17 сентября 1912 года утром колокола старой церкви, видевшей двумястами пятьюдесятью годами раньше обручение короля Людовика XIV с инфантой Марией-Терезой, весело звонили к другой свадьбе, правда, уже не королевской, но все же весьма блестящей. Хорошенькая мадемуазель Изабелла Эннебон, в течение двух сезонов служившая в Беаррице предметом всеобщего поклонения, выходила замуж за Поля де Ла Боалля, секретаря посольства, чемпиона тенниса и стрельбы в цель. Этого уже было вполне достаточно, чтобы взволновать население Сен-Жак де Люзя. Суровое поселение баскских корсаров в то время еще не сделалось модным морским курортом. Там находились только одно скромное казино, гостиница и дюжина дач, по большей части весьма скромных.
Следовательно, свадьба, которая справлялась в Сен-Жак де Люзе, тоже должна была носить скромный характер. Тем не менее, главную улицу городка заполняла толпа рослых и плечистых парней в черных беретах и изящных девиц с профилями, пригодными для камей, не говоря уже о бесчисленных стариках и старухах со смуглыми головами, словно вырезанными из дерева рукою скульптора. Повсюду были слышны жесткие звуки баскского наречия: жители Эскуаллерии не любят говорить на чужих языках и всегда предпочитают обходиться своим собственным.
Новобрачные еще не прибыли. Их только ожидали, и любопытство толпы было явно благожелательным: девушка и ее жених, избравшие для свадебной церемонии Сен-Жак де Люз вместо Биаррица, несомненно, принадлежали к наилучшему обществу. Тамошние -- биаррицские -- священники, конечно, публика ненадежная! То ли дело Сен-Жак де Люз, где жили только истинные христиане и верные католики. Толпа с нетерпением ждала новобрачных...
Художник Перико Арагуэс, испанец, сорок лет тому назад натурализовавшийся в стране басков, хлопнул по плечу Рамона д'Уртюби, владельца маленькой усадьбы, поэта, охотника и большого любителя игры в мяч...
-- Что это, старина?.. И ты уже начал следить за светскими свадьбами?
-- Смейся, смейся... -- отвечал тот с улыбкой. -- Ты прав. Но дело в том, что я знаком с обоими семействами. Они меня попросили сыграть на органе свадебный марш.
-- Вот как?.. Получше тебя они никого не нашли?
Они были очень дружны и составляли друг с другом презабавный контраст. Художник Арагуэс, худой и высокий, всегда гладко выбритый, казался гораздо моложе своих шестидесяти лет, несмотря на многочисленные морщины, бороздившие его насмешливое лицо. У дворянина Уртюба, коренастого и невысокого, с густой растительностью по всему лицу от висков до подбородка, уже была сильно заметна проседь в волосах, хотя ему едва лишь перевалило пятьдесят... Испанец, портретист, писавший главным образом женщин, с иронической проницательностью глядел на окружающий мир. Баск, наоборот, был полон какого-то детского воодушевления, которое свойственно людям, привыкшим к простой жизни, к горам и одиночеству. Действительно, Рамон д'Уртюби редко покидал свое тихое убежище на берегу Рюн, в то время как Перико Арагуэс, несмотря на красоту и благоустройство собственной виллы, лучшей во всей округе, неустанно скакал из Биаррица в Мадрид, из Мадрида в Париж, из Парижа в Довилль, из Довилля в Нью-Йорк. Из Нью-Йорка в Канны. Он по-своему очень любил Эскуаллерию, но еще больше он любил жизнь и цивилизацию, то есть -- платья, улыбки, любовные уверения и модные страсти...
-- Что ты мне сказал, черт возьми! -- воскликнул вдруг испанец. -- Ты знаком с обоими семействами? -- И он показал пальцем на портал церкви, словно новобрачные были уже там...
-- Да, -- ответил баск совершенно серьезно.
Однако в тоне Арагуэса звучала насмешка, а его большой рот искривился в иронической гримасе:
-- Ба. Я всегда думал, что Ла Боалль -- сирота.
-- Да, да, -- сказал баск. -- Действительно, со стороны Ла Боалля не с кем и знакомиться, кроме него самого, но со стороны невесты... Я знаю обеих, и мать и дочь. Именно мадам Эннебон и настояла, чтобы я сыграл марш.
-- А с папашей Эннебон ты знаком?
-- Нет... Разве существует вообще -- папаша Эннебон?
-- ...Полковник французской армии... командует пехотным полком не то в Бретании, не то... в Бомбее.
-- И он не приехал на свадьбу своей дочери?
-- Как видишь. Я слышал, что он и мамаша Эннебон не особенно хорошо уживаются вместе.
-- О, "мамаша Эннебон"...
-- Да, да, "мамаша Эннебон" -- звучит странно. Она... кажется моложе собственной дочери.
-- Да, ее можно принять за сестру, и едва ли за старшую. Во всяком случае на нее приятно смотреть. А для меня это самое главное.
-- Если о главном -- дочь красивее матери.
-- Ах, нет! Да...
Лишь только речь зашла о красоте, баскский дворянин Рамон д'Уртюби сразу заволновался и заупрямился.
-- О вкусах не спорят, -- спокойно заметил художник. -- Смотри -- Праэк. И он не мог удержаться от того, чтобы прийти сюда. Даже он... А он, наверное, согласится с тобой, этот Праэк...
Про человека, которого Перико Арагуэс только что назвал по имени, было трудно сказать, что он действительно находится "здесь" -- до того он казался задумчивым и рассеянным. Только после двукратного произнесения его имени он повернул голову в сторону Арагуэса.
Это был еще совсем молодой человек, лет тридцати или даже меньше, и притом человек весьма привлекательный. Его нельзя было назвать красивым, но в наружности было нечто более ценное, чем красота.
Он подошел и с полнейшим безразличием спросил:
-- С чем я должен согласиться?
-- Ни с чем, -- решительно ответил Арагуэс. -- Мы только толковали с Уртюби, принадлежишь ли ты к числу приглашенных на свадьбу.
-- Никто на свадьбу не приглашен. Она будет отпразднована в тесном семейном кругу.
-- Ну так что же? Может быть, и ты принадлежишь к этому тесному кругу?
-- Отчего ты так думаешь?
Это было сказано так резко, что испанец Арагуэс умолк. Рамону д'Уртюби тоже не хотелось говорить. И все трое стали глядеть на улицу, хотя ничего еще не было видно.
Все в городке знали, что Фред Праэк ухаживал прежде за мадемуазель Эннебон. О, это был вполне невинный флирт, в этом не могло быть никакого сомнения, тем не менее многие -- конечно, в очень почтительном тоне, -- предсказывали их свадьбу. Молодые люди во всех отношениях так великолепно подходили друг к другу и по возрасту, и по взаимной склонности, и по материальному состоянию... (Фред Праэк был владельцем больших поместий.) И вдруг, совершенно неожиданно, была объявлена помолвка мадемуазель Эннебон с Ла Боаллем.
Поль де Ла Боалль, дипломат и спортсмен, несомненно, был фигурой заметной. Но его меньше знали, чем Праэка, по крайней мере здесь, в Сен-Жак де Люзе.
И лишь Рамон д'Уртюби обо всем этом не знал ровным счетом ничего. Вряд ли он даже расслышал последние фразы, которыми обменялись Арагуэс и Праэк. Мечтательный, как всегда, он совсем забыл о своих приятелях и уже собирался направиться к большой лестнице из камня и железа, которая налево от паперти вела вверх на галереи и клирос для органа. В стране басков принято разъединять в церквах оба пола. Низ принадлежит женщинам. Мужчины присутствуют на богослужениях, стоя на галереях по обеим сторонам. Подниматься наверх надо по наружной лестнице. И вдруг у простодушного Рамона мелькнула мысль, показавшаяся ему настолько очевидной, что он даже не представлял себе возможность какого-нибудь возражения. Обернувшись назад, он сказал с восторгом и глубоким убеждением:
-- Послушай-ка, художник, как тебя там звать... Я думаю, что ты должен написать картину... Вряд ли ты найдешь других новобрачных, которые бы так подходили друг к другу, как эти.
Праэк резким движением отвернулся в сторону. Арагуэс же пристально посмотрел на музыканта и на губах его заиграла странная улыбка...
-- Которые бы так подходили друг к другу, как эти? -- повторил он. -- Гм... Ты так думаешь?
Уртюби остановился -- совершенно озадаченный...
-- Ну да, -- сказал он, -- конечно! -- Он с беспокойством посмотрел на испанца. -- А ты не думаешь?
-- Может быть, да. А может быть, и нет!.. -- загадочно сказал тот по-испански.
-- О! -- воскликнул Уртюби и -- задумался...
Арагуэс продолжал с улыбкой смотреть на него. Ни тот, ни другой не замечали, что Праэк хоть и смотрел в другую сторону, прислушивался внимательно к их разговору.
-- Послушай, -- проговорил Уртюби, -- что ты хочешь этим сказать? Неужели... неужели... О, Боже, я ведь ничего не знаю... Неужели мадемуазель Эннебон выходит замуж по принуждению?.. Или Ла Боалль женится не по доброй воле?
У Праэка, внимающему их разговору, дрогнул подбородок.
-- Нет, нет, -- неопределенно возразил Арагуэс. -- Не это... Я имею в виду совсем другое...
Он заколебался. Потом пожал плечами и сказал:
-- Ну, не допытывайся, ступай! Это слишком сложно для тебя, музыкант!
Но тот, искренне взволнованный, не унимался:
-- Арагуэс... Что же это такое?.. Ты не хочешь ведь утверждать, что крошка Изабелла, такая милая, такая хорошая... Что она рискует стать несчастной?..
-- Что я могу знать? -- сказал Арагуэс.
На мгновение с его лица исчезла обычная на нем ирония.
-- Ну, иди, иди скорей, -- сказал он вдруг, -- ступай к своему органу... Вот уж подъехали автомобили с виновниками торжества.
Действительно, толпа задвигалась. Арагуэс и Праэк прижались к стене дома, у которого стояли. Оба они были высоки ростом и потому могли видеть поверх толпы все, что происходит.
Первый автомобиль -- очень сильный и бесшумный лимузин -- приехал вперед на расстоянии тридцати метров от входа в церковь, второй, тоже лимузин, остановился вплотную за ним. Третий автомобиль, дамский, синего цвета, подъехал к самой паперти. Арагуэс и Праэк только увидели белое платье, кружевную вуаль и слегка растерянное девичье лицо, тотчас же исчезнувшее в тени церковного свода. За невестой следовала очаровательно одетая молодая женщина. Переступив через порог, она повернулась в сторону лимузинов, и Арагуэс с Праэком имели достаточно времени, чтобы полюбоваться парой глаз, похожих на черные бриллианты, и благородным овалом лица андалузского типа. Мадам Эннебон, пропуская вперед свою дочь, остановилась в ожидании остальных -- свидетелей, близких, родственников и самого жениха. Поль де Ла Боалль, в жакете аспидного цвета, поцеловал руку своей тещи, которая приветливо улыбнулась ему. Затем все вместе вошли в церковь.
Большая дверь церкви оставалась открытой, и на улице были слышны мощные звуки органа. Рамон д'Уртюби возносил к небесам трепет своей души. Старик Арагуэс, ожидавший услышать "большую мендельсоновскую машину для потрясения мозгов", внимал с удивлением...
Рамон д'Уртюби импровизировал! Страстный любитель старинных баскских напевов, он изучил и понял их в такой полноте и совершенстве, о каких не мог мечтать ни один из ученых, стремившихся уразуметь загадочную душу этого маленького пиренейского народа. Сейчас он был взволнован словами Арагуэса о судьбе молодой и красивой Изабеллы Эннебон и целиком отдался порыву чувства... Невидимый за огромным инструментом, он звуками живописал чудесные видения, порожденные пиренейской землею, ее мрачными, косматыми скалами. К этим странным причудливым гармониям он примешивал старинные напевы Эскуальдюка и -- творил новый, неслыханный свадебный марш, потрясавший церковные своды и великолепный деревянный алтарь, перед которым когда-то совершалось обручение внука Генриха IV с правнучкой Филиппа Второго.
Время от времени редкие диссонансы прерывали торжествующий ритм свадебного марша и разрывали сотканную им картину. Орган изливал внезапную тревогу и неожиданную грусть. Тяжелые предчувствия, казалось, бросали зловещий свет на будущее жениха и невесты, которые в это время еще только подходили, держась за руку, к главному алтарю.
Перико Арагуэс, пораженный импровизацией органиста, обратился к Фреду Праэку, все еще стоявшему рядом с ним:
-- Послушай, дорогой... А ведь марш-то получился не очень радостный, а?..
-- Гм!.. -- Праэк уклонился от ответа.
-- Он еще совсем ребенок, этот Рамон. Мне не следовало говорить ему то, что я сказал...
-- Гм... -- повторил Фред Праэк.
Дверь храма прикрылась, но все же можно было явственно слышать торжественный ритм марша. Звуки соединялись вместе и постепенно заглушались. Только эхо поддерживало скрытую тревогу и тоску. Потом снова звуки нарастали и наполняли собой весь храм. Без сомнения, новобрачные уже заняли свои кресла. В этот момент свадебный марш должен воспевать торжествующую любовь, восторги, вечность и победы над жизнью...
Старик Арагуэс жадно прислушивался к музыке, но она не повествовала ни о любви, ни о победах. Напротив, мрачное разочарование и невыразимая тоска по какому-то далекому и навсегда потерянному раю слышались в этих последних аккордах, вдруг оборвавшихся, словно музыкант внезапно бросил клавиши, сам испугавшись своей скорбной импровизации. Арагуэс хлопнул по плечу Праэка, все еще безмолвного и неподвижного:
-- Дорогой мой... Это не свадебный марш, это скорее... Праэк! Ты где сейчас находишься? На луне? Вернись на землю! Хочешь ли ты обязательно простоять здесь до конца и дождаться выхода новобрачных?
Праэк сделал безразличный жест.
-- Я?! -- сказал он. -- Мне все равно.
-- В таком случае пойдем вместе. Я поведу тебя в сторону Сибуры... Уртюби скоро встретит нас там. Я хочу немножко поговорить с тобой...