Вдруг я онемел. Последний слог застрял между моими внезапно стиснутыми зубами: опять, как только что, хлопнула дверь маленького домика, но не так сильно; совсем не так сильно: если бы не полная ночная тишина, я может быть не услышал бы.
Но я услышал. И инстинктивно я иду к решетке, за один из прутьев которой я хватаюсь, как акробат за укрепленный в земле шест...
Кх! Кх!
Это Амлэн, Гискар, матрос канонир, громко кашляет позади меня.
Да, в самом деле... я о нем позабыл... об этом свидетеле...
Я собирался совершить мое "возвращение" и перелезть через остроконечную решетку: я колеблюсь и поворачиваю голову, чтобы бросить взгляд на моего матроса...
Он только этого и ждал:
-- Командир, вы не знаете вашего старшего офицера? Ну и вопрос. И нашел же время мне его предложить.
-- Нет, конечно... А ты его знаешь, дурак?
Раз он меня называет командиром, я могу говорить ему "ты": одно соответствует другому. Впрочем, он "тыканья" и ждал, и мой "дурак" ему даже понравился. Он тотчас благодарит меня за все: его голос звучит менее грубо, в нем чувствуется оттенок какой-то нерешительной, простосердечной, смешной симпатии.
-- Точно так, я его знаю, потому что я только что отнес туда приказ о его назначении, ему так же, как и вам. Арель, вот как он называется... только что, да... я отнес сюда, в этот дом.
-- Как! Сюда? В этот дом? Вот оно что!
Сложное и странное ощущение, которое я не стараюсь определить.
Я кончаю сразу громким взрывом хохота... немного принужденного...
Арель... Итак, человек, которого я сейчас убью, зовется Арель... Арель... Положительно я был прав, когда не старался представить себе лицо этого человека, которого, что касается до всего остального, я видел с такими подробностями.
Амлэн, Гискар, еще не кончил своего ответа, он доканчивает:
-- С вашего позволения сказать, командир, не нравится он мне, наш старший офицер, ехида, сразу видно!
Как! Я об этом не подумал: человек, которого я сейчас убью, мой старший офицер... Фарс становится слишком грубым. Ни Мольер, ни Аристофан не подписались бы под ним. Даже Плавт поколебался бы...
И я машинально повторяю:
-- А! "Ехида"?.. -- и прибавляю вполголоса, на этот раз думая об этом:
-- Вот такой случай освободиться от него, которого другой раз не найдешь...
Я выпускаю решетку, отступаю на четыре шага; возвратиться в сад -- зачем?.. Напрасная гимнастика! В саду только одна калитка. Он может выйти только здесь, молодой и симпатичный Арель... здесь, перед моим револьвером, на очень близком расстоянии... выстрел для слепого, говорил я. Слишком легкий для слепого: выстрел для паралитика.
Теперь я слышу легкие, беззаботные шаги... Шаги мужчины и шаги женщины... Должно быть, провожают: это трогательно... Во всяком случае не до самой решетки... Пройти по саду шестьдесят метров -- это много... Любовь моей любовницы не так расточительна. Нет: проводили до полпути. Остановка. Поцелуи. (Я слышу все так, как будто бы я там). Нежное прощание. Голос госпожи Фламэй звенит, живой и веселый, как пение жаворонка:
-- До свидания, душка!
-- "Душка"? Был ли я тоже прежде "душкой"? Я плохо помню... Допустим: сколько других, бывших, настоящих, будущих?..
Расставание; госпожа Фламэй возвращается к своему дому. Мой старший офицер идет навстречу моему револьверу, который автоматически переходит из моей левой руки в правую...
-- Кх, кх...
Амлэн опять громко раскашлялся.
-- Замолчи же, дурачина, ты спугнешь дичь. Он не обращает внимания:
-- Командир...
-- Тише!
-- Вы знаете, командир, что завтра объявляется всеобщая мобилизация?
Он понизил голос и, сказав это, ничего более не прибавляет.
Я едва расслышал: я смотрю на отворяющуюся калитку. И господин Арель показывается.
Я подскакиваю на месте. Инстинктивным движением мой револьвер опускается.
Господин Арель в мундире. В мундире морского офицера, флотского офицера, в мундире того корпуса офицеров, который другие корпуса называют "великим"... и к которому я имею честь принадлежать... На черном сукне тускло сверкают золотые нашивки...
Он проходит...
Он прошел.
И я не выстрелил.
Завтра всеобщая мобилизация. Неужели же сегодня, накануне этого дня, французский офицер выстрелит во французского офицера... и ради такого пустяка, как женская любовь?