Все та же могучая, непреодолимая сила, которая приковала меня к креслу, теперь, казалось, парализовала мой язык и едва ли не самый мозг!..
Правда, сознание, способность думать, чувствовать и переживать свое отчаяние остались при мне.
Но воли у меня уже не было; даже самый гнев мой, моя ненависть к этим исчадиям крови и зла, палачам моей возлюбленной, как-то угасла, утратила свою напряженность и сменилась неопределенным подавленным ощущением.
А между тем, маркиз Гаспар, после небольшой паузы, опять заговорил все с той же изысканной и зловещей любезностью:
-- Рискуя надоесть вам, господин капитан, я, тем не менее, принужден еще раз коснуться одного предмета, о котором уже неоднократно была речь. Повторяю вам, мы все здесь в вашем полном распоряжении и готовы удовлетворить всякие ваши желания, за исключением одного единственного. Но прежде, чем говорить об этой единственной вещи, в которой, к нашему глубокому сожалению, нам придется отказать вам, я очень прошу вас хорошенько подумать и, возможно подробнее, изложить нам ваши требования. Даю вам честное слово, в той мере, в которой это от нас зависит, все они будут исполнены.
Он умолк, как будто предоставляя мне слово.
В конце его речи какое-то странное и трудно передаваемое ощущение заставило меня вздрогнуть. Мне показалось сначала, как будто легкая судорога пробежала у меня по всему телу. Кровообращение у меня ускорилось, и сердце забилось сильнее. Я почувствовал, как мало-помалу ослабели мои невидимые оковы, и гнет лежавшей на мне тяжести как бы несколько уменьшился. Правда, настоящей свободы движений не вернулось ко мне, но уже не было и прежнего состояния полного порабощения и парализованности всего моего существа. И когда маркиз Гаспар настойчиво повторил свой вопрос:
-- Какие же ваши желания, мосье? -- Я мог ответить вполне сознательно. И горячо сказал ему:
-- Я ничего не хочу. Убивайте меня, как вы убили дорогую мне женщину. Только делайте это скорее. Я готов ко всему.
В ответ на мои слова послышался прежний резкий смех маркиза Гаспара. И в ту же минуту я внезапно почувствовал, как таинственная тяжесть снова придавила меня и, будто железным кольцом, охватила мои нервы и мускулы. Опять я оказался совершенно связанным по рукам и ногам; и мой язык перестал повиноваться мне.
Я обессилел душой и телом, и в ушах у меня по-прежнему звенел, полный торжествующей иронии, голос моего врага.
-- Что я слышу?.. Как прикажете мне понимать вас, господин капитан? Неужели я так неясно выражал свои мысли, что вы приняли меня за какого-нибудь палача или, может, за покойного Картуша?
Он пожал плечами, продолжая смеяться. И, как будто с некоторым раздражением, открыл свою табакерку.
-- Что же, -- сказал он, -- как видно мои объяснения все-таки недостаточны, и будет не лишним дополнить их. Угодно вам будет верить мне или нет, но я, во всяком случае, смею сказать, что вы видите сейчас перед собою трех вполне добропорядочных людей. Уверяю вас, моя рука никогда не обагрялась ни одной каплей крови. Мой сын, Франсуа, родился в тысяча семьсот семидесятом году и вступил в свет как раз во время вашей знаменитой революции. Как и все тогда, он подпал под влияние философии Жан-Жака Руссо -- и зрелища крови и безумств, среди которых жила Франция, обращенная в бойню для своих граждан, навсегда внушили ему ненависть к палачам и гильотине. Внук мой принадлежал к поколению тех "детей века", которые в творениях Мюссе засвидетельствовали пред всем миром свою томную грусть и усталую разочарованность. Нельзя же допустить, чтобы из среды таких людей могли выйти людоеды. Да и не подобает нам, обладателям тайны долгой жизни, истинно живым людям, сокращать и без того короткое пребывание здесь на земле простых смертных. За исключением редких случаев, о которых и упоминать не стоит, нам и не приходится, благодаря Бога, прибегать ни к чему подобному. И если мне удалось продлить свое существование, по крайней мере, на лишний век, то вы можете быть уверены -- это не было сделано за счет чьей-либо гибели.
Мы никого не убиваем и могли бы даже вам, как солдату, в этом отношении послужить примером. Правда, я не берусь утверждать, чтобы иногда в нашей лаборатории не причинялось некоторого ущерба здоровью молодежи обоего пола. Но согласитесь с тем, что и один день жизни человека в такой степени богатого годами и опытом, как я, тоже чего-нибудь да стоит, и, право, не большой грех, если в его интересах будет принесена иной раз кое-какая жертва. Да, кроме того, как я уже говорил вам, жертвы эти совсем особого рода, и наши "работники жизни", исполнив свое полезное назначение, могут весело возвращаться домой целыми и невредимыми. В частности, здоровье вашего друга, мадам де... вовсе не так уже подорвано, как вы думаете: и когда она завтра вечером вернется под собственный кров, никто из ее близких и не заметит даже, что и в этот раз по возвращении из... Болье... она опять уменьшилась в весе на несколько фунтов, уплатив нам небольшую дань за счет крови, мускулов и костей своего молодого тела.
Вы видите, сударь, что ваше негодование по отношению к нам в значительной мере преувеличено. Теперь все сказано. Насколько же мне удалось понять из ваших слов, вы с своей стороны ничего не желали бы сейчас, кроме скорейшей развязки вашего приключения. В таком случае, не будет ли угодно вам обсудить вместе с нами создавшееся положение и помочь нам найти желаемый из него выход.
Во второй раз я почувствовал, как связывавшие меня оковы ослабели на одно мгновение, настолько короткое, что я едва успел кивнуть головой в знак своего согласия на предложение маркиза Гаспара.