РАСПИСКИ БЕЗ ВСЯКОГО ЗНАЧЕНИЯ
Когда маркиза Доре толкнула полуоткрытую калитку, спускавшийся господин почтительно снял шляпу и, согнувшись, посторонился, чтобы пропустить гостью. А гостья, направив на него свой лорнет, подскочила от удивления:
-- Что? -- пробормотала она сквозь зубы. -- Селадон? Ба!..
Селадон -- безукоризненный тип парикмахера, жирный, щеголеватый и напомаженный, удалялся бесшумными шагами, с видом грабителя, вдруг узнавшего дом, который он ограбит ближайшей ночью.
-- Ба! -- повторила маркиза. -- Селадон в вилле Шишурль?
Селадон закрыл калитку и скрылся за стеной сада. Но маркиза Доре несколько мгновений стояла как вкопанная на крыльце, подобно межевому столбу на дороге, и пристально смотрела на стену, за которой скрылся Селадон.
-- Ну да... -- отвечала Селия четверть часа спустя. -- Ну да! Он приходил, чтобы одолжить мне денег. Вы знаете, когда Селадон утруждает себя...
Маркиза в отчаянии всплеснула руками.
-- Но вы, несчастная малютка, вы не знаете, в какие лапы вы попали! Вы думаете, что Селадон -- это такой же человек, как все остальные?
-- Это ростовщик, как все ростовщики.
-- "Как все ростовщики"! Нет, она поразительна! Что же -- вы знали их всех? Скажите только, что вы не заслуживаете розги!
-- Ну, Доре!..
-- Ничего не "Доре"!.. Вы заслуживаете розги. И она не сказала мне ни одного слова, это чудовище!.. А я-то думала, что она купается в золоте. Так как же? У вас есть долги?
-- Черт возьми!.. Конечно...
-- "Конечно"!.. Вы меня с ума сведете. "Конечно"!
-- Ну да, Доре, конечно. Это очень просто! Вот уже шесть недель, как Пейрас бросил меня.
-- О, этот-то! Даже если б вы прицепили его к вашей юбке, и то вы бы не слишком разжились с него.
-- Возможно... Но вот уже шесть недель, как у меня нет друга, -- чем же мне жить, по-вашему? Не забудьте, что сама Мандаринша советовала мне остаться некоторое время одной. В тот вечер вы были того же мнения. Кроме того, и вы, как и она, советовали мне устроить мой дом для приемов, бросить столовку, вести хозяйство и принимать побольше подруг. Моя бедная Доре, они дорого стоят, эти чайные сервизы, скатерки Ренессанс, стекло из Мурано. У меня было немного денег. Но я уже давно сижу на мели.
-- Ну и?..
-- Ну и я стараюсь выпутаться!..
-- Но вы, чтоб выпутаться, берете взаймы у самого грязного человечишки в Тулоне!
-- О, я начала с того, что занимала у других.
-- Да ну?
-- Да. Сперва у этой славной матушки Агассен.
-- Она неплохая женщина.
-- Конечно! Она дала мне сейчас же, и без всяких процентов. Только у нее самой не было достаточно денег. Она сделала все, что могла. Она даже заняла у других. Словом, всего я получила сто сорок франков. И так как у меня появился кредитор, мне пришлось дать расписку на шестьдесят франков матушке Агассен. О, она-то мне доверяла, но ее любовник... Потому что у нее есть любовник, вы знали это?
-- Нет.
-- Я тоже не знала. Словом, у нее есть любовник, и он распоряжается деньгами.
-- Бедная женщина! В ее возрасте, возможно ли! Ну, и с распиской на шестьдесят франков?
-- С распиской на шестьдесят франков я должна была подписать другую, для кредитора, который дал матушке Агассен еще восемьдесят франков.
-- Ай!.. И на какую сумму эта вторая расписка?
-- На сто тридцать. О, матушка Агассен не советовала мне подписывать. Она мне сказала: "Он жадюга, этот кредитор..." Некий Галежан, вы знаете?
-- Галежан?.. Нет, не знаю.
-- Так вот... Что мне было делать? Я все-таки подписала, так как ничего другого не оставалось.
-- Разве вы в этом месяце не получили ничего от Ривераля?
-- От Ривераля? Как же, -- сто франков, но что сделаешь на сто франков? На одни домашние расходы уходит втрое больше. А портниха, а модистка, а белошвейка, а безделушки...
-- Почему вы не сказали мне обо всем этом?
-- Есть о чем рассказывать... Я собиралась сказать вам все сразу. Ну вот, я кончаю: сто франков Ривераля и сто сорок матушки Агассен, вы можете сосчитать, на сколько мне хватило этого: на неделю. Но право, эта бедняжка матушка Агассен попала в настоящий переплет -- она продавала вещи. Она предложила мне муфту из монгольской кошки, совсем мало подержанную, и я никак не могла отказать ей после той услуги, которую она мне оказала. Но все-таки эта муфта высосала из меня шесть луи.
-- Шесть луи?.. Значит, в общем от матушки Агассен вы получили двадцать франков деньгами и монгольскую кошку и дали расписок за это на девяносто франков?
-- Ну да, из-за этого кредитора, этой жадюги -- Галежана, но вы понимаете, что я была вынуждена добывать еще деньги на прошлой неделе. Матушка Агассен посоветовала мне пойти к старой Эльвире, на Пушечной улице. Ах, дорогая моя!.. Никогда, о никогда еще я не видала подобной конуры. И этот блуждающий скелет, одетый в ярко-зеленое и сопровождаемый дюжиной кошек, которые с мяуканьем бродят за ней. Мне это даже приснилось.
-- И в самом деле, есть чему присниться, я знаю ее, эту старую Эльвиру, подумать только, малютка, что эта самая женщина двадцать лет назад была царем и богом в "Цесарке".
-- Да что вы говорите?
-- Вы не знали? Как же... Конечно, старая Эльвира была красива, элегантна, и ее все обожали! Фабрега, контр-адмирал -- я еще время от времени сплю с ним, -- Фабрега знал ее, когда он был мичманом. Лучше ее не было. Чем только не становятся люди... Страшно подумать. А теперь, вы говорите, у нее можно перехватить на недельку, у старой Эльвиры? Теперь я понимаю, чем она живет. Раньше я не понимала.
-- Да, она дает взаймы, и не на недельку, а на месяц. Она дала мне двести франков, и я подписала расписку на двести двадцать, с тем чтобы тридцать первого уплатить или возобновить.
-- Вы возобновили?
-- Ну ясно!.. И выдала новую расписку, на двести сорок. Но уже вчера у меня не было ничего, кроме долгов. А матушка Агассен пришла сказать мне, что ее кредитор, эта жадюга Галежан, угрожал наложить на ее имущество арест.
-- Тра-та-та...
-- Заодно она принесла мне пеньюар из расшитого муслина, красивая штучка, весь убранный кружевами.
-- Вы его взяли?
-- Да, я вам покажу. Его продавала одна женщина. Матушка Агассен сказала мне, что если я не могу уплатить ей сейчас же, то мне стоит только купить пеньюар. Это устраивает все, так как женщина, продававшая его, была также должна кредитору. Таким образом, представив мою расписку... А пеньюар -- это настоящая дешевка: сто пятьдесят. Одни кружева стоят дороже.
-- Все это очень сложно. Итак, вы подписали?
-- Я подписала. А потом подсчитала: у меня в кошельке не было больше ни сантима, все поставщики бомбардировали меня счетами; у меня скопилось счетов на шестьсот франков. Тогда я вспомнила о Селадоне. О ком же еще?
-- Бедняжка...
-- Почему "бедняжка"? Селадон был очень мил. Надо вам сказать, что мы с ним уже беседовали об этих делах в его кабинете. Вы, конечно, бывали в его кабинете? На площади Зеленой Курицы?
-- Да, прежде, когда я была еще глупа. Мой первый друг там и откопал маленькие плоские часики, которые до сих пор у меня. Это была поразительная дешевка. Мой первый друг так и ухватился за них, а потом оказалось, что он заплатил ровно вдвое дороже, чем за новые.
-- Возможно! Все-таки на площади Зеленой Курицы можно найти очень дешевые вещи. Вы не станете отрицать этого, Доре. В прошлом месяце... Как раз в четверг, когда Рабеф привел к нам своих друзей, Китайца, Мадагаскарца и Суданца, мне захотелось какого-нибудь особенного украшения.
-- Ах, эта большая коралловая цепь, которая так вам идет?
-- Вы угадали! Ну вот! Селадон купил ее для меня на аукционе.
-- Цена?
-- Я даже не знаю! Он не хотел сказать мне.
-- Ох!
-- Доре, ну чем же я, наконец, рискую? Селадон твердил мне по крайней мере сто раз, что он рассчитается с моим будущим любовником, что это вовсе не мое дело -- платить за безделушки, и что к тому же не поздно будет вернуть цепь, если мой будущий любовник окажется скупердяем.
-- Старая история. Мне ее уже рассказывали. Вы увидите, как окончится эта история. Но цепь -- это еще ничего. Рассказывайте дальше.
-- Дальше... Ну вот. Это было в тот день, когда Селадон обольстил меня цепью. Началось с комплиментов; уж я была и такая, и сякая, и уж такой-то красавицы и не было! И вот этот тип поднимается, обходит вокруг стола, увлекает меня в угол комнаты и начинает откровенничать. О, это отняло у нас порядком времени. Тут пришли две светские дамы, и господин Селадон показывал им изумруды -- четыре больших красивых камня, которые одна актриса из Марселя хотела сплавить. О дорогая моя, если б вы знали, чего только Селадон не насказал мне про них! У меня мороз бегал по коже при мысли, что они могут услышать! Оказалось, что каждая из них спит с мужем другой. Хорошенькая дыра этот тулонский высший свет.
-- Ну, знаете, сплетни Селадона!..
-- Затем он спросил меня, как это я обхожусь без любовника. Это его страшно удивляло. Такая женщина, как я!.. Его слова еще звенят у меня в ушах! "Не может быть, чтобы вы не нашли себе никого подходящего". Он взял обе мои руки и тихо шептал мне: "Милая дамочка, я буду счастлив, упоен, если смогу быть полезен вам. У меня бывает столько народу. Весь город... Хотите, я подыщу вам кого-нибудь подходящего? Человека женатого, молодого, славного, который хотел бы иметь надежную любовницу". Я сказала ему, почему я предпочитаю побыть одна с месяц еще: "Сколько захотите, милая дамочка, но жить одной, это стоит так дорого. Так вот, когда ваш кошелек будет пуст, вспомните о Селадоне. В Тулоне столько поганых ростовщиков, которые рады будут поживиться вами; со мной, вот увидите, всегда можно устроиться". В заключение он так сдавил мне пальцы, что кольцо врезалось в тело, а потом обратился к двум светским дамам, к тем самым, которые спят каждая с мужем другой, и стал всячески соблазнять их изумрудами!.. Даже если бы они были королевами, он не мог бы быть более учтивым с ними.
-- Короче говоря?
Короче говоря, позавчера, нет вчера, я спутала, да, вчера, после визита матушки Агассен... Я сейчас покажу вам муслиновый пеньюар. Так вот, после визита матушки Агассен я села в трамвай и подумала: "Теперь остается только Селадон". Слезаю на площади Зеленой Курицы, звоню у дверей кабинета. Дорогая моя, я не успела закрыть дверь, как Селадон уже знал все: едва он меня увидал, он обо всем догадался. Говорите что угодно, но только этот человек не дурак.
-- Дурак! О, к несчастью, нет.
-- Вы имеете против него зуб! Ну слушайте же и скажите только, что он не был мил: я еще не раскрыла рта, как он взял меня за руки, как в первый раз, и даже не дал мне труда просить его. "Моя милая дамочка, моя дорогая красотка, я ведь вам уже сказал: все, что вам угодно! Ну скорее, сколько вам нужно?" Я не знала, что отвечать. Он закрыл глаза, улыбнулся и стал подталкивать меня к дверям. "О, я вижу, что вы стесняетесь! Завтра в четыре часа вечера я позвоню у дверей вашей виллы и принесу необходимое".
-- И он принес?
-- Дорогая! Тысячу франков!.. И кроме того, два браслета.
-- Вы за них заплатили?
-- Он не хотел взять ни одного су! Но у меня было бы слишком много долгов. О, я настояла на том, чтобы сейчас же внести половину стоимости. Триста из шестисот. А остаток до тысячи, семь красивых, совершенно новых бумажек, вот, посмотрите, в моем кошельке!.. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь... С семьюстами франков я протяну шесть недель.
-- При условии, что старая Эльвира оставит вас в покое.
-- Если даже она меня не оставит. Я ей должна всего двести сорок! Пускай приходит. Я ее отправлю прогуляться.
Селия торжествующе размахивала маленьким полным кошельком.
Но Доре покачала головой:
-- А через шесть недель, малютка?..
-- Ба, через шесть недель... Может быть, я возьму главный выигрыш Трехцветной лотереи. У меня как раз два билета, -- подарок Пейраса.
-- Как бы вместо главного выигрыша вас не описали за долги, -- проворчала маркиза.
-- Описали?
-- Да, дорогая моя! Вы еще не знакомы с господами судебными приставами?
-- Нет.
-- А я так да. И не со вчерашнего дня! Когда я была девчонкой, нас описывали шесть раз в год, раз за разом. И я хорошо познакомилась с этим. Так что я даже изобрела новую игру, чудесную игру, в которую мы играли с ребятишками нашего квартала.
-- Какую игру?
-- Игру в судебного пристава, который приходит описывать! Я была приставом, так как знала больше всех. На тротуаре углем рисовала квартиру и мебель. Я брала под мышку мой ранец, на голову надевала фуражку и торжественно входила в нарисованную квартиру. Сейчас же другие играющие, которые изображали семейство и соседей, начинали меня ругать, как только умели. В этом заключалась игра. Были даже специальные ругательства. Меня полагалось ругать тунеядцем, бездельником, вампиром. Я составляла протокол и подписывала акт. После этого полагалось спорить из-за кровати, платья и инструментов. Наконец, я отворачивалась от них и плевала на пол. Тогда все начинали рыдать и отправлялись в кабак "Утешительница". Кабаком был фонтан. Ах, это была веселая игра! Позднее, дорогая моя, я играла в нее уже с настоящим приставом, который описывал по-настоящему. Но это было уже не так забавно. И вот я раз и навсегда поклялась себе, что это никогда, никогда, никогда больше не повторится! Вы же не начинайте даже. Это будет гораздо проще и гораздо выгоднее.
-- Ба! Мне не угрожает никакой опасности. Да сядьте же, бедняжка Доре. Рыжка принесет нам две слезы хереса. Это вас успокоит. Сегодня вы пессимистка... Хотите, я поиграю для вас на рояле? Еще нет шести, а Мандаринша придет до обеда, чтобы испробовать новые камбоджийские циновки.
Видеть Мандариншу до семи часов вечера не у нее дома казалось невозможным. Но дружба делает чудеса. За шесть недель Мандаринша и Селия сделались закадычными друзьями. Первая была просветительницей, вторая просвещалась, и это связывало их. Сначала самолюбию Мандаринши льстило то, что Селия стала ее покорной ученицей, потом ее задели за живое ее быстрые успехи, и, наконец, она воспылала все возрастающей привязанностью к этой нежной и признательной ученице. Так что они вполне серьезно обсуждали план совместной жизни. А пока Мандаринша охотно вставала на два часа раньше и отправлялась курить свои предобеденные трубки на циновках виллы Шишурль. И маркиза Доре не могла опомниться от изумления.
-- Ну, -- сказала она в первый же день, -- теперь солнце может закатиться утром и встать вечером, и я не стану удивляться.
Но Мандаринша, продолжая спокойно приклеивать к приготовленной трубке шарик опиума, ответила, раньше чем приложиться к нефритовому мундштуку своими красивыми изогнутыми губами:
-- Ну вот еще, Доре. Какая разница -- курить здесь или там? Циновки Селии лучше моих. А рояль вы забыли? Селия, прошу вас, -- что-нибудь из Бетховена...
Л'Эстисак научил Мандариншу любить классическую музыку.
Но на этот раз, когда Мандаринша пришла, Доре не дала ей испробовать новые камбоджийские циновки: еще с порога она заявила ей ex abrupto27:
-- Дорогая моя, а Селия-то какова, а? Знаете, кто вышел отсюда?
-- Нет. Фальер, что ли?
-- Селадон!
Скрестив на груди руки, сделав трагическую мину и выставив ногу так, что юбка облегала ее наподобие античного пеплоса28, Доре произнесла это жуткое имя с самым театральным ужасом. Но Мандаринша ответила с обычным спокойствием:
-- Ага!.. Будь это Фальер, это было бы забавнее.
И, увидав приготовленную циновку, растянулась на ней во весь рост, даже не сняв шляпы. Затем, приготовляя прибор для курения, она заметила вскользь, мимоходом:
-- Да, кстати о Фальере... Только что, шагах так в ста отсюда, я встретила одну важную особу, которая, кажется, слоняется в этих краях, -- это синьор Пейрас, с вашего позволения. Его "Ауэрштадт", должно быть, вернулся в порт вчера вечером и с нынешнего дня... Селия, милочка!.. Что я вам говорила? Вы становитесь умнее: синьор Пейрас приближается.
Но маркиза Доре вскочила:
-- Тут говорят о Пейрасе! Послушайте, Мандаринша! Вы не понимаете, что ли? Селадон, ростовщик Селадон вышел отсюда.
-- Ах да, да, -- подтвердила Мандаринша, поворачиваясь на камбоджийской циновке. -- Прекрасно понимаю. Я сама должна ему.
-- Ну! Итак?
-- Итак, очевидно, Селия тоже задолжала ему. Это досадно -- тем более что Селадон -- паршивая сволочь, но мы тут ничего не можем поделать, не так ли?
Селия, сидя на табурете у рояля, презрительно пожимала плечами. Когда Мандаринша произнесла свой приговор над ростовщиком Селадоном, она остановилась.
-- Паршивая сволочь?.. Отчего так? Что сделал вам этот несчастный Селадон?
Мандаринша не торопясь ответила:
-- Господи! Всю свою жизнь он делал все, что мог, чтоб ссорить, разлучать и разорять процентами всех мужчин и всех женщин, которые имели удовольствие встретить его на своем пути. Сплетни, интриги, клевета, анонимные письма, барышничество, шантаж -- вот его занятие, и ничего другого он никогда не делал. Спросите дам полусвета, которых он объедал, спросите светских женщин, которых он бесчестил, спросите мужей и любовников, которым он доставлял сведения, а в особенности спросите судебных приставов, которые описывали для него имущество. О, его шкатулка -- известный источник катастроф. Попав туда -- раскрывай зонтик, черепица будет протекать. Я там побывала, я знаю, что говорю. В каждом городе всегда есть дрянной человечишка, который живет тем, что эксплуатирует всеобщую нужду, ошибки, тайны и несчастья. В Тулоне такой человечишка -- Селадон!..
-- Здорово вы его обработали!
-- Да, но не так, как он обработал мичмана Лебуа, который должен выйти в отставку, оттого что Селадон втянул его в какое-то темное дело, не так, как он обработал маленькую мадам Топаз, которая позабыла на площади Зеленой Курицы золотой кошелек с двумя письмами... Впрочем, существуют даровитые люди, которые ускользают даже от Селадона, вот мы обе -- Доре и я. Вы будете третьей.
Она раскрыла прибор, достала лампочку, иглу, мехи и трубку; только сделав все это, она сняла шляпу, когда, не прекращая своей плавной речи, положила голову на изголовье циновки. Наконец, она открыла банку с опиумом, стала раскуривать первый шарик и умолкла.
Тогда маркиза Доре, с самого начала и до конца не перестававшая выражать одобрение речам Мандаринши, поспешила сделать вывод:
-- Итак, малютка, вас не оправдали, -- произнесла она.
Селия насмешливо улыбнулась. Она позвонила. С проворством, нисколько не напоминавшим прежней медлительности, появилась в дверях Рыжка, нарядная и расфранченная, неся в руке с совсем чистыми ногтями поднос полированного дерева с графином хереса и тремя венецианскими стаканами цвета мертвой воды.
Искушенная в трудном искусстве наполнять и подносить чашки, рюмки и бокалы, хозяйка дома поставила первый стакан перед курильщицей рядом с лампочкой, горевшей желтым пламенем; потом с нежностью поднесла второй стакан маркизе:
-- Доре, пейте, милочка!.. Сквозь это прекрасное вино я буду казаться вам совсем иной, белее, чем самый белый горностай.
Та выпила, но продолжала покачивать головой. Развеселившаяся Селия разразилась смехом.
-- Доре, крошечка моя! Умоляю вас, не надо дуться. Послушайте, если вам только этого и нужно, чтоб утешиться, я все скажу вам и Мандаринше. Я разорюсь через шесть недель, не так ли? Так вот, если в течение этих шести недель, считая с сегодняшнего дня, я дам себе труд пошевелить пальцем...
-- Ну? -- спросила Доре, еще не доверяя, но уже несколько успокоившись, и тотчас же добавила доверчиво: -- Вы имеете кого-нибудь в виду?..
Но с камбоджийской циновки, которую уже заволакивал серый дым, раздался голос Мандаринши. Это уже не был равнодушный и насмешливый голос, несколько минут назад разоблачивший ловкие проделки шантажиста, ростовщика и мошенника Селадона. Это был голос странно звонкий, и каждое слово звенело, как удар стального молота по шпаге:
-- Селия, милочка! Стоит ли иметь что-нибудь в виду из-за таких пустяков, как уплата долгов!
В эту минуту Селия подносила к губам полный стакан. Но, очевидно, она ни разу не отхлебнула и пронесла его мимо рта, так как внезапно отодвинутый стакан оставался на подносе наполненным до краев. Селия же, прижав к губам платок, повернулась к окну и полной грудью вдыхала зимний ветерок, позолоченный солнцем, пахнущий смолой и насыщенный острыми солеными брызгами.