Гвинни Брискоу пустилась в путь с семнадцатью огромными чемоданами. Сюда надо прибавить ручные чемоданчики, кожаные сумочки, шляпные коробки. Все это уложила ее горничная Нанси, маленькая француженка. Она бы отдала жизнь за поездку в Европу. Просила, умоляла, но Гвинни осталась непреклонной.
-- Нет, -- заявила она, -- ты слишком красива, это опасно. Я хочу иметь своего мужа только для себя самой, и не у всякого такой однолинейный мозг, как у Тэкса. Он едет со мной, он может мне помочь вместо горничной.
Нанси расхныкалась, а у Тэкса вытянулась физиономия.
-- Твой отец пользуется мною во время путешествий, как секретарем, -- возразил он. -- Но я ничего не понимаю в обязанностях горничной.
-- Не возражай! -- заявила Гвинни. -- Ты должен этому выучиться.
Тэкс Дэргем был очень недоволен. Насколько охотно поехала бы Нанси, настолько он предпочел бы остаться.
Что ему делать в Европе? Гвинни едет туда, чтобы выйти замуж за этого... этого господина Войланда. При чем здесь Тэкс? Но как он может сказать "нет", когда Гвинни Брискоу приказывает?
-- Это большая честь для тебя, Тэкси, -- сказала она. -- Ты будешь моим шафером.
Этот год был для него сплошной мукой. У нее ежедневно появлялись новые желания, и каждое было усажено шипами и колючками. Ежемесячно поступали подробные отчеты Яна Олислягерса. Тэкс должен был тотчас же доставлять их из конторы на Парк-Авеню. К ним прилагались писанные по-немецки отчеты Геллы Рейтлингер, ее ассистентов и доктора Фальмерайера. Их Тэкс должен был переводить.
-- Ты ведь учился немецкому в высшей школе и в колледже, -- заявила Гвинни, -- и должен это уметь. Не смей показывать эти бумаги никому на свете. Это строго конфиденциальные документы высочайшего научного значения.
Ей эта фраза чрезвычайно понравилась. Она повторила трижды: "строго конфиденциальные документы высочайшего научного значения!" Тэкс просиживал ночи напролет, перелистывал толстые словари и скреб себе голову. Он не мог занести на бумагу трех строчек. Тогда он нарушил "строгую конфиденциальность" и привлек к секрету молодого немца, служившего учеником в Центральном Трест-Банке. Этот юноша, до сих пор весьма гордившийся своим знанием английского языка, подумал, что на него обрушились небеса, когда вместо привычного и излюбленного коммерческого жаргона ему вдруг пришлось иметь дело с отвратительными научными терминами. Он и по-немецки не всегда понимал эти фразы, а тут должен был их переводить на английский! Но Тэкс был личным секретарем всемогущего начальства. Он недвусмысленно дал понять немцу, что его дни в Централ-Тресте сочтены, если он не сможет сделать такой детски простой переводной работы. Поэтому банковский ученик взялся за работу с усердием и надеждой на Бога. Его переводы были поразительно бессмысленны, нашпигованы мудреными словами и оборотами, вычитанными из словарей. Тэкс в них ничего не понимал и называл немца дурнем и невеждой. Со стесненным сердцем он все же понес первый перевод Гвинни. Она прочла его и была чрезвычайно удовлетворена. Чем непонятнее все это было, чем больше встречалось звучных слов, которых она никогда не слыхала и смысла которых не знала, тем больше нравился ей перевод.
-- Я недооценила тебя, Тэкс Дэргем, -- заявила она ему. -- В первый раз я испытываю к тебе, увы, действительное уважение. Ты в самом деле кое-чему учился. Сразу видно, что Гарвард -- лучший университет в мире!
Тэкс Дэргем кивнул головой. Он покровительственно похлопал по плечу банковского ученика и поручил ему с этого дня делать все переводы. Юноша работал со священным пылом. Его переводы становились все более и более красочными и кудреватыми. Гвинни была в восторге. Она решила эти отчеты со временем переплести. Позднее она обрадует Гарвардский университет, подарив его библиотеке этот драгоценный том! Тэкс промолчал. Он горячо рекомендовал молодого человека начальнику отделения, добился для него двойного повышения оклада, но все же не удержался от слов:
-- Н... да, я, конечно, не знаю... Но вы набитый дурень, несмотря ни на что!
Итак, Тэкс знал, что этой немке, этой мисс Войланд, предстоит превратиться в мистера Войланда, а за этого мистера Войланда должна выйти замуж Гвинни. Вначале он принял это за дурную шутку, привыкнув к ежедневным глупостям Гвинни. Но постепенно все становилось горькой действительностью. Если он и не понимал ни слова в "строго конфиденциальных документах", то английские отчеты Яна говорили просто и ясно. Их нельзя было не понять. Эти отчеты были всегда адресованы на имя Брискоу. Но тот лишь бросал на них быстрый взгляд, вздыхая и потирая руки, и отдавал Тэксу для доставки Гвинни. Сперва она телефонировала, отправляла телеграммы, писала. Но из Ильмау ее известили, что Эндри не должна получать от нее никаких известий, так как она ничего не знает о своем состоянии, пребывая в своеобразном сумеречном сне. Эти слова о "сумеречном сне" очень пришлись по сердцу Гвинни. Еще больше ей понравилось "внушение в бодрствующем состоянии". Она пыталась вначале говорить об этом со своим отцом, но он с недовольством отклонил раз и навсегда подобные разговоры. Тогда она стала беседовать с Тэксом, приказывала ему вступить в сношения с врачами, чтобы все разузнать точнее. Тэкс, со своей стороны, поручил это банковскому ученику, который с трудом выбрал в библиотеке несколько томов, сварил из всего кашу, подбросил туда своих пряностей и через Тэкса передал это блюдо Гвинни, которая съела все с наилучшим аппетитом. Он не забыл поставить Тэксу в счет вознаграждение за свои визиты к самым дорогим врачам.
Однажды Тэксу пришла в голову ослепительная мысль.
-- Послушай, Гвинни Брискоу, -- сказал он, -- ты намерена выйти замуж за этого человека?
-- Какого человека? -- спросила она. -- Если ты имеешь в виду мистера Войланда, за которого я выйду замуж, то я требую, чтобы ты говорил о нем с величайшим уважением.
Но Тэкс Дэргем не позволил ввести себя в заблуждение.
-- Ты же не станешь отрицать, Гвинни, что он -- человек! Я хотел тебя спросить, не забыла ли ты своего торжественного обещания?
-- Какого обещания? -- спросила она.
-- Того, -- отвечал он, -- что если ты когда-нибудь выйдешь замуж за мужчину, то им буду только я!
Гвинни посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
-- Да, -- сказала он, -- я обещала тебе это. Я помню об этом очень хорошо. Но ведь ты сам ее знал. Ты же не станешь утверждать, что тогда мисс Войланд была мужчиной?
-- Конечно, нет! -- воскликнул Тэкс. -- Но, кажется, теперь она им стала.
Гвинни подтвердила:
-- Это не только кажется. Это так и есть. Ты в этом сможешь очень скоро убедиться. Надеюсь, что вы станете добрыми друзьями и ты всегда будешь к его услугам, когда ему понадобится.
Тэкс с большим трудом выдержал спокойный тон:
-- Речь идет, Гвинни, вовсе не о том, буду ли я с ним приятелем или нет, но лишь о том, мужчина он или нет! Если он -- мужчина, а ты сама так говоришь, то ты должна выйти не за него, а за меня. Если, конечно, ты собираешься сдержать свое слово. Это ведь ясно!
Она разгорячилась.
-- Как ты можешь в этом сомневаться? Конечно, я сдержу свое обещание! Но это вовсе не ясно. Или, скорее, все это само по себе совершенно ясно, но ты делаешь все неясным, увы! Этот случай представляет для науки нечто новое, следовательно, новое для жизни и новый факт -- для обещания. Поэтому в данном случае, применительно к мисс Войланд, не может идти и никакой речи о мужчине. Надеюсь, ты это понимаешь?
-- Этого я ни в малейшей степени не понимаю! -- воскликнул Тэкс. -- Мужчина есть мужчина, а женщина -- женщина, как обещание есть обещание.
Гвинни была серьезно огорчена.
-- Ты упрям, как бык, вот что! Ты не хочешь понять, и это происходит от того, что у тебя строение ума иезуитско-талмудического раввинства!.. Теперь ты знаешь!
У Тэкса Дэргема перехватило дух.
-- Что? Какое строение ума? Где ты снова откопала такие дикие слова?
-- Я прочла их в одной книге, и они очень подходят для тебя, -- подтвердила она. -- Ты не понимаешь, что это значит? Хотелось бы знать, для чего ты был в Гарварде? Итак, заруби себе на носу: ты -- иезуитско-раввинистический талмудист!
Тэкс сделал вид, будто хорошо понимает, что это означает, но был очень обижен и заявил, что никогда больше его нога не переступит порога этого дома. Но на следующий же день Гвинни вызвала его по телефону, милостиво сказав, что на этот раз еще его прощает, только он должен дать себе труд думать просто и ясно. Он размышлял о том, что она разумеет под словами "просто и ясно". Потом снова пришел к ней.
...С семнадцатью огромными чемоданами Гвинни Брискоу пустилась в путь. Три из них по ее указанию с большим трудом поместили в ее каютах. Четырнадцать пришлось расставить в багажном помещении. В результате Тэкс должен был проводить почти все свое время рядом с багажом, глубоко в трюме. Гвинни зсегда требовалось что-нибудь, чего не было под руками, и он должен был искать. Ключи никогда не подходили. Все предобеденное время ему приходилось искать красную блузу. Когда он наконец ее приносил, оказывалось, что эта -- не та. Он горько жаловался, но Гвинни заставляла его пенять исключительно на самого себя. Он ведь знал, что Нанси не едет с ними, -- почему же он не помогал при упаковке? Тогда бы он знал, где что найти!
* * *
Они прибыли в Шербург два месяца спустя после торжеств в Ильмау. Поздним вечером Ян Олислягерс встретил их на пристани и доставил в отель. Тотчас же произошел большой разговор с Брискоу. Ян нашел нью-йоркца очень постаревшим, бледным и изжелта-серым, с поседевшими висками. Даже его потирание рук приобрело усталый, покорный характер.
-- Вы выглядите переутомленным, господин Брискоу, -- сказал Ян.
Американец пожал плечами.
-- Переутомленным? Так оно и есть.
-- Много заработали в этом году? -- спросил Ян.
Брискоу повел рукою по столу, как бы желая устранить вопрос, и слабо усмехнулся.
-- Много, даже слишком много. Но не из-за этого я не давал себе покоя ни на один день, ни на один час. Только чтобы освободиться от мыслей, мыслей об... вы это знаете...
Он вытащил из кармана свою трубку, старательно набил ее и закурил. Затем медленно продолжал:
-- Я приехал сюда, чтобы привести в порядок это дело. Надеюсь, вы мне поможете. Это -- первое. Затем, у меня есть потребность поговорить с вами. С того времени я все хранил в себе, не мог открыться ни одному человеку и не хотел этого. Но это должно хоть один раз вырваться наружу, иначе я задохнусь. Вы, господин Олислягерс, хорошо знаете, как обстоит дело со мной. Вы -- единственный, с кем я могу говорить. Хотите меня выслушать?
Ян, подавив вздох, согласился.
Американец поворочался в своем кресле и несколько раз потянул трубку. Начал, замолчал, покурил, снова заговорил. Ян его не перебивал. Наконец Брискоу попал в русло, все еще спотыкаясь, ища слова. То, что он говорил, было несложно, но по форме часто нелепо и странно. У него не было нужных слов для изложения своих чувств. Зато говорили движения губ, руки, печальные глаза, Ян хорошо понимал, что творилось в этой душе. Слова выходили почти трогательными, как из уст мальчика. Была разбита великая надежда, единственная любовь его жизни. Его жена... Он был с нею счастлив, верил, что для него, кроме нее, не будет другой женщины. Он ей благодарен и всегда будет благодарен, но теперь он знает, что это спокойное счастье, эта тихая простая любовь была ничем в сравнении с тем, что он мог бы найти у Эндри, если бы...
Он говорил об этом совершенно трезво. С нею, с Эндри, он мог бы в любви и счастье сделаться Рокфеллером, со своей же доброй милой женой он был только -- Пикером. Третьесортный делец с Уолл-Стрита, который -- самое большее -- может назвать своими дюжины две миллионов. Лучше, чем ничего, и, конечно, хорошо, если не имеешь ничего другого. Но если только раз узнаешь, что такое действительная сила и настоящее богатство! Он знает это уже несколько лет... Вот так же точно и с любовью. Но в этой области он на всю жизнь останется Пикером...
Он говорил длинно, монотонно и плоско; куря в промежутках. Ян терпеливо слушал. Образ Эндри, который Брискоу носил в своем сердце, был преувеличенным, неверным, приукрашенным на манер иконы и в духе американизма. Но было ясно, что он всегда видел бы Эндри такой, даже если бы двадцать лет был женат на ней.
Брискоу страдал. Ни на одну секунду он не мог освободиться от мысли, что разбил вдребезги свое счастье. Конечно, все прошло хорошо, сверх ожидания хорошо. Эндри жива, здорова, чувствует себя отлично. Судьба избавила его от ужаса стать убийцей. Но осталась заноза, засевшая очень глубоко в тело. Он действовал против природы и против Божьей воли. Он чувствовал: слишком поздно приходит его раскаяние, слишком поздно, чтобы удержать лавину, которая уже катится. Он получил по заслугам, проиграв свою игру. Таков суд Божий...
Теперь ему не остается ничего, кроме кресла в Централ-Тресте, денег, власти денег. Даже его наивная любовь к дочери изменилась за этот год. Не то чтобы наступило охлаждение или им овладело нечто вроде глухой ревности к тому, что она, а не он будет целовать губы Эндри. Этого нет... Или -- если есть, то очень глубоко и всегда осознанно подавляется.
Но как любовь к своей покойной жене и ее саму он видит ныне в другом свете, так и Гвинни теперь для него иная. Он больше не считает ее неземным ангелом, каким для него теперь является Эндри и останется на всю жизнь, эта женщина, которая уже перестала ею быть.
Он часто повторялся, высказывал одни и те же мысли. Его трубка погасла. Он забыл снова набить ее.
-- Я могу работать для них обоих, -- размышлял он, -- для Гвинни и для ее мужа. И для их детей... Не думаете ли вы, Олислягерс, что у них скоро будут дети? Я буду для них работать. Еще много миллионов прибавлю к существующим. Притяну к себе еще несколько предприятий. Это займет меня. Но я знаю -- теперь я уже совершенно одинок.
Он исчерпал себя и умолк, тупо и покорно ушел в себя. Ян почувствовал, что этот человек свел свои счеты с жизнью, которая уже не может ему дать ни одной секунды счастья, освобождающего от повседневности. Или у него была еще тихая надежда, когда он говорил о возможных детях Гвинни? О детях, в которых будет течь его собственная кровь и кровь любимой женщины?
Ян ждал, но Брискоу больше не говорил ни слова, не двигался, пристально глядя вперед. Ян чувствовал, что должен взять его руку и крепко ее пожать. Но он этого не сделал. Только встал и нажал кнопку звонка.
-- Отлично, Брискоу, -- сказал он, -- выпьем виски с содовой!
Американец не отвечал, все еще неподвижный. Когда пришел лакей, старик заметил, что его трубка давно погасла, и набил ее свежим табаком. Затем взял стакан, приготовленный ему Яном.
-- Благодарю, Олислягерс, -- сказал он. -- Я рад, что хоть раз кому-либо это высказал. Я знаю, что вам это скучно, все же я хотел бы вас попросить выслушать меня завтра еще раз. И послезавтра рано утром, а после обеда отойдет мой пароход. Тогда уж вы освободитесь от меня.
Ян вспылил:
-- Что это значит, Брискоу? Вы хотите уехать с ближайшим пароходом? Не желаете ехать вместе со мной в Париж? Я ведь вам писал, что мой кузен -- там!
Брискоу ответил:
-- Я не хочу его больше видеть, вашего кузена. Вы должны отвезти Гвинни в Париж и там все наладить. Дэргем, мой секретарь, вам поможет.
Ян вскочил и замотал головой.
-- Нет, Брискоу, этого я не сделаю. Говоря по правде, я тоже не хочу его больше видеть. До сих пор при помощи тысячи уловок я избегал личной встречи с ней, то есть с ним. Я не хочу этого и не могу!
Брискоу посмотрел на него. Глаза его прояснились. Впервые заиграла улыбка на его губах. Он стал потирать руки с видимым удовольствием. Наконец медленно сказал:
-- Вот оно как, милостивый государь? Мы, кажется, плывем в одной и той же лодке в открытом море, далеко от гавани?
Он взял свой стакан, отпил из него и продолжал:
-- Все же вы должны поехать в Париж, должны сделать то, что надо. Если бы это была игра на Уолл-Стрите, я бы уж нашел дорогу. Но в этих вещах вы вдесятеро ловчее меня. Устройте так, чтобы с ним не встретиться, если этого не желаете, но доведите наши счеты до конца. Прежде всего: вы достали документы?
Ян вытащил свой бумажник и вынул оттуда несколько бумаг.
-- Вот они. Это стоило немалых хлопот. Прусские сословные учреждения не легко исправляют то, что они один раз написали черным по белому. Показаний под присягой доктора Геллы Рейтлингер и ее ассистентов было недостаточно. Это ведь частные лица. Сам окружной врач должен был дать свое удостоверение. Но теперь все в порядке. И по закону нет теперь такой особы женского пола -- Эндри Войланд, а есть мужчина с таким именем. У чиновника возникло еще одно сомнение. Требовалось изменить пол, не меняя имени. Но это противоречило его убеждениям, и он не соглашался называть мужчину женским именем. Он очень ловко развязался с делом при помощи маленькой буквы "с", конечно, взятой в скобки. Не желаете ли вы взглянуть на эту бумажку: Эндри(с) -- так теперь звучит имя. Как в метрике о рождении, так и в паспорте.
Брискоу согнулся над бумажкой:
-- Как просто и удобно: маленькое "с" -- и все кончено.
Он попытался улыбнуться. Хотел сказать шутя, а прозвучало подавленно и мучительно.
-- Еще один вопрос, -- быстро добавил он, -- который я должен задать в интересах моей дочери. По тому, что я вам только что рассказывал, вы можете заключить, что отчетов врачей я вообще не читал, а ваши -- только бегло. Поэтому скажите: нет ни малейшего сомнения в том, что владелец этого паспорта во всех отношениях, а не только на бумаге -- мужчина?
-- Владелец этого паспорта, -- повторил Ян, -- дал в последние недели одной женщине доказательства своей мужской природы. По совету врачей, мной...
Брискоу резко перебил его:
-- Избавьте меня от подробностей! Для меня достаточно вашего "да" или "нет".
-- Тогда: да! -- заявил Ян. -- Эндри Войланд -- мужчина, как вы и я.
Брискоу кивнул головой. Они молча сидели друг против друга. Потом американец спросил:
-- Он один в Париже? Никто не сопровождает его?
-- Когда мой кузен покинул санаторий, -- отвечал Ян, -- его сопровождала... ну... одна сиделка. Она уже не нужна, и все же я счел нужным не оставлять его одного. Поэтому я призвал одного молодого человека. Если бы вы читали наши отчеты, вы бы о нем знали. Это молодой врач, доктор Прайндль. Он некоторое время ассистировал в санатории. Но Эндри ничего о нем не помнит, потому что в это время была почти без сознания. Он из Вены, веселый парень. Будет развлекать моего кузена. Я приставил его в качестве секретаря на несколько дней или недель, как нам будет угодно. Он рад возможности узнать Париж. Думаю, что он уже туда приехал.
-- Хорошо! -- согласился Брискоу. -- Есть еще что-нибудь?
-- Едва ли! -- ответил Ян. -- Мой кузен теперь как мужчина правомочен носить титул своего отца, его зовут: Эндрис, владелец замка и земли Войланд, наследственный владетель Цюльпиха, граф Краненбурга на. Рейне. Многие дочери с Уолл-Стрита стали леди и маркизами, баронессами и герцогинями. Но ни одна не сможет так легко похвастаться столь красивыми титулами. Может быть, это имеет для мисс Брискоу свою цену?
Брискоу пожал плечами.
-- Может быть. А теперь уладим деловую часть. Я не хочу, чтобы-господин Войланд зависел от своей будущей жены. Поэтому я положил на его имя в банке...
Сухо и спокойно он изложил Яну все принятые меры. Передал ему доверенность и просил исполнять роль как бы попечителя. Он сам хочет принимать в этом деле как можно меньше участия. С другой стороны, нельзя ожидать от молодого человека деловой опытности за столь короткое время. Ян мог бы...
Они расстались лишь поздней ночью. Брискоу протянул ему руку.
-- Итак, до завтра, -- сказал он. -- Мы совершим прогулку. Это, черт возьми, мило с вашей стороны, что вы согласны еще раз выслушать меня.
Почти в то самое время, когда из Шербурга отплывал пароход с Брискоу, отходил со станции поезд, отвозивший в Париж Гвинни. Брискоу распрощался со своей дочерью в отеле. Ян доставил его на пароход и немедленно уехал на вокзал. Он нашел Гвинни около вагона, два носильщика выгружали ее багаж. Тэкса Дэргема не было видно. В последнюю минуту он прибежал с огромным пакетом под мышкой, перемахнул через решетку, подбежал к поезду, рванул уже закрытую дверь и впрыгнул в купе. Еле дыша, он упал на свое место, положил возле себя пакет и отер со лба пот.
-- Это похоже на тебя! -- воскликнула Гвинни. -- Еще минутка, и было бы уже слишком поздно!
-- Разве это моя вина? -- огрызнулся он. -- Ведь уже с вокзала ты меня отправила покупать эти вещи. Точно ты не могла приобрести их в Париже!
-- А ты знаешь Париж? -- возразила она. -- Знаешь, где это можно было купить? Здесь же я как раз нашла настоящий магазин. Сколько ты купил?
-- Три дюжины, -- ответил Тэкс, -- всех форм и размеров. Попадаются комичные вещи.
-- Могу я спросить, что за важные вещи вы еще должны были закупить? -- осведомился Ян.
-- Трубки, -- ответила Гвинни. -- Для моего жениха. Надо надеяться, Тэкс, ты не забыл про табак! Может быть, вы знаете, курит ли теперь господин Войланд трубку?
-- До сих пор не курил, -- засмеялся Ян. -- Но, быть может, он войдет во вкус. Не желаете ли вы ему привезти трубки в качестве свадебного подарка?
Гвинни с полной серьезностью подтвердила свое намерение:
-- Да, и еще другие вещи. Я уже многое купила в Нью-Йорке и здесь, вчера и позавчера. Все, о чем вспомнила. Список у тебя, Тэкс?
Тэкс Дэргем раскрыл портфель, вынул оттуда большие листы и подал Яну. Точно прейскурант магазина: кольца, часы, портсигары, запонки для манжет, рубашки, воротнички, кальсоны и носки, тросточки, теннисные ракетки, кии для гольфа, вечные перья и галстуки, писчая бумага, бинокли, шуба и пальто, костюмы всех родов...
-- Если только они подойдут, -- засмеялся Ян.
-- Они наверняка подойдут! -- воскликнула Гвинни. -- Ведь вы же прислали мне мерку.
-- Я прислал вам мерку? -- с изумлением спросил Ян.
-- Конечно, -- сказала она, -- вы этого уже не помните? В отчете докторши были указаны рост, охват груди при выдыхании и при вдыхании, все...
Ян еле подавил смех. По врачебным измерениям, сделанным Рейтлингер, когда Эндри еще женщиной вступила в санаторий, теперь работал опытный в своем ремесле нью-йоркский портной. Почему бы и нет, когда ему сразу заказали костюмы дюжинами и хорошо платили!
-- Я подумала, -- продолжала Гвинни, -- что господин Войланд не может больше ничем пользоваться из своих прежних вещей. Не знаете ли вы, сделал ли он уже большие запасы?
-- Лишь самое необходимое, -- сказал Ян. -- Мой кузен будет восхищен всем этим снаряжением, особенно костюмами. Только вложите в каждый карман по трубке, мисс Брискоу, это очень идет помолвленным.
-- Слышишь, Тэкс! -- воскликнула Гвинни. -- Позаботься об этом, как только мы приедем в Париж.
Она обратилась к Яну:
-- Раз вы кузен господина Войланда, то вы будете и моим кузеном, когда мы поженимся. Поэтому вы должны звать меня Гвинни, а я вас -- Яном.
Он слегка поклонился.
-- С удовольствием, если, конечно, мой кузен на это согласится. А вдруг он ревнив?
-- Вы полагаете? -- спросила она. -- О, я очень хотела бы, чтобы он был по-настоящему ревнив!
По мере приближения к Парижу она становилась молчаливее. Сидела тихо в своем углу и смотрела в окно. Два-три раза ее глаза закрывались, потом снова открывались, пока совершенно не сомкнулись. Она обглодала своими зубками ногти и в конце концов совсем упрятала в рот свой мизинец. Ян наблюдал за ней. "Восхитительная игрушка, -- думал он, -- законченная в каждой детали, артистическая и странная, едва похожая на человека! Но как долго захотят ею играть?"
Незадолго перед Парижем она проснулась и протерла глаза. Схватила свою сумочку, вытерла руки и лицо одеколоном. Взяла свое зеркальце. Волнуясь и нервничая, напудрила и накрасила лицо.
-- Вы телеграфировали? -- спросила она.
Ян ответил отрицательно.
-- Я думал, что вы хотите застать его врасплох.
-- Это хорошо, -- вздохнула он. -- Тогда я могу сначала привести себя в порядок. Боже, как я выгляжу!
Они поехали в отель "Крийон". Ян спросил господина Войланда. Швейцар позвонил наверх и передал ответ: господин вышел, но мадам тотчас сойдет вниз.
Гвинни уловила слова. Ее руки задрожали.
-- Мадам? -- задыхалась она. -- Какая мадам?
-- Успокойтесь, Гвинни! -- усмехнулся Ян. -- Швейцар говорит "мадам" -- таков здесь обычай. Он имеет в виду барышню, фрейлейн...
-- Что за фрейлейн он имеет в виду? -- резко перебила она.
-- Сиделку, -- ответил Ян, -- больничную сестру, доставившую моего кузена из санатория. А вот и она.
Роза-Мария выходила из лифта в темном одеянии сестры, с голубой вуалью. Когда она увидела Яна, ее глаза заблестели. Она быстро подошла к нему. Гвинни осмотрела ее с головы до ног.
-- Как дела, сестра Роза-Мария? -- приветствовал Ян. -- Моего кузена нет дома?
Она отрицательно покачала головой:
-- Он уехал с утра с господином, прибывшим третьего дня, с венским врачом. Они вдвоем уехали в Версаль, хотели вернуться к чаю.
Гвинни обернулась к Тэксу Дэргему:
-- Что ты стоишь так, разинув рот? Скажи мне, она тебе нравится?
Тэкс встрепенулся.
-- Кто? Дама? Сестра? Очень... она очень красива.
-- Красивее меня? -- приставала Гвинни. Она не дождалась его ответа.
-- Сестра, -- обратилась она к Розе-Марии, -- насколько я знаю, господин Войланд, мой жених, совершенно здоров...
-- Совершенно здоров, -- подтвердила сестра.
-- Поэтому он более не нуждается в ваших услугах, -- продолжала Гвинни. -- Мне было бы приятно, если бы вы уехали уже сегодня. Обратитесь, пожалуйста, к господину Дэргему, если у вас имеются претензии...
Ян перебил ее:
-- Мисс Брискоу, я хотел бы обратить ваше внимание, что до вашей свадьбы я, по желанию вашего отца, являюсь по отношению и к вам, и к вашему жениху попечителем. Вы очень обяжете меня, если не будете давать самостоятельно никаких распоряжений, а сообщите мне о ваших желаниях. Что касается сиделки, то я уже решил, что она сегодня же вечером оставит свою должность. Уложите, пожалуйста, сестра Роза-Мария, свои вещи и поезжайте в отель "Морис" на улице Риволи.
Гвинни Брискоу вытянула губы, покачала головкой и сделала небольшой поклон:
-- О, с удовольствием, кузен Олислягерс, -- сказала она, слегка надувшись. -- Вы можете мне приказывать, сколько хотите. Я буду охотно слушаться, если только произойдет то, чего я хочу. Мне совершенно безразлично, кто отошлет сестру, вы или я, если только она уйдет. Но скажите, пожалуйста, поселитесь ли вы здесь с нами или, может быть, тоже в отеле "Морис"? Я думаю -- увы! -- что сестра могла бы и за вами поухаживать, когда вы получите насморк.
-- Благодарю, кузина Брискоу, -- засмеялся Ян. -- Это очень хорошая мысль! Тем временем, может быть, вы осмотрите свои комнаты и немного приведете себя в порядок. Я буду дожидаться вас к чаю в зале и дам вам знать, когда мой кузен будет здесь.
Он проследил, как она с Тэксом вошла в лифт.
Сестра Роза-Мария осторожно дотронулась до его руки:
-- Моя служба уже закончилась?
Он утвердительно кивнул головой. Она снова спросила:
-- Получу ли я свою плату? Когда мы едем?
-- Через несколько дней, -- ответил он, -- как только я освобожусь. Теперь сделай, как я тебе сказал. Спроси в "Морисе" комнаты, заказанные на мое имя.
Она быстро пожала ему руку и ушла.
Ян выбрал место, откуда он мог бы видеть всех приходящих. Он велел подать газеты, укрылся ими и через каждые две-три минуты бросал быстрый взгляд на вход.
* * *
Тэкс Дэргем принял ванну и оделся. Затем стал у окна и, засунув руки в карманы брюк, стал глядеть вниз на улицу. Он был в дурном настроении и несколько раз проворчал: "Черт возьми!" Один раз он сказал вполголоса:
-- Если бы я снова был в Нью-Йорке!
Больше он ничего не делал.
Вдруг постучались. Горничная принесла ему записку. Он Прочел:
"Приходи сейчас ко мне! Очень несчастна! Гвинни."
Тэкс вздохнул.
Гвинни лежала на кушетке, полуодетая.
Перед нею стоял большой графин воды со льдом. Она выловила пальцем кусочек льда из стакана и засунула его в рот. В комнате стояли раскрытые чемоданы, повсюду на столах и стульях были разбросаны ее наряды, ими был завален и весь пол.
-- Иди сюда, Тэкс, -- прошептала она. -- Подойди поближе.
Когда он остановился перед ней, она быстро схватила стакан и прыснула водой ему в лицо.
С большим трудом Дэргем удержал себя от грубого проклятия.
-- Как тебе не стыдно, Гвинни? -- воскликнул он. -- Ты затащила меня в эту проклятую страну потому, что хочешь выйти замуж за этого проклятого, вновь испеченного парня, хотя и обещала мне выйти за меня. Теперь брызгаешь мне в лицо водой! Я сыт по горло. Сегодня же ночью я уеду!
Она вскочила, весело смеясь, схватила лежавшее на столе шелковое платье, вытерла им Тэкса.
-- Прости меня, Тэкс. Я должна была так поступить. Я была так неслыханно несчастна! Теперь это проходит. Твое глупое лицо доставило мне большое удовольствие!
Она вытерла его волосы, взяла гребенку, причесала его.
-- Не смей уезжать, Тэкси, слышишь? Ты не посмеешь оставить меня здесь совершенно одинокую...
-- Но ведь я лишний! -- крикнул он. -- У тебя есть этот человек, твой жених.
-- Как ты можешь так говорить, Тэкси? -- она надула губы. -- Ты сам мне говорил, как сильно его уважаешь. Когда он уехал из Нью-Йорка, ты тайно передал ему фотографию и просил подписать.
-- Ему? -- рассердился Дэргем. -- Тогда он был еще "она"!
-- Да, -- сказала она убежденно, -- но ведь это одно и то же лицо... Или почти одно и то же. А бессмертная душа, наверное, одна и та же.
Тэкс взял у нее из рук платье и отбросил его.
-- Зачем ты вытираешь мне лицо? Оно уже давно сухо. А в бессмертных душах я ничего не понимаю. Никогда не видал ни одной. Скажи мне лучше, почему ты была несчастной?
-- В этом виновата горничная, -- отвечала она. -- Она ни слова не поняла из того, что я ей говорила, да и в моих вещах она ничего не понимает. Только посмотри кругом. И ты еще спрашиваешь, почему я несчастна? Что мне надеть, Тэкси?
* * *
Ян все еще сидел, согнувшись, за своей газетой. Чем дольше он так сидел, тем сильнее росло его беспокойство. Он ловил себя на том, что читает и перечитывает одни и те же глупые объявления. Театр. Водевиль. Кино... Слова, слова... Он положил газету на колени, но снова поднял ее. Нет, нет... он не хотел, чтобы его видели! В конце концов он проделал в газете дырочку и смотрел через нее, как некогда видел в одной пошлой детективной пьесе. Ему казалось теперь, что все окружающие косятся на него.
А те двое не приходили, все не приходили...
Вдруг он услыхал поблизости голос доктора Прайндля:
-- Как вам будет угодно, мне это безразлично. Я этот театр знаю столь же мало, как и другие.
Послышался ответ:
-- Тогда спросим, доктор, у швейцара, что он нам порекомендует? Билеты мы можем достать у него.
Голос Эндри. Ян сразу его узнал. Ее голос -- и в то же время не ее. Он звучал глубже, звучнее, немного резко. Яну сделалось холодно. Он вертелся в своем кресле, стараясь повернуться к обоим спиной. При этом взгляд его упал на большое зеркало у колонн. Молодой венец, смеющийся, веселый, совсем такой же, с каким Ян расстался год тому назад; А рядом -- Эндри.
Нет, лицо нё изменилось. Оно только стало немного уже. Но краски свежи, лицо здоровое, как у человека, проведшего весь день на воздухе. Фигура -- не была ли она раньше выше? Это обман зрения, вызванный мужским костюмом. Эндри выглядела очень стройной. Была, может быть, несколько широка в бедрах. Молодой врач вынул папироску из портсигара. Эндри зажгла у стола спичку, подала ему. Ян видел руки: узкие и длинные, очень белые.
-- Женские руки, -- прошептал он. -- Но в остальном ничего женского.
Смутные чувства овладели Яном. Освобождение, искупление, почти чувство благодарности: удалось! Он ощутил это впервые. Когда он видел ее в Ильмау обнаженной и спящей на эстраде зала для докладов, закутанной в белые простыни, на больничных носилках с черной полумаской на лице, он, конечно, знал, что это Эндри, ставшая теперь мужчиной, но он этого не ощущал: предмет зрелища был ему совершенно чужд. Только теперь он это почувствовал, и с его груди спала огромная давящая тяжесть. Он глубоко вздохнул.
Но тотчас же и, пожалуй, еще сильнее охватило его и другое чувство -- внезапная скорбь о чем-то навсегда утраченном. То, что он нашел мальчиком, что более тридцати лет сопровождало его в жизни, всегда выплывая то тут, то там, что было прирожденной его собственностью, пусть даже он в данную минуту не желал действительно ею обладать, что принадлежало только ему и никому другому на свете, -- теперь уже не существовало. Не было женщины по имени Эндри. И он ощущал, что сам, из дерзкой прихоти, выбросил самое лучшее, прекрасное, чем владел.
Он прикусил губу.
В это время с лестницы сходила в голубом пальто с маленькой сумкой в руках сестра Роза-Мария. Она натолкнулась на обоих и в испуге остановилась.
-- Так спешите? -- засмеялся Эндрис. -- Куда?
-- Они приехали, -- ответила она, -- ваша невеста, ваш кузен и еще один господин. Меня уже рассчитали, и я должна переехать в отель "Морис".
-- Рассчитали? -- спросил он. -- Кто же именно?
-- Ваш кузен! -- ответила сестра. Она опустила глаза, затем снова подняла их, приоткрыла губы. Она сияла.
Ян видел в зеркале ее лицо.
-- Точно книга, -- подумал он, -- книга с картинками и с надписями жирнейшим шрифтом. Даже ребенок мог бы прочесть!
-- А, мой кузен! -- повторил Эндрис.
Он немного колебался. Быстрая улыбка заиграла возле его губ.
-- Кланяйся ему от меня, слышишь, Роза-Мария!
Затем он поискал в жилетном кармане и вынул кольцо -- драгоценный звездчатый сапфир, отделанный бриллиантами. Ян узнал его -- это было кольцо, подаренное ей в Мюнхене мистером Брискоу.
Эндрис схватил руку сестры и надел ей кольцо на палец поверх перчатки.
-- Слишком велико для твоей ручки, -- засмеялся он. -- Ты должна отдать его уменьшить.
Немного помолчав, он прибавил:
-- Итак, кланяйся и скажи ему...
Он приблизился к ней и что-то прошептал ей на ухо. Сестра Роза-Мария покраснела до корней волос, вырвалась и мелкими шажками побежала через зал.
Оба посмотрели ей вслед и повернулись к лестнице.
-- Постойте, мы забыли про театральные билеты! -- воскликнул Прайндль. -- Закажите чаю для нас, а я пойду к швейцару.
Эндрис подозвал лакея. В это время сверху с площадки лестницы послышался легкий вскрик. Эндрис посмотрел навеох -- там стояла Гвинни Брискоу. Она схватилась за перила и сбежала по ступенькам прямо к нему в объятия, прильнула к его груди.
-- Ты!.. -- шептала она, -- ты!..