Не думал я, что с царем-то так попросту. Все, бывало, и сказки-то громом грозилися. А вот и вышло. Может, эдак-то и господа бога попроверить можно.
Куда глянешь -- всё грех. А теперь начальство на нас без палки, значит, и бог не того хотел, что сказывали. Это еще очень обдумать надо, да времени нету.
Я ли не терпел, не маливал, все на бога возлагал, после смерти за долготерпенье счастья ожидал. Однако в последние часы до того готов был, совсем от церкви отпал, хоть дьяволу душу впору отдать. Теперь я человек, а после смерти не моя забота, я жить выучился.
Ты бога оставь, пусть его себе на небе сидит, это теперь не первой важности занятие. Ты страну нашу присмотри. Только сопливость свою помни, а то ахнешь в министры, так только одной думкой и прогремишь,-- ставьте, мол, трактир на весь на мир, всего-то и занятия твоего до сей поры было.
Сидел господь высоко, на людскую тьму глядеть не любил, живите, мол, как придется. Мы и обиделись: ты без нас, так и мы без тебя. И справились.
До чего у месяца лицо неспокойное. Губы скисли, глаза врозь, что про это знаешь. Многие из-за месяца словно не в себе, тревога от него. Видно, судьба у него не всякая.
Словно месяц жабу проглотил. Жучат его, верно. И там не без греха да наказаньица.
Всё в такое время прояснило. Не за грехи наказанья были, а за послушание. Вот теперь за грехи будем наказывать, так то мы, а не бог.
Ежевоскресно меня в церковь водили. Бывало, учадею там, весь осяду, дня три голова болит. Строжили меня насчет веры родители. Только раз ко кресту я сунулся -- от батюшки винный дух. Морок, думаю. Потянул ноздрей -- и пропала вся моя вера через нос.
А я веру потерял, женатый уж был. Жена к празднику убиралась, икону сронила, а икона пополам... Кинулся я подбирать, аж трушусь весь из-за страха. Поднял, глянул, а в щели той черви. И полезла из меня вера моя, аж тошно. Рвать стал. И с тех пор, кроме доски расписной, ничего я в образе не вижу.
Бабы верить здоровы, бесперечь от монахов рожают. Вот мужья-то и в обиде на веру бабью, а то бы все ничего.
Ходил, ходил по святым местам, всю веру растерял. И не диво, по пути мужичья беда беспомощная. Богу с той бедой не справиться, человечья порука нужна.
Душа да душа, а душа только по жизни дается, как жить станем. Помыкали нами не хуже как тварью бездушной, а вот теперь, думаю, забудем мы и души.
Пошлем хожалых знающих скиты попроверить. Есть скиты, что иноки, словно жеребцы стоялые, ржут да играют. Эти монастыри в кавалерию перегнать, а деньгу ихнюю на корм лошадиный.
Сказать, все переменится, и жизнь слегчим, и учиться станем, и иностранцы уважать станут. А вот как насчет церкви, за кого маливалась, на чьих деньгах строилась,-- все иное. Хозяев переменить ей придется.
Думаю, бог ни при чем. Думаю, бог нашими делами и не займается. Думаю, богово дело одно -- твари творить и всё творить А уж жить как, то не его забота, а каждого.
От богов отпадут, кто богов пересилил. Дал ты нам судьбу одну, а мы переделали. Так и проживем одни.
Да и те отойдут, кому хуже стало: за боговой спиной ручки свои выбелили, ан и недосмотрел господь. Очень на него сердце иметь будут, что не уберег.
Бог-то ничего, только доходчики-то наши больно плохи были. Только что грива густа, да ж... толста. А тот же боров. Последнее несчастье презирали, а богу басом ревут да от сытости в алтаре рыгают.
Строгой жизни, всегда постил, милостыню правил много и даром служил, почитали его. Да, видно, никакие они теперя не ко двору. Ну как ему в глаза взглянешь, коли все-то мы присяги сломали? А знаешь, что правильно.
Вот уж сколько-то дней без богов живем, и ничего, будто лучше. И дальше попробуем. А уж внуки-то и знать не будут, какую мы от богов острастку терпели.
Не хочу я без бога жить и не стану. Отменят -- я себе своего заведу. Легче как будто, как знаешь, что не на двадцать лет стараешься, а на веки веков.
Заводи бога в кармане, никому не показывай. Мы так и так знать будем, что на веки веков, да не на богов работаем, а для всех людей.
Не выдумали ли еще господа-то, чтобы по закону им на первых местах сидеть,-- вот что подумать надо.
Простой народ и теперь писать не мастер. А в старину-то и того меньше. Все эти писания важными людьми написаны. И еще очень неизвестно, по правде ли. А что не на нашу простецкую пользу, так уж это чего яснее.
Может, и Христос-то не плотник был. Насочинили такое, чтобы попослушнее были; свой, мол, брат говорил.
Все кричали "распни", один царь Пилат не захотел. Это тоже как понять: может, он своему мирволил.
И бог, и царь-то, бывало, на престолах в грозных молниях сидят. Вот и держались мы за гнезда насиженные. Ну ее, жизнь-то вольную. Того и гляди, коршун закогтит. А теперь коршунье по клеточкам. Чего теперь человеку в навозе тепла искать, для него теперь и солнышко работает.
Мы теперь, ребята, все как бы бог какой. Сами жизнь сотворили, да еще скорее божьего. Будто бы в три дня.
Теперь надо ожидать,
Что все переместится,
Мужики почнут рожать,
А парни невеститься
Затрещат теперь семейства. Не слепить детей с отцом-матерью, мужика с женою прежнею. Выйдут на новую жизнь одинокими.
Все теперь такое будет по-иному. Не мила стала -- другую бери. И так до трех раз. А коли и в третий раз не мила, больше в брак не позволят. Значит, через гнилые глаза смотришь, коли все не в угоду.
Другое нужно, по-иному. Кто его знает, хорошо ли это еще -- на самое укромное связи дожить. Может, оно посвободнее-то лучше будет, коли люди не кобели.
Жена нам теперь нужна иная. Чтобы старое не поминала, не клохтала бы над малостью клушкою. А где у нас такие?
Вся-то маета, бывало, на бабе. И житье наше дремучее, и побои-то, и дети-то, и обиды всякие -- все на ней. Как бы нам такой бабе, геройской новые глаза присадить, лучше бы и не выдумать.
Как для всех товарищей
Наварила мама щей,
Я до мамы захочу,
Перемирье заключу
А я тебе сказку скажу: была семейная баба и до того семейство свое блюла, что из избы не вылазила. Пока семейство-то поднялось, кругом жизнь стала иная да новая, дома каменные повыросли. А как вошла семья в совершенные лета, изба-то бабина сгнила да семейству на голову и села. Так и Россия, наша матушка,-- все дома кашу варила, а Европу и проглядела. Как бы не поздно.
Ах, эти бабы, в ногах путаются только. А теперь-то ее не то что ударить, а и словом зашибить нельзя. Теперь свобода для всякого народа -- и жид, и жаба, и мужик, и баба.
Как бабушка Секлетея
Вокруг света облетела,
Всего видела немало,
А такого не видала
А такого не видала,
Что у нас во Питере,
Как у нас во Питере
Всяку слякоть вытерли
Стало нам невмоготу,
Сняли слякоть -- мокроту,
Вытерли -- повынесли,
Сами на свет вылезли
Теперь, думаю, перерядится женщина в одежду иную. Юбке-то и дела не видно, все больше штаны
работают. А любоваться-то и некому и некогда. Кудри состригут, ножки в сапожки, папироску в зубы,-- гуляй через всю землю, не запутаешься.
Эх, как жалостно,
Где ж то видано,
На простой бабе женат,
Невоспитанной
Женщина у меня будет -- цветок роза. Сама светла, платье на ней голубое, голос тихий, вокруг нее чистота, аж блестит, смех у ней голубиный.
Пойди, паря, к вельможе в тягло, может, он тебе под такую кралю, за твое послушание, теремок распишет. На свободе розан-то попримнется.
Вряд ли такой-то бутон с тобой на панели спать станет. А наши дома теперь под фонариками.
Не шлюх же брать, коли нас судьба в такие годы на земле застигла. Вот тут и придумывай.
Нам теперь жена
Образованна нужна,
С прежней женкой разведусь,
С гимназисткою сойдусь
Коли настоящая за меня не пойдет, на бабе необразованной не женюсь. Потерплю. Выйдем мы в люди, пообтешемся, может, и приглянусь какой-нибудь деликатной. А то к детям лучше козу приставить.
Хорошо ты о матери думаешь. Всякую честь забыл со свободой. Верно, в жены брать новых придется по времени. А я еще больно не узнал, какие лучше.
Кабы крылья прицепил,
Упорхнул бы пташкою,
По театрам бы ходил
Со своей милашкою
Как надену я тужурку
Да пресветлую,
Полюблю себе Машурку
Да вот этую
Закручу ус колесом
Горячими щипчикам
Да с милою во лесок,
В кружевном во лифчике
Зло такая баба, ровно клещ бешеный. На месте прыгает, слюною брызгает. Из-за бабьей мешанины как бы нам под кнут не запроситься.
Разохались бабушки,
Охи-ошиньки,
Как ихние внученьки
Слободнешенькие
Эх ты, тетка Аксинья,
Пожалей свово сына,
Коли царь не удохнет,
На войне сынок усохнет
А девок прежде и рожать не стоило. И бить-то ее не к чему было. Дитятей девка хила, не работница. Вырастет -- тут бы и запрягти ее в тягло, так мужу отходит. И хлеба своего не отработает. Не любит девок деревня. Как-то теперь станется...
Наши девушки недолго цвели. То с нужды-работы вянет, то с грубости да побоев сохнет. В новой жизни не перчаточки шить, а волю-красу девичью поберечь надо.
Не учили наших девушек господами брезговать. Боятся, баивались, а приблизиться лестно. Вот и гинули. Небось господска барышня с пеленок выучена от простого человека подальше, хоть бы он тебе соколом ширял.
Мы-то тоже девок не берегли Озорники мы с недоуки да с силы работной. Вперед-то и не глядим, бывало, чего там увидишь. Теперь побережливее будем, как вся-то жизнь перед нами
Девушек надо учить и уму и красивым разным пустяковинам. Не хуже барынь женки станут.
Вот так-то баб и припортили себе на потребу. А уж барские-то жены и головы-то только под шляпкой носят, ни для чего другого.
Все равно учи не учи, мы себе красивеньких брать будем. Ум в бабе ни к чему. Ум-то и в мужчине есть, да еще и помудренее
И некрасивых брать станем, коли она тебе товарищ в новой жизни будет да над большими теперешними делами не плакальщица.
Не пойдет за простого такая. Ей беседа нужна и всякая смелость. Чтобы и дело, и разговоры. А то бы такую, хоть бы безносую, взял.
Самая наша расхорошая жена за безвыгодное дело разве что не пиявит И всё ей пустяки, кроме хозяйского. Всех мы жен переменим, вернувшись.
Моя милая, хорошая,
Рассвободная,
Как нам прежнее житье
Неугодное
Над бабой особенно барствовали. Грязь уберет, брюхо им набьет, горшки выносит, деток ихних носит, барыню чешет, барина тешит.
Коли все теперь твое.
По-новому говори,
До барышень подкатись,
Может, что и выгорит
Барышне свободной
Здоровый угодней,
А ихние паничи
Потощее свечи
Я бар теперь ни в чем не прощаю. Только женщин ихних люблю за деликатность и образование.
Ты это не в денщиках ли на таких дам понагляделся? А сказывали, что барыни чуть не матерно с денщиками деликатничали да даже по щекам поглаживали. Многие зубов лишилися.
Не для тела -- для души
Ихни девки хороши,
Долгозубы да тощи,
А полненькой не ищи
Женился я не больно охотно, гулящий был, а для деревни бабу взяли. Почитай, и я видал-то ее разов десять. Так, заместо скота рабочего прикупили.
Уж как наши бабы
Головою слабы,
Им свобода словно зря,
Зажалели царя.
Уж вы девушки,
Уж вы прелести,
Ожидайте нас домой
В скором времени
Сидит она под окошком, шьет, а глаза на окно наводит. Зырк -- и приманила. У бабы в глазу и невод, и наживка.
Эх, какую бы принаду [97]
Красным девкам положить?
Кабы знать, что девкам надо,
Стали б весело мы жить
Моя милка на крыльце,
Брови ниточкой,
Я с румянцем на лице
За калиточкой
Прежде, ух, баб я любил. А с революцией -- хоть бы их и не было, всякую не замечу даже. Все-то я думаю, как бы мне теперь какого-нито случая не просмотреть. Не до баб.
Уж такой я гордый
Дал милой по морде,
На солдатской ты квартире,
Не путайся с командиром
О бабье теперь с дедушкой на печи побеседуй. А нам теперь не до перины, попроснулись будто.
Кончено бабье дело, нам товарка нужна. И с букварем родить можно
Коль цари свалилися.
Сразу все сменилося.
Девки косы выстригли,
В революцью выбегли