Сколько времени я так спал, я не знаю. Только вдруг какое-то совсем особенное ощущение сразу вывело меня из моего оцепенения: я почувствовал, что вблизи меня стоит кто-то и пристально смотрит на меня. Я лежал на боку, подложив руку под голову. В таком положении я не мог ничего видеть. Но эта близость постороннего человека и его тяжелый взгляд сразу подействовали на меня, вызвав впечатление как бы сильного удара по затылку.
В то время, да, в то теперь бесконечно далекое для меня время, я был молодой, смелый и решительный человек. Однако вместо того, чтобы сразу встать и посмотреть, кто стоит около меня, я сначала не двигался и продолжал лежать, прикрыв лицо рукой, притворяясь спящим и чутко прислушиваясь...
Поверх своей руки, сквозь прищуренные веки, я мог только видеть небольшой кусочек почвы, густо заросшей кустарником, пространство не больше одного квадратного фута. Мало-помалу земля и кустарник осветились в этом месте дрожащим желтым светом. Я понял, что над моей головой держат фонарь, и он покачивается из стороны в сторону. Тогда я сразу поднялся, как будто только сейчас проснулся, и одним движением был уже на ногах.
Передо мной стоял очень старый человек.
Я заметил это сразу, хотя ослепительный свет его фонаря и был направлен мне прямо в лицо; прежде всего бросалась в глаза белоснежная широкая и длинная борода незнакомца; она покрывала всю его грудь.
А между тем, когда он обратился ко мне, то речь его оказалась совсем не похожей на старческую. Правда, он говорил медленно, глубоким грудным тембром, но никакого дрожания или утомленности в его голосе не было заметно. Напротив того, его слова звучали громко и уверенно.
Я невольно обратил внимание и на особенный характер его голоса и в то же время был поражен лаконизмом его обращения, -- он только спросил меня:
-- Сударь, что вы здесь делаете?
Я совершенно не ожидал подобного вопроса, и он показался мне резким и не совсем уместным, особенно при том бедственном положении, в котором этот человек застал меня. Все-таки, сообразив, что мой собеседник, по крайней мере, в два раза меня старше, я постарался ответить ему в самом вежливом тоне:
-- Как видите, я сбился с дороги и окончательно заблудился в этой пустыне.
Фонарь продолжал ослеплять меня. Тем не менее я прекрасно различал устремленный на меня пронзительный взгляд. Глаза у старика были необычайно блестящие, и их взор поражал своей остротой.
А между тем он продолжал меня спрашивать резкими, обрывистыми фразами.
-- Как так заблудились? И в таком месте? Откуда же вы шли, милостивый государь, и куда направлялись?
Я был раздражен этим допросом и даже мало обратил внимания на странный для такой обстановки наставительный тон его речи, изобличавшей в нем, видимо, не простого человека. Я сухо ответил:
-- Я ехал из Тулона через Солье к форту Гран-Кап. Около ущелья "Смерть Готье" я сбился с дороги, и вдобавок моя лошадь сломала себе ногу. Затем я стал искать кратчайшего пути в Гран-Кап и тут уже совершенно запутался в этих горных тропинках...
Казалось, мое объяснение более или менее удовлетворило человека с белой бородой. Он отвел свой фонарь от моего лица и осветил окружавшую нас дикую и гористую местность. Тогда я ясно увидел, куда завлекла меня безумная погоня за Мадлен: мое присутствие здесь, среди этого хаоса скал и пропастей, могло изумить кого угодно. Но в свою очередь я тоже имел полное право удивляться: ведь находилось же здесь и другое человеческое существо, и я невольно повторил обращенный перед тем ко мне вопрос:
-- А вы-то сами, милостивый государь, как сюда попали?
Он сделал какой-то неопределенный жест и указал на один обрывистый склон слева:
-- Я вас увидел оттуда, сверху...
Мы оба замолчали. Теперь фонарь не слепил больше мне глаз, и я стал внимательнее рассматривать моего собеседника.
Передо мной находился бесспорно старый, очень старый человек. Об этом можно было судить не только по его белоснежной бороде, но и по худобе рук, морщинам на лице и цвету кожи, похожей на пергамент.
Но какой удивительно бодрый и крепкий старик! Он был крупного роста, широк в плечах и держался чрезвычайно прямо, высоко подняв голову; руки и ноги его, видимо, не утратили своей гибкости. От всей этой мощной фигуры веяло такой недюжинной силой, что самую палку, на которую он опирался, легко можно было бы принять в его руках за оружие. Я, тридцатидвухлетний мужчина и военный по профессии, чувствовал себя каким-то тщедушным мальчиком перед этим, может быть, восьмидесятилетним старцем! И невольным движением руки я стал нащупывать в кармане длинный и плоский ствол моего револьвера; в нем оставалось еще семь зарядов, -- не хватало только восьмого, того самого, который прекратил жизнь моего бедного Зигфрида...
Черед минуту мне самому стало стыдно за этот беспричинный страх, и я выпустил из рук оружие. Разговор возобновился:
-- Извините меня, пожалуйста, -- сказал я, на этот раз очень учтиво, -- я до сих пор не поблагодарил вас. Я не вполне оценил еще ваше великодушное вмешательство в мою судьбу: ведь, желая помочь мне, вы рисковали, может, собственной жизнью, спускаясь с этого опасного уступа. Позвольте же мне выразить вам свою искреннюю признательность, я -- капитан главного штаба вице-адмирала и губернатора, Андрэ Нарси...
Я остановился, ожидая, что старик, в свою очередь, назовет себя. Но он не сделал этого.
Слушал же он меня во всяком случае с большим вниманием. Я продолжал:
-- Мне поручено было доставить одно серьезное известие на форт Гран-Кап. При исполнении этого поручения я и сбился с пути, и теперь вы застали меня здесь бессильно лежащим на земле от усталости. Но цель моего путешествия так и осталась недостигнутой; поэтому я еще раз рассчитываю воспользоваться вашей любезностью. Может, вы будете так добры указать мне верную дорогу к месту моего назначения -- на форт Гран-Кап...
Произнося эти слова, я продолжал разглядывать своего собеседника. Тут только заметил я его одежду. В ней, собственно, не было ничего особенного -- напротив того, на старике был такой именно костюм, в каком только и можно встретить ночью в горах пастуха, охотника или дровосека. Он был одет в бархатную куртку, такие же панталоны, на ногах у него были грубые чулки и башмаки; никаких признаков белья снаружи не замечалось. Но именно в ту самую минуту, когда я оканчивал свою последнюю фразу, контраст между корректным тоном нашей беседы и этим грубым костюмом внезапно поразил меня. Смущение и некоторый страх снова овладели мною. Я едва услышал ответ:
-- Указать вам верную дорогу к форту Гран-Кап? Вы сейчас совсем в стороне от него, и я бы сказал -- на самой плохой дороге.
Я сделал над собой усилие и спросил:
-- Да где же я, наконец? Далеко от форта?
-- Чрезвычайно далеко.
-- Но все же... как называется это место?
-- Да у него, вернее всего, нет никакого названия. Оно, наверное, не помечено на вашей карте.
-- Однако, позвольте: ведь не мог же я так далеко отойти от своей дороги! Как-никак, место, где мы стоим, должно находиться между Гран-Кап и Смертью Готье!.. Значит, я всего в каких-нибудь двух лье от своей конечной цели!..
Рука старика, державшая палку, медленно поднялась и снова опустилась: этот жест, по-видимому, должен был выразить его снисходительную иронию к моим словам.
-- А вы знаете, что значит два лье в такую ночь, как сегодня?.. Во что обойдутся они тому, кто попробует пройти их здесь?
Он снова поднял фонарь и осветил окружавший нас хаос скал. Я невольно покачал головой. Но потом решительно выпрямился и сказал:
-- Что же делать! Мне приходится решиться на это: поручение мое слишком серьезно, будьте же добры указать мне хотя бы направление, в котором нужно идти к форту, и вы меня премного обяжете!..
Он протянул палку в сторону самого крутого обрыва; ничего кроме груды камней, готовых обвалиться при первом толчке, в этом направлении различить было невозможно.
-- Идите туда...
Я решился быть твердым.
-- Благодарю. -- Сказав это, я поклонился человеку с белой бородой и храбро поставил ногу на первый уступ скалы. Но, видя почти полную невозможность продолжать подъем, я с раздражением проворчал:
-- А ведь знаю же я людей, которые быстро бегают ночью по таким скалам!..
Я пробормотал мое замечание сквозь зубы и совсем тихо. Физически невозможно было услышать мои слова старику, находившемуся уже от меня шагах в десяти расстояния.
Однако сейчас же я еще раз, и совершенно отчетливо, почувствовал что-то вроде удара в спину и затылок; это было опять то же ощущение, от которого я перед тем проснулся, и снова оно было вызвано странным и тяжелым взглядом пронзительных глаз старика. Я быстро повернулся, готовый ко всему.
Он продолжал стоять на прежнем месте и пристально смотрел на меня. Но во взоре его не было заметно какого-либо враждебного чувства. Мне даже показалось, что я вижу улыбку на его суровом лице. Он заговорил, и снова речь его звучала спокойно и приветливо. Даже отрывистый тон первых вопросов теперь значительно сгладился:
-- Сударь, -- сказал он, обращаясь ко мне, -- мне неловко было предлагать вам советы, которых вы у меня не спрашивали, и может быть, вы и не последовали бы им. Но все равно! Меня будет упрекать совесть, если я допущу вас идти навстречу собственной гибели. Я убежден, что не пройдет и одного часа, как вы сорветесь с какого-нибудь утеса и сломаете себе руки или ноги. Порученное вам дело, право, нисколько не выиграет от того, что вы будете лежать на дне пропасти. Доверьтесь же мне и отложите до утра окончание вашего путешествия. Если вы примете мой совет, то, наверное, доберетесь до вашего форта и, может случиться, даже прибудете к сроку. Если же тронуться в путь сейчас, уверяю вас, вам не суждено когда-либо видеть форт Гран-Кап...
Для большей убедительности он добавил:
-- Только привычный горный житель, как я, и может безнаказанно ходить здесь в ночное время. -- При этих словах старика мысли мои невольно обратились к другой встрече, которая потрясла меня несколькими часами ранее. Я закрыл глаза, чтобы увидеть вновь неизгладимую в моей памяти картину; как живой, представился мне образ моей Мадлен -- такой, какою я только что видел ее, быстро и в забытьи скользящей среди горной пустыни...
И в ту же минуту, в третий раз, получил я впечатление удара, только направленного теперь мне прямо в лицо: таинственная, необыкновенная сила заключалась в этом устремленном на меня внимательном взоре. Меня охватил прежний непонятный страх, и я сразу раскрыл глаза. Старик по-прежнему смотрел на меня в упор, но больше ничего особенного я не заметил. Нелепая мысль промелькнула у меня в голове: уж не читает ли мои мысли этот, по меньшей мере, странный человек... Может, каким-нибудь чудом он слышит их, как я слышу звуки его слов?..
По-видимому, он вдруг решился на что-то:
-- Мой дом в двух шагах отсюда, -- сказал он. -- Может, вы переночуете у меня до рассвета? На дожде оставаться холодно; к тому же скоро уже полночь.
Я удивленно раскрыл глаза. Как -- здесь, где-то поблизости, есть жилье?
Ему было понятно мое удивление и, утвердительно кивнув головой, он повторил:
-- Совсем близко отсюда. Пойдемте!
Его слова звучали теперь как-то необыкновенно мягко.
Но в этом голосе мне слышались такие ноты, которым нельзя было не подчиниться.
И я послушно последовал за ним.