-- Ужели же, на самом деле, недопустимо, чтобы вы были на garden-party, которую я хочу устроить на яхте? -- спросила мистрис Хоклей.
-- О, пустяки! К тому же я так хочу быть у вас! -- ответила маркиза Иорисака.
И она пришла...
Повсюду, где мистрис Хоклей бросала якорь во время своих морских путешествий, она обычно устраивала сенсационное празднество на борту "Изольды". На это празднество приглашались обычно дипломатический корпус, иностранные колонии, как европейские, так и американские, и местный бомонд, если только таковой имелся. В Нагасаки немного японцев из высшего общества. Город -- старинная столица шогуна. В ней никогда не жила аристократия. Он населен маленькими людьми, торговцами, ремесленниками, незначительными буржуа. Европейцы, живущие в концессии, не общаются с этими недостойными плебеями, от которых они столь же отличаются воспитанием, сколько и расой. Так что на garden-party, организованной мистрис Хоклей, за отсутствием губернатора и коменданта арсенала, сославшихся на причины военного характера, маркиза Иорисака всецело одна представляла собой японский элемент.
Конечно, от этого она еще больше выделялась.
Верхняя палуба "Изольды", так называемый спардек, расположенный террасой над приемными залами, был превращен в настоящий сад, с газонами, клумбами и большим боскетом цветущих вишневых деревьев. Сто рабочих, тех японских рабочих, из которых каждый стоит шести наших по искусности и трудолюбию, работали целую ночь над этим пейзажем, который казался созданием волшебства. Все было тут, даже водное зеркало, озеро в миниатюре, с мраморными берегами, раковинами, лотосами. У кормы, на эстраде, покрытой газоном, возвышался оркестр и разместился балет: двенадцать гейш в темных одеждах, игравших на тамбурине и шамисене; и восемь танцовщиц, сверкающих всеми цветами радуги, танцевавших, по очереди и группами, живописные и очаровательные пляски старой Японии.
Маркиза Иорисака, наряду с этой выставкой национального изящества и грации, показывалась в платье из шелка "либерти", отделанном венецианскими кружевами и в огромной шляпе из итальянской соломы, украшенной четырьмя страусовыми перьями.
Гости мистрис Хоклей наполнили вскоре этот волшебный сад восторженной и шумной толпой. Это была толпа главным образом американская. И даже в Японии, в этой настоящей родине вежливости и утонченности, американец остается тем же, что и везде: довольно грубым варваром. Гости "Изольды" топтали газоны и обламывали для развлечения нижние ветки цветущих деревьев. После чего, кинув беглый взгляд на танцовщиц, напоминавших на газоне эстрады больших разноцветных бабочек, они спешили спуститься во внутренние апартаменты яхты и брали приступом буфет.
Менее торопливые или, быть может, менее голодные, некоторые группы задержались в розовой тени вишневых деревьев, перед гейшами и танцовщицами. Это были европейцы и наиболее избранные американцы из Бостона и Нового Орлеана. Не слишком пораженные спектаклем и концертом, привычными для всякого обитателя Дальнего Востока, они предпочитали ухаживать за хозяйкой. Мистрис Хоклей сидела на траве и указывала всем на феерический контраст сада, как бы повисшего над морем. Все это изобрел Фельз.
Маркиза Иорисака, чтобы как следует рассматривать вид, склонилась на плечо своей подруги. Немного растерявшись от шума и толпы, она инстинктивно нашла убежище подле единственной женщины, которая не была для нее чужой. Мистрис Хоклей, со своей стороны, находила удовольствие в том, что показывала своим гостям японскую маркизу, одетую парижанкой. И она старалась знакомить ее с возможно большим числом гостей. Но для многих из присутствующих -- туристов, негоциантов, промышленников -- разница была слишком невелика между словами: "японец" и "дикарь". Многие из тех американцев и даже немцев и англичан, которых мистрис Хоклей не без гордости представляла наследнице древних даймио Хоки, обращались с ней скорее, как с редким животным, чем, как с дамой света. Были, впрочем, и исключения.
Было даже одно, которым маркиза Иорисака почувствовала себя польщенной.
За три дня до того посетитель приехал на "Изольду", добиваясь чести быть представленным Жану-Франсуа Фельзу. Случаи, подобные этому, бывали часто. Большое количество иностранцев искали знакомства знаменитого друга мистрис Хоклей.
Разный народ появлялся с этой целью, по большей части, просто любопытствующие. Но на этот раз личность посетителя не лишена была значения. Он был итальянский дворянин очень хорошего рода, князь Федерико Альгеро, из генуэзских Альгеро. А мистрис Хоклей, усердная читательница готского альманаха, знала, что князья Альгеро насчитывают среди своих предков трех дожей. Она очень оценила сеньора столь высокого происхождения, тем более, что князь Федерико оказался человеком превосходной внешности и безукоризненной благовоспитанности...
Приглашенный на garden-party, он явился. Представленный маркизе Иорисака, он склонился перед ней, как склонился бы перед самой благородной дамой Италии и очень церемонно поцеловал ее руку.
-- Я прибыл из Токио, -- сказал он. -- И я имел честь слышать о вас, сударыня, две недели тому назад, у ее Величества императрицы, на празднике вишневых деревьев.
Его английский язык был безукоризнен. Но, узнав, что маркиза владеет французским, он продолжал по-французски:
-- Я уверен, сударыня, что вы предпочитаете французский язык английскому... А еще больше вам понравился бы итальянский.
-- Почему?
-- Потому, что каждая нация предпочитает свой собственный язык, тот, который создан по образцу ее характера и гения. Между японской и английской расами существует такое различие, что вам приходится делать некоторое усилие, чтобы перевести вашу японскую мысль на английский язык. Для перевода на французский потребно уже меньшее усилие. Его почти не было бы при переводе на итальянский, потому что Италия и Япония очень похожи друг на друга.
-- Очень?
-- Да. Вы, как и мы, храбры, учтивы, тонки и рыцарски-благородны. Кроме того, ваши поэты, как и наши, воспели ту же самую нежную и героическую любовь.
Маркиза Иорисака улыбалась, молча.
-- О, -- сказал князь Альгеро, -- я знаю, о чем вы думаете... И вы правы: наши поэты воспевали главным образом страсть любовников к их возлюбленным, а ваши, по обыкновению Азии, любовь женщин. Но что в том? Это доказывает только, что у вас и у нас бремя стыдливости возложено не на те же самые плечи...
Он устремил в глаза маркизы взгляд своих огненных и нежных итальянских глаз.
-- Потому было бы очень забавно, если бы японка позволила итальянцу любить себя...
И он искусно повел флирт...
Большинство приглашенных рассыпались теперь по всей яхте и проникли до кают, с исключительной нестеснительностью не-моряков, не могущих никак убедить себя в том, что судно есть частное жилище, некоторые части которого должны быть так же недоступны, как спальня любого дома.
Фельз, ненавидящий эти вторжения, заперся у себя в каюте. И там, заперевшись как следует на замок, он открыл таинственную папку, скрывавшую от непосвященных взоров портрет, теперь законченный, маркизы Иорисака, одетой, как японская принцесса былых времен. И, глядя на эту маркизу, он вполне утешался, что не видит другую маркизу Иорисака, одетую женщиной Запада.
В одной из гостиных было поставлено несколько столов. Бридж и покер собрали там своих поклонников. В нагасакской концессии много играют. Как играют и в шанхайской концессии, как играют в концессии Иокогамы и в концессии Кобе, как играют вообще, всюду на Дальнем Востоке, где европейцы богатеют и скучают. Игра была довольно высокая. Дамы, даже девушки, подогревали азарт, подымая ставки без меры и осторожности. И золото, и банковые билеты двигались по столу.
Тем временем мистрис Хоклей покинула свой газон и вела в буфет тех из гостей, которые не пожелали ее покинуть. Маркиза Иорисака шла, опираясь на руку князя Альгеро.
-- Правда же, -- говорил князь, -- я не заслуживаю прощенья. Вы, должно быть, умираете от жажды, сударыня... Но, говоря с вами, я забывал о времени.
Он нежно прижимал к себе маленькую ручку, лежавшую на его руке.
Прирученная, маркиза Иорисака смеялась не без кокетства.
Подошел метрдотель.
-- Бокал шампанского? -- предложил князь.
-- Да, пожалуйста... Но лучше большой стакан воды, много воды и льда...
Он пошел сам приготовить просимую смесь. Она попробовала:
-- Хе! Да вы совсем не налили воды.
-- Нет, налил, но немного... Мистрис Хоклей не позволила налить больше. А кроме того, сударыня, такая европейская женщина, как вы, не станете здесь изображать японку и не потребуете воды или чая!
Она опять рассмеялась и выпила. Князь коварно подлил виски в шампанское.
Мистрис Хоклей подошла:
-- Митсуко, дорогое дитя, я так счастлива, что вы здесь. Не правда ли, -- обратилась она к князю Альгеро, -- она хорошо поступила, отбросив глупые предрассудки страны и придя сюда, как будто бы сам маркиз был здесь и мог сопровождать ее?
Князь согласился. Он спросил только:
-- Маркиз Иорисака на войне?
-- Да. В Сасебо. Он вскоре вернется, покрытый славой, и я уверена, что он будет доволен узнать, что в его отсутствии его жена вела свободную и веселую жизнь американской или европейской дамы. Да, он будет доволен, потому что он вполне цивилизованный человек. И я желаю немедленно выпить за его успех против русских варваров.
Обносили имбирные коктейли. Маркизе Иорисака пришлось принять стакан из рук мистрис Хоклей.
Князь Альгеро опять прижал к себе маленькую ручку без перчатки.
-- Бесспорно, -- сказал он, -- офицер, которому выпало на долю счастье сражаться, не потерпит, чтобы жена его была печальной в то время, как он выигрывает сраженья!
-- Это очень хорошо сказано! -- подтвердила мистрис Хоклей.
И она велела принести еще коктейля.
Несколько позднее, все еще в сопровождении князя Альгеро, маркиза Иорисака вошла в игорную залу.
Уже несколько времени она шла в каком-то полузабвении. Ей было очень жарко, и в висках стучало, как от странной лихорадки. Беспричинная веселость овладела ей и прорывалась порой неожиданным смехом. Теперь, когда она чувствовала пожатие сильной руки, на которую опиралась, она отвечала на него пальцами и ладонью.
Японские дамы иногда не прочь отведать национального сакэ. Но сакэ -- напиток настолько легкий, что его можно пить большими чашами. Американские коктейли не так безвредны, да и шампанское, если к нему прибавить немного алкоголя...
Между столами игры в бридж и покер несколько космополитических игроков устроили баккара. Баккара без банкира, маленькую железную дорогу, приятно обходившую вокруг стола, обогащая умелых игроков за счет неосторожных. В ту минуту, когда входила маркиза Иорисака, всеобщее внимание было как раз обращено на этот стол. Игра за ним приняла один из тех страстных оборотов, когда она перестает быть развлечением, становясь борьбой. Две молодых женщины, одна немка, другая англичанка, первая, сидя за столом, вторая, понтируя стоя, сразились, и большая куча кредитных билетов разделяла их. Англичанка только что проиграла пять раз подряд, и ее пять раз удваивавшаяся ставка представляла теперь ту пачку, участь которой должна была решить шестая карта.
Ироническая и несколько наглая немка считала:
-- Пятьдесят, сто, двести... Здесь четыреста иен.
Упрямая англичанка бросила:
-- Ва-банк!
-- Даете карту?
-- Восемь.
Раздался гул голосов: немка еще раз выиграла.
Ничто не чуждо японке более чем игра, конечно, в том смысле этого слова, который относится к баккара. Хотя маркиза Иорисака и прожила четыре года в Париже, но ей не приходилось видеть игру в карты, если не считать молчаливый и важный вист дипломатических гостиных.
-- Здесь восемьсот иен, -- воскликнула немка, с оттенком вызова.
И так, как ее противница молчала, она прибавила:
-- На этот раз вы больше не идете "ва-банк"?
При этом вызове англичанка густо покраснела. Но восемьсот иен -- это восемьдесят фунтов стерлингов и эта сумма кругленькая, в особенности для того, кто только что уже проиграл столько же. Очевидно, у англичанки не было больше восьмидесяти фунтов, потому что она обвела присутствующих взглядом, вызывая компаньона.
-- Кто хочет идти со мной в половину?
-- Вас это позабавит? -- спросил князь Альгеро маркизу Иорисака.
-- Да, -- ответила та наугад.
-- Маркиза идет в половину! -- объявил князь, кладя на стол свой бумажник.
Все обернулись в сторону вновь пришедшей, которой англичанка улыбнулась с благодарностью и на которую немка кинула враждебный взгляд.
Карты были сдадены.
-- Возьмите их, сударыня, -- предложила любезно английская дама.
Маркиза Иорисака взяла карты и, не опытная в игре, протянула их своему кавалеру:
-- Что надо делать?
Альгеро посмотрел и рассмеялся.
-- Надо крикнуть: "девять"! Вы выиграли!
И он выложил карты на стол.
Торжествуя, в свою очередь англичанка придвинула к себе ставку и, отделив от нее четыре билета по сто иен, сказала:
-- Это ваша доля, сударыня...
Маркиза Иорисака взяла эти деньги, широко открыв удивленные глаза.
-- Четыреста иен?.. -- спросила она князя, который уводил ее от столов. -- Но если бы я проиграла, то я потеряла бы четыреста иен?
-- Да, конечно...
-- Но их не было в моем кошельке!
-- Не все ли равно? Вы разрешили бы мне одолжить их вам.
Она рассмеялась:
-- Да, я позволила бы... да... но...
-- Разве мы не друзья?
Они были одни в вестибюле, засаженном пышными цветами. Князь наклонился к ней внезапно.
-- Друзья... и даже... несколько больше?
И он прикоснулся губами к маленькому накрашенному ротику...
Маркиза Иорисака нисколько не рассердилась и не отшатнулась. Ей становилось ужасно жарко, и голова ее то была тяжела, как свинец, то легка, как пробка. В этом приступе головокружения, после шампанского, коктейля и баккара, поцелуй уже не казался такой ужасной вещью. К тому же усы итальянца были шелковисты и надушены каким-то незнакомым ароматом, пьянящим, огненным...
Вдруг оркестр заиграл вальс. И крайняя гостиная "Изольды", большая зала, сделанная специально с этой целью, тотчас же наполнилась кружащимися парами.
-- Вы должны повальсировать, -- потребовал князь Альгеро.
-- Но я не умею.
Еще более, чем наша игра, наши танцы непонятны и скандальны для японцев. Япония вовсе не страна, где царит целомудрие; но ни мужчина, ни женщина не согласились бы дойти в бесстыдстве до того, чтобы обниматься на глазах у публики.
Но, охваченная князем, маркиза Иорисака поспешила забыть еще несколько предрассудков и, без сопротивления, отдалась бесстыдному вихрю.
-- Как очаровательна! -- воскликнула мистрис Хоклей, глядя с порога залы на маркизу Иорисака, танцевавшую до потери дыхания, покрасневшую, с разбившейся прической, захваченную в объятия итальянского князя, как маленький фазан из Ямато, трепещущий в когтях какой-то заморской хищной птицы.