В кабаке у Больших Ворот матросы Жюльена Граве все еще пьянствовали. Все были налицо. Входящего Тома Трюбле со всех сторон встретили криками.
-- Будьте здоровы! -- сказал он, отвечая всем сразу. -- Вот и я опять, как обещал. Где бы тут присесть?
Он перелез через две скамейки и через стол. Плащ свой вскинул на плечо. Ножнами своей шпаги он задел чей-то стакан и опрокинул его.
-- Смотри-ка, Трюбле! -- вскричал сидевший за стаканом. -- Твоей шпаге пить захотелось.
Трюбле засмеялся. В дальнем углу кто-то, сидевший за столом с несколькими собутыльниками, поднялся с табурета.
-- Шпага? -- сказал он. -- Так, стало быть, мы теперь уже дворяне?
Тома Трюбле, успевший сесть, сразу вскочил.
-- Кто меня задевает? -- сухо спросил он.
Ho тот предпочел благоразумно промолчать. Тома снова занял свое место. Матросы поднимали вокруг него стаканы.
-- Трюбле, матрос! Ура! Выпей за наше здоровье!
Он выпил. И пока служанка подавала новую кружку, он сделал вид, будто портупея ему мешает, и, отстегнув ее, положил шпагу на стол, как при нем это давеча сделал кавалер Даникан.
-- Черт побери! -- выругался он. -- Хочет она пить или нет, а за эту рапиру тоже стоит раздавить стаканчик; это та самая, которую носил покойник Гильом Морван, наш капитан. И поистине он хорошо ею владел.
-- И ты тоже! -- закричали ребята. -- Ура! Этот стакан за рапиру!
Иные сказали: "За рапиру Гильома Морвана", а иные: "За рапиру Тома Трюбле". Довольный Тома ударил рукой по стальному эфесу, по-прежнему подражая Даникану.
-- Так-то, -- сказал он, поглядывая в дальний угол. -- Шпага стала моей, как вы все подтвердили, по праву наследства. И как Гильом ею владел, так буду владеть ею и я -- капитан, как и он...
Он громко произнес надменный девиз, который герцогиня Анна высекла на границе своего замка:
-- И "кто бы ни роптал -- так будет! Я так хочу!"
Послышались новые восторженные крики. Один из рьяных матросов со всей силы ударил кулаком по столу.
-- Ура! -- завопил он. -- Эту чашу за Тома, капитана!
Чей-то голос, трудно было разобрать откуда, спросил:
-- Капитан? Да будто бы?
-- Да, капитан! -- властно сказал Тома. -- "Кто бы ни роптал..."
Но никто не роптал, совсем напротив. Во всей кучке матросов с "Большой Тифены" поднялось шумное ликование.
-- Правильно сделано! -- кричали со всех сторон. -- Командуй, капитан! Бей голландцев! Да здравствует король! Тома, бери нас к себе на судно, мы твои люди.
-- Черт меня побери, -- воскликнул Тома, -- если я не заберу вас всех, доказавших свою храбрость!
-- Когда ты снимаешься с якоря? -- спросил один из самых трезвых.
-- Завтра, если захочу! -- решительно ответил Тома.
В это время среди тех, кто пил в дальнем углу кабака, разгорелся спор:
-- Да сиди ты! -- советовал один из них другому, тот самый, что недавно издевался над шпагой Тома Трюбле. -- Сиди и подожди немного. Не видишь разве, он пьян?
-- Да, -- подтвердил еще один. -- И смотри, пьяный, он зол как собака. Так же, как его отец, и все в их доме, когда напьются.
Но вставший не слушался товарищей.
-- Как собака или кошка -- мне все равно. Ты разве не слышал, что он намерен завтра сняться с якоря? Я сегодня же с ним поговорю, и, пьяный или трезвый, он меня выслушает.
-- Винцент, ты с ума сошел! Чего ты? Незачем искать ссоры...
-- Я и не думаю ссориться. Нет, клянусь Богоматерью, я не ищу ссоры!
Продолжая стоять, он высвободился из рук, пытавшихся его удержать. И, подойдя к столу, за которым сидели ребята с "Большой Тифены", он придвинулся к Тома Трюбле и положил ему руку на плечо.
-- Тома! -- окликнул он его глухим и немного хриплым, но четким голосом.
Сразу наступило молчание. Человек, обратившийся к Тома, говорил негромко. Тем не менее его хорошо расслышали, может быть, из-за странного его голоса. И как только он его окликнул, все пьяницы тут же прекратили крик и пение, так как для всех стало явной и неожиданной очевидностью, что не время горланить и что должно произойти что-то важное.
Тома Трюбле разом повернулся на своем табурете. Побеспокоенный таким образом в разгаре пьянства и среди своих матросов, он готов был по своей природной вспыльчивости броситься на незваного собеседника. Он вскочил, сжав кулаки.
Но увидев подошедшего и узнав его, Тома сразу утих, расхохотался и снова уселся.
-- Вот как? -- сказал он. -- Это ты, Винцент Кердонкюф? Чем ты там занят в своем углу; отчего не идешь сюда, выпить с нами?
Успокоенная толпа громко выразила одобрение. Один только Винцент Кердонкюф не вторил ей.
-- Тома, -- сказал он, -- ты, я знаю, хороший товарищ, и я тебе благодарен. Но сейчас нам с тобой совсем не время пить, у меня к тебе дело, и важное дело. Ты не сказал ли только что, что завтра, может быть, снимешься с якоря и выйдешь в море?
-- Да, сказал.
-- Так, значит, нам с тобой надо сегодня поговорить с глазу на глаз, и, если угодно Богу, по-дружески.
Тома, как ни казался он только что горластым и крикливым, на самом деле не выпил и четверти того, что ему надо было, чтобы хоть немножко захмелеть.
-- По-дружески? -- повторил он еще суше Винцента. -- По-дружески? Винцент, приятель, раз это так, а я надеюсь, что это так, на кой черт прерывать наш вечер и уходить из этого места, где вино совсем недурное? Подходи лучше, садись сюда и выкладывай свою историю!
Винцент Кердонкюф отрицательно покачал головой.
-- Нет, -- сказал он, -- это невозможно, Тома. Только мы двое, ты да я, и никто больше, должны знать эту историю. И я тебе повторяю: пойдем со мной куда сам скажешь, но только один, как и я.
Тома, ничего больше не возражая, но так резко, что толкнул стол и опрокинул множество стаканов, поднялся с места.
-- Черт возьми! -- воскликнул он, глядя на своих матросов. -- Я не часто скрытничаю перед этими вот людьми. И все мне свидетели, что и на этот раз, если я играю с ними в жмурки, так не по своей воле.
И, как и следовало ожидать, никто не опроверг его слов, а некоторые даже довольно громко заворчали, причем один даже крикнул:
-- Накласть в рот Рэйтеру и всем, кто нам мешает, и здесь, и всюду.
-- Ну, ну, тихо! -- приказал довольно вяло Тома.
Чуточку язвительно Винцент Кердонкюф выразил ему свое восхищение.
-- Приятель Тома, тебя здорово любят...
Готовый, наконец, перешагнуть через стол, чтобы последовать за "своим приятелем Винцентом", Тома Трюбле не забыл опоясаться шпагой -- шпагой покойного Гильома Морвана, капитана, -- и опять-таки точно таким же манером, как это сделал кавалер Готье Даникан в доме старого Мало...