накрахмаленныхъ кружевъ и голубыхъ лентъ, изъ-подъ которыхъ виднѣлись двѣ смуглыя щечки.

Когда тягостная церемонія кончилась, Амаро побѣжалъ въ ризницу, переодѣлся, а важная акушерка, папаша Гедишъ и растроганныя дамы торжественно понесли домой новаго христіанина Франсиско Гедиша.

Амаро помчался домой въ надеждѣ застать Діонизію. Она дѣйствительно поджидала уже ею, уставъ отъ тяжелой ночи и труднаго пути подъ дождемъ. Увидя Амаро, она захныкала.

-- Что случилось, Діонизія?

Она разрыдалась, не говоря ни слова.

-- Умерла!-- воскликнулъ Амаро.

-- Охъ, голубчикъ, все сдѣлали для ея спасенія, все, родимый!-- сказала она, сквозь слезы.

Амаро упалъ около кровати безъ чувствъ.

Діонизія позвала прислугу. Ему обрызгали лицо водой и уксусомъ; онъ пришелъ въ себя понемногу, но оттолкнулъ ихъ, не говоря ни слова, бросился на кровать и разрыдался, уткнувшись въ подушку. Обѣ женщины удалились на кухню.

-- Падре, повидимому, относился къ барышнѣ очень хорошо,-- сказала прислуга отца Амаро, понижая голосъ, точно въ домѣ былъ покойникъ.

-- Дѣло привычки... Онъ жилъ у нихъ на квартирѣ довольно долго... Они любили другъ друга, какъ братъ съ сестрой,-- отвѣтила Діонизія плаксивымъ голосомъ.

Онѣ заговорили о сердечныхъ болѣзняхъ, такъ какъ Діонизія сказала товаркѣ, что бѣдная Амелія умерла отъ аневризмы. Пробило одиннадцать часовъ, прислуга только-что собралась нести священнику бульонъ, какъ онъ появился въ кухнѣ въ пальто и шляпѣ, съ красными отъ слезъ глазами.

-- Ступай на постоялый дворъ и скажи, чтобы мнѣ прислали немедленно верховую лошадь. Да поживѣе, слышишь...

Отправивъ прислугу, онъ позвалъ Діонизію къ себѣ въ комнату, сѣлъ рядомъ съ нею и выслушалъ молча, блѣдный, какъ смерть, всю ночную исторію: про неожиданныя конвульсія, такія сильныя, что они втроемъ -- докторъ, Гертруда и она -- съ трудомъ могли удержать ее, потомъ потоки крови, безсознательное состояніе, смерть...

Но съ постоялаго двора привели лошадь.

Амаро вынулъ изъ комода маленькое распятіе и далъ его Діонизіи, которая должна была вернуться въ Рикосу помогать при похоронахъ.

-- Положите ей это распятіе на грудь. Она дала мнѣ его сама какъ-то разъ.

Онъ спустился внизъ, сѣлъ на лошадь и поскакалъ по дорогѣ въ Баррозу. Дождь пересталъ, и слабыя тучи декабрьскаго солнца, играли на мокрой травѣ и камняхъ.

Домъ Карлоты былъ запертъ, когда онъ подъѣхалъ. Амаро постучался, позвалъ нѣсколько разъ, но никто не отвѣчалъ. Онъ направился тогда въ сторону деревни, ведя лошадь подъ уздцы, и остановился у трактира, гдѣ какая то полная женщина вязала чулокъ, сидя на порогѣ двери. Оказалось, что Карлота только-что заходила къ ней купить масла и прошла къ сосѣдкѣ Мишаэлѣ. Женщина послала за нею дѣвочку.

Амаро вернулся къ дому Карлоты и сталъ ждать ея возвращенія, сидя на камнѣ. Тишина въ домѣ пугала его. Онъ приложилъ ухо къ замочной скважинѣ въ надеждѣ услышать дѣтскій плачъ, но въ домѣ царила зловѣщая тишина, точно въ пустой пещерѣ. Его успокаивала только мысль, что Карлота унесла ребенка съ собою къ сосѣдкѣ. Дѣйствительно, надо было опросить у трактирщицы, приносила ли Карлота ребенка...

Онъ поглядѣлъ тѣмъ временемъ на выбѣленный домикъ съ кисейными занавѣсками у оконъ и вспомнилъ порядокъ и блестящую посуду внутри его... Для малыша была, вѣроятно, приготовлена чистая люлька... О, онъ, навѣрно, былъ не въ своемъ умѣ наканунѣ, когда положилъ на столъ четыре золотыхъ и сказалъ карлику съ такою жестокостью:-- Я полагаюсь на васъ!-- Бѣдный малютка! Но Карлота должна была понять наканунѣ вечеромъ въ Рикосѣ, что онъ желалъ теперь сохранить сына и выростить его заботливо. Конечно, нельзя было оставлять ребенка здѣсь, на попеченіи отвратительнаго карлика... Надо было немедленно унести его къ Жоаннѣ Каррера въ Пояишъ.

Но Карлота явилась и съ изумленіемъ увидѣла передъ собою Амаро съ понуренною головою и печальнымъ лицомъ.

-- Гдѣ ребенокъ?-- крикнулъ онъ ей.

Она отвѣтила безъ малѣйшаго смущенія:

-- Охъ, ужъ не говорите, мнѣ такъ непріятно... Еще вчера, черезъ два часа послѣ прихода сюда, бѣдный ангельчикъ сталъ краснѣть вдругъ и померъ на моихъ глазахъ.

-- Вы лжете!-- закричалъ Амаро.-- Я желаю видѣть.

-- Войдите, сеньоръ, если желаете видѣть.

-- А что я сказалъ вамъ вчера, негодная?

-- Что подѣлать, сеньоръ? Онъ умеръ. Вотъ поглядите...

Она открыла дверь безъ малѣйшаго страха или гнѣва. Глазамъ Амаро представилась покрытая красною тряпкою люлька около очага.

Онъ повернулся, не говоря ни слова, и вскочилъ на лошадь. Но женщина быстро затараторила, вдругъ разсказывая, что ходила какъ разъ въ деревню заказать приличный гробикъ... Она поняла, что это ребенокъ состоятельнаго человѣка, и не желала хоронить его завернутымъ въ тряпку. Поэтому, разъ ужъ сеньоръ пріѣхалъ, слѣдовало дать немного деньжонокъ на расходы... Двухъ тысячъ рейсъ было бы достаточно.

Амаро устремилъ на нее взоръ, съ трудомъ удерживаясь отъ безумнаго желанія задушить ее; но потомъ онъ положилъ ей деньги въ руки и поѣхалъ.

Въ городѣ онъ не зашелъ домой, а оставилъ лошадь на постояломъ дворѣ и отправился прямо въ епископскій дворецъ. У него было теперь только одно горячее желаніе: покинуть этотъ проклятый городъ, не видѣть больше отвратительнаго собора и физіономій старыхъ богомолокъ.

Поднимаясь уже во дворецъ по широкой каменной лѣстницѣ, онъ вспомнилъ вдругъ о томъ, что Либаниньо говорилъ наканунѣ о возмущеніи главнаго викарія и о темномъ доносѣ... Но любезность отца Салданьа -- довѣреннаго лица викарія, введшаго его прямо въ дворцовую библіотеку, сразу успокоила его. Сеньоръ викарій принялъ Амаро тоже очень любезно и высказалъ изумленіе по поводу его блѣднаго и взволнованнаго лица.

-- У меня большое горе, сеньоръ главный викарій. Моя сестра находится при смерти въ Лиссабонѣ. Я пришелъ просить разрѣшенія поѣхать туда на нѣсколько дней.

Сеньоръ главный викарій выказалъ большое участіе къ священнику.

-- Конечно, разрѣшаю. Охъ, всѣ мы смертны! Я очень сочувствую вашему горю... и не забуду помянуть вашу сестру въ молитвахъ...

И онъ сдѣлалъ помѣтку въ записной книжкѣ съ обычною аккуратностью.

По выходѣ отъ викарія Амаро прямо прошелъ въ соборъ, заперся одинъ въ ризницѣ и написалъ канонику Діасу письмо:

"Дорогой отецъ-наставникъ! Я весь дрожу, садясь за это письмо. Несчастная умерла. Я не могу вынести этого горя и уѣзжаю. Ваша уважаемая сестра взяла на себя хлопоты о похоронахъ... Вы понимаете, что я не въ состояніи заняться этимъ. Благодарю Васъ за все. Можетъ быть увидимся когда-нибудь, если Богу будетъ угодно. Что касается меня лично, то я надѣюсь перевестись въ какой-нибудь бѣдный деревенскій приходъ и кончить тамъ жизнь въ слезахъ и покаяніи. Утѣшьте, какъ можете, несчастную мать. Я не забуду до послѣдняго издыханія все, нѣмъ обязанъ ей. Прощайте, все путается въ моей головѣ.

Вашъ искренній другъ

Амаро Віера.

P. S. Ребенокъ тоже умеръ и уже похороненъ".

Онъ заклеилъ письмо первою облаткою, привелъ въ порядокъ на столѣ и быстро отправился домой, дѣлая надъ собою усилія, чтобы не разрыдаться на улицѣ. Дома онъ немедленно предупредилъ прислугу, что уѣзжаетъ въ этотъ же вечеръ въ Лиссабонъ.

-- Денегъ у меня мало -- хватитъ только на поѣздку, -- кказаль онъ:-- но можете взять себѣ все мое постельное бѣлье и полотенца...

Дѣвушка бросилась цѣловать ему руки за великодушный подарокъ и предложила свои услуги для укладки вещей въ дорогу.

-- Не безпокойтесь, я самъ сдѣлаю все.

Онъ заперся въ спальнѣ, и до пяти часовъ оттуда не было слышно никакого шуму. Когда съ постоялаго двора привели лошадь, прислуга тихонько постучалась въ дверь священника, всхлипывая при мысли о скоромъ прощаніи. Амаро открылъ дверь немедленно; онъ былъ въ плащѣ; посреди комнаты стоялъ готовый, перевязанный чемоданъ. Священникъ отдалъ дѣвушкѣ пачку писемъ для передачи донѣ Маріи, отцу Сильверіо и отцу Натаріо; чемоданъ привязали къ сѣдлу, и Амаро уѣхалъ, оставивъ у двери плачущую прислугу.

-----

На слѣдующій день въ одиннадцать часовъ похоронная процессія вышла изъ Рикосы. Утро стояло туманное, небо и поля были подернуты сѣрою дымкою; моросилъ мелкій, холодный дождикъ. Маленькій пѣвчій шелъ впереди съ поднятымъ крестомъ, шлепая по жидкой грязи. Аббатъ Феррао, въ черномъ облаченіи, укрывался отъ дождя подъ зонтикомъ, который держалъ надъ нимъ прислужникъ, съ кадиломъ въ рукѣ. Четыре работника несли гробъ, склонивъ голову подъ косымъ дождемъ. Гертруда, укутанная съ головою въ плащъ, шептала молитвы.

Работники, несшіе гробъ, остановились въ изнеможеніи у первыхъ домовъ деревни. Къ похоронной процессіи присоединился тогда человѣкъ, поджидавшій ее, стоя подъ деревомъ. Это былъ Жоанъ Эдуардо въ черныхъ перчаткахъ и въ траурѣ, весь въ слезахъ. Позади него немедленно появилось два ливрейныхъ лакея съ факелами въ рукахъ, присланные помѣщикомъ въ знакъ вниманія къ обитательницамъ Рикосы.

При видѣ этихъ двухъ ливрей, сразу придавшихъ процессіи аристократическій оттѣнокъ, маленькій пѣвчій поднялъ крестъ выше, четыре работника зашагали бодрѣе, прислужникъ громко заголосилъ Requiem, и процессія стала быстро подниматься на гору по отвратительной деревенской дорогѣ.

Церковь находилась на самомъ верху; всѣ вошли въ нее, кромѣ ливрейныхъ лакеевъ, которымъ помѣщикъ запретилъ переступать ея порогъ. Имъ скоро надоѣло ждать во дворѣ, и они спустились въ трактиръ дяди Серафима. Трактирщикъ налилъ имъ двѣ рюмки водки и спросилъ, не была-ли покойница невѣстою сеньора Жоана. Ему говорили, что она умерла отъ разрыва сердца.

Одинъ изъ лакеевъ расхохотался:

-- Какой тамъ разрывъ сердца! Ничего у нея не разорвалось, развѣ только животъ, когда рожала мальчишку...

-- Кто-же виновникъ? Сеньоръ Жоанъ?-- спросилъ дядя Серафимъ, шутовски щуря глаза.

-- Непохоже,-- сказалъ другой лакей разсудительно.-- Сеньоръ Жоанъ былъ въ Лиссабонѣ. Тутъ запутанъ какой-то мѣстный кавалеръ... Знаете, кого я подозрѣваю, дядя Серафимъ?

Но Гертруда прибѣжала, запыхавшись и крича, что процессія направилась уже къ кладбищу, и "не достаетъ только васъ, сеньоры". Лакеи поспѣшно вышли и настигли процессію уже у рѣшетки кладбища. Жоанъ Эдуардо шелъ со свѣчей въ рукѣ вплотную за гробомъ Амеліи; глаза его были затуманены слезами и не отрывались отъ чернаго бархатнаго покрова. Похоронный звонъ не прекращался ни на минуту. Дождь усилился. Люди шли по рыхлой землѣ, направляясь къ углу кладбища, гдѣ зіяла среди сырой травы черная, глубокая могила Амеліи. Аббатъ Феррао подошелъ къ краю дыры, бормоча послѣднія молитвы... Жоанъ Эдуардо, мертвенно-блѣдный, пошатнулся вдругъ; одинъ изъ лакеевъ подхватилъ его и попробовалъ увести, но онъ не пожелалъ уходить и остался стоять у могилы, стиснувъ зубы и глядя, какъ могильщикъ и два работника обвязываютъ гробъ и медленно спускаютъ его въ осыпающуюся землю.

Гробъ глухо ударился о дно, аббатъ бросилъ на него нѣсколько горстей земли въ формѣ креста и медленно взмахнулъ кадиломъ надъ могилою, землею и окружающею травою.

-- Requiescat in pase.

-- Аминь,-- отвѣтили басомъ прислужникъ и тоненькимъ голосомъ маленькій пѣвчій.

-- Аминъ,-- повторили чуть слышно остальные, и шопотъ ихъ потерялся среди кипарисовъ, травы гробницъ и холоднаго тумана декабрьскаго дня.

XXVI.

Въ концѣ мая 1871 года на площади Шіадо въ Лиссабонѣ царило большое возбужденіе. Люди приходили озабоченно и торопливо, расталкивали толпу и, приподнимаясь на цыпочкахъ, вытягивали шею, чтобы прочитать въ окнѣ редакціи послѣднія телеграммы агентства Гавасъ. Нѣкоторые отходили сейчасъ же по прочтеніи ихъ, испуганные и подавленные, сообщая друзьямъ и знакомымъ, ожидавшимъ ихъ въ сторонѣ отъ толпы:

-- Все погибло! Все горитъ!

Телеграммы приходили ежечасно, принося вѣсти о возстаніи и уличныхъ сраженіяхъ въ Парижѣ: дворцы горѣли, во дворахъ казармъ и на кладбищахъ происходили массовые разстрѣлы, безуміе овладѣло всѣми умами, разрушая старое общество керосиномъ и динамитомъ. Однимъ словомъ телеграммы рисовали полное крушеніе, настоящій конецъ міра при яркомъ свѣтѣ пылающихъ костровъ.

Публика на площади Шіадо высказывала глубокое негодованіе по поводу парижскихъ событій. Многіе вспоминали съ восторгомъ и сожалѣніемъ о сожженныхъ зданіяхъ, объ "очаровательномъ" Муниципалитетѣ, о "прелестныхъ" улицахъ. Нѣкоторые такъ возмущались пожаромъ Тюльерійскаго дворца, точно онъ былъ ихъ собственностью. Тѣ, которые пробыли въ Парижѣ одинъ или два мѣсяца, давали волю своему возмущенію, присваивая себѣ право парижанъ на богатства города.

Какой-то человѣкъ во воемъ черномъ, прокладывавшій себѣ дорогу въ густой толпѣ, остановился вдругъ, услышавъ изумленный голосъ, назвавшій его по имени:

-- Ой, отецъ Амаро! Остановитесь, плутяга.

Онъ обернулся. Позади его стоялъ каноникъ Діасъ. Священники горячо обнялись и вышли изъ толпы на площадь Камоэнса, чтобы поговорить спокойно.

-- Когда вы пріѣхали, отецъ-наставникъ?-- спросилъ Амаро, останавливаясь съ нимъ у статуи великаго поэта.

Каноникъ пріѣхалъ наканунѣ по дѣлу касающемуся его имѣнія.

-- А вы, Амаро? Вы писали мнѣ въ послѣднемъ письмѣ, что хотите перевестись куда-то изъ Санто-Тирсо.

-- Да. Этотъ приходъ не изъ плохихъ, но я узналъ, что освобождается мѣсто въ Вилла-Франса. Это ближе къ столицѣ, и я пріѣхалъ поговорить съ графомъ де-Рибамаръ. Онъ хлопочетъ теперь о моемъ переводѣ. О, я обязанъ ему всѣмъ и еще больше графинѣ! А скажите, что дѣлается въ Леріи? поправляется ли сеньора Жоаннера?

-- Нѣтъ, все больна, бѣдная. Вначалѣ мы чертовски перепугались, думая, что съ ней случится то же, что съ Амеліей. Но нѣтъ, оказалось, что у нея водянка.

-- Бѣдняжка, святая женщина! А какъ поживаетъ Натаріо?

-- Постарѣлъ. У него было много непріятностей. Очень ужъ у него злой языкъ.

-- А у доны Маріи что новаго?

-- Про нее, знаете, ходятъ сплетни... Новый лакей... Прежде онъ былъ столяромъ и жилъ противъ нея, а теперь у него часы и все прочее... ходитъ въ перчаткахъ, куритъ сигары. Повезло человѣку!

-- Божественно повезло!

-- У Гансозо все попрежнему,-- продолжалъ каноникъ.-- Они взяли теперь вашу прежнюю прислугу.

-- А это животное Жоанъ Эдуардо?

-- Онъ живетъ все въ Пояишѣ. Помѣщикъ страдаетъ печенью. Мнѣ говорилъ объ этомъ аббатъ Феррао.

-- А онъ какъ поживаетъ?

-- Хорошо. Знаете, кого я видѣлъ недавно? Діонизію.-- И онъ добавилъ нѣсколько словъ на ухо отцу Амаро.

-- Неужели правда, отецъ-наставникъ?

-- Да, да, на улицѣ Созасъ, въ двухъ шагахъ отъ вашей прежней квартиры. Донъ Луисъ да Барроза далъ ей деньги на устройство этого учрежденія. Вотъ и всѣ новости. А вы поправились, голубчикъ! Перемѣна мѣста пошла вамъ на пользу. А вы еще писали мнѣ, что хотите уйти въ монастырь и провести остатокъ жизни въ покаяніи!

Отецъ Амаро пожалъ плечами.

-- Что подѣлать, отецъ-наставникъ! Это было подъ первымъ впечатлѣніемъ... Тяжело было тогда! Но все проходитъ...

-- Да, все проходитъ,-- сказалъ каноникъ и добавилъ послѣ нѣкотораго молчанія:-- Но теперешняя Лерія непохожа на прежнюю.

Они сдѣлали, молча, нѣсколько шаговъ, вспоминая пріятныя времена. Мимо нихъ прошли двѣ дамы: одна сѣдая съ аристократическою наружностью, другая блѣдная и стройная, съ томными глазами.

-- Чортъ возьми!-- прошепталъ каноникъ, подталкивая коллегу подъ локоть.-- Вы, навѣрно, не прочь принять такую особу въ число своихъ исповѣдницъ, старый плутъ?

-- О, это время прошло, отецъ-наставникъ,-- отвѣтилъ священникъ, смѣясь.-- Теперь я исповѣдую только замужнихъ женщинъ.

Каноникъ закатился веселымъ смѣхомъ, но подавилъ въ себѣ порывъ веселости, увидя, что Амаро низко кланяется какому-то сѣдоватому господину въ золотыхъ очкахъ и съ сигарой въ зубахъ.

Это былъ графъ де-Рибамаръ. Онъ подошелъ добродушно къ обоимъ священникамъ, и Амаро подобострастно представилъ ему "своего друга каноника Діаса изъ Леріи". Они поговорили сперва о погодѣ, затѣмъ Амаро перевелъ разговоръ на послѣднія телеграммы.

-- Что вы скажете о событіяхъ во Франціи, графъ?

Государственный дѣятель замахалъ руками, и лицо его омрачилось отчаяніемъ.

-- Охъ, ужъ не говорите объ этомъ, отецъ Амаро. Небольшая горсточка бандитовъ разрушаетъ Парижъ... мой Парижъ! Повѣрьте, господа, я даже заболѣлъ отъ этихъ извѣстій.

Священники присоединили свои голоса къ негодованію великаго человѣка.

-- А какія могутъ быть послѣдствія всего этого, графъ? Какъ вы думаете?-- спросилъ каноникъ.

Графъ де-Рибамаръ заговорилъ съ разстановкою и съ вѣсомъ, сознавая всю важность высказываемыхъ мнѣній.

-- Какія послѣдствія? Это нетрудно предсказать. Когда имѣешь нѣкоторый опытъ въ исторіи и политикѣ, послѣдствія видны совершенно ясно. Не позже трехъ мѣсяцевъ послѣ подавленія возстанія, Франція снова станетъ имперіей. Если бы даже Наполеонъ III отказался снова принять корону, императрица приметъ регентство отъ имени своего несовершеннолѣтняго сына. Неизбѣжнымъ послѣдствіемъ этого явится возстановленіе свѣтской власти папы въ Римѣ. Я, правду сказать, не сторонникъ возстановленія папы на римскомъ престолѣ, но тутъ дѣло не въ моихъ взглядахъ. Къ счастью, я не хозяинъ въ Европѣ. Такія обязанности были бы мнѣ не по силамъ при теперешнемъ состояніи здоровья и возраста. Я высказываю только мнѣніе, продиктованное мнѣ опытомъ въ дѣлахъ политическихъ и знаніемъ исторіи. Такъ вотъ, императрица на французскомъ престолѣ, Пій IX на римскомъ, и демократія будетъ раздавлена этими двумя божественными силами. И повѣрьте, господа, что послѣ этого сто лѣтъ не будетъ разговоровъ ни о республикѣ, ни о соціальныхъ вопросахъ, ни о народѣ.

-- Да услышитъ васъ Господь, графъ!-- сказалъ каноникъ елейнымъ голосомъ.

Но Амаро былъ такъ счастливъ, разговаривая на Лиссабонской площади со знаменитымъ государственнымъ дѣятелемъ, что спросилъ еще тревожнымъ тономъ напуганнаго консерватора:

-- А какъ вы думаете, ваше сіятельство, эти республиканскія и матеріалистическія идеи могутъ распространиться у насъ въ Португаліи?

Графъ засмѣялся.

-- О, не безпокойтесь объ этомъ, господа. Можетъ быть нѣкоторые дураки и говорятъ здѣсь всякую ерунду про упадокъ Португаліи, увѣряя, что дѣло не можетъ идти, такъ дольше десяти лѣтъ, но это все пустые разговоры!

Онъ прислонился къ рѣшеткѣ, окружавшей статую Камоэнса, и продолжалъ интимнымъ тономъ:

-- Право, господа, иностранцы завидуютъ намъ. И повѣрьте, я вовсе не желаю польстить вамъ, но пока въ Португаліи есть такіе почтенные священнослужители, какъ вы двое, наша родина будетъ съ честью занимать свое мѣсто въ Европѣ. Потому что вѣра, господа, это основа порядка!

-- Несомнѣнно, ваше сіятельство, несомнѣнно,-- убѣжденно согласились съ нимъ оба священника.

-- И стоитъ только оглядѣться вокругъ, господа. Посмотрите, какой миръ, какое оживленіе, какой расцвѣта!

Онъ указалъ имъ широкимъ жестомъ на улицу Лорето, гдѣ сосредоточивалась вся жизнь города. Дамы проходили съ огромными шиньонами и на высокихъ каблукахъ, блѣдныя, типичныя представительницы вырожденія. На тощихъ клячахъ скакали молодые люди съ историческими именами и изможденными отъ кутежей лицами. На скамейкахъ лѣниво сидѣла скучающая публика. Люди съ недовольнымъ, надутымъ видомъ читали афиши съ объявленіями о грязныхъ опереткахъ; рабочіе съ осунувшимися лицами были какъ бы воплощеніемъ умирающей промышленности. И весь этотъ разслабленный міръ медленно двигался подъ роскошнымъ южнымъ небомъ, по улицѣ Лорето, гдѣ высились два мрачныхъ фасада церкви, и по площади Камоэнса, вдоль длиннаго ряда домовъ съ вывѣсками ломбардовъ и трактировъ, куда выходили грязные переулки цѣлаго квартала проституціи и преступленія.

-- Поглядите,-- продолжалъ графъ:-- на это спокойствіе, процвѣтаніе страны, довольныя лица! Согласитесь, господа, что мы несомнѣнно возбуждаемъ зависть всей Европы.

И всѣ трое -- государственный дѣятель и оба священнослужителя!-- стояли у рѣшетки памятника и наслаждались увѣренностью въ величіи своей родины, подъ холоднымъ взоромъ бронзовой статуи стараго, благороднаго поэта, окруженнаго знаменитыми писателями славной древней родины -- родины, навѣки умершей и почти не оставившей по себѣ воспоминанія въ памяти современнаго народа!

Перев. Т. Герценштейнъ.

"Современникъ", кн. 2--8, 1913