Они прошли большой мост через Нивель и, следуя берегом реки, свернули вправо от Испанского шоссе.
-- Вы не боитесь разминуться с господином д'Уртюби? -- спросил Праэк, чтоб прервать, наконец, длительное молчание.
-- Нет, -- рассеянно ответил испанец. -- У нас тут есть место, где мы обыкновенно встречаемся, шагах в двухстах отсюда. Я его всякий раз там вижу, когда он покидает свою голубятню. Кстати, Фред, знаешь ли ты, что наш приятель Уртюби действительно великий артист?
-- И вы тоже, Арагуэс...
-- Я? Молчи и не говори о том, чего не знаешь. Я потому не великий артист, что стал профессионалом. А в наше время, чтобы не быть заживо съеденным повседневными делами и заботами, надо быть чем-то вроде Уртюби -- дикарем, стоящим вне жизни. Он артист-любитель, он -- искренен... То есть артист настоящий, и... он не оставит ни одного великого произведения.
Действительно, профессионалы в наши дни обречены на посредственность. Но любители всегда -- и прежде, и теперь -- осуждены на бесплодие. Выбор трудный! Слышал ли ты только что Уртюби? Он хотел сымпровизировать свадебный марш -- и что же! Достаточно было мне сказать ему несколько неосторожных слов -- и они засели клином в его мозгу. Он уже больше не думал о том, что делает. Все любители таковы. И его свадебный марш был уже больше не свадебный, а...
-- Я слышал эти несколько неосторожных слов... -- подчеркнул Праэк.
Они подошли к довольно крутому обрыву. Отсюда начиналась скалистая местность. Высокие утесы нависали над водой, закрывая собою узкую полосу прибрежного песка. На одной из скал виднелась естественная терраса, осененная громадными тамарисами -- самыми красивыми из всех, что растут между Бордо и Бильбао.
-- Подождем здесь, -- сказал Арагуэс. -- Это наша обычная станция, моя и Рамона. Полюбуйся, милый, красотой этого места. А?.. Увы! Я уверен, что не пройдет и десяти лет, как здесь появится какое-нибудь "анонимное общество" и устроит "казино" или "первоклассный отель" -- вся эта местность будет опошлена...
Они сели под тамарисами лицом к морю.
Старый баскский залив засыпал в лучах полуденного солнца. Воздух был совершенно неподвижен, и сверкающая поверхность моря почти не колебалась. На бирюзовом небе, высоко над горизонтом, стояли мелкие перистые облака. Холмистые берега, покрытые вперемежку лесами и лугами, составляли пейзаж, похожий на свежую акварель, -- не столь блестящую, сколь гармоничную. Совершенно нельзя сравнить Серебряный берег с Лазоревым. Пластичностью и блеском Средиземное море превосходит все моря на свете. Зато Атлантика Эскуаллерии, нежная и туманная, величественная и грозная, являет горизонты, несравненные по своей легкости и хрупкости. Даже в Иль-де-Франсе небо вряд ли так переменчиво и разнообразно, как в Сен-Жак де Люзе.
Сейчас этот город, полузакрытый золоченым туманом, простирался перед глазами путников, -- то было скопление старинных, словно уже стершихся от времени домов, над которыми царила высокая и суровая колокольня. И дома и колокольня словно еще усугубляли строгую и мечтательную меланхолию всей этой страны, созданной по образцу и подобию древнего народа, который ее населяет в течение тысячелетий.
-- А, вот и ты, наконец! -- воскликнул Арагуэс при приближении Уртюби. -- Мы с Праэком восхищаемся красотой этого места.
Уртюби посмотрел вокруг и улыбнулся своей обычной детской улыбкой.
-- Да, -- сказал он, -- эта красота успокаивает. А я нуждаюсь в успокоении. Знаешь ли, эта свадьба... Я не знаю, отчего твои слова так преследовали меня... Я и теперь еще не могу освободиться от какой-то странной тревоги. Она не давала мне покоя в течение всей церемонии. Я боюсь, что и музыка, которою я угостил присутствовавших на свадьбе, была скорее мрачной, чем радостной...
-- Да, да! -- подтвердил испанец. -- Скорее мрачной! Тем больше основания перейти теперь на какую-нибудь другую тему.
Но Фред Праэк не обратил никакого внимания на это благоразумное предложение.
-- Месье д'Уртюби, -- обратился он вдруг к простодушному Рамону, -- вы не производите впечатления человека, легко поддающегося случайным впечатлениям. Откуда у вас эта неопределенная тревога?..
-- О, Бог мой! -- вздохнул баск. -- Я всегда очень плохо разбираюсь в своих чувствах. Но чувство это очень сильно. И вот... Подымаясь наверх, я ясно представил себе всех этих прекрасных людей -- красивую девушку невесту, ее мать, тоже молодую и красивую, наконец, очаровательного жениха... И вот, несмотря на все эти добрые предзнаменования, у меня сердце сжималось от холода.
-- Наконец, очаровательного жениха... -- рассеянно повторил Праэк его слова.
-- Нет, -- сказал Арагуэс, -- ты ошибаешься, дорогой мой. Оставим в покое очаровательного жениха... Но где таится опасность? Говорите же! Ведь мы высказываем, разумеется, только предположение, не правда ли? Кого же вы считаете опасным для Изабеллы?
-- О, Боже мой, ты хочешь, чтобы я сказал то, чего сам не знаю... Да и слишком уж это сильное слово "опасность"... Ну, да если ты так настаиваешь, то изволь: я имел в виду ее мамашу. Да, да, мамашу... Она так молода и красива... слишком молода и красива, может быть!
-- Слишком молода и красива... Значит, это недостаток?
На лице испанца изобразились забота и грусть. Морщины углубились.
-- Да, слишком молода и красива. Главное -- слишком молода... Такой тип матери теперь встречается довольно часто... Невольно они внушают беспокойство. Можно ли быть хорошей матерью, оставаясь в такой степени женщиной? И наоборот: что чувствует дочь, видя в своей матери только женщину... другую женщину?..
Фред Праэк посмотрел Арагуэсу прямо в глаза.
-- Вы все говорите, что думаете, дорогой друг? Все? Совершенно все?
-- Ну да... Конечно...
-- Говорите все, без утайки?
-- Гм... -- ответил Арагуэс. -- Почти... без утайки.
Вдруг их остановил Рамон д'Уртюби:
-- Слушайте!
Издали доносился благовест двух церквей, Сен-Жак де Люз и Сибура, одновременно звонивших к обедне.
-- Какая музыка, -- прошептал баск, зачарованный звуками.
-- Да, -- отозвался Перико Арагуэс. -- Красиво, но немножко уже старо.
-- Прошлое исчезает, -- мечтательно произнес Праэк. -- Жаль, что исчезает!..