Она спала все прежним могильным сном. Тщетно искал я сначала хотя бы слабого призрака румянца на ее лице. Глядя на ее потемневшие веки, белые губы, бледно-восковые щеки, трудно было поверить, что кровь еще движется в ее артериях, казалось, жизнь уже оставила это похолодевшее тело...
Прошла первая томительная долгая минута. Я наклонился над кроватью, боясь даже прикоснуться к простыням или одеялу. Наконец, в застывшей груди послышалось слабое, чуть заметное дыхание; потом на обеих щеках появился очень легкий розоватый оттенок. При виде его мне стало несколько спокойнее...
И вдруг, словно чудом, она быстро стала возвращаться к жизни. Мало-помалу румянец снова разлился по всему лицу. Сердце забилось нормально, и шелковое одеяло стало медленно подниматься и опускаться, следуя мерному колебанию ее прекрасной груди. Я хотел приветствовать поцелуем первый взгляд все еще закрытых глаз и, прильнув к ее лицу, чувствовал, как согревались приливающей теплой кровью ее щеки, лоб, губы. Легкий вздох вырвался из полуоткрытых уст, и улыбка уже готова была показаться на них. Я стал осыпать ее поцелуями...
И в моих объятьях она окончательно пришла в себя...
Господи! Каким это все кажется далеким, бесконечно теперь далеким сном...
-- Неужели спала?.. -- спросила она. -- А ты, гадкий, уже оделся? -- Она обвила мне шею своими нежными руками, и я почувствовал, как она томно потягивалась под одеялом своим легким, необычайно легким телом...
Она заговорила снова:
-- Мой милый, милый, дорогой... Если бы ты знал, как я устала!.. Я и подумать не могу, как я встану с постели. А выйти на улицу и вернуться домой -- нет... Я никогда, кажется, на это не решусь!.. Я еле жива... Что вы сделали, сударь, с вашей куколкой!..
Она должна была замолчать, потому что я закрыл ей рот поцелуем.
Теперь она лежала, откинувшись на подушки, и голова ее вся утопала в золотистых волнах длинных блестящих волос. Она смеялась игриво и нежно, положив мне на плечи свои прекрасные руки. Сколько раз видел я ее такой же очаровательной там, далеко, у нас, в нашей комнате... Она смеялась, а я низко нагнулся над нею и, держа в объятиях ее стан, не отрываясь смотрел в чистую глубину ее глаз и забыл в эту минуту все, все на свете...
Как всегда, в конце наших нежных свиданий, Мадлен стала говорить, что невозможно так забываться, что у нее голова идет кругом, и она растеряла все до единой своей гребенки и шпильки!..
Я с упоением вслушивался в звуки ее голоса...
Она поднялась с трудом и даже побледнела от сделанного усилия; потом беспокойным взором огляделась вокруг. Я испугался, думая, что при виде убогой обстановки комнаты с ее голыми стенами, окном, закрытым решеткою, и одним единственным соломенным стулом посредине, моя возлюбленная сейчас удивится и встревожится, и милая светлая улыбка исчезнет с ее лица... Но нет, опасения мои были напрасны! Видно, крепко держалась невидимая повязка, наложенная на глаза бедной жертвы. И эта комната, бывшая тюрьмой для моей милой, не показалась странной ее затуманенному взору.
Мадлен только спросила:
-- А что, дорогой мой, семи часов нет?
Я, смеясь, ответил:
-- Нет, моя радость...
Она весело тряхнула своими волосами, и они блеснули, словно озаренные лучами солнца; потом опять лениво упала на подушки, едва смяв их прикосновением своего тела:
-- В таком случае, я полежу еще немного!.. Не беда, если и запоздаю к обеду... Ты не можешь даже и представить себе, до чего я устала!..
И она лежала, не шевелясь, со счастливым выражением лица, а я едва решался касаться губами ее изнуренного тела.
Нет, я ничего не скажу ей, ни одного слова, о том, чего ей не нужно знать. Ей ничего не известно. Пусть же остается при ней это великое преимущество неведения! Не мне лишать покоя ее жизни! Да и к чему бы это могло послужить? На меня одного направлен тяжкий удар судьбы, и я найду в себе силы перенести один свое отчаяние, свой ужас -- все крушение моего прежнего счастья. А она... она никогда ничего не узнает... Она вернется домой свободная и беззаботная, воскресшая для жизни. А я останусь и, молча, пойду на встречу моей участи...
Ведь в награду за мое молчание я получил, по крайней мере, этот час свидания, полный неги и любви -- я ничем не хочу омрачать его кратковременной радости...
Теперь она совсем проснулась и стала болтать, я слушал ее, и мне казалось, что слабые приветливые огоньки вспыхивают в непроглядном мраке этой страшной ночи...
-- Представь себе... -- говорила она, бессвязно переходя от одного рассказа к другому, -- в последний вторник у моей портнихи...
А через несколько минут:
-- Знаешь, эта Мари-Терез!.. Ну та самая, которая на моих глазах ухаживала за тобой на морском балу...
И опять говорила она уже о новом предмете:
-- В следующий раз, когда мы поедем вместе верхом...
А я обеими руками гладил ее мягкие волосы, ее теплую кожу, бесконечно радуясь, что вижу ее такой, какой всегда знал ее, что она, действительно, жива и будет жить...
И я казался себе заживо погребенным человеком, который из глубины могилы слышит над собой веселые голоса и смех живых людей...
Да, я был уже почти мертвец...
И смотря в эти нежные глаза цвета морской волны и слушая ее милую болтовню, я в глубоком отчаянии думал про себя:
"Ты -- причина моей смерти, да -- ты!.. Ты появилась на моем пути, и я последовал за тобой, и, словно за руку, ты привела меня к открытой могиле. Как темной ночью блуждающий огонек заманивает сбившегося с дороги путника и завлекает его в пропасть, -- так и ты погубила меня. Я упал в бездну, и нет уже силы, которая могла бы спасти меня. Но неужели теперь не догадываешься ты о том, что делается у меня на душе, неужели не чувствуешь моего отчаяния, не видишь что конец мой близко? Ведь ты смеешься! Или по глазам моим нельзя узнать того, что написано в моем сердце? Разве нельзя прочесть в них, что сейчас я исчезну с лица земли, и ты меня больше никогда, никогда не увидишь?.. Нет, ведь должно же все отразиться в них: и моя любовь, и моя судьба и неминуемая скорая смерть...
Если ты не видишь этого, значит, не умеешь читать в моем сердце, а если не умеешь, так потому, что недостаточно любишь меня... О моя любовь, мое обожание! Я отлично вижу, что я не дорог тебе... Ну, что же! По крайней мере, тебе не так будет тяжело потерять меня: ты скорее утешишься, твоя молодость заявит свои права на новое счастье... Пусть же будет так! Все к лучшему... Я люблю тебя и спасу своей гибелью. Я люблю тебя".
Я громко повторил эти последние слова:
-- Я люблю тебя... -- как будто считая их достаточным ответом на все речи Мадлен.
Она весело и удивленно посмотрела на меня; потом рассмеялась:
-- Ты любишь меня? Да? скажите пожалуйста!.. Это очень любезно с вашей стороны, мосье...
И кокетливым и шаловливым движением она прижала свои губы к моим губам, и этот поцелуй продолжался, Бог знает, сколько времени...
Я еще не пришел в себя, как она тихонько упала назад на свои подушки, и ее глаза внезапно закрылись:
-- Ах! -- сказала она. -- Как я ужасно устала, как ужасно устала!.. Я надеюсь, дорогой, нет еще семи часов?.. Скажи? Нет семи...
И она осталась неподвижной с закрытыми глазами.
В дверь постучали.