Автобіографіи А. K. Шеллера.-- Его семья.-- Бабушка-аристократка и отецъ "крестьянинъ-эстъ".-- Двойное воспитаніе.
Послѣ продолжительной и мучительной болѣзни, скончался, 21-го ноября 1900 года, извѣстный писатель Александръ Константиновичъ Шеллеръ, произведенія котораго пользовались заслуженной извѣстностью среди образованной публики.
Онъ родился 30-го іюля 1838 года въ Петербургѣ, и первые годы его жизни описаны имъ самимъ въ романахъ "Гнилыя болота", "Жизнь Шупова" и въ повѣсти "Загубленная жизнь" (приложеніе къ "Живописному Обозрѣнію" 1892 года). Подъ фамиліею Рудыхъ въ "Гнилыхъ болотахъ" выведена его собственная семья, разумѣется, въ общихъ чертахъ. Достовѣрность автобіографіи подтверждается, между прочимъ, тѣмъ обстоятельствомъ, что по поводу юбилейныхъ дней А. К., я неоднократно писалъ о немъ статьи въ газетахъ и бралъ для его біографіи свѣдѣнія изъ названнаго романа не только съ вѣдома автора, но часто показывалъ ему и самую рукопись. Онъ всегда находилъ свѣдѣнія о себѣ вѣрными.
Отецъ нашего писателя, Константинъ Андреевичъ, былъ родомъ эстонецъ и, по пріѣздѣ въ молодые годы изъ Аренсбурга въ Петербургъ, былъ опредѣленъ въ театральное училище. Окончивъ курсъ, онъ служилъ въ театральномъ оркестрѣ, но, поссорившись съ дирекціею, поступилъ на службу придворнымъ служителемъ.
Въ одномъ изъ некрологовъ А. К. Шеллера сказано, что, несмотря на очень стѣснительныя обстоятельства, А. К. удалось очень рано познакомиться съ литературою: одинъ изъ его дядей, Александръ Ивановичъ Шеллеръ, былъ профессоромъ въ педагогическомъ институтѣ, переводчикомъ оперъ и первымъ насадителемъ на русской сценѣ мелодрамы; бабка и одна изъ тетокъ А. К. были связаны дружбою съ Рылѣевымъ, Крыловымъ, Нелединскимъ-Мелецкимъ и др. Вслѣдствіе этого общество, окружавшее А. К. въ дѣтствѣ, состояло преимущественно изъ людей интеллигентныхъ. Друзьями его отца были артисты Дюръ, Брянскій, Смирновъ, художникъ Молдавскій и др.
Этотъ отзывъ о раннемъ дѣтствѣ и юности А. К. требуетъ комментаріевъ. Изъ него можно подумать, что А. К. былъ съ раннихъ лѣтъ окруженъ чуть ли не избраннымъ обществомъ столицы, а между тѣмъ въ автобіографическомъ романѣ "Гнилыя болота" самъ А. К. говоритъ о себѣ слѣдующее:
"Въ нашей квартирѣ въ теченіе недѣли визжала отцовская пила, свистѣли рубанки, стучалъ молотокъ, раздавался веселый голосъ моей матери, и часто звучали разговоры нѣсколькихъ дѣвушекъ, занятыхъ шитьемъ женскихъ нарядовъ, слышалось броженіе трудовой, честной и здоровой жизни. Отецъ и мать затворились въ своей квартирѣ и вели одинокую жизнь среди шумной столицы; отецъ служилъ, столярничалъ и отдыхалъ отъ трудовъ за чтеніемъ переводовъ англійскихъ романовъ, матушка шила по заказу платья". Вліяніе отца и матери было благотворное на подростающаго сына, но бабушка изъ обѣднѣлаго аристократическаго рода Адамовичей постоянно парализовала это вліяніе тѣмъ, что, по признанію автора, "баюкала меня волшебными сказками, а пуще разсказами о безпутномъ, великомъ, блестящемъ Екатерининскомъ вѣкѣ; описывала балы, маскарады, убранство барскихъ дворцовъ и садовъ,-- и пестрою толпою неслись передо мною роскошныя и румяныя маски нашей старой знати. Какія-то полновѣсныя фигуры съ гордой осанкой и чопорной выступкой виднѣлись мнѣ, и удивлялся я, что онѣ могли такъ ловко и низко гнуться и шаркать ногами, какъ говорила бабушка. Какъ сказка изъ тысячи одной ночи, восхищали меня эти разсказы, переданные съ увлеченіемъ, съ паѳосомъ моею Шехеразадою. Когда я наивно спрашивалъ: "А у меня, бабуся, будутъ такія комнаты, такіе наряды?" -- то она съ полною увѣренностью отвѣчала: "Разумѣется, будутъ; выростешь большой, будешь служить, дослужишься, можетъ быть, до генеральскаго чина, и будешь богатъ". Отецъ исподтишка подсмѣивался и шутя говаривалъ мнѣ: "Ну, Саша, покуда ты не генералъ, набей-ка мнѣ трубку". Будущій генералъ исполнялъ роль крѣпостныхъ Ванекѣ и Гришекъ".
Бабушка усиливала ложное тщеславіе въ ребенкѣ вѣчными напоминаніями о томъ, что "у насъ Ивановыхъ и въ роду не было. Нарышкины, Нелидовы, фонъ-Братке, Адамовичи, князья Черкасскіе, князья Давыдовы -- это наши родственники, а мѣщанъ Ивановыхъ у насъ отъ роду не было". (См. "Загубленная жизнь", приложеніе къ "Живописному Обозрѣнію" 1892 года).
Отецъ Александра Константиновича говорилъ тогда бабушкѣ:
-- Да, да, вы-то родня и самому Петру Великому... А я вотъ надняхъ на запяткахъ стоялъ за каретою одного изъ какихъ-то вашихъ родственниковъ. Вы знаете, что ваши родные не наши родные...
"Я не понималъ причинъ этой то глухой, то открытой борьбы бабушки и отца,-- говоритъ А. К.,-- и росъ между огней. Бабка плѣняла меня разсказами о блескѣ и роскоши Екатерининскихъ временъ; отецъ старался при мнѣ указывать, какими скверными путями добывается иногда богатство; бабка учила меня кичиться тѣмъ, что мы якобы родня Петру, отецъ училъ гордиться тѣмъ, что мы дѣти простого трудового народа. И затѣмъ предо мною проходилъ цѣлый рядъ образовъ "нашей родни", "шеллеровской родни", какъ говорилъ отецъ.
"Лучшей темы разговора для бабушки не было, кромѣ разговора обо мнѣ, единственномъ ея родномъ внукѣ, кумирѣ. Она находила во мнѣ всѣ достоинства, и когда ей замѣчали, что мой покойный братъ Левъ, съ котораго Константинъ Ивановичъ Молдавскій написалъ портретъ младенца Христа, находящійся въ придѣлѣ Исаакіевскаго собора, былъ бы, вѣроятно, впослѣдствіи красавцемъ, бабка всегда пренебрежительно заключала:
-- "Ну, что бы вышло изъ него, это еще Богъ вѣсть, а каковъ Шурушка, это мы всѣ видимъ".
При всемъ баловствѣ бабушкою, дѣтство А. К. Шеллера было тяжелымъ. Въ разговорѣ о немъ Шеллеръ неоднократно разсказывалъ мнѣ слѣдующее:
"Бѣдность была такая, что всѣ мои братья вымерли и не вынесли условій жизни. Родные мои были крѣпышами. Отецъ силачъ, мать здоровая... Однако, дѣти всѣ умирали, одинъ я уцѣлѣлъ. Съ самаго дѣтства мнѣ были знакомы и нужда и горе. Помню до сихъ поръ, какъ въ нижнемъ этажѣ нашей квартиры поставили гробикъ для брата, а я ранѣе уже привыкъ къ тому, что какъ унесутъ этотъ гробикъ, такъ кого нибудь изъ семьи нашей не хватаетъ... Поставили гробъ и говорятъ мнѣ, чтобы я не плакалъ.
-- "Это люлька для братца твоего...
-- "Я не хочу такой люльки себѣ,-- кричалъ я въ ужасѣ.-- Не хочу такой люльки!
"Всѣ мои братья и сестры пропадали въ такихъ "люлькахъ"; одинъ я выжилъ тяжелыя условія нашей домашней жизни.
"Иногда бабушка таскала меня къ дальнимъ, но богатымъ родственникамъ въ гости, и тамъ какой нибудь пажикъ спрашивалъ:
-- "Гдѣ служитъ твой отецъ?
-- "При дворѣ,-- отвѣчалъ я и уже начиналъ краснѣть.
-- "А какой у него чинъ?-- продолжалъ допросчикъ.
"Я готовъ былъ заплакать и никакъ не рѣшался сказать правду; я уже стыдился званія своего отца и глупо лгалъ, отвѣчая:
-- "Не знаю".
Долго Александръ Константиновичъ находился подъ вліяніемъ родственниковъ по материнской линіи, но, наконецъ, наступилъ и въ немъ переломъ, о которомъ онъ говоритъ слѣдующее:
"Мечты о томъ, что я самъ по себѣ, безъ заслугъ и дѣлъ, что нибудь значу, что счастіе жизни состоитъ въ важномъ чинѣ, въ барскихъ замашкахъ и въ богатствѣ, мечты, привитыя мнѣ бабушкою, школою, контрастомъ богатой обстановки другихъ домовъ съ бѣдною обстановкою моей жизни,-- теряютъ для меня всякое отрадное значеніе, дѣлаются мнѣ отвратительны".