Чудеса
За посвящением народа в тайны великого учения тотчас же последовало и подтверждение его великими знамениями. Иисус переходил как выразился св. Евфимий, от учения к чудесам. Уча, как имеющий власть, Он подтверждал эту власть соответственными ей деяниями.
Можно подумать, что после ночи, проведенной в молитве под открытым небом, после избрания двенадцати учеников на рассвете и после продолжительного разговора с ними и с разноплеменным народом, в течение дня, Спаситель удалился на покой, которого требовала постоянная деятельность. Но не так было на самом деле: несколько последующих дней были днями беспрерывного и неустанного труда.
Св. евангелист Матфей рассказывает двадцать, св. Марко -- осьмнадцать, св. Лука -- девятнадцать, а св. Иоанн -- семь чудес. Полное число различных чудес, так как некоторые повторяются у каждого из евангелистов, будет тридцать три.
Когда кончилась проповедь[217], огромная толпа рассеялась по разным направлениям: те, которых жилища находились в долине Геннисаретской, последовали за Иисусом. Прошедши деревню Гаттин и спустившись в овраг, они оставили справа Магдалу и пошли чрез Вифсаиду к Капернауму.
При сходе с горы и тотчас при входе в одно из небольших поселений, шествуя, вероятно, несколько впереди народа, который из почтения не желал беспокоить Его после трудов, Иисус увидел жалкое зрелище. Внезапно с сильным воплем упав на колена и потом от сердечной скорби и мольбы припавши лицом к земле, явился лишенный волос, в разорванной одежде, с выступившими на губах струпьями больной, зараженный в сильнейшей степени проказой и отвратительный с виду[218]. Требовалось со стороны страдальца поразительная уверенность, что молодой Пророк из Назарета может исцелить его, потому что все признавали невозможность излечения от подобной болезни, которая, раз всосавшись в кровь, была неискоренима и развивалась, постоянно усиливаясь. Сильное желание прокаженного остаться в живых выразилось нетерпеливой мольбой: Господи, если Ты хочешь, Ты можешь очистить меня! Скор, как эхо, был ответ на такое верование: хочу, очистись. Все чудеса Христовы были откровениями. В иное время, когда обстоятельства того требовали, Он замедлял ответом на просьбу страдальца, но на мольбу прокаженного Он отозвался мгновенно. Прокаженные считались величайшими грешниками, и Христос хотел научить нас, что сердечная молитва грешника о спасении и очищении встречает всегда мгновенный прием. Когда Давид[219], тип всех истинно кающихся, воскликнул с полным раскаянием: я согрешил пред Господом, -- Нафан должен был тотчас же передать милостивое разрешение от Бога: Господь снял с тебя грех твой: ты не умрешь!
Но прежде продолжения рассказа обратимся к тому, как между евреями принимались прокаженные и каков был обряд очищения.
В мнении евреев болезнь эта была ужасна. В книге Левит рассуждению о ней посвящено две главы: 13 и 16. В последней описан подробно обряд очищения. Священник велит принести две птицы живых, чистых, кедрового дерева, нитку красной шерсти и иссопа; затем велит заколоть одну птицу над чистой водой, в глиняном сосуде, куда погружает все принесенное вместе с живой птицей; кропит жидкостью на очищаемого семь раз, а живую птицу отпускает на свободу и объявляет больного очищенным. После того прокаженный должен обрить на себе волосы, искупаться и семь дней оставаться вне дома; потом вновь весь обриться, искупаться и, возвратясь домой через семь дней, на восьмой принести двух агнцев и одну агницу (однолетних, без порока), три десятых частей ефы пшеничной муки и один лог елея. Часть крови от агнца, принесенного в жертву повинности, и часть масла употреблялась с некоторыми обрядами для помазания правого уха, больших пальцев правой руки и правой ноги, остальная выливалась на голову очищаемого. Тогда уже больной объявлялся окончательно чистым.
Спаситель только простер руку, прикоснулся к прокаженному, и он мгновенно очистился.
Но это было великим нарушением буквы закона, который требовал обрядового очищения, даже от прикосновения к прокаженным[220], а в то же время и объяснением духа закона, который хотел милости, а не жертвы. Чрез прикосновение к телу прокаженного не осквернилась рука Иисусова, но тело прокаженного очистилось прикосновением святой руки Его. Таким же образом коснулся Он и нашей греховной человеческой природы, и мы сделались вполне чистыми.
Возвращение прокаженному здоровья было следствием сострадания Иисуса и Его доброй воли. Но даже и в этом случае Он выразил совершенное повиновение Моисееву закону, повелевши прокаженному сколько для доказательства чуда, столько же ввиду необходимости для страдальца и во исполнение Левитских установлений, идти, показаться священнику, принести обычные жертвы и получить законное удостоверение о своем очищении[221]. К такому приказанию Он прибавил прямое и строгое запрещение говорить об этом кому бы то ни было. Откуда выходит, что внезапность, с которой совершено было чудо, скрыла его втайне от всех присутствовавших, кроме, вероятно, нескольких лиц, непосредственно следовавших за Ним, хотя оно совершено было днем, вблизи города и в недалеком расстоянии от шедшей за Иисусом толпы. Но для чего же Спаситель, как при этом чуде, так и при многих других, говорил тем людям, над которыми они совершались, о сохранении того в тайне, -- что впрочем никогда не исполнялось. Истинной и прямой причины, не имея о том извещений евангельских, мы не знаем, но ясно, что это зависело от обстоятельств времени и места, а равно от степени умственного развития лиц, над которыми чудеса совершались; ибо при одном случае, когда обстоятельства были различны, Он даже требовал громкого изъявления благодарности[222]. Может быть, это делалось для того, как предполагает св. Иоанн Златоуст, чтобы смирить дух гордыни, научить людей не толковать без толку о глубоком, внутреннем смысле даров Божиих, или для того, чтобы не возбудить сильного смятения в пораженных удивлением умах галилеян, или, быть может, даже для того, чтобы видеть самого Иисуса в истинном свете, не как великого совершителя чудес, не как всеобщего гакима, но как Спасителя мира посредством откровения и надежды.
Каковы бы ни были общие причины подобных запрещений, в настоящем случае необходимость молчания была очевидна.
Св. Марко[223] указывает нам ясно, что Иисус отослал прокаженного от себя необыкновенным образом. И посмотрев на него строго, тотчас отослал его, говорит евангелист. Какая же была причина такого строгого взора, такого безотлагательного удаления? Легко моглостаться, что на прикосновение к прокаженному, хотя это прикосновение было целебно, неосмысленное и недуховное правоверие глядело бы как на неполное очищение, а на Иисуса как на неочищенного по обрядам. Это подтверждается даже тем, что, вследствие распространения вести о чуде через рассказы прокаженного, Иисус не мог уже явно войти в город, но находился вне, в местах пустынных[224], хотя народ, по-видимому, обращал мало внимания на признаваемую левитами нечистоту, потому что приходил к Нему толпами и в пустыню, в которую Он удалился[225].
Прежде или уже после такого удаления исцелил Иисус слугу сотника[226], неизвестно; но из того обстоятельства, что как евангелист Матфей, так и евангелист Лука помещают это чудо вслед за проповедью на горе, можно с достоверностью предположить, что Иисус, окруженный народом, искавшим Его в пустынных местах, увидел, что Ему невозможно удовлетворять всех мелочных требований законников даже и временным удалением от сообщения с людьми.
Как только приблизился Он к Капернауму, где основал свое временное жилище, так тотчас же встречен был депутацией от старейшин иудейских, -- вероятно, батланимов главной синагоги, -- чтобы ходатайствовать за сотника, у которого самый верный и привязанный к нему раб лежал на смертном одре. Могло бы показаться странным, что старейшины иудейские хлопотали о таком человеке, который, будь он римлянин или нет, -- все-таки был язычником и не мог быть даже новообращенным. Но они сами разъяснили, что сотник этот питает любовь к народу, и даже, удивительное дело в язычнике, которые вообще на иудеев смотрели с отвращением, построил на свой счет для них синагогу. Обращение иудеев к Иисусу доказывает, что это событие принадлежит к раннему периоду Его учения, когда мириады глядели на Него с удивлением и надеждой. Иисус тотчас же склонился на их просьбу, Я прийду и исцелю его! Но на дороге Он встречает других вестников, друзей сотника, который послал их, сказать Иисусу: Не трудись, Господи! Ибо я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой: но скажи слово, и выздоровеет слуга мой. Если сотник, будучи человеком подвластным, имеет слуг, готовых исполнить всякое приказание, то разве не может Христос приказать невидимым слугам исполнить Его волю, не принимая на себя личного труда? Будучи тронут верой, гораздо большей, чем встречал в народе израильском, Он вывел отсюда такое заключение, которое грустно и неприятно звучало для слуха иудеев, что многие природные сыны царства извержены будут в тьму кромешную и многие прийдут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном. Посланные же от сотника, возвратившись к нему, увидели, что целительное слово Иисусово произвело свое действие и выздоровел слуга его в тот час.
Не удивительно, что после стольких чудесных действий Иисус не находил себе покоя. С раннего рассвета на вершине горы до позднего вечера в доме, избранном для житья, народ толпился около Него, не страшась нарушить Его уединения, не обращая внимания на Его утомление и только горя нетерпением видеть Его, воспользоваться чудесами и послушать слов Его. Даже для еды недоставало времени[227]. Такая жизнь в высшей степени тягостна и утомительна, а для смиренных и возвышенных натур, находящих истинное удовольствие в уединении и совершеннейшее счастье в одинокой молитве, подобное беспрестанное сборище народа, этот, по-видимому, бесконечный труд представляли невыносимое мучение, если бы дух не поддерживался безграничным состраданием и любовью. Но в сердце Спасителя любовь и сострадание к людям были беспредельны. К этому, должно быть, времени относится замечательное событие, которое пересказывает нам один только евангелист Марко[228]. Родственники и ближние Иисусовы, услышавши о делах Его, пришли из своего дома, -- в Кане или Капернауме, -- чтобы взять Его под личный надзор; потому что, как они говорили, Он вышел из себя. Сообщившие им эти сведения обманулись видимой восторженностью всех Его речей и действий, сильным состраданием, пылом горячей любви: они видели в этом чересчур сильное возбуждение, неестественную чувствительность, горячечное увлечение благодеяниями и ревностью. В народе всегда замечается наклонность смешивать пыл энтузиазма с эксцентричностью беспорядочного ума. Безумствуешь ты Павел, -- вот впечатление, которое произвела торжественная речь апостола на циничный и распущенный ум Феста, римского прокуратора[229]. Он одержим бесом, вот отзыв многих бестолковых и чересчур положительных слушателей, после некоторых полных божественной любви слов Спасителя. Подобые думы наполняли душу близких Его, когда они услыхали о внезапном переходе Его к неусыпной деятельности, после тихого уединения в течение тридцати неизвестных и никаким событием не отмеченных лет. Они не могли сочувствовать Ему, не знали Его, не веровали в Него: они говорили, что Он вышел из Себя. Необходимы были положительные доказательства, что Он уже не принадлежит к их составу, что Он уже более не плотник, не брат Иакова и Иуды, а сын Божий и Спаситель мира.