С самого начала введения военных поселений и на севере и на юге обнаружилось противодействие крестьян их «облагодетельствованию». В новгородских военных поселениях, в Высоцкой волости, крестьяне начали с того, что сожгли свою деревню. Таким путем они хотели избавиться от постоя баталиона Аракчеевского полка, назначенного на постоянное расквартирование в их домах. Но скоро они убедились, что жертва их была напрасной: военные власти мобилизовали поселян для постройки на месте пожарища новых поселенных домов-связей. Насильственный отрыв крестьян от собственного хозяйства в горячее время полевых работ, смутные слухи о том, что они сами себе строят «кабалу», выдвинули из их рядов наиболее активных «говорунов», как называл их производитель работ Бухмейер. «Говоруны» не только сами старались уклониться от строительных работ, но всячески подбивали крестьян не представлять подводы для возки леса под связи. Дело дошло до того, что ротный командир поручик Назаров, принуждавший крестьян вывозить из леса бревна, был ими избит палками. Крестьяне были арестованы и преданы суду. Суд состоялся тут же под председательством назначенного Аракчеевым Бухмейера, и несколько человек, после наказания кнутом, были отправлены в Оренбургские линейные баталионы.
Еще более серьезные волнения возникли в начале следующего года в другой волости — Холынской, при переводе крестьян в военные поселяне. Но еще до этого открытого сопротивления вводит мой мере крестьяне этой волости сделали несколько попыток мирным, но неверным путем «найти правду». Они снарядили четырех депутатов в Петербург жаловаться императрице на графа Аракчеева. Но Аракчеев приказал арестовать этих депутатов на Сенной площади, велел привести к себе, раздел донага в своем кабинете, обыскал, отобрал просьбу, писанную на него «в сильных выражениях». Ходоки были посажены в погреб при арсенале. Затем Аракчеев приказал отыскать зачинщиков; они были найдены, отправлены в Петербург и посажены в одну яму с товарищами.
Попытки крестьян избавиться от навязанного «благополучия» повторились осенью того же года. Крестьяне остановили вдовствующую императрицу при проезде ее в Москву, прося защиты и милости. Кроме того несколько сот крестьян, вышедши из леса, остановили великого князя Николая Павловича, ехавшего вместе с прусским принцем Вильгельмом. Крестьяне говорили, что все у них отобрано, что сами они выброшены из своих домов и уже несколько недель как не видели их. Императрица проехала не останавливаясь, сопровождаемая плачем и жалобами крестьян, а Николай Павлович, остановившись на несколько минут, разругал крестьян, и просьбы их не принял. Тогда крестьяне вновь снарядили депутации уже к наследнику в Варшаву, но Константин Павлович также не принял их просьбы и «заставил их тотчас молчать, сказав, что им должно свято и безмолвно исполнять что приказывают», и в заключение препроводил их с нарочным курьером и казаками к Аракчееву.
Поняв, наконец, что никакие просьбы о заступничестве не помогут и что Аракчеев действует по желанию и по велению царя, крестьяне Холынской волости перешли к открытому противодействию. Это произошло при чтении новгородским губернатором официального указа о переводе их в военные поселяне. Губернатору не дали окончить чтение указа: все заволновались, стали шуметь и грозить; губернатор успел скрыться, а поселян окружили вызванные на всякий случай войска. Многих крестьян загнали во двор, заперли их там и без пищи и без питья держали двенадцать суток. Но крестьяне не сдавались. По рассказу очевидца, осажденным удалось подкопаться под избу и найти там кадку с квасом. «И выпит был не только квас, но съедена и гуща. Даже солому с квасникового гнезда и ту съели. Многие от истомления совсем не могли двигаться, а все не сдавались, все еще не соглашались идти под бритье». Такое упорство и стойкость проявили крестьяне уже с самого начала борьбы с военными поселениями, в которых они по справедливости видели высшую ступень крепостнического порядка, в котором они находились.
По делу было замешано 39 чел. Судил их особый комитет под личным председательством самого графа Аракчеева. Пять человек было сослано на службу в Сибирский отдельный корпус, 6 чел. — в Могилевские поселения, а остальные, без различия лет, взяты на службу в свой округ. Писарь Филипп Михайлов за распространение слухов, бывших причиной беспорядков, и составление разных просьб по разжаловании в солдаты при собрании жителей волости был «прогнан сквозь комплектный баталион три раза», т. е. наказан тремя тысячами палочных ударов.
Получив доклад Аракчеева о разборе дела, Александр Павлович собственноручно написал на нем свое обычное: «Быть по сему»; он не постеснялся в тот же день письмом известить Аракчеева о своем удовольствии. «Я нахожу решение весьма основательным и в то же время в духе того милосердия, с коим мы поступали с самого начала сего дела».
С начала устройства южных поселений в Слободской Украине волнения начались в Бугской уланской дивизии.
Зажиточным казакам, издавна пользовавшимся известными правами, переход в военные поселяне казался крайне несправедливым и тягостным. Особенно трудно было примириться с ним населению тех местностей, отходивших к военным поселениям, где существовали свои старинные предания и особые права. Поэтому в 1817 г., когда земли бывшего Бугского войска были обращены в военные поселения, там возникло волнение, сразу же принявшее бурный характер.
В Бугском войске существовало предание, что на основании дарованной ему в свое время грамоты Екатерины II войско не может быть преобразовано. К движению примкнул капитан Барвинский. Он уверял, что отыщет «пропавшую грамоту».
Волнение сразу же приняло острые формы. Войско отказалось подчиниться новому порядку. Чтение царских указов и повелений вызвало бурные протесты и заявления, что исполнять государеву волю казаки не желают. Когда же началась перепись имущества и семейств казаков, во многих местах последовало сопротивление новым властям. Несмотря на угрозы Аракчеева подвергнуть жестоким наказаниям и переселениям в Сибирь неподчиняющихся новому порядку, бугцы продолжали упорствовать. В Вознесенске, штаб-квартире дивизии, казаки отказались присягать. Тогда была применена военная сила. Три полка с четырьмя конными орудиями принимали участие в подавлении возмущения. Произошло несколько открытых столкновений между казаками и правительственными войсками. В них принимали участие старики-отцы и жены казаков. Сопротивление бугцев было сломлено.
По этому делу 64 человека были приговорены к смертной казни, в числе их капитан Барвинский и два его ближайших сподвижника — казаки Бабиченко и Гетмаченко. Но приговор суда не был приведен в исполнение, и дело кончилось ссылкой в Сибирский корпус Бабиченко и Гетмаченко на пожизненную службу без права отставки и домового отпуска; все прочие были освобождены из-под стражи, исключая капитана Барвинского, который был лишен чинов, знаков отличия и дворянства и сослан впоследствии в Сибирский отдельный корпус рядовым.
Эти сопротивления крестьян мерам, которыми их хотело «облагодетельствовать» правительство, встревожили Александра I. Была назначена комиссия для расследования причин неудовольствия поселян в Слободско-Украинской губернии. Но причины «неудовольствия», вскрытые комиссией, так красноречиво свидетельствовали против всей новой системы угнетения, что оставалось одно из двух: или отказаться от перевода крестьян в военные поселяне, или продолжать начатое дело. Восторжествовало последнее, — и комиссия, не закончив дела, была распущена. Волнения поселян Бугской уланской дивизии повторились весной 1818 года.
Ожидался проезд императора Александра I по округам военного поселения Бугской дивизии. Начальство желало выставить напоказ внешнюю, лучшую сторону поселений: правильность и чистоту новых построек, прямизну улиц, хорошие дороги и прочее. Зная недовольство поселян, начальство запретило им подавать какие-либо просьбы государю помимо команды. Это распоряжение окончательно возмутило поселян. Военный поселянин Василий Чеботарев при чтении этого распоряжения подполковником Терпелевским сказал, что он уже подавал в полковой комитет просьбу, по которой, однако, удовлетворен не был. Терпелевский нашел слова Чеботарева дерзкими, указывающими на недоверие к властям, дал ему в назидание оплеуху и приказал арестовать.
— Если бьете одного, то бейте всех и берите всех под караул! — закричали в толпе.
На другой день, 6 мая, поселяне селения Себина, в том же округе, собрались самовольно на сходку. Бывший там майор Романовский объявил им то же распоряжение не выходить на встречу к царю; вместе с тем он учил их, как отвечать царю, если он задаст им вопросы относительно их быта как военных поселян.
Поселянин Петр Ангелов сказал на это: «Я казак, а не другого звания». Романовский приказал арестовать Ангелова, но поселяне силой защищали его, вырвали из рук Романовского и оборвали майору эполет.
По суду 6 человек были приговорены к прогнанию сквозь строй через 1 000 человек по три раза; двое через 500 чел. по одному разу; трое к ссылке в Сибирский корпус. Аракчеев смягчил приговор, отменив шпицрутены.
Хотя гр. Аракчеев неизменно заверял Александра I в том, что во вверенных ему поселениях все благополучно, что хозяйство поселян устраивается и богатеет, а поселяне свыклись с своим положением и довольны им, — не так чувствовали и думали сами поселяне. До перевода их в военные поселяне-крестьяне южных поселений имели большое количество первосортных земель. С зачислением крестьян в военные поселяне правительство перераспределило земли, отняв часть их от прежних владельцев, что прежде всего отразилось на сельскохозяйственных доходах крестьян. Промысла и торговля благодаря новым порядкам, заведенным в поселениях, стали для них невозможны. Эти причины недовольства своим положением усугублялись еще тем, что новые порядки каждодневно крайне невыгодно отражались на их собственных крестьянских работах. Обязанные 3 дня в неделю посвящать фронтовой службе, — а затем, зачастую, преимущественно перед работами в собственном хозяйстве, нести казенные наряды по строительству полковых зданий, дорог, по заготовке сена для полковых лошадей и т. д., — поселяне не могли, особенно в горячее время полевых работ, без ущерба для своего хозяйства подчиняться правилам поселенной службы. Это обстоятельство и явилось толчком к новому мятежу — в Чугуевском уланском полку — в июле 1819 г.
Чугуевские поселяне отказались косить казенное сено для полковых лошадей, которого нужно было собрать огромное количество — 103 000 пудов. Волнение, начавшись в Чугуевском полку, перешло оттуда в округ поселенного Таганрогского уланского полка. Получив известие о волнениях, Аракчеев выехал из Петербурга в Чугуев. По дороге ему был доставлен от генерал-лейтенанта Лисаневича рапорт о том, что волнения все более и более усиливаются. Генерал Лисаневич пытался подействовать на поселян увещаниями, но успеха не имел.
«Не хотим военного поселения! — кричали бунтующие поселяне. — Оно не что иное, как служба графу Аракчееву. Мы приняли решительные меры истребить его, и знаем наверно, что с концом его разрушатся и военные поселения».
Волнение, возникшее в Чугуеве, докатилось до Харькова, где по случаю ярмарки собралось много народа. Это грозило еще большим распространением мятежа, но генералу Лисаневичу удалось стянуть войска, окружить мятежников и подавить мятеж. 1 104 человека из Чугуевского и 899 из Таганрогского полков были арестованы. Из них 313 чел. были преданы военному суду, который приговорил 275 чел. «к лишению живота», т. е. жизни. Граф Аракчеев отменил смертную казнь, но придумал наказание более жестокое: пропустить каждого через тысячу человек по двенадцать раз. Он велел начать экзекуцию с сорока человек, считавшихся наиболее виновными.
Мятежникам было объявлено, что они будут освобождены от наказания, если раскаются. Но они отвергли это предложение. Родители осужденных заклинали своих сыновей не просить помилования.
Страшная бойня была произведена 18 августа в городе Чугуеве, куда по приказанию Аракчеева были собраны все арестованные любоваться предстоящим зрелищем.
Бунтовщики вели себя героями. Сломить их упорство не удалось: они умирали на глазах отцов и матерей, но не просили помилования. Аракчеев писал императору Александру: «Ожесточение преступников было до такой степени, что из 40 человек только трое, раскаявшись в своем преступлении, просили помилования — они на месте же прощены, а прочие 37 человек наказаны. Но сие наказание не подействовало на остальных арестантов, при оном бывших, хотя оно было строго и примерно. По окончании сего наказания спрошены были все наказанные арестанты, каются ли они в своем преступлении и прекратят ли свое буйство. Но как они единогласно сие отвергли, то…» — и начались новые истязания. 20 человек были забиты палками на месте, прочие 17 остались калеками на всю жизнь.
Кроме наказанных шпицрутенами, 400 чел. были отправлены на службу в Оренбург и в 3-ю Уланскую дивизию. 29 женщин, участвовавших в восстании, после наказания розгами были также отправлены в Оренбург.
Адъютант генерала Лисаневича штаб-ротмистр Тареев, причастный к восстанию, был лишен чинов и знаков отличия, разжалован в солдаты без выслуги и отправлен в одну из крепостей Оренбургской губернии.
По поводу зверской чугуевской бойни Александр I писал Аракчееву: «С одной стороны, мог я в надлежащей силе ценить все, что твоя чувствительная душа должна была терпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. С другой стороны, я умею также и ценить благоразумие, с коим ты действовал в сих важных происшествиях. Благодарю тебя искренне от чистого сердца за все твои труды». Письмо звучит издевательством: писать о чувствительной душе Аркачеева мог только Александр I.
Волнения в военных поселениях происходили в последующие годы. Так, в 1824 г. снова на юге, в селении Зыбкове, взбунтовались старообрядцы, не желавшие «идти под бритье». Свыше ста человек были наказаны розгами.
В 1826 году взбунтовалась гренадерская рота поселенного баталиона Аракчеевского полка. На инспекторском смотру поселяне заявили генералу Петрову 1-му, что служить у них нет больше сил, и просили передать об этом графу Аракчееву Приехавший в округ Аракчеев велел собрать баталион в манеже и приказал выйти вперед тем, кто жалуется на тяжесть службы и отказывается «у него служить», обещав при этом не наказывать недовольных.
Из рядов вышло несколько человек, и с каждым у графа произошел следующий разговор:
— Так ты не желаешь у меня служить?
— Не желаю, ваше сиятельство.
— Будешь государя просить?
— Буду, ваше сиятельство.
Отобрав таким образом 30 человек, он приказал баталионному командиру майору Енгалычеву проводить эту партию в Новгород, чтобы оттуда отправить на службу в дальние гарнизоны. Над четырьмя же зачинщиками состоялся суд. Судная комиссия состояла из двух лиц: самого Аракчеева и командира полка полковника Фрикена — Федора Кулакова, как звали полковника солдаты, не имевшего себе соперников на палочном фронте. Зачинщики были приговорены к наказанию шпицрутенами от 6 до 10 тысяч ударов.
Видевший их в госпитале после наказания поселянин Александр Максимов вспоминает: «Они, что мясо изрубленное, лежали избитые, — по одной голове только и узнать было можно, что люди, а не убоина».
Это было последнее деяние Аракчеева в военных поселениях, — в апреле того же года он оставил командование поселенным корпусом.
Наконец, в историю волнений в военных поселениях, до грандиозного восстания поселян в 1831 году, должно быть включено вооруженное восстание 1829 г. в округе поселенного Серпуховского уланского полка.
Это восстание было одним из наиболее организованных и упорных, а по решительности действий мятежников против правительственных войск и по своей кровавой развязке не имеющее себе равного.
Остановимся подробнее на этом происшествии.
10 ноября 1828 г. состоялось распоряжение об образовании нового округа Серпуховского уланского полка. Полк был выделен из округа 2-й уланской дивизии, поселенной в прежнее царствование. Новый округ должен был быть образован из 15 казенных селений и двух хуторов в Змиевском и Изюмском уездах с 8 354 ревизскими душами.
Крестьянам селений нового округа был тогда же прочитан широковещательный указ о всех выгодах, связанных с переходом их на новое положение. Каковы были эти «выгоды», крестьяне уже хорошо знали: рядом с их деревнями находились военные поселения, и за десятилетнее их существование крестьяне насмотрелись на «райскую» жизнь несчастных поселенцев.
Весьма возможно, что противодействие переходу в «уланы» было бы оказано крестьянами вскоре же после объявления указа, но вследствие того, что приемка нового округа из гражданского ведомства в военное затянулась на несколько месяцев и уланы Серпуховского полка по-прежнему жили на старых квартирах в своем округе, — среди крестьян возник и упорно держался слух, что нового поселения не будет. Это убеждение крепло с каждым днем, так как жизнь крестьян не изменялась. Штаб полка нового округа, назначенный к квартированию в селении Шебелинке, все еще находился на старом месте в селе Балаклее. Начальству, изредка наезжавшему в селения, пока ни во что не вмешивавшемуся, казалось, что «крестьяне были тихи, смирны и не оказывали открытого непослушания новому управлению». Новость же в управлении заключалась лишь в том, что прежние волостные и сельские правления были переименованы в сельские комитеты. В состав их, кроме нескольких членов из коренных жителей, было введено по одному вахмистру с двумя ефрейторами. Кроме того, командиром резервных эскадронов, ротмистром Молчановым, была составлена опись имущества жителей, семейные списки и сделаны все нужные назначения в хозяева и помощники, в действующие и резервные эскадроны, в служащие и неслужащие инвалиды.
«Переписывай, переписывай, все равно ничего не будет», — говорили между собой крестьяне. Но к 10 мая ротмистр представил описки командиру Серпуховского полка полковнику Синадино, который переслал их начальнику дивизии генерал-майору Розену, а тот, в свою очередь, отрядному начальнику военного поселения на Украине, генерал-майору Коровкину. Здесь вышло недоразумение: генерал Коровкин, не зная, что действующие и резервные эскадроны еще окончательно не поселены, приказал приготовить их на смотр. 23 мая через вахмистров, ефрейторов и членов сельских комитетов жителям всех селений был объявлен приказ, чтобы назначенные в действующие и резервные эскадроны, а также служащие инвалиды и кантонисты к 29 мая явились в слободу Меловую на инспекторский смотр.
Этот приказ вызвал повсюду большое волнение и ропот. Долго поддерживаемая иллюзия рассеялась, как дым. Население заволновалось. Распространился слух, что начальство, добившись своего, мало того, что берет всех в уланы, но, собрав крестьян в Меловой, забреет им лбы и отошлет в дальние полки на поселение. Матери и жены, провожая несчастных избранников в слободу Меловую, оглашали воздух рыданиями и причитаниями.
Но в слободу Меловую пошли не все. Жители селения Шебелинки решили не идти на смотр. К ним примкнули крестьяне соседней слободы Михайловки.
Сразу же мятежники организованно повели дело. Прежде всего они арестовали членов комитетов в этих двух селениях. Шебелинского крестьянина Петра Демина восставшие избрали атаманом и учредили временное управление под главным начальством атамана в составе крестьян Петра Квантунина от Михайловки, Кузьмы Ведерникова от Лозовенки и других. 26 мая на общем совете было решено разослать по всем дорогам людей, чтобы склонить всех идущих в Меловую на смотр присоединиться к восставшим. Одновременно были разосланы гонцы во все селения округа приглашать в Шебелинку всех поселян и не требуемых на смотр: хозяев, помощников и неслужащих инвалидов. Восставшими были разосланы в селения округа письменные приглашения. Вот одно из таких характерных приглашений к крестьянам слобод Веревкиной и Покровской:
«Почтеннейшие старики слобод Веревкиной и Петровской.
Мы ныне находимся в слободе Шебелинке и учинили всеми селениями бунт, которые отошли к округу военного поселения, чтобы не даться в уланы, а потому всепокорнейше просим вас, почтеннейшие старики, исделайте меж себе твердую согласия и сколько можно поспешить более прибыть в означенную слободу Шебелинку для общей нашей согласии и не далее завтрашнего дня, да особо, чтобы был член Егор Мотинов, да и как можно успешить»[1].
Это обращение указывает на то, что крестьяне, переведенные в военные поселения, смотрели на свою судьбу как на общее крестьянское дело и старались развернуть борьбу, втянув в нее и невоенизированное крестьянство. Коротко говоря, в уничтожений военных поселений крестьяне правильно видели свою общую классовую задачу.
Гонцы, разосланные мятежниками по дорогам и в селения округа, имели полный успех. Не только шедшие на смотр поселяне сворачивали в Шебелинку, но и те, которые уже прибыли на сборный пункт в Меловую, возвращались оттуда, чтобы присоединиться к мятежникам, так что к 27 мая почти все жители округа собрались в Шебелинку. На сборном пункте внутри селения стало тесно, и толпа перешла за село на выгон около кладбища, — на место, носящее название «городка». В городке собралось более трех тысяч человек, вооруженных охотничьими ружьями, косами, кольями, а самый городок был забаррикадирован бревнами и арбами.
В то время, когда главные силы мятежников находились в Шебелинке, в других селениях нового округа происходили незначительные стычки. Так, 26 мая в 15 верстах от Шебелинки «послы» — братья Аксеновы, направленные временным управлением по деревням для агитации, набрав толпу женщин и стариков, разбили эскадронный комитет и уничтожили все хранившиеся там документы. Во время разгрома комитета на месте происшествия появилось верхами несколько офицеров. Ротмистр Богомолов несколько раз ударил обнаженной шашкой по голове не успевшего скрыться 70-летнего старика Кузьму Ефремова. Тяжело раненый старик пытался укрыться на чердаке, но оттуда его стащили вахмистр и ефрейторы из комитета и избили так, что он через три дня скончался в Балаклеевском госпитале. Известие о расправе было передано мятежникам прибежавшими в Шебелинку свидетелями происшествия, вызвало общее негодование и увеличило число восставших.
Между тем извещенный о мятеже полковник Синадино поехал было с офицерами в Шебелинку, чтобы уговорить мятежников, но по дороге, узнав о размерах восстания и возбуждения мятежников, не решился въехать в селение и, возвратившись в Балаклею, донес рапортом генералу Розену о беспорядках. Розен прибыл в Балаклею в 7 часов вечера 26 мая, но отложил принятие решительных мер до прибытия отрядного командира. Генерал Коровкин приехал ночью и решил на утро атаковать мятежников с помощью действующих эскадронов Серпуховского полка, не подкрепляя их другими войсками отряда. Этот расчет генерала оказался ошибочным, так как численность действующих эскадронов «была по числу имеющихся в полку седел» только в 336 человек и генерал не предполагал встретить такое упорство и решительность в мятежниках. Несмотря на то, что уланы, по приказу генерала, пустили в ход пики, атака была неудачной: уланы принуждены были отступить с уроном: 20 рядовым и троим офицерам были нанесены ушибы. Мятежники преследовали эскадроны, а, возвратясь в селение и увидев убитых товарищей, пришли в ярость. Толкуя о жестокости военного начальства, они решили, что «будут стоять до последнего, но уланами и в военных поселениях не будут».
Ненависть к военным поселениям у восставших была настолько велика, настолько горячо было желание остаться по-прежнему «однодворцами», что наиболее сознательная часть мятежников идет даже на обман для того, чтобы поддержать стойкость сопротивления в своих товарищах. Они объясняют своим товарищам, что военное начальство из-за личных выгод и притом незаконно переводит крестьян в военные поселяне, но что гражданское начальство — губернатор — не даст их в обиду и что необходимо жаловаться ему. Снаряжается депутация к гражданскому губернатору Муратову — ставленнику и клеврету Аракчеева. Депутатами назначены 65-летний Семен Шеловцев и молодой поселянин Иван Дорозев. Последний не вернулся в Шебелинку, а Шеловцев возвратился в ночь на 30 мая и уверял всех, что был в Харькове у гражданского губернатора, который будто бы одобрил поступок мятежников, «приказал стоять крепко на своем и не сдаваться в уланы», и притом сказал, «что сам будет скоро в Шебелинке и будет нарочно только уговаривать повиноваться, но чтобы этого не слушали, и если будут твердо стоять на своем, то избавятся от поселения и уланства». Когда же нашлись скептики и усомнились в рассказе, — старик поклялся, что говорит правду, и выразил готовность идти в церковь под присягу. Это убедило сомневавшихся и внушило им уверенность, что они отстоят свое дело до конца. Это говорило о том, что в массе крестьянства не было достаточного политического сознания, и оно готово было еще верить — в сочувственное отношение к их классовым нуждам начальства. Этим же объяснялись и депутации к царю, которые посылались во многих случаях или перед восстанием поселян или во время восстания.
По-видимому, генерал Коровкин и весь его штаб, обескураженные отражением мятежниками кавалерийского натиска улан 27 мая, совершенно растерялись. По крайней мере в течение трех дней после этого они не предпринимали никаких мер противодействия восстанию, которое все более и более расширялось, подкрепляя в восставших крестьянах уверенность в их силах и правоте. Адъютант генерала Коровкина штаб-ротмистр Рубец был послан им в Харьков с словесным донесением к генерал-лейтенанту и сенатору Горголи, ревизовавшему в это время Харьковскую губернию, при чем возникшие беспорядки были объяснены простым недоразумением и желанием крестьян услышать от самого сенатора и гражданского губернатора Муратова подтверждение того, что они действительно по высочайшей воле обращаются в военные поселяне.
Получив такое донесение, Горголи вместе с Муратовым тотчас же выехали в Шебелинку, перед которой расположился на бивуаке весь штаб Серпуховского полка с генералом Коровкиным во главе. Но вследствие распутицы и разлива Донца Горголи с Муратовым прибыли к Шебелинке только 30 мая утром. В это время к Шебелинке подошли вызванные накануне генералом Коровкиным войска: 2-я уланская дивизия в полном составе и батарея конной артиллерии.
Слобода Шебелинка занимает котловину за рекою Донцом. Со всех сторон окруженная горами, она соединяется с другими селениями нешироким ущельем; в конце деревни около кладбища на окопанной площадке — «городке» — находился лагерь мятежников. Правительственные войска расположились на горах вокруг деревни, сжав ее кольцом. Орудия конной батареи были наведены на лагерь мятежников. Но и это не устрашило восставших, и когда, выяснив обстановку, сенатор Горголи в парадном мундире, с указом царя, сопровождаемый губернатором Муратовым, отправился для переговоров в лагерь мятежников, он встретил здесь не смятение и раскаяние, а упорную решимость стоять за свое дело до конца.
Горголи снова прочел им указ царя, удостоверил его подлинность — показывал царские печати и подпись, убеждал покориться, но… дело было вовсе не в указе. Крестьяне решительно заявили сенатору, что все равно «не дадутся в уланы», что обещанных милостей, перечисленных в указе, им не надо, так как они знают им цену. Видя, что ни парадный его мундир, ни ордена, ни красноречие не производят впечатления на мятежников, Горголи указал на орудия батареи и выстроенных в боевом порядке улан, пригрозив, что к покорности вынудят их силою. Тогда в крайнем возбуждении мятежники привели сенатора к трупам своих товарищей, убитых уланами. Трупы не были преданы земле и лежали в ряд на помосте перед баррикадами. «Все ляжем рядом с ними, ежели не оставят нас жить по-прежнему, — не покоримся», — заявили они сенатору.
Интересно отметить, что в своем рапорте царю о происшествии в Шебелинке Горголи пишет о том, как он был поражен дисциплинированностью мятежников, которые, несмотря на свое возбуждение и угрозы им с его стороны, «никакой невежливости ему не чинили». Но особенно удивило сенатора то обстоятельство, что никто из мятежников не был пьян, и к двум винным лавкам в деревне был приставлен караул. «При безвластии и имея искушение, они все оставались трезвы», — пишет сенатор.
Весь день продолжались переговоры, оставшиеся бесплодными, и Горголи ни с чем возвратился в штаб дивизии. Генерал Коровкин собрал военный совет, на котором было решено на завтра применить к мятежникам оружие. Им было об этом объявлено и в то же время предложено всем раскаявшимся в участии в мятеже удалиться из лагеря, для чего на всю ночь с 30 на 31-е мая ущелье было оставлено свободным. Решимость мятежников была настолько упорна, что никто, кроме нескольких женщин и детей, не ушел из лагеря. В эту ночь в лагере мятежников не спали.
Едва взошло солнце 31 мая, как к бунтовщикам в последний раз пришел от штаба парламентер с предложением покориться. Ему ответили отказом. Тогда был сделан один пушечный выстрел гранатой через головы восставших. От выстрела на противоположном конце селения загорелся стог сена. Толпа разразилась громким «ура!». Из уст в уста начала передаваться весть, что стрелять в них не будут. Но затем отдан был приказ стрелять в толпу картечью. И с близкого расстояния, почти в упор, в собравшихся на тесной площадке городка мятежников было сделано 23 выстрела, после которых уланы в пешем строю пошли в атаку. Трудно вообразить, что произошло после такого бешеного артиллерийского обстрела на маленькой площадке, где собралось более 3 000 мятежников. Картечь произвела страшное опустошение. Вооруженные карабинами, уланы наступали по всем правилам боя: после выстрела они отступали в заднюю шеренгу и пропускали вперед пикинеров. Но, несмотря на потери, на разительную разницу в вооружении, восставшие мужественно защищались, ранив до 50 улан и эскадронного командира ротмистра Баранова. Неравный бой длился недолго. Наступавшие со всех сторон уланы загнали мятежников на середину деревни и здесь заставили их сдаться.
Во всеподданнейшем рапорте сенатора Горголи показано, что во время усмирения убито на месте 52, тяжело ранено — которые там же и умерли — 28, а всего 80 человек, в том числе одна женщина. Отправлено в госпиталь раненых 100 человек, из них 29 умерло, 39 выздоровело, а 32 оставались в госпитале к 14 августу, когда был подан этот третий его рапорт. Несомненно, показанные здесь цифры далеко ниже действительных. Сведения поступали к Горголи от начальства дивизии, которое старательно преуменьшало потери мятежников, так как Горголи не одобрил столь жестокой расправы генерала Коровкина с мятежниками, о чем и писал царю. По другим сведениям, только в Андреевский госпиталь (Борисоглебского уланского полка) было доставлено около 400 раненых, а в рапорте сенатора Горголи, согласно донесениям начальства, в Андреевском госпитале показано лишь 60 человек. В этот госпиталь было привезено так много раненых, что поместить их в нем оказалось невозможно, и их положили в манеже на земле на соломе в четыре ряда. Три госпитальных врача Бирнбаум, Пауль и Следзиевский работали не покладая рук, и все же большинство раненых умерло.
Несмотря на страшное наказание, уже постигшее мятежников, — как всегда, за усмирением следовала кара. Неизвестно, до какой бы новой жестокости дошло дело, если бы правительство не поняло, наконец, что действия генерала Коровкина не только не могут успокоить население, но способны вызвать взрыв во всей Украине. Поэтому расследование дела было поручено сенатору Горголи, раньше писавшему царю, что в восстании крестьян есть доля вины начальства. Представляя царю рапорт о причинах мятежа, Горголи указывает как на «нерасположение крестьян к переходу в военные поселяне», так и на «несоблюдение достаточной осторожности при введении новых порядков и вследствие непринятия своевременных мер предосторожности для сохранения спокойствия среди населения». Свидетель свирепой расправы генерала Коровкина с мятежниками, он не обвиняет его прямо в жестокости, но говорит, что оставшиеся в живых мятежники, уже три месяца томящиеся в тюрьмах, отчасти искупили свою вину, и добавляет, что ему, ездившему по селениям для расследования дела, большого труда стоило успокоить взволнованное население. Последнее обстоятельство — возможность нового бунта в больших еще размерах — подействовало на царя. Поэтому, когда Горголи, разделив виновных в мятеже на две категории — 50 человек зачинщиков и подстрекателей и 163 человека, менее виновных, — стал ходатайствовать о прощении последних, — царь «милостиво» простил их.
Все зачисленные во вторую категорию «прощены» и отпущены по домам. По первой же категории: Степан Демин, «который первый начал возмущение, был атаманом мятежной толпы и посылал людей во все селения для возмущения к мятежу», и Кузьма Ведерников, «который в общей толпе был начальником над мятежниками слободы Лозовенки и самым дерзким и неукротимым бунтовщиком», — преданы были суду и сосланы в каторжные работы «вечно». Остальные 48 человек отправлены в Елисаветград на службу в поселенные эскадроны 3-й уланской дивизии.
Но взбешенный нераспорядительностью и тупостью начальства, допустившего восстание, Николай Павлович покарал и офицеров. Отрядный начальник генерал Коровкин и командир Серпуховского уланского полка полковник Синадино были отрешены от командования, а несколько офицеров посажены на гауптвахту.
Так, в течение 13 лет, то в северных, то в южных поселениях происходили восстания «облагодетельствованных» поселян, пока, наконец, в 1831 году не произошло в них последнее, самое мощное и опасное для — самодержавия массовое движение с ярко выраженным классовым характером, грозившее всем устоям дворянского государства.